de omnibus dubitandum 23. 293

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1638-1640)

    Глава 23.293. МЕЛКИЕ ВСПЫШКИ ГНЕВА ПРИНОСЯТ МАЛО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ…

    — Отец мой! Возможно ли? — воскликнул Анри д'Эффиа, всплеснув руками.

    — Истинно так, — продолжал аббат. — Сейчас вы собственными глазами видели подтверждение этому. Дай бог, чтобы вы не стали свидетелем еще более мерзких дел. Но слушайте внимательно: заклинаю вас именем вашей матери и всем, что вам дорого: что бы ни творилось у вас на глазах, какое бы преступление ни осмелились совершить, — не произносите ни слова, ни малейшим жестом не выдавайте своего отношения к этому событию.

    Я знаю ваш пылкий нрав, вы унаследовали его от вашего батюшки-маршала; умерьте его, иначе вы погибли; мелкие вспышки гнева приносят мало удовлетворения и много невзгод; я знаю, вы им весьма подвержены; если бы вы только знали, какое превосходство над людьми дает невозмутимость!

    Древние запечатлели ее на челе божества, как прекраснейшее его свойство, ибо невозмутимость свидетельствует о чем-то, что выше наших опасений, наших надежд, наших радостей и страданий. Так и вы, дорогое дитя мое, будьте невозмутимы при виде поступков, свидетелем которых вам придется стать; но наблюдайте за ними, так нужно; ступайте на это зловещее судилище. Что касается меня, мне придется расплачиваться за мою школярскую глупость. Сейчас вы убедитесь, что лысый человек может быть таким же безрассудным, как и кудрявый юноша вроде вас. Вот послушайте.
 
    Тут аббат Кийе обхватил руками голову Сен-Мара и продолжал:

    — Как и всякому другому, сын мой, мне было любопытно взглянуть на урсулинских чертей. Я знал, что черти хвалились, будто говорят на всех языках, и я имел неосторожность, оставив в стороне латынь, задать им несколько вопросов по-гречески.

    Алексей Иванищев в своей статье «Луденский процесс: история о колдовстве, похоти и человеческой глупости», пишет - в женском монастыре урсулинок (урсулинки — католическая женская монашеская конгрегация), основанном в Лудене в 1626 году, было всего семнадцать монахинь. В основном это были юные дамы дворянского происхождения, принявшие монашеский обет из-за того, что у их семей не хватало денег на приданное.

В 1627 году настоятельницей монастыря становится мать Иоанна. Невысокого роста, из-за костного туберкулеза одно плечо заметно поднималось над другим — не самая красивая женщина при этом обладала острым умом и крайне скверным характером. Один из монахов писал о ней: «Я заметил, что мать-настоятельница обладала некой особенной веселостью нрава, постоянно побуждавшей ее к смеху и шуткам, и живший в ней демон Валаам прилагал все усилия к тому, чтобы поддерживать в ней сие злое расположение духа».

В глазах монахинь урсулинского монастыря Грандье представал фигурой легендарной. Весь город знал, что случилось с городским священником, а вскоре эти слухи дошли и до женского монастыря. Безгранично похотливый, он был крайне интересным и привлекательным для почтенных дам. «Мать-настоятельница была не в себе и разговаривала все время только о Грандье, к которому были устремлены все ее помыслы», — это фрагмент из свидетельских показаний, дошедших до наших дней. Иоанна даже отправила Грандье письмо, где просила стать наставником монастыря урсулинок, однако тот ответил отказом.
 
Событие, которое погубило Урбена Грандье, началось с озорства. Молодые урсулинки решили подшутить над старшими сестрами. Поскольку дом, в котором располагалась обитель, с давних времен имел репутацию «дурного места», сама атмосфера монастыря отлично подходила для розыгрыша.

