Две дороги - та и эта...

“Не случайны на земле
две дороги - та и эта,
та натруживает ноги,
эта душу бередит.”

Булат Окуджава

 



Спросите любого прохожего аборигена в городе Тарайске, мол,
- Как пройти в лечебно-оздоровительное учереждение?
Ответят вам дружелюбно:
- Тебе в какую, в Железку или Централку?
На ваше недоумение вас, уже с оттенком нeдовольства на непонятливость, переспросят:
- Таки тебе в Железнодорожное или Центральное учереждение?
Теперь уже можете смело спрашивать любого малька или девчушку как пройти в Централку. Оно, дитё, обстоятельно ответит вам:
- Воон, видишь - пятиэтажка возвышается, это - ГОРИК, (видя вопросительный знак на вашем лице), с прежним недовольством поясняет - ну, Горисполком, аккурат за ним - Централка.
Не любит провинциальный народ многосложностей, многозначительностей... Орфографический уклад провинции требует КОРОТКО! ЧЁТКО! ЯСНО!

Иное дело - столица, Москва...
Спроси в Москве бегущего, мол, как в психушку пройти?
Остановится, задумается, начнёт распрашивать:
- Вам в каком административном округе возникла потребность? Аха... так вам требуется Западный административный округ... Это будет... это будет... Психиатрическая Клиническая Больница  № 3 имени русского писателя В.А.Гиляровского   при Психоневралогическом диспансере №  2.. улица, улица... дай Бог памяти... 8-я ул. Соколиной горы, д. 28. Телефон, телефон запишите! Дай Бог памяти... 495-365-15-36!
- Стойте же! Стойте! Если вам надо будет в северо-восточном административном округе, то это...это будет...Психоневрологический диспансер № 4, Филиал ПКБ № 4 им. П.Б. Ганнушкина, Смольная ул., д. 5;
Стойте! Ну куда вы бегите, как на пожар... Телефон запишите: 495-452-51-11... Счастливо Вам! Выздоравливайте!
Да... Одно слово - столица! Куда провинции до неё....

К орфографическим особенностям провинциального Тарайска добавилась ещё и лексическая. Открытое пренебрежение и скрытое презрение к импортным словам через чёрный ход проникшим в русскую речь. Вот, к примеру, слышим из лекции Центрального Столичного ТВ слово ГИДРОПОНИКА! Вы понимаете что это такое? И я не понимаю... А девочка какая-нибудь услышит(не дай Бог, конечно!) Что подумается ей? Ведь явно неприличное... А юноша при этом слове перевозбудится? Почему бы не сказать прямо: "выращивания растений на искусственных средах без почвы."
Заметили жители Тарайска, куда ни ткнись - везде проникновение импортной лексики. В Централке тоже заметили. Попробуйте произнести "отделение РЕ-А-НИ-МАааа- ЦИиии..." Язык сломаешь...
Даааа... Общим решением медперсонала и пациентов Центральной больницы города Тарайска "отделение Реанимации" было импортозамещено всем понятным и привычным словом "ОТХОДНЯК".
Чего больше было в этом слове - трагической скорби, мол, отошёл человек от суетности земной и, типа, - "Спи спокойно, дорогой друг!", или тёплой иронии, когда отходишь от операции, всеми зубами и когтями верхних и нижних конечностей цепляясь за бренное своё существование, типа, - "Держись, братан! На свете  два раза - не умирать!" - никто сказать не мог. Раз на раз не приходится. Сегодня у кого-то печаль и траур, у другого - ирония и тепло. Одно слово - отходняк. Коротко. Чётко. Ясно.


