Завещание -8

  Дни летели своей осенней чередой. Минули праздничные ноябрьские даты. 7 число пришлось на воскресенье, поэтому выходной день был перенесён ещё и на понедельник. Получилось два полноценных выходных дня. Светлана и Эва все эти дни занимались выкройками и шили себе нарядные шифоновые платья из ткани, что удалось случайно зацепить в новом магазине "Галантерея", недавно открывшегося рядом с Молодёжным сквером на Черкизовской улице.
  Утром понедельника, когда они, работая за столом, напевали незатейливые мотивчики из модных фильмов, к ним пришёл однокурсник Гена Соколовский, который начал активно ухаживать за Светланой, не отставая от своего соперника учителя по педагогике Балакина. Гена провожал её до общежития, дарил букеты, конфеты, шоколад, приглашал в кино (но она не пошла с ним ни разу) и вообще, умел красиво подойти к любой женщине и девушке, как ему самонадеянно казалось. Вот и в этот раз он пришёл к ним, заранее не договорившись, уселся на стул у окна, выложил перед девчатами большую коробку конфет и стал толкать заумные речи.
- А знаете, бульварные критики прошлых лет на самом деле не признавали прозаические произведения наших классиков. В 20-х годах, всё эти творения - Толстого, Чехова, Достоевского, считались великой пошлостью... Самым критикуемым романом была "Анна Каренина". И между прочим, я с ними совершенно согласен. Всё, что касается этого романа, я целиком на стороне этой критической массы.
- Генка, ну где ты таких заумных слов набрался? - улыбалась Эва. - Хочешь показать нам свою особенность в суждениях? Так нам она уже известна. Что, лавры Белинского покоя не дают?!
- При чём здесь Белинский? - с обидой выпалил Соколовский. - Я говорю о том что вот мы, будущие педагоги, должны преподавать своим ученикам эту пошлятину, о женщине-предательнице, одевая её в венец мученицы.
- Ты серьёзно? Ну, тогда почему ты не возразил на прошлом занятии, где касалось как раз произведений Толстого, нашему профессору? Подискуссировал бы с ним, а то нас теперь третируешь своими доводами, - спорила с ним Эва.
  Светлана молчала, она протягивала нить в иглу, поправляла выкройку на столе, мысленно представляла с собой этого нудного ухажёра и не соглашалась с собственными мыслями. Её чувства сейчас были размыты и непонятны ей самой. С Алексеем, она думала, всё закончилось. Он в отличие от его сестры, даже ни разу ей не позвонил и не пришёл, после её возвращения домой с каникул. Пусть так, зато всё по-честному. Влюбился и ушёл к другой женщине. А как же профессор Шахов? Неужели же он уступит свою жену какому-то безродному студенту? Мысли лихорадили мозг уже который день, лезли одна на другую, наталкивались на новые противоречия и не укладывались в голове. А тут ещё этот Соковский ходит каждый день и прохода не даёт. А нужен ли он ей, чтобы встречаться с ним всерьёз? Нет, конечно нет! Тогда зачем это всё? Нет, ей был никто сейчас не нужен, слишком больно было влюбиться впервые и вот так всё разом оборвать. Нет, нужна была пауза, чтобы всё обдумать, переосмыслить и принять ту ситуацию, которая возникла.
- Вот что, товарищ дорогой, - Зольникова встала у стола руки в боки, - а ну-ка, забирай свои конфеты и чеши отсюда! - она взяла коробку и сунула её в руки выкатившему глаза от изумления, Соколовскому.
- Ты чего, Светка?! - не понял он. - Я же по-хорошему!
- И я, пока, не по-плохому... По дружески тебя прошу, уйди отсюда, а?
  Парень ещё с минуту посидел в нерешительности, прижал коробку к груди, медленно поднялся, и пошёл к двери так, будто его только что побили.
- Эх вы?! Я же по-хорошему хотел, Светка!.. Нравишься ты мне, - он обернулся с порога. - Может, как потом, а?
- Может быть, когда-нибудь, - громко произнесла она, выталкивая его за порог, и с грохотом закрыла за ним дверь.
- Чего ты с ним так? Вроде, не плохой парень, - Эва всё ещё глядела на закрытую дверь. - Так и будешь теперь одна куковать, пока Алёшку не забудешь? И когда он тебе только сниться перестанет?
  Светлана промолчала на это и села шить. Она теперь походила образом на свою подругу, постриглась и покрасилась как Эва в светло-каштановый цвет. Её волосы от южной жары родного города выгорели на солнце и стали отливать рыжеватым оттенком, что она никогда не любила.
- Это моё наследство, - смеясь говорила она. - Мама блондинка, а отец рыжим был, мама рассказывала... Вот они соединились эти гены и теперь, как волосы выгорают на солнце, дают такой живой блеск. Знаю, что эта магазинная краска месяца на три, но потом, когда смоется, то волосы уже приобретут свой оттенок и в рыжину отдавать не будут. Мы теперь с тобой, Эва, как сёстры!
  Она сидела, отбрасывая густые пряди с лица, наблюдала за Эвой, качающей проснувшегося ребёнка, а на фоне окна в мыслях всё так же, как и в другие разы, как уже много дней подряд, маячил образ Алёшки Егорова.