Кто-то по ночам в белом одеянии бродил по помещениям монастыря, кому-то по лицу провели ледяными пальцами, с кого-то сдернули простыню, а иногда по зданию вообще разносился звон цепей. Шутка произвела нужный эффект — монастырь был охвачен паникой. Новый каноник монастыря Миньон (еще один из «заговорщиков» против Грандье), был осведомлен о шутке, поскольку участницы во всем признавались ему на исповеди.

План у каноника составился сам собой. Миньон объяснил обитателям монастыря, что все происходящее в стенах монастыря не глупая шутка, а проделки самого Сатаны. На загородной усадьбе господина Тренкана Миньон рассказал заговорщикам, какую пользу можно извлечь из этого события, чтобы уничтожить Урбена.
По приказу Миньона в монастырь были направлены специалисты по изгнанию злых духов. По городу расползлись слухи, что в монастыре обитают демоны, науськанные на монашек самим Грандье. В город стекались все новые и новые мастера по изгнанию демонов. Это были первоклассные знатоки своего дела — они великолепно придумывали демона, а потом успешно его изгоняли.
 
Ворота монастыря открылись для всех желающих. Уже с третьей попытки экзорцисту отцу Барре удалось ввести мать-настоятельницу в конвульсивное состояние. «Лишившись разума и приличия», сестра Иоанна каталась по полу и вопила различные словечки, от которых и сапожник бы залился краской. Толпа ревела, ведь, в конце концов, не каждый день можно увидеть такое потрясающее представление с профессиональными актерами.

8 октября 1636 г. Барре одержал победу над одним из семи бесов, поселившихся в настоятельнице. Представление длилось 2 часа, бес Асмодей и не думал уходить из ее тела, при этом матерился, хохотал и сыпал шуточками, но демона смогла изгнать клизма (в то время это приспособление называлось клистир), и после кварты святой воды Асмодей вынужден был признать поражение.
Во время одного из «изгнаний» очередной демон внутри Иоанны вышел на связь с отцом Миньоном и поведал, что проклятье наслал некто Урбен из церкви Святого Петра.

Таким образом, Грандье обвинили в колдовстве, из-за которого урсулинки страдали от нашествия бесов. В случае, если следствие подтвердило бы связь Урбена с Сатаной, святого отца ожидало сожжение на костре.

Кошмарный фарс в монастыре продолжался, над монахинями откровенно издевались, некоторые из них даже пытались покинуть этот сумасшедший дом. Чтобы усугубить положение кюре, его, на всякий случай, обвинили не только в оперативном ведьмовстве, но еще и в ритуальном (походы на шабаш). Чуть погодя был обнаружен возмутительный и оскорбительный памфлет «Луденская обувщица» (пасквиль на кардинала Ришелье), который якобы был написан рукой самого Грандье, из-за чего дело Урбена попало в поле интересов кардинала Ришелье. Святого отца арестовали.

    Настоятельница весьма хороша собою, но по-гречески ответить не смогла.

    Лекарь Дункан во всеуслышание выразил удивление по поводу того, что бес, обладающий всеобъемлющими знаниями, допускает грамматические ошибки и промахи, а по-гречески и вовсе не говорит.

    Молодая настоятельница, которая лежала в то время на ложе, повернулась лицом к стене, чтобы скрыть слезы, и прошептала, обращаясь к отцу Барре: «У меня нет больше сил, сударь...».

    Я повторил ее слова вслух, и это привело заклинателей в бешенство: они завопили, что я должен бы знать, что некоторые бесы даже невежественнее крестьян, и все же в их могуществе и физической силе никак нельзя сомневаться,— ведь взялись же духи, которых зовут Грезиль из чина Престолов, Аман из чина властей и Асмодей, снять с господина де Лобардемона скуфью. Заклинатели ждали этого зрелища, но тут лекарь Дункан, человек ученый и честный, но изрядный насмешник, вздумал дернуть за веревочку, которую он обнаружил: веревочка эта незаметно шла от колонны, к образу и затем опускалась как раз к месту, где стоял Лобардемон.

