Глава 26. Здравствуй, школа! И до свиданья!

Глава 26. Здравствуй, школа! И до свиданья!

А перекличку, которая была в субботу, мне все же пришлось посетить. Точнее, меня принудили к этому безжалостные родичи, которые, не смотря на мои жалобные увещевания - «ну дайте же отдохнуть, у меня же совсем не было летних каникул!», самым жестоким образом придали импульс по курсу направления движения в школу. Дабы мотивировать меня на дальнейшее обучение, несмотря на воспринятое вполне законное от него освобождение.
Ну, школьная перекличка – это школьная перекличка. Обычное организационное мероприятие. В основном, ничего потенциального с момента окончания девятого класса не произошло: все та же классный руководитель-англичанка Донара Владимировна Соловьева. Все тот же приятель-сосед по парте и ее однофамилец - Андрюха Соловьев, год назад переведенный к нам из 123-й восьмилетки, что находилась на Буденновке. Кстати, Андрюха также год назад вместе со мной подавал документы в аэроклуб, но, почему-то, в самый последний момент «включил заднюю».
Ну, что еще произошло? Ах, да, к нам в «бэшку» напихали девчонок из параллельного «А» класса! И теперь у нас их стало аж целых двадцать две красавицы, причем, пятнадцать из них - Ленки. На шесть пацанов, блин… Райский сад с гуриями, блин.… И что мы будем делать с ними 8 марта, блин?!
В очередной раз выслушали обязательные в преддверии нового учебного года эти «туда-сюда», типа, год решающий, всеобъемлемо-определяющий, выпускные-вступительные экзамены, и все остальная прочая, прочая, прочая хорошее-нехорошее. Так что, как завещал великий Ленин – нужно учиться, учиться, и еще раз учиться, как будто учителя могут нам желать что-то другое.
А потом мы побрели в библиотеку получать новые учебники. Ну как новые, некоторые даже не пятой свежести, судя по заполненной сзади табличке предыдущих обладателей. Гляди-ка, в десятом классе у нас будет астрономия! Помница, Самойлов на своих занятия учил нас при помощи небесных объектов определять направление и ориентироваться в пространстве. Ну, понятно, Полярная звезда всегда находится строго на севере, по Солнцу даже решали небольшие задачки, в общем-то, несложные - достаточно от фактического времени, определяемого по  часам, причем, обязательно в двадцатичетырехчасовом формате, отнять один час в летнее время, и два – в зимнее, а затем умножить на цифру пятнадцать. Получается азимут солнца. А азимут, как мы уже знаем – это угол, заключенный между направлением на север и направлением на ориентир, в данном случае на наше солнышко. И этого вполне достаточно, чтобы совладать с ориентировкой. По Луне направление определять гораздо сложнее. Тут надо учитывать фазу ночного спутника земли: убывающая она или растущая, добавляя или уменьшая время на количество видимых частей Луны, соответственно, условно поделив ее на шесть частей. Также все это дело потом, умножив на пятнадцать. Бр-р-р, представляю, как эти вычисления проводить в полете! Но Самойлов говорил, что умение определять направление по астрономическим объектам – это не для самолета. Это для наземной ориентировки, если совершил вынужденную посадку в безлюдной местности. Или, чего там вуалировать, к примеру, если тебя сбили супостаты, и надо выходить к своим, так как на тебя уже стопудово объявлена охота. Северная Корея, Вьетнам, Африка, Афган… Да мало, где мы исполняли, исполняем, и еще будем исполнять свой интернациональный долг!
- Андрюха, - обратился я к Соловьеву, пока мы стояли в очереди за учебниками перед библиотечной дверью, - сможешь, по часам и солнцу определить направление?
- Да пошел, ты, умник…
И тут мне неожиданно прилетело:
- Пожитков! – поверх очков сверлила меня очень строгим взглядом очень наша очень строгая библиотекарша. – И чтобы с этими учебниками не было так, как ты это отчебучил в конце девятого класса!
Да, здесь я вынужден остановиться на одном не очень приличном эпизоде моей жизни. Числится за мной такой небольшой грешок. После сдачи экзаменов за девятый класс,  я немного дольше обычного задержался с друганами на гулянке, расслабляясь в этом мизерном промежутке времени между окончанием учебного года и началом сборов на аэродроме. Не подумайте, ни капли спиртного, и это мы тоже могли! Гитара и шахматы! Да, да, да! Мы играли в шахматы, можете себе это представить! Как, вдруг, среди ночи, резко проснувшись, вспомнил, что утром мне надо сдавать в школьную библиотеку учебники за закрытый учебный год. И, о боже, у меня география с историей в самом непотребном состоянии! И их надо срочно клеить, так как в моей печальной школьной биографии уже был случай, когда за испорченные учебники родителям пришлось отстегнуть кругленькую сумму. Ох, и влетело ж мне тогда! Подорвавшись среди ночи, я принялся решать проблему. В соответствии с подлючим законом Мёрфи, дома не оказалась никакого клея. Вообще. Даже обойного. Вспомнил, что у меня в подвале где-то завалялась давно просроченная эпоксидка. На цыпочках, взяв ключи, доставил ее домой, где ей и склеил разодранные учебники. Ну и что из этого, что утром учебник стал как кирпич и не открывался? Да я его и не стал даже испытывать на открывание, понимая, что мои ночные труды могут пойти насмарку, и мощный полимерный клеевой слой однозначно победит все мои тщетные попытки до эксплуатационного состояния все это дело раскрыть. Так что, эти несчастные книжки я замаскировал в середине общей кучи, и, затерявшись среди массы общей очереди в библиотеку, в толпе так под шумок их и сдал. Мое преступное деяние было выявлено гораздо позже, когда до них дошли руки библиотекарши. И от кары директора меня спасло только то, что эти учебники и так уже шли на списание.
Что можно по этому поводу резюмировать. Небольшая летная жизнь уже учила меня принимать нестандартные решения. Пусть даже не очень популярные и немного преступные.
Эти крайние выходные, которые завершали календарное лето, пролетели, как и все предыдущие, незаметно, без следа, и каких-либо последствий. Андрюха Белый, мой дворовой друг детства, с моей подачи поступивший в аэроклуб, уже знал, что занятия с его набором из-за наших полетов начнутся только во второй половине октября, и дотошно задалбывал меня всякими расспросами, ужасно доставая одними и теми же. Из-за чего мне, на все это ранее ему многократно ответившему, пришлось отправить его подальше, непопулярно объяснив ему, что он сам все это вскорости на своей шкуре узнает.
Понедельник, который так удачно совпал с первым сентябрем 1986 года, я слегка постриженный, но без цветов (вот еще, первоклашка я какой-то что ли!? Пацаны засмеют!), в отутюженном черном школьном костюме в белоснежной рубашке, но без галстука (хрен меня заставили его надеть!) выдвинулся по направлению своей родной 142-ой школы, которая была всего-то в ста метрах от подъезда моего дома. Бывало, на переменах бегал домой, забыв сменку или спортивную форму. Или какие-нибудь учебники. В советских школах первое сентября, по традиции, значилось Днем Знаний, и самый первый урок, также по традиции, чуть ли не с тридцатых годов, был Уроком Мира. Но все это действо, по той же, самой многолетней традиции, изначально начиналось торжественной линейкой, на которой мне опять всучили какую-то мелкую девчонку-первоклашку со школьным колокольчиком. Первый звонок у них, понимаешь ли…
Проще говоря, первый школьный урок нового учебного года – это такая адаптированная под беспечные мозги школьника политинформация о проблемах стран капиталистического лагеря, внешних угрозах и успехах нашей социалистической родины. И, пропуская весь этот политмомент мимо своих ушей, я негромко общался с Андрюхой Соловьевым, сидя на нашей любимой первой парте у окна перед столом учителя, ошеломив его новостью, что еще целый месяц не буду учиться в школе.
- Да ты гонишь! – не верил Андрюха. – Ну и как у тебя это получится?
- А, вот, посмотришь, - уверенно рубил я, но с беспокойством  всматриваясь в дверь класса, где, по сценарию, уже должна была появиться голова Лядов. А вот и она!
- Здравствуйте, Донара Владимировна! Разрешите, вас, на минуточку по поводу Пожиткова? – обратился Сергеныч к нашей классной и, найдя взглядом меня, улыбаясь, подмигнул.
- А вы кто? А что с Сережей случилось? – забеспокоилась наша «классная мама».
- Все у него хорошо! Я его летчик – инструктор Лядов Сергей Геннадьевич («прошу любить и жаловать»  - то я уже шепотом добавил от себя). - Нас с вами ждет директор школы.
Судя по улыбающемуся Сергенычу, предварительный диалог с Верой Матвеевной у него случился вполне конструктивным.
- Сережа, быстро вставай! Пошли к директору! Что ты там уже успел натворить, новый учебный год еще не начался? - все еще тревожилась наша классная.
Не беспокойтесь Донара Владимировна, «все пучком!»! Все даже «очень пучком!»!
Торжествующе посмотрел на Соловьева, я двинулся в направлении выхода из класса.
- С вещами, Сережа, с вещами! Завтра у тебя полеты! – Лядов знал, что сказать перед изумленными одноклассниками. Ну, или, в явном превалировании – перед заинтересовавшимися взглядами одноклассниц, какие могут быть только у девочек, вступивших в старший пубертатный возраст. Класс уважительно загудел, и это был мой настоящий, хоть и единомоментный триумф. До октября я их не увижу. Скучать, впрочем, тоже не буду. И пусть это, будем считать, станет небольшой компенсацией за просоленные от кабинного пота летние каникулы.
В кабинет директора Лядов зашел уверенно, наша классная не очень, ну, а я, вообще, крайне робко, и замыкающим процессию.