Петра Григорьевича Лифшица в "отходняк" вкатили далеко за полдень 23 сентября в 16 часов 27 минут. О чём на дощечке, приделанной в ногах каталки, на которой возлежало тело Лифшица, сестричкой Натальей собственноручно произведена была запись. А вы думали, что "учёт и контроль" - это только социализм? В медицине, где порою секунда дорога, тоже учёт ведётся: когда приняли, во сколько таблетку проглотил, во сколько три кубика через шприц вкололи... Всё учтено. И Лифшиц, 48 лет, из служащих - уже под контролем. Каждый его вздох, каждый скрип зубами фиксировался!
Судьба ещё решала в какой реестр внести новенького, в  "спи спокойно, дорогой друг!" или "Держись, братан!"
Через 20 минут Лифшиц открыл глаза и ...(судьбе стало понятно: “Ещё поживёт!")... взглядом – вправо-влево, зажмурился. Нет-нет, не в смысле "в жмурки сыграл", а в смысле глаза от страха закрыл. Глаза закрыл по причине того, что открылся  Апокалипсис...
Увидел он, что справа и слева от него лежали на каталках обнажённые тела, только пах прикрыт лёгкой простынкой. Страшно однако... Вновь открыл глаза, скосил их не вправо-влево, а вниз. На нём, на голом - там, где пах - такая же простынка!
Спроси вас, чтобы вы подумали при такой апокалиптической картине? Правильно. Лифшиц тоже об этом самом подумал: "На каком я свете? Уже на том или ещё на этом?" От страха глаза непроизвольно вновь закрылись.
И тут - озарение! И внутренний голос закричал про себя: "Петька! Ты же - матерьялист! Ты же философию изучал! Там же было... ну, как это... "Если вы мыслите, значит вы существуете"! Я же, я же, мышлю, то есть, мыслю! Значит, я существую!!!!"
Глаза открылись уже не испуганно, а с любопытством. И сразу взгляд столкнулся со взглядом женщины, что лежала слева от него. И взгляд её был такой же испуганный, что давеча, пять секунд назад был у него. Лифшиц подмигнул ей левым глазом, попробовал ободряюще улыбнуться, но у женщины вдруг глаза закатились и закрылись...
А Лифшиц стал осматриваться. Увидел он, что при каждой каталке приделана была капельница, на каждом теле пришпилены были клемочки-заклемочки, на предмет описи ЭКГ, то есть, электрокардиограммы(опять, однако, импортное слово, нет чтобы - "контроля за сердцебиением"...)
Картина эта вдохновила его и убедила, что он - на этом, на этом свете! Однако, как он попал сюда, в это лечебно-оздоровительное учереждение?
"Утро...Что утром-то было?" - ухватился он за ниточку. Анестезия выветривалась из него медленно, скачкообразно. Вот, казалось, уже и за ниточку к пониманию происхождения своего нынешнего состояния ухватился, и вдруг проваливался.

ПРОВАЛ:

-- Петькааа! Калимбамба! - донеслось со двора в открытое окно.
Петя сполз со стула и бросился к двери. Рука папы Гриши успела ухватить сына за ворот рубашонки.
-Кууда? Не убежит твоя калимбамба, - и рука твёрдо и властно вернула Петю Лифшица за стол, где обидчиво за предателство смотрело на мальчишку недоеденное яйцо всмятку.
Таки папа был прав и "Калимбамба" действительно терпеливо дожидалась Пети. Он сбежал по лестнице, вытскочил во двор. "Ребята с нашего двора" в две линии выстроились друг против друга, и из каждой призывно махали рукамми, мол, давай к нам! Поразмыслив, бросился к строю, где стояли Сашка Кононов, Мотя и Стасик. Детским своим умишком прикинул, что легко прорвёт цепочку из сцепленных девчачьих рук Верки Полухиной и Лены.
; Калимбамбааа!!!*

- Больной, больной! Просыпайтесь! Пора процедуры делать!
Пётр Григорьевич выходил из забытья с такой неохотой, застонал, будто возвращение в явь было болезненным. Открыл глаза. Сестричка, давление, кровь на анализ, несколько таблеток лекарств натощак. Следом за сестричкой пришла санитарка. Протёрла лицо, руки влажным полотенцем.
Санитарка привычно приладила "утку", от этой её привычности Лифшицу и неприятно стало... И только ощущение облегчённости погасило эту неприятность.
Зацепился за "ниточку", стал её раскручивать.

