Проект хроно по велению сердца

Иная, альтернативная реальность, в которой история ХХ века отлична от привычной нам. Юрий Кудашев, сын русского офицера и немки, служащий в подразделении СС занимающемся исследованием параллельных измерений, в результате аварии оказывается в СССР нашего мира, в конце 70-х годов. Там он обретает могущественных противников и верных друзей. Операция организованная «Аненербе», позволяет пилоту вернуться обратно в свой мир, но навсегда его сердце и мысли остаются в меленьком селе Смоленской области. Дома, в родном Германской Рейхе, для спасённого всё стало очень не просто. Как сложится дальнейшая судьбы Юрия Кудашева, советской студентки Маши, милиционера Сергея Горохова, генерала КГБ Кожевникова и других героев первого тома «Проекта» ХРОНО» вы узнаете в этой книге.
Специально для тех, кто негодует! Прошу помнить! Роман относится к жанру альтернативной истории. Исторические личности, упоминаемые в книге, действуют не так как в реальной истории, а само развитие сюжета, не имеет отношения к реальной истории ХХ века. 

Глава 1. Дома.

Вязать и пристёгивать к креслу, не стали. Ну и то хорошо, я бы не удивился. Потом, глядя на застывшие лица солдат, на побелевшие пальцы сжимавшие автоматы, понял почему. Вовсе не по причине благости и доброго ко мне отношения, а из страха. Побоялись, что я не дам себя связать. А на что, обершарфюрер Кудашев, способен, если сердится, все видели в лесной Смоленской заимке. Может и успели бы убить, но вдруг нет, и он бы успел? Повреди я этот большой, незнакомый корабль, и всё! Застрял бы отряд тут, в неведомой дали, на веки вечные! С вероятностью в 100% можно предположить, ещё одну спасательную экспедицию, за ними не пришлют. И эта то, больше похожа на чудо…
Но что сделано, то сделано! С самого начала, я не хотел афишировать свои новые способности, а тут так глупо прокололся! И хуже всего, сделал это против воли. Не выдержал. Переполнявшая меня сила просто выплеснула наружу, штормовой волной, ураганом. Своего я конечно добился. Там, в чужом мире, где остались новые друзья, страху на врага я нагнал. Теперь был почти спокоен и за Машу с отцом и за Сергея с женой. Но вот стоило ли это того, что теперь, солдат в знакомой с детства форме, сидящий напротив, совсем не мальчишка, наверняка побывавший не в одном бою, поглядывает на меня с плохо скрытым страхом. Хотя о чём я?! Жизнь людей, ставших мне близкими, стояла на кону! Конечно стоило!
Маленькое помещение, наверное, три на три метра, скорее всего, судя по штабелю ящиков в углу, используется как склад, наскоро приспособленный для содержания спасённого пилота, вновь сделавшегося пленником. Трое солдат, пристально наблюдающие за мной. Один слева, усевшийся на патронных ящиках, второй справа у стены, а третий, облокотился на стену рядом с овальной дверью почти в рост человека. Дверь наверняка заперта снаружи. М-да… Чуть слышно, на грани восприятия родился и стал усиливаться гул с частотой почти не воспринимаемой человеческим ухом. Но это человеческим, а мне он просто впился в мозг, а потом, неожиданно сменив тональность, будто обложил плотно голову ватой, а через мгновение сразу стало легче. Глаза гренадёра стоявшего у двери и неотрывно смотревшего на меня, округлились, а лицо стремительно побледнело. Я почувствовал тёплую струйку стекающую по губам к подбородку. Прижал ладонь к лицу, а потом поднёс к глазам. Носом пошла кровь, попадая по приоткрытым губам в рот, но её вкуса я не чувствовал.
-«Сядьте, ребята, сейчас взлетать будем! И держитесь за что-нибудь!» - сказал я, и сам не узнал своего голоса. В заложенных давлением крови ушах, он звучал словно чужой, безжизненно и глухо. Стоявшие солдаты, даже не думая спорить, быстро сели, ища за что бы уцепиться. Никто из них уже не хватался за оружие, больше заботило, как бы пережить старт корабля. Их товарищи, расселись с полукруглом помещении, через которое меня провели по дороге в эту импровизированную камеру, Там стояли по обе стороны прохода широкие мягкие скамьи со спинками, и ремнями фиксации, ума не приложу, почему и нас там не усадили. Перед глазами всплыло изувеченное тело бедняги Ролле, а ведь в день нашей аварии он был пристёгнут так как нужно. Случись что не так, нас четверых, просто размажет по этим выкрашенным в мрачный серый цвет металлическим стенам. Ускорение превратит нас в окровавленные мешки с переломанными костями.
Гул в моей голове почти утих, но его сменила вибрация идущая откуда то снизу, из под стоящих на мягкой губчатой резине покрывавшей пол, ног. Какой странный летательный аппарат! Я даже не мог представить, что такие существуют. Откуда он взялся?! На мгновение, появилось дурацкое чувство гордости, что ради меня, простого по сути солдата, используют такое чудо техники. Сразу чувствовалось, что движет им совершенно иной уровень технологий, чем привычных уже двухместных «VRIL-Jager3». Я почувствовал, что мы оторвались от земли и стремительно набираем высоту. Активировать хрономатрицу, нельзя до набора высоты в пять тысяч метров и я наверняка почувствую её включение. Не зря же я штурман «Зондербюро 13»! Я прикрыл глаза и успел про себя досчитать всего до шести, когда перед глазами на краткий мир всё поплыло, зарябили, выстраиваясь в причудливый объёмный узор линии самого разного оттенка. Ого! За шесть секунд, эта махина почти в пятьдесят метров, вышла на высоту включения хрономатрицы! Быстрее чем «Вассерфаль» , примерно на уровне скорости снаряда из старушки «Flak 41» . И что самое главное, скорость набрана мгновенно и совершенно не чувствуется ускорение и перегрузки. А ведь снаряд «Flak 41» покидает ствол с перегрузкой более сорока тысяч G. Будь мы на обычной ракете…, даже думать не хочется!
А самое главное, я даже отсюда, без приборов, чувствую пульс хрономатрицы! Теперь я уверен, что могу управлять хронолётом один, без второго пилота. Оказывается это так просто! Хм… хотя это ещё кому просто, а кому и нет. Но вот это знание, точно следует оставить при себе. Секунда текла за секундой. Голова слегка гудела от пёстрой мешанины пересекающихся разноцветных линий, но я постарался отвлечься от них и решил заняться чем то приземлённым. Например, вытереть перемазанное кровью лицо. Как кстати оказалась в набедренном кармане упаковка с бинтом и салфетками.
Открылась бесшумно дверь и к нам заглянул профессор Вигман, наверняка не может дождаться возможности завалить меня огромной кучей вопросов. Увидев меня с окровавленным лицом, он перепугано всплеснул руками и повернулся к охранявшим меня солдатам, которые к тому времени уже поднялись с пола.
-«Успокойтесь, герр Вигман, это всего лишь перепад давления при старте!» - сказал я, предвосхищая его вопросы, и разрывая вощёную упаковку с бинтами, сам удивляясь своему, глухому, будто чужому голосу.
Профессор тут же выскочил за дверь, но почти сразу вернулся и протянул мне флягу. Как нельзя вовремя. А то кровь уже начала засыхать и стягивать кожу. Сухие салфетки только скребли её, будто наждачная бумага. Я открутил крышку фляги и обильно смочил плотную марлю в руках. Сразу резко запахло спиртом. Вообще отлично!
Кровь давно остановилась, забив сухими корками нос, на то что бы вытереть лицо, приводя себя в порядок, ушло пару минут времени. Профессор всё это время стоял напротив меня и готов был просто взорваться от нетерпения. Я не нашёл ничего лучше, как убрать скомканные, перемазанные салфетки в карман и вопросительно глянул на Вигмана. Он явно находился в замешательстве. Огромное количество вопросов, теснились у него в голове, толкаясь и оспаривая своё первенство. Наконец он спросил: «Кудашев, объясните наконец…»
-«Профессор Вигман!, - послышалось сзади, от двери, - я запрещаю, до прибытия на место, какие либо…. допросы, обершарфюрера Кудашева!»
Новоявленный командир, штурмбанфюрер СС Карл Бюркель, вошедший в сопровождении Киндлера в наше помещение, всем своим видом показал, что спорить с ним бесполезно. В бывшем складе, сразу стало слишком тесно. Карл Вигман, попытался, что то сказать, но тут же передумал и протиснулся мимо офицеров к выходу. Бюркель внимательно осмотрел меня и спросил, не нужна ли мне помощь медика. Я отрицательно покачал головой. Серьёзный тип. Специальный представитель Рейхсканцлера. Таким сам чёрт не брат. Через несколько минут, мой караул сменился. Но тщательно скрываемый страх и беспокойство на лицах солдат никуда не делось.
Часа полтора, мы провели в тягостном молчании. Моя охрана сменялась ещё три раза, наверное, каждые тридцать минут. Бюркель явно старался ограничить мне общение с солдатами айнзацгруппы, а я просто нутром чувствуя царящее напряжение и не пытался.
Неожиданно вновь заложило уши, и желудок словно провалился вниз. Корабль вышел в обычное пространство, незнакомые движители опять загудели снизу, передавая полу под ногами чуть заметную дрожь.  На этот раз переход прошёл мягче и к счастью, обошлось без крови. Минут двадцать, мы летели с неизвестной мне скоростью. Судя по всему, необычный аппарат мог за это время пересечь тысячи километров, сидя в четырёх стенах под не очень яркими лампами, светящими желтоватым светом, этого не разобрать. Как бы хотелось быть сейчас в кабине, рядом с оберфюрером Рейсом. Но будем решать проблемы по мере их возникновения. Главное я жив и я дома.
Еще минут через пять, нас слегка тряхнуло и пару раз ощутимо качнуло. Посадка. Солдаты оживлённо переглянулись, лица ожили, один даже снял касту, и достав платок, стал вытирать вспотевший лоб. Но сесть, ещё не значит выйти из места моего заключения. Минута текла за минутой, один раз дверь приоткрылась, к нам заглянул Киндлер, он окинул взглядом мой узилище, и ничего не сказав, вновь закрыл дверь. За стенами помещения чувствовалась суета, летательный аппарат, двигатели которого работали уже на чуть слышно, по-прежнему немного потряхивало и покачивало. Совсем как самолёт на рулёжке.
Но вот, стихли окончательно звуки работы странного корабля и секунды ожидания стали тянуться неимоверно долго. Широко отворилась дверь, штурбанфюрер Бюркель, вошедший к ним в сопровождении ещё одного штурмовика, после чуть заметной паузы произнёс: «Обершарфюрер Кудашев, выходите!» Видно было, что он так и не решил для себя как теперь ко мне относится. Вся экспедиция, целью которой было спасение пилота, то есть меня, вообще странная штука. Задействованы просто немыслимые силы для спасения, в общем-то, обычного унтер-офицера. Даже боюсь предположить, во сколько рейхсмарок обошлась вся операция. На эти средства можно подготовить нескольких таких же специалистов, а по всему миру ежедневно, в этой затянувшейся войне гибли десятки унтер-офицеров всех родов войск. Вряд ли очень важную роль играло и то, что отец мой – военный агент при посольстве России в Германском Рейхе. Уж  точно не основную.
Я поднялся, одёрнул форму, поправил ремень. Не знаю, не задумывался, как ступлю после всего происшедшего, на родную землю, но точно не думал, что под конвоем. В коридоре, за дверью, какое то движение и мимо солдата в дверях, к нам настойчиво протиснулся оберфюрер Рейс.
-«Штурбанфюрер, я не оспариваю ваших полномочий, но это мой солдат! Прошу разрешения сопровождать его!»
Бюркель кивнул, соглашаясь, и мы вышли. Первым по коридору шёл солдат пришедший с Бюркелем, не удивлюсь что тоже вовсе и не ефрейтор, за ним я, потом Рейс, а за ним все остальные. По обе стороны коридора, меня провожали глазами, поворачивая головы парни вытащившие меня от оставшихся в чужом мире большевиков. Полукруглый коридор со скамьями, потом вместительный тамбур, лестница-трап и я оказываюсь под слепящими лампами очень высокого и большого ангара, куда закатили летательный аппарат. Чувствую, не передать как, но чувствую, что над головой кроме крыши ангара, многие тонны камня. Горы. Я на какой-то базе в горах. Альпы? Судеты? Шварцвальд? Харц? Оденвальд? Хм… Мои новые способности при мне! А ведь была мысль, что они связаны с тем, чужим миром, а дома я окажусь вновь обычным парнем. Нет, я уверен, что в Баварских Альпах. Это место называется «Альпийская крепость» и если мне дать в руки карту, я уверенно ткну пальцем именно в то место, где сейчас нахожусь.
Меня провели по извилистым бетонным коридорам, и вот я наконец оказался в глухой камере чуть больше чем тот отсек на корабле. Аккуратно заправленная серым армейским одеялом узкая кровать с тощей подушкой сверху, металлический небольшой стол со скамьёй, намертво прикрученные к полу, мрачные, выкрашенные в тёмно-зелёную краску стены. Яркая лампа забранная частой решёткой на низком потолке, ещё одна лампа, настольная, посреди стола. У углу, слева от двери сан.узел с перегородкой по грудь. Вот ты и дома, Кудашев! Правда дом неожиданно обернулся тюремной камерой, но тут чисто, тепло и хорошая вентиляция. Могло быть и хуже. А останься я там, у чужаков, всё было бы хуже почти наверняка. За моей спиной захлопнулась дверь, заскрежетал в замке ключ. Я сел на кровать, прошёлся ладонью по серому сукну одеяла. Провались всё пропадом, хочу спать! Пусть тут, в камере этой армейской гауптвахты, но наверное за последние две недели, спать буду спокойно и желательно без сновидений… ну или пусть Маша присниться. Тут же, стоило только вспомнить дочку пасечника, заныла грудь тоской. Я не разуваясь, прилёг, откинулся на подушку, оставив ноги свешиваться с кровати, прикрыл рукой глаза от слепящего электрического света. Как же я устал! Даже нет сил раздеться.… Всё, всё после, а сейчас спать!
Конечно же уснуть не удалось. Вновь заскрежетал дверной замок, не прошло и пяти минут. В сопровождении незнакомого солдата заглянул ко мне оберфюрер Рейс, хотел что то спросить, но осмотрев внимательно мои апартаменты, решительно развернулся и вышел. Вернулся командир примерно через четверть часа вместе с штурмбанфюрером Бюркелем. Видимо их разговор начался ещё по дороге ко мне.
-…ну, что я говорил? – в голосе Рейса чувствовалось сильное негодование, - с какой стати, мой солдат, которого мы вытащили из неимоверной дыры, оказался в тюремной камере? Его в чём то обвиняют? Насколько мы все можем судить, он не совершал каких-то преступлений или проступков! Неужели на всей базе нет другого, более достойного помещения, чем гауптвахта?!»
-«Ну вы же понимаете, оберфюрер!» - пытался возразить ему специальный представитель рейхканцлера, ошеломлённый напором летчика.
-«Нет, камрад, не понимаю, отказываюсь понимать, – давил Рейс, - что бы там ни было, Кудашев не преступник! И если тут нет лучших условий, я как его командир, требую принести мне сюда, вот в этот угол, кровать. Я остаюсь с ним».
На Бюркеля жалко было смотреть. Ситуация была не стандартной. С одной стороны, Рейс был прав. Обершарфюрер Кудашев вовсе не заслужил камеру в толще скалы. Бюркель только что, воспользовавшись экстренной связью, переговорил со ставкой, причём не смог даже по закрытой линии передать подробностей, только доложил о выполнении задачи, но упомянул о возможных проблемах. Завтра его ждали с личным докладом, а сейчас стоило бы хорошенько выспаться. Но этот оберфюрер, спутал все карты. Хотя его отношение к подчинённому, достойно всяческого уважения. Ладно…
-«Камрад Рейс, вы даёте мне слово, что не будете вести с обершарфюрером разговором о происшедшем с ним на задании, прежде чем он будет допрошен уполномоченными на это лицами?»
-«Проклятье, но хоть о семье я могу ему сообщить?» - спросил Рейс, понимая, что победил.
Штурмбанфюрер молча кивнул и повернувшись к двери крикнул: «Глаубер, выведите обершарфюрера на казарменный ярус и разместите вместе с оберфюрером Рейсом в свободном помещении для унтер-офицеров».
Через полчаса, мы с Рейсом уже расположились вдвоём, в комнате больше напоминающей четырёхместный гостиничный номер со своим санитарным узлом с душевой и ничем не напоминающей тюремную камеру. Разве что окон не было. А ещё через пятнадцать минут, мы с аппетитом наворачивали обильный ужин к которому подали по бутылке настоящего немецкого светлого «Helles» , пришедшегося как нельзя кстати, к подкопчённым свиным колбаскам с тушёной капустой.
Рейс сдержал слово, хотя видно было, как нелегко ему это далось. После ужина, перед сном он рассказал мне про отца, что он был на базе и что в курсе моей службы, про несчастную супругу Ролле, которая потеряла ребёнка, кое-что про то, как готовилась спасательная операция. Слушая его, я уснул, даже не помню как.             
   

Глава 2. Перипетия.

Я наверное первый раз выспался за все последние, тревожные, но богатые на события дни. Удивительно, что никто меня не разбудил. Собственно я и проснулся от дикого голода, несмотря на вчерашний сытный ужин. Иначе спал бы и спал. Организм, которому сильно доставалось всё время, теперь быстро восстанавливался и неистово требовал, что бы в него закинули пару-тройку тысяч калорий. Аккуратно заправленная кровать, на которой вчера собирался спать оберфюрер Рейс, пустовала. Вспоминая вчерашний вечер, я ещё раз помянул добрым словом шефа.

В СС, традиционно не было свойственной армиям большинства стран пропасти между офицером, даже старшим, и обычным бойцом. Но то, как он вчера принял очень близко к сердцу мою судьбу, говорило о многом. Тут, между прочим, и вопросов возникало множество. На Гельголанде, было не менее дюжины экипажей, которых можно послать мне на выручку, но полетел он. По всем правилам и нормам, не должен был. Слишком много знал, чрезмерно опасно было его потерять в неизведанном мире, особенно, случись взять его врагам живым. Но полетел! Может дело, в том неизвестном, секретном корабле, который задействовали в спасательной операции. Очень похоже, что и для оберфюрера, он был опутанной государственными тайнами неожиданностью. Следовательно, обучить управлению этим кораблём могли любого пилота Базы, по полетел отчего то Рейс… В который раз подумалось, что уж слишком много внимания персоне обычного унтер-офицера СС.

Несмотря на голод, вставать я не торопился. Лежал, закинув руки за голову, уставившись на бетонный, выкрашенный белой краской потолок и думал. Было о чём! Похоже, окружающие просто не знают, что со мной делать. Причина тому - вырвавшаяся из под контроля на Лопатинском дворе, моя новая сущность. Если не то происшествие, всё было бы по-иному. Отправили в часть, там конечно, взяло бы в оборот CD, допросили бы, мало ли что. Тут всё понятно. Потом… дали бы наверное отпуск. А может и вообще отстранили от полётов на некоторое время. Всё равно подготовка второго пилота для нового экипажа дело сложное и долгое. А место бедняги Ролле пусто. Погоди, о чём это я?! Ну и дурак! Как же я сразу не понял?! Ведь уже то, что удалось мне с болотного острова связаться со своими через…через… пространство и время, из другого мира, должно сводить с ума всех физиков Рейха задействованных в проекте! Да и не только физиков! Проклятье! Меня явно планировали в оборот взять плотно, а тут ещё доложат о моих способностях, которым вся айнзацгруппа была свидетелями. Вот ведь напасть! Скорее всего, Бюркель с раннего утра, если ещё не в ночь, укатил с докладом на самый верх, возможно к самому Гейдриху. Рейхсфюрер, в ведомстве которого Аненербе в целом и отдел «Н» в частности, наверняка тоже в стороне не останется. А ведь ты, Юрий Николаевич, похоже, становишься причиной кризиса государственного масштаба! Вопросов к тебе слишком много и задать их хотят слишком многие! Сейчас, пока ты валяешься на кровати в этом каменном мешке, решается твоя судьба. Вот засада!

Я поднялся, чуть размял затёкшие мышцы, потянулся, потом в душ, вода которого нестерпимо воняла хлором. Часы, над украшавшим одну из стен, старым партийным плакатом, показывали девять пятьдесят, надеюсь что утра. Я быстро оделся и заправил постель, а потом решительно направился к двери.

Как ни странно, дверь оказалась не запертой. Часовых у двери тоже не было, но по коридору не торопясь прохаживался средних лет, жилистый ротенфюрер, в пилотке, обычной серой форме, кажется один из тех, что был в том отряде на заимке. Он сразу направился ко мне, вскинул руку, приветствуя меня, и сразу предупредив мой вопрос.

-«Доброе утро, обершарфюрер Кудашев! Я ротенфюрер Кох. Будете завтракать?»

-«М-м-м… Ротенфюрер, прежде всего мне хотелось бы определиться в своём статусе. Я под арестом?»

-«Хм… Камрад Кудашев, очень интересный вопрос, - усмехнулся солдат, - скажем так, нам запрещено выпускать вас с территории базы, но вы спокойно можете сходить в столовую и в спортзал. Тут есть небольшой. Но в сопровождении меня или ещё кого-то из айнзацгруппы. По крайней мере, пока других указаний не поступало. Будить вас, было запрещено, дали вам отоспаться после всех невзгод, ну уж если поднялись, идёмте, провожу в столовую».

Ну что же, меня это пока вполне устраивало. Мы пошли по коридору, ротенфюрер чуть впереди. Как и все солдаты, вытащившие меня из большевистских лап, держался он уверенно, и скорее всего, был таким же липовым унтер-офицером, как и Бюркель. Скорее всего, герр Кох, вполне заслуженно носил погоны гауптштурмфюрера. А может и нет. После недавней демобилизации из вооружённых сил Рейха старших возрастов, приуроченной к дню рождения Фюрера, двадцатого апреля тысяча девятьсот пятидесятого года, оказалось, что многолетняя война породила целый пласт людей, которые сроднились в войной и не видели в жизни иных целей. Этакие ландскнехты ХХ века. Особенно много было таких среди потерявших близких при бомбардировках немецких городов англо-американцами. Дом разрушен, многие родные погибли, возвращаться на пепелище и начинать жизнь заново очень тяжело, а тут рядом локоть товарища, с которым долгие годы делил страх смерти, кусок хлеба и последнюю обойму с патронами. Многие остались в армии. К откровенной радости их командиров, которые ми секунды не раздумывая, поменяли бы полдюжины молодых новобранцев, на такого ветерана за сорок. Им, оставшимся служить, дали широкий шеврон на левый рукав мундира и полевой формы, в полтора раза увеличили оклады по званию, выслуге и боевые.

Примерно до трёх после полудни, я бездельничал. После завтрака сходил в то что тут самоуверенно называлось спортивным залом, убедился, что серьёзные упражнения мне ещё не по силам, но всё же дал работу мышцам с каким то смешным весом и на шведской стенке. Всё это под неназойливым, но постоянным контролем со стороны Коха и пары как бы случайно оказывавшихся поблизости штурмовиков. Потом немного поболтал с ротенфюрером, который сразу сделался замкнут и угрюм. Впрочем разговор наш касался самых общих тем вроде семьи и новостей за последние две недели. И он и я старательно обходили тему моих приключений за последнее время. Кстати я оказался прав. Он родом из Дуйсбурга и действительно остался служить после апрельской демобилизации, а жена и дети Коха сгорели в огненном смерче летом 1943 года во время одной из бомбардировок города англичанами. Потом мы сходили вместе на обед… а вот после обеда меня уже плотно взяли в оборот.

По видимому где-то на верху, и в прямом и в переносном смысле, наконец решили что со мной делать. Уже на выходе из столовой, меня поджидали два типа в белых халатах в сопровождении пары хмурых автоматчиков, весьма откровенно угрожающе держащих оружие. Не то что бы держа меня под прицелом, но очень недружелюбно. Я вздохнул, простился с ротенфюрером Кохом, казавшимся мне теперь очень хорошим парнем, и пошёл в сопровождении этих новых личностей, по коридорам куда-то вглубь базы.

Новое помещение, которому суждено было стать пристанищем мне на некоторое время, по уровню комфорта превышало конечно камеру местной гауптвахты, но явно уступало месту где я провёл минувшую ночь. Сразу же, внутренним чутьём я понял, что всё помещение утыкано камерами и микрофонами, которые не особенно то и пытались скрыть, а всё что породит мой организм в процессе жизнедеятельности, наверняка поступит не в канализацию, а в какую ни будь лабораторию. Мне осталось только смириться. Ещё около часа, уже в этой самой лаборатории, у меня взяли все мыслимые анализы, вплоть до мазка с гениталий и я ответил на кучу глупых вопросов. Люди в белых халатах представившиеся как доктор Засс и доктор Крюгер, наверняка в огромным интересом провели бы мне и лоботомию со вскрытием полостей тела, но уж с этим им придётся хорошенько повременить. Я уже начал терять счёт времени, а с ним и терпение, когда всё завершилось и меня отвели в предоставленное мне помещение. Вернее наблюдение за мной, наверное, только усилилось и даже сомневаться не стоило, что каждое движение моих век, каждый вздох записывались на камеры и магнитофонные ленты. Оказалось что о походах в столовую придётся забыть, впрочем ужин, доставленный мне «в номера», оказался вкусным и обильным, даже с каким то намёком на изысканность. А когда после обильного ужина уже начало клонить ко сну, меня посетил доктор Засс.

Доктор, а я не удивился бы, что у него действительно есть научная степень, подтянутый мужчина лет сорока пяти, с гладкими зачёсанными назад русыми волосами с залысинами, обладатель упрямого, крепкого подбородка и голубых глаз, прямо таки источал показное радушие. У плохо отштукатуренной стены стоял прочно закреплённый к полу металлический стол и два таких же стула по обе стороны от стола, на них мы и уселись.

-«Извините за всю эту суету днём, герр Кудашев. Надеюсь, вы сами понимаете, принимая во внимание все обстоятельства происшествия с вами, их неизбежность. Вы первый пилот, которого мы смогли спасти из иного рукава… У нас конечно был заготовлен и отработан алгоритма действий при таком варианте развития событий, но ваш случай уникален».

Я кивнул, ожидая, когда за всеми этими общими словами, он перейдёт к сути.

Засс выложил на стол передо мною приличную стопку чистых белых листов и три хорошо оточенных карандаша.

-«Я прошу Вас, обершарфюрер, как можно подробнее изложить всё… Причём прошу начать с самых первых ваших воспоминаний детства, можете писать в свободной форме, будто это сочинение на уроке литературы в гимназии. Вы меня поняли? Как можно подробнее и точнее! Должен вас предупредить, мы проверим всё…»

Ну хватит, мне перестал нравиться тон этого типа, будь он хоть доктор, хоть профессор или даже академик.

-«Доктор Засс! – перебил я его, - я не стану ничего писать. Ни о своём детстве, ни о последних событиях! Дело в том, что я вижу вас первый раз в жизни, а то, что я имею доложить, относится к категории государственной тайны, и я не знаю, границ вашей компетенции. Это первое. Второе, со слов моего командира, оберфюрера Рейса, я знаю, что мой отец, русского генерального штаба полковник Николай Всеволодович Кудашев, военный агент Российской империи при посольстве, в курсе особенностей моей службы. Я хотел бы переговорить с ним по телефону, буквально пару-тройку минут, само собой, под вашим контролем».

Лицо доктора Засса выражало крайнюю степень озабоченности и недовольства, он потёр лоб, поднялся и ответил: «Мне необходимо проконсультироваться герр Кудашев, думаю, удастся разрешить ваши сомнения».

После того, как за ним закрылась дверь я, отбросив условности, разделся до трусов. В комнате было душновато, система вентиляции оставляла желать лучшего, а возможно просто стоило попросить прибавить оборотов вентиляторам, гнавшим горный альпийский воздух в эти рукотворные пещеры. Сейчас они названивают, кому то очень важному и решают, как быть. В какой-то мере разговор с отцом был для меня гарантией, что я не пропаду без вести уже тут, дома. Слишком хорошо я знал характер полковника Кудашева, дабы сомневаться, что он не оставить это просто так. Да и по поводу государственных тайн, я тоже ни мало, ни лукавил. Лучше перестраховаться.