- Присаживайтесь. Оказывается, Пожитков, возникла целесообразность в продолжении твоего практического обучения полетам на выездных сборах, как это рекомендовано комитетом просвещения Украины, центральным комитетом ДОСААФ СССР, и начальником донецкого авиационно-спортивного клуба ДОСААФ Тютюнником Н.И., - Вера Матвеевна, надев очки, читала какую-то бумагу с печатями. - И мотивация всего этого – твое дальнейшее поступление в военное летное училище. Твоя позиция на счет поступления в летное училище все также актуальна и перманентна?
Какие, блин, незнакомые и умные слова… Но смысл их был вполне понятен.
- Да… Буду поступать…, - хриплым голосом ответил я, впервые за столько лет учебы пребывая в кабинете директора не как проштрафившийся ученик.
- Донара Владимировна, учитывая его успеваемость и результаты экзаменов за девятый класс, я считаю, что Пожиткова можно освободить от учебы на месяц. Вы, как, не возражаете?
- Он еще и у нас круглый отличник, лучше всех летает! – с готовностью вставил свои «три копейки» Сергеныч. – Планируем его на самостоятельный вылет в числе первых!
- Что значит «самостоятельный вылет»?
- Ну, что это значит... Значит, что он полетит в самолете один, а я буду за ним наблюдать с земли.
- Вот как, а это не опасно? – недоверчиво поверх очков посмотрела на меня Вера Матвеевна. – Невероятно! Впрочем, не сомневаюсь в его успехе. Ну, так что, Донара Владимировна, отпускаем товарища Пожиткова, тем более что такое впервые истории нашей школы – ученик летает на настоящем самолете?
- Самостоятельно летает! –  в очередной раз влез Лядов, подчеркивая важность момента.
- Тем более, самостоятельно! Донара Владимировна, ваше решение?
- Я не возражаю, - наконец-то услышал я ответ нашей классной. – Учится хорошо, без троек, больше половины предметов – пятерки, да дисциплина стала намного лучше, чем…
- Вот и хорошо! Решено! Ждем тебя в школе к… Когда ваши сборы заканчиваются? – Гунченко решительно убрала листок в сейф, прервав мою классную на полуслове.
- Рассчитываем летать до второго октября. Думаю, максимум третьего октября он может приступить к учебе в школе, - с готовностью ответил Сергеныч.
- А что у нас третьего октября? Пятница? Что же, очень даже неплохо - новый учебный год начать в пятницу! Все, Сережа, удачи тебе, и до октября! И вам, Сергей Геннадьевич!
Мы с Лядовым вышли из кабинета директора, и он пожал мне руку:
- Поздравляю, Сереня! Работаем дальше? Все-таки, классная у тебя директриса! Значитца так. Завтра отъезд по плану в восемь утра, возьми теплые вещи, уже холодает. Курточку какую-нибудь там, свитерок, в полете в кабине прохлада уже будет ощущаться. Полеты начинаются с третьего числа. То, что  летаем завтра – это я спецально сказал перед твоими соплеменниками. Не видел, как девочки на тебя с обожанием сразу стали смотреть? Что, реально не заметил?! Ну, и дундук же, ты, все-таки, я всегда подозревал, что ты чурбан деревянный… Надо, Сереня, надо пользоваться привилегиями будущей профессии! Однако третьего числа мы летаем без вас, Тютюнник решил эту смену отдать полностью нам, на нашу личную подготовку. А то я с вами существенно поиздержался, и у меня скоро перерывы выйдут по отдельным видам летной подготовки. А с вами предварительную проводим четвертого числа сразу на две смены – пятницу и субботу. Все, до завтра, отдыхай, готовься к отъезду. Везет же тебе, а мне еще четыре школы надо объехать…
Завтра со стратегическим запасом конфет, бутербродов и прочей домашней снеди, считая задницей заученные до глубины тазовых костей ухабы пригородной дороги, я уже, в который раз, пересек ставшие родными синие ворота аэродромного КПП. Мне всегда казалось, что сентябрь резко отличается от августа, не смотря на то, что смена дат произошла, фактически, только вчера. В сентябре солнечный свет сразу же становится, как будто, более желтоватым, прозрачность атмосферы значительно увеличивается. И тишина… Птицы - менее активные, с полей практически ушла вся сельскохозяйственная техника, шум листвы уже не такой – деревья вянут и осыпаются. С улиц исчезли детские голоса – все сели за парты. И только мы, спрыгнув с борта нашего верного тентированного «Урала», продолжили свое непростое трудовое лето, ожидая указаний от Лядова, на данный момент общавшегося с Тютюнником и Владыкиным. В глубине сознания у меня возникло тревожное чувство, которое зародилось уже давно: Шлыкова на борту «Урала» я не обнаружил.
- В класс. Сразу приготовьте тетради наземной подготовки, и ждите меня.
Сергеныч заявился минут через десять, неся под мышкой свой видавший виды штурманский портфель.
- Садись. Неприятная новость, по крайней мере, для меня. Шлыков вчера написал заявление об отчислении из аэроклуба. Странно как-то… Директор школы был не против освободить его от учебы, хотя он у них, оказывается, круглый отличник, чуть ли не претендент на золотую медаль. Однако родители ему помогли принять это решение, ибо они  боятся такой талантище загубить какими-то там полетами. Так что, он дрогнул в коленях и написал заяву. Не боец он, оказался, не боец… А зря… Я бы его все равно вытянул – и не таких вытягивал. Да уж, устроили пацану веселенькие летние каникулы. Надо было сразу как-то определяться, нужен ему был весь этот цирк, или нет? Ну, да ладно. Видишь, Грудинин, все-таки есть место жизненному принципу, что лучшие летчики – не из отличников учебы. Сам-то как, собираешься дальше летать? А то твои родители вчера очень зубами скрипели, тоже не хотели лишать единственного и неповторимого сына месяца школы. Но, вроде, в последний момент сломились. До самостоятельного вылета, говоришь, будешь летать? А дальше? А дальше, посмотрим, говоришь? Может, тогда, вообще, тебя нет смысла самостоятельно выпускать? Что, все же нужно, так как, по-прежнему намерен поступать в летное училище? А чего летать-то не хочешь? Эх ты, а еще лучший летчик группы…. Да ладно оправдываться! Я все понял. А вы, оба Валерки, как дышите? Самостоятельные круги отлетаете? Ну, это уже, хоть и небольшой, но «гут». А ты, Сереня? У тебя, вроде, со школой все пучком, и тебя раньше октября не ждут?
- Я до самого конца, до октября, - машинально ответил я, терзаемый только что услышанным, что Ромка – лучший летчик группы! Вот-те раз, а я до этого момента лучшим считал себя! По крайней мере, мне так устойчиво казалось! А директору школы он для красного словца сказал, что я у него лучший?! Для убедительности?! Блин!!! Черт!!! К сожалению, моя, как до этого казалось, упокоенная подростковая мнительность опять открыла глаза…
Да нет же, конечно, в чем я убедился несколько позже, это было сказано в качестве стимула для «сбоившего» Грудинина и, несомненно, для меня, чтобы придать дополнительную спортивную злость. Это, безусловно, тоже являлось элементом уникальной лядовской методики, которую он жестко отрабатывал на наших шкурах, и на только что начавшей формироваться летной психике.
- Сергей Геннадьевич, - влез в диалог пофигист Чистик, - раз Шлыков ушел, значит, нас можно побольше планировать?
- А вот хрен вам, орлы мои, у меня, наконец-то, появилась возможность поработать на себя. Я же в октябре участвую в чемпионате! Что, уже забыли? И вы хотите, чтобы ваш любимый инструктор там обо… обделался?! Да?! То-то…
Лядов подошел к своему столу и открыл вынутый из портфеля КУЛП.
- Значитца так, орлы мои, время терять зря не будем. Сереня, садись на мое место, диктуй, и сам пиши наземную подготовку по упражнению двадцать один с литерой «А». Давай, не стесняйся, присаживайся. Основной вид подготовки у летного состава, какой, знаете? Самостоятельная! Вот и готовьтесь самостоятельно, а то у меня и самого на завтра уйма писанины. Время на все про все - до обеда. После обеда, как обычно, на стоянку, к Виктору, помогать по матчасти. Вопросы?
Что это за наземка такая по 21-му упражнению, дай-ка я взгляну? Ох, ни… чего себе, а это подготовка к полетам для отработки виражей и восьмерок с креном тридцать, штопора, горки с углом тридцать, спирали с креном тридцать, скольжения, набора высоты и снижения на минимальных скоростях, изучение техники выполнения расчета на посадку из зоны с задросселированным двигателем на аэродром!!! Что, реально?!
- Пацаны, двадцать первое упражнение – это уже полеты в зону!
Ну и перспективка… Вот же, ё-моё, тут бы по кругам вылететь!
По упражнению 21, целью которого зиждилось научить нас выполнять фигуры простого пилотажа, своевременно замечать и грамотно исправлять отклонения при выполнении фигур, правильным и четким действиям при выводе самолета из штопора, предстояло слетать четыре контрольных и четыре тренировочных полета. Опять штопора? Лядов же говорил, что штопоров у нас больше не будет! Да и, вроде бы, отработали мы их досконально, эти штопора! Можно сказать, до «закрытых глаз». И надоели они мне тогда, хуже горькой редьки! Чего там говорить, до сих пор помню, что ни одной до конца отработанной фигуры не было - Лядов везде, где только можно, валил в эти штопора, будь они неладны. И, кстати, ни фига нет даже пикирования! Детское задание какое-то… И опять же эти скольжения… А где боевой разворот, виражи с креном шестьдесят? А это, я посмотрел КУЛП дальше, будет по следующему упражнению 22, перед которым вновь будет наземная подготовка по упражнению 22 А. Опять лишняя писанина! Ага, а вот и вишенка на торте: «контрольными вопросами инструктор проверяет усвоение пройденного материала, добиваясь от обучаемых правильного понимания техники выполнения фигур пилотажа и элементов полета, отрабатываемых в данном упражнении».