    На сей раз Дункана только обозвали гугенотом, но, думается мне, не будь его заступником маршал де Брезе, он жестоко поплатился бы за эту выходку. А тут с обычным хладнокровием выступил граф дю Люд и попросил капуцинов произнести заклинание в его присутствии.

    Отец Лактанс, капуцин с темным лицом и суровым взглядом, приступил к сестре Аньесе и сестре Клер; он воздел руки и, обратив на монахинь взгляд, словно змея на голубок, проревел жутким голосом: Ouis te misit, Diabole? [Кто послал тебя, диавол? (лат.)].

    Девушки ответили в один голос: Urbanus [Урбен (лат.)].

    Монах собирался продолжить допрос, но господин дю Люд с сосредоточенным видом вынул из кармана золотой ларчик и сказал, что в ларчике хранятся святые мощи, доставшиеся ему от предков, и что, хотя он отнюдь и не сомневается в том, что перед ним одержимые, он все же хотел бы испытать силу мощей.

    Отец Лактанс с восторгом схватил ларчик, и не успел он коснуться им лба девушек, как они неестественно подпрыгнули и стали корчиться. Лактанс ревел, произнося заклятие, Барре и все старухи бросились на колени, Миньон и судьи всячески выражали одобрение. Лобардемон, не теряя хладнокровия, крестился (и гром не поразил его!).

    Когда господин дю Люд взял обратно ларчик, а монахини успокоились, Лактанс торжествующе сказал:

    — Полагаю, что вы и не сомневались в истинности этих мощей?

    — Не больше, чем в одержимости этих монахинь, — ответил господин дю Люд и открыл ларчик.

    Он был пуст.

    — Вы, господа, потешаетесь над нами! — воскликнул Лактанс.

    Я был возмущен всем этим балаганом и возразил:

    — Да, сударь, так же, как вы потешаетесь над богом и людьми. Поэтому-то, дитя мое, вы и видите меня сейчас в этих тяжелых, толстых семимильных сапогах, от которых у меня ломит ноги, и с пистолетом в руке. Ведь наш друг Лобардемон дал приказ схватить меня, а как моя шкура ни стара, я вовсе не желаю с нею расставаться.

    — Неужели он обладает таким могуществом? — вскричал Сен-Мар.

    — БОльшим, чем считают и чем можно считать. Я знаю, что одержимая настоятельница доводится ему племянницей и что у него есть постановление совета, где ему предписывается судить Урбена Грандье, не обращая внимания ни на какие прошения, направленные в парламент, ибо кардинал запретил парламенту вмешиваться в это дело.

    — Но в чем же его вина? — спросил молодой человек, любопытство которого было уже сильно возбуждено.

    — В том, что он наделен сильным духом и возвышенным умом, непреклонной волей, восстановившей против него властьимущих, и глубокой страстью, которая завладела его сердцем и толкнула на единственный смертный грех, в котором его можно упрекнуть. Но проведать о его любви к красавице Мадлене де Бру и разгласить ее удалось лишь после того, как были прочтены его записки, которые силою изъяли у его восьмидесятилетней матери Жанны д'Эстьевр.

    Девушка отказывалась выйти замуж и хотела принять постриг. О, если бы монашеское покрывало могло скрыть от ее взоров то, что сейчас происходит!

    Красноречие Грандье и его ангельская красота не раз воспламеняли женщин; многие приезжали издалека, чтобы послушать его; я был свидетелем того, как во время его проповеди некоторые лишались чувств, другие восклицали, что он ангел, и когда он спускался с кафедры, касались его одежды, целовали ему руки. И, правда, его проповеди, всегда вдохновенные, ни с чем не сравнимы по великолепию, — разве что с его собственной красотой; чистейший мед Евангелия сочетался в его устах со сверкающим пламенем пророчеств, и в звуке его голоса отдавалось сердце, переполненное святым состраданием к людским мукам и слезами, готовыми окропить паству.

    Добрый аббат замолк, потому что и у него самого к горлу подступили слезы. Его круглое, обычно веселое лицо вовсе, казалось не доступное грусти, было в этот миг особенно трогательно.

