Всплывающее окно номер 42 Роковой декабрь

….А вот этто вот, наверное, ужасно интересно. Как человек сходит с ума и процессы. Вернее, даже не процессы, а стадии. Ступеньки этого схождения. С ума Максимка сходил постепенно. Медленно и верно. А сейчас я вспомнила в деталях одну из бессчётной серии этих ступеней. А именно – день шестого декабря двухтысяча пятого года. День. Вернее, вечер. Когда я, наконец, позвонила в неотложку, и объяснила дежурному диспетчеру ситуацию. Сказала, что мой муж стоит возле подъезда, водит руками и ловит эманации, исходящие от автомобиля нашего соседа. И спросила: - Нельзя ли в связи с этим его как-нибудь госпитализировать? На что барышня в трубке немедленно прореагировала естественным, правильным образом.
 
- Ваш адрес? Как вас найти?
 
Я всё продиктовала, описала. И вышла из квартиры вниз к Максиму. Максим по-прежнему стоял у автомобиля нашего соседа и по-прежнему поводил в воздухе руками. Я подошла к Максиму, застегнула ему пуговицу на пальто, запихала туда, под пальто, шарф, взяла его за руку и стала увлекать в сторону скамейки. Он, как воздушный шар, потянулся за мной следом. Я его отбуксировала от этого злосчастного мерседеса к скамейке возле нашего подъезда, усадила, села рядом и начала с ним мысленно разговаривать. Потому что на мою звучащую речь он давно не реагировал. Реальных слов он просто не воспринимал. Недели две уже не воспринимал. И столько же времени не спал.

Мы сидели рядом в какой-то гармонической комбинации. Я ему посылала мыслеимпульсы, а он такими же мыслеимпульсами вполне адекватно отвечал.
 
«Макс», - сказала я ему мысленно, - «с тобою происходят страшные вещи. Ты болен. У тебя бред. Тебе нужна помощь специалистов».

- «Да, да, да, я понимаю», - мысленно ответил мне Макс.
 
- «Сейчас приедет машина. Не пугайся. Это будет машина скорой помощи. В ней приедут люди, которые отвезут тебя в место, где тебе будет оказана помощь».

- «Да, конечно. Я понимаю».

- «Когда они приедут, ты, пожалуйста, не сопротивляйся. Эти люди хотят только помочь тебе».
 
- «О, да. Конечно. Я понимаю», - снова ответил Максим мысленно.

- «Ну вот и хорошо. Они уже едут».

Процесс ожидания длился долго-долго. Они ехали минут двадцать. А может и двадцать пять. Время для нас остановилось. Всё то время, которое ехала машина, я разговаривала с Максимом и получала от него ответные реакции. И вот, наконец, из-за поворота показался, ярко сверкая фарами дальнего света, белый фургон скорой помощи. Подъехав к нам, водитель притушил эти слепящие огни.
 
- «Вот за нами и приехали», - сказала я уже вслух. Максим вздрогнул.
 
- Что это за машина, кто приехал?

- Ну я же только что всё тебе объяснила!

- Ах, да!

Он хлопнул себя по лбу, - «Всё правильно». 
Из белого фургона с надписью «Аmbulance» зеркальными буквами слева направо над лобовым стеклом вышло два человека в белых халатах.
 
- Это они. Давай-ка вставать.
 
Я помогла ему подняться, а люди в белом стояли и смотрели, как я протягиваю руку Максиму, как он  обхватывает мою ладонь и с усилием отрывает себя от деревянных досок скамейки. Они спросили:
 
- «Ваше имя такое-то»?
– «Да», сказала я. «

А ваш спутник. Его имя такое-то»? 

- «Да», сказала я. «Документы при себе»?
 
– «Да, конечно».
 
Выходя из дому, я положила в сумку свой паспорт и паспорт Макса. Всё при мне. Я ещё какие-то документы положила на всякий случай. Свидетельство о браке, свидетельства о рождении, трудовую книжку. На всякий случай прихватила. Мало ли чего. Документов много не бывает. Выгребла всё, что находилось в верхней шухляде стола, где наши важные бумаги с печатями хранились.

- «Ну, поехали. Вы же будете его сопровождать»?
 
- «Разумеется, буду».

Я же вызвала машину. Я его и буду сопровождать. Мы зашли в заднюю дверь машины скорой помощи, и нас долго долго долго везли, а потом мы вышли и оказались перед входом в центральный корпус Павловской больницы. Которая рядом с Кирилловской церковью.
 