- Пацаны! Сергеныч будет задавать контрольные вопросы, так в КУЛПе написано! Так что, надо повторить виражи, горки и все остальное…
Зная Лядова, я предполагал то, что и случилось за полчаса до обеда:
- Чистик – техника выполнения виража сорок пять, Грудинин – шестьдесят, Пожитков – горка тридцать, Прокопчук – спираль. Берем модельку самолета и точно по инструкции все рассказываем.
После обеда пошли на стоянку, где Виктор подкачивал колеса «106-ого»:
- Золотники плохо держат давление, травят, пришлось поменять.
Огромный плюс грунтовых аэродромов – самолетные пневматики, практически, не стираются, или, как бы это сейчас звучало в современном сленге  - «не ушатываются». Их можно проколоть, они могут от старости и солнца потрескаться, но чтобы пошла выработка резины – на грунте вы этого никогда не увидите. То ли дело в большой авиации на стационарных бетонных аэродромах – колес хватало всего на несколько посадок. Например, на двадцать первом мигаре колеса менялись, чуть ли не каждую смену. На некоторых современных типах самолетов с хорошей механизацией крыла, позволяющей до минимума снизить посадочную скорость, пневматики могли жить до двадцати пяти-тридцати посадок. Да и то, если посадки близки к безупречным по качеству. Бетон – штука серьезная, тот еще напильник. И дым при посадке, черно-сизой пеленой валящий из под колес, тому свидетельство. Поэтому, чем тяжелее самолет, тем больше колес устанавливалось на одну стойку. Этим и оправдываются производственные затраты на технологическую сложность многоколесных схем: порвется один пневматик – есть шанс, что выдержат остальные. Это позволит безопасно завершить пробег, и не быть выброшенным с полосы резко появившимся разворачивающим моментом от «разутой» ноги. А на самые тяжелые машины еще и устанавливалась система принудительной раскрутки колес в полете, иначе никак, пневматики бы гарантировано выходили из строя при первой же посадке. Знал ли я это тогда? Да нет, конечно же, просто в очередной раз мы нарвались на незапланированную лекцию от Виктора с дополнениями от Сергеныча. Самолетные пневматики, конечно же, не сродни автомобильным: повышенная износоустойчивость, специальный материал, рассчитанный на большие величины угловой скорости, эксплуатационной температуры и силы трения. Плюсом ко всему – многократное кордирование, то бишь, они по всей толщине усилены слоями специальных сеток из прочнейших ниток, чередующихся со слоями резины. Этих кордов может быть до десятка, но эксплуатация колеса разрешается только до появления третьего корда – вопросы безопасности на первом месте. Конечно, в дальнейшем в разваливавшейся стране и параллельно ей разлагающимся ВВС, были ситуации, когда не то, что резины, топлива не хватало на полеты, хотя бы раз в месяц. Так что приходилось летать с пневматиками, на которых уже проявлялись и пятый, и шестой, и…так далее, корды. Даже были случаи, что в порыве отчаяния  происходили беспрецедентные случаи использования списанных пневматиков. Которыми в лучшие времена в декоративных целях щедро окаймлялись всевозможные гарнизонные цветники, грядки, аллеи, создавая, тем самым, импровизированные заборчики. Помню, летал я на таком самолете, с колесом, до половины окрашенным в белый цвет. Да, было такое время. Точнее, еще будет…
Ну, а пока мы, не зная, что ждет нашу родину и авиацию в дальнейшем, смотрели на эти вещи через призму обыденности. Расходники, они и есть, расходники, вон ими все склады под завязку забиты. Вполне возможно, что они раньше сгниют, чем их используют. Кстати, в то время так оно, почти всегда и получалось.
Завтра Сергеныч всю смену летает на себя. Есть такая неофициальная терминология в авиационном диалекте – «летать на себя». Причем, все три крайних полета – на «полтиннике» Тертычного. У нас, кстати, тоже есть «полтинник», точнее, числится за группой Лядова, но он находится на консервации. И чтобы его оживить, необходимо пожертвовать парой смен. Ну, там, облеты какие-то, причем, несколько штук кряду. Поэтому, в кулуарах нашей аэродромной инженерии логично посчитали нецелесообразной расконсервацию борта ради одной смены. Кстати, практика полетов на чужих самолетах весьма распространена чуть ли не во всех родах авиации.
Лядов, параллельно готовившийся к своим завтрашним полетам, наказал нам самостоятельно организовать проведение тренажа. Мол, сегодня ему не до нас. Мол, ничего страшного с нами не произойдет, если мы будем какое-то время без его присмотра. С моделькой самолета и мандричкой, на которой условными знаками были нанесены пилотажные комплексы, представляемые на чемпионатах, а их, как и в фигурном катании, два - обязательный и произвольный, ходил по стоянке «пешим по летному». Отрабатывал полет с условием построения комплекса в пространстве, которое на соревнованиях высоких авиационных достижений, как мы уже знаем, имеет очень строгие ограничительные рамки. Мы ему не мешали, глупые вопросы, на которые он уже не одну сотню раз отвечал, не задавали. Помогали Виктору, потом приседали, тренировались застегивать привязные ремни конусно-шпилечным замком типа «паук» с учетом новой концепции - изгибом к корпусу летчика. Кстати, это очень неудобно оказалось, особенно если их расстыковывать, к примеру, освобождаясь от привязных ремней перед вынужденным покиданием самолета в полете. Благо, что существовала красненькая веревочка-лямочка, приторачивающая этот самый замок, чтобы не он потерялся, к бедренной лямке. Вот за нее вполне комфортно его можно выдернуть.
Так и дожили до ужина, после которого до самого отбоя наш досуг украсил волейбол, плавно переходящий к перемещению на спортгородок с его скрипучими снарядами. А я, пользуясь случаем, поймал завхоза и сдал ему ставшую ненужной постель Шлыкова.
Вот и Светлана Николаевна идет в нашу сторону: полдевятого вечера – время нам отбиваться. Завтра первая смена, но впервые за два месяца без необходимости проходить нами предполетный медосмотр, да тащить на старт парашюты. Стоп… Ну как же! Для Лядова надо принести, иначе «дорогой и любимый» обидится. Опять, ты, мое ранее критическое мышление?
А мы завтра с костомановцами разобьем старт и будем только наблюдать за самолетами, находящимися в воздухе, да готовить их к повторному вылету. Сделаем своеобразный «откат» в далекий июнь, когда нас в плановой таблице еще не рисовали, а на полетах использовали только в качестве механиков, да стартового наряда. Вот именно сейчас я впервые ощутил настоящую тоску, присущую нормальному летчику, оказавшемуся за бортом плановой таблицы, но по долгу службы вынужденному присутствовать на аэродроме.
 - Тезка, не грусти, а то грудь не будет расти! – неожиданно положил мне руку на плечо Лядов. – Знаешь, притчу про курсанта и летчика-инструктора? Спросили как-то курсанта первого курса летного училища, кто для него такой летчик-инструктор? Он с великим почитанием ответил: «О, это бог, который будет учить меня летать!». Этот же вопрос задали курсанту второго курса, уже приступившего к полетам: «Это самый уважаемый на земле и в небе человек, который учит меня летать!». Тот же вопрос адресовали курсанту третьего курса, на что получили ответ: «Ну, это человек, который летает со мной». И, наконец, дело дошло до курсанта четвертого выпускного курса: «Это тот тип, который мешает мне летать». Так оно и будет. Не веришь, Серега? Это – жизнь. И каждый из нас в этой жизни рано или поздно становится отработанным материалом. Как вы для меня, так и я для вас.
Да уж… Лядов – это, воистину, живой пример жизненной диалектики: кнут и пряник, дистанция и фамильярность, обсценная лексика и философия.
Утро начала сентября ожидаемо задалось по-летнему. Тепло, полный штиль, безоблачно – самое то для полетов. И опять в глубине души зашевелилась обида: в такой великолепный день, а я не летаю!
Разведки погоды сегодня не было. Погода позволяла. Да и уже нет необходимости в лишнем полете для молодого инструктора Кривоноса, он сегодня и так под завязку летает. Причем, половину своей плановой – на «полтиннике», вылетая впервые на нем. Лядов, вон, уже залез в кабину Як-50 и проходит тренаж – данным мероприятием он никогда не брезговал, по-честному отрабатывая все то, за что всегда нещадно гонял нас.
Взобравшись по ступенькам ВСКП за ТЗК для наблюдающего, я увидел плановую таблицу, которая лежала перед нашей, уже ставшей штатной хронометражисткой, Ленкой Ковальской. Кстати, единственной из нашей банды обладательницы красивым каллиграфическим почерком. И, к тому же, умеющей подсчитывать налет за летную смену на деревянных счетах – наследнике  древнего китайского суаньпаня. Так вот, плановая таблица вся была красной! Ни одного синего значка, обозначающего контрольный полет! Дай бог, и напротив моего позывного в плановой таблице вскорости появится такой же красный кружок, обозначающий самостоятельный полет по аэродромной «коробочке». Ну, а пока я только схватил ТЗК, которая вкупе с треногой имела изрядный вес, да потащил ее на траверз импровизированного круга, только что парашютными фалами смоделированного моими приятелями из группы Кривоноса  и Тертычного - Ростиком Ляховецким, и Витькой Танасюком.
Первые два полета на нашем «106-ом» Лядов слетал с Владыкиным, причем, Сергеныч сидел в задней кабине. «Наверно, перестраивает себя под «полтинник», -  вполне логично вывел я, так как на моей памяти Лядов Як-50 еще не пользовал. Точно! После виртуозно исполненного над «точкой» комплекса фигур высшего и обратного пилотажа, полет завершился посадкой без щитков! Все, как и прописано в рекомендациях при освоении Як-50. Надо отдать должное Лядову, несмотря на повышенную летучесть «полста второго» без посадочной механизации, он сел точно в перекладину посадочного «Т». И я вспомнил когда-то произнесенные Самойловым слова о том, что мой инструктор «знает толк в посадках «на хитром газку». Что сейчас публично и было продемонстрировано.