  А он сам сейчас сидел в кинотеатре "Художественный", где они вместе с сокурсником по школе милиции Митькой Нащёкиным решили провести свой выходной день 8 ноября. Сегодня они пришли на сеанс повторного фильма, крутили "Индийскую гробницу", 1937 года, немецкая трофейная картина. Митька без умолку болтал рядом в кресле, комментируя то, что они сейчас будут смотреть. Он кино очень любил, ходил на все новинки и знал толк в этом великом, как ему казалось искусстве. На ухо Егорову он громко шептал, пока заполнялся зрительный зал:
- Этот фильм имел большой успех, он вышел в мировой прокат одновременно в двух вариантах - немецком и французском с разными актёрами во всех основных ролях.
- Разве такое может быть? - прошептал свой вопрос Егоров.
- В 30-годы это была принятая практика, такое решение позволило более гибко приспосабливать фильм к особенностям той или иной национальной аудитории.
- Какой ты умный, Митька!.. - пошутил над ним Егоров.
- На самом деле таких картин было поставлено много, мы сейчас будем смотреть её французскую версию от 1937 года. Историки кино утверждают, что у истоков этого замысла лежал фильм Августа Блома "Фаворитка магараджи", снятый ещё в 1917 году. Но основа сюжета у всех картин по этому сценарию остаётся неизменной...
- Ну, и зачем мне эта информация? Всё-равно сейчас посмотрим... И про сюжет, заранее не надо рассказывать, а то смотреть будет неинтересно, - Егоров наклонился к Митьке и строго на него посмотрел.
- А я и не думал тебе сюжет пересказывать, очень нужно!.. Просто дал тебе ценную информацию. Кто, кроме меня тебя так хорошо может просветить? Я ведь знаю много про этот фильм, могу ещё...
- Нет-нет, уволь меня от твоих рассуждений! - Егоров разозлился. - А то сейчас встану и уйду! - он не шутил, настроение сегодня уже с утра было на нуле. Он словно ждал чего-то, каких-то скверных известий или новостей. Ныло сердце, постанывала душа. Было муторно и неуютно. Даже сидя тут, в этом зале, пропахшем затхлым запахом тяжёлых пыльных штор и всевозможных дешёвых одеколонов, он не чувствовал себя защищённым от мира, что крутил опавшими цветными листьями сейчас там за дверью, от мира гроз и страстей. Он ощущал его бурное дыхание тут, на этом седьмом ряду, слушая милый бред, который толкал ему в уши неугомонный сосед.
  И вот погасли последние огни в продолговатом зале и на широком экране вспыхнула яркими красками жизнь далёкой и загадочной страны.