Утро. Он вышел из ванной уже свежевыбритый, свежеумытый. В спальне натянул рубашку, влез в брючины, когда раздался голос Татьяны из кухни:
- Пётр! Завтрак уже на столе! Сколько ждать можно? Ведь стынет всё...
Он поспешил в кухню, виновато приговаривая:
- Извини, Таточка, замешкался, - и также виновато засуетился у стола.
- Вечно ты мешкаешь... Ничего вовремя не способен сделать!
- А... где Вадим? - спросил Лифшиц наивно переводя стрелки в другое русло.
- Сын что - дожидаться тебя обязаН? Ушёл недавно, минут 10 назад.

Вспомнилось утро и отозвалось ноющей болью... Ах, недаром, недаром сестричка давеча таблетки скормила! Наверняка была среди них особая - и боль приглушила, и опять "провалила" его.

ПРОВАЛ:

В забытьи он вспоминал "команду нашего двора", где был он - самый младший, 6 лет ему тогда исполнилось, накатил уже в несколько месяцев и 7-ой год. А по возрасту, по возрасту...Верка Полухина уже и в школу ходила, кажется, во 2-ой класс, значит, было ей уже за 8. А по старшинству рядом с нею Серёга, Валёк и Сашка Кононов. Изя и Мотя, братья-близнецы, те - постарше были... А за ними - Лена Сафонофа. А Лёвка Бойцов... Лёвка Бойцов - самый старший. Почти 12 лет ему было. И называть их "пескарями" имел право, возраст позволял.
Вспомнилось, как однажды спросил у Лены, "как это из отпуска дети производятся?" Ленка-то уже почти что взрослая, должна ведь знать ответки на такие загадки. Лена сделала круууглые глаза и с испугом спросила:"Петька, а откуда в тебе такой вопрос?" Он и ответил ей, как слышал мама папе рассказывала, что Лёвкин отец с фронта после ранения в отпуск приехал, и от этого отпуска Лёвка и образовался.
Ох, как Ленка хохотала, ещё и Верку позвала, ей рассказала, теперь обе стали хохотать. Значит, и Верка знала, как дети образуются. Похохотали, но тайну не выдали, лишь сказали:"Расти, Петенька, маленький ещё, не хотим, чтоб ты раньше времени состарился!"

Ещё и глаза не открыл, а губы на лице Петра Григорьевича растянулись в улыбке. Ещё цеплялся сознанием за воспоминания, а уже свозь них донёся голос лечащего врача Сергея Витальевича:
-Наденька! Лифшица, раз уже улыбается, через 2 дня переводим в терапию. Вот, колеги,-обратился он к сопровоздающему его персоналу - всегда говорил, что самое лучшее лекарство – смехотерапия!

Час за часом "отходняк" один за другим приходили в себя. Кто-то стоном о себе знак подаёт, кто-то матерно "... твою..., где я?" Женщина слева определилась со своим состоянием и Теперь не знала, как ей простынкой и груди, и пах прикрыть. Значит, в сознанку пришла, здоровые инстинкты в ней проснулись. А мужикам- что, ни один на неё здоровым инстинктом не отозвался... Слабые нынче мужики пошли.
Под хрипы, стоны, стенания и матерное пробуждение "отходняка" ниточка и вернулась. В это утро, в это утро в автобусе он встретился с Колей Широковым, механиком. Стали, значит, ругаться. Ругались, перебивая друг друга, взахлёб. К их ругани пассажиры прислушивались, кое-кто и встревать стал. А ругали они "Восход", футбольную команду Тарайска, которая в очередной раз проиграла "Заре". В автобусе по этой причине наметилось единомыслие, один даже вспомнил матерей всех, начиная с тренера "Восхода" и заканчивая его вратарём.
Из автобуса Лифшиц и Широков вышли с единым чувством выпущенного пара, а вместе с паром "испарился" негатив.