Макс, он всю дорогу просто кунял. Он так обессилел от всех своих внутренних демонов, что подавать признаки жизни у него уже не получалось. А я ещё подавала признаки жизни. Поэтому когда мы вышли из "скорой помощи", я взяла его за руку и мы вместе вошли в приёмный покой. И я услышала, как санитары – эти люди в белых халатах – объясняют принимающей докторице. Или как она там называется? Дежурный врач?

Я не помню конкретно, кто именно это был. Вышли две другие женщины, тоже в докторских одеждах. Одна была даже в белом крахмальном колпаке. Она спросила: - «Кого госпитализируем»?

На что санитары посмотрели на меня, на Макса и ответили:
- «Вот этого, который слева».

Потому что выглядели мы примерно одинаково. Оба были несказанно хороши, и отличить условно здоровую меня (которая вызвала неотложку) от безусловно больного Максима (к которому была вызвана неотложка) постороннему  человеку было бы затруднительно.
 
- «Это я звонила, это его нужно госпитализировать», сказала я.
 
И они стали меня расспрашивать. Сначала со мной поговорили, а потом выдали бумагу и ручку, и я написала всё, как есть. Что вот мой муж Максим утверждает, что за ним уже второй месяц ведётся слежка. Его везде преследуют злоумышленники в количестве примерно сорока человек. Он их видит везде и нигде не может от них скрыться. И про отравленную воду из водопроводного крана, в которую соседи сверху подсыпает яд, и про генераторы излучений, спрятанные в потолке. Которых не видно, но он Чувствует их излучение.   В общем, я рассказала и написала всё, как оно было, поэтому в психушку запихнули не меня, а Макса.

Макс же говорить не мог ни о чём и никак. Просто сидел, свесив нос над коленками, и не то дремал, не то пребывал в иных измерениях. Ну вот. Его подвиг свершился. Он, наконец, оказался там, где он должен был находиться. Вот такая вот фигня.
Но я хочу рассказать об этом дне не для того, чтобы меня пожалели, а для того, чтобы объяснить причину, по которой я не смогла в этот день поздравить свою племянницу с Днём рождения.

Рулетка судьбы сложилась так, что именно в этот день (шестого декабря), когда Макса первый раз госпитализировали ,у неё был День рождения. Отвлечённая всеми этими душераздирающими событиями. Скажем так. Я почему-то. По необъяснимой случайности. Напрочь забыла о её знаменательном дне. И не поздравила. Не позвонила. Не написала. Не отправила телеграмму. После чего. Когда вот этто всё уже произошло. Семнадцать лет назад. И после,  спустя год, когда я уже вспоминала и поздравляла. Всякий раз Тятя начинала слегка истерически хохотать в ответ, приговаривая:

- А почему это ты не забыла?
 
Они, мои родственники, живут в другом городе. Они ничего про меня не знают. Как я жила, что со мною происходило. У них напряги есть, но безумных людей там типа не существует.  Им немыслимо представить , что есть ситуации, в которых можно Забыть о дне рождения родственника.
 
Тем не менее такие обстоятельства Существуют. И очень сильно существуют. Слатегосспади, Тятя взрослеет, и наконец она перестала каждый раз педантично вспоминать вот ту мою Чудовищную оплошность. Немыслимое преступление.
Танька живёт там у себя в Киеве, как сыр в масле катается. Такая вся счастливая – довольная – благополучная. Вышла обманом замуж в столицу. Внедрилась в высшие слои общества. И забывает поздравлять с Днём рождения.
 
Вот эта их маниакальная зацикленность на поздравлении или непоздравлении – это что-то необыкновенного. Она меня прямо вырубает. Ну какая разница? У человека в жизни всякое бывает. И вот такое бывает. И хуже бывает.

Ну, в принципе. Помнить о днях рождения получается, если ты когда-нибудь классно со всеми отметил эту дату. Тогда дата запоминается сама-собой. Это очень просто. Из года в год. Двадцать, допустим, первое число седьмого, допустим месяца. Ты приходишь в дом к… Ну, невестке там. Или зятю. Или тёте. Поздравляешь, вручаешь цветы и подарок, садишься за стол. И принимаешь участие в сабантуе. И веселишься и всё остальное. А если ты уехал из родного города сразу после школы в другой город. И никогда ни с кем не отмечал эти дни рождения. То… Якого биса? Тебе пишут:  – "Родился племянник. Родился внук". Ещё кто-то родился.  А ты далеко. Ты пытаешься запомнить эту дату, но она у тебя ни с чем не ассоциируется. Висит в воздухе. И в эмоционално-событийной памяти ну Ни Как не отпечатывается.