  После двух серий, Алексей под вечер поехал в родильный дом имени Крупской на 2-ю Миусскую улицу, который раньше до революции назывался Городской родильный дом Абрикосовой. Там было отделение для тяжёлых рожениц, которых наблюдали перед родами, и в котором сейчас находилась Изольда Викторовна. У Алёшки ныло сердце и было совсем неспокойно на душе. Он за неё волновался, переживал и поэтому, чтобы облегчить своё мысленное состояние поехал навестить жену профессора.
  Она лежала в палате вместе с ещё тремя женщинами. Была она сегодня весёлая и выглядела прилично, без синих разводов под глазами и опухших век.
- Алёша, - радостно произнесла она, выйдя к нему самостоятельно в коридор. - Я сегодня себя хорошо чувствую, ты не волнуйся. Как тебя пропустили-то?
- Мне в школе выдали удостоверение младшего сотрудника милиции, и я теперь с ним могу пройти куда угодно, но только не в палату. К тому же, эта больница не только для рожениц, здесь женщины наблюдаются и по другим делам. Тебя, вот, попросил вызвать... Я волнуюсь, отчего-то? - он взял её холодные руки в свои ладони. - Очень это хитрая наука, рождение детей... Для меня всё в нове. Я как на иголках весь день, - признался он.
- Ничего, доктор сказала, что не стоит опасаться. Всё идёт, как надо, - она взглянула на него своими глубокими глазами и встала к подоконнику в коридоре. - Мне уже лучше, Алёша! Примерно, на той неделе, буду мамой, - она смахнула слезинку с ресниц. - Как это хорошо звучит - мама! Представляешь?
Она уткнулась ему лицом в грудь и тихо заплакала: - Ну, ладно, ты иди, а то мне нельзя долго ходить, и тебя могут выгнать... Иди!
  Она оглянулась, когда входила к себе в палату, и на ходу всё ещё смахивала слёзы с глаз.
  Он вернулся в общежитие в бодром настроении, его женщине лучше, ничего не угрожает ей и ребёнку. Впервые за эти несколько месяцев он чувствовал такое облегчение. И всё не так уж плохо, Изольда родит и он сможет объясниться с Зольниковой Светой. Он всё ей расскажет: что стал отцом не по своей воле, что теперь рад им быть, как настоящий мужчина и просто человек, у которого есть ребёнок, а про всё остальное - уже решать ей, Светлане. Лишь бы всё было хорошо и малыш родился здоровым!

  Утром следующего дня на первой паре профессор Шахов читал свою лекцию по литературе студентам с кафедры ВУЗа, стоя в накрахмаленной сорочке и расстёгнутом сером пиджаке:
- Под сводами подвала старинного петербургского дома даже днём царил полумрак. Только приглядевшись, можно было различить троих людей, быстро и скоро работавших у ручного печатного станка. Один из них, высокий и стройный, с красивым мужественным лицом, был первый русский писатель-революционер Александр Николаевич Радищев. Новенькие отпечатанные страницы ровными стопками ложились на столы. Александр Радищев, с помощью друзей, печатал свою книгу "Путешествие из Петербурга в Москву". Напечатать своё сочинение в обычной типографии Радищев не мог. Слишком опасно было содержание произведения. Автор откровенно рассказывал в нём о тяжёлой жизни русского народа, о страшном крепостном праве, о том, как помещики продавали и покупали крестьян, отдавали их в солдаты, насильно женили, насильно выдавали замуж, разлучали семьи на невольничьем рынке, а за малейшую провинность секли и ссылали в Сибирь...
  В этот момент дверь с левой стороны кафедры резко распахнулась, показалась аккуратная головка секретарши:
- Ефим Сергеевич, - вполголоса произнесла она, - вас просят подойти в деканат. Туда звонят из больницы по поводу вашей жены.
  Профессор замер на месте, остановил свой взгляд на секретарше, растерявшись засуетился, оттолкнул свои книги и тетради, побежал на выход и выскочил в дверь. Студенты сразу забалаганили, зашумели, загремели партами. Светлана, сидевшая рядом с Эвой Томкус, приоткрыла губы и заметно побледнела. Все знали, что жена Шахова на сносях и ему, должно быть сообщили о начавшихся родах.
- Что, пара отменяется? - услышала она вопрос откуда-то над своей головой.
  Весело улыбающийся Соколовский о чём-то хохотал со своим приятелем.