По прошествии получаса, доктор Засс вернулся, волоча за собой провод массивного чёрного чемоданчика с телефонным аппаратом без наборника совмещённого с магнитофоном. Он поставил телефон на стол, молча указал мне на него рукой, а сам, усевшись напротив, одел наушники, вставил штекер в один из разъёмов и демонстративно медленно нажал на клавишу записи магнитофона. Медленно начали вращение бобины с плёнкой и я протянув руку, снял трубку.

В микрофоне что то шипело и потрескивало, потом звонко щёлкнуло и раздался голос: «Полковник Кудашев у аппарата!» Я вздрогнул, вот так всё просто. Признаться ждал каких-то отговорок и проволочек. Голос отца я узнал сразу, всеми чувствами. Самыми обычными, человеческими, что бы узнать его голос, не требовалось каких то необычных способностей. Я почувствовал, как в носу предательски защекотало, в горле застрял ком, а на глаза навернулись слёзы. Где он сейчас?! Время позднее, но он может по делам службы быть где угодно, конечно для службы имперской безопасности, найти его не проблема.

-«Здравствуй, папа…» - прошептал я и мой голос дрожал. Я нервно встал и тут же сел обратно. Вот ещё не хватало! Я поднял глаза на доктора Засса, но тот, сидя напротив тактично, устало прикрыл глаза рукой, оперевшись спиной на стену.

-«Юра? Юрочка!» - вскричал где то далеко отец и в его голосе я почувствовал всю глубину его любви, страх за меня и отчаяние от того что он узнал о моей пропаже без вести на задании.

-«Где ты? Вернулся… Как ты…» - сбивчиво, почти кричал папа на другом конце телефонной линии.

-«Всё хорошо, папа, я дома, ребята вытащили меня! Ты не волнуйся, я тут в карантине после возвращения…обычная процедура. Как вы, как мама?»

-«А где ты…а…да, да, прости сынок, я понимаю, секретность! Значит всё хорошо?! Слава Богу! Мама… Эльза, Эльза, иди скорей, Юра звонит!»

Значит всё таки дома… Секунд десять, слышались приглушённые звуки и неразборчивые голоса, потом трубку взяла мама: «Юрочка…Юрочка…» повторяла она, а потом и вовсе расплакалась.

-«Всё хорошо, мама, я вернулся с задания. Извини, не могу более говорить, скоро увидимся, дай трубку папе.» - сказал я поглядывая на доктора Засса.

Снова послышался уже более спокойный и уверенный голос отца: «Хорошо что позвонил сынок! Я… я очень волновался! Нужна какая то помощь? Нет? Хорошо! До встречи родной! Очень ждём тебя! Будет возможность, звони!»

Я положил трубку на аппарат, и обуреваемый целым ураганом чувств только всхлипывал от возбуждения, но быстро успокоился, поймав на себе пристальный взгляд доктора. Казалось, он был удивлён моими обычными человеческими чувствами. Ну да, я же наверное, в их глазах некий неведомый монстр, а так он казался удовлетворённым, увидев всё же во мне человека.

-«Как видите, мы идём вам на встречу, герр Кудашев… Что касается подтверждения полномочий, то вы получите их только завтра. Доброй ночи!» - он поднялся, смотал провод наушников и вложил их с специальный разъём чемоданчика и в первый наверное раз, по доброму улыбнулся мне.

Оставшись один, я чувствовал, что прежняя сонливость бесследно исчезла, разговор с родными слишком взбудоражил нервы и походив немного из угла в угол своей камеры, я некстати вспомнил, что совершенно забыл попросить усилить вентиляцию. Да и черт с ней! Я уселся за стол, пододвинул к себе стопку листов и взял карандаш. Что бы ни произошло со мной, и какой бы ни был уровень допуска моих охранников, до последнего вылета, в моей жизни не было ничего до такой степени секретного. А раз уж доктор Засс с коллегами тут, то деятельность по проекту «Н» для них не тайна. С этими мыслями, я принялся описывать свою не столь уж долгую жизнь, до того рокового для Ролле вылета на поиски пропавшего хронолёта.

Часов в моём узилище не было. Сколько я писал, не знаю, но через какое то время, мой эмоциональный порыв стал сменяться усталостью. Тем не менее, я почти дописал всё что хотел, пока глаза не стали слипаться. Отодвинул исписанные и ещё чистые листы в сторону, поднялся из за стола и рухнул на постель. Даже не сняв одеяло, уснул я опять мгновенно.

В отличии от вчерашнего дня, на этот раз меня разбудили. Не очень сильно, но требовательно меня тряс за плечо ротенфюрер Кох. Вот так дела, а я то думал, что уже не увижу его.

-«Вставайте Юрген, скорее…» - торопливо шептал он, то и дело, оглядываясь на дверь.

Ещё толком не проснувшись, я сел на кровати и принялся тереть глаза руками, видно засиделся за мемуарами я изрядно. Отворилась дверь и в комнату вошло несколько человек, я сонно приподнял голову и тут же вскочил. Спросонок меня повело в сторону так, что я чуть не упал, но я тут же выпрямился и замер по стойке смирно, отведя в сторону локти прижатых к бёдрам рук и вскинув подбородок. Как был в трусах. Со стороны, наверное, это выглядело забавно.

Кроме штурмбанфюрера Бюркеля, на этот раз уже в форме соответствующей званию и ещё одного незнакомого офицера, передо мной стоял Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС.


Глава 3. Головокружение.

Жестом пресекая мой взволнованно-косноязычный и неуместный рапорт, Гиммлер оглянулся на незнакомого мне сопровождающего его офицера и желчно спросил: «Тут же дышать нечем, у вас что, вентиляция неисправна?»

Незнакомый оберст, я только сейчас рассмотрел погоны, принялся что то сбивчиво объяснять, но рейхсфюрер прервал его: «Разберитесь, устраните, а пока переведите его, в другое помещение».

— «Одевайтесь, обершарфюрер, поговорим с вами снаружи. На воздухе.» — обратился он уже ко мне и не дожидаясь ответа, вышел в коридор.

Я начал торопливо одеваться, причем подававший мне одежду Кох, оглядываясь вслед вышедшим офицерам прошептал доверительно: «Приехал, неожиданно, рано утром! У нас тут настоящая паника!»

Гиммлер постарел и выглядел очень усталым. Сколько я себя помнил, всегда видел его фото в газетах и в хронике перед фильмами в кинотеатрах. Но там конечно всё ретушировалось. В тысяча девятьсот сорок втором, зимой, когда отец был представлен Фюреру в числе других русских офицеров, он взял нас с мамой с собой в Бергхоф. Официальная часть проходила в Берлине, а потом Гитлер позвал русских союзников, которых наградил в Рейхканцелярии германскими наградами, к себе в Баварскую резиденцию, неофициально, с семьями у кого были. Там я впервые увидел первых лиц Рейха в живую, в том числе и Генриха Гиммлера. Потом он приезжал к нам в Пруссию на выпуск курсантов спецшколы. Была грандиозная суматоха и я видел его издали когда он выступал перед нами и преподавателями. Толково и интересно говорил, кстати сказать. И вот сейчас моя первая встреча с ним наедине, глаза в глаза. Мы стояли на неприметной снизу площадке — карнизе среди утёсов огороженном поручнями, на который вела дверь из небольшого коридора в который нас поднял на лифт.

Признаться, я оробел когда он попросил рассказать что со мной произошло. Не то что бы был глава СС строг и груб, наоборот, он показался мне отечески мягким в общении, с какой-то затаённой, глубоко запрятанной болью в сердце. Но всё же это был глава СС, и вопрос который он задал, требовал изложить слишком многое, уместив это в очень сжатый рассказ. Рассказ или рапорт, скорее рассказ. Я понял его правильно. Я не стал докладывать о аварии, гибели напарника, многочисленных пережитых событиях. Горный ветер, свежий, с неким неповторимым ароматом, трепал мои отросшие волосы и старался разбойным посвистом заглушить мои слова. Я как мог, сбивчиво и наверняка слишком бестолково описал изменения своего внутреннего мира, вновь обнаруженные в себе способности, то как я смог связаться с родным миром, о своих находках на острове посреди тех смоленских болот, наконец, упомянул, как навёл жути на тамошних большевиков и заодно на своих спасителей.

Рейхсфюрер слушал внимательно, облокотившись на поручень ограждения, не перебивая, хотя я понимал, с каждой фразой покидавшей мои уста у него рождалось всё больше вопросов. Когда я умолк, он повернулся ко мне, некоторое время молчал, сложив руки на груди и пристально всматриваясь в меня из-за стёкол круглых очков. Потом произнёс негромко, видимо непроизвольно дав прорваться наружу своим мыслям, не понятую мной в тот момент фразу: «Неужели, она была права, это было о нём?» Но тут же прервался и обратился уже ко мне: «Вы были правы, камрад Кудашев, то что будет в ваших рапортах, не предназначено даже для узкого круга. Отныне, вы будете подотчётны лично мне. Профессор Вигманн, был среди отряда эвакуировавшего вас, стало быть, он в курсе происходившего. Я назначу его старшим в группе, которая… будет работать с вами. Его и штурмбанфюрера Бюркеля, это человек рейхсканцлера. Всё что вы напишите и скажите, ляжет на стол Гейдриха и мой».

Мой вопрос, о том, как долго я просижу словно горный тролль в этих пещерах, там и не слетел с языка. Я понял, что Гиммлер и сам этого не знает. По крайней мере, мои родные больше не ждут известия о моей смерти или пропажи без вести. Мы вернулись в горные недра, рейхсфюрер простился со мной вполне тепло, я позавтракал и началось…

Какие-то медицинские тесты, иные были мне знакомы, а ещё больше оказалось схожих с работой алхимиков. Карл Вигманн с горящими от нетерпения глазами появился на следующий день и сразу взял меня в оборот, покоя совсем не стало. Профессор был свидетелем всего происходившего при спасательной операции и в отличии от местных, задавал такие вопросы, на которые ответить было далеко не просто. Я давно ломал голову над тем, что был обязан доложить, и о чём стоило умолчать. Нелёгкий выбор. Достаточно один раз попасться… не на лжи вовсе, а на том что я о чём то недоговариваю и все подозрения в отношении меня, вспыхнут с новой силой. Впрочем я этот момент я себе кажется льстил, никуда эти подозрения не делись. Не знаю о чём инструктировали солдат охраны, но часто я ловил на себе странные взгляды. Как на какую то опасную диковинку из зоологического сада, а то и вовсе как на доктора Калигари или Носферату, из старых фильмов.

Я решил рассказать всё. Вернее почти всё. И наверное это было самое верное решение. Вот только к услышанному, оказались не готовы ни профессор Вигман, ни другие посвящённые в мой случай учёные. А по тому, как профессор менялся в лице и резво бегал звонить кому то по телефону, и самое высокое начальство. Я уже потерял счёт дням, когда самые скрупулёзные допросы сменялись медицинскими тестами, забором анализов и ещё какими-то опытами со мной. По крайней мере крови с меня выкачали за это время никак не меньше полутора литров. Ещё два раза я подробно описывал всё свою жизнь до того злополучного полёта, и четыре раза, со всеми подробностями то что произошло в ходе полёта и до возвращения в наш мир.

Свободного времени почти не оставалось. К ночи, часто, еле хватало сил добрести до своей кровати и казалось к тому времени, как голова моя касалась подушки, я уже спал. Комната, в которой меня окончательно поселили, оказалась лучшей из всех трёх. Только окон по-прежнему не было и расположена она оказалась где то в глубине горы. Лифт, по крайней мере спускался туда почти минуту. Для нас двоих это вырубленное в скале помещение примерно пять на семь метров, оказалось вполне комфортным. Две удобные полутора спальные кровати, вовсе не казарменные металлические койки, два письменных стола, деревянные шкафы с намёком на роскошь, и даже книжный шкаф с книгами. Но признаться, я за всё время даже не посмотрел на их корешки, просто не было ни времени, ни желания узнать из чего состояла эта малая часть библиотеки «Альпийской Крепости».

Моим постоянным соседом по комнате стал ротенфюрер Кох. Некоторое время, оба мы чувствовали неловкость, я его воспринимал как конвоира и охранника, а он меня… по крайней мере весьма опасливо поглядывал первое время в мою сторону. Но уже через два дня, не смотря на приличную разницу в возрасте, а ему было уже сорок два, я звал его Фрицем, а он меня Юргеном. Мы как то быстро нашли общий язык. Кох, жилистый, с меня ростом, бывалый вояка с грубыми, словно рублёными чертами лица, оказался интересным собеседником. Когда то давно, в мирной жизни, он собирался стать школьным учителем и даже успел немного поработать в школе. Скорее по складу характера и интересам, а не по образованию, Фриц обладал отменной эрудицией и кругозором. В общем, мы отлично поладили. Как я и подумал в первую нашу встречу, его нашивка ротенфюрера, была чистейшей фикцией. Конечно он был офицером и не из простых. Но эту тему мы не обсуждали, всё же он провожал меня и находился при мне на всех экзекуциях, которые «белые халаты» во главе с профессором Вигманом надо мною проводили. А раз он всё видел и слышал, значит, ему вполне доверяли. На службе он никак не меньше 12—15 лет и явно давно перешагнул чин обер-ефрейтора. И это даже не принимая во внимание награды на его куртке. А они о многом говорили, ленточка железного креста 2 класса, во второй петлице, Железный крест 1 класса на кармане слева, общевойсковой знак «За атаку» и серебряный нагрудный знак «За ранение».

Но ротенфюрер, пусть будет ротенфюрер, подумаешь…

На десятый или одиннадцатый день, я уже путался во времени, после завтрака мы с Кохом поднялись на лифте к лабораториям и шли по коридору. Свернув за угол, я чуть не столкнулся с ещё одним военным. У меня буквально отвисла от неожиданности челюсть. Это оказался, чуть было не ставший мне шурином Арво Сакс, за прошедшие два года ставший уже оберштурмфюрером эстонского легиона. Но каковым было моё изумление, когда за его спиной я увидел поражённую не меньше меня, Вилме. Его сестрица, в эффектном синем жилете, белой блузке и облегающей, тоже голубой юбке чуть выше колен была хороша. Она всегда умела себя подать! Мы крепко обнялись с другом, Арво шепнул мне на ухо: «Держись брат!» А какой то незнакомый офицер, шедший с ними, вовсю распекал моего сопровождающего за то что мы шли в это время именно по этому коридору. Конфуз да и только…

Само собой, пообщаться нам не удалось так и разошлись, они куда-то вглубь базы по коридорам, а мы в столовую. Уже у поворота я обернулся, и Вилме будто почувствовав это замедлив шаг, чуть повернула голову и махнула мне рукой.

Как много оказывается можно теперь узнать, только обнявшись с человеком. Арво успел повоевать в Африке, стать кавалером эстонского Орлиного креста III степени, получить вторую степень германского креста «За военные заслуги» и поймать английскую пулю в бедро. А Вилма… Ох и кобель я всё же! Сразу нахлынули самые нескромные воспоминания! Ну да ладно, дело прошлое. Красотка Вилме, полгода назад вышла замуж за богатого отпрыска местного магната, занимавшегося добычей и переработкой горючего сланца в Эстонской республике.

В столовой, Фриц попытался меня разговорить, но видя, что я отвечаю невпопад явно витая, где то в своих мыслях, оставил меня в покое. Вот так встреча. А по мне глубоко копают! Описывая свою жизнь до того полёта, я вскользь упомянул про поездку пару лет назад в Эстонию, встрече с бывшим сослуживцем по спецшколе и его сестрой, и вот тебе… Так запросто притащили их сюда, в Баварские Альпы! Интересно, что наговорит про меня Вилме, помнится, расстались мы отнюдь не друзьями.

Прошло с полгода, и я случайно узнал от Вигмана, что никакой случайности в «случайной встрече в коридоре» не было. Ещё один тест. На человечность. И вроде как я его прошёл. И да, кстати, Вилме оказалась вполне достойной уважения молодой женщиной. Ничего плохого и лишнего про меня, от неё не услышали. Дай ей Боги, счастья и удачи в жизни!



Всё имеющее начало имеет и конец. И хорошее и плохое. Я уже потерял счёт дням в своей роли подопытного пещерного тролля. Календаря в нашей с Фрицем комнате нет, нет окон и нет смены дня и ночи. Отбой, подъём, принятие пищи, время от времени спортзал, ежедневно на 30 минут подъём лифтом на горный балкон подышать свежим горным воздухом. И нескончаемые тесты, перемежающиеся процедурами и анализами. И вот я лежу, утром, закинув руки за голову и лениво пялясь в потолок, пытаюсь восстановить ход времени. Пытаюсь разобраться во времени с помощью наиболее ярких воспоминаний. Разговор по телефону с отцом, приезд Гиммлера, потом появился профессор Вигман, бестолковый медицинский техник постоянно не попадающий иглой в вену, центрифуга после которой меня дико тошнило, трясущиеся руки, побелевшие, как их халаты лица окружающих и вытаращенные глаза когда я используя силу голоса произнёс пару слогов на праязыке, колоноскопия… чёрт, там то что они искали?!

По всему выходило, что август уже закончился и сейчас первые числа сентября. Начало осени, моё любимое время года. Когда ещё по-летнему тепло, ярко светит солнце, но в воздухе уже чувствуется начало увядания, как то особо пахнут зелёные ещё травы и нетронутая покуда осенней желтизной листва деревьев.

— «Я думал ты уже встал» — Фриц Кох, выходит из душа обвязанный по бёдрам полотенцем и словно намокший под дождём пес трясёт коротко стриженой головой. Через двадцать минут мы с ним уже уплетаем яичницу с беконом и запиваем хорошим кофе бутерброды с маслом. Аппетита никакого, ем потому что есть нужно. Отчего то дико захотелось жаренной картошки на сале, которую готовил Василий Лопатин. Андреич, Сергей, Лена, Машенька… Другой мир. Вдруг заползла холодной скользкой змеёй в мозг мысль, а были ли они? Не тягостная ли то бредь, всё случившееся со мной? Может я просто попал в аварию и крепко приложился головой? Я совершенно потерял голову. Начало осени, которой я грезил лежа утром на кровати, сейчас у них, в Чернево, в Смоленске. А я с беднягой Ролле вылетал на задание в начале июня, значит… тут сейчас июль или август.

Прошло привычные после завтрака полчаса, потом ещё полчаса и ещё. Похоже сегодня без тестов и процедур. Никто более не горит желанием заглянуть мне в гортань, залезть в задницу и выкачать ещё толику крови. Я тревожно посматриваю на Фрица, а он на меня. Мы сидим в небольшой комнате, где проводили время между всеми этими экзекуциями и лениво двигаем фигурки на шахматной доске. Автоматически, не обращая внимания на саму игру, что бы хоть чем-то занять руки и головы. Особенно головы. Удалось убить время до обеда. Что я ел на обед, даже не понял. Люди в столовой и коридорах базы о чём-то говорят меж собой, бестолково снуют, будто потеряв ко мне весь интерес. Но я чувствую, я отлично чувствую на себе их взгляды их эмоции, даже обрывки мыслей. Это можно сравнить с удушьем, всё более явным и тревожным.

После обеда стремительно пролетели ещё полчаса на скальном балконе. Порывистый ветер, очень сильный сегодня, какой то промозглый и совсем не летний. Но лучше этот ветер, чем опять стены из окрашенного бетона, деревянных панелей или стерильная белизна лабораторий.

Первое что бросилось мне в глаза в нашей дневной комнате, кто то принёс и положил стопку газет на стол, пока мы проветривались. Я сразу понял, что можно перелистнуть эту страницу жизни. С тестами, анализами, проверками и неопределённостью. Наконец то! Мы с Фрицем жадно набросились на газеты. «V;lkischer Beobachter», «Der St;rmer», «Der Angriff» «Morgenzeitung», «Frankfurter Zeitung», «Berliner Illustrierte Zeitung», журналы «Signal» и «Deutsches Leben». Первое что я увидел это даты. Журналы были июньские, а все газеты, вряд ли свежие, скорее вчерашние — 02 августа 1956 года. За последний месяц — полтора ничего грандиозного не произошло. В стране и мире, но не в моей жизни. Война продолжается, Германия и союзники продолжают давить плутократов со всей их пархатой закулисой. Бои в Африке и Латинской Америке. Продолжается гражданская война в Индии между пробританскими силами, примкнувшими к ним североиндийскими мусульманами против индийских националистов «Азад Хинд» и вооружёнными силами Национальной армии. Имперское правительство России, продолжало переговоры с Дальневосточной республикой и похоже было, что дело наконец сдвинулось в сторону объединения.

После ужина, когда неопределённость моего положения уже начала вызывать беспокойство, в нашу комнату заглянул Карл Вигманн. Он молча прошёл и сел за стол, устало опершись спиной о стену. Профессору эти дни дались нелегко. Я, предмет его научных интересов, только сейчас обратил внимание на бледность, следствие безвылазного сидения в бункере и мешки под его глазами. Вряд ли у него, в отличии от нас было время выходить проветриться на горный балкончик.

— «Спешу вас обрадовать, Юрген! Завтра утром возвращаетесь в часть на Гельголанд.» — его голос был донельзя усталым, но в глаза, по прежнему горели миллионом незаданных вопросов. Наверняка будь его воля, я бы провёл в Альпийской крепости» если и не всю оставшуюся жизнь, то уж точно несколько долгих лет.


Глава 4. Железный крест

Плац был не просто чисто выметен, он сиял. Сияли трубы духового оркестра в руках солдат с «ласточкиными гнёздами» на плечах. Сияли орлы в навершиях развёрнутых знамён, сияли парадные сабли, взятые на плечо офицерами. Сияли лица солдат. Три колонны, лётного состава, техников и охраны, затаили дыхание, провожая взглядами сходивших с трибуны офицеров.

Парад… Только в строю, чувствуя локоть товарища и держа равнение в шеренге можно полностью проникнуться этой старой военной традицией. Что парад для гражданского человека?! Странная, глупая традиция, когда одетые в единообразную форму, не обязательно военные люди, идут в ногу, подчиняясь такту диктуемому военным оркестром или просто барабанщиком. Не понять это тому, кто никогда сам не чеканил шаг в парадной колонне, в тот миг, когда сердце наполняется невыразимым чувством торжества и единении с товарищами. Все армии мира, проходят парадным маршем, но наверное только немцы, возвели парад в какое то невыразимое другим народам, особенное торжество духа. Со времён Фридриха Второго Великого, с его прусским печатным гусиным шагом скоростью 75 шагов в минуту. Не одна армия мира не имеет столько военных маршей, которыми гремит медь духовых оркестров!

Все эти чувства единения, гордости и невыразимого восторга переполняли меня, да так что я чувствовал слёзы на горящих румянцем щеках и не стеснялся своих чувств. Только что, я и ещё полдюжины солдат и унтер-офицеров вышли из строя и замерли шеренгой посреди плаца, впереди своих товарищей. Оберфюрер Рейс в парадном мундире с обнажённой саблей у правой ноги, сопровождал к нам от трибуны группу офицеров во главе с группенфюрером Вальтером Вюстом, руководителем «Аненербе».

Вот они рядом. Вюст остановился у правофлангового, что то говорит ему, шарфюрер Кауфман отвечает, но у меня от волнения звенит в ушах, я ничего не слышу. Группа офицеров ближе, ближе, ещё ближе и вот группенфюрер Вюст останавливается передо мной и пристально глядит мне в лицо.

— «Обершарфюрер Кудашев… — докладывает Рейс и запинается, но через мгновение всё тем же уверенным и твёрдым голосом продолжает, — выполняя особое задание командования, получив ранение при аварии хронолёта, сумел получить сведения особой важности и доставить их в расположение германских войск, вступив при этом в бой с превосходящими силами противника».

— «Как вы себя чувствуете, оберфюрер? Я слышал, вас сильно потрепало. Готовы к несению службы?» — участливо поинтересовался Вюст, осматривая меня чуть склонив голову, пытливо, с интересом, словно диковинного зверька в зоопарке.

— «Так точно, господин группенфюрер!» — гаркнул я в ответ, что есть силы выгибая спину и прижимая кисти полусогнутых рук к бёдрам.

Вюст удовлетворённо кивает мне и чуть поворачивается в сторону, незнакомый офицер подаёт ему в руку коробочку, он достаёт из неё что-то, и чуть помедлив, словно примеряясь, закрепляем мне на левом нагрудном кармане.

Отступив на шаг назад, он вскидывает руку: «Хайль Гитлер!». Я чуть срывающимся голосом отвечаю ему тем же. Чуть скосив глаз налево, чувствую, как замирает сердце. Я теперь кавалер «Железного креста» 1 класса, так же как у отца и когда то деда.

По команде, мы возвращаемся на свои места в строю и оркестр, повинуясь взмаху тамбурмажора нашего военного капельмейстера, грянул «Preu;ens Gloria».


В часть на Гельголанд я вернулся вчера, ближе к вечеру. С утра, перед отлётом из «Альпийской крепости», профессор Вигман имел со мной ещё один очень серьёзный разговор. Вновь я подписывал бумаги о неразглашении и тому подобное. И Вигман и я имели самый при этом серьёзный вид, но оба понимали, что это не более чем глупая формальность. Я побывал в такой передряге и узнал столько, что для сохранения секретности, следовало меня убить, но раз не убили, то выходит, доверяли. Но без знаменитой немецкой бюрократии, никуда. Но формальность, формальностью, а когда старый, вновь ставший пассажирским Не-111, сел на аэродроме нашей базы, словно приливная волна на берег, стремительно прокатился слух о моём возвращении. Я не успел опомниться, как оказался в окружении гомонящей толпы товарищей и к зданию штаба меня практически донесли на руках. Я доложил дежурному офицеру о прибытии, оказался заключённым к крепкие объятия оберфюрером Рейсом, а потом, уже на выходе во двор глядя в горящие любопытством глаза пилотов, техников и инженеров остановился в растерянности.

Их эмоции просто били мне по мозгам, до головной боли, до темноты в глазах, до тошноты. Я не винил их, по сути, я вернулся из небытия. Я был первым за всю историю эксперимента с параллельными мирами, кто потерпел аварию в чужом, неизвестной рукаве реальности, затерялся где-то «среди дерьма динозавров» и не смотря ни на что, умудрился вернуться назад. Врать им не пришлось, все они знали, чем мы занимаемся, но вот правды, даже полуправды, я рассказать не имел права.

Спас меня вновь шеф.

— «Смирно!» — раздалась команда позади.

Рейс прошёл ко мне по стремительно образовавшемуся среди застывших фигур солдат, проходу и подтолкнул меня в сторону казармы.

— «Камераден! Вы что, решили добить моего пилота? Сделать то, что не удалось большевикам? Думаю вечером, он вам расскажет то что сможет, всем, а не каждому по отдельности. Вы все знаете особенность нашей службы, даже я не смогу знать всё, но обещаю, что он сможет, расскажет! А теперь… Все по местам согласно боевому расчёту! Кажется, давно мы не устраивали учений по обороне базы от атаки диверсионной группа противника!»

До казармы я шёл вместе с оберфюрером, торопливо рассказывая, о более чем двухнедельном заточении, проведённом в «Альпийской крепости». А после ужина, всё же пришлось рассказывать о случившемся, о судьбе бедняки Ролле, о том, что я повидал и как выбрался. Большая комната предполётных инструктажей не смогла вместить всех желающих. Поэтому в столовой сдвинули столы вдоль стен и наверное все свободные от службы сотрудники базы заполонили зал.

— «Товарищи! Я не смогу рассказать вам всего! — начал я, до этого обсудив с начальником Базы, а перед этим, с утра с профессором, то что смогу поведать сослуживцам, — но я понимаю, что в моём положении, может оказаться кто то из вас, поэтому постараюсь подробно описать что произошло…»

Что уж там, положа руку на сердце, рассказ мой, лишённый описания ряда очень важных деталей и событий, оказался нескладным и довольно бестолковым. Я иногда запинался, с трудом подбирал выражения и был кажется, весьма косноязычен. Да и как можно было описать происшедшее со мной, не упомянув странного Лопатинского кота, болотных жителей, и метаморфоз происшедших со мной. Но про кота — хранителя семейства Смоленских лесных затворников, я даже в «Альпийской крепости» не упомянул. Но про болотный остров с остатками загадочных строений, рассказывать сослуживцам накрепко запретили уже по прибытии.