    Сен-Мар, все более волнуясь, пожал ему руку молча, чтобы не прерывать рассказа. Аббат вынул из кармана красный платок, вытер глаза, высморкался и продолжал:

    — Это второе по счету грозное нападение на Урбена его врагов; его уже обвиняли в том, будто он околдовал монахинь; дело рассматривалось благочестивыми прелатами, просвещенными чиновниками, учеными мужами; они не признали за ним вины, были глубоко возмущены клеветой, и всем бесам в образе человеческом пришлось умолкнуть. Добрый и богобоязненный архиепископ Бордоский ограничился, тем, что сам назначил уполномоченных для проверки мнимых заклинателей; тогда «праведники» разбежались и бесовское сборище притихло. Пристыженные тем, что результаты разбирательства преданы гласности, и оскорбленные ласковым приемом, какой был оказан Грандье нашим добрым монархом, когда тот в Париже припал к королевским стопам, они поняли, что если Грандье восторжествует, то для них это гибель и они пред станут обманщиками; урсулинская обитель уже стала балаганом, где разыгрывались безобразные комедии; монахини превратились в бесстыжих актерок; больше ста человек, набросившихся на Грандье в надежде погубить его, сами оказались в неприятном положении; поэтому после неудачи заговор не только не распался, но, наоборот, окреп: послушайте, какие приемы пустили в ход беспощадные враги Грандье.

    Слыхали ли вы о человеке по прозвищу Серое Преосвященство, о страшном капуцине, которому кардинал доверяет тайные поручения, с которым часто советуется, хоть и презирает его? Именно к нему-то и обратились луденские капуцины.

    Однажды, когда королева проезжала в этих местах, простой женщине по имени Амон посчастливилось понравиться государыне, и она ее взяла к себе в услужение.

    Вы знаете, какая вражда разделяет двор королевы и двор кардинала, вы знаете, что Анна Австрийская* (см. рис.) и господин де Ришелье некоторое время оспаривали друг у друга благосклонность короля, и тогда Франция не ведала с вечера, которое из этих двух светил засияет утром.

*) АННА Австрийская — королева и регентша Франции, старшая дочь Филиппа III Испанского, род. 22 сент. 1601 г. и уже 25 ноября 1615 г. вступила в брак с Людовиком XIII Французским, который был старше ее лишь на 5 дней. Богато одаренная внешними качествами, к тому же страстная по природе, она не любила своего слабого и угрюмого супруга; ее тайные сношения с Испан. двором и оппозиция против системы Ришелье до того обострили отношения между супругами, что они жили совершенно врозь. Только в последние годы своей жизни Людовик сблизился с своей супругой, которая родила ему двух сыновей; из них старший, родившийся в 1638 г., вступил на престол под именем Людовика XIV, а другой, Филипп, род. 1640, сделался родоначальником Орлеанского дома. Людовик завещал, чтобы после его смерти во время малолетства его сына правление находилось в руках особого совета. Но по желанию А. парламент 18 мая 1643 г. в соглашении с высшим дворянством уничтожил это завещание и передал регентство самой королеве. Если парламент и дворянство при этом надеялись воспользоваться правлением женщины для восстановления своих прав, ослабленных политикой Ришелье, то надежды их скоро оказались тщетными. А. отдала свое доверие другу и любимцу Ришелье, Мазарини, которому благодаря блестящим успехам его внешней политики и после тяжелой внутренней борьбы с Фрондой удалось еще более упрочить всемогущество министров. А. пережила своего друга лишь пятью годами, которые она провела в своем монастыре Валь-де-Грас. † 20 января 1666 г.

Ср. Фрира (Freer), «Anne of Austria» (2 т., Лондон., 1866).
Еврейский Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890. — Т. Ia. — С. 802.

    Однажды, в дни затмения кардинала, по рукам стала ходить сатира, вышедшая из окружения королевы; она называлась Башмачница Королевы-Матери; задумана и написана сатира была пошло, но в ней заключались такие обидные вещи касательно происхождения и личности кардинала, что враги Ришелье ухватились за нее и стали усиленно распространять, чем вызвали страшный гнев с его стороны.