Сегодняшние полеты были характерны еще и тем, что продолжительность одного полета на пилотаж была не более десяти-двенадцати минут, причем, все крутили его в зоне над «точкой». А внизу за столом, специально для этого вынесенного, восседал Тютюнник, который по совместительству с должностью начальника аэроклуба исполнял обязанности главного тренера нашей пилотажной группы. Тютюнник постоянно смотрел в бинокль на маневрирующие самолеты и вел журнал протоколов качества выполнения полетов, условными знаками обозначая выявленные огрехи в пилотировании. В нем были обозначены «недопровороты» на бочках, заваливания вертикалей, качество фиксаций крена на фиксированных бочках, и прочая, прочая, прочая. Я украдкой заглянул в этот журнал и увидел там такие записи, как «430-й (это Костоманов) провернул бочку на восходящей вертикали на 4 градуса», «420-й (это Тертычный) – рыскание ± 3 градуса на нисходящей вертикали после выполнения поворота на вертикали». К своему большому удовлетворению, записей о Лядове я практически не видел. Так же, как и о Кривоносе, только что полетевшего свой второй в жизни полет на Як-50 на сложный пилотаж, и крутившего над точкой бесконечные комплексы «переворот-петля-полупетля». Кривоноса пока объективно не оценивали, так как на ближайший чемпионат его еще не сватали.
В общем, сегодня нам воочию продемонстрировали то, как в реальных условиях организованы соревновательные мероприятия. Итак, в чем их особенность: все полеты выполняются над «точкой» в поле зрения арбитров, роль которого на сегодня в единственном числе исполнял Тютюнник. Длительность одного полета в районе десятка минут, в течение которых летчики умудряются в различном сочетании слитно выполнить от двадцати пяти до тридцати фигур. Правильно все это называют «комплексами» и, как ранее я уже писал, они бывают обязательными и произвольными. В обязательном комплексе к обязательному исполнению (прошу прощения за тавтологию) включены штопора, причем их несколько, с различным количеством витков, и они оценивается на точность ввода и вывода на заданное направление.
В произвольном комплексе штопора не обязательны, но Лядов их все равно крутил, так как, по его словам, штопора в произвольном комплексе дают дополнительные очки. Однако есть один нюанс: количество фигур в произвольном комплексе строго ограничено, поэтому ради штопоров приходится чем-то жертвовать. Но и это не беда, если ты оставшиеся фигуры выполняешь в безупречном качестве, и не вешаешь на себя дополнительные штрафные очки.
Я уже где-то выше описывал эту дурацкую систему подсчета очков на соревнованиях по самолетному спорту: перед взлетом у всех равное количество очков (если не изменяет память – пять тысяч, по-моему, Лядов так говорил), которое снижается во время выступления из-за допущенных ошибок. Ну, поспорить, конечно, можно, на счет ее «дурацкости», однако, это есть хоть какая-то гарантия объективной оценки со стороны судей: нет ошибок (а они строго регламентированы) – очки не срезаются. Таким образом, исключается вероятный предвзятый подход к отдельно взятым спортсменам, да и к командам в целом, с учетом того, что на соревнованиях полеты оценивает не один, а целая коллегия судей. Причем, из разных авиационных обществ, если уровень наш – республиканский, или общесоюзный, и стран, если уровень международный. Что крайне важно на соревнованиях международного класса, где традиционно на спортсменов из СССР смотрели через определенную призму. Кстати, наш Самойлов, как раз официально входит в эту самую судейскую коллегию, и неоднократно из ее состава делегировался на международные чемпионаты. Ну, и понятно, что побеждает тот, или та команда, у которых за душой остается наибольшее количество очков.
Благодаря сегодняшней организации полетов по принципу соревнований, над точкой ни на секунду не смолкал рев моторов. Между взлетами самолетов интервал составлял пять-шесть минут. И пока очередной взлетевший борт набирал высоту по кругу для занятия «точки», предыдущий самолет успевал открутить свой комплекс, и ему давали снижение к третьему развороту для захода на просадку. Взмыленный Самойлов постоянно «висел на соске», руководя полетами, параллельно умудряясь подсказывать летчикам, выполняющим пилотаж, их ошибки, и даже совещаться с Тютюнником через открытую форточку фонаря ВСКП.
За сегодняшнюю смену, вдоволь насмотревшись на пилотажников и прослушивая эфир, я к концу полетов уже безошибочно определял каждого по его стилю пилотирования. Два брата-акробата - Лядов и Костоманов, имели очень похожий агрессивный почерк, обильно сдобренный фиксированными бочками на вертикалях. Что вызвало объективную уверенность в том, что в деле разработки произвольного комплекса для Костоманова однозначно было «рыло в пушку» Сергеныча. Но отличить Лядова от Костоманова также не вызывал никакой сложности, так как есть - «мастер спорта международного класса», а есть - «кандидат в мастера спорта» пока еще союзного значения, коим на данный момент являл Александр Сергеевич – полный тезка гордости русской поэзии. А отличия были, ожидаемо, в качестве концовок фигур, так как Лядов всегда говорил, что самое сложное в фигурах высшего пилотажа – это вывод из фигуры и переход в следующую. Это потому, что он осуществляется на заданное направление, в заданной плоскости, с заданными угловыми величинами. Можете себе представить фиксированную бочку с тремя фиксациями, то есть, с фиксациями через сто двадцать градусов? И как эти самые сто двадцать градусы визуально определить? Конечно, гораздо проще это сделать при выполнении ее в горизонтальном полете или на нисходящей вертикали, где можно ориентироваться по горизонту или каким-нибудь наземным линейным ориентирам. А если такая бочка выполняется на восходящей вертикали? Попробуйте смотреть на кромку крыла бешено вращающегося самолета, и точно отмерить эти самые градусы, ибо на земле чуть ли не с транспортирами все это дело оценивают беспристрастные арбитры! А у Лядова, блин, это получалось! Всегда. Это отмечал, в том числе, и Самойлов, насмотревшегося в своей жизни на пилотажи представителей, практически, всех стран мира. Эти бочки были коронным блюдом Лядова, с которым он брал призовые места соревнований, как в личном первенстве, так и в общекомандном зачете. И как он умудрялся эти углы определять, буравя небо вертикально вверх?
- По временному интервалу, Сереня, по временному… С выверенной постоянной скоростью вращения.
Очень схожий пилотаж был у Тертычного с Владыкиным. Оба – ярко выраженные флегматики, что оказало прямое влияние на их стиль пилотирования: скоростной, плавный, с большими радиусами и очень точными округлостями, будто циркулем обрисованные. Но и Владыкина от Сан Ивановича легко было можно отличить даже по тому, как они строили свои произвольные комплексы: Михаил Аркадьевич больше налегал на вертикали с поворотами на них, а Тертычный – на вертикальные восьмерки. Ну, а Кривонос, пока что, на полтиннике отрабатывал самый простой комплекс сложного пилотажа - «переворот-петля-полупетля», да крутил горизонтальные управляемые и штопорные бочки. И, судя по усмехающемуся Тютюннику, на данный момент не совсем гладко.
- Ничего, дело наживное, - Самойлов негромко говорил Тютюннику.  –  Саня - молодец! Для первого года работы – очень даже и неплохо.
Тютюнник с ним полностью соглашался.
Черт, только сейчас понял, не прошло и трех месяцев, что из четырех инструкторов у нас три Сани: Тертычный, Костоманов и Кривонос! Точнее, три Александра, если следовать служебному политесу.
И вот эта «смена без нас» подошла к концу. Было выполнено более полусотни полетов, и это на шестерых летчиков – Юра Никаноров наряду с инструкторами также был полностью задействован в плановой таблице. Благодаря малой продолжительности полета, одной заправки самолета хватало на несколько вылетов. Так что, в большей мере наши инструктора кабин не покидали, мусорили стартовым завтраком прямо  на днище фюзеляжа, и, зачастую, еще не дожевав до конца котлету, орали «от винта!».
И все-таки, если судить объективно, это смена, по крайней мере, для меня, прошла не зря. Не буду хвастаться, но к концу этих полетов я уже, наверно, не хуже Тютюнника видел все эти «недоперекрутил», к своему большому удовольствию находя этому подтверждение в журнале качества, который скрупулезно заполнял Тютюнник. И после выпущенных им двух красных ракет, проживших свою короткую, но яркую жизнь, с этим журналом подмышкой он дал команду постоянному летному составу выдвигаться в его кабинет для полного разбора отлетанной смены.
Мы же привычно отмыли нашу «птичку» и даже предложили свою спонсорскую помощь Тертычному, на «полтиннике» которого сегодня выписывал пируэты Лядов. На что получили он него снисходительную отмашку, мол, «не стоит, братцы, сами справимся. Мы вам за 84-ый еще должны, как земля колхозу…» Что ж, справедливо, или, если перейти на лексику определенной социальной группы – «по понятиям».
А после нашей смены сегодня раскручивались прыжки. Усатый Кузьмич уже вовсю носился между парашютными столами, разложенными прямо напротив штаба, давал указания и осматривал готовых к подъему парашютистов, среди которых я также заметил Юру Никанорова. Везде успевает - и летать, и прыгать! Интересно то, что в авиации летному составу после полетов прыгать разрешалось, а вот летать после прыжков – категорически нет. Интересная схема! Вероятно, учитывает различие морально-психологического состояния, которое возникает у летчика после свершения этих абсолютно разных по восприятию  процессов.
Ну, а мы сегодня традиционно немного побегаем в волейбол и двинем на спортгородок скрипеть перекладиной, да струнами петрунькинской «Кремоны», которую он, молодец, опять привез. Она так с ним все лето на аэродроме и прожила. И еще какой-то он приволок песенник с текстами и аккордами современной советской эстрады. Что ж, ознакомимся, может быть чего-нибудь интересного и почерпнем.