Уже заполночь, Рейс приказал расходиться и ошарашил всех, что сегодня в части ожидается приезд высокого командования во главе с начальником «Аненербе» и непосредственно нашего куратора группенфюрера Вюста. Времени остаётся всего ничего, а парадная форма, по его словам, должна будет сиять на нас, как только что отчеканенный рейхспфенниг.

Парад, награждение, торжественный марш, потом праздничный обед, продолжили чествование награждённых. Но я выпив кружку пива, лениво жевал обжаренную колбасу, отстранённо кивая на здравицы под крики «Hoh!» и «Sieg Heil». Перед застольем я имел разговор с группенфюрером Вюстом, в присутствии Рейса и профессора Вигмана. Жизнь моя очередной раз делала резкий поворот. Собственно вполне ожидаемый. В «Альпийской крепости» всё время я старался загнать эти мысли куда-то вглубь подсознания. Наивно было полагать, что после всего со мной происшедшего, всё останется по-прежнему. Будет новый пилот, опять вылеты в подпространство, среди причудливой мешанины цветных струн лей-линий и новые задания. И вот наконец я убедился, что возврата к прежней, привычной жизни не будет.

— «Ещё раз поздравляю, обершарфюрер, с высокой наградой! Вы заслужили её, проявив мужество и отвагу достойную верного сына Германского Рейха! Мы с вами, несомненно, увидимся ещё не раз, а пока… — группенфюрер сделал паузу, повернувшись к Рейсу, — завтра вы получите от своего командира документы на двухнедельный отпуск. Проведите его с семьёй, а потом проследуете к новому месту службы!»

Я не спросил про это новое место службы, только потому, что вытянулся по стойке смирно, перед командующим. Но он неторопливо прошёл к окну штаба, и некоторое время молча смотрел в него. В кабинете Рейса повисло неловкое молчание. Оберфюрер переглянулся с профессором Вигманом. По их лицам я понял, что новость о моём «новом месте службы» для офицеров, такая же неожиданность, как и для меня.

— «Вы, камрад Кудашев, стали очень ценной и значимой фигурой, — прервал наконец молчание группенфюрер, — служба в должности унтер-офицера на этой базе, для вас вчерашний день! После отпуска вам надлежит прибыть в юнкерскую школу СС в Бад-Тельце, но что-то мне подсказывает, что и эта ступень для вас слишком низка. Но… правила, есть правила!»

— «Профессор, проводите меня» — сказал он Вигману и кивнув оберфюреру Рейсу не оборачиваясь направился к выходу. Начальник базы последовал было за ним, но Вигман, сделав ему чуть заметный знак рукой, вышел за Вюстом. Рейс, поняв, что он будет лишним, остался в кабинете со мной.

— «Вот так новости, Кудашев, — он развёл руками, обращаясь ко мне, — впрочем, я бы удивился, не случись чего то подобного!»


Группенфюрер с профессором Вигманом, молча дошли до чёрного «Хорьха», сопровождаемые понятливым адъютантом, отставшим от них на добрых дюжину шагов. Оба, будучи больше учеными, чем военными, кроме всего прочего давно друг друга знали и без посторонних были на «ты».

— «И как он тебе?» — спросил Вигман, не уточняя о ком речь, было и так ясно.

Вюст остановился у машины, достал портсигар и с рассеяным видом стал хлопать себя по карманам. Вид у него был отсутствующий и профессор, по-

давая ему свою зажигалку, подумывал уже повторить вопрос. Но жадно затянувшись и пустив клуб ментолового дыма, группенфюрер ответил.

— «Знаешь… я читал все твои отчёты Карл, и если бы я не знал тебя почти двадцать лет, я бы не поверил, что там говорится о этом парне! Видно, что ему крепко досталось, и не только там, куда он попал, но и по возвращению. Дай тебе волю, ты бы со своими фанатиками-коновалами, его наизнанку вывернул».

— «И тем не менее, всё так как я писал. Там, в ином рукаве, у большевиков, он нагнал на нас жути, а уж на местных и того подавно. А в Альпах, стоило ему произнести несколько слогов на протоязыке, резонанс был такой, что вся стеклянная лабораторная посуда потрескалась или раскололась, выжгло все видеокамеры и скрытые и те, которыми мы его снимали открыто.

— «Ты уверен, что он не опасен?» — прямо спросил Вюст.

— «Вальтер… Я знал его до этого, полёта, и провёл с ним последний месяц. Он изменился. Скорее слово „изменился“ тут не подходит. Более подходящим станет — переродился. Вопрос в кого… Инициация на лицо. Он уже не прежний Юрген Кудашев. Но я ему верю, кем бы он ни был. Я видел его там, я видел, что он остался человеком. Со всеми человеческими качествами. Но границ сил, которые он обрёл, мы до сих пор не знаем. Но он не враг. Более того, у меня просто не хватает слов описать всех перспектив, которые я с ним связываю! А тут, как гром с ясного неба, эта новость о переводе его в военное училище! Зачем?! Почему?!»

Группенфюрер, погасил сигарету, убрал по старой привычке окурок в специальное отделение портсигара и взялся на ручку задней двери автомобиля: «Карл, ты знал моё первоначальное мнение о нём. Я считал что он опасен. Очень опасен и именно потому что непредсказуем. Но во многом благодаря тебе и Рейсу, который был весьма настойчив в своей симпатии к этому парню, пожалуй стоит признять свою не правоту. Живым Кудашев принесёт больше пользы Германскому Рейху, чем мёртвый».

Профессор отвёл глаза, поморщился и подумал потирая переносицу: «Если… если бы у нас, получилось его убить. И будь милостиво к нам Провидение, если бы он уцелел…»

— «И ты даже не представляешь у скольких людей планы на этого молодого унтер-офицера! — продолжал руководитель „Аненербе“, не обративший внимания на гримасы Вигмана, — одно точно, перевод в Бад-Тельце всего лишь, благовидный повод убрать его отсюда, с минимум вопросов у персонала базы. Но это информация только для тебя и Рейса, для всех — Юрген Кудашев, отправится за погонами унтерштурмфюрера в юнкерскую школу».


Утром, меня, получившего все необходимые документы на отпуск, провожали к самолёту, все кто только мог. Я жал крепкие руки, обнимался, старался запомнить лица и глаза людей, с которыми бок о бок я служил более двух лет. Куча добрых пожеланий, надежды встретиться вновь, звучавшие впрочем, довольно фальшиво, наивные и простодушные люди у нас в части как то не приживались.

Отпуск пролетит и что потом? Признаться в мои планы, вовсе не входило терять доступ к системе пространственного-временного перехода и нашим хронолётам. Обещая Маше вернуться за ней, в тот момент, там, в другом мире, это казалось мне таким очевидным, правильным, что я был полон решимости добиться такой возможности. Но я понимал, ни оберфюрер Рейс, ни профессор Вигман и пожалуй даже посетивший нашу базу группенфюрер Вюст, мне помочь не могли. Нужен был уровень повыше, много выше. Ещё вчера, Рейс поведал мне, что все вылеты на ««VRIL-Jager3» оснащённые хрономатрицей, строжайше запрещены до особого распоряжения. Ещё он намекнул, что это «особое распоряжение», будет приниматься на самом верху Рейха.

Научно-исследовательский центр «Н» на Гельголанде, располагал своим небольшим аэродромом, Сто пятьдесят километров до аэропорта Фульсбюттель в Гамбурге, мне предстояло лететь на старом Fieseler Fi 156 Storch С-3, потом на поезде в Тюрингию. Но когда я уже пожав руку и выслушав напутствие Рейса лез в кабину, планы мои стремительно поменялись. Я не поеду домой. Вернее поеду, но не сразу. Я хочу видеть отца! Нам было что обсудить, к тому же он теперь был в курсе моей службы и происшедшего со мной во время последнего вылета. Конечно, далеко не всё он знал, да и руководство Рейха, было вовсе не заинтересовано делиться совершенно секретной информацией с высокопоставленным военным, хоть и союзной, но иностранной державы. Ещё во время полёта, я прикрыв глаза сделав вид что задремал, понял, где сейчас папа. Хотя каких то экстрасенсорных, сверхчеловеческих способностей и не требовалось. Посольство Российской империи находилось в Магдебурге. И если рейхсканцлер Германского Рейха не имел постоянно резиденции после уничтожения Берлина, по российский посол давно обосновался на Берингштрассе в Магдебурге. Если повезёт в воинской кассе с билетом на поезд, то к вечеру буду в Магдебурге. Жаль, нет вариантов с автомашиной. Немецкий автобаны сократили бы путь до трёх часов. Ну поезд, так поезд.

На вокзале мне повезло. Оказалось, что поезд через Ганновер и Брауншвейг, идёт до Магдебурга, всего четыре часа. В военной кассе, дежурный обер-лейтенант с усталым лицом, внимательно просмотрев мои отпускные документы и передал их улыбчивой, чуть пухлой, Wehrmachthelferinnen в сером однобортной кителе с кокетливо заломленной набок пилотке. Девушка, заинтересованно осмотрев молодого унтер-офицера СС с Железным Крестом и чёрным нагрудным знаком «За ранение» томно вздохнула, передавая мне через окошко мои документы с вложенным туда билетом. На мгновения наши руки соприкоснулись и я меня словно ослепила вспышка, как бывает когда смотришь в небо и из за облака неожиданно выглядывает солнце. Её зовут, Герда, а жениха Отто. Он служит в Кригсмарине, акустиком на подводной лодке. Через неделю, их лодка вернётся в Вильгельмсхафен. Не знаю зачем, наверное, в ответ на её улыбку, я прошептал чуть слышно: «Всё хорошо, Герда, через неделю их лодка вернётся домой…»

Я повернулся и вышел из вокзальной комендатуры, а Герда долго, округлив глаза и приоткрыв рот, смотрела мне вслед, потом вдруг залилась слезами. Две другие девушки из вспомогательной службы бросились было к ней, не понимая пока, что это слёзы счастья. Последние четыре месяца, после того как она узнала о своей беременности, более всего Герда боялась что ребёнок не увидит своего отца.

Я улыбаясь шёл по платформе. Скоро полдень, Чисто выметенная, словно отмытая платформа вдоль кирпичной стены с лепниной поверху. Огромные окна-витражи вдоль всего второго этажа. Над большими, двустворчатыми воротами в здание вокзала, под раскинувшими крыльями имперским орлом со свастикой — 1951, год постройки вокзала. Старое здание, как я припоминаю, почти полностью было разрушено при бомбёжках и отстроено заново. Улыбчивые, люди со своими житейскими, такими далёкими от войны делами. Ставший почти мирным, тыловой немецкий город. Со стен спускались чуть шевелящиеся на тёплом, сентябрьском ветерке с моря, двойные полотнища флагов. Один имперско-партийный, красный со свастикой в белом кругу в центре и второй тоже красный со стилизованным белым замком с тремя башнями. Флаг Вольного ганзейского города Гамбурга. Идиллию дополняла какая то лёгкая музыка, в меру громко льющаяся из динамиков на стенах вдоль всего здания вокзала.

Вспомнился вдруг автовокзал Смоленска, напротив которого на невзрачной пятиэтажке вовсю ширь здания тянулся кумачовый транспарант с белыми буквами: «Решения XXV съезда КПСС выполним!» Что за съезд, какие у него решения я так и не узнал, о чём ни капельки сейчас не жалею. Провались он пропадом, вместе с КПСС!

Вдруг нахлынуло чувство тихой, перехватывающей дыхания радости, почти восторга! Я дома! Следи родных мне людей! Я представил себя со стороны и улыбнулся. Стоит целый кавалер «Железного креста» в выходной форме унтер-офицера СС с шевроном «Одал» на рукаве и небольшим чемоданчиком, явно отпускник и улыбается во всё лицо со шрамом. Да, улыбаюсь! Всему миру, свету солнца, свежему запаху йода и морской соли, тёплому ветерку с залива! Я дома! Среди своих!

Только многие мужчины на платформе в военной форме, в большинстве своём, моряки и технический состав люфтваффе. Кто-то под руку с женщинами. Вот Funker — рядовой связист, молодой солдат, наверняка в отличии от меня — уже возвращающийся с отпуска. Он плотно взят в окружение семьёй. Грузный, напыщенно гордый сыном отец в шляпе с пером и с большими усами. Наверняка тоже служивший с начала войны и вернувшийся домой, к семье, в ходе компании по демобилизации старших возрастов. В нём, по манере держаться, издали чувствовался немецкий унтер-офицер. Он и сейчас, с ног до головы окидывал сына строгим взором, но в глазах светилась гордость и отеческая любовь. Кто служил сам, тот поймёт. С таким видом ротный фельдфебель на построении, осматривает строй своих солдат, хмуря брови и кривя рот, но с удовольствием отмечая в душе: «Эх, мои то, какие бравые молодцы!» Мать, в отличии от мужа худенькая, остроносая с заплаканными глазами, держит за руку белобрысого мальчонку лет трёх, в шортиках с помочами, оживлённо крутящего головой и что то лепечущего, дёргая мать за руку и указывая пальчиком на тепловоз стоящий на соседних путях. Матери не до младшего, сердце болит за старшего, уезжающего на войну. Она что то шепчет молодому солдату, то и дело, косясь на мужа, то поправляет ему воротник, то стряхивает какую то, только ей видимую пылинку с рукава кителя. Средний брат, в форме юнгфолька, так же, искренне гордый братом как отец, только без пивного животика. Давно ли я сам был таким восторженным юнцом?! А это сестрёнка, уже не девочка, а скорее юная девушка, обещающая в ближайшие годы расцвести в настоящую красавицу. Не в форме, а в простой блузке и юбке, чуть ниже колен, но со значком BDM на груди. Юная фройляйн, не столько провожает брата, сколько стреляет глазками по сторонам, на молодых мужчин в форме.

Вот неспешно идёт по перону под руку пара. Офицер артиллерист, гауптман, лет тридцати пяти, чуть прихрамывает, припадает на правую ногу, с болезненным желтоватым лицом, под руку с женой. Цвет лица — визитная карточка Африканской кампании с её малярией. И верно, вот на обшлаге кителя чёрно-белая африканская нарукавная лента. Жена — хорошо одетая, стройная дама, немного моложе супруга, в косынке на пышных тёмно-русых волосах. Она настойчиво говорит ему что-то, пристально глядя в глаза, нет-нет оправляя обтягивающую аппетитные формы юбку. Всем своим видом олицетворяет беспокойство и тревогу. Офицер молча кивает её словам, взгляд, обращённый на супругу, полон нежности и любви. Я даже могу представить, о чём она ему говорит. Что бы берёг раненую ногу, негодует, что он сам попросил выписку из госпиталя, хотя нужно было ещё неделю, а то и две, лечиться. Ей не понять мужа-офицера. На фронте у него вторая семья, его товарищи, связь с которыми скреплена кровью и общим великим делом. Хотя, скорее всего, он уже не вернутся в Африку. Получит назначение, в артиллерийскую часть на территории Рейха. Нужно передавать свой богатый боевой опыт новому поколению, которое свернёт шею англо-американской плутократии и их пархатым хозяевам.

Когда же закончится эта проклятая война!?

До подачи поезда на посадку было ещё полчаса и вдруг страшно захотелось кофе. И как я обходился без него там?! Там… Там где остались Сергей с Леной, Василий Лопатин и Маша. Защемило грудь острой тоской. И вот уже нет прежней улыбки и желания обнять весь окружающий мир. Вот уже ветер с залива не кажется ласкающим лицо… Маша, Машенька, любимая. Я вдруг почувствовал, что тоска по далёкой любимой, имеет и физиологическую причину. Опять вспомнил ямочки на щеках улыбчивой служащей протягивающей мне документы с билетом на поезд, поймал восторженный заинтересованный взгляд девушки-подростка провожающей на перроне брата, ещё раз глянул на обтягивающий голубым атласом зад и крепкие голени подруги артиллериста и резко зашагал в вокзальное кофе, надеясь успеть выпить чашечку кофе.

Я успел выпить кофе, как раз в тот момент когда дежурный Deutsche Reichsbahn, с загнутым и скреплённым булавкой правым рукавом форменной куртки ударил левой рукой в станционный колокол, что было не более чем традицией, потому что из станционного динамика раздался, чуть хрипя в динамике голос диспетчера: «Damen und Herren! Express Hamburg — Leipzig, kommt auf dem ersten Gleis an. Das Einsteigen wird angek;ndigt. Abfahrt des Zuges um 13.00 Uhr» (Дамы и господа! Экспресс Гамбург — Лейпциг, прибывает на первый путь. Объявляется посадка. Отправление состава в 13.00)


Глава 5. Настоящее и тени прошлого

Князь Николай Всеволодович Кудашев, русского генерального штаба полковник и военный советник при русском после в Германском Рейхе, бароне Берге, задумчиво мерял шагами кабинет. От окна, с видом на картинно-игрушечные, чистенькие и уютные традиционные фахверковые дома под красными черепичными крышами, до массивного серого засыпного сейфа и обратно. Привычка размышлять, двигаясь по мягкому персидскому ковру из угла в угол, родилась как то незаметно, само собой. Полковник даже не помнил когда. Нет, думалось неплохо и сидя за по немецки массивным, добротным столом с стилизованной под подсвечник электрической настольной лампой, парой телефонных аппаратов и папье-маше в виде бюста князя Бисмарка. Но это думалось, а размышлять, всё же лучше было на ногах и в движении.

Снедало и тревожило, непонятное беспокойство. Потому и тревожило, что непонятное. Недавно, он бы подумал, что это тревога за Юрия. После приснопамятного сна, поездки в часть, когда узнал про специфику службы сына, просто не находил себе места. Тут накладывалось и беспокойство за Эльзу. Он не мог рассказать ей о пропавшем без вести сыне, а сердце обливалось кровью от дурных предчувствий и жалости к жене. Но случилось почти невозможное. Немцам удалось вытащить Юрку, уж где бы он ни был и после неожиданного его звонка, выматывающее беспокойство и тревога, вроде отпустили. А вот, отчего-то муторно на душе вновь. И вроде как не от недобрых предчувствий, а от ожидания каких то вестей. Серьёзных. Важных. Неожиданных. И положа руку на сердце, вроде как есть мыслишки, о причине. Два дня назад, они с послом встречали срочно прибывшего из России для переговоров с канцлером генерал-полковника Локницкого. Переговоров каких то странных, для них неожиданных и спешных. Впрочем, Локницкий, немного знавший полковника Кудашева, в приватной беседе прозрачно намекнул на грядущие изменения во внутренней политике Российской Империи. О добрых, важных вестях, якобы весьма положительных, как лично для князя, так и вообще для партии «непримиримых».

Николай Всеволодович остановился, вздохнул и решил гнать нудное беспокойство самым привычным образом — рутинной, ежедневной работой. Он сел за стол и придвинул к себе стопку отпечатанных на машинке и рукописных листов с документами, требующими внимания военного агента Российской империи. Но отдаться работе, видно было не судьба.

В дверь кабинета постучали, и после привычной паузы заглянул адъютант. Кудашев удивлённо поднял голову. Обычно, в случае надобности, если кто испрашивал аудиенции или ещё по какому поводу, дежуривший сегодня штабс-капитан Зимин, звонил ему по прямой линии, а уж никак не стучался в дверь с растерянным лицом.

— «Ваше Сиятельство, Николай Всеволодович, к вам… сын!»

Кудашеву, было показалось что он ослышался, но потом он резко вскочил, да так, что завалилось назад с глухим стуком о ковёр, тяжёлое кресло, и бросился к дверям мимо чуть успевшего посторониться адъютанта.

В приёмной, на диванчике у стены замер, вжавшись в стену и выпучив глаза, какой то старичок, видно из обычных просителей. А у стола секретаря, стоял Юрка… Сын, словно стал выше и старше лет на десять. Сразу бросился в глаза шрам, справа на лице, от самого глаза, наискось до скулы. Осунувшееся лицо, усталые глаза и… Железный Крест на нагрудном кармане кителя слева. Горло сдавил спазм, Николай Всеволодович шагнул к столу и крепко обнял сына. Потом держа за плечи отстранил от себя, вновь окинул взглядом с головы до ног и увлёк с собой в кабинет. Едва закрылась за ними дверь, как полковник вновь показался на пороге:

— «Роман Сергеевич, — обратился он к взволнованному этой сценой, адъютанту, — соблаговолите сообщить господину послу… Впрочем не нужно, я сам ему сейчас позвоню!»

На диванчике, старичок, сам когда то схоронивший в войнах двоих сыновей, вытирал сухой, морщинистой ладонью глаза, в которых блестели скорые на появление, старческие слёзы.


+ + +


Вот надо оно мне было?! Что стоило позвонить отцу и предупредить о приезде. Вот даже снизу, из караульного помещения, которое я прошёл на каком-то азарте, показав пожилому унтер-офицеру своё отпускное удостоверение и сказав, что это пропуск. Это было мне уже много проще чем отправить трёх советских чекистов на три дня ловить рыбу. А вот теперь меня съедал самый лютый стыд, и я переминался с ноги на ногу, глазея по сторонам в папином кабинете. Он был очень взволнован, зачем то взял со стола карандаш, тут же нервно отбросил его в сторону, схватился за телефонную трубку, сбиваясь стал набирать номер.

— «Ваше превосходительство! Вынужден просить вас предоставить мне пару дней для улаживания семейных дел… Да, я у себя… Хорошо!» — голос отца предательски дрожал.

Он положил трубку и вновь порывисто меня обнял, прижал к груди и взъерошил мне волосы, шепча: «Сынок! Сынок… как же так…»

А ведь я уже на полголовы выше отца, но теперь уткнулся ему в грудь, в орденские планки и вдохнув знакомый запах отцовского одеколона «Chypre de Coty» почувствовал, как защекотало в носу и наворачиваются слёзы.

Отец словно почувствовал это, отстранился и прошептал: «Ну… полно, полно». Он хотел было ещё что то сказать, как дверь кабинета отворилась и вошёл пожилой, начинающий полнеть старик в расшитом золотыми шнурами вицмундире камер-юнкера императорского двора — посол Российской Империи в Германском Рейхе, Борис Георгиевич барон фон Берг.

— «Что Николай Всеволодович стряслось? А-а-а… вижу, вижу! Батенька мой! Уже старший унтер-офицер! А ведь и тридцати годов от роду нет!» — посол скорой походкой, в перевалочку, обошёл нас с отцом, с любопытством остановившись и уперев руки в бока, разглядывал меня, чуть склоняя лысеющую, седую голову то в одну сторону, то в другую.

— «Ваше превосходительство, Георгий приехал неожиданно, не предупредив…» — отец то ли развёл руками то ли указал на меня.

Барон, слыл притчей во языцах среди всех, кто про него слышал. Они с отцом, принадлежали к одной группировке в неспокойном российском политическом мире и на этой почве хорошо ладили. Всем своим обликом, барон Берг, навевал воспоминания о старой, дореволюционной России. Иногда, по моему мнению, слишком навязчиво. Вот как сейчас, в своём вицмундире. Он носил его чопорно и ежедневно, что для посла вне торжественных приёмов было, наверное, чрезмерно. Папа, тот в своём полковничьем мундире с крестом на шее и планками других наград, выглядел естественно на службе для военного советника при посольстве.

— «Так-так, голубчик мой, да вы уже и Железный крест заслужили! Настоящий герой у вас, Николай Всеволодович сын, одно плохо… русская форма сему молодцу была бы более к лицу! Я готов протекцию перед Государем составить!»

Барон, все это знали, просто обожал вставлять в речь различные архаизмы, но как ни странно в его устах звучали они удивительно уместно.

— «А вот с лица вы, господин фельфебель, совсем спали, — он, это тоже было хорошо известно, не любил специальных званий СС и всегда старался их заменять привычными армейскими.

— «Так точно, Борис Георгиевич, — наконец счёл я уместным вставить и своё слово, — третьего дня только из госпиталя. Получил десять дней отпуска!»

— «Вот и чудесно! Просто чудесно! Без слов всё ясно! И речи быть не может, езжайте Николай Всеволодович! Сдайте дела капитану Родимцеву и отправляйтесь к себе. Оставайтесь с семьёй до конца недели, ежели что то срочное, я позвоню. Вот радость то будет вашей матушке, молодой человек… И когда же эта проклятая война уже завершится, будь она неладна!»

Посол был слишком опытным и тёртым жизнью человеком. В прошлом у него война и смерти близких и бедствование в эмиграции, когда не зазорным было мыть тарелки с парижском кабаке. Он ничего более у меня не выспрашивал, хотя на лице старика было написано самое живое любопытство. Где? Что? Когда? Откуда? Пока отец отдавал своим подчинённым распоряжения по телефону, барон с горящими любопытством глазами, отвёл меня в сторону, к окну, засыпал мало что значащими фразами.

— «Как вы посмотрите, Юрий Николаевич, если о вас напишут материал на передовицу «Имперского вестника» — отличный заголовок «Сын Героя русских Фермопил, получил «Железный Крест»! Или «Сын полковника Кудашева отмечен высокой наградой Германского Рейха! Завтра приезжает Ростислав Смысловский, главный редактор «Вестника», он признанный мастер на такие статьи!»

А вот это уже лишнее! Такого пристального внимания, которое последует к моей скромной персоне после статьи в одной из самых влиятельных российских газет мне вовсе не нужно. Да и папе тоже. Я полгода назад случайно узнал, что на него провалилось покушение организованное большевиками-террористами на деньги заокеанских плутократов. Просто читал отчёт по разведке за 1953 год. И вдруг вижу свою фамилию… Два года назад, его спасло лишь то, что он на несколько минут неожиданно задержался в посольской канцелярии, в то время как автомобиль ждал его у подъезда. Если бы имела место знаменитая немецкая пунктуальность, отец выезжал уже на улицу. И тогда прогремел взрыв. Всё рассчитано было по секундам. Исполнителей потом взяли.

А так, уцелел и мы с мамой даже ничего не знали. Он как всегда, наверное, тем вечером сидел за столом и что-то говорил маме, своим чуть хриплым спокойным голосом… Она до сих пор не знает, а папа, уверен, не подозревает, что о покушении стало известно мне. Всё! Никаких статей! Никаких журналистов! У меня даже по внутренним документам о награждении стоит гриф «секретно».

Я наговорил послу что то о отсутствии свободного времени и сложностях с разрешением на обнародование специфики службы. Я знал, что кое что о нашем подразделении знала и русская разведка, а уж барон Берг точно. Он разочарованно вздохнул и картинно развёл развёл руками, в то время как папа за его спиной во всю давал мне понять, что можно и пора идти. Но меня словно что-то подстегнуло и я спросил посла:

— «Ваше Превосходительство! У вас в роду была Екатерина Германовна Берг?»

Лицо Бориса Георгиевича словно печёное яблоко покрытое сетью морщин и только мгновение назад лучившееся энтузиазмом и улыбкой, вдруг скривилось и в глазах плеснула боль. Он что то хотел сказать, но взволновано сбился, но несколько раз глубоко вздохнув быстро зашептал, склонив голову и схватив меня за рукав кителя:

— «Умоляю, молодой человек! Если что известно… даже самое ужасное! Нет ничего горше неведения! Я из младшей ветви Бергов, а в нашей старшей остзейской ветви был Герман Рейнгольд Вольдемар Берг морской офицер, капитан 2-го ранга, по слухам убит в марте 1917-го в Крондштадте… У него две дочери были, старшая Полина и младшая Екатерина! Ежели только известно о них, господин обершарфюрер! Я столько искал… хоть что-то!»

Вот я подлец! Старик даже моё звание вспомнил! Зачем спросил? Всё равно ничего не могу сказать, да и не знаю ничего о них. В другом рукаве реальности тоже были Берги, но наш мир, это наш мир, а тот — чужой. Глядя в глаза этого очень хорошего, пожилого человека я взял его за руку и соврал. Ложь всегда умаляет честь, даже если это ложь во спасение, но я сам этот бессмысленный разговор начал. Я собрал всю уверенность, вложил в свои слова, и чуть слышно прошептал ему в самые уши: «Мужайтесь барон! Они погибли весной 1918-го в Петербурге. И вы давно это знаете...»

Посол Российской Империи, барон Борис Георгиевич Берг, отшатнулся от меня, истово перекрестился на лютеранский манер и прошептал: «Бедные девочки! Блаженные! В каких молитвах они нуждаются?»