    Там, говорят, разоблачались многие интриги и тайны, которые он полагал никому неизвестными; он прочел сатиру и пожелал узнать, кто автор.

    А луденские капуцины тем временем донесли отцу Жозефу, будто Грандье и Амон ведут постоянную переписку, а поэтому нет никакого сомнения в том, что Грандье и является автором этого памфлета. Не помогло и то, что Грандье до этого напечатал несколько богословских трудов, сборников молитв и размышлений, самый слог которых говорил о том, что он не мог участвовать в этом пасквиле, написанном рыночным языком; но кардинал, уже давно настроенный против Урбена, решил, что виноват тут никто иной, как он; кардиналу напомнили, что, когда он был еще только настоятелем Куссейского монастыря, Грандье соперничал с ним и даже на шаг опередил его. А теперь я опасаюсь, как бы этот шаг не свел Грандье в могилу…
 
    При этих словах на лице доброго аббата промелькнула скорбная улыбка.

    — Как? Неужели вы думаете, что дело дойдет до казни?

    — Да, дитя мое, именно — до казни; у него уже изъяли все документы и постановления, которые подтверждали его невиновность и могли бы помочь ему оправдаться; их изъяли, несмотря на возражения его несчастной матери, которая бережно хранила их как грамоту, дающую ее сыну право на жизнь; уже подвергнут проверке обнаруженный в его бумагах трактат о безбрачии духовенства, и объявлено, что трактат написан с целью распространения ереси.

    Конечно, вина Урбена велика, и любовь, толкнувшая его на такие мысли, как бы чиста она ни была, — тяжкий грех для человека, всецело посвятившего себя богу; но несчастный священник был далек от мысли поощрять ересь и написал свой трактат только для того, чтобы успокоить совесть мадемуазель де Бру. Было настолько очевидно, что его действительных прегрешений недостаточно для вынесения смертного приговора, что вновь извлекли на свет божий уже давно забытое обвинение в колдовстве, а кардинал, делая вид, будто верит этому обвинению, распорядился начать в Лудене новый суд и во главе его поставил Лобардемона; а это говорит о том, что несчастному уготована смерть. О, да будет угодно небу, чтобы вы никогда не узнали того, что на растленном языке правительства зовется государственным переворотом!

    В этот миг из-за невысокой стены, окружавшей двор, раздался страшный вопль; аббат и Сен-Map в ужасе вскочили с мест.

    — Это женщина, — сказал старик.

    — Душераздирающий вопль! — сказал юноша. — Что там такое? — обратился он к своим слугам, которые сразу же выбежали во двор.

    Те ответили, что больше ничего не слышно.

    — Тем лучше. А теперь не шумите, — крикнул им аббат.

    Он затворил окно и обхватил голову руками.

    — О, что за вопль, дитя мое! — Старик сильно побледнел. — Что за вопль! Он пронзил мне душу; случилось что-то ужасное. Боже мой! Этот крик ошеломил меня, я не в силах продолжать беседу. И надо же было, чтобы он раздался как раз в то время, когда я говорил с вами о вашей будущей судьбе! Да благословит вас бог, дорогое дитя мое! Преклоните колена.

    Сен-Map исполнил желание наставника; старик благословил его, поцеловал в лоб и, помогая подняться, сказал:

    — Уезжайте поскорее, дитя мое, уже поздно, вас могут застать у меня, уезжайте; оставьте здесь слуг и лошадей; закутайтесь в плащ и уезжайте. Мне надо еще кое-что написать, прежде чем наступят сумерки, а после этого я смогу отправиться в Италию.

    Они вновь обнялись, пообещали писать друг другу, и Анри удалился. Аббат, следивший за ним из окна, крикнул:

    — Что бы ни случилось — будьте благоразумны! — И он еще раз по-отечески благословил его, прошептав: — Бедный мальчик!..