"Свято место пусто не бывает"... Так гласит народная мудрость. И вместо негатива в Лифшице проснулось желание, чтобы сей момент явилась сестричка Наташа с этой самой, ну, то, что доктор прописал, чтобы провалиться в сон, где под небом голубым есть город золотой...
И.. вот как накаркал. Пришла Марина, потому как у Наташи смена закончилась. Собственно, какая разница, Наташа или Марина вам пилюли на блюдечке поднесёт. Лифшиц пилюли выпил.
ПРОВАЛ:
Это Лёвка придумал. Где он байдарки раздобыл никто не знает. Но Лёва решил Петькин выпускной отметить сплавом на байдарках. Весь двор принял решeние ЛЬВА единогласно.  Петя Лифшиц об этом решении Лёвы узнал поздно, когда его на следующее утро после выпускного выволокли из квартиры к изумлению мамы, Ленка и Верка быстро спроворили ему рюкзак с вещами личной гигиены, затолкали его в автобус. Очнулся Петя Лифшиц на берегу речки Тарайки, в километре от деревни Разгульное, куда автобус и привёз весь двор.
Вечером на первом привале, когда и чай у костра выпит, и Лёвка уже настроил гитару и напевал "Лыжи у печки стоят...",(Петя ещё подумал: при чём тут "лыжи"? Когда - речка, байдарки, лето?)
Вера проходила мимо и вдруг наклонилась и прошептала в ухо:
- Петя, ты в "отпуск" не хочешь?
Он сидел у самого костра, поэтому вспыхнувшее его лицо никто не заметил.
Взглядом проводил уходящую Веру. Медленно встал и медленным шагом пошёл в её сторону. Поздно. Опоздал. И вдруг из дальней, крайней в ряду палатки послышался громкий шёпот:
- Петька, ну где же ты?
То не лось сквозь бурелом пробирается. То Петя Лифшиц откликнулся на шёпот...
Хоть бы кто словом, хоть бы кто взглядом утром... Ни один. Даже Ленка. Петька сам себя выдал. Понёс махать вёслом, остальным только догонять. И Верка, которая у него в напарницах на байдарке, никак не вписывалась в его ритм. А ещё и подпевает в такт веслу:
- Живёт моя отрада
 В высоком теремуууу...
Где ж тут угнаться...

- Надежда Ивановна! А? Надя Ивановна, я к тебе обращаюсь! - это Сергей Витальевич, утренний обход совершает. - Лифшица в терапию, сегодня же! Ишь, пузыри пускает от счастья... А что этооо такое? Почему у него простынка шалашиком? Немедленоо! Немедленно в терррапию! Он уже здесь "отходил" своё!
И покатил санитаришка Петины носилки в терапию. ( иноземное слово. Но медперсонал и пациенты импортозамещение ещё не нашли. Да и чего искать-то, слово красииивое, обнадёживающее)

И вспомнилось...

В то утро он уже раздал все путевые листы водителям, выдал талоны на бензин, кому в них необходимость была, оприходовал сданные путевые. Окошечко в стене, через которое он и общался с водилами, вдруг резко отворилось и в него просунулась головка Семёна Викентьевича, директора Автопредприятия номер 2 города Тарайска, в котором Лифшиц служил диспетчером. Голова директора была маленькая, потому и просунулась в окошко по самые плечи.
- Лифшиц, ты куда Федьку Озерова отправил?
- В трест столовых и ресторанов, они уже третий день у меня транспорт просили.
Голова замерла, только зрачки бешено стали вращаться. (Пётр ещё удивился, что зрачки вращались в разные стороны)
- А кто в заготзерно поехал, я тебя спрашиваю!!!
- Так они и не отзванивались мне сегодня.
Голова исчазла. Слышно было, как в предбаннике засеменили мелкими шажками. Ещё через мгновение в окошке вместо головы влетел маленький кулачок, конфигурированный в кукиш:
- Вот ты у меня премию получишь! Вот тебе - премия!!!
Кулачок то исчазал, то вновь как бронебойный снаряд врывался в оконце.
- Вот тебе, вот!!! И премия тебе, и зарплата 13-ая!!!
На очередной полёт кулачка Лифшиц отреагировал основательно и весомо. Под рукою оказалась связка ключей, в которой самым весомым был ключ от сейфа, где хранились путевые листы, талоны на бензин. Этой связкой он и шмякнул по стеклу на столе, под этим стеклом лежали схемы маршрутов да нормы на бензин.
Стекло - вдребезги, сам же Лифшиц сполз на пол, резкая боль в животе, всё что запомнилось - то, как его укладывали на носилки. Прободнение язвы...
Ну вот, ниточка и размоталась, пока везли его из "отходняка" в палату.