Мы спустились на улицу, во дворе у гаража ждал уже посольский Орель Капитан модели 1951 года, с обычными, не дипломатическими номерами. Отец отпустил водителя, сел сам за руль и мы всё так же молча выехали из ворот. Молчали и пока петляли по улицам, выезжая из города, а потом уже на съезде к автобану, свернули на обочину и остановились. Папа прерывисто вздохнув обнял меня за плечи и мы несколько секунд просто молчали прижавшись головами друг к другу.

— «Рассказывай! — коротко бросил он, вновь выезжая на дорогу и тут же добавил, — с меня взяли наверное все возможные подписки о чёртовой секретности и наверное в этот раз я понимаю, что оно того стоило!»

По отличным немецким дорогам до Херингена мы добрались за два с половиной часа. Всю дорогу, я пересказывал отцу события последних недель, тщательно про себя выбирая что говорить, а о чём не стоит. Какие бы подписки не давал военный агент Российской Империи полковник Кудашев, но не всё ему следовало знать. Никому не следовало этого знать, тем более что я и своему руководству об этом не говорил. Ещё не хватало, что бы моя семья вдруг начала видеть во мне какого-то монстра. Кто угодно, только не они!

Реакция папы на мои приключения удивила. Многое он видимо уже внутренне пережил и рассказ сделавший честь иному научно-фантастическому роману воспринял почти спокойно. Иной раз, не отрывая глаз от шоссе и не поворачивая ко мне головы, что то переспрашивал, часто качал головой, время от времени ругался в полголоса. Ну что же, для человека, узнавшего недавно, что всё преподаваемое в школах и с университетских кафедр, о мироздании, сыплется к чертям собачьим, держится отлично! Я уже закончив к этому времени свой рассказ, улыбнулся своим мыслям: «Вот ведь странное выражение „к чертям собачьим“, никогда не задумывался, почему именно к „собачьим“, а не к кошачьим?!» И вспомнил лопатинского кота отплясывающего на столе.

Некоторое время ехали молча. Отец переваривал рассказанное мною, а я словно вновь пережив случившееся, терзался нудной тоской. В который раз, понимая, что жизнь уже никогда не будет для меня прежней.

— «Папа, — я пристально посмотрел на профиль отца, он обернулся и мы пересеклись взглядами, — папа, я никогда этого раньше не говорил, наверное потому что не понимал в должной мере, что ты и твоё поколение сделали для России. Но теперь, я видел мир, в котором Германия и Россия проиграли войну. И мир этот ужасен… Есть ли мера той благодарности, которая будет достаточна для вас. Там умерло больше двадцати миллионов в России и почти десять миллионов немцев, весь мир потерял более семидесяти миллионов человек. Немыслимо… около трёх процентов всего населения планеты. Но по прежнему на месте России — СССР с большевиками. Германии нет, она разорвана на зоны оккупации с марионеточными режимами. А красные в Москве спят и видят, как бы закидать ядерными ракетами, плутократов в Вашингтоне и Лондоне, а эти еврейские марионетки, одержимы теми же мыслями.

Я сжал лежащую на рулевом колесе ладонь отца, он обернулся, на глазах полковника, «Русского царя Леонида» блеснули нежданные слёзы. Свет фар выхватывал из опустившейся ночной темноты, знакомые дома. Мы въехали в родной Херинген.


Глава 6. Недолгая идиллия

Как не хочется открывать глаза. Я повернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Запах дома. Такой привычный и столь мирный, что уже и забывать его начал. Я проснулся ещё ранним утром, улыбнулся и вновь заснул. Сейчас, наверное, уже десятый час и чуть слышно как внизу, мама или Берта гремят на кухне посудой.

Мы были дома почти в десять после полудни. Отец, въезжая в распахнутые ворота усадьбы, осветив дом фарами, присвистнул. Нас ожидал целый комитет по торжественной встрече. Он перед выездом из посольства успел, оказывается, позвонить маме и предупредить, что б ждали нас. Теперь на крыльце нашего старого, добротного дома кроме мамы и нашей горничной Берты, толклись чуть ли не все соседи и знакомые. Большую часть крыльца занял пузатый, почти как покойный Геринг, дедушка Шульц, друг и соратник Ульриха Деринга по Первой Мировой, а теперь бессменный управляющий нашей пивоварни. Я любил старика. Ещё до гибели родного деда, воспринимал его не иначе, как ещё одного дедушку, так и звал — «Дедушка Шульц»

Рядом с ним, почти терялся щуплый наш блокляйтер, Куно Мертен, инвалид, потерявший руку на Восточном фронте в 1942 году, с заправленным за ремень куртки пустым рукавом. Так же ходил и дедушка, только его, румынский осколок, лишил левой руки, а герр Мертен расстался на Восточном фронте с правой. Они ещё на войне случайно пересекались с отцом и продолжили знакомство после демобилизации по ранению. К тому же, война, лишившая Куно руки, сделала мужчину искренним и верным поклонником русской водки. Когда папа время от времени приезжал со службы домой, почти всегда час-другой проводил с Мертеном, но признаться оба знали в любви к русским спиртным напиткам меру. Их встречи позволяли обоим выпустить пар и хоть немного расслабиться. Как ни странно, мама никогда не возражала против их посиделок, здраво рассуждая, что далеко не о всём отец мог говорить с ней. Многие темы, посреди войны, крови и горьких потерь, были уделом исключительно мужских разговоров.

Помню, в начале года, приехав домой на выходные в увольнение после одного из вылетов, я застал папу в крайне взвинченном, недовольном настроении. Это ещё мягко было сказано, он просто был взбешён. Оказывается, у него состоялся очень неприятный разговор с прибывшим из России, высокопоставленным сотрудником русской контрразведки. Военному советнику при русском посольстве в Германском Рейхе полковнику Кудашеву, поставили на вид его регулярные неслужебные контакты по месту жительства семьи, с функционером NSDAP Куно Мертеном. Отец послал заезжего из Москвы контрразведчика к чертям собачьим, поинтересовавшись, давно ли он сменил большевистский партбилет на имперские погоны. Дальше, на повышенных тонах, разговор продолжился в кабинете посла. Итогом был внезапный отъезд контрразведчика обратно в Россию и прошение отца о отставке. А вернувшись домой, полковник Кудашев, в компании блокляйтера Мертена нарезался, как говорится у русских «до положения риз», что было для него очень не свойственно.

Через пару дней, в отставке папе было Высочайше отказано с формулировкой, что сомнений в его лояльности у Государя не имеется. Через какое то время, я случайно узнал, что на следующий же день, в министерстве иностранных дел графу Бергу, приватно намекнули и просили довести это до кого нужно в Россию, что Германская сторона не готова рассматривать на месте военного советника при посольстве иную кандидатуру, нежели полковника Кудашева.

Торжественная встреча перемежающаяся слезами матери и других женщин с криками «Hoch» у мужчин и похлопываниями по плечу.

— «Нет, вы только гляньте! И это малыш Юрген, который вчера только гонял соседскую кошку по двору деревянной саблей?! — тискал меня в объятьях дедушка Шульц, — наш мальчик получил Железный Крест! Как бы гордился тобой сейчас старый Ульрих!»

Он всхлипнул и втолкнул мне в руку, покрытую сверху пеной глиняную кружку нашего тёмного пива сваренного по семейному рецепту. И это тоже было традицией. Я не отрываясь, всё дальше запрокидывая голову, не торопясь пил пиво под всё усиливающиеся крики гостей и родственников, потом крякнув, перевернул кружку показывая что осушил всё до капли и с силой хлопнул её вдрызг о покрывающую двор брусчатку.

Дома! После всего что случилось! Я дома!

Вставать не хотелось. Я заложил руки за голову, потянулся, блаженно прикрыв глаза. Солнечный свет сентябрьского утра, шаловливыми лучиками пробирался сквозь не плотно занавешенные шторы, покачивающиеся от дуновения легкого ветерка от приоткрытой форточки. К лёгкому шуму на кухне, с улицы добавился какой то стук. Вот ведь, неймётся что то приколачивать в такую рань. Хотя… какая уж рань?! На мерно тикающих напольных часах в простенке уже девять тридцать утра. Давным-давно, ещё в мирные времена у нас было заведено дома завтракать в восемь. Как же странно звучит. «В мирные времена»! А это вообще было? Мне едва исполнилось шесть лет, когда папа уехал к Франко в Испанию. Потом, когда подрос до девяти лет, началась Мировая война. Да впрочем, всегда мы завтракали в то время, пока я тоже не уехал из дома.

Меня специально не будили, дали выспаться. Никто на второй этаж не поднимался, я бы услышал. Наверняка и завтракать не садятся, вот ведь я разоспался! Вскочив, я быстро натянул ставшие уже не привычными гражданские брюки, аккуратно, наверняка мамой повешенные на спинку стула у кровати, сунул ноги с тапочки и перекинув через плечо полотенце пошёл умываться.

На втором этаже дома моя комната была крайняя, там же находились гостевая спальня, комната Герды и совмещённая с кабинетом спальня деда. Мы с папой любили время от времени посидеть в кабинете у камина. Но вот в комнате сестрёнки всё осталось так, словно она только что выбежала из неё, отправившись в школу. По нашему негласному, безмолвному решению, после страшной вести о смерти дедушки и Герды в Берлине в Огненный Сочельник, все мы ничего не трогали в её комнате.

У меня вдруг перехватило дыхание, ноги ослабли так, что я оперся рукой в стену, а потом привалился к стене спиной. А если… Вдруг… Там, в её комнате… Малышка Герда… так же как Коля Лопатин… Не нашла упокоения… Я вскочил, голова закружилась и моментально пересохло в горле. Я решительно прошёл несколько шагов к той комнате, резким толчком отворил дверь и чуть постаял на пороге, стараясь не поднимать глаз. Шагнул в комнату, захлопнул за собой дверь и прижавшись к ней спиной, зажмурился. А потом резко выдохнув, задержал дыхание, замедляя бешено бьющееся сердце и открыл глаза.

Ничего… Никого… Остановившиеся на трёх часах пятнадцати минутах, неведомо, дня или ночи, часы. Знакомые книжные полки, скромная, аккуратно заправленная узкая кровать, письменный стол, шкаф, стулья вдоль стены. На стене, портрет князя Бисмарка в массивной резной раме, копия с Франца фон Ленбаха, бронзовый бюстик Фюрера на столе. Школьный ранец на стуле у стола, оставшийся лежать там, не дождавшись возвращения хозяйки. Сестрёнку миновала незавидная участь остаться неупокоеной между мирами. Я медленно прошёл по комнате, касаясь мебели и вещей Герды. И откуда то из глубины сознания, словно смутно проявляющаяся фотография в ванночке с реактивом, ко мне приходили отголоски чувств, эманация, истечение с какого то высшего, нематериального уровня. Почувствовал смерть, будто прикоснулся к стылому куску льда. На самой грани восприятия… её последние эмоции. Страх. Смертная, непередаваемо гнетущая тоска. И страстное желание, маленького, только ступившего в осознанное бытие человека, жить! Медленно гаснущее сознание…

На глаза навернулись слёзы. Я прерывисто вслипнул и резким движением мазнул по глазам растопыренной пятернёй. Сестрёнка умирала долго и тяжело… удушье, окружающее безумство, истерики других людей. Их завалило в каком то бомбоубежище… Чуть помедлив, я всё ускоряя шаг вышел, почти выбежал в коридор. Чувства мои сменились. Пришла удушающая злоба! Ну что же… этот долг я тоже постараюсь предъявить врагу к оплате! В добавок ко всем иным, кровавым долгам.

Я уже стоял у приоткрытой двери библиотеки.. Уже смелее вошёл внутрь, прошёл через комнату и оказался в небольшой спальне деда. Привычная обстановка, стол посредине, где я, мальчишкой, так любил сидеть и слушать военные истории старого Ульриха Деринга. Так же как в комнате Герды, медленно прошёл вдоль стен полуприкрыв глаза, чуть касаясь стен, мебели и предметов кончиками пальцев. Да! Старый солдат не боялся смерти! Но главным в его мыслях было сожаление и боль за внучку… Мысли деда были о маме, он думал и обо мне. Он шептал, хрипло ловя потрескавшимися губами остатки отравленного дыханием многих людей воздуха: «Прости доченька…», поглаживая по голове, лежащей на коленях, потерявшую сознание от удушья внучку.

Покойтесь с миром, любимые мои! Мы помним вас, мы любим вас, мы отомстим за вас!

Я спустился вниз наверное с самым неприветливым видом, чем кажется удивил и немало встревожил маму. Вот ведь, незадача! Я через силу улыбнулся, как мог ласково, но чувствую, гримаса получилась та ещё. Обняв, как мог нежно маму, я шепнул ей какую-то глупость вроде дурного сна. Возможно, поверила. Время сейчас такое, что скверные сны ночами приходят, увы, чаще добрых и радостных.

Наскоро позавтракав яичницей и бутербродами с ветчиной, которые ждали меня на подносе заботливо накрытые блюдцем, я пересказал свои новости домашним. Отец к моему завтраку как раз вернулся из города вместе с пыхтящим, багровым от отдышки герром Шульцем. Они успели с утра побывать на пивоварне и войдя на кухню ещё продолжали обсуждать что то про поставки солода. Ого! Неужели у отца ещё остаётся время на семейный бизнес!

Новости мои, всех домашних удивили и обрадовали. Особенно маму. Она вся светилась и даже всплакнула от облегчения. Ещё бы! Два «луча надежды» которые появятся на моих погонах, означало что теперь я буду числиться штандартенюнкером СС. И впереди девять месяцев, ускоренного, в режиме военного времени обучения в Бад-Тёльце. А учёба в городке затерянном в Баварских Альпах, недалеко от Мюнхена, это уже не боевые операции, а почти санаторий. Конечно для тех, кто только что с передовой или из госпиталя как я. Для папы, это тоже была новость. Вчера, по дороге домой, мы, обсуждая мои приключения, в разговоре этого не коснулись.

Ну и конечно всех домашних, вернее маму, герра Шульца и Берту просто распирало от желания послушать о моих злоключениях, результатом которых стала худоба, не прошедшие ещё синяки под глазами и железный крест на груди. Но тут уж ничего толком я поведать не мог. Неуклюже что пробормотал, пряча глаза, а потом был безмерно благодарен папе, который твёрдо и сурово прервал лавину вопросов фразой о секретности и «когда ни-будь он вам всё расскажет». Ох уж эта ложь во спасение! Вряд ли в обозримом будущем им можно будет это знать. Да и зачем…

После завтрака, я отправился в местную военную комендатуру на Крумме-штрассе, встать на временный учёт и отметить отпускное удостоверение. Папа отправился вместе со мной. Наверное, со стороны мы были примечательной парой. Солдаты. Отец и сын. В русской и немецкой военной форме. Выходя из ворот дома, мы с папой переглянулись и я улыбнулся, поправляя фуражку. На столбике забора у ворот, чуть ниже чёрного фанерного «Железного креста» появился ещё один, поменьше. Наверное, дело рук старого толстяка Шульца. То то утром будил меня стук молотка. Давно уже, на улицах немецких городов и сёл появилась традиция отмечать таким образов дома кавалеров «Железного креста». У папы, шею украшал Рыцарский крест Железного креста за Освободительный поход, а теперь и меня отметили.

Два дня стремительно пролетели. Я отсыпался, откровенно бездельничал, наслаждался мирной жизнью и общением с родственниками. Но чем дальше, тем сильнее мой разум и чувства проваливались в воспоминания. И после того, как отец на третий день убыл на службу, я тоже собрался и рано утром уехал из дому.

Маргарет я увидел сразу, как приоткрыл калитку, ведущую в их маленький садик у дома. Молодая женщина, у садовой скамьи тянулась вверх правой рукой с садовыми ножницами, обрезая отцветшие бутоны с вьющегося, раскидистого куста роскошных портландских роз. Она была в простой серой юбке до колен и в такой же как бутоны роз, вязаной кофточке, малиново-алой. То ли скрипнула калитка, а может, она почувствовала моё появление, но Маргарет Ролле обернулась и увидев меня вскрикнула, неуклюже подалась назад и почти упала на сидение скамейки. Через несколько секунд молодая вдова уже горько рыдала на моей груди.

Потом мы сидели с ней у стола в гостиной. Я рассказывал о случившемся с нами, а она прикрыв глаза рукой, время от времени всхлипывая гладила пальцами лежащее рядом с фотографией на столе обручальное кольцо. Рядом нахохлившись как два маленьких воробушка, с круглыми покрасневшими глазками, сидели две девочки, дочери моего товарища. Дочери… а ныне сироты. Я, бывая в гостях у Герберта, привык видеть его девочек, резво носящихся вокруг стола или во дворе дома, постоянно смеющихся и не умолкающих ни на мгновенье. Сейчас же обе, словно маленькие старушки, ссутулившись, держа друг друга за руки, слушали вместе с матерью мой рассказ. Конечно, не стоило рассказывать всего при детях, но у меня, стоило взглянуть в их глаза, не хватило решимости попросить их уйти. Я прерывался, мучительно подбирая слова, путался, сбивался, то и дело повторялся. Наконец в гостиной повисла тяжкая тишина в которой нескончаемо отмеряли ход настенные часы и время от времени шумели по улице проезжавшие мимо дома автомобили.

Младшая девочка, Клара, неожиданно порывисто вскочила, обежала стол и запрыгнув мне на колени и замерла крепко прижавшись к груди и обхватив шею ручками. Она прерывисто дышала, и я чувствовал, как бьётся сердечко ребёнка. Она, наконец, подняла голову и пристально посмотрела своими голубыми как васильки на лугу за Лопатинской заимкой, мне в глаза. Невозможно описать словами, что было в её взгляде. Боль, страшная тоска и обида на весь окружающий мир и в то же время наивная любовь к этому жестокому миру, отнявшему у ребёнка отца.

— «Юрген, мама нам говорит, что папа погиб за Фюрера и Фатерланд и нам следует гордиться им! Но… мне очень его не хватает, я всё время о нём думаю и плачу…» — голос маленькой девочки дрожал, а глазки наполнились слезами готовыми пролиться по щекам.

Всхлипнула напротив Маргарет, а я не нашёл что ответить ребёнку, да и не были её слова вопросом, она изливала душу наверное самому близкому не считая мамы человеку. Ведь наша духовная связь с её погибшим отцом превосходила родственную. Я крепко обнял ребёнка, а второй рукой накрыл и сжал ладонь её матери.

Домой я в тот день так и не вернулся. Позвонил в Херинген маме, предупредил что задерживаюсь и приеду позже. Мы с Маргарет и девочками два дня гуляли по лесу, ходили на ярмарку и по магазинам. Дома сидеть было просто невыносимо, всё напоминало о моём товарище, её муже и их отце. Я старался, как мог отвлечь семью покойного друга Герберта от грустных мыслей. Оказалось, что я великолепно лажу с детьми, вот даже для самого было открытием. Но тяжелее всего было с их матерью.

Мы много разговаривали с ней, уже оставшись наедине, вечером, за бутылкой вина. Она, потерявшая мужа и после страшной вести, ещё и не родившегося ребёнка, очень нуждалась именно в простом человеческом общении. После странного видения, которое стало причиной визита к ней сотрудников CD и спецов отдела «Н» где служили мы с Рогге, молодой женщине пришлось пережить весьма дотошные расспросы. Представляю, те расспросы наверняка более всего напоминали допросы. Но самым страшным оказался для Маргарет день, когда ей в дверь дома постучала «чёрная тройка». У нас давно уже принято было, что эти страшные вести по возможности не взваливали на почтальонов. Открыв дверь и увидев на пороге оберфюрера Рейса с каменным лицом в парадной форме, с ещё одним офицером СС, а так же смертельно бледного местного бургомистра, женщина всё поняла. Её любимый Герберт никогда более не переступит порога дома…

Пережитый стресс убили её нарождённого ребёнка и едва не стоили жизни ей, ведь скор беременности уже был большим. Офицеры, под плачь двух девчушек ставших сиротами, вызывали ей врачей, которые, к счастью, спасли мать, но не смогли спасти ребёнка.

Наши отношения с Марго, как называл её муж, перевернул с ног на голову последний мой день у них в гостях. Через два дня мне уже нужно было доложить о прибытии начальнику училища в Бад-Тельце. Последний день я обещал маме вернуться и провести с семьёй. Накануне мы опять с Маргарет и детьми гуляли, на этот раз в городском парке. После обеда солнечный осенний день переменился, небо затянуло тучами и в начале седьмого пополудни, зарядил не сильный, но частый дождь. Мы поторопились вернуться домой, рано поужинали, и Марго настойчиво отправила девочек спать.

С утра между нами появилась какая то недосказанность, нудное такое чувство, словно хочется что то сказать, но не знаешь как начать, а ещё больше сомневаешься, нужно ли это вообще. Мы сидели рядом за столом, торшер рядом больше скрывал наши лица в полумраке, чем освещал комнату. Стало уже прохладно и я затопил камин. Какой-то глупый разговор ни о чём, под потрескивание огня на берёзовых поленьях с отблесками пламени на лицах, прервался неожиданно.

— «Ты что-то хочешь мне сказать?» — спросила Марго посреди моего глупого монолога о осенней погоде и дожде.

Я осёкся, чуть помолчал и с надрывом ответил: «Милая Маргарет, если бы я мог, если бы я только мог тебе всё рассказать! И дело не в секретности и подписках о государственной тайне…»

— «Марго, называй меня Марго, как Герберт… И знаешь, Юрген, ещё до того как на пороге появились люди из Главного Управления СС с этими глупыми бумагами, я уже знала о вашей службе много больше чем ты думаешь.»

Наверное искреннее изумление было написано на моём лице. Молодая женщина грустно улыбнулась и продолжила.

— «Теперь нет смысла скрывать. У нас с мужем практически не было секретов. Я давно знала что все разговоры о испытании новых самолётов у вас на Гельголанде, не более чем прикрытие реальной работы. Не удивляйся, Герберт мне доверял, ведь я не просто мать его детей, главное, что я немка и национал-социалист. Хоть и трудно было поверить в реальность того чем вы занимаетесь, но моя вера в немецкий технический гений и внутренние, духовные силы нордического человека, это позволяли. Я великолепно знала о вашей психической связи. Муж мне объяснил, что для вас, экипажа хронолёта это было насущной необходимостью, понимать друг друга даже не с полуслова, а с возникновения в мозгу напарника мысленного импульса… Так что, когда меня неожиданно посреди обычного дня накрыло посланное тобой видение… да, да, я знала что это был ты, я сразу поняла что случилась беда…»

Что мне было делать?! Она говорила, а у верил тому, что она говорит. Частичка Герберта Рогге которая осталась во мне навсегда, позволяла чувствовать что она говорит правду. Мои новые, тщательно скрываемые от всех способности позволяли мне чувствовать внутренний мир каждого человеку благодаря тактильному контакту. С Маргарет было по-другому. Благодаря нашей связи с мужем, я чувствовал её много сильнее чем другого, постороннего человека, даже без прикосновения. То ли эта внутренняя близость, а скорее всего желание откровенности, которое я не мог более ни с кем себе позволить помогли мне решиться.

— «Марга.. Марго… Ты действительно желаешь знать всю правду?» — я пристально посмотрел в лицо собеседницы. В полумраке на нём играли отблески языков пламени, а глаза казались огромными. Женщина молча кивнула.

— «Но я должен сказать тебе… должен предупредить. Я… поверь, я уже не тот беззаботный парень, который приезжал к вам с Гербертом в увольнение, что бы попить вина и пофлиртовать с твоими подругами. Я изменился. Очень… Я могу, как бы тебе объяснить… Я могу не просто рассказать, могу показать что со мной было. Это очень необычно и наверное способно испугать. А ещё, могут быть последствия… Как приоткрыть дверь в незнакомую, тёмную комнату и заглянуть в неё. Но, вот только дверь эта останется открытой и возможно кто то или что то заглянет из тёмной комнате к тебе… Там, где я оказался, один человек, очень хороший человек, которому я обязан жизнью, уже попался в эту ловушку. Он не верил мне, пока не стало поздно. Он заглянул в ту дверь, заглянул за грань и… Иными словами, эта цена за обретение знаний. Иными словами, твоя жизнь никогда уже не станет прежней.»

Наверное я говорил сбивчиво и непонятно, ещё бы, ведь и сам я не мог точно себе ответить что и как со мной произошло, ещё не поздно было просто встать из за стола, извиниться и молча уйти. Но и я и она уже понимали, обратно пути нет.

— «Он, тот человек не знал и не верил. Я же верю и хоть немного, но уже знаю… Я готова Юрген!» — голос молодой женщины был твёрд и спокоен.

Я придвинул стул и протянул ей руку ладонью вверх.

— «Дай мне свою руку Марго, откинься на спинку ступа, прикрой глаза и расслабься».

В полумраке я почувствовал, как поверх моей ладони легла её маленькая, но сильная рука. Она была холодной, почти ледяной и чуть влажной от волнения, но не дрожала…

Я прикрыл глаза и словно провалился во внутреннюю пустоту, вновь оказавшись в кабине «VRIL-Jager3», только видел всё, словно со стороны.

— Ну что там, Юрген? — повернулся в мою сторону Герберт.

— Пытаюсь стабилизироваться в пределах допустимых погрешностей, командир, думаю получится, но что-то идет не так… Готово! — ответил я.

— Ну, только бы не к динозаврам, — устало пошутил Ролле.

Я разорвал связь с Марго, почти выдернув руку из под казавшейся ледяной ладони женщины. Где то в затылке нарастала боль, глаза слезились, дыхания не хватало. Казалось ещё немного и я задохнусь. Но вздох за вздохом, размеренно дыша я приходил в себя. Раньше такого со мной не было. Да я и не делал такого раньше. Был краткий контакт, на несколько мгновений или секунд, а тут я раскрылся полностью. Словно пережив вновь всё случившееся с того момента как наш хронолёт попал в аварию, до ослепившего меня луча солнца когда я вышел с аппарели на площадку Альпийской крепости. Наверное не нужно было показывать Марго всё, наверняка это возможно и дело только в тренировке, но пока я не мог контролировать видения прошлого. Но, наверное в этот момент и не желал. Хотелось… выговориться. Как странно звучит это слово когда вывернул душу наизнанку, не сказав ни слова.

Я услышал что Марго что то шепчет, я порывисто вскочил, почти поднял её за руки развернул лицом к торшеру и прижал к груди.

— «Невероятно! Как невероятно!» — шептала она прерывисто. Щёки женщины блестели от слёз.

Сколько прошло времени? Огонь в камине ещё потрескивал, но уже не пылал ярко, как до этого, а то выстреливал языками пламени, то почти прятался среди алых, рдеющих углей. За какой то десяток минут я пережил вновь всё страшное, необычное, радостное и счастливой происшедшее со мной в том, чужом мире.

— «Что то мне нехорошо… Проводи меня, Юрген, — тихо произнесла молодая вдова.

Пока мы поднимались по лестнице, я поддерживал Маргарет под руку и не зря. Пару раз она со стоном чувствительно пошатнулась, но уже у двери своей спальни, вполне крепко держалась на ногах. Она обернулась, скользнула губами по моей щеке и выдохнула: «Спасибо!» Шагнула в темноту комнаты и плотно притворила дверь.

Все дни проведённые в доме Рогге, я спал на диване в кабинете, где хозяйка постелила мне. Да и ещё в те времена, когда жив был её муж, и мы вместе приезжали к ним в дом на выходные, я спал там.

В эту ночь я не мог уснуть очень долго. Ну шутка ли, пережить всё заново… Но сейчас я думал о Марго. Молодая женщина, насколько можно было судить, перенесла всё много легче, чем можно было надеяться. Ещё бы осталось это без последствий, не как у Сергея Горохова… Но мысли мои, чем больше я ворочался, тем более принимали неожиданный оборот. Возможно, сказалось почти месячное воздержание, но скорее всего установившаяся с ней духовная связь, почти как ранее с её погибшим мужем. Я всегда считал их идеальной парой, а теперь понимаю, что так оно и было. Он не имел от неё секретов, а она платила ему всей только возможной любовью, нежностью и поддержкой. Настоящая жена германского офицера, мечта, а не женщина. Теперь, соединив своё сознание с Маргарет, против воли, я стал невольным свидетелем интимной составляющей их жизни. И так же как она благодаря моему дару пережила то что случилось со мной, я столь же откровенно пережил, с головой окунулся в её эмоции и чувства.