Отбой сегодня никто не контролировал, завтра – предварительная подготовка, так что соблюдение предполетного режима этим вечером не было обязательным. Но с учетом сегодняшнего раннего подъема мы, сморившись от пряного аэродромного сентябрьского воздуха, отбились в установленные сроки. А кто-то даже и раньше – вот он, характерный пример принципа саморегуляции.
Интересно, нашим в школе, что сегодня задали на дом? Хорошо бы, только повторение, так как, выполняя обязательное условия семейства на освобождение от учебы, придется в выходные все это дело наверстывать. Все-таки, десятый класс - есть десятый класс, и я не самоубийца, чтобы запустить учебу в году, завершающем обучение в школе.
С этими мыслями я, как младенец, отрубился и проснулся только под задорный кривоносовский спич: «Рота, подъем! Выходи строиться на утреннюю физическую зарядку!»
Ну вот, опять этот Кривонос со своими бегами…
После завтрака мы разбрелись по своим групповым классам, ожидая приезда своих инструкторов. А вот и знакомый зычный голос в коридоре - подаю команду, полувоенная организация, все ж таки:
- Смирно! Товарищ летчик-инструктор! Группа к проведению предварительной подготовки готова. Старшина группы…
- Вольно, садись, - перебил меня Сергеныч. – Я за плановой, расписывайте подготовку. Что летаете – знаете.
Ну-с, приступим к написанию: «Упражнение № 10. Шлифовочные полеты перед самостоятельным вылетом». Звучит красиво! Но получится ли красиво слетать, вопрос, конечно, еще не имеет стабильной уверенности. Что нам предстоит в полетах по этому упражнению? Да все то же, только с небольшим таким нюансиком: «самолет пилотирует обучаемый. Инструктор контролирует действия обучаемого и оценивает умение выполнять элементы полета по кругу без вмешательств». Вот так. Как сказал Лядов – шлифовочные полеты – «это полеты с «мешком». Ага, только потом на земле этот мешок ка-а-а-к даст люлей, что мама не горюй!
Да, смысл шлифовочных полетов заключен именно только в одной короткой фразе - «самолет пилотирует обучаемый». Не должно уже быть вмешательств в управление, да и подсказки по СПУ возможны только по самому минимуму. Слабо верится, что такое возможно, тем паче, что я уже не первую неделю сам себе задаю вопрос: готов ли я? А не дурак ли я? Ответа пока не знаю. Но полностью был уверен в том, что вмешательства Сергеныча в управление обязательно будут. Пусть даже короткие и редкие. Про матерящееся СПУ – вообще помолчу.
Ну, да ладно, как говорится, «будем посмотреть». Пишем дальше. Ага, а вот пошли и судьбоносные выводы: «По результатам этих полетов инструктор полностью и всесторонне определяет подготовленность обучаемого к первому самостоятельному полету,  докладывает об этом командиру звена с предъявлением летной книжки». Все, трындец… Дальше следует проверка техники пилотирования по упражнению 11. И там уже - «на щите или со щитом»… Вернее, «под щитом»… Эх, мандраж, ты, мой мандраж! Жизнь – хреновый пилотаж! Тьфу ты, рифма какая-то навязчивая заскреблась в мозгах. Что там Лядов говорил по поводу морально-психологической подготовки?
- Быстро записываем план! 413-ый, пять кругов с разлета. Через тридцать пять минут 416-ый столько же…
Быстро нарисовав в таблице тетрадки подготовки к полетам условными синими знаками, обозначающих полет по кругу, свои очередные два по пять кругов, я, по давно укоренившейся привычке, принялся в уме прокручивать и моделировать предстоящие полеты, параллельно слушая Сергеныча:
- Давно не летали, орлы мои, больше недели у вас перерывчик нарисовался. По сему, самым тщательным образом готовиться, продумать и вспомнить все до мелочей, особенно все то, что у вас хуже всего получается. Свои проблемы вы знаете лучше меня. В большей мере это касается Пожиткова с Грудининым, с завтрашнего дня начинающих красить клетки шлифовочных полетов. Да, Рома, ты абсолютно прав – это и есть самая настоящая финишная прямая! Пока летаете со мной – еще можно будет покорячиться. Но потом я отдам вас в теплые и ласковые руки проверяющих – тут надежда у вас будет только на себя самих. Занимайтесь, после обеда на стоянку.
В связи с вываливанием из плановой Шлыкова, и появлением в ней стабильного места для Лядова, в крайнем часу полетов он нарезал себе три коротенькие десятиминутные зоны на комплексы. Причем, именно на нашем 106-ом, а не на «полтиннике» Тертычного, как это было на прошлой смене.
- Это потому, что по условиям соревнований мы с этого года будем летать только на «полста вторых». «Полтинники», к сожалению, к подобным мероприятиям с конца прошлого года уже не допускаются. Так, иногда мы их будем выкатывать для поддержки штанов, да ради периодических подъемов. Думаю, что их веку осталось год, максимум, два, и от них начнут избавляться.
Очень неприглядное зрелище – облезлый с желтым выгоревшим от солнца фонарем, со спущенными пневматиками возле аэродромного забора врастающий в землю самолет. Видел я такие кладбища, где самолеты со временем погружались в грунт по самый фюзеляж. И судьба у таких самолетов одна – гильотина. Специальная гильотина для разделки самолетов. Режет эта проклятая гильотина американского происхождения самолет, в котором еще осталась «гидражка» – масло густого красного цвета. И, вот, истекает кровью самолет, кромсаемый НАТОвской гильотиной… Прошу прощения, опять заглянул далеко вперед. Эх, сколько мне всего этого еще предстоит увидеть!
После обеда с тетрадками потопали в обитель Виктора, который, сняв кресло задней кабины, вместе с Юрой Никаноровым возились с блоками радиостанции.
- Вчера на полетах самопрослушивание пропало. При работе по СПУ оно есть, а при работе с радиостанцией куда-то исчезло. Сейчас заменим блок, проверим, и, если все нормально - завтра опять на полеты.
- А неисправные блоки здесь будут ремонтировать? – задал я вполне логичный вопрос.
- Шутишь? Конечно, нет. Неисправные блоки мы собираем и отправляем на ремзавод в Шахты. Полная задница наступит, если неисправные блоки будет нечем заменить. Поэтому, наша главная задача – вовремя неисправный блок заменить на исправный, да обеспечить его отправку на ремонт. Точнее, не нам отправить, а инженеру – это одна из его обязанностей.
Вскоре Юра пошел на свой самолет, и Виктор, с надетым шлемофоном, с нашего борта установил с ним связь.
Предоставив машину в распоряжении группы, Виктор, заполнив какие-то бумажки, понес дефектный блок в вагончик инженера.
А вот и Сергеныч пожаловал:
- Все всё знаете, двоечники? Тетрадки на подпись!
Вот-те раз! Опять балует нас Лядов! Без традиционного мозгового штурма на контроле готовности, взял, да, просто, расписался! Эх, кого-то в лесу сегодня не досчитаются… 
Позволю себе опять обратиться к воспоминаниям из будущего. Новоиспеченным лейтенантом после окончания училища, проходя в одном из учебно-авиационных центров подготовки летного состава переучивание на новый тип самолета, столкнулся с такой ситуацией. Старый мудрый инструктор (или как в нашем обиходе – «шкраб»), по совместительству занимающий должность заместителя командира полка, принципиально не потчевал нас полноценными контролями готовности. Ему было вполне достаточно только письменное оформление подготовки к полетам в тетрадях. Изо дня в день предварительную подготовку к предстоящим полетам завершала его фраза: «Командиры звеньев, подготовку к полетам в тетрадках у летчиков проверили? Все свободны!». И, таким образом, сия подготовка полностью завершалась еще до обеда, после которого мы шли заниматься всякими футболами-волейболами или, просто, в общаге отсыпаться. Надо говорить, как это нам, вчерашним курсантам, было в радость? После четырех-то лет опостылевшей зубрежки, бесконечных зачетов, экзаменов и изнуряющих контролей готовности? Мы ликовали, кайфовали, при этом в свое удовольствие летали, зная то, что никто никогда нас не будет драть по теоретической части. Мечта! Но, как всегда присутствует это «но»: самолеты были старыми, дышали на ладан. И знали мы их исключительно поверхностно, так как теоретические переучивание прошло при части, и оно было формальным. С точно такими же формальными зачетами. В какой-то момент нам стало страшно от того, что, если что-то, ни дай бог, в полете случится - мы не сможем выкарабкаться, так как совершенно не знаем матчасть, и абсолютно перестали готовиться к полетам. Короче говоря, ровно через неделю наше младое зеленое лейтенантство, забросив все эти свои футболы-волейболы, добровольно, в полном осознании важности этого процесса, глобально засело за буквари. Так как в очередной раз показал свое суровое обличие его величество инстинкт самосохранения. Старый мудрый шкраб, по совместительству замкомандира полка, раз и навсегда излечил нас от любых попыток игнорирования самых главных постулатов безопасности полетов – скрупулезной подготовки на земле. Причем, сделал он это через наше добровольное осознание, чем достиг максимального эффекта. «Победа в воздухе куется на земле!», - да-да, именно эту фразу я услышал впервые здесь, в Моспино. Именно эта фраза везде и всегда будет определять весь этот сложнейший процесс подъема человека в воздух, согласны мы с этим или нет.
По ночам стало ощутимо прохладнее, и завхоз выдал нам по еще одному одеялу. Понимая то, что мне придется здесь жить до октября, стал подумывать над тем, чтобы из дома привести обогреватель. Хоть батареи в кубриках были, но включат их не раньше середины осени. Да и на аэродроме в холодный период года никто не ночует. До выпадения снега и после его схода весной аэроклуб живет в пассивном режиме: приехали,  прыгнули-полетали, уехали. А зимой после выпадения снега, жизнь здесь, вообще, замирает. И до середины марта полноценными хозяевами нашего объекта становятся только охранники ВОХРа.