Ниточка размоталась, а узелок завязался... И... чем дальше от "отходняка", тем острее воспоминания.
- Вера! - короткие гудки в телефоне.
- Вееерааа!!! - короткие гудки в телефоне...
- Мама, позвони Вере! она мне на звонки не отвечает.
- Петенька, Вера уехала.
- Куда уехала? она мне ни слова не говорила!
- Петенька, Вера вышла замуж и улетела к месту службы мужа.
Вот и всё, завязался узелок на память...
Тягуче и лениво накатывали сумерки. В эту пору сестрички по палатам лекарства разносят. И в его палатуТамара (Томочка, как про себя называл эту улыбчивую, а, главное, отзывчивую сестричку Лифшиц) вкатывает тележку с подносом, на котором выстроились в ряд колпачки пластиковые, а в каждом - таблеточки. А под колпачками бумажечка с фамилией пациента, чтобы - не дай Бог! - не ошибиться.
Лифшиц по натуре был человеком компанейским и за это время успел вызнать имена не только собратьев по несчастию в палате, но и имена всех сестричек, санитарок и врачей. Увидел  Тамару, улыбнулся. И в памяти вдруг возникла шутейная, со студенческих лет, песенка, которую он и напел Тамаре:

Бегит по полю санитарка
(звать Тамарка),
Кричит: "Давай перевяжу!"
(сикось-накось).
И в санитарную машину
("Стюдебеккер")
С собою рядом положу!
(кверху попой)))

 - Вот я сейчас кой-кого разложу кверху попой и вколю двойной укол! - будто бы сердито произнесла Тома и тут же расмеялась.
И Лифшиц ответно улыбался, пока Тамара не подошла и не положила на его тумбочку колпачок с лекарствами.

Той самой, заветной, самой маленькой, оранжевого цвета "провальной"  не было. Обиженно-недоумённый его взгляд устремился на Тамару.
 Тамара взгляд уловила и тут же скороговоркой защебетала:
- Сергей Витальевич запретил вам это лекарство давать.
И уже шёпотом, только для него:
- Пётр Григорьевич, миленький, поймите, она сильно действующая, привыкание возникает... А оно вам надо? Постарайтесь сами, пусть организм сам бессонницу переборет...
"Против лома нет приёма..." - вспомнилось кстати ли, не кстати ли... И началась бессонница. Была она мучительной. Вроде глаза закрывались, и наваливались мысли вперемешку...
И среди них, "вперемешку", яркой вспышкой вспомнился вечер в институте.
Там, в зале, в полутьме, высмотрел он девушку. Кажется, кажется ... Татьяна... Пересекались они то в столовке, то на общих студенческих собраний, краем уха слышал, как обращались подружки к ней именно по имени Татьяна.
В тот вечер он подошёл к ней и наклонившись произнёс:
- Итак, она звалась Татьяной...
Девушка нарочито грустно произнесла:
- Ни красотой сестры своей, Ни свежестью ее румяной Не привлекла она очей...
Это было уже интересно. Он вдруг ощутил, что они - одной крови.
И зашептал ей в ушко:
- А ты мне нравишься, нравишься, нравишься,
И для меня подруги лучше нет! - подхватил её за руку и пригласил на танец.
Татьяна расмеялась и поддалась его движению.
Так и началась их студенческая дружба, которая привела их к совместному распределению  на 5 курсе в захолустный городок рай онного значения в одной перспективной громадной области.

