Над могилкою русской души...

В группе «Перевал» встретились два Николая — Зарудин и Кузнецов — с наивно детским восприятием действительности, которое, вероятнее всего, обусловило трагический конец обоих. 
Николай Николаевич Зарудин родился 1 октября 1899 в Пятигорске в семье обрусевших немцев.
Отец Николая — горный инженер Николай Эдуардович Эйхельман, занимавшийся поиском рудных месторождений — в начале войны с Германией в 1914 года оказался перед трудным выбором. С началом германских погромов, вызванных, в том числе, ростом в обществе антигерманских патриотических настроений, немцы, проживающие в России должны были либо  уехать из страны, либо менять фамилию. Николай Эйхельман старший выбрал второй путь: остаться в России и сменить фамилию на Зарудин. Семья оказалась в Нижнем Новгороде, где  Николай учился в Нижегородской гимназии вместе с А. Н. Формозовым, будущим известным биологом и художником-анималистом с которым они вместе публиковали свои первые работы в рукописном журнале.
В прозаических пейзажных зарисовках Зарудина рано проявился поэтический талант, движимый неподдельным интересом к природе. Николай окончил гимназию весной 1917 года. Во время Гражданской войны вступил добровольцем в Красную армию, был политкомиссаром, закончил войну на Западном фронте, демобилизовлася в Смоленске, где и обосновался после войны и стал сотрудничать в газете «Рабочий путь» и альманахе «Красная вязь», входил в литературную группу «Арена», в составе которой в 1923 выпустил первый сборник стихов 1921-1922 годов «Снег вишенный». В 1924 году по предложению Воронского переехал в Москву и вступил в литературную группу «Перевал».

Просыпаются русские грозы,
Затеплело и тянет листвой...
Пахнет ландышем, пахнет навозом,
И с зеленого глянца березы
Обдает перелет громовой.
Брызнет стрел золотое сиянье,
Шорох капель под солнцем летит.
Звонит дождик... И ярким дыханьем,
Трепеща с холодка и купанья,
Скользкий луч обнаженно дрожит.
Хорошо это время! В овраге
Лишь капели сияющей стук...
Лист в копейку — отлично для тяги!
Для улыбки твоей, для отваги,
Для сверкающей жизни, мой друг!

В 1924 — 1932 годах входил в состав Правления группы, был одним из основных прозаиков и теоретиков, возглавлял Московский и Центральный совет этого литературного содружества. Литературная позиция Зарудина тех лет четко сформулирована им в статье «Город Клюква на поприще «художественной» политики» в сборнике «Перевала» №3 за 1925 год и «Музей восковых фигур», опубликованной в 1926 году в сборнике №4 «Перевала»:
«Переворачиваешь листы книги. Думаешь вот-вот найдешь, наконец, настоящее слово, с которого начнется настоящий задушевный разговор с писателем, и не встречаешь. Требования к слову сейчас как никогда высоки и серьезны. Современный писатель, даже средний, работает со словесным материалом с большим искусством. Мы ждем воплощения больших тем. Вкус, не засоренный пошлостью и внешним лоском сейчас необходим, как никогда. Громадная страна охвачена грандиозным пафосом воссоздания — и только пролетарский цех искусств все еще склонен заниматься говорильней. Борьба за качество — лозунг каждого пролетария — достоин поэта. Если страшен, вообще, замкнутый, черствый только логический ум, все схематизирующий и, как говорится, высушивающий цветы, то ум ленивый, ограниченный, идущий не дальше вызубренной формулы, возводящий ее в догму поистине отвратителен. Его измышления жизни не сделают. Человек же подобного склада, пишущий книги — не нужен».
Статья Зарудина была направлена не только против конкретной повести «Комиссары» Ю. Либединского (Ю. Либединский и А. Безыменский были для перевальцев типичными примерами писателей «головной» мысли), но и против всего так называемого «пролетарского цеха», создающего галереи восковых оторванных от реальной жизни фигур. Выступая против творческого схематизма, Зарудин провозглашает актуальный и сегодня лозунг «художественной правды»: «Пусть будет меньше похвал, пусть будет жестче правда, пусть будет изгнан этот пошловатый кадильный дым, провозвестник литературного карьеризма. На воздух! Скорее из затхлой атмосферы кружковщины, схематизма, чванства и заносчивости! Пусть будет меньше похвал, пусть будет жестче правда, пусть будет изгнан этот пошловатый кадильный дым, провозвестник литературного карьеризма. Не нам ли, молодой Спарте героической эпохи, принадлежит право первым услышать то «подземное пламя», опалившее лицо Данту? Не с «коптящим фонарем дьявола», не с бытовизмом надо идти к настороженному читателю по накатанной дорожке дешевеньких лавров сегодняшнего дня. Надо стремиться со всей любовью и преданностью, чтобы наш читатель уловил тот «запах трав неясный», то пламя подземное, что услышит первым в своем времени поэт и художник. Надо желать этого безгранично ибо подземное пламя эпохи не коснется восковых щек сомнительного искусства».
Зарудин говорил о важнейших условиях работы писателя: «культурной базе – оформленной читательской массе, которая влияет на писателя», и «художественно-культурной среде – втором «воздухе» для писателя, где он мог бы развиваться». Формирование читательской и литературной среды, способной воспринять художественное слово и новую литературу, было важной частью литературной политики А. Воронского и «Перевала».
В 1928 г. выходит вторая книга стихов Зарудина ; «Полем-юностью», — в которой писатель предстает уже вполне самобытным мастером, прежде всего пейзажной лирики («Прилет вальдшнепов», «На волжских горах» и др.). Книгу открывает творческий манифест Зарудина – «И снова подснежники» – стихотворение с демонстративно «природным», не революционным  и не злободневным названием:

Родная, смелее! Только запета
Новая песнь. Чтоб не было лжи,
К старинной птице чужого поэта
Милую свежесть щек приложи.
Чтоб познать ее по иному,
Чтоб – и нам, на зов темноты,
На листьях сухих, как графу Толстому,
Чувством жизни – синели цветы!

С конца 1920-х годов Зарудин окончательно переходит к сочинению прозы, хотя первый рассказ «Колчак и Фельпос», написанный под сильным влиянием «Конармии» И. Бабеля, был написан в еще 1925 г. Если говорить о творческой мастерской писателя, то вполне очевидно, что почти каждому значимому прозаическому произведению предшествовали своеобразные поэтические этюды, своеобразные лирические камертоны, по которым впоследствии формировался строй лирической прозы Зарудина: «Поросенок» – повести «Закон яблока»; «Наедине с морем» – роману «Тридцать ночей на винограднике» и т. д.
Самое значительное произведение Зарудина — роман в 8-ми повестях «Тридцать ночей на винограднике», наполненный «космическим» духом; писатель бросает взгляд в прошлое, на патриархальный образ жизни в родительском доме. Роман содержит множество политических намёков, скрытых за различными стилевыми ухищрениями.

Весна пронеслась мимо жизни, как поезд,
Как стёкла и цепи, и грохот и слава...
Осталась за насыпью дымная повесть,
Во сне одучанчик, столбы и канава.
Обтаяли ёлки смолою на лапах,
Рассохлась сторожка. Со скатов пологих
Трава затаила волненье и запах
Песка и мазута железной дороги.
Ушли облака с пассажирским. У линий
Лишь сторож с рожком, довольствуясь малым,
Глазел, как с билетом воздушным и синим:
Какая-то юность уходит по шпалам.

В начале 1930-х годов, после разгрома «Перевала» официальной критикой, Зарудин, как и другие перевальцы, активно работает в журнале М. Горького «Наши достижения», много ездит по стране, создает лирико-философские очерки. Из прозы этого периода интересна книга 1935 года в соавторстве с Иваном Катаевым  «Наш друг Оваким Петросян: Рассказы об Армении».
Путевые очерки Зарудина предвосхитили появление лирической прозы В. Солоухина, Ю. Казакова и др. Последней  прижизненная публикацией стала повесть «В народном лесу» (1936) — острые картины русской  деревни на переломном этапе, в период насильственной коллективизации 30-ых годов.
Зарудин был арестован 21 июня 1937 года, а уже 13 августа 1937 года по ложному обвинению в участии в антисоветской террористической организации приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания и в этот же день расстрелян.

Я шел и пел. А ветер смело
Срывал мне волосы с лица.
Не лес шумел — то жизнь шумела
Без слов, без жалоб, без конца.

Место захоронения — «Могила невостребованных прахов» на Донском кладбище в Москве.

Колотите скорей, колотите
Крышку гроба над бедной мечтой.
И неярких цветов положите,
Тех, что жили когда-то со мной,

Тяжело мне вглядеться из мрака,
Я слезам улыбаюсь в тиши:
Хорошо это счастье — поплакать
Над могилкою русской души!

Реабилитирован посмертно 7 июля 1956 года.