Никакими посиделками, пьянками-гулянками. Отмечалками. Ты знаешь головой – «Ага. Вот шестого числа родилась племянница». Или «Двенадцатого января родился внук». И всё. Ты за триста километров от них. И по какой-то непонятной причине ты всегда Должен вспоминать эти даты. Живя своей собственной жизнью, ни каким краем не соприкасающейся с жизнью людей из другого далёкого города. При чём эти люди не принимают в твоей жизни ну никакого участия. Вообще никакого. Только по документам они тебе родственники, а по всему остальному – непонятно кто. И ты должен помнить о всех датах их рождений. Ну якого биса? А они часто помнят обо мне? Если только речь не идёт об обманном отжиме наследства. В этом месте они ну прекрасно всё помнят. Дай бог каждому такую памятливость и сообразительность.
 
Вот я знаю, что Макса госпитализировали шестого декабря. Тятя родилась тоже шестого декабря. Потому что я провожала сестрицу в роддом. А всё остальное – это уже такие второстепенные детали. А они так. Пристально следят. В лупу рассматривают. Поздравила – не поздравила. Отметилась – не отметилась.
Кстати. Удивительная такая вещь. Пока был жив отец, я всегда забывала его поздравлять с днюхой. И его это не парило. Он ни разу ни сном не духом не обозначил недовольства. Ну потому что он же отец. Какая разница? Я помнила приблизительно, что в начале лета. Примерно четвёртого или пятого. Или шестого. Первого месяца лета. А, пятого. За сутки до Пушкина.

Это я сейчас на ходу вспоминаю. Я никогда не поздравляла папу с Днём рождения. Вообще никогда. Не понимаю, почему. Ну наверное, потому что он и так мой отец. Он всё время рядом. Я его люблю. Я его продолжение. И зачем в микроскоп рассматривать  числа – даты? Нонсенс. А то я не знаю, что у меня есть отец.

И вот что удивительно - сейчас, когда его нет (умер в девяносто седьмом), я из года в год педантично вспоминаю каждый раз, когда наступает пятое июня, сколько бы ему исполнилось.
 
А для обывателей днюха священна. Это повод отметиться. Поднять лапу и расписаться. Я здесь был. Я Помню. Помню!

Если меня не поздравляют – я не обижаюсь. Мне пофиг. Я знаю, например, что в любой момент Седлаченка. Которая меня то поздравляет, то не поздравляет. И которую я тоже то поздравляю то не поздравляю. Тем не менее мы всё время на связи. И она в любой момент готова протянуть мне руку. Она непрерывно моя Седлаченка. Тоже самое с Юлькой Вегой. И с папой. И им всем пофиг эти цифры. Отец тоже никогда не придавал сакраментального значения этим дурацким формальностям.

И вот это вот деланное хохотанье Тятьки. Когда она. Мы уже похоронили Макса и я, оклемавшись, всё-таки пытаюсь соответствовать ожиданиям. Она в ответ начинает ненатурально хохотать, когда я её поздравляю. *высоким противным голосом:
- "А-ха-ха-ха-ха-ха-ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха. Почему не забыла"? 

То есть вот то, что я в две тыщи пятом году пропустила обряд поздравления – это для неё дикая травма, оказывается. Кровавая рана. Ну да. Конец света. Уверена, сестрица тогда всласть на Тятиных мозгах попрыгала, уминая дочери в извилины своё толкование моей преступной забывчивости. Я свою сестрицу знаю. Таким тёткам невдомёк, что есть ситуации, когда про некую священную родственную дату можно забыть.
 
Тем не менее можно. Можно… 

///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\

Иллюстрация: набросок для картины Игроки, 1851-1852. Павел Федотов. Игрок, сидящий за столом. Игрок, разминающий поясницу. Синяя бумага на картоне, итальянский карандаш, мел. 31,3 Х 35,5. Государственный Русский музей.

Эта иллюстрация здесь неслучайно. Павел Федотов - патентованный безумец,  закончивший свои дни в доме скорби в возрасте тридцати семи лет.


©Моя сестра Жаба