Я перевернулся на спину, и закрыв руками лицо застонал! Вот надо оно мне было, столь откровенно раскрываться. Ведь наши с Машенькой отношения во всех подробностях, тоже ей открылись. Все… У меня перед глазами пронеслась бурная ночь в смоленском общежитии и лопатинский сеновал. В сознании происходило что-то странное. Образы смешивались и прихотливо сплетались. Марго… Маша… Вспомнил Вилму которую неожиданно для себя увидел в коридоре горной крепости. Я лежал в темноте прерывисто дыша с пунцовым лицом. Тело горело, пылало, плавясь в страстным желанием. Я сжал кулаки так, что ногти до боли врезались в ладонь, зажмурился и прикусил губу. Я собрал в себе все силы которые смог наскрести внутри, всю решимость что бы не вскочить и не броситься в спальню вдовы моего боевого товарища. А хуже всего было от того, что я был уверен, что для Маргарет это не станет неожиданностью. Я чувствовал со всей очевидностью, она на втором этаже дома, тоже не спит. Раскинувшись среди сбившихся в горячем поту простыней, из последних сил борется с желанием бросится ко мне, со всей страстью прижаться ко мне, желанным, горячим телом.

Но неожиданно для себя, я с этими мыслями крепко уснул.


Глава 7. Юнкерская школа СС

Домой я вернулся как раз к обеду. Голодный был страшно. Утром, в доме семьи Ролле, на завтрак кусок не лез в горло. Чувствовал себя дико неловко, старался не поднимать на Марго глаз. Она сидела напротив, пунцовая, думаю от мыслей схожих с моими. Девочки, вились вокруг очень расстроенные моим отъездом и пытались вызнать, когда меня ждать ещё в гости. Особенно младшая. Клара вновь, как и в первый день, забралась ко мне на колени и обняв меня душераздирающе вздыхала. Старшая — Хелен, лукаво улыбаясь и уперев руки в бока, переводила взгляд с раскрасневшихся щёк и потупленных глаз матери на меня и обратно. Вот ведь! Девчонка всего шесть лет разменяла, а что-то чувствует!

До калитки мы с Марго дошли молча, а потом так же молча я обнял и прижал женщину к груди, чувствуя, как бьётся её сердце. Страсть нахлынувшие на нас этой ночью, нет не исчезла, она ушла куда-то вглубь и чувствую, затаилась там до какого то, только ей известного срока.

Маргарет подняла на меня полные печали и слёз глаза и чуть слышно спросила: «Женщина, там… Ты точно хочешь за ней вернуться?»

Не нужно было спрашивать, что за женщина и где «там». Я пристально глядя ей в глаза, поцеловал Марго в высокий лоб, погладил светлые волнистые, так ласкающие ладонь волосы и ответил: «Да! Сделаю всё от меня зависящее и даже больше!»

Марго вздохнула. В печальных глазах блеснули слёзы и женщина ответила мне легким касанием губ, поцелуем в щёку.

На обед домой я ожидаемо опоздал. Извинился перед мамой и с радостью узнал, что скоро вернётся отец. Он не часто бывал дома, хорошо, если един-два раза в неделю. В этот раз специально приедет, что бы завтра с утра проводить сына в кадетское училище. На ужин, собрались почти все друзья и включая дедушку Шульца, которого как я уже говорил, мы считали родственником. Конечно, всё прошло без той торжественности, с которой меня встречали, но оно и хорошо. В конце то концов, меня завтра провожали не на фронт в малярийную Африку или в болота Комбоджи, а в Баварский Бад-Тельце.

Поздно вечером, когда все разошлись по домам, мы с папой сидели в кабинете, и мама с нами. Мы с ним о чём-то незначительном беседовали, а Эльза Деринг, сидела в кресте подперев щёку рукой. Мамины глаза лучились любовью и тихой радостью, оба её мужчины, муж и сын были рядом. Живы и здоровы. По нынешним временам, это действительно была самая настоящая, большая человеческая радость.

Идиллию прервал настойчивый, казавшийся очень громким в вечерней тишине телефонный звонок. Аппарат, стоявший на журнальном столике, взял папа. У нас так было заведено всегда. Если все мы дома, то именно полковник Кудашев всегда отвечал по телефону. Скорее всего, именно военному агенту русского посольства этот звонок и предназначался. Но на этот раз, папа, удивлённо глянув на меня, протянул трубку: «Это тебя Юра…»

— «Юрий Кудашев у телефона…» — мой голос предательски снизил тональность. Последние час-полтора как то муторно было на душе. Тянуло изнутри словно… словно, начинал болеть зуб что ли, донимала непонятная нет, не тревога, а предчувствие.

— «Обершарфюрер Кудашев, — мужской голос телефонного собеседника был строгим, деловым и усталым, но какой то угрозы в нём я не чувствовал, — завтра вы должны быть в кадетской школе Бад-Тельца. Будьте готовы к семи часам утра, за вами прибудет автомобиль.»

Звук телефонного динамика был громким и отец всё слышал. Он криво усмехнулся, быстро глянув на маму, что-то нарочито весело ей сказал. Для неё может и был это обычным, не особо значимым телефонным звонком. Но мы с ним понимали, не в правилах посылать персональный автомобиль за унтер-офицером дабы отвезти его в кадетское училище.

Как ни странно, я спал крепко, без сновидений и утром, в ожидании чего бы то ни было, уготовленного мне провидением, был бодр и весел. Мы с папой успели позавтракать, когда с немецкой пунктуальностью во двор дома вкатил не броский Opel Olympia, песочного цвета. Небольшой чемодан, много ли нужно будущему курсанту, я нёс в руке, сопровождаемый отцом который тоже должен был ехать на службу, мамой и Бертой. Отчего то, вовсе не удивился я стоящему у машины ротенфюреру Коху с которым простился в лётном ангаре «Альпийской крепости». Подозрение, что еду я куда угодно, но не в юнкерскую школу Бад-Тельца, стало уверенностью. Ротенфюрер, приветствовал меня, щёлкнув каблуками, вытянувшись и вскинув руку в партийном приветствии. А увидев выходившего вслед за мной русского полковника, уже взял уважительно под козырёк полевого кепи, а потом помог мне уложить чемодан в багажник. Пока я прощался с родителями, мама с Бертой как водится, прослезились, а отец, обнимая, успел шепнуть: «В юнкерскую школу говоришь? Позвони, как сможешь…» В это время, заехал во двор и стал рядом с Олимпией, чёрный посольский Опель Адмирал полковника Кудашева.

Так получилось, что из моего родного Херингена обе машины выехали вместе, но потом пути наши разошлись. Папин Адмирал свернул на северо-восток в сторону Магдебурга, а направляемый рукой Коха, наш Opel Olympia на запад. У меня просто свербели на языке вопросы. Много вопросов, и они были вполне оправданы, с той минуты как мы поехали по дороге на запад, а не на юг в Баварию. Но я решил не торопиться с ними. Понимал, что узнаю я цель своей поездки часом раньше или позже, ничего не изменится. Ротенфюрер Кох, этакий мерзавец, то и дело поглядывал на меня, улыбаясь во весь рот и словно нарочно расспрашивал хорошо ли я отдохнул в отпуске. При этом пару раз он употреблял выражения вроде «герр штандартенюнкер, наверное, свёл с ума всех фройляйн», что чем дальше мы отдалялись от баварской границы, становилось всё большей насмешкой.

Наконец я не выдержал и прервав Коха на полуслове когда он очередной раз делился своими эротическими фантазиями, якобы предполагая чем я занимался в отпуске, спросил: «Всё, Фриц, сдаюсь! Куда мы едем?!»

Мой шофер, кашлянул сбившись с очередной ёрнической фразы и пристально, уже серьёзно посмотрел на меня.

— «Молодец, долго продержался!» — ответил он, вновь переведя взор на нашу полосу автобана, и добавил уже совершенно серьёзно, — ну ты же не думал Юрген, что тебя после всего случившегося, вот так просто, оставят в покое отправив получать офицерскую шпагу?»

Я молча смотрел на него, ожидая продолжения. Действительно, возразить было абсолютно не чего.

— «Тебя желает видеть рейхсфюрер. Ты теперь у нас большая шишка.» — сказал Кох всем своим видом показывая, что это всё что он может мне рассказать.

Ну, на большее я и не рассчитывал, смешно было полагать, что один из самых могущественных людей Европы, поделился своими намерениями в отношении меня с простым солдатом. Ну что же… Пусть будет так. Хотя где то в глубине души, я уже настроился на небольшую передышку в стенах кадетского училища в Баварии.

Оставшиеся два с половиной часа, пока наш Опель шурша шинами и гудя мотором мотал километры, я глазел на попутные и встречные автомобили. Ещё мы слушали по автомобильному радио, а потом живо обсуждали еженедельную передачу «Говорит Ганс Фриче», главную тему которой составило наступление войск националистов Даниэля Малана и германо-итальянского экспедиционного корпуса в Трансваале.

Было интересно вспомнить как всё начиналось. К концу ХIX века, свободные Южно-Африканская республика и Оранжевое свободное государство, созданные бурами сбежавшими за реку Вааль от английской администрации захваченной Капской колонии, давно уже были для Британской короны бельмом на глазу. А когда на границе Оранжевой республики и Капской колонии было обнаружено крупнейшее в мире месторождение алмазов, это вызвало просто потерю сна и непереносимый зуб, среди жадных британских капиталистов, прежде всего алмазного короля — Сесила Джона Родса. Это привело к первой — англо-бурской войне когда Великобритания попыталась присоединить Трансвааль к своим колониальным владениям. Но в ходе войны 1880—1881 г. бурам удалось отстоять самостоятельность своего государства. Буры были свободолюбивы и не покорны, они, по сути имевшие вместо армии народное ополчение не готовы были к большой войне. Но в ту пору, англичане, привыкшие к колониальным победам над дикарями, оказались готовыми к войне с белыми, ещё меньше чем буры.

Затем, в 1886 году уже в Трансваале нашли богатейшие в мире золотоносные месторождения. Это стало последней каплей в переполнившей чашу терпения Великобритании. Английские плутократы просто не могли упустить такой куш! К тому же Трансвааль вдруг стал очень быстро набирать экономическое могущество, увеличив за 10 лет свои доходы в 11 раз.

Среди британских поселенцев в Трансваале не было единодушия насчёт методов борьбы за свои права. Часть этих поселенцев предлагала действовать мирным путём, а часть — вооружённым. В 1895 году при негласной поддержке правительства Великобритании вооружённый отряд, принадлежавший частной британской горно-рудной компании, во главе с врачом Джеймсоном пересёк границу Трансвааля со стороны Родезии. Под предлогом помощи, страдающим от бесправия соотечественникам, британцы попытались захватить Йоханнесбург.

Сначала они не встретили никакого сопротивления, но дня через два отряд был окружён и взят в плен бурскими войсками. Вопреки ожиданиям Джеймсона, жители Йоханнесбурга не подняли восстания в поддержку «освободителей». Законопослушные подданные Великобритании были убеждены в том, что отстаивать их права должна британская корона и её вооружённые силы, но сами не спешили браться за оружие.

Провал «рейда Джеймсона» убедил правящие круги Великобритании в том, что аннексия золотодобывающих районов Южной Африки повлечёт за собой большую войну и начало этой войны стало только делом времени. Трансвааль, отлично понимая, что англичане не успокоятся, в свою очередь, также начал подготовку к войне и закрепил ранее заключённый союз с Оранжевой республикой. Обстановка накалялась. Из Лондона у Трансвааля требовали всё больше политических и экономических уступок и нужно признать, что почти все из буры вынужденно принимали.

29 августа 1899 года британский министр по делам колоний Джозеф Чемберлен выступил с новыми требованиями. 2 сентября правительство Трансвааля отозвало своё предложение о предоставлении избирательного права уитлендерам и подтвердило непризнание сюзеренитета Великобритании.

8 сентября британское правительство направило официальное послание с категорическим отказом удовлетворить требование Трансвааля о государственном суверенитете с некоторыми оговорками. 18 сентября был опубликован официальный ответ правительства Трансвааля, в котором британские предложения отвергались.

9 октября Трансвааль предъявил ультиматум, в котором выдвигалось требование незамедлительно отвести британские войска от границ республики, удалить из Южной Африки все британское пополнение, прибывшее туда в течение последнего года, а находящееся в данный момент в море вернуть обратно без высадки. В ультиматуме отмечалось, что в случае отсутствия удовлетворительного ответа в течение сорока восьми часов, «правительство Трансвааля с глубоким сожалением будет вынуждено рассматривать действия правительства Её Величества как официальное объявление войны, последствия которой будут лежать на английской стороне». Ответ британского правительства был таким: «Правительство Её Величества с глубоким сожалением встретило категорические требования правительства Южноафриканской Республики, выраженные в Вашей телеграмме от 9 октября. В ответ извольте проинформировать правительство Южноафриканской Республики, что его условия таковы, что правительство Её Величества считает невозможным их обсуждать».

Война началась 11 октября. 12 октября бурские войска перешли границу с Капской колонией на западе и колонией Наталь на востоке. Пересказывать историю второй англо-бурской войны не вижу смысла. Буры проиграли войну. Остановлюсь только не её итогах. Война завершилась подписанием 31 мая 1902 года мирного договора в местечке Феринихинг под Преторией, по которому буры признали аннексию Трансвааля и Оранжевой Республики Британией. Согласно его положениям буры признавали власть британской Короны, но взамен правительство объявляло амнистию участникам боевых действий, обещало предоставить бурам в будущем самоуправление, давало разрешение на использование голландского языка в школьном преподавании и в судах, обязалось возместить убытки, нанесённые фермерам действиями британских войск. Желая упрочить своё господство, британцы в 1910 году создали Южно-Африканский Союз, в состав которого была включена территория бывших бурских республик. Упомяну так же, что в период англо-бурской войны британцы стали использовать практику концентрационных лагерей, которая впервые была применена в американо-испанской войне. В лагеря сгоняли не только военнопленных, но и местных жителей. В этих лагерях из-за плохого питания и антисанитарных условий в общей сложности погибло 4177 женщин и 22 074 детей.

Я в детстве, и подумать не мог, когда с друзьями в который раз ходил в кинотеатр смотреть фильм «Дядюшка Крюгер», получивший на 9 Венецианском фестивале получил приз как лучший иностранный фильм, что когда то судьбы забросит меня в Южную Африку. Но три месяца до того, как меня отозвали для проведения тестов при вступлении в группу курсантов «Аненербе» отдела «Н», мне пришлось провести в частях Германского экспедиционного корпуса в бывшей Германской Юго-Западной Африке. А Фриц вволю хлебнул Африки ещё в 1948 году, подцепив тут неведомую местную заразу от которой, по его рассказам, он пожелтел как золотая германская марка и чуть не загнулся в госпитале.

Южно-Африканский союз, образованный в начале ХХ века, включавший в себя четыре британских колонии: Капскую колонию, колонию Наталь, колонию Оранжевой реки и колонию Трансвааль, как британский Доминион участвовал в Первой Мировой войне. Буры, составлявшие большую часть белого населения Южно-Африканского союза, не желали воевать за Британские интересы. В стране начались волнения, которые переросли в открытое восстание, целью которой было завоевание ими независимости от Британии. По сути, восстание превратилось в гражданскую войну, в которой часть буров всё же выступила на стороне Метрополии и восставшие, силы которых были менее правительственных в три раза, потерпели поражение.

Войска Южно-Африканского союза воевали против германских колониальных войск в Юго-Западной и Восточной Африке, их контингенты участвовали в боевых действиях в Европе, в том числе в битве на Сомме, а так же в Палестине и Египте, против турецких войск. Совершенно не нужная белым колонистам Южной Африки война, унесла более семи тысяч жизней и двенадцать тысяч человек были ранены.

С 1931 года Южно-Африканский союз был доминионом Великобритании, главой государства являлся король Великобритании, однако его премьер-министром 1 сентября 1939 года был Джеймс Барри Герцог — лидер пробурской антибританской Национальной партии, которая сформировала коалиционное правительство, войдя в состав Объединённой партии.

Буры ничего не забыли и ничего томми не простили. На это накладывалось и то, что германская разведка очень активно работала в Южной Африке с антибританскими слоями и следует признать, очень плодотворно. За период 1939—1941 численность Оссевабрандваг, основной прогерманской организации, возросла с 20 тысяч до 300—350 тысяч человек. Каждый новобранец «Стормьярс» (боевое крыло Оссервабрандваг) приносил присягу: As ek omdraai, skiet my. As ek val, wreek my. As ek storm, volg my — Если я отступлю, убей меня. Если я умру, отомсти за меня. Если я буду наступать, последуй за мной.

По конституции, Южно-Африканский союз в случае войны обязан был поддержать Великобританию и с сентября 1939 году местный парламент рухнул в жесточайший политический кризис. Он сдел противниками тех, кто выступал за вступление в войну на стороне Великобритании (их лидером был генерал Ян Смэтс), и тех, кто стремился сохранить Южную Африку «нейтральной», а на деле — прогерманской (их лидером был Герцог).

4 сентября 1939 года Объединённая партия отказалась принять предложение Герцога о нейтралитете во Второй мировой войне, и сместила его, предпочтя Смэтса. Став премьер-министром, Смэтс официально объявил, что Южно-Африканский союз находится в состоянии войны с Германией и другими странами «Оси», и немедленно приступил к укреплению ЮАС на случай возможного германского вторжения с моря, которое могло последовать из-за глобальной стратегической важности Южной Африки как места, контролирующего морские пути, идущие вокруг мыса Доброй Надежды.

Балтазар Йоханнес Форстер и другие члены «Оссевабрандваг» были против вступления ЮАС во Вторую мировую войну, и начали устраивать акты саботажа, со временем переросшие в партизанскую войну. Смэтс предпринял ряд мер против деятельности прогермански организаций, но ему не удалось нейтрализовать лидеров Оссевабрандваг, а сама организация перешла на нелегальное положение.

Националистам и охотникам-штурмовикам, как переводился Стормьярс, удалось сорвать мобилизационные мероприятия сторонников метрополии. Боевики совершали диверсии, взрывы на железных дорогах и линиях электропередач, нападали на военнослужащих. Для примера, только в ходе беспорядков, устроенных Оссевабрандваг в Йоханнесбурге 1 февраля 1941, были выведены из строя 140 британских солдат. Дальше больше, после захвата итальяно-немецкими войсками в декабре 1942-го Александрии и потом Каира, Оссевабрандваг активизировал деятельность, перейдя от тактики диверсий и саботажа к полноценным военным действиям, сначала партизанским, а потом и общевойсковым. Огромную роль сыграло поражение британский войск в сражении за Мадагаскар, который стал перевалочной базой для транспортов, снабжавших восставших буров оружием, боеприпасами и последовавшей высадкой летом 1943 года небольшого германо-итальянского экспедиционного корпуса.

Британские силы в Южной Африке тоже получали подкрепление из Метрополии, но Великобритания не могла снабжать доминион в нужном объёме войсками и припасами, справедливо опасаясь высадки германских войск на острова. Конечно с масштабными битвами, как в Северной Африке, сражения на юге сравнить было нельзя. Второстепенный участок, бесспорно. А после поражения Британии и эвакуации лоялистов в Канаду, пробританские силы в Южно-Африканском Союзе запросили перемирия, неуклюже лавирую между правительством нового короля Эдуарда VII и правительством Черчилля в Канаде. Правительство Яна Смэтса, упустило инициативу, и за время перемирия, националистам с помощью своих немецких и итальянских союзников удалось создать из прежних партизан-буров вполне боеспособную армию. Удалось насытить войска под командованием генералов Хендрика ван ден Берга и Йоханнеса ван Ренсбурга, тяжёлым вооружением, в том числе авиацией и танками. Впрочем за штурвалами самолётов и танков в большинстве своём были немцы и итальянцы…

К тому времени, когда подъехали к полосатому шлагбауму первому контрольно-пропускного пункта, мы уже единодушно решили, что взятие союзными войсками Претории не за горами. Сами не заметили, за воспоминаниями и разговорами мы к двум часам после полудня, благодаря отличным немецким автобанам, миновали долину Мозеля и въехали в небольшой городок Мюнстермайфельд. А ещё минут через двадцать, в долине реки Эльцбах, отделяющей Майфельд от предгорьев Айфеля, перед нами высился замок Эльц, единственное сооружение в Айфеле, которое никогда не подвергалось захвату и не было разгромлено.


Глава 8. Неожиданность

  Мы остановились на небольшой стоянке для автомобилей, на которой почти не было свободных мест. Наш Opel Olympia сразу потерялся среди других легковушек, в основном представительского класса. Обилие полиции и военнослужащих СС у входа откровенно намекало, что все эти Хорьхи и Мерседесы тут не случайны. Пока я, выйдя из машины, во все глаза рассматривал, словно вросший в распадок среди невысоких, поросших начавшими уже желтеть клёнами и буками гор старинный замок, Фриц что то втолковывал офицеру на посту перед длинным ведущим в замок мостом. Рослый оберштурмфюрер молча слушал Коха и кидал подозрительные взгляды, то на меня, то на какие-то бумаги, что показывал ему мой сопровождающий. Затем он так же молча махнул мне рукой, подзывая к себе, потребовал предъявить документы. Покрутив мой Soldbuch в руках и чуть ли не понюхав серую книжечку, он вновь подозрительно осмотрел нас с Фрицем и потом, словно сделав над собой усилие, отступил на шаг и сказал: «Проходите!»

Понять его можно было, слишком маленькие мы оба с ротенфюрером Кохом сошки, какие то низшие чины и вдруг удостоились такой чести, предстать перед рейхсфюрером. Впрочем, не знаю, что там было в бумагах, которые показывал ему Фриц, но пока мы шли по мосту к воротам предмостного бастиона, взгляд офицера буквально жёг мне спину.

Я хотел было спросить Коха, почему мы приехали именно сюда, но он словно почуял это и предвосхитил мой вопрос.

— «Не смотри на меня так! Мне было приказано доставить тебя сюда, а почему именно сюда, понятия не имею!» — негромко произнёс мой спутник, шагая рядом.

За открытыми настежь воротами, царила тревожная суета, свойственная любой организации, когда в неё приезжает высокое начальство. Пока я глазел по сторонам, а посмотреть было на что, замок действительно был величествен и красив, не заметил, как Фриц куда то пропал. То и дело кто то проходил, а то и пробегал мимо, а я явно мешался всем кому только мог стоя посреди замкового двора с самым идиотским видом. Впрочем, объявился Кох быстро и повёл меня в холл, где располагалась оружейная замка. Сам он тут же вновь удалился, но теперь это меня уже не особо беспокоило. Я с интересом принялся рассматривать богатую коллекцию средневекового оружия хотя и знал, что скорее всего оружейная появилась тут в XIX веке во времена расцвета романтизма и паломничества романтиков в рыцарские замки, вошедшие в моду той поры. Но проводя рукой по старой стали доспехов и мечей, чувствовал, что большинство экспонатов были не модным новоделом, а действительно вещами со своей кровавой, древней историей.

Большая коллекция кольчуг, шлемов, многочисленное холодное оружие — топоры, пики, алебарды, много восточного, скорее всего турецкого оружия XVII — XVIII веков, коллекция огнестрельного оружия и даже небольшая пушка в углу. Я остановился у стендов, на которых вычурной германской готикой описывалась история замка. Достойная, нужно признать история. Замок в долине речушки под названием Эльц был построен предположительно в XII веке. Замком Эльц более 800 лет владеет семья Эльц. Когда то замок был поделён между тремя графами Эльцскими, братьями: Элией, Вильгельмом и Теодорихом, где они проживали все вместе со своими семьями и прислугой. Ну что же, достойно. По крайней мере, они не резали друг друга, как другие имперские рыцари-родственники, чего увы, в немецкой истории было предостаточно.

В XIX в. граф Карл Эльцский занялся реставрацией своего замка. В 1845—1888 годах на масштабные строительные работы, судя по описанию работ на информационном стенде, была потрачена значительная сумма в 184 тысячи марок. Реставрация проводилась очень бережно и сохранила исторический архитектурный облик.

Да, всё это интересно и познавательно, слов нет, но меня же не на экскурсию сюда привезли! Я присел на деревянную скамью у стены, судя по потемневшей, вытертой до блеска древесине, она помнила седалища рыцарей, наверное, века с пятнадцатого. Откинувшись на неудобную, слишком прямую спинку скамьи, задумался. Я давно уже понял, что могу чувствовать эмоции окружающих. Для этого не нужно было физического контакта, как с чекистами в лесу у Смоленской заимки. Наверное, мои способности способны развиваться, ещё бы знать, как их использовать… Но сейчас я какой то угрозы для себя, да и для всех окружающих не чувствовал. Беспокойство, тревога, чрезмерное волнение людей вокруг, да очень явственно ощущалась. Все эти мужчина в униформе СС, Вермахта, коричневой партийной форме и люди из DAF занимались какими-то своими проблемами, до Юрия Кудашева им дела не было. Хотя нет, кажется, я не прав.

Я поднялся с натужно скрипнувшей массивной скамьи и подошёл к окну украшенному витражом и отомкнув бронзовый запор потянул раму на себя. В образовавшуюся щель хлынул свежий осенний воздух, и я приметил выходящую во внутренний двор из-за какого то здания группу людей. Плотный мужчина в коричневой форме Трудового фронта, в окружении других офицеров, что то объяснял на ходу держа в руках развёрнутые бумаги в которые то и дело указывал по сторонам рукой. На лице одного из мужчин, в центре этой живописной группы, блеснули очки. Я сразу узнал рейсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Позади хлопнула входная дверь, я аккуратно прикрыл окно и оглянулся. Вернулся наконец с новостями Фриц.

— «Гляди веселей, Юрген! — он был явно в приподнятом настроении, — минут через пятнадцать пойдём в графскую кухню, судя по запаху, к обеду будут жареные колбаски и не сомневаюсь, что к ним подадут отличный немецкий Хеллес.

— «А что за суета вокруг?» — поинтересовался я.

— «Насколько мне удалось узнать, в этот замок, собираются переводить школу НАПОЛАС из Марнхайма. Хайни убедил графа предоставить свой замок для воспитания наших парней в духе рыцарских традиций. Ты же понимаешь, что есть предложения, от которых не принято отказываться, особенно если оно исходит от Гиммлера. Впрочем, старый граф Карл тоже не останется внакладе. Он всё равно живёт в своём особняке в Майце, почти безвылазно, разве что на свои знаменитые виноградники выезжает. А тут все расходы на переезд и поддержания замка в должном порядке, в том числе и реконструкцию, берёт на себя Личный штаб рейхсфюрера.

Я знал, что Гиммлер ещё с 1944 года, стал руководителем сети школ НАПОЛАС и сейчас, в который раз удивился, когда он на всё находит время.

Тем временем ожидания Фрица оправдались и минут через двадцать мы с ним и ещё с дюжину солдат, видимо сменившихся с караула, в одной из кухонь замка отдали должное мастерству местного повара. Кухня более напоминала пещеру людоеда, мрачные сводчатые потолки со свисающими с них цепями на крюки которых когда то подвешивали продукты. Массивные столы и лавки, огромные и тяжёлые, которым наверняка по нескольку сотен лет. Но особенно впечатлила огромная, выложенная изнутри туфом печь, в которой, наверное, можно было запечь на вертеле тушу здоровенного быка!

Но вот повар, пожилой уже мужчина в белом колпаке и фартуке с несколькими подбородками, бульдожьими щеками и огромным чревом, оказался человеком душевным и всё суетился вокруг нас, подкладывая на тарелки всякую снедь и подливая в глиняные кружки пиво. Папаша Хильберт, как звали повара солдаты, то и дело быстро, стараясь делать это незаметно, смахивал со щеки слезу глядя на молодых мужчин с рунами СС в петлицах, в форме цвета фельдграу и вздыхал. Я краем уха, услышал, как он шепчет: «Совсем как мой Отто…» У старика, как и у многих, своя боль на сердце. Эх, сколько молодых парней и зрелых мужчин в фельдграу, нашли могилу, где то во Франции, в России, на Островах или в Африке!

Доесть мы с Фрицем, почти успели, а вот вторую кружку замечательного местного пива выпить мне было не судьба. Заглянувший на кухню унтершарфюрер спросил нет ли тут «камрада Кудашева» и Кох подтолкнул меня в плечо:

— «Дождался? Ну, иди, а я как раз отдам должное пиву папаши Хильберта и у меня есть желание отведать вино из личных виноградников графа Эльцского.

