Снежные черви

Звёзды – черви – пьяные туманом…
                Давид Бурлюк 

       ...шёл день третий или пятый службы. Собственно, снежинка за снежинкой. И сначала это было даже красиво и радостно. «Кто же его здесь чистит?» – возникал наивный вопрос у каждого третьего, пятого… А снег, тем временем, неумолимо скапливался на верхушках берёз и сосен, согнанных анонимным проектировщиком гарнизона к периметру необъятного плаца. Шёл. Покрывал. Рядовой Дух шёл в строю из столовой. Шаг сбивается. Непривычно ещё. Ловят ногу по приказу сержанта. Кто-то обращается с вопросом: «Тов. Сержант, а кто…?» «Рты свои завалите!» Дисциплина строя. Кирзовые. Начищенные вонючим казённым кремом. Не утратившие ещё запаха каптёрки (он позже только поймет, что это фирменный невыветриваемый запах каптёрки). Хлопьями.
        А он падал. Действительно всё вокруг заваливал. Облипал. Обволакивал. Обмакивал в свеженькую эмаль декабрьского снегопада. По умолчанию покрывал воротники казённых бушлатов у рядового Духа и у других. Пытался хоть капельку припорошить камуфляжное вечнозёленое недоразумение расцветки. Плотно покрывал, как бывало дома украшали ветви новогодней ёлки ватой, блёстками, фольгой и дождиком… Decorations! Из вскрытой коробки (крышка c изображением бытового предмета – удачная покупка! – с чётким серым прямоугольником пыли откинута в сторону…), обязательно пахло настоявшейся под гнётом календаря хвоей и лекарством.
        «Теперь никакого Нового…» «Да…» «Я сказал, рты свои!» При этом жилы на шее у сержанта нервно напрягаются и толстые обветренные мальчишеские губы, неровный, ещё подростковый ряд верхних передних, потемневших у корней зубов растягиваются в крик, разверзаются криком:
        – Раз! Раз! Раз-два-три!

        Притопали. «На месте!» Переминание с ноги на ногу. С сапога на сапог. «Взво-о-о-д, стой!» «Слева заходим!» Длинный и серый, как казённая туалетная бумага, барак всасывает человека за человеком. Направляющий держит дверь. Вот и черёд рядового Духа. Глаза после ослепительных, падающих пикселей белого долго не могут привыкнуть к душному электромраку казармы. Вновь схватка у вешалки с бушлатами. «Эй, чего толкаешься?» «Чего?!» Локтем! Замкнуло в носу. Словно из крана. Но он к этому уже привык. Не успели в жуткой толчее с боем раздеться, как команда: «Строиться!» Всех – на снег.
Сапог заменяется валенком. «Тов.сержант, может, в сапогах? Так удобнее…» «Вауленко сказал…» Вновь толчея у бушлатов, в сушилке, драка за валенки крупных размеров. «Ты куда мой потащил?!» Портянка в бесперспективной бесформенности войлока комкается и сбивается. Сразу. Что потом неприятно сказывается во время работы. А вообще ему, Духу, валенки напоминают Азию и юрту. Какое-то долгое, долгое кочевье в непроходимых снегах, запах дыма…  Кто-то, не специально, видимо, сбивает с него шапку.

         «Два связиста, два весёлых духа – экипаж носилок боевых!» Рядовой Дух и другие нагружают, несут, сбрасывают снег. Ещё его соскребают с плаца особой адских габаритов железкой – так и называется: «скребок». И попасть на него… «Рукам-то холодно! Тов. сержант…»  «Ты в армии, сынок!» Такого безобразия как казённые варежки… Я желаю вам никогда не видеть, тем более – никогда не носить! Рядовой Дух прячет поглубже руки в эту расходящуюся по швам, рвущуюся овчину (а потом орут: «зашейте свои варежки, олени!»). Берётся за скребок. Напарник попался самый невозможный – рядовой Комар. Объясняю, если ваш напарник Комар, то вы вынуждены будете тащить не только скребок, но и его. Как бесплатное приложение.
         – Пацаны, хотите анекдот расскажу? В новый, суперкрутой джип врезается сзади на светофоре «Запорожец». Водитель в недоумении включает бортовой компьютер... Надпись: «обнаружено новое устройство»!
         – Гыыы!
Вот Комар и есть такое «обнаружено-новое-устройство», flash-карта к скребку.
         –  Комар, ты будешь сегодня нормально работать или нет?
         – Работаю… – стоически-сосульчатый  шмыг носом, – Зачем напрягаться. В армии? Бесплатно?
         – Но… знаешь ли! Или хорошо, или совсем никак, только не как-нибудь, то есть лениво, бездарно! Кроме того… совесть! Ведь если ты не тащишь этот чёртов скребок, то его тащу я один!
         – Энтузиаст!