  Шахов мчался в такси на 2-ю Миусскую.
- Уже началось, - твердил он всю дорогу как заговорённый, - уже началось!
  В его душе вместе с тревогой жила подспудно радость. Он ждал этого дня. Теперь родится малыш, и его сокровища будут сохранены ещё на долгие годы, а возможно и навсегда. Только бы всё обошлось! А что может пойти не так? Шахов не сомневался в возможностях отечественной медицины, он был уверен, что всё можно исправить и, если нужно, залечить.
  Он ворвался в приёмную больницы, сбросил на вешалку в гардеробной свой портфель и плащ, надел белый халат и побежал в ординаторскую.

  Алексей в конце занятий под вечер решил позвонить в родильный дом из кабинета дежурного на первом этаже.
- Уже с утра началось, - ответил ему женский голос из приёмного отделения.
  Егоров бросился к шкафчику с личными вещами, наспех оделся, побежал на выход, отметив свой пропуск.
  Он бежал до метро в расстёгнутом чёрном пальто, которое было одето на выданную в школе милиции форму. Полы его развевались по ветру, волосы взмокли от быстрого бега, сердце колотилось, голова гудела, шум в ушах застилал все звуки большого города.
  Он влетел на второй этаж и увидел у кабинета главврача сидевшего на табуретке у стены Шахова. Тот поднял глаза на подошедшего Алексея и молча указал ему сесть рядом.
- Пробовала родить сама, но оказалось не по силам, - тихо проговорил Шахов. - Сейчас делают операцию по извлечению плода, но долго ждали нужного врача, который даёт наркоз... Случай сложный.

  Алёшке было страшно, очень. Он прижимался к стеклянным дверям у лестницы, во все глаза смотрел в конец коридора, куда должен был спуститься из операционной врач и сообщить результаты. Их случай был особым, женщина возрастная и поэтому их пропустили в общий коридор, тем более, здесь знали врача-психиатра Изольду Викторовну Шахову и её супруга. Потянулись долгие минуты ожидания и надежды.
Профессор сидел отрешённый, как каменное изваяние, прислонившись спиной к стене. Его лицо сейчас было пустое и ничего не выражало в отличие от лица Алёшки Егорова, на котором читались страх и отчаяние одновременно. А время, как нарочно, шло очень медленно... Они оба измучились вконец от длительного ожидания и неизвестности. Но сверху по лестнице вдруг послышались гулкие шаги. Кто-то приближался ко второму этажу и скрипнул двухстворчатой дверью.
  Главврач вырос над ними неожиданно и быстро - строгий, высокий и худой, в белой шапочке и круглых очках.
- Вы, Шахов Ефим Сергеевич? - спросил он грубым, низким голосом в котором отсутствовало какое-либо выражение.
- Да, - поднялся на одеревеневших ногах профессор.
- Я очень сожалею, мы сделали всё возможное, но... Возникшая внезапно тромбоэмболия перечеркнула все наши усилия. Ваша жена скончалась. Приношу вам свои искренние соболезнования.
  В голове у Алексея что-то лопнуло и затопило зрение. Он подскочил к врачу и взял его за халат:
- Этого не может быть, это неправда! - закричал он на всё отделение. - Ей же вчера было хорошо, она сама говорила об этом... Доктор, может быть это ошибка и вы говорите о ком-то другом? - отчаяние его голоса заставило врача содрогнуться, он повернулся к Егорову и переспросил:
- Шахова Изольда Викторовна, так?
- Да, это она, это её имя...
- Тогда нет никакой ошибки, молодой человек, - врач опустил голову вниз. - Я очень сожалею...
- Я не верю, не верю! - кричал Алёшка.
  Его приступ не заставил себя долго ждать. Вскоре помощь потребовалась уже ему и медсёстры хлопотали над его обмякшем телом, упавшем в коридоре у подоконника. Когда Егорова привели в себя и усадили на банкетку, в конце коридора Шахов, побелевший и постаревший в один миг, беседовал с врачом у дверей ординаторской.
  Через несколько минут он, согнувшись в три погибели, подошёл к Алексею и наклонившись, зашептал:
- Ребёнка тоже не удалось спасти, он умер через час после матери своей. От остановки сердца... Говорят, что уже присутствовала гипоксия, ребёнок начал задыхаться ещё в утробе, пока она сама пыталась родить. Сердце её не могло уже перекачивать кровь, вот и малышу не хватило кислорода... Там был мальчик, сын. Как же мне жить-то теперь, Алёша?! - Шахов держась за стенку, пошёл по коридору к лестнице на первый этаж, на ходу он обернулся, посмотрел на Алексея и зажмурил глаза.