Чует моё сердце, ночевать нам тут. Иди иди… тебя зовут, не меня!»

Гиммлер принял меня в небольшой выборной комнате. Когда то давно, два представителя семьи Эльц имели власти выбирать немецких королей, а то и императора Священной Римской империи — Якоб, трирский архиепископ, правивший в 1567—1581 годах, и Филипп Карл, майнский архиепископ, правивший в 1732—1743 годах. Собственно, среди портретов на стенах комнаты, как я потом узнал, оба этих достойных владык были изображены. Пока я шёл за офицером который забрал меня с нашей трапезы, то думал, что увижу рейсфюрера в каком то величественном зале, среди гобеленов, боевых и охотничьих трофеев на стенах и витражных окон. Только уже много позже узнал я, что Генрих Гиммлер, один из самых могущественных людей современности, не любил вычурную роскошь и питал любовь к небольшим уютным помещениям.

Таким была и выборная комната, большую часть которой занимали массивные старые шкафы, переделанные под хранение книг и всяких средневековых экспонатов. В большом, вделанном в сложенную из горных валунов стену камине уютно потрескивал на поленьях огонь, время от времени стреляя искрами. Кресло, на котором сидел чуть повернувшись к камину Гиммлер и большой письменный стол, явно были недавно появившимися чужаками в комнате старого замка. Дань новым временам и новым людям.

Он, писавший что-то в разложенных на столе бумагах, услышав скрип старых дверных петель, поднял голову, окинул взглядам меня и моего сопровождающего, кивнул на стоявший напротив стола массивный стул и вновь вернулся к своей работе. Приведший меня адъютант, выйдя из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь. Я нерешительно сел и окинул взглядом тёмные стены, освещённые помимо электрической настольной лампы двумя светильниками на стенах.

Ещё в «Альпийской крепости», когда меня проверяли всеми известными современной медицине способами, я задался вопросом, как себя вести, если судьба сведёт меня с руководителями нашей страны. А то что меня чаша сия не минует, уверенность была полная. Чем дальше, тем больше я осознавал свои способности, и вопрос был не праздный. Стоит понять людям, обличённым высшей властью в стране ведущей долгую и изнуряющую войну, что я могу запросто копаться у них в мозгах, скорее всего Юрген Кудашев этого не переживёт.

И не поможет репутация отца и не испугает никого возможный дипломатический скандал с русскими. Слишком мелкая я рыбёшка, которая вдруг, сама того не желая, получила способность заглатывать слишком большую наживку в виде всевозможных секретов и государственных тайн! И ещё тогда, долго, бессонными ночами размышляя, как жить дальше, я решил, что не переступлю эту черту. Не потому что боялся, хотя и это было, а потому что слишком уважал этих людей, возглавивших и ведших народы Европы к победе в кровавые годы нескончаемой мировой войны. Именно поэтому, я далеко не всё рассказывал и писал в те две недели. Впрочем того что было рассказано и написано, хватало мне для постоянной головной боли и тревожных дум.

Я быстро научился закрываться от людей, дабы не чувствовать их ментально. Иначе просто не смог бы долго находиться среди уличной толпы или в казарме. Это чревато было быстрым и скорее всего неминуемым сумасшествием. Но сейчас, я словно осторожный зверёк выглянул из норы своих вновь обретённых чувств, так как просто не мог сопротивляться снедающему меня любопытству. Угрозы, от сидящего передо мною за столом пятидесяти шестилетнем человеке, начавшем заметно набирать вес, я не чувствовал. Только сильную усталось и… растерянность, которую он сейчас пытался скрыть, делая вид, словно пишет что то.

Наконец рейсфюрер СС отложил в сторону бумаги и взглянул на меня, близоруко щурясь.

— «Как вам замок, Юрген?» — спросил он, отперевшись предплечьями о стол и чуть подавшись ко мне.

Я вскочил. Странно, вот так слышать, что он просто обратился ко мне по имени, а не по званию или фамилии.

Гиммлер тут же махнул мне рукой: «Ну полно, полно! Не станете же вы вскакивать после каждого моего вопроса. Разговор у нас будет долгий, так что извольте отвечать сидя.»

— «Меня переполняют эмоции, мой рейсфюрер! Величественный замок, полный свидетельств седой истории и являющий собой неоспоримое доказательство торжества Германского духа!» — вполне честно сказал я вновь сев на стул.

Гиммлер поднялся из за стола, неторопливо, заложив руки за спину прошёл к окну и взглянул через цветное стекло витража на сгущающиеся сумерки.

— «Да, этот замок имеет славную историю! Думаю наша молодёжь через воспитание в его овеянных героизмом стенах, станет настоящей элитой, украшением нордической расы! Расы творцов! Расы воинов! Расы господ!»

Я понял, что говорит глава СС больше для себя, этакое предисловие и чем дольше он говорил, тем большее вызывало оно у меня беспокойство. Что же такое должно последовать за ним, если не имеющий сомнительной славы нерешительного человека, Гиммлер, так накручивает себя, стараясь оттянуть то, ради чего я оказался в горном замке в предгорьях Айфеля?

— «Совсем скоро, двести пятьдесят избранных молодых чехов из Протектората, без учёта материального положения и социального статуса их семей приедут сюда, что бы получить национал-социалистическое образование…» — продолжал рейсфюрер, но признаться, я слушал его вполуха.

Вспомнилось, как мой спаситель Василий Лопатин и Сергей, да что там, все мои друзья из другого мира, как один утверждали, что национал-социалисты у них там, не считали славян за людей. И вот скажи я им, что у меня на Родине, славян принимают в элитные учебные заведения, готовящие будущую элиту Рейха, наверняка не поверили! Сказали бы, что я совсем заврался! Хотя, что уж там, их мир, это их мир со своей историей, а мой мир, совсем другой.

Гиммлер, кажется заметивший, что я его не особо слушаю, прервал свой монолог и после довольно продолжительной паузы, во время которой он вновь оказался за столом, обратился ко мне:

— «У вас, юноша наверняка, накопилось очень много вопросов! Ну что же, пришло время их задать!»

Проклятье! Вопросов действительно было полно, но я право смешался и не сразу привёл в относительный порядок мысли в голове. Ну что же начнём по порядку…

— «Господин рейсфюрер! Ещё с утра, я был уверен, что вечер встречу в Бад-Тельце, среди других кадетов, и был очень удивлён этой нежданной аудиенцией».

Гиммлер, снял очки, близоруко щурясь, окинул меня взглядом и улыбнулся:

— «Расстроены что не получите офицерские погоны? А не вы ли, Кудашев, писали, что после событий случившихся в ином рукаве реальности, потеряли интерес к военной карьере и решили заняться научными изысканиями».

Я только чуть развёл руками. Ответить мне было решительно нечего, да писал такое и говорил неоднократно.

— «Впрочем, вы не правы, — продолжал с той же самой многозначительной улыбкой рейсфюрер, — обершарфюрер Юрген Кудашев, кавалер „Железного креста“, прибыл сегодня в кадетскую школу СС в Бад-Тельце и зачислен в очередной поток курсантов. Он даже похож на вас, хотя и не просто было найти столь схожего внешне человека».

Без сомнения, всё моё изумление словно с открытой книги читалось на лице, я заметил, что Гиммлер явно наслаждается эффектом своих слов.

— «Вы же не столь наивны, молодой человек, что бы думать, что после всего случившегося вы будете вести привычную жизнь, обычного военнослужащего из состава специального подразделения СС? Все эти, приравненные к боевым, вылеты на ваших хронолётах, для вас в прошлом! Вы носитель государственных секретов такого уровня, о которых большинство и понятия не имеет. И иметь не должно!

Вот так номер! Первая мысль у меня была о семье. А что сказали или скажут им? А как же Маша, за которой я обещал вернуться? Не знаю пока как, но и в мыслях не было, от этого отказаться!

— «Позвольте обратиться, мой рейсфюрер! — я вскочил, — идёт война и каждый германский гражданин, обязан носить форму, приближая Победу Рейха над врагами! Да, я хочу заняться наукой и то, что я пережил в ином мире, подвигло меня к этому решению! Но так же, то что я пережил, утвердило меня в мысли что борьба, которую начал Фюрер, путь нашего народа в борьбе с оружием в руках! Я готов служить, как и прежде, а занятия наукой могут и обождать!»

— «Не горячитесь так, Юрген! Все учёные, сотрудники „Аненербе“ которых вы знаете, имеют звания офицеров. Заниматься тем, что вы хотите, вовсе не исключает карьеру офицера СС, вы останетесь на службе, но служба эта будет другой!»

— «Но как же быть с семьёй? Со всеми моими знакомыми и прежними сослуживцами? Отец, он…» — не унимался я, совершенно сбитый с толку.

— «Полно! — перебил меня глава СС, — от вас не требуется исчезать на время обучения ускоренный выпуска офицеров военного времени! И если вы подумали, Юрген, что ближайший год вам придётся просидеть в качестве подопытного опять в Баварских Альпах или где то ещё, это совсем не так. Хотя… и данный вариант имеет своих сторонников. И не переживайте о семье. Полковник Николай Всеволодович Кудашев, будет иметь возможность встретиться с вами. Не сомневаюсь, он сможет объяснить вашей матушке, причину столь длительного отсутствия сына. К тому же, вам вовсе не возбраняется общаться с семьёй по телефону».

Похоже, некоторые мои вопросы получили ответы и я облегчённо вздохнул, хотя непонятного было пока больше чем получившего объяснение. Но как же быть с Машей?!

— «Господин рейхсфюрер! Но разве деятельность нашего подразделения, всего отдела „Н“ не та самая служба, к которой готовили меня длительное время и на которой я могу принести наибольшую пользу Родине?»

— «А вот данный вопрос, обершарфюрер, мы с вами пока обсуждать не будем. Не скрою, даже само существование этой линии исследования под большим вопросом! Слишком опасным и непредсказуемым может оказаться перемещение в другие пространственно-временные рукава. Впрочем, к этому мы ещё вернёмся. Пока же, выстроилась буквально очередь желающих, взять вас в оборот. Вы даже, к счастью, предположить пока не можете кто это… Но с первым в этой очереди, вы встретитесь уже завтра.

Что и говорить, новость для меня скверная. У меня в свою очередь остались в рукаве серьёзные козыри и наверное пришло время их открыть… Но нет! Тут Гиммлер вновь меня удивил.

— «А что бы, вы не расстраивались о Бад-Тельце и всем с ним связанным, вот, возьмите, — и рейхсфюрер протянул мне приличный конверт из плотной коричневой бумаги.

Я с волнением принял из его рук пакет и чуть помедлив, достал из него погоны и петлицы унтерштурмфюрер СС и SS-Fuhrer Ausweis на имя Альфреда Риделя, офицера для особых поручений полевого штаба рейхсфюрера СС с моей фотографией на нём.


Глава 9. Трудный разговор.

На меня смотрел молодой офицер с ленточкой Железного креста в петлице[1] и Железным крестом слева, там, где на офицерском кителе должен был находиться нагрудный карман, а под ним чёрный нагрудный знак «За ранение». Парадная форма была упрощённой, не офицерской, сразу видно, что человек, носивший её, совсем недавно был рядовым или унтер-офицером. Теперь же, на его плечах были шитые серебряной нитью погоны с серой опушкой аппарата рейхсфюрера СС и тремя кубиками унтерштурмфюрера на чёрной петлице. Я потёр подбородок и щёку раздумывая, не забыл ли собираясь в юнкерскую школу положить бритвенные принадлежности и отошёл от зеркала. Не должен был, нужно покопаться в чемодане и привести себя в порядок. Несмотря на то, что брился я последний раз вчера утром, предстоящий сегодня визит обязывал.

Гиммлер, прощаясь вчера, ни словом не обмолвился о моих обязанностях на новом месте службы. Но затем буквально ошарашил тем, что мне предстоит остаться ночевать в замке, ведь завтра я должен буду предстать вместе с ним перед рейхканцлером. Я вышел от Хайни в самых смятённых чувствах и провожаемый пристальным взглядом его адъютанта чуть замешкавшись, решил вновь спуститься в кухню. Стоило успокоиться и посидеть, приводя мысли в порядок с кружкой пива, лучше с бутылкой вина, а ещё предпочтительней был стакан шнапса или русской водки. Всё равно, вряд ли волнение даст быстро уснуть.

Совмещённая с кухней столовая для замковой челяди, сейчас видимо временно превращённая в кордегардию[2] была, не смотря на поздний час не пуста. Наверное, дежурная смена караула, подумалось мне когда я поздоровавшись окинул взглядом низкое сводчатое помещение. На широких лавках у стен, покрытых одеялом, лежали двое солдат, один дремал, отвернувшись к стене, второй читал какую то книгу. За массивным столом расположилась остальная часть бодрствующего наряда. Кто-то неторопливо жевал оставшуюся с ужана снедь, поглядывая в лежащую рядом газету, двое гренадер играли в шахматы, один солдат пристроив складное зеркальце на полке, скосив глаза, выбривал и так с виду гладкие щёки и шею.

Пожилой гауптшарфюрер[3] с широкой нашивкой сверхсрочника на рукаве, видимо начальник караула, поздоровавшись со мной и окинув заинтересованным взглядом, махнул рукой в сторону ближнего к большому очагу с потрескивавшими в огне дубовыми поленьями, большому столу. Вельможный хозяин замка, явно не счёл нужным экономить на важных гостях и стол был заставлен как различными закусками, а так же винными и пивными бутылками. Караул службу знал твёрдо, я обратил внимание, вино тут явно не пили.

Набросав в тарелку пару белых колбасок ва;йсвурст[4], немного тушёной капусты, поставил всё на поднос, положил туда же свежий брецель[5] и добавил к этому кружку пива. Усевшись в стороне от солдат за стол, я вяло ковырял вилкой в тарелке в плену своих мыслей мятущихся и скачущих как блохи на уличном шелудивом псе. Аппетит пропал и я с трудом заставил съесть себя хоть половину и запив пивом уже собрался уйти, но только сейчас понял, что понятия не имею где мне суждено преклонить голову. Начальник караула, явно будучи хорошим физиономистом, понял мои мысли, словно считав их с открытой книги.

 

-«Что сынок, кусок в горло не лезет? Иди, поспи, у раннего часа золото в устах, а вставать тебе завтра придётся рано. Эй, Альфред, проводи парня в ту же комнату, куда отвёл старину Коха.»

 

Хм… «старина Кох» я так понял, это мой спутник, ну что же, я убедился в этом в одной из комнат замка оглашаемой хриплым, заливистым его храпом.

 

Несмотря на все волнения вечера, уснул я моментально.

Утром, разбуженный вставшем раньше Кохом который уже к этому времени привёл себя в порядок, я пока умывался, кратко рассказал о вчерашней аудиенции у Гиммлера и спросил что он об этом думает.

 

Фриц вскочил с дико неудобного антикварного стула у стены, вытянулся, щёлкнул каблуками, задрав подбородок и расставив локти и выкрикнул: «Не извольте беспокоиться, господин унтерштурмфюрер!»

 

Мы переглянулись и оба в голос рассмеялись. Явно было, что случившееся со мной для Коха неожиданностью не стало. Пока я приводил в порядок свою парадную форму, достав её из чемодана, крепил погоны и пришивал петлицы, ломал голову, узнал он о моём производстве в офицеры сегодня с утра или уже всё знал заранее.

Завтракали мы вместе, и уже к десяти утра грузились в одну из машин эскорта рейхсфюрера. Самого Гиммлера я видел только мельком во дворе замка. Пока садились в чёрный BMW 340[6], я всё порывался забрать свои вещи оставшиеся в Опеле на котором мы приехали в замок, но ухмыляющийся ротенфюрер Кох, заявил что «господин унтерштурмфюреру» может не волноваться, всё будет в целости и сохранности.

Тем временем по дороге на въезде в Виршем эскорт разделился и мы покатили куда-то на юг в сторону Гейдельберга.

 

Я удобно расположившись на заднем сидении, глазел в окно на мелькавшие деревья, придорожные кусты и время от времени на дома с красными, обычными тут черепичными крышами вдалеке. Некоторое время ломал голову пытаясь понять, куда мы едем, но потом бросил это занятие.

Это раньше можно было сказать, что Фюрер находится в рейхсканцелярии или в одной из полевых ставок. Но сейчас место где была в Берлине та самая рейсканцелярия, на Вильгельмштрассе 77 – скорее всего сильно фонит радиоактивными продуктами ядерного взрыва, испуская все три вида излучения: альфа-, бета- и гамма. А новый рейхсканцлер, перед которым мне предстоит предстать, может оказаться где угодно. В Вогезах, в Богемии, в Шварцвальде… Так что пусть о его месте нахождения болит голова у разведки проклятых янки. Не зря ставку Гейдриха в народе, конечно не особо афишируя это выражение, давно прозвали «Цыганским табором». Сегодня она тут, а завтра уже где то ещё. Хотя я слышал, как отец обмолвился недавно, что скоро это кочевье прекратится. Рассматривались, и это было добрым знаком, два варианта новой постоянной ставки рейхсканцлера. В Магдебурге или Штутгарте.

Во сколько мне предстоит аудиенция, я так же не имел понятия. Вряд ли Гейдрих ради меня отложит какие то важные дела, которых полно у главы воюющего государства.

Вот с Фюрером, всё было ясно. Вернее теперь ясно, после его гибели, уже вышло несколько официально изданных биографий.

 

Распорядок дня Адольфа Гитлера, в них был описан очень подробно.

Просыпался он обычно в 10 часов, но сразу с постели не вставал – сначала он прочитывал оставленные возле двери газеты и просматривал корреспонденцию. Затем, он вставал и приводил себя в порядок – умывался, брился, одевался.

Завтракал Гитлер в основном кашей с фруктами и орехами, или же стаканом молока со сладкой булочкой, или пресными хлебцами. Позднее он пристрастился к травяным чаям, а ближе к 1945 году его страстью стали пирожные, которых он мог съесть довольно много. Прямо за завтраком он обсуждал с кем-то из своих адъютантов, дежуривших в тот день, планы на день.

К окончанию завтрака Фюрера уже ждали неотложные дела – встречи, совещания, выездные мероприятия. Биографы отмечают, что он не очень любил бумажную работу, предпочитая живое общение, практически не писал писем. А если и нужно было что то написать, то надиктовывал тест дежурной секретарше. Но когда приходилось всё же работать с документами, был упорен и не вставал из за стола пока не делал всего запланированного. Причём требовал при работе с бумагами, исключительной тишины.

Обед начинался в промежуток между 14 и 17 часами, в зависимости от того, во сколько Гитлер заканчивал важные дела. Персонал ставки отмечал, что они никогда не знали, во сколько он сядет за стол, что было для них большой проблемой. Часто он приглашал гостей. Это могли быть дипломаты союзных стран, кто то из промышленников или военных, а мог быть какой то «старый боец» которого Адольф знал ещё в двадцатых годов. Причём очень часто он приглашал гостей с жёнами.  Сам Гитлер был вегетарианцем, но для его гостей, всегда готовили на выбор мясные блюда. Он считал что кулинарные предпочтения исключительно личное дело каждого и не навязывал никому своего вегетарианства.

После обеда Гитлер любил, поговорить на различные отвлечённые темы, в том числе часто делился воспоминаниями из своей жизни. Он рассказывал о случаях, которые происходили с ним во времена службы в армии, причем, как отмечают современники, делал это очень талантливо. Слушатели всегда с интересом следили за ходом повествования, даже если эту историю уже слышали неоднократно. Фюреру всегда любил ораторское искусство, будь то застольные разговоры или выступление на Берлинском стадионе. Особенно нравилось ему, как женщины реагировали на его рассказы, наверное, поэтому он и приглашал своих соратников с женами.

Ещё он любил читать. Очень! Страсть к чтению отмечали и знавшие его современники, и биографы. У него было большое собрание сочинений разных авторов, и он даже записывался в общественные библиотеки, но читал избирательно. В основном это были биографии людей, которыми он восхищался. Но и такие труды он не читал полностью, а только периоды, когда те преодолевали трудности. Сначала он брал книгу и листал ее с конца, определяя, представляет она для него интерес или нет. Некоторые цитаты он часто использовал в своей речи, чтобы сделать ее убедительней.

За ужин Гитлер садился в промежутке с 20 до 24 часов. За столом тоже часто собирались гости. Но это уже был более близкий и часто официальный круг. После ужина он вел беседы со своими соратниками, обсуждая положение дел в стране и военную тактику.

После ужина он нередко отдыхал за просмотром кино и прослушиванием музыки. Он любил только классические произведения, некоторые знал наизусть. А вот кино смотрел разное. Говорят Фюрер, очень любил комедии. Почему бы и нет, нужно же было как то расслабиться… Спасть, часто он отправлялся уже на рассвете.

Так было. После гибели Фюрера прошло всего чуть более пяти лет, но он уже легенда. А каков распорядок дня Рейнхарда Гейдриха, рейхсканцлера Германского Рейха в 1955 году? Я даже голову не стал ломать, к тому же от меня практически ничего не зависело.

 

Под эти мысли, я сам не заметил, как задремал…

 

…Я стоял у памятника и чуть слышно читал вслух фамилии

                   Пономарёв С.А

                   Кузин И.И.

                   Кузин Т.И.

                   Кузин С.И.

                   Кузин И.Т.

                   Сергеев А.А.

                   Сергеев М.А…

-«Ну, теперь понимаешь, что вас тут никогда не перестанут ненавидеть!»

Я повернул голову, рядом сняв фуражку и держа её за козырёк перед собой стоял Сергей Горохов. В своей серой форме, в кителе с портупеей, с маленькими, кургузыми серыми погонами поручика с красной выпушкой и тремя маленькими звёздочками. В сапогах и бриджах с красным тонким лампасом.

Я кивнул. Что тут скажешь. Действительно страшно. Целые семьи… Ушли и не вернулись. Зачем? Ради чего? Другой мир! Другая история!

 

Я… я был, почему то в форме «Чёрных СС» вышедшей из употребления ещё в 1938 году. В погонах и с петлицами унтерштурмфюрера. Потом я только узнал, что в восприятии людей в СССР, в том мире, мире Машеньки и Сергея, советская пропаганда через кинематограф создала такой образ. Раз СС – то обязательно в чёрной форме. С автоматом и засученными рукавами полевой формы, поливающими от живота бесконечными очередями. Впрочем, это уже не про СС, а про Вермахт.

Я узнал этот памятник. В том маленьком городишке, из которого мы с Машей поехали на автобусе Смоленск. Белёный белой известью монумент с красной звездой наверху и золочёной надписью посредине: «Вечная память героям – землякам погибшим в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками». И гранитные стелы с фамилиями. С многими фамилиями.

Мимо шли люди, совершенно не обращая внимание на странную пару остановившуюся у памятника среди кустов акации на площади городка. Милиционер и стоящий рядом нацист в ненавистной чёрной форме. Это сон. Я знал, что это сон и чувствовал, что могу проснуться в любое мгновение. Но не хотел просыпаться.

 

-«Знаешь, меня до сих пор коробит от этого вашего выражения: «немецко-фашистские захватчики» ведь фашисты…»

 

-«А разве это важно? – перебил меня Горохов, - нацисты, фашисты, просто немцы… Важно, что с этой войны не вернулись двадцать миллионов советских людей. И среди них Кузин Иван, его брат Кузин Трофим, и сын Трофима – Кузин Игнат и многие другие.»

 

Он сделал шаг вперёд и провёл рукой по отшлифованному граниту.

 

-«Знаешь, мне кажется, я их всех чувствую, как угасающее в лесу эхо на самой грани слуха. Вернее не слуха…ну ты понимаешь.»

 

Я так же как он держал фуражку за козырёк в опущенной руке и легкий летний ветерок трепал мне волосы.

 

-«Вот скажи, Юрка, у вас там много погибло в войну наших, русских?» - спросил Сергей пристально глядя мне в глаза.

 

Я вздохнул, собираясь с мыслями.

-«А у нас не делят русских на наших и не наших. Принято считать, что погибший боец РККА и его противник в войне, из Русской национальной армии, общая боль русского народа. Государь сам так говорит… А потери в Освободительном походе были очень большими. Но и рядом не стояли в вашими двадцатью миллионами. По нашим официальным данным, погибло миллион шестьсот тысяч русских с обеих сторон и примерно шестьсот пятьдесят тысяч немцев. И ещё другие союзники. Финны, венгры, сербы, румыны…  Очень много, особенно в сравнении с Французской компанией – восемьдесят четыре тысячи у французов и сорок пять тысяч у немцев.

 

-«Вот как значит… интересно, а мой дед, который в казаках, с немцами вместе против большевиков воевал, как у нас считается, в тех двадцати миллионах или по особому?» - усмехнулся совсем не весело Горохов, подняв голову и щурясь на пробивающееся сквозь листву берёзы солнце.

Видимо, на какой-то кочке машину тряхнуло и я проснулся.

 

 

[1] Награжденный Железным крестом 2-го класса носил ленту, продетую сквозь вторую петлицу мундира.

[2] Кордегардия(фр. corps de garde). Здание для помещения солдат, составляющих

караул.

[3]Гауптшарфюрер, звание соответствовующее званию оберфельдфебель в вермахте и самое высокое унтер-офицерское звание в организации СС, за исключением войск СС, где существовало особое звание штурмшарфюрер.

[4] Белая колбаса, белая колбаска, ва;йсвурст[1] (нем. Wei;wurst, польск. Kie;basa bia;a)— вид сосисок для варки. Обычно производятся из телятины, свиного сала и пряностей в натуральной оболочке. Поскольку при её производстве не используются нитриты, она имеет не розовый, а светлый, бело-серый цвет.

[5] Бре;цель (нем. Brezel) — булочная мелочь диаметром около 10—15 см в форме кренделя, популярная в Южной Германии, Австрии и Немецкой Швейцарии. Название происходит от лат. brachion — «предплечье»

[6] В реальной истории BMW 340 (с 1951 года EMW 340) — марка и модель

восточногерманских легковых автомобилей, выпускавшихся с 1949 по 1955 год на

народном предприятии Automobilwerk Eisenach в городе Айзенах.


Глава 10. Аудиенция

Адъютант, среднего роста, крепкий мужчина лет тридцати, с тонким аристократичным лицом, и зачёсанными назад, словно прилизанными русыми волосами, в форме капитана Люфтваффе, с железным крестом первого класса на кителе и нагрудным знаком парашютиста положил телефонную трубку и ещё раз с интересом окинул меня взглядом.

-« Проходите. – он поднялся из за стола, шагнул к двери и взявшись за дверную ручку, повернулся ко мне, ожидая. Движения его были заметно затруднены и скованны. Скорее всего, капитан был после ранения, в чистую списанный со строевой службы.

Как и вполне ожидаемо было, в первой половине дня рейхсканцлер Велькогерманского Рейха Рейнхард Гейдрих, унтерштурмфюрера Кудашева не принял. Ставка расположилась в окрестностях Гейдельберга в старых казармах недалеко от полуразрушенного Гельдербергского замка, древней резиденции курфюрстов Пфальца. Один из адъютантов Гиммлера с которым мы приехали, велел ожидать вызова и оставил меня в небольшой помещении видимо переделанной из старой оружейной комнаты. Окна, по крайней мере, явно были прорезаны в массивных каменных стенах совсем недавно. Я посетовал, что со мной не было Коха, к которому, признаться я уже привык и с которым можно было скоротать время в разговорах. Но обед был вполне сытным, даже с намёком на некую изысканность, а после обеда, я немного прикорнул на одной из коек, забывшись беспокойным кратким сном.

После шести часов по полудни, вестовой меня пригласил в здание штаба, где ещё минут тридцать мы с дежурным адъютантом, капитаном-лётчиком играли в молчаливые гляделки. Из кабинета, который как я понимаю, когда то занимал командир гренадерского полка, прежде квартировавшего в этих казармах, то и дело выходили старшие офицеры и генералы. Признаться, новоявленный унтерштурмфюрер Кудашев, чувствовал себя весьма не уютно и нервно ёрзал на стуле сидя в углу приёмной.

Но вот и пришло моё время. Я вскочил, одёрнул китель, нервно смахнул с рукава, кажется и несуществующие пылинки и чувствуя страстное желание смочить пересохшее вдруг горло кружной воды, шагнул к двери.