Довольно-таки зябкое утро заставило нас поддеть под куртки комбезов свитера. В армии их, почему-то, называют «вшивниками». Говорят, этот обидный термин в армейский обиход пришел еще с Первой Мировой. И Самойлов, в свою очередь, сказал, что над районом полетов завис малоподвижный антициклон, пришедший с Арктики, так что, «ночью будет, возможно, до заморозков, а днем не выше пятнадцати. В соответствии, с чем инструкторам следить за одеянием своих подчиненных. Больных нам тут под самостоятельные вылеты еще не хватало!». И такая погода по прогнозу останется до конца первой декады сентября. Зато в нашем распоряжении будет максимальная прозрачность атмосферы, отсутствие болтанки. А близкое присутствие гребня антициклона, в том числе, гарантировало, практически, полный штиль на все летные смены этой и следующей недели. Но это были только прогнозы синоптиков, достоверность которых мы неоднократно испытали  на своих шкурах, познав истинный смысл неофициального девиза метеорологической службы: «Хочешь узнать погоду на завтра? Спроси послезавтра!».
Расчехлив самолет перед предполетным тренажом, мы расстелили чехлы на асфальте для их просушки. За ночь под утро выпал обильный конденсат, также покрывший изнутри тяжелыми каплями остекление фонаря. Из-за чего весь тренаж мы были вынуждены сушить кабину, заменив сидение в самолете привычными приседаниями на крыле для обработки взгляда на посадке.
- Сегодня старт будет западный, - подошел зябко ежащийся Сергеныч, - давно не летали, повторить особенности и, главное, ориентиры. А особенность этого старта, какая, Пожитков?
- Посадочное «Т» будет находиться внутри круга. И все развороты левые.
- Правильно. Учитывать это при построении «коробочки». Разведки погоды сегодня не будет. Через полчаса, Сереня, ждешь меня в кабине. Заниматься тренажами.
Лядов пошел к другим летчикам, которые что-то активно обсуждали, наверно, что-то из разряда подготовки к предстоящему чемпионату. Краем уха слышал, что пришли какие-то организационные указания,  и чего-то там нет такого, на что они надеялись. Ну да, вспомнил: в нашей команде не будет женских экипажей, что сразу срезает с команды полтысячи очков. Ну, и, видимо, был расчет на то, что это требование в рамках предстоящего республиканского чемпионата все же уберут.
Кстати, я не написал о том, что естественная убыль также имела место и в других группах: со школой решили не расставаться макеевчане - Николаев из группы Кривоноса, и Мельников от костомановцев.  Чудесным образом получилось, что у Кривоноса теперь меньше всего курсантов, так что, по моим расчетам почетным первенцем на самостоятельный вылет из всего нашего потока, вполне может быть кто-то из его группы. И я оказался абсолютно прав.
И вот я на финишной прямой. Ну, на «финишной», это, конечно, фигурально, так как в очередной раз занял прямую по направлению взлета - старта перед своим очередным визитом в прозрачное донецкое небо. Привычно прослушав самойловское «5 сентября 1986 года, московское время восемь часов, 413-ый, взлетайте, штиль!», отпустил тормоза, и, набирая скорость, вновь рассекал тупым капотом звенящий от бешено вращающегося винта сентябрьский воздух. Болтанки, практически, не было, лишь присутствовали еле заметные подрагивания над лесополосами и водоемами. Солнце светило в затылок и не мешало, как это всегда было при полетах в первую смену с восточным стартом. Горизонт сегодня отчетливо прорисован и, если бы не дымы от донецкого металлургического, подробно был бы виден весь город. А так только юго-западная окраина города - Рутченково. Лядов как-то говорил, что до 1972 года Донецкий аэроклуб находился именно там, на Рутченково, бывшее летное поле которого сейчас активно застраивалось. Впрочем, аэроклуб, носивший почетное имя С.А. Леваневского, был там еще до войны, и подготовил для горнила Великой Отечественной сотни летчиков, многие из которых стали Героями Советского Союза. А летом 1941-го весь летно-технический состав и материальная часть Сталинского аэроклуба были переданы в ВВС РККА. И только с 1950 года аэроклуб возобновил свою привычную деятельность по довоенной подготовке молодежи. Кстати, на Рутченковом поле в шестидесятых годах поисковики обнаружили массовое захоронение более чем пятиста жертв репрессий тридцатых годов. Так что, летали много лет молодые учлеты над этим скорбным полем, да выполняли взлеты и посадки по человеческим костям, совершенно не подозревая об этом.
Со дня своего основания и до 1961 года наименование нашей летной организации пережило различные интерпретации, связанные с названием города: Сталинская летная школа Осоавиахим, Сталинский аэроклуб Осоавиахим. И только после шестьдесят первого, в связи с переименованием города Сталино в город Донецк, утвердилась окончательным - Донецкий аэроклуб ДОСААФ. Политики той эпохи, под предводительством «всесоюзного кукурузника», влегкую связали топоним «Сталино» с именем Иосифа Виссарионовича, не вникая в этиологию происхождения названия города. А название города было связано с основным родом его деятельности – варкой стали на градообразующем предприятии. Дословно «Сталино» – это «город стали». Тем более что в далеком 1921 году о будущем вожде толком ничего не знали, и города в честь него, конечно же, не называли. Звезда Сталина взойдет только после смерти Ленина в 1924 году. Но, тем не менее, тогдаташные  политики решили проявить недюжинную политкорректность, чтобы вообще ничего не напоминало о великом человеке, пусть даже вопреки здравому смыслу. Говорят, что, возможно, именно после их деятельности в научных трудах шестидесятых годов по материаловедению, появилось определение, на долгое время заменившее слово «сталь» на словосочетание «металлический сплав».  Конечно, согласен, что химически сталь – это и есть сплав, тут не подкопаешься, но сия причинно-следственная часть, возможно, также имела здесь свое место и смысл. Только немцы в годы войны, оккупировавшие мой родной город, переименовали его обратно в Юзовку, особо не разбираясь, напрямую связав наименование города со Сталиным. Но обидно то, что и отечественные, погрязшие в культивировании культа личности (опять тавтология, куда же без нее) государственные чинуши тех лет, по сути, также пошли по стопам фашистов.
Выполняя очередной полет по кругу, я уже особо не обращал внимания на расположение посадочных знаков, используя для выстраивания полета весь арсенал до оскомины изученных ориентиров. Но теперь из-за смены старта, конечно же, в обратной последовательности. Хорошо, что на нашем аэродроме круг не меняется в зависимости от старта. Я имею в виду, его проекцию на земную поверхность, так как в будущем сталкивался с тем, что на некоторых аэродромах без привязки к старту круг был постоянно левым или правым. Для приборного полета это не имеет значения: вводи в развороты на заданном азимуте и дальности. А, вот, в нашем случае, летая по правилам визуального полета, постоянство «коробочки»  было делом принципиальным.
И вот, лечу, я, значит, лечу, и вдруг, слышу какие-то непонятные звуки из задней кабины! Неужели отказало СПУ и Лядов пытается мне что-то сказать, а я его не слышу? Пощелкал кнопкой, вроде шуршит самопрослушивание! И тут я понял! Сергеныч, разложив руки по бортам кабины, и, судя по артикуляции в зеркале заднего вида, что-то поет! Оттопырив ухо шлемофона, слышу выразительный такой контратенор:
- Эх, маро-о-оз, маро-о-оз! Не-е маро-озь меня-а! Не-е маро-озь меня-а-а-а, маево-о каня!
Вот это номер! Лядов запел! И чегой-то Сергеныч расслабился-то, а? А, точно, у меня же сегодня шлифовочные полеты, как же я это упустил? Недаром он как-то обмолвился, что ждет не дождется этих самых шлифовочных, чтобы хоть как-то отдохнуть. Поет, а сам, наверно, что-то в свой блокнот-кондуит пишет, чтобы меня потом отодрать. Ну, конечно, как же без этого:
- Сереня, ну надо еще больше добирать на посадке! Еще больше надо! Ну, маловат у тебя пока еще уголок получается! Почти на три точки усадил. Не спорь! Сказал, что на три точки, значит, на три точки! По сортиру скучаешь? Легко устрою! Давай, рули на предварительный.
Вот таким образом, эти шлифовочные полеты у меня и протекали. Точнее, пролетали. Слово «течь» в авиации не очень уместно. И да, безусловно, я полностью сам пилотировал самолет – это ощущалось по всем признакам, даже на посадке Лядов принципиально перестал вмешиваться. Хоть он в задней кабине и тренировался в вокале, однако не упускал ни одного моего ошибочного момента, подробно и весьма нелестно комментируя их. Так что еще и эти периодические словесные сентенции выдавали его присутствие в задней кабине.
Приняв сегодня на свой счет еще десять шлифовочных полетов, я внутренне ощущал то, как Сергеныч, условно говоря, проходится по моим навыкам «методической наждачкой» (будем считать, что навык у меня уже образовался, пусть даже еще в самом первородном состоянии), меняя ее зерно с каждым разом на более мелкое. И успехом можно было охарактеризовать то, что завершая десятый, и крайний на сегодня полет, вместо замечаний Лядов сказал мне:
- Что завтра летаешь, знаешь? Не теряй времени, заранее распиши допподготовку.
Так что, и его пение в кабине, и вместо очередного разноса - «распиши допподготовку» - есть определенное мерило качества моей работы на текущий момент. Или, ближе к определению упражнения - качества шлифовки. Интересно, а почему, по аналогии, не придумали, к примеру, «полировочные полеты»? Согласен, идиотская мысль, но, вполне по-идиотски логичная.