         Да, он энтузиаст пока. Рядовой Дух работает не так, как другие. Работает с полной отдачей своих скромных физических сил, с сознанием необходимости качественного труда. Не потому, что принуждают, не потому, что это нужно другим, а потому что это нужно ему! Чтобы человеком остаться. Да, и честь, и долг, и совесть! И каторга. И то, что должно претерпеть и выдержать. Ведь у каждого великого…

        Известково-издевательски белый. И слишком много его падает. Работаем уже 40 минут. Снежинка тает на ладони, где выступают свежие мозоли, растворяется на мощной, трафика Москвы достойной развязке линии Жизни и линии Судьбы.
        – Перекур бы…
        – «Георгий» есть?
        – Не курю.
        – В хироманты подался?
        – Не-а, только «Спартак».
        – Жизнь – вот такая вот она херомантия, пацаны…
        – Да брось… б!

        Курят скрытно за сугробами, которые сами успели насыпать. Значит, всё-таки не совсем напрасно… Фактически, физически темнеет. Поужинать бы уже. А он всё идёт. Вьюжжжит! Во тьме мелькает приближающаяся золотая бляха. Шёпот: «Сержант».
        – Шагом марш работать, бойцы!
        Сержанта можно понять. Сержант бегает очень резво. Он вообще здорово замёрз в этой «рабочке». Потому что сам не дух, не раб. Потому что сам в сапогах. Потому что сам в перчатках. Ещё и потому, что хочет оттянуть свою «слонячку», дождаться увольнения своего «деда» и уж тогда… Правда, необходимо крайне приобрести сотовый телефон. Чтобы можно было после отбоя с девками переписываться. Вообще, Ковёр – дрянь город! Снег и дожди, дожди и снег, летом никакими владимирскими ветрами не выхлапываемый, не выбиваемый от пыли. Да и ещё в радиусе трёх кварталов – ни одной нормальной девки!
        – За работу, су-у-…и!!!!
        Звук «У» юрко проникает под бушлат, скребётся там у груди, у сердца. Начинают уже промерзать. Пальцы, конечно, особенно…
        В часть Она так и не написала ему ни одного письма.

        Тем не менее, постепенно счищают белую подвижную массу времени, кишащие безглазые опарыши минут к бордюрам, к перекуру. Это грань, граница, одичалый мёрзлый столб, после которого хоть потоп! А вообще, территория полуроты связи начинается от плаката с Путиным. Делишь Президента пополам, опускаешь перпендикуляр от его носа по галстуку до рамки плаката и далее, до земли, а после начинаешь работать. Иначе… 

* * *

        Пацаны обступили Симу так, что он оказался в центре круга. Шёл снег. Теперь жёстко-перпендикулярно.
        – Сима, почему ты не такой?
        – Симониус, почему у тебя ремень неуставной?
        – Я знаю эти ваши подколы…
        – Чё ты знаешь?!
        – Сим, в МПП хорошо лежалось?
        – Уж не хуже чем!
        – А вот пацаны без тебя за тебя работали, а ты…
        – Сим, есть курить?
        – Сим, а почему ты не куришь?
        Их много. У них, в принципе, одинаковые лица, одинаковые причёски – все под ноль!

        Сыпались вопросы. Сплёвывались вопросы. Появился нездоровый азарт:
        – Сима, ты когда-нибудь ахался с бабой или нет?!
        – Только отвечай, как пацан пацанам!
        – Я пьяный… Я плохо помню…
        – Ты должен же был запомнить! Ну вот, например, если так… и никак, то как ты…?
        – Через колено?!
        – …по самые! И вообще – извращение!!!
        – А ты её целовал хотя бы?!
        – Взасос?!
        – Кусал?!
        – Вот моя любимая, это когда поднимаешь ее ногу, как у циркуля, и под углом…
        – Да постойте вы! А правда что он здесь у…?
        – Это от размера. И например, от того, насколько…

        Она не дала тогда себя проводить. «Меня не стоит провожать…» Вот и всё. Вот и всё. Купленные заранее розы он выбросил в ближайший сугроб. Впрочем, эти мальчишки и понятия не имеют! Рядовой Дух подумал, как всё это было давно и уже чуточку неправда. Ведь всегда появляется некая мифическая неправдочка (особенно, если люди расстаются), чёрная дыра на месте казавшихся до конца времён незыблемыми отношений. 
В часть Она так и не написала ему ни одного письма.