Довольно большой кабинет с маленькими окнами, с большим столом по центру, был ярко освещён находящейся прямо над столом люстрой с тремя мощными лампами. Ещё добавляла света настольная лампа над письменным столом, находившимся чуть ближе к глухой стене, а вот углы большой комнаты уже скрывались в тенях. Впрочем все трое присутствовавших там до меня человека были в центре. Гейдрих с болезненным и усталым, бледным лицом, одетый в тёмно-синий цивильный костюм сидел за тем самым письменным столом. Рейхсфюрер СС, вытирал потный лоб, сидя на ближнем к столу Главы государства стуле. Третий человек, так же имевший ко мне самое непосредственное отношение – руководитель Аненербе и непосредственный куратор нашего отдела группенфюрер Вальтер Вюст, сейчас открывал одно из окон.  Действительно в комнате, где как я понял, недавно завершилось совещание с военным руководством страны, было душно.
 
-«Обершарфюрер Кудашев… - Гейдрих, после того как я остановившись за три шага до его стола, щёлкнул каблуками и вскинул руку в приветствии, протянул эти два слова, словно смакуя их вкус.

 -«Вернее уже второй день как унтерштурмфюрер, - он бросил быстрый взгляд на Гиммлера, а потом вновь принялся сверлить меня глазами, - ну что же, поздравляю. Хотя рейхсфюрер заверил меня, что Юрген Кудашев всё ещё фельдфебель и сейчас в юнкерском училище в Бад-Тельце, а перед нами предстал никто иной, как Альфред Ридль, один из офицеров его штаба.

Гейдрих усмехнулся и демонстративно, перевернул пару листов в лежавшей перед ним картонной папке, а потом отложил её, почти отбросил в сторону.

-«Я не учёный, но по тем кратким конспектам, что подготовил мне профессор Вюст, вижу, что вся эта чехарда, затеянная рейсфюрером с вашим новым званием и именем, вполне оправдана. Обладание государственными секретами, не лёгкий груз, надеюсь, вы понимаете это, молодой человек?»

Не особо вслушиваясь в уверения в том, что я полностью осознаю всю серьёзность ситуации, в разговор вступил группенфюрер Вюст обращаясь к Гиммлеру: -«У Кудашева, и до этого, по службе в специальном отделе «Н» был допуск к самой секретной информации, но тут я пожалуй согласен с мерами принятыми вами, Генрих.»

-«Присаживайтесь, унтерштурмфюрер, - рейхсканцлер, указал на один из стульев у стола, - разговор наш будет долгим. Последнее время, я слишком часто слышу вашу фамилию. Причем, даже там, где и помыслить ранее не мог. Но речь не об этом. Читать официальные рапорта, это одно, а выслушать человека, глядя ему в глаза, это совсем другое… Расскажите нам о том мире где вы оказались. Насколько я могу судить, вам не с кем было поделиться увиденным и услышанном там. Да, да, конечно, вы писали как минимум три раза со всеми подробностями о случившемся. Но сейчас я хочу услышать не то, что легло на бумагу, а то что осталось у вас, молодой человек, в сердце.

Взоры всех троих человек в кабинете устремились на меня. Волнение жгло огнём моё лицо. С чего начать? Что они от меня ждут? Как я могу высказать всё что запало мне в душу за те немногие, но столь сложные и невероятные дни? Ну что же, я попробую.

-«Среди лесов и болот Смоленской губернии или как у них говорят сейчас, области, живёт простой русский человек, Василий Лопатин…

Я никогда не знал за собой таланта хорошего рассказчика, но видно это умение приходит со временем. По лицам своих собеседников, людей – вершителей судеб Европы и наверное, справедливо будет сказать, всего мира, я понял, что наверное и ко мне пришёл этот дар. А скорее всего та сущность, запавшая в мою суть, вырвалась сейчас наружу не страшным, леденящим, свирепым ужасом, как перед чекистами в лесной заимке, а другой своей ипостасью. Доходчивым словом, тысячелетней мудростью, вящей, плавной, текучей, словно лесной ручей речью.

Уже и не я говорил, в из меня лилось неудержимой лавиной всё что залегло на сердце, непостижимо облекаясь в причудливые образы, часто даже для себя самого открываясь с какой то новой, необычной стороны. Мысли, видения, суть, реальность и скрытое в глубинах сознания, билось в голове, словно боялось, не уместится в простой, обычной человеческой речи. Но тут же, непостижимо просто, складывалось в слова. Именно в те слова, какие были нужны.

Я уже не сидел смущённый своими сановными слушателями, а в плену своих воспоминаний облекаемых в речь, ходил по кабинету, то останавливаясь у карты на стене и указывая на некие геополитические детали, то жестикулируя в какой-то особо казавшийся важным момент рассказа. Я полностью утратил счёт времени уйдя  мыслями в мир пережитого. Вспоминая в дальнейшем тот вечер, до сей поры не знаю, были это мгновения, минуты или часы. Но завершивши своё повествование, почувствовал, как всё сверхъестественное во мне ушло, и я вновь обрёл себя стоя, опираясь на стол руками прямо перед рейхканцлером, бледным, смотревшем на меня приоткрыв рот.

Обессиленный я рухнул на стоявший рядом стул, чувствую что весь мокрый от пота, а в комнате, не смотря на приоткрытое окно, невыносимо душно.

-«Как интересно, я два раза перечитывал доклад комиссии, основанный на том что вы писали и рассказывали в карантине, но сейчас всё происшедшее с вами, унтерштурмфюрер, словно открылось мне с какой то другой стороны, по иному!» - услышал я справа, со стороны профессора Вюста.

 
Гиммлер, близоруко щуривший на меня глаза и крутивший очки в руках, откинулся на кресте и негромко произнёс: «Вам Кудашев, если что, с вашими талантами, точно будет гарантирована работа в Имперском Министерстве Пропаганды. Но только Геббельсу не видать такого сотрудника, как своих ушей!»

А рейхсканцлер, дольше всех выдержавший паузу, пристально глядя мне в глаза спросил: «Я так понимаю, унтерштурмфюрер, то что сейчас вы нам рассказали, вернее то как вы нам это рассказали, имеет прямое отношение к вашим новым, необычным способностям, о которых мне толкуют все с вами общавшиеся?»

Что я мог ответить? Я лишь молча кивнул.

 
Незаданные вопросы у всех троих, подвесили в кабинете томительную паузу, наконец Гейдрих, тяжело опираясь на массивную трость, отодвинув кресло поднялся и медленно, хромая, вышел к стене и остановился у карты.
 

-«Значит, там они всё же меня достали… - проговорил он, скользнув взглядом по Южной Европе, - а что с моей семьёй?»


-«Ничего не могу вам сказать, господин рейхсканцлер! Увы, выбор книг в большевистских библиотеках, был весьма однообразен. Но возможно мне просто не хватило времени, найти достаточно информации.» - я действительно не нашёл в Смоленске, а тем более в сельской библиотеке ничего его интересовавшего.
 

-«Какова в этом мире судьба остальных присутствующих?» - поинтересовался он.
 

Гиммлер, нервно завозился на своём стуле… Как раз о участи рейхсфюрера СС информацию я нашёл и писал в своих подробных рапортах, да и Гейдрих должен был это читать, но раз он хочет услышать, что ж…


-«Генрих Гиммлер, - я посмотрел в сторону своего начальника, - был пленён в конце мая 1945 года британским патрулём, и после того как назвал себя, покончил с собой, приняв яд».


-«А о вас группенфюрер, - обратился я к Вюсту, - я ничего не нашёл. Несомненно, из-за скудости источников, с которыми мне довелось иметь дело, но нашёл информацию, что оберфюрер Зиверс, был казнён победителями после войны».


Профессор Вюст, покачал головой: «Бедняга Вольфрам! Видно это судьба!»[1]


-«Да, как и у Геринга, - вторил ему рейхсфюрер, - но несомненно, у нас он остался в Героях Нации, а в том мире, заслужил клеймо предателя и бесславную смерть!»

Еще в пору моего вынужденного заточения в Альпийских годах, когда несколько раз со всей возможной подробностью описывал свою одиссею, передо мною встал непростой выбор. Как изложить события, сопровождавшие последние дни Рейха в мире Лопатиных? Ведь исторические фигуры, на этой шахматной доске, те же самые что и моём мире. Врать не хотелось, но и писать всей правды тоже. Впрочем, очевидным было, за столь малое время, я просто не мог получить исчерпывающей информации. Если что, на это решил и ссылаться, потому что писал…нет, не ложь, а скорее полуправду.

В моём мире, рейхсминистр авиации Германии, Герман Геринг, погиб от лучевой болезни вскоре после «Кровавого сочельника». Он руководил спасательной операцией в разрушенном Берлине, вполне понимая, что обрекает себя на мучительную смерть. Немалую роль в его поступке играли обстоятельства, приведшие к невозможности защитить воздушные границы Рейха, что ставилось многими ему в вину. Я же считаю, что тут больше было вопросов к провалу в разведке, чем к люфтваффе. Этот замечательный человек, страстно любивший жизнь с её удовольствиями, в критический момент не оставил Фюрера, выказав верность, достойную великих Героев прошлого!

А в той реальности, где мне довелось побывать, в конце апреля 1945 года, исходя из Закона 29 июня 1941 года, Геринг, обратился к Фюреру по радио, прося его согласия на принятие им — Герингом — на себя функций руководителя правительства. Геринг объявил, что если он не получит ответ к 22 часам, то будет считать это согласием. В тот же день Геринг получил приказ Гитлера, запрещавший ему брать на себя инициативу, одновременно по приказу Мартина Бормана Геринг был арестован отрядом СС по обвинению в государственной измене. Через два дня Геринг был заменён на посту главнокомандующего люфтваффе генерал-фельдмаршалом Робертом Риттером фон Греймом, лишён званий и наград. Геринг был исключён из НСДАП и перестал являться преемником Фюрера. Вместо него был назначен в этой роли гросс-адмирал Карл Дёниц. 29 апреля Геринг переведён в замок близ Берхтесгадена. 5 мая отряд СС передал его охрану подразделениям люфтваффе, и Геринг был немедленно освобождён. В последствии Геринг был арестован американскими войсками в Берхтесгадене, осужден в ходе Нюрнбергского трибунала и не ожидая позорной казни, покончил с собой приняв яд.

Что любопытно, и в нашем мире и в том рукаве реальности, новым руководителем Люфтваффе назначен был на смену Герингу, с присвоением звания генерала-фельдмаршала - Роберт Риттер фон Грейм. Один из лучших, ныне здравствующих, лётчиков и командиров Люфтваффе. Ну что же, значит человек явно на своём месте!

Всё это, насколько я запомнил, было подробно изложено в моих рапортах. А вот о некоторых обстоятельствах предшествовавших смерти Генриха Гиммлера, я решил умолчать. Вряд ли его имиджу пойдёт на пользу информация, что он, пусть и в другом мире, самолично затеял с плутократами сепаратные переговоры. Да ещё и с привлечением деятелей Всемирного еврейского конгресса. Результатов они не дали, так как Рейх стоял на грани военного поражения, а вот отношения с Фюрером, Хайни там, безнадёжно испортил. Гитлер, долгие годы веривший в непреклонную верность «der treue Heinrich»[2], уступавшего в лояльности только Геббельсу, оказался в настоящей ярости. В завещании, оставленном Фюрером в том момент, когда войскам большевиков осталось пройти с боями всего несколько сотен метров до рейхсканцелярии, он обличал и Гиммлера, и Геринга как предателей. Гиммлер был снят со всех партийных и государственных должностей, лишён партийного билета и всех наград…

 
-«Хм… значит Нюрнбергский трибунал, - высокий голос рейхсканцлера, нервный и порывистый, был полон угрозы, от которой по моей спине прошлась волной мелкая дрожь, - ну что, же, будет им трибунал…»

 
-«А судьба четы Геббельсов? Несчастные дети… - негромко, с надрывом произнёс руководитель Аненербе, - кто бы мог подумать?! Какой самоотверженный, фатализм! У меня в голове не укладывается, что бы Магда сама…[3]

Профессор Вюст, не смотря на форму генерала СС, всё же остававшийся человеком гражданским, сокрушённо покачал головой, находясь под впечатлением моего рассказа.


-«Да, определённо стоит, что бы эту историю услышал сам Йозеф, но боюсь, что она обернётся для них с Магдой настоящим ночным кошмаром». – произнёс в ответ ему Гиммлер.    

 
-«Расскажите же нам юноша, - наконец Гейдрих вновь обратил внимание на меня, вновь подойдя к своему столу, он взял с него и раскрыл папку, видимо с протоколами моих допросов, - как вам удалось выяснить причину столь существенного расхождения исторических фактов в том мире, по сравнении с нашим?»
 

А вот об этом я писал не раз и со всеми подробностями, ну что же, хотят услышать ещё раз, пожалуйста:

-«Господин рейхсканцлер, когда я просматривал там книги, а это были школьные учебники истории, и более серьёзные издания, то продираясь через дремучие дебри большевистской пропаганды, обратил внимание на одну особенность… В них упоминались основные исторические личности, имеющие аналоги в нашем мире, но в какой то момент я обратил внимание, что мне не попадается нигде фамилия Шойбнер-Рихтер. Как оказалось, до самого поражения Рейха, министром иностранных дел Рейха, был наш бывший посол в Лондоне, Иоахим фон Риббентроп, а ни одного упоминания о «Старом Максе» мне не попалось. Я использовал метод «от противного», как нас учили в специальной школе, «отматывая» события назад, вплоть до «Мюнхенского путча» 1923 года, но нигде не встречая информации о Шойбнер-Рихтере. А потом всё сложилось как 2Х2, к счастью в Смоленской библиотеке, до сих пор сам не верю, оказалась  «Mein Kampf». В посвящении на второй странице, в списках погибших, я наконец отыскал: «Шейбнер—Рихтер Эрвин, инженер, род. 9 янв. 1884 г.», а генерала Людендорфа, среди жертв того дня, не было.

Помню как меня поразило это открытие… «Старый Макс» погиб и вся политика Рейха, вся судьба того мира пошла иным путём, завершившись войсками большевиков в Берлине, разгромленной, разделённой Германией и Нюрнбергским трибуналом!»

Гейдрих, вновь уже оказавшийся в кресле за столом, кивнул  головой, соглашаясь с моими выводами: «Всё верно! Без Шойбнера-Рихтера, политика Рейха стала ориентироваться на желательность союза с Англией, и в войне со Сталиным, нам не на кого было опереться! Его смерть и в нашем мире невосполнимая потеря!»[4]

-«Ваше превосходительство, я готов вернуться в тот мир, что бы собрать  больше сведений, на этот раз уже более…»

Но рейхсканцлер перебил меня: -«Нет,  унтерштурмфюрер, более вы туда не вернётесь! Я принял решение о завершении программы «Аненербе» по исследования параллельных миров. Она слишком дорого обходится стране. У Германского Рейха есть более важные дела!»

 

[1] В мире Кудашева, оберфюрер Фольфрам Зиверс генеральный секретарь Аненербе (с 1935 г.) погиб при ядерной бомбардировке Берлина авиацией союзников 24 декабря 1949 года.

[2]«преданного Генриха»-нем.

[3] Подробности смерти Йозефа Геббельса и его супруги Магды в нашем мире, уже никогда не удастся узнать. Достоверно известно, что 1 мая 1945 года между 21:30 и 22:00 они отравились цианидом, перед этим,  примерно в 20 часов 40 минут Гельмут Густав Кунц, адъютант главного врача санитарного управления СС, по просьбе Магды Геббельс сделал её шестерым детям инъекцию морфина. Затем, по всей вероятности, она сама раздавила у них во рту ампулы с цианидом.

[4] В мире Кудашева, министр иностранных дел Германского рейха Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, погиб в авиакатастрофе 15 мая 1952 года, над Северным морем, направляясь в Эдинбург с дипломатической миссией.


Глава 11. Козырь в рукаве.

По вытянувшимся лицам, рейхсфюрера СС и группенфюрера Вюста, я понял, что для них решение Гейдриха было полной неожиданностью. Особенно жалко было смотреть на профессора. Более всего он напоминал ребёнка у которого отобрали любимую игрушку, ну или одну из самых любимых. Меня же, весть о грядущем прекращении деятельности Отдела «Н», ударило в самое сердце. Дыхание перехватило, перед внутренним взором предстало лицо Машеньки, грустно улыбающееся лицо, с блестящими в глазах слезами.

Вюст подался всем телом к кресту Гейдриха, чуть не опрокинув при этом стоявший перед ним на столе графин с водой: - «Но господин рейхсканцлер, именно сейчас перед нами открылись такие перспективы…»

-«Рейнхард, ведь мы с вами, уже обсуждали…» - вторил ему руководитель СС, привстав от волнения и пожирая главу Рейха пламенным взором.

Присутствующий при этой сцене младший офицер был явно в кабинете лишний и Гейдрих видимо пришёл к такому же мнению.

-«Кудашев, можете быть свободны, завтра у меня будет к вам отдельное поручение и даже не одно, а пока, начальник моей службы адъютантов, оберст Кранц, покажет вашу комнату».

Я поднялся со стула, по не двинулся с места, пристально глядя в бледное лицо рейхсканцлера с мешками под глазами и зачёсанными назад, редеющими светлыми волосами.

-«Вы что-то хотите сказать, унтерштурмфюрер? Думаю, это может подождать до завтра!» - довольно резко и нетерпеливо, почти выкрикнул Гейдрих.

 

Но именно сейчас, когда решался, наверное самый важный для меня вопрос, мне было что сказать и уходить я не собирался. Я уже не был тем Юргеном Кудашевым, которым являлся полтора-два месяца назад!

 

-«Да, господин рейхсканцлер, мне есть что сказать и именно сейчас!» - громко произнёс я, и тут же оказался в центре внимания всех присутствующих.

 

-«Более того, я имею довести до Вас информацию, относящееся к категории чрезвычайной важности и не уверен, стоит ли её знать профессору Вюсту!»

Рейхсфюрер и Гейдрих переглянулись встревоженно, а на самого обескураженного моими словами группенфюрера Вюста, которого я умышленно назвал по научной степени, а не по званию, было просто жалко смотреть. Перспектива быть выставленным за дверь в момент, когда решался столь важный для него вопрос, явно его не радовала.

 

-«Вы умеете удивить, унтерштурмфюрер! Надеюсь, то что вы хотите нам рассказать, того стоит… Это, как я понимаю связано с деятельностью отдела где вы служили?»

 

-«Jawohl[1]!» - я щёлкнул каблуками и вскинул подбородок не сводя глаз с рейхсканцлера, но многое бы отдал за возможность видеть лицо Гиммлера. Я просто физически, на расстоянии разделявших нас трёх метров, чувствовал его беспокойство и пожалуй страх.

 

Судя по всему, деятельность «Отдела Н» имела немало скелетов в шкафу, и рейхсфюрер взволновано гадал, какой их них сейчас будет вытащен на обозрение и суд главе Государства. Но он ошибался.

 

-«В таком случае, группенфюрер Вюст останется с нами. Я готов вас выслушать, унтерштурмфюрер». – произнёс с нотками недовольства Гейдрих.

 

Я скосил глаза и заметил, глаза Гиммлера бегают с Вюста, на рейхсканлера и на меня. Даже жалко его…

 

«Господин Рейхсканцлер! – начал я, - за всё время после моего возвращения, я исписал кучу бумаги, и ответил на тысячи вопросов, знаю что на меня извели наверное километры киноплёнки и аудиозаписей. Но было то, о чём я умолчал. Не потому что хотел утаить, а то, что не предназначалось для ушей и глаз там присутствующих сотрудников, какими бы верными патриотами Германии они не являлись. Есть то, о чём я могу рассказать исключительно вам и людям, обелённым вашим исключительным доверием!»

 

Я сделал паузу, ещё раз окинув взглядом присутствующих и дождавшись, лёгкого, почти незаметного кивка Гейдриха продолжил:

 

-«Да, у меня появились некие способности… Объяснить я не могу, но я кажется умер в день аварии. Да, вот сейчас так просто это говорить, но врачи обследовавшие меня в «Альпийской крепости» долго спорили меж собой глядя на мои рентгеновские снимки, думая что я не вижу их изумлённых лиц. Я не видел никаких тёмных туннелей со светом в конце, о которых пишут пережившие клиническую смерть, была просто боль и пробуждение. Эта боль, наверное останется со мной до самых последних дней. Это первое что я чувствую, открыв утром глаза, но я привык загонять эту боль куда-то вглубь сознания и порой я почти её не чувствую. Думаю вы понимаете меня!

Но с этой болью в меня вошли…какие то новые силы, всей мощи и глубины которых я ещё не осознал полностью. Но силы эти оставшись со мной, вовсе не заменили меня, моей сущности, моего я. Надеюсь то, что стою перед вами и заключения наших ученых, что я человек, а не затаившийся монстр, подтверждают это.

Среди моих способностей… есть одна спасшая мне жизнь в том странном мире. Я могу чувствовать эмоции и мысли людей при тактильном контакте, к примеру просто пожав им руку. Более того, я могу внушить что то людям… Именно так мне удалось избавиться в Смоленском лесу от чекистов. Мы поздоровались, перекинулись парой слов и они ехавшие наверняка по мою душу, решили что неплохо бы несколько дней поудить рыбу, на ближайшем водоёме.

 

-«Невероятно! – перебил меня, профессор Вюст, - это же психотехнологии гипнотического манипулирования сознанием, проблема, над которой который год бьются у нас в «Отделении исследований оккультных наук» доктора Бёма!»

 

Вюст наградил меня таким жадным взором, что я понял, если бы он знал о таких способностях обершарфюрера Кудашева, я бы до сих пор оставался в горных бункерах в качестве подопытного.

 

-«Это реально?» - спросил Глава государства, обращаясь к группенфюреру.

 

-Э-э-э… - замялся Вюст, так же, как до него Гиммлер забегав глазами. Он старался не встречаться взором с Гейдрихом, - теоретически вполне реально, слишком много исторических свидетельств, что бы считать это исключительно вымыслом, но реальной практической реализации нам добиться не удалось. Есть некоторые подвижки, но то о чём рассказывает этот офицер, просто невероятно!»

 

-«Понятно… я слышал, вы тратите сотни тысяч рейхсмарок на колдунов и шаманов с очевидным результатом, - усмехнулся Гейдрих. Он кряхтя и морщась поднялся из за стола и протянул мне руку.

 

-«Кудашев, сейчас коснитесь моей руки или что вы там делаете, и скажите нам, о чём я сейчас думаю?»

 

Ну что же, я был уверен, что рано или поздно, мне придётся это сделать.

 

-«Господин Рейхсфюрер, я понимаю ваши слова как приказ. Но я раз и навсегда решил для себя, что никогда мои способности не послужат во вред Германскому Рейху, людям которых я люблю и уважаю. Я научился… как бы это объяснить, ставить в голове некий блок и не чувствовать мыслей, желаний, эмоций своего собеседника и контактёра. Это оказалось очень просто.  Иначе можно сойти с ума, особенно когда вокруг много людей и все со своими мыслями и страстями… Поэтому я предвижу такой вариант, что вы убедившись в правоте моих слов, решите, что я – слишком большая угроза, устоявшемуся мирозданию! А что бы там ни было, моя новая сущность, почувствовав угрозу своему физическому существованию в моём лице, способна натворить дел, по сравнению с которыми происшествие в лесной заимке, свидетелями которой оказался отряд, посланный за мной, сущая детская шалость».

Произнося это, я вовсе не блефовал. Если я ещё и не разобрался со своими особенностями, вернее, буду честным, с тем, или кем, что теперь внутри меня, но точно знал – эта сущность сделает всё для того что б Юрген Кудашев остался жив. Все присутствующие, в том числе двое самых важных человека Рейха, могут превратиться в мановение ока в кровавые ошмётки, а это здание в кучу мелкой щебёнки. А унтерштурмфюрер Кудашев, выберется из этой груды без единой царапины, отряхивая красную кирпичную пыль с кителя.

 

-«Унтерштурмфюрер, я тербую! Возьмите меня за руку!» - Гейдрих был непреклонен. Я его вполне понимал. Услышанное ими, звучало слишком необычно, что б вот так просто поверить на слово.

 

Да и я понимал, для того что бы мне верили, это доверие должно стать порождением дел, а не слов. Я протянул руку и крепко пожал руку рейхсканцлера. Не смотря на бледность, и кажущуюся слабость, ладонь была крепкой, а рукопожатие настоящим, мужским.

Все трое, затаив дыхание смотрели на меня. Чехарда образов, воспоминаний, эмоций захлестнула меня, но я уже был готов, давно начал привыкать к этому.

 

-«Ваши мысли сейчас, о вашей семье. О Лине, детях… Клаусе, Хайдере, Зильке и Марте. Я обещаю, что узнаю их судьбу в том мире, где побывал!»

 

Гейдрих ничего не ответил. Он вновь сел в кресло и крепко задумался, а рейхсфюрер и профессор Вюст справедливо решили, что вмешиваться в этот щепетильный момент в наш с ним разговор не стоило.

 

-«Будем считать, унтерштурмфюрер, что я вам верю, - наконец прервал он молчание, не поднимая взгляда на меня, - но моё решение твёрдо. Деятельность Зондербюро 13, остановлено, как минимум до нашей победы в войне.»

 

-«Но я вовсе не это хотел вам рассказать, господин рейхсканцлер, вернее не только это, - я решил раскрыть почти все карты и не собирался останавливаться, - в тот день, когда меня спасли, старый оберст[2] красных, кое-что мне рассказал. Это удивительно, но его способности сродни моим, да и вообще все они, какой то аналог наших частей боевой поддержки «Аненербе». Он передал мне эту информацию так же с помощью тактильного контакта, а это исключает возможность сознательной лжи или какого то искажения информации».

 

-«И чем же обусловлено такое доверие к вам, Кудашев? – вмешался Гиммлер, - помнится, по рапортам других офицеров, он, а особенно их генерал, не выказывали расположения к нам, полагая что прежде всего мы их враги.»

 

Я повернулся к руководителю СС: - «Это так, господин рейхсфюрер, но у него был свой очевидный интерес и сейчас вы поймёте о чём речь.»

Я по возможности подробно пересказал всё что стало мне известно о «Кенигсбергском инциденте» 1945 года, который и стал причиной того, что большевики в том мире, вовсе не были удивлены моим появлением в их Реальности.

Но если большевики в мире Лопатиных не были удивлены, то все присутствующие просто потеряли дар речи. По сути, я рассказал им о заговоре, если не о военном мятеже, который стал прямым следствием всего происшедшего со мной.

 

-«Но это же немыслимо! Этого ещё не было и может не произойти вовсе!» - вскричал Гиммлер побледнев.

-«Это технически не возможно!» - вторил ему Вюст.

-«Камраден! Прошу замолчать!» - выкрикнул рейхсканцлер и снял в наступившей тревожной тишине телефонную трубку.

-«Гельмут, срочно, дайте мне информацию о Фрице Леманне, шарфюрер СС, специальные части YGGDRASIL» - он опустил трубку на рычаг и пристально посмотрел на меня.

 

-«Вот сейчас и будет настоящая проверка ваших слов, Кудашев… - усмехнулся Гейдрих, - то, что вы нам рассказали, слишком невероятно что бы быть правдой. Хотя последнее время я начал привыкать к странностям».

 

Группенфюрер Вюст, в котором учёный окончательно взял верх над генералом СС, поднялся из за стола и нервно прошёлся по кабинету.

-«Для меня самым странным, тут является сам факт, вернее возможный факт случившегося. Вы уверены, унтерштурмфюрер, что тот чекист сказал правду, а не слукавил каким то образом? Нельзя недооценивать врага!»

 

-«Я абсолютно уверен в том, что он сам свято верил в сказанное, господин группенфюрер!» - ответил я как можно уверенней, хотя не скрою, слова Вюста зародили во мне сомнение. Действительно, полковник Дубровин сказал правду. Но только ту правду, которую знал сам, а не была ли эта правда умело, кем то доведена до него? Нет, вряд ли…

 

Профессор продолжил потирая руки и жестикулируя двигаться по кабинету, хотя в присутствии Главы государство это выглядело странным: - «Сама история с вашим появлением в том мире, уникальна, Кудашев! Хотя вся программа нашего отдела «Н» по исследованию параллельных реальностей уникальна! Но в вашем случае, перенос в другой рукав, совпал с разрывом во времени. У нас 1956 год, а в той реальности – 1979-ый. И по переданным вами координатам, спасательная экспедиция, так же смогла попасть в мир который на 23 года в будущем, относительно нашей точки старта!»