Чем хочу еще поделиться? Да, на этом этапе меня вообще перестало интересовать, как работают мои юные коллеги, и каких успехов они достигли. Эгоистически на тот момент меня интересовал только я сам. С одной стороны это было правильно, а с другой – не совсем по-товарищески. Но стремление быть первым - это и есть спорт. В индивидуальном зачете. Так что, пусть мои товарищи по группе простят меня и поймут: по моим нехитрым расчетам в конце следующей недели я уже должен подойти к проверке на допуск к самостоятельному вылету. И, возможно, первым, судя по тому, что я опять стабильно начал планироваться с разлета.
В заключительный час полетов Лядов совершил три короткие зоны на комплексы, чередуя «точку» с Костомановым, Владыкиным и Тертычным. После крайнего полета, он, явно расстроенный, сказал мне:
- Представляешь, Сереня, у меня перестали  получаться перевороты со штопорными полубочками. Все из-за вас. Расслабился я с вами…
Да, я видел эти фигуры в его исполнении – штопорная полубочка выполняется менее чем за полсекунды. И очень непросто остановить такое быстрое вращение с четкой фиксацией в положении «верх колесами» с нулевым отклонением по крену относительно горизонтали. Однако никаких отклонений я не заметил. Но, видимо, мне еще и не положено было это все замечать, учитывая мою малоопытность. А, вот, Сергеныч был откровенно расстроен – он эти свои ошибки прекрасно знал и видел. Костоманов, также дотошно наблюдавшего полеты Сергеныча, сказал, что он «ничего такого страшного с земли не видит, однако, если Лядов так считает – значит, к этому есть какое-то основание». Да, возможно и сказалась для него в негативном ключе безвылазная инструкторская работа, и отсутствие возможности заняться личной подготовкой. Но чтобы больше не затрагивать эту щепетильную тему, успокою своих читателей тем, что, буквально завтра, довольный Сергеныч будет сиять как медный таз – утраченный навык безжалостно реанимирован и восстановлен! И у него в прежнем качестве начнут получаться как штопорные полубочки, так и архисложные по исполнению на восходящих вертикалях фиксированные через сто двадцать градусов.
Чтобы не забирать у нас «полста вторые», Юра Никаноров с Тютюнником и Владыкиным летали на «полтинниках», и мне даже понравилось его готовить к полету. Процесс подготовки к повторному вылету длился чуть больше минуты: чтобы залить наполовину выработанный пятидесяти пяти литровый бак - большего и не нужно. Можно сказать, что сегодня нами был установлен своеобразный рекорд подготовки Як-50 – минута двадцать. Ровно столько потребовалось, чтобы вместо Владыкина в кабину втиснулся Тютюнник, а нам – полностью заправить самолет. Кому интересно, бензобак в «полтиннике» расположен по схеме, пришедшей еще с самолетов Великой Отечественной: между противопожарной перегородкой моторного отсека и кабиной. Что, кстати, в полете по мере выработки топлива приводило к смещению центровки назад. Кто знает аэродинамику, тот понимает, что за этим следует - снижение продольной устойчивости самолета по перегрузке.
И, все-таки, хорошая машина, этот «полтинник». Единственное то, что из-за малой вместимости бака его приходилось часто дозаправлять. Жаль, что через пару лет они уйдут в историю и останутся только в частных коллекциях. Да и то, в основном, за рубежом. Конечно, потом появятся энтузиасты, которые выгребут из подобных, как наш, аэродромов, весь этот уже нелетающий хлам. Что-то там восстановят и будут втихаря подлетывать. Эти аппараты по летной пригодности официально уже никто и никогда не освидетельствует.
В итоге сегодняшняя смена прошла при очень даже слаженной работе, взаимопонимании и, как следствие, при полном позитиве. Уход из организации Шлыкова, хоть и был неприятным моментом для Лядова, но все же предоставил ему определенную отдушину, позволившую летать на себя. Лядов стал больше улыбаться, шутить и, даже, что было потрясающе, петь в полете! А это уже реальный качественный показатель его душевного состояния.
Мы, заранее на полетах расписав доподготовку, выиграли время не только для себя, но и для Сергеныча, который, во внезапно начавшемся с его стороны процессе «раскручивания гаек», сегодня сразил нас окончательно:
- Довожу вопросы контроля готовности. Пожитков – техника выполнения взлета. Оценка «отлично». Грудинин, расчет на посадку с боковым ветром. Оценка «отлично». Прокопчук – техника выполнения посадки. Оценка «хорошо». Опять взмываешь, Валера? Прекращай, мне! И Чистик – действия при пожаре. Оценка «отлично». Тетради мне на подпись. Свободны.
Вот так. Что это такое с Сергенычем произошло? Что это за расслабон-то, такой?
- А что у вас, отлетавших уже миллион кругов, спрашивать? Уже и медведь бы все выучил. Были бы на плане другие упражнения, а так…
Завтра крайняя смена на этой неделе, а в понедельник предварительная на два летных дня первой половины следующей недели – вторник и среду. По крайней мере, так было заявлено. И я отлетываю почти все свои шлифовочные круги по десятому упражнению. Если, конечно, будут планировать, как и прежде – по десять кругов в смену. И опять же, если не подведет погода – все-таки уже осень. Так что, Сереня, конец следующей недели. Максимум – начало другой. Готовься…
От этой мысли в внизу живота нехорошо похолодело и свело, как перед прыжками. Надо будет на выходных все как следует обмозговать, продумать. И крутить, крутить, и еще раз крутить перед глазами это «кино», снятое в предыдущих полетах моим подсознанием. И пусть учеба в школе подождет, сейчас для меня это менее важно.
Вечер, как обычно, прошел на спортгородке. Васька Петрунькин опять приволок гитару, да только поиграть на ней толком не получилось – уже мерзли пальцы. Так что «Кремона» была отправлена обратно в общагу, а мы завершили вечер тем, что точили лясы, сидя на скамейках, да играли в «лесенку» на подтягивание. Знаете, как? У турника становится живая очередь, и в первом цикле каждый должен был подтянуться по одному разу. В следующем цикле - уже два раза. И так далее, каждый раз прибавляя по одному подтягиванию. Дойдя в порядке постоянно двигающейся очереди до определенного количества подтягиваний – идем обратно, с каждым циклом уменьшая количество подтягиваний на одно. Только самые подготовленные могли в этой «лесенке» дойти до числа семь и вернуться обратно. И стратегический смысл этой игры заключался в длине очереди: чем она длиннее, тем дольше отдыхаешь. Да уж, прикольные у нас тогда игры были.
 Ну, а там, вдали, виднеющееся между штабом и общагой летное поле, уже поглощалось густой вечерней мглой. И только горел одинокий огонь в кабинете Тютюнника – версталась очередная плановая таблица, которую до утра нужно будет нарисовать еще и в нескольких экземплярах. Чистовик - в подшивку для архива, по экземпляру для руководителя полетов, инженера полетов, и примитивного, но все же существующего объективного контроля. Так было положено по закону.
Лядов как-то рассказывал, что, к примеру, в ГДР ручным размножением плановых таблиц не занимались. Они там поступали намного проще, к чему, может быть стоило бы стремиться и нам. Буквально с пивом, авиационные германские бюргеры на большой крашенной и разлинованной под бланк плановой таблицы металлической доске, размером со школьную, условными знаками на магнитиках обозначали полеты, перемещая указкой их туда-сюда. И, когда, по их мнению, плановая таблица окончательно рождалась, тупо ее фотографировали, да печатали на фотобумаге в каком угодно количестве. Правильно? Возможно. Но, плановая таблица – документ строгой учетности, должна храниться в архиве много-много лет, а химические фотографии, все прекрасно знают, очень часто портятся, желтеют, склеиваются, и тем самым приходят в негодность. Так что, как сказал Сергеныч, «в этом вопросе с прокуратурой взаимопонимание найдено не было».
Следующее утро, которое на календаре было шестым сентябрем, выдалось абсолютно идентичным предыдущему, разве ж только прохладнее. Лядов, критически осмотрев нас, дал времени пять минут, чтобы мы еще что-нибудь дополнительно теплое поддели под комбезы, и только после этого разрешил идти на завтрак. Благодаря тому, что накануне вечером мы фонарь самолета не закрыли до конца, оставив маленькую щелочку, кабина не была сырой, что позволило организовать полноценный тренаж на борту, существенно сократив доставшие упражнения по приседанию на крыле. Разведку погоды опять не произвели, единственное, что стало больше птиц. Молодняк, типа нас, вставал на крыло, готовясь к дальнему перелету в теплые края. Естественную миграцию пернатых на аэродромах также надо учитывать, поэтому уже битых десять минут по грунту летного поля, под истошное завывание сирены, с включенной мигалкой, носится наш пожарный автомобиль. Попадание птицы в поршневой самолет не так опасно и чревато, как в реактивный, где ворона с легкостью напрочь выносит двигатель, но тоже неприятностей может доставить. Например, разрушить маслорадиатор, или повредить винт. Вон, на прошлой неделе на бывшем нашем «84-ом», который мы отдали группе Тертычного, винт меняли – появилась забоина на кромке лопасти от попадания птицы на взлете. Последствием чего была такая тряска винта, что из-за возникшей вибрации на приборной доске невозможно было разглядеть показания приборов. Что, в свою очередь, не давало возможности на этом борту далее продолжать полеты. Так они полсмены и угробили на то, что снимали винт с «донора», да переставляли его на свой самолет. С последующим длительным опробованием силовой установки на земле и незапланированным облетом  на следующей смене. Из-за какой-то аэродромной пигалицы плановая таблица группы Тертычного пошла коту под хвост. И вспоминая эти события, я до сих пор не понимаю, почему тогда в Моспино на полеты не вытаскивали резервные самолеты? Ведь же были свободные техники и борта? Схема с резервными бортами – исключительно эффективная и рабочая, и на моей памяти в будущем, благодаря этому принципу организации полетов, было спасено немало летных смен.