        Сима безуспешно отбивался:
        – Я пьяный был, пацаны! Я не помню, правда!
        С ним никто не дрался, не пытался его избить, повалить в снег, «прокачать». Его просто тупо истребляли унижением, как изгоя.
        – Всё зависит от постановки вопроса…
        – Да или нет?
        – Отвечай!
        – Ты же всё, наверное, врёшь?
        – Что вообще, было ли темно? Или при свете?
        – При какой Свете?!
        – Не встревай, ты начало пропустил!
        – Иди ваще с палаткой своей отсюда, бобёр!
        Ты постоянно сталкиваешься с грубостью. Что иногда, может, хуже глупости. Впрочем, и не так уж всегда хуже. У них нет недостатка ни в том, ни в другом.
        – Ладно. Я расскажу,  как мы с ней… Приехали  к ней на хату. Трёхэтажный особняк. За городом. С камином. Ну, там всё круто, ведь отец – барыга известный. Тут она такая говорит, пойдем посмотрим мою спальню. Тут я такой, причём, прямо на ступеньках лестницы. Там у неё, типа, лестница такая наверх, на етаж, вот и…
        Знобило, бросало в жар. Снег продолжал идти.

        – Сколько мы здесь окапываемся? 60 минут? Два часа? Вечер? Зиму? Вечность?
        – Что интересно, даже солдаты Александра Македонского были вынуждены чистить снег. И знаете ли…
        – Даже какие-то придурки в Азии счищали с Альп сугробы!
        – Почему с Альп? Разве не с Гима…?
        – Сима, вытащи из своего кивера «перо»!
        С уже хорошо тренированной нервной досадой Сима стаскивает с себя шапку и выкидывает фантик от карамели, который ему незаметно прикрепили.

        Однажды Симе пришла посылка от родных из его Липецка. Город, где такие вафли вкусные делают. Как на малой Родине рядового Духа, в Туле – пряники. И где отличный железнодорожный вокзал. И вообще… Но вафель никто из полуроты не попробовал. Рядовой Дух довольствовался ириской. Сима подошёл к нему с туманно-растерянным выражением лица, протянул ириску и сказал:
        – Вот!
        …или:
        – Держи!
        И рядовой Дух взял.
        Ириска слиплась в кармане, провалялась неделю.

        С тыла Сима был атакован снежком, попавшим ему в голову. Сбившим шапку… Все вокруг морозно-равнодушно заржали.
        Его презирали, его стыдились. Стыдились, что он свой по рандому, распределению. Им брезговали. Им пренебрегали. 

        Попадали и рассыпался по бушлату. Тяжёлыми комьями ваты… У Симы был удивительно красивый бушлат (а на одежду обращается в армии особое: уставное и неуставное внимание!) Ещё более красивым и удивительным был воротник у бушлата – шкурка снятой, видимо, по ошибке, по заблуждению не со стандартного советского чебурашки, а с чернобурой лисы или енота. Мех был натуральный. Все пробовали! К слову, исчез бушлат у Симы не так-то сразу… Через недельку где-то. И ему очень повезло! Мог бы уйти и раньше, и с более печальными для первого своего хозяина последствиями.

        Так и вижу Симу у сугроба с бесконечной грустной миной покинутого хозяйкой медвежонка (а хозяйке teen years уже, а хозяйке «Miller», мальчики, «Ну, мам!» и дискотеки уже!) Медвежонок не нужен. Брошен. Простужен. Сима субъективным методом кашляет в рукавицу. Внутри, в груди у него что-то обреченно по-медвежоночьи ухает… Старый «новый» мешковатый бушлат, предварительно всеми боевыми бомжами Ковра ношенный. Самая мокрая, самая тяжёлая на свете плащ-палатка, оскорбляющая физические законы. Шапка, избравшая совсем не лихой кзади, а пессимистический кпереди набекрень. Это Сима!

        Что же свербит внутри у рядового Духа, когда он на Симу смотрит, к чему это всё? Не оттого ли, что Сима и для него до сих пор остаётся загадкой? Не оттого ли, что до сих пор мерзким ознобом совести его он является, как самые сложные в этом худшем из миров загадки?! Ведь рядовой Дух стоял тогда в круге. И улыбался, когда над Симой издевались. И что всего страшнее, какой-то стороне его души приятно было всё это. Не только потому, что «не над ним»!
        – Сима-а, Сима-а! Невыноси-имо-о-о-…!