Сна не было. Была тягучая ночь воспоминаний. Мысли рвались и никак не складывались в единое панно прошлой жизни.
Вспомнился поэт Шпаликов и мгновенно высветились строки: "Городок провинциальный, летняя жара..."
Городок, в который он с Татьяной попали по распределению. Завод, где для Татьяны было уготовлено место в отделе спектрального анализа и где Пётр был назначен в отдел главного механика. И вместо рабочих повседневных будней нарисовался маленький плот, тот самый - "На маленьком плоту, Лишь в дом проникнет полночь, Мир, новых красок полный, Я, быть может, обрету...." - их квартирка двухкомнатная, которую поолучили по разнарядке как молодые, а главное - переспективные в производстве специалисты.
Здесь на этом "маленьком плоту" и рождалось их счастье, их надежды, здесь и Вадька, сын их был зачат и был пропечатан согласно свидетельству о рождении в домовой книге по адресу:
город Мозжуйск, улица Стахановцев, дом 51, кв. 17.

От воспоминаний маленьких радостей мысль провалилась в тягостные воспоминания семейных раздоров, ссор, выяснений отношений..."Плот" разваливался. Его поздние возвращения, чаще всего в подпитии. И вспыхивающая в нём агрессия, когда Татьяна встречала его с укоризной, поначалу едва проскальзывавшей, потом с обидой, а потом и с полнейшим равнодушием. И это её равнодушие ещё больнее ударяли по самолюбию.
Ночь превращалась в горькие воспоминания и обиду на медсестёр:"О, дайте, дайте мне таблетку!" - про себя возопил он и усмехнулся. Таблетки не было. Вместо неё нарисовался вопрос: "Кто виноват? Что делать?" А вместо ответа - опять навалилась бессонница.
В ней, в этой бессоннице, забрезжил "луч света в тёмном царстве" - явилась мысль, вернее, явилось далёкое воспоминание, настолько далёкое, что он даже не пытался припомнить, где, когда, из какой умной книги выдрал он древнюю мудрость и поселил её в своей голове. "Господи, что там в голове творилось по молодости? Каким мусором она была забита... Немудрено, что мудрость затерялась... Неужели... неужели старость подобралась, коль такие мудрости вспоминаются и возвращаются?" - испугано подумалось ему.
"ИЩИ ПРИЧИНУ В СЕБЕ", так гласила мудрость, украденная им из какой-то книги. Поди вспомни теперь эту книгу и мудреца истину изрёкшего.
"Кто виноват? Кто виноват... ТАК ТЫ ЖЕ И ВИНОВАТ! ИЩИ ПРИЧИНУ В СЕБЕ!"
Ночь завершала свой привычный цикл. Для Лифшица она завершалась мучительно и горько.
Заснул он уже под утро, будто провалился в сон, спасаясь от тягостных и тревожных мыслей.
Пробудился он от лёгкого прикосновения к щеке. Прикосновение это было знакомым, но таким далёким... Глаза он открывал осторожно, медленно, будто боялся спугнуть ладонь, гладившую его щёку.
Лифшиц открыл глаза. Татьяна сидела на больничом инвентаре - на табуретке. На коленях её была авоська. Едва Пётр взглянул на неё, как она отдёрнула руку, гладящую его щеку.
Перед Петром  сидела красивая женщина, в постаревшем её лице угадывались черты Татьяны. Вот только волосы подёрнулись сединой, да в глазах поселилась усталость...
Лифшиц взял ладонь Татьяны в свои руки, поднёс её к своим губам, поцеловал и тихо проговорил:
- Прости меня, Таня, прости за всё...
Татьяна вздрогнула, в глазах её промелькнуло недоумение, испуг, они наполнились слезами. Она склонилась над Григорием, поцеловала его щеку, лоб, и произнесла тихим и твёрдым голосом:
- Надо жить,Петька. ... Будем жить...
Он прошептал вслед за нею:
- Будем жить...

Через четыре дня двое уже немолодых человека вышли из больничного корпуса и направились по парковой аллее к больничным воротам. Уже выйдя за вортота, они направились к автобусной остановке, что была шагов десять-пятнадцать от ворот. Шли они взявшись за руки и казалось, будто они вцепились друг в друга, боясь то ли потеряться, то ли потерять. Они шли о чём-то переговариваясь, ведомое только им самим.