Сегодня старт также был западным. Доверяя прогнозу, после вчерашней смены посадочные знаки не убирали, их только проехали, проверили-поправили. Сегодня я опять начинаю работу с разлета. Лядов, и это было очевидно, приоритетно полностью переключился на меня. После взлета нос моего Яшки уперся в Горбачево-Михайловку, находившуюся  впереди по курсу, и центр второй зоны, где я когда-то с Самойловым крутил те, на всю жизнь запомнившиеся, первые свои штопора. А вот после первого разворота мы капотом накрыли Старобешево. Кстати, очень интересный и примечательный населенный пункт. И не только тем, что рядом с ним развернута гигантская одноименная ГЭС, в совокупности с Зуевской питающая энергией весь Донбасс, но и историей своего возникновения в величайшем велении императрицы Екатерины Второй. «Мы, рассмотрев посланное к Нам от вас из Бахчисарая от шестнадцатого июля сего года общее и на доброй воле основанное прошение об избавлении всех вас от угрожаемого ига и бедствия принятием в вечное подданство Всероссийской Империи». Таким образом, в Приазовье возникло еще одно поселение крымских греков под очень неплохие преференции в виде освобождения от всевозможных податей в государеву казну на целых десять лет. Кстати, занимался тогда этими переселениями лично сам еще молодой Суворов. Позже Старобешево стало знаменито легендарной Пашей Ангелиной, в свои шестнадцать лет взобравшейся на трактор, и ставшей самой известной советской трактористкой, основателем первой в мире женской тракторной бригады. Также она прославилась личным обязательством товарищу Сталину организовать десять подобных женских тракторных бригад, обратившись к советским женщинам со знаменитым на весь мир призывов: «Сто тысяч подруг - на трактор!». За свой труд и общественно-политическую деятельность Паша была награждена двумя Золотыми медалями «Серп и молот», что эквивалентно званию «Дважды Герой социалистического труда». Кстати, в знаменитой скульптуре «Рабочий и Колхозница» угадываются черты именно Паши  - она была близкой подругой скульптору Вере Мухиной. Говорят, что у нее даже была прямая телефонная связь со Сталиным, а этой чести были удостоены считанные люди страны. Ангелина ушла из жизни рано в сорок шесть лет от профессиональной болезни тракториста – цирроза печени. Но не от того, о чем многие подумали, а от того, что трактористу с утра до вечера приходилось дышать парами горючего, и ртом создавать необходимый перепад давления для перекачки его через шланг при заправке. Топливозаправщиками, подобным  нашим аэродромным, полевые станы в те времена не оснащались, так что работающие в поле трактористы возили с собой на борту необходимый запас топлива. И по своему завещанию Паша Ангелина была похоронена в родном Старобешеве.
А Лядов опять сегодня пел. Пусть поет, он заслужил. Что касается моих собственных ощущений, я прекрасно осознавал, что у меня все элементы полета стали более-менее получаться. Что пилотирую самолет при минимальном физическом участии инструктора, в большинстве случаев ограничивающегося только периодическими подсказками по СПУ. Но проблемный морально-психологический аспект заключался в другом: на борту вместе со мной в данный момент находится опытнейший летчик, и я это знаю. Точнее, это воспринимает как факт мое подсознание. Моя психика. Вот и сейчас он рядом, и опять орет песню в задней кабине через тонкую плексигласовую перегородку, а что случится  с моим моральным состоянием, когда оно осознает его отсутствие на борту? Не дрогнут ли мои колени? Смогу ли я совладать с самым губительным человеческим состоянием – страхом, переходящим в панику? Когда это самое мое подсознание поймет, что мой нянька-инструктор в это время на летном поле аэродрома нервно курит у дверцы ВСКП, и с тревогой вслушивается в эфир? А не находится позади меня через тонкую межкабинную перегородку? К своему большому сожалению, я понимал, что моя психика на этом этапе обучения, возможно, еще не готова к адекватному восприятию самостоятельности полета. И что я могу быть запросто подвержен тому, что сейчас называют модным таким словосочетанием -  панической атаке.
Ибо, как поется в одной широко известной в узких кругах песне:
«Аэродромную «коробку»
Проспит устало СПУ.
В нем пустота шуршит негромко –
Прийти на помощь не смогу…»
Но оставим эти грустные мысли, так как впереди очередной каскад взлетов и посадок, которые надо достойно прожить. Конечно же, сейчас я отношусь к тем моим мальчишеским страхам с доброй иронией, в очередной раз, вспоминая слова Тютюнника, в которые я сначала не особо поверил: «вы еще не знаете своих способностей».
- Сереня, добавь оборотиков, немного сыплемся…
Вот, и очередная моя «десятиполетка» ушла в историю. Очередные десять клеток в моем личном графике подготовки закрашены синим, неумолимо приближая меня к заветным красным, для которых я уже приготовил соответствующий карандаш. Надеюсь, что не зря.
Лядов в крайнем часу плановой слетал на себя зону на комплекс и, вооружившись своим штурманским хронометром, картой и аварийной радиостанцией Р-855УМ, ушел на пятидесятиминутный маршрут, так как полет по маршруту с оценкой точности прохода поворотных и выхода на конечный пункт маршрута – это одна из обязательных дисциплин предстоящего чемпионата.
Ровно через пятьдесят минут и ноль секунд самолет с Лядовым на борту прошел над столом арбитра, роль которого с секундомером, по-прежнему, исполнял Тютюнник, и, развернувшись вокруг хвоста, совершил свою неподражаемую мастерскую посадку.
Полеты этой недели успешно завершились, о чем заявили две взметнувшиеся в безоблачное синее небо красные ракеты. Мы в привычном режиме подались на якорную, не дорулив до которой с десяток метров, на грунте Сергеныч остановил наш «106-ой». И, чем-то омраченный, не отходя от самолета, ждал нас.
- Виктор Иваныч, подойди сюда, пожалуйста! – Лядов подошел к стабилизатору. – Смотри…
Мы тоже подошли, ибо было до зуда интересно, что там такого замечательного можно было увидеть. А там было… Было с десяток мелких сквозных дырочек на перкале руля высоты и, примерно столько же, вмятин со сколом краски на дюрале стабилизатора!
- Ух, ни…, Геннадич, это что, дробь?!
- Похоже… Кто-то пальнул…
- И где?
- Скорее всего, над Еленовкой.
- Ё-моё, на какой же высоте ты летел?
- На нормальной, Витя, на нормальной… Подлатаешь-подкрасишь? Но чтобы никто не увидел?
- Попробую…
- Мужики, - это он нам, - сделайте так, чтобы об этом никто не узнал. Лады?
Расстроенный Лядов вытащил из кармана комбеза свежий подшлемник и протянул его Виктору:
- На заплатки. Ребята, помогите Вите, а то мне надо к Тютюннику на разбор.
Лядов еще раз с досадой осмотрел хвостовое оперение и быстрым шагом пошел в штаб.
- Виктор Иванович, а как такое могло случиться? И кому это надо было вообще?
- Да хрен его знает! Может быть в наших краях какой-нибудь идейный бандеровец завелся. Здесь вопрос заключается в другом: на какой высоте летел Лядов, раз его смог достать дробовик? Ну, бьет он вверх до высоты метров сто. Ну, до ста двадцати, максимум. И вот в чем незадача - полет по маршруту должен выполняться на высоте, по-моему, не ниже полукилометра, - почесал затылок Виктор. - Так на какой же высоте он тогда летел? Смотрите, если это вылезет наружу, то Лядову несдобровать! Сергей, в моем ящике лежит эпоксидка, тащи ее сюда. Но сначала отмываем самолет. Эх, Геннадич, Геннадич...
Мы из лядовского подшлемника нарезали аккуратненькие кругляшки, с двух сторон перкаля руля высоты при помощи эпоксидки ими проклеили все пробоины. Вмятинки внизу стабилизатора подкрасили красной краской, которой Виктор красит тормозные колодки. При этом хочу отметить, соблюдали полную конспирацию. Особенно, если на горизонте показывался кто-то из начальства, то работа мгновенно прекращалась. Наибольшее беспокойство вызывал принципиальный Павел Геннадьевич. Наш суровый аэроклубовский инженер, который только сегодня разносил группу Костоманова за то, что какой-то балбес из его банды кремальерой управления стрелками накрутил на высотомере десять тысяч метров высоты. Грозился отстранить от полетов всю группу, включая и ее инструктора, так что в инцидент даже пришлось вмешаться Тютюннику. Представляю, что было бы, если бы вскрылось это воздушное хулиганство в исполнении нашего незабвенного Сергеныча.
Так тихой сапой к ужину, незадолго до которого на стоянку пришел Лядов, неся целый пакет яблок, закончили восстановление подлым обстрелом поврежденную крылатую машину.
- Ну, как? 
- Да, вроде, не особо заметно, если сильно не присматриваться.
- Видел кто?
- Не должны.
Не знаю, стал ли после этого случая Сергеныч более осторожным при полетах над населенными пунктами, но я запомнил этот случай на всю оставшуюся жизнь.
Вот и закончилась очередная моя рабочая летная неделя. Импонировало то, что это была уже не летняя неделя, а осенняя - все пошли в школу, ну, а я по-прежнему продолжаю заниматься своим избранным делом. И на следующей неделе я, возможно, вылечу самостоятельно. Или получу дополнительные полеты, какие нашей спортсменке Ленке Сологуб постоянно нарезали в течение двух лет, пока авиационные боги над ней не сжалились. Но у меня нет этих двух лет. У  меня, как это ни прискорбно, уже начался новый учебный год. Год, между прочим, выпускной. Со всеми вытекающими последствиями.
И еще мне придется пережить предстоящие выходные-проходные, которых теперь фактически не будет. Однозначно семейство не оставит меня в покое и сразу же посадит за учебники, предварительно отправив к одноклассникам за пройденным школьным материалом за прошедшую неделю. Да и домашними заданиями за этот же период.


Продолжение
http://proza.ru/2024/07/12/1113