        Рядовой Дух тяжело, каторжно-лагерно дышал, Сима протянул ему леденец и сказал:
        – Спасибо. Только ты один понимаешь!
        «Всё это похоже на рекламу «Halls», – подумал рядовой Дух. Снег продолжал идти. Чёткий, гвардейский, строевой шаг.
        – Сим, слушай! Почему ты ничего им не ответишь, за себя не заступишься?
        – Ты тоже думаешь, что у меня так с ней?
        – Эм. Не думаю… И снег! Снег! Это просто проклятие какое-то! Вот что!
        В памяти всплыло: липкие девчачьи блёстки, резкие цитрусовые духи, расставание, корица и лемонграсс, рассыпавшийся как веник букет.
        В часть Она так и не написала ему ни одного письма.

        – Бери палатку и пойдём! Надо работать!
        – К чему этот «энтузиазм», как ты говоришь?
        – Ну тебе же хочется что-то доказать!
        – Нет, не хочется.
        «Неужели только мне хочется? А мало ли это – только мне?!», – горько подумал рядовой Дух.

* * *

        Ранние зимние сумерки достигли своей чёрной чернильной густоты. День достиг черты ночи. Полурота связи – заветной черты у плаката с Путиным. Своего «урока». Мороз был такой, что воздух, казалось, был поделен, нарезан на ледяные кубики, которые приходилось против воли обветренным, покрасневшим ртом глотать.
Вернулись в казарму. Привычная свалка у вешалки с бушлатами. Драка в сушилке, кто первый… Замкнуло в носу. Словно из крана. Электромрак.
Рядовому Духу с трудом давались эти первые снежно-лагерные работы. Изо дня в день его губила безжалостная внезапная пурга, яростно разметавшая его жизнь, заслонившая бесконечной, мутной, скучной пеленой его будущее, преисполненное желаний и надежд… Заслонившая, как тогда казалось, навсегда.

        Табуретки. Подшивание. Сидение в ЦП среди 250 подобных. Еженедельное субботнее ПХД. Строй. Мытьё туалета. Мытьё туалета… Он думал, что тьме, в конечном счёте, всё-таки не перекрыть света. Забравшись на подоконник, прислонившись к трубе отопления, нахохлившись к теплу он смотрел в окно на падающий снег, думал, думал:
«Есть Россия и есть этот Богом забытый дикий, «медвежий» угол. Отдельно как бы. Служба здесь, которая, фактически, каторга, есть ли это дело защиты Родины?! Почему моя Родина требует от меня быть рабом? Неужели только раб, существо бесправное, может её защитить?! Не есть ли такой раб, невольник – враг ей?! Вы говорите, войско наёмников – плохо, непатриотично. А войско невольников? Вспомнить, как нас отправляли… Не солдаты – каторжники! Не матросы – гребцы на галеры! Потенциальное войско насильников. Какой уж тут патриотизм!»

        Рядовой Дух проводил пальцем по широкой трещине подоконника, образующей ближе к стене оконного проёма небольшую дельту более мелких трещинок. Машинально выковыривал кусочки шпатлевки, делал «островки»:
«Мне кажется, и при падении, и уже при самом совершенном крушении своём, человек в бездну смотрит: и в ту, что падать, и в ту, что над ним. Что всегда над ним. Где пронзительно-мистически зачем-то всегда сияют для него звёзды.
И на этом фоне, как не чувствовать себя здесь… червём раздавленным – гадостным, слизистым существом, разрубленным пополам, истекающим по периметру солдатской каторжной зимы сочным белым гноем?!»

        В Москве, тем временем, самоутверждалась морозная, торжественная, белокаменная зима, превращавшая скопление параллелепипедов из стекла и бетона в центре в заиндевевшие, глянцевые глыбы. По данным метеобюро…
        Перед отъездом, ещё в ноябре, он встретил Её, сумевшую вырваться к нему из своего провинциального Подмосковья, на «Пушке» и, зажмурившись внутри, чтобы не спугнуть внезапное хрупкое счастье, проводил до Каменного моста. Обилие туристов мешало целоваться, но можно было сколько угодно сжимать и греть в собственных грубых пунцовых руках её маленькие, хрупкие ладони. Можно было сколь угодно долго соединять по негласному соглашению губы, растворяться в дыхании друг друга.

        В часть Она так и не написала ему ни одного письма.

2007-2024