  Егоров медленно спускался по лестнице с помощью медсестры, останавливаясь на каждом пролёте отдышаться, хоть это было на втором этаже, но зато с крутыми поворотами лестничных площадок. Ему не хватало воздуха, невозможно было смотреть перед собой, потому что перед глазами мелькали искры и чёрные точки. Как только в ушах раздавался неприятный звон, он уже знал, что сейчас вот-вот потеряет сознание и его начинала тормошить девушка, идущая рядом с ним и провожавшая его на первый этаж.
- Держитесь, - говорила она, придерживая Егорова за локоть. - У вас это не первый раз? Часто бывает так? - спрашивала она.
Егоров был совсем расслаблен и не мог ответить, потому что язык совсем перестал ворочаться и слушаться. Он уткнулся носом в стену, ему так легче было дышать и простоял там, пока к ним не спустились врачи с лекарствами и нашатырём.

  К ночи пошёл сильный ливень. Мокрые тротуары отражали рассеянный свет фонарей. Егоров стоял под горевшими уютным домашним огоньком окнами женского общежития на улице Казакова, он не помнил, как добрался сюда, из памяти дорога была вычеркнула и забыта. Возможно, что он шёл пешком, потому что с него капала вода, волосы были взмокшие и прилипшие к голове, как из бани. Он не чувствовал холода, не чувствовал холодных струй сильного осеннего дождя. Эти внешние факторы его не касались и никак не задевали. Алёша постояв ещё немного под окнами, шагнул в прихожую и остановился у вахтёрки. Знакомая женщина, дежурившая у входа в этот вечер, тут же позвала мальчишку с первого этажа из семейного сектора и попросила вызвать сюда на вахту кого-нибудь из 303 комнаты. Спустилась Эва, которая была сперва очень удивлена его появлением, но по виду Алексея поняла, что ему требуется помощь и срочно. Женщина взяла его за рукав мокрого пальто и, спросив разрешение вахтёрши, увела парня к себе в комнату.
  Зольникова уже собиралась спать. Она плотно завешивала шторы, задвигала тюль, собирала покрывало с кровати, складывая его на стуле. Она обернулась на скрип двери в которую вошли Алексей и Эва. Всё внутри вздрогнуло и тут же остановилось, как после страшного сна, когда кошмар превращается в дневную реальность. Таким кошмаром сейчас было лицо Алексея, застывшее, постаревшее, неживое...
- Мне не к кому больше идти в этом городе, - промолвил он сухими губами, - прошу тебя, Света, выслушай меня...
  Эва, не проходя в комнату от двери, вышла в общую кухню, чтобы они могли поговорить наедине. Она специально захватила с собой чайник, чтобы не вызвать ненужных вопросов у соседок по общежитию.
  Алексей, не помня себя от внутренней неуверенности и душевной боли, подошёл к Светлане и прижался к ней, обнимая и лаская её плечи и голову.
  Она сперва смотрела на него настороженно, когда слушала его исповедь, но потом оттаяла и поймала себя на мысли, что не понимает его слов. Он и сам не понимал, что сейчас произносил. Набор фраз, отрывки мыслей и только... Но вот, закончив рассказ о завещании, которое оставил дядюшка Шахова на очень странных условиях, он произнёс:
- Изольда моего ребёнка носила, Света, правду тебе говорили в институте... Я не мог поступить иначе, смалодушничал, а когда всё случилось, уже не стал ничего объяснять, потому как не имел права... на тебя никакого права не имел и не имею сейчас. Ты не простишь, я знаю, девушки такого не прощают. Просто я хочу, чтобы ты не считала меня подлецом, каким я возможно являюсь, и не заслуживаю твоего внимания даже на этот разговор. Я не хочу уходить от тебя с чёрным сердцем. Я пришёл навсегда проститься с тобой и сказать напоследок, что... очень люблю тебя! А почему был с Изольдой, сейчас попробую объяснить: Шахов меня заставил путём шантажа... Я уже рассказал тебе, что им нужен был ребёнок, которого они не могли долго родить...

