Садзоку 3

Садзоку редко вспоминал ту ночь, или мало вспоминал о ней – ход времени стал другим, а может быть оно как-то по-другому воспринималось. Он не знал наверняка, поэтому «редко», «мало» и «далеко» казались неотличимыми друг от друга. В сущности, изменилось многое, поэтому стоило ли беспокоиться о чем-то одном?

Городок продолжал существовать, привычный и непривычный одновременно. Иногда он уходил из него и шел до самых гор на востоке. Иногда безвылазно оставался в нем столетиями – или тем, что можно назвать столетиями, если задаться целью посчитать дни, прошедшие от одного события до другого. Например, от завтрака в ветреное майское утро до починки подоконника летним вечером, когда на свет слетается мошкара, а в рощице за рекой, разбухшей после грозы, запевают ночные птицы.

Круглый, словно улыбающийся медный гость замолчал, показывая пять тридцать черными стрелками на фарфоровом белом циферблате с трещиной от центра к неправильной, излюбленной часовщиками римской «IIII».

Будильник был самостоятельным предметом и являлся, когда желал. Как правило, ранним утром. Садзоку просыпался и тот прекращал трезвонить. Было очевидно, что вещь как-то соотносится с ним, но связь эта была непонятна.

Обычно Садзоку просто заводил его и оставлял тем, где он появился на этот раз, а затем шел заниматься своими делами. Когда он возвращался домой, будильника уже не было на прежнем месте – он или стоял на одной из полок среди разных мелочей или вообще исчезал.

Можно было подумать, что тот именно за этим и является каждый раз, но когда Садзоку его не трогал, совершенно ничего не менялось. Едва ли тому нужен был завод. Может быть, часы страдают от одиночества? Или любят пошалить поутру?

Человеку свойственно убеждение, что если все изменится в его жизни самым странным образом, он попробует с этим разобраться, начнет строить умозаключения, проводить эксперименты, испытывать новую реальность… Но на самом деле он просто продолжит существовать, приняв новое за должное, как это бывает во сне.

Садзоку спустил ноги с кровати и нащупал на шершавом полу сандалии без заднего ремешка. Кожа потемнела, став жесткой, но подошва все еще хранила полустертые буквы «ECCO», отпечатывавшиеся в пыли на улице, когда долгое время не было ветра, сносившего ее в реку.

На этот раз он завел будильник, наслаждаясь ровными глухими щелчками механизма. Эти звуки неизменно заставляли его вспоминать мотоцикл, который у него был в училище. Легкий резвый с блестящей рамой, совсем не мощный, но достаточный для того, чтобы наслаждаться скоростью на загородных пустынных дорогах.

Обычно он ездил на нем один, но бывало в выходные они отправлялись куда-нибудь вдвоем с Юко, не любившей надевать шлем и вертевшей головой до тех пор, пока он не начинал злиться. Это было одной из их церемоний, таких как Великий вопрос выбора пирожного или Тщательное изучение этикеток в супермаркете. Наверное, как он понял позже, ей просто нравилось что-то чувствовать, и она дразнила его специально.

Он так и не женился на ней. Все просто растворилось капля за каплей в необъятном океане бытия, размеры которого остро ощущаешь только тогда, когда из твоей жизни кто-то или что-то уходит, может быть даже часть тебя самого. Последнее, что он знал о Юко, где-то через год после их разрыва она устроилась в почтовую фирму и уехала в какой-то небольшой городок в префектуре Тиба. Больше он ее никогда не видел.

На улице было солнечно и необыкновенно тепло для шести утра, хотя накануне вечер был прохладным, даже промозглым.

Садзоку снял и повесил на ограду во дворе ветровку, давно выцветшую, похожую на обрывок старого паруса, выброшенного на берег в шторм, и пошел к реке, чтобы перейти ее вброд, если вода не поднялась.

Обычно к концу лета река превращалась в мутноватый поток чуть ниже колена, словно отдыхая перед осенним многоводьем. Перебираться через русло на другой берег, балансируя на скользких камнях, стало одним из его любимых развлечений в эту эпоху, занимавшую последние шесть-семь тысяч лет.


Далее http://proza.ru/2024/05/09/1140