  Она слушала, она не перебивала. Алексей понял, что его выслушают до конца и его речь потекла ровнее и чётче. Но чем дальше он вдавался в подробности своего тяжёлого рассказа, тем выразительнее становились глаза у Светланы.
- Вот, а теперь я понимаю, какую страшную глупость совершил, поддавшись на давление Шахова, которого ты уважаешь, как своего учителя и наставника. Вот поэтому и стремился поскорее из Москвы сбежать, но мне не дали... Я не мог отсюда уехать вором, каким меня хотел изобразить профессор. А теперь, погубил и себя и эту женщину... и тебя потерял навсегда!.. Ведь так же это, я погубил Изольду. Если бы не её беременность от меня, то она была бы жива. Вот, как мне теперь с этим жить, я не знаю?
- Алёша, - у Светланы даже голос охрип, так она вся была зажата и опустошена, - ты не можешь себя винить в том, в чём ты не можешь быть виновным по определению. А то получается, что все мужчины у кого умерли жёны при родах, должны пойти к стенке. Сразу расстрел без суда и следствия давали бы уже после заключения брака в ЗАГСе. Поэтому, не вини себя. Чего ради? Ты всё сделал, что от тебя зависело, а это уже её природа такова, - невольно повторила она слова самой Изольды, - эта женщина сама виновата, что пошла на поводу у своего мужа. Но в первую очередь виноват сам профессор, он и есть настоящий убийца собственной жены. Даже не верю до конца, что он таким вот оказался!.. А погубил их семью не ты, а то самое завещание, дядюшка Шахова их погубил... Алёша, давай с тобой обсудим всё ещё раз, если у тебя есть силы на это. Не сейчас, я понимаю... Я сама должна всё это как-то переосмыслить. Не хочу врать, но мне тебя до конца ещё трудно понять. И, как теперь принимать эту реальность, я не знаю. Она выпадает за рамки простых отношений, о которых я помышляла... Тебе сейчас нужно отдохнуть, прийти в себя, а потом уж будем решать, что делать дальше. Сестра твоя знает всё, я поняла это по её поведению, а вот твой друг?
- Гоша - нет, а Женька - да! Он и приезжал сюда специально, чтобы помочь разрешить мою проблему, как-то меня успокоить, не дать свалиться в пропасть окончательно. Но он человек железной воли, не то что я!.. Прости ещё раз, что причинил тебе много беспокойства и несчастья.
- Да, то что с тобой случилось, и Шекспиру будет придумать слабо и не под силу, таланта не хватит всё так сочинить.
- Жизнь сочиняет лучше всяких классиков, - Алешка понял, что Светлану очень смутил своим визитом и признанием. Он постарался скорее прекратить этот разговор. - Прости ещё раз!..
  Он погладил её волосы, ласково потрогал кончиками пальцев плечи, провёл по её щекам и, быстро развернувшись, вышел из комнаты, побежал по лестнице, гремя по ступенькам каблуками.
  Он выскочил на улицу, прошёлся под окнами и остановился на тротуаре у общежития, подняв голову к окну. Егоров стоял под шумящим ливнем, радужные искры которого бесились у высоких фонарей. Он умоляющим взглядом смотрел на окно Светланы и ждал, что и она посмотрит на него, может быть в последний раз.
  И она посмотрела. Струи косого дождя сильно хлестали по стёклам и стекали вниз на подоконник, искажая всё пространство вокруг. Она смотрела на него не мигая, с тоской в глазах и понимала, что её мир уже расколот пополам, и сможет ли она собрать его обратно и понять до конца происходящее в её жизни? Так или иначе но для девушки 50-х годов это было и впрямь слишком сложно, в её понятии о морали не было пока такой страницы и она не понимала, как теперь себя вести с парнем, которого она, казалось, полюбила. Но он был теперь за той чертой, которая разделила их мир стена синего ливня.

  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.