-«Подождите, Вальтер… - вступил в разговор Гиммлер, для которого научные проблемы вовсе не закрыли собой сам факт случившегося в другой реальности, -  красные утверждают, что вторжение к ним наших людей в конце лета 1945-го, произошло, после того как они узнали о существовании того рукава, значит когда мы спасли Кудашева. Возможно, а скорее всего наиболее вероятно, что в нашем мире, этого ещё не произошло. Выходит, мы узнали о грядущих событиях!»

-«Вот! – вскричал Вюст – указывая пальцем на рейхсфюрера, - именно в этом суть, Генрих!  На наших глазах, родилась новая реальность отличная от нашей! Если мы не допустим проникновения наших людей в тот мир в 1945 году, хотя я даже не представляю, как можно переместится из нашего 1956 года, в прошлое, в 1945-ый, а оно уже произошло в другом мире, то наша реальность разделяется и образуется иной рукав! Это…это просто невероятно!»

-«Я знаю, - негромко и спокойно сказал я, - я знаю, как переместиться в другой мир и в другое время этого мира!»

 

Все трое устремили на меня взоры. Гиммлер удивлённый, Гейдрих подозрительный, а профессор Вюст, восторженный.

 

-«Но и это ещё не всё, господа, - я решил окончательно их добить тем что старый полковник Дубровин, знал, но говорить мне не собирался, но нас прервали.

Отворилась дверь, дежурный адъютант, тот самый офицер люфтваффе, вошёл, вскинул руку в приветствии и строевым шагом, подошёл к столу. Он положил перед Гейдрихом листок бумаги и замер, ожидая дальнейших распоряжений.

Рейхсканцлер быстро пробежал глазами написанное и распорядился: «Как можно быстрее всю информацию о этих людях и подразделении мне на стол! Срочно! Высший приоритет!»

Капитан чётко развернулся и покинул кабинет.

Глава Рейха, устало откинулся на спинку кресло, потёр виски и вздохнул.

-«Фриц Леманн, действительно служит в батальоне охраны объекта «Зондербюро 13» в Новой Швабии, переведён туда месяц назад, и пока не шарфюрер, а всего лишь штурманн. Я склонен верить вам, Кудашев, ибо придумать что вы нам рассказали, думаю, невозможно».

 

И Вюст и рейхсфюрер, заговорили одновременно, перебивая друг друга, но Гейдрих остановил их жестом: «Вы, штурмфюрер, ещё что то хотели нам сказать?»

И я вывалил на них историю о женщине из норвежской долины Исдален, профессоре Герберте Янкуне и Агисхьяльме – Шлеме ужаса.

Пересказ тайного знания из головы старого большевика, да ещё с явно с неосознанным привлечением моих новых способностей, меня вымотал, а моих слушателей, поразил до глубины души.

 

-«Камераден, я думаю этого слишком много для одного вечера» - устало произнёс рейхсканцлер и судя по лицам группенфюрера Вюста и Гиммлера, они полностью с ним согласны.

 

Вновь снята телефонная трубка: «Капитан, срочно вызовите коменданта, генерала Йоста, отмените все приготовления к смене дислокации ставки и не назначайте на утро каких либо встреч. Да, да… утреннее заседание штаба тоже отмените, есть дела важнее».

 

-«Господа, - это уже обращено к нам, - советую вам хорошо выспаться, если получится. После завтрака всех троих, жду у себя».

 

[1] Так точно – нем.

[2] В немецкой армии звание соответствующее полковнику.

Глава 12. Рыцарь

Начало октября 1956 года, выдалось на диво тёплым и сухим. Городской парк в воскресенье был полон отдыхающими бюргерами с жёнами, рабочими, с местного завода плотно обступившими шатры, где торговали пивом и обжаривали на гриле братвурст и солдатами местного гарнизона в увольнении. Конечно же, парк был полон детишками, которые с визгом носились тут и там. Дочки покойного Ролле, тоже были там среди качелей и каруселей.

Мы, под руку с Марго неторопливо шли по дорожкам парка, я в который раз пожалел, что приехал к ним в своей новой офицерской форме. По и дело, приходилось брать под козырёк, отвечая на приветствия других военных, которых в парке было много, в основном как я уже сказал, солдат, получивших увольнительную в город.

— «Хм… Альфред Ридль, даже не представляю, как это объяснить девочкам, — сказала Маргарет, задумчиво, — я и сама в шоке, просто остолбенела, увидев тебя на пороге, в новой форме.»

— «Не скрою, я сам до сей поры не пришёл в себя, столько событий за последние дни» — я совершенно не преувеличивал, отвечая ей.

— «Я понимаю, Юрген, что сейчас одна государственная тайна покрывает другую, а другая третью и ты мне ничего не расскажешь» — невесело усмехнулась женщина.

И была совершенно права.

После того вечера, почти неделю ставку рейхсканцлера лихорадило. Отменялись ранее назначенные встречи, кроме совсем уж экстренных, и совещаний штаба обороны Рейха. Я уже привык спать в вагоне поезда под стук колёс и звона переключаемых стрелок. Да и времени спать было не особо много.

Итоги моей встречи с Гейдрихом, были очень далеко идущими. С большим скрипом, но проект «Н» и всю деятельность «Зондербюро 13» не свернули, но подразделение в Новой Швабии расформировали и оставили только базу на Гельголанде. Гиммлер был доволен, профессор Вюст тоже, а я так и вовсе счастлив, что нить, связывающая меня с Машей, не оборвалась.

Очень сложным оказался вопрос о возможности репатриации немцев из рукава реальности Лопатиных, который к слову получил обозначение «Объект ZERO» в наш мир. Остро не хватало информации. Все те недостаточные источники, к которым я имел доступ в двух библиотеках, не отвечали на вставшие вопросы, что не удивительно, ведь историю писали победители. Но по обрывкам знаний полковника Дубровина, ставших мне доступными в краткий миг нашего контакта, выходило, что судьбы фольксдойче и граждан Рейха, была печальной.

Так как победители захватили и присоединили к своим странам Судеты, Богемию, Восточную Пруссию, Померания, Силезия, устье реки Эмс, земли по реке Мозель, районы Шлейдена и города Монхау, депортировались с Родины более десяти миллионов немцев. Так же немцы изгонялись из районов компактного проживания в других странах, из Югославии, Румынии, Венгрии. Ещё во время войны, были изгнана немцы из Британии и США. Депортация сопровождалась насилием и грабежами. Многие немцы были убиты или умерли в результате тех событий. Число погибших было огромным. Точные цифры мне, вернее Дубровину, известными не были, но их было точно более полумиллиона, а возможно даже более миллиона гражданских лиц.

Можно ли их было спасти? «Ханебу» на котором вывезли меня из мира «ZERO» вмещал взвод солдат и оставалось ещё некоторая возможность полезной нагрузки. Если потесниться, можно довести его вместимость до пятидесяти человек. Пятьдесят человек и более миллиона… Но даже спасение этих пятидесяти, уже великое дело! Но… Проект «Н» и деятельность «Зондербюро 13» — одна из самых охраняемых тайн Рейха. И появление сотен спасённых, а стало быть, посвящённых в эту тайну, сразу превращало деятельность Проекта в секрет Полишинеля. Решено было вернуться к решению данной проблемы после победы в войне. Ведь если есть возможность попадать в какой-то параллельный рукав реальности именно в определённое время, то нет разницы, произойдёт это в нашем мире в 1956, 1957 или ещё в каком то году. Главное, что бы мы оказались в мире «ZERO» именно в злощастном, для их мира, 1945-ом.

Вопрос с потенциальным мятежом, последствия которого столько попортили нервов большевикам Дубровина в конце лета 1945-го в Кенигсберге, был закрыт. Мотивы у тех людей, что пытались спасать гражданских в чужом рукаве реальности, были признаны вполне оправданными. Но часть «Игдрасиля», охранявшего базу Проекта в Антарктиде, разбросали по разным подразделениям СС по всему миру, и как я догадываюсь, взяли на всякий случай «на карандаш». Всё было обставлено как ротация военнослужащих, в связи с организационно-штатными мероприятиями. Насколько мне известно, никто не подвергался репрессиям, да и не должен был, ибо даже повода не возникло. То, что они совершили в другом мире, в нашем ещё не случилось.

Сам факт возникновения точки бурификации в следствии флуктуации реальности… Впрочем не стану загружать мозги той заумью которую бурно, словно проснувшийся вулкан, извергали наши учёные, в особенности профессор Вигманн, который выдвинул по данному случаю, какую-то революционную теорию. Иными словами, я, сам того не ожидая, дал новый грандиозный импульс в изучении теории параллельных реальностей. И даже испугался, что меня вновь крепко возьмут в оборот, в мрачных недрах «Альпийской крепости», но чаша сия, кажется, меня миновала.

Особая ситуация возникла с Гербертом Янкуном. Благодаря всей этой истории, мне довелось познакомиться с этим незаурядным человеком воочию. В нашем мире, он к 1956 году, являлся руководителем учебно-исследовательского отдела археологических раскопок Аненербе. Состоял в общих СС в звании штандартенфюрера. Талантливый историк и археолог. Но в отличии от мира ZERO, он не участвовал в военных действиях в рядах дивизии «Викинг», а полностью посвятил себя науке.

Наверняка профессор Янкун, был весьма удивлён вызовом в ставку рейхсканцлера, где в присутствии самого Гиммлера и группенфюрера Вюста, сам Гейдрих расспрашивал его о раскопках в Норвегии. Оказалось, что в нашей реальности он не нашёл ни Агисхьяльм, ни какой то иной артефакт, но высказал уверенность, что если Рейху и партии это нужно, он готов искать…

Серьёзно обсуждался вопрос, раз «Шлем Ужаса» реален и обладает хоть частью силы приписываемой ему в «Старшей Эдде» и «Речи Фафнира», то возможно стоит всё же вытащить из иной реальности того, другого профессора Герберта Янкуна, которому посчастливилось таинственный артефакт отыскать. Моё воображение рисовало во всех красках встречу двух профессоров Янкунов, из которых второй был старше первого на двадцать лет! Но решили не рисковать. Да и не спрячешь историю с раздвоившимся профессором, а куда второго потом девать? Не отправлять же вновь в тот жуткий мир, где всё в Германии, Европе и во всём мире, перевёрнуто с ног на голову?! И наш штандартенфюрер Янкун, в полном недоумении вернулся к прежней работе, но уже с Германским орденом третьей степени. Рейхсканцлер наградил его, как я думаю, не столько за заслуги в науке, а памятуя о альтернативной личности профессора в мире ZERO. Там он, если верить большевистскому полковнику Дубровину, выказал себя преданным национал-социалистом, в годы тяжких испытаний после поражения Рейха.

Но не обошлось и без разочарований. После всего кавардака, что я породил в Исследовательском отделе общего естествознания, казалось бы, меня отправят вновь в «Объект ZERO» с заданием о сборе информации. Не совсем порядочно, но я вновь обмолвился Гейдриху о своём обещании узнать там судьбу его семьи. Но рейхсканцлер был непреклонен. Полёты куда либо, за пределы нашего мира, для меня оказались запрещены. С обмолвкой что временно, но меня это не обманывало. Слишком часто, временное становилось постоянным, особенно если этого требовали государственные интересы.

Мой статус до последнего времени был весьма странным. Унтерштурмфюрер, без чётко означенной должности, находящийся при личном штабе рейхсфюрера СС, в то же время почти постоянно находящийся непосредственно рядом с Гейдрихом. Я начал замечать пристальное внимание, направленное на меня со стороны окружения рейхсканцлера, о чём не преминул ему сообщить. Стоило ли создавать мне двойника и отправлять его в юнкерскую школу, если я, странный унтерштурмфюрер, отсвечиваю уже неделю как рождественская ёлка, при высших политических фигурах Германского Рейха?

Оказалось, что это была всего лишь вынужденная пауза. Меня как раз планировали убрать подальше, к моему счастью, не вновь в пещеры Баварских Альп, а в экспедицию срочно организованную под руководством профессора Карла Вигмана. Куда бы вы думали? В Россию! В то самое место, где потерпел аварию наш с Ролле хронолёт! Требовалось проверить, нет ли пространственно-временной аномалии среди Смоленских болот, которая послужила причиной случившегося с нами, в этом мире. Вполне логичная, насколько я мог судить, догадка. А пока германские дипломаты согласовывали с имперским правительством России, все нюансы предстоящей экспедиции «Зондеркоманды Вигмана» под эгидой Аненербе. Я занимал в экспедиции не бросающуюся в глаза должность заместителя начальника охраны, хотя, по сути, был самым важным в экспедиции человеком. Взвод спецподразделения СС, скорее всего тех же парней, что вытаскивали меня из лап красных, сам профессор и пара его помощников. До отправки экспедиции, я получил несколько дней свободного времени, а так как домой я по понятным причинам ехать не мог, решил провести их с семьёй Ролле.

Но буквально накануне вечером, когда я собирался навестить вдову друга, мены вызвали к Гиммлеру. День был очень суматошный. Мы были в Силезии, где то в окрестностях Бреслау. Я уже перестал следить за передвижением ставки рейхсканцлера. Ставка перемещалась, меня возили вместе с ней. Довольно комфортно возили. За это время пошили унтерштурмфюреру Ридлю, отличную парадную форму и два комплекта полевой. Так вот вызов к рейсфюреру СС, сопровождался указанием быть в парадной форме, что весьма удивило.

В здании школы, где разместился временно Глава Рейха, меня ждали видимо в кабинете директора. Большой стол посреди комнаты, застеклённые книжные шкафы вдоль стен, плотно занавешенные окна, каждый, кто учился в германской школе, легко представит себе обстановку. Кроме Гиммлера, в кабинете, куда меня проводил один из адъютантов, оказался и сам рейхсканцлер. Глава СС, сам похожий в тот момент на директора школы, если бы не мундир, окинул меня взглядом, оценивая сидящую как влитую, новую форму и одобрительно кивнул. Поднялся с кресла Гейдрих и отставив в сторону трость шагнул ко мне, видно было, что движение без дополнительной опоры даётся ему не просто.

— «Унтерштурмфюрер Кудашев, — он сделал паузу, — не скрою, я не сразу решил, что с вами делать! Было высказано мнение и поначалу я серьёзно к нему прислушивался, что вы слишком тёмная лошадка и вреда от того кем или чем стал прежний Юрген Кудашев, больше, чем гипотетической пользы. И должен признать, я рад, что то мнение не возобладало! С самого начала, как только партайгеноссе Гиммлер, доложил мне о всём случившемся с вашим экипажем, и с вами, у вас появились неожиданные заступники. О наших учёных, совершенно ставших одержимыми раскрывшимися с вашей помощью перспективами, вы знаете. Ваш рейхсфюрер, тоже всегда был на стороне обершарфюрера Кудашева. Но есть и люди… есть силы, о которых вы пока не подозреваете и которые стояли за вас горой.

В скором времени вам предстоит многое узнать. У Рейха есть тайны, сопоставимые с вашей и наверное будет правильным, объединить ваши силы.

Но а пока, в знак заслуг которые вы, возможно сами того не подозревая, оказали стране и народу, а так же, несомненно окажете впредь, я решил… — он вновь сделал паузу и повернулся к Гиммлеру, который что то протянул рейхсканцлеру.

— «Наградить вас, признавая вашу храбрость в исключительных обстоятельствах, сопоставимую с особым подвигом на поле боя, высшим орденом Германии — Рыцарским крестом Железного креста!»

У меня, стоявшего всё это время, задрав подбородок по стойке смирно, всё поплыло перед глазами. Я чувствовал, как мне поднимают, жёсткий, не обносившийся ещё воротник, повязывают и поправляют на шее ленту. Я жал руку Гейдриху и потом своему непосредственному шефу, а по горящим волнением щекам кажется, текли слёзы. Я стал Рыцарем!

В ушах звенело, и я не сразу понял, что рейхсканцлер меня о чём то спрашивает. Кажется, поняв моё состояние, он повторил вопрос: -«У вас, унтерштурмфюрер, будут какие то просьбы ко мне?»

Сейчас или никогда! Я собрался с духом, несколько раз глубоко вздохнул, стараясь восстановить дыхание и унять волнение.

— «Господин рейхсканцлер! Да, у меня есть к вам просьба. Именно к вам, ибо только в ваших силах её выполнить! То что я выжил в том мире куда попал, это… чудо. Но это чудо стало возможным только благодаря людям, которые я там встретил. Я писал о них. Подробно писал, но не всё о чём болит сердце, могу доверить бумаге. Я полюбит там девушку, она ответила мне взаимностью. Она… и её близкие спасли меня и помогли узнать о их мире. Теперь они все и та девушка — Маша Лопатина, под угрозой. Я надеюсь что она жива… Очень надеюсь. В последний день, я спросил, не хочет ли она отправиться со мной и она согласилась! Но я не мог взять её. Вы понимаете почему. Я солдат. У меня был приказ. Я знаю о принятом ещё Фюрером решении, больше никогда не перемещать людей между мирами! Но если сейчас, в последние дни, мы обсуждали, даже не просто перемещение отдельно взятого человека, а программу репатриации, тысяч, десятков тысяч, то нельзя ли начать с неё. Я прошу вас! Я возьму её в жёны и буду ходатайствовать о даровании ей гражданства Рейха!»

Гейдрих тяжело опёрся о стол, и с трудом добравшись до кресла, почти упал в него. Он откинулся на неудобную прямую спинку, сложив руки на груди, прикрыл глаза.

— «Я не думал, что ваша просьбы будет такой… — негромко ответил он убрав руку, и нервно забарабанил кончиками пальцев по столу, — я вызвал полковника Кудашева сегодня в ставку и думал, что встреча с отцом, это то что вы желаете… Но я ошибся! Вы всё же желаете вернуться в тот мир, но теперь я много лучше понимаю ваши мотивы. Как говорят русские: „Не мытьём так катаньем“. Да, не удивляйтесь, я знаю эту пословицу… Ну что же… Я пойду вам на встречу, Юрген. Но, у меня будет условие!»

Я было выдохнул, уже обрадовавшись, но как только услышал про условие, понял, что радоваться рано.

— «Вы незаурядный человек, оберштурмфюрер. В Зондеркоманду 13 и не мог попасть средний, заурядный солдат. Все вы прошли отбор, критерии которого, признаю это, для меня сущая заумь на грани науки и… магии! В вас течёт кровь многих поколений воинов как со стороны отца и матери. И эта кровь невыразимо ценна для Рейха! Хотите вы того или нет, теперь вас будут охранять и оберегать. Вы носитель крови исключительной для Рейха ценности! А получи вы вновь допуск к операциям отдела „Н“ в иных рукавах реальности, мало ли что может случится! Мы, не может утратить столь ценную кровь! Чего стоят все наши работы в области Евгеники и Расовой гигиены, если я допущу вашу, Кудашев гибель?!»

Гейдрих вновь повернулся в сторону помалкивавшего начальника СС: -«Генрих, думаю именно для таких случаев Главным управлением расы и поселений создавался „Лебенсборн“. Выпиши своему офицеру направление в один из них, да хоть во все сразу! Он должен дать расово ценное потомство с лучшими из германских женщин! А потом… Потом, мы вернёмся к вашей просьбе, Юрген!»

Сказать что я был поражён, пожалуй слабо сказано! Когда я услышал это «у меня будет условие» менее всего я мог предположить, что мне хотят уготовить роль пленного жеребца! И можно было догадаться, это предназначение, скорее всего, родилось, в чьих-то мудрых мозгах, раньше и независимо от моей просьбы вывезти в наш мир Машу.

С другой стороны, я вполне понимал ход мыслей людей курировавших Евгенические проекты. И в любом случае, тот сумбур в голове стоило утрясти и обдумать. В любом случае, мой предполагаемый вояж по Лебенсборнам, явно планировался после возвращения из экспедиции в Россию.

Меня, всё ещё не пришедшего в себя выставили из кабинета через, оказывается имевшуюся тут заднюю дверь. Там, в полутёмном коридоре, меня ждали два адъютанта Гиммлера, гауптштурмфюрер Браун и оберштурмфюрер Лейтнер, а так же бутылка шампанского, которая под их подначки о «шейном железе» и совете не застудить шею когда буду в шинели, немного позволила прийти в себя. Не прошло и получаса, как меня вновь пригласили в директорский кабинет. Гейдриха там уже не было, зато спиной к двери, рядом с рейхсфюрером, в кресле, сидел мой отец. И если я уже знал о его приезде, то для него моё появление было самой приятной неожиданностью. Она переросла в настоящий шок, когда он увидел меня в офицерской форме и даже во что-то схожее с паникой, после того как его глаза остановились на моей шее с Рыцарским крестом. Ведь его Юра, взлетел очень быстро и весьма высоко!

Для военного советника Российского посольства, полковника Кудашева, особенности моей службы были известны. Он спокойно воспринял, что перед ним, как минимум на год, теперь унтерштурмфюрер Альфред Ридль и скорее всего его сын не сможет приехать домой под своей личиной. С мамой, он пообещал всё уладить. К тому же, его вызов в ставку и формально и напрямую был связан с согласованием экспедиции профессора Вигманна, под эгидой Аненербе, в окрестности Смоленска. И теперь всё наверняка разрешится в возможно скорые сроки.

Мы просидели с папой в одном из тёмных школьных классов, почти до рассвета. Я практически ничего не мог ему рассказать из последних событий, а он, понимая моё положение, не спрашивал. Мы говорили о семье, маме, родственниках и знакомых. Уже уходя, он крепко обнял меня и прошептал, срывающимся голосом: «Как же ты повзрослел сынок!».

А на следующий день, я уехал к Маргарет.

Уставшие девочки, довольно щебеча, крутились вокруг нас, и мы уже возвращались из парка, когда к нам подбежали две молодые девушки лет семнадцати. Обе в форменных коричневых жакетах Союза немецких девушек с чёрным треугольником на плече и чёрных юбках. У одной в руках был фотоаппарат и обе просто поедали меня глазами.

— «Господин унтерштурмфюрер! Позвольте мы сделаем снимки для нашей газеты! Вы, фрау, и девочки такая замечательная германская семья! Редактор наверняка разместит это фото на первой полосе в номере на День реформации!»

Я взял обеих под руки и отвёл немного в сторону, Маргарет с дочками остались стоять на дорожке глядя нам вслед.

— «Фройляйн, вынужден вам отказать, — сказал я им негромко, — я приехал навестить жену и детей моего погибшего товарища, так что мы вовсе не семья. Наверняка эта ситуация, ваши слова, только расстроят несчастную вдову и её детей!»

На девушек было жалко смотреть. В их глазах тут же появились слезы сочувствия и раскаяния, и они в пролепетав: «Извините герр унтерштурмфюрер…» мгновенно скрылись в наступающих осенних сумерках.

Говорил я негромко, но Марго всё слышала, она стояла, закусив губу, глядя куда-то в сторону.

После ужина, отправив девочек, одновременно чмокнувших меня в щёки, спать, мы с Маргарет распили бутылку франконского сухого «Сильванера».

— «Вот так, Марго… — почти шёпотом рассказывал я, положив руку поверх её ладони, наклонившись к женщине так, что почти касался белокурых локонов, — что тут сказать, он наверное прав. Но когда я смогу вернуться за Машей, сам теперь не знаю…»

Маргарет взяла лежащий на столе листок с раскинувшим в шапке крыльями германским орлом. В который раз пробежала глазами отпечатанный, вычурный готический шрифт.

— «И когда поедешь?» — так же негромко спросила она.

— «Завтра я должен к десяти утра быть на аэродроме, за мной пришлют сюда машину. Стало быть, после возвращения из России.»

— «Наверное, есть смысл в ближайший Лебенсборн, тот, что в Вернигероде? Саксония ведь ближе всего».

— «Вот честно! Даже не думал ещё… Пойдём спать, вино ударило в голову и глаза просто закрываются».

Мы поднялись на второй этаж, Марго, тихонько приоткрыла дверь детской, заглянула, прислушавшись к тихому дыханию спящих дочерей, набегавшихся и уставших за день. Я поцеловал её в пылающую щёку и немного постоял перед закрывшейся дверью. В кабинете, ставший моей спальней когда я гостил у Рогге, я не включая свет разделся, благо свою новую форму я снял ещё как только мы вернулись с прогулки. А простые брюки и рубашку скинуть было не в пример проще и быстрее чем возиться с высокими, офицерскими сапогами. Раздевшись я совершенно голым подошёл к окну, отодвинут тяжёлую портьеру. Чудесный октябрьский день, сменился замечательной лунной ночью, столь редкой осенью. Казавшаяся огромной, бледно-жёлтая луна, чуть подёрнутая медленно ползущими по ночному небу облаками, тускло освещала кусты и деревья во дворе. Вдали, время от времени мелькали отблески автомобильных фар. На душе было спокойно и хорошо. Я ждал.

Позади чуть слышно скрипнула дверь, я не стал оборачиваться. К спине, обжигая, прижалось нагое огненное женское тело, такое желанное и влекущее. Такое же обнажённое как моё. Руки легли мне на плечи, и я чуть повернув голову, поцеловал её пальцы.

— «А что мы скажем девочкам»? — прошептал я.

— «Я это решу, мой Рыцарь» — так же тихонько ответила Марго.


Глава 13. Врил

Машина пришла за мной вовремя, даже немного раньше означенного срока. Что бы там не ждало меня в экспедиции, но вот сегодня утром, уезжать совсем не хотелось. Да что там, не хотелось даже выбираться из под одеяла, не хотелось выпускать Марго из объятий. Хотя и так, мы уснули, нет, не уснули, а немного задремали, когда за окном ночная тьма уже сменилась утренними сумерками. Но нужно было готовить девочкам завтрак, провожать старшую, Лизи, в школу. Да и не свинья же я, в самом-то деле, уезжать, не попрощавшись с ними. Особенно в свете последних, ночных событий. М-да… очень интересных событий. И очень приятных. Но сама мысль заделать им братика или сестрёнку, до сих пор вызывала во мне самые противоречивые чувства.
В любом случае, желания после этой ночи ездить по Лебенсборнам, у меня точно не было. Сказать что Марго хороша в постели, это значит не сказать ничего. Кажется лучше неё никого быть не может. Признаюсь, что с Машей было…нет не хуже, но по-другому. Всё же мать двоих детей и сотрудница Школы подготовки жен, обладала несомненно большим хм…опытом. И двое дочек, не оставляли сомнения в способности молодой женщины к материнству.
Позавтракали, простился, оделся для поездки в новую форму и даже вновь успел почувствовать желание увлечь Маргарет в спальню. Но за окном, у дома на Гусав-Адольф-штрассе, уже противно сигналил, будь он не ладен,  автомобиль. Сам же позавчера звонил и просил забрать меня с этого адреса. Прощание в прихожей, было готово затянуться, но вот я на крыльце. Не удержался. Обернулся и помахал застывшей на пороге в дверном проёме Марго. На лице её боль и страх. Страх за меня. Наверное, так же она в тот, последний день провожала мужа. И отчего-то я понял, что Герберт так же махал ей рукой и улыбался.
Молодой солдат-водитель, вскинувший руку в приветствии вытянувшийся и щёлкнувший каблуками, принял у меня полупустой чемодан, положил его в багажник. Всё это время мы с Маргарет не сводили глаз друг с друга, но вот я сел в Опель справа от водителя, захлопнулась дверь и машина поехала по улице. Водитель явно робел рядом с молодым унтерштурмфюрером со шрамом на щеке, железными крестами на груди и шее и с нагрудным знаком за ранение.
-«Да, герр унтерштурмфюрер… Нет герр унтерштурмфюрер…» - одним словом собеседник из водителя был никакой, да и особого желания общаться не было. Все дорогу до аэродрома в  Гросенхайн , я дремал, привалившись к дверному стеклу.

Всю дорогу не оставляло предчувствие чего то важного. Не опасности, нет. Не было того гнетущего, исподволь тянущего чувства, как перед последним вылетом с Ролле. Но должно было что то произойти и я не ошибся.
К полудню, когда я уже отпустил машину, и в комендатуре узнавал о броне на рейс до пограничного Могилёва, где должен был встретиться с остальным отрядом, меня пригласили к коменданту аэродрома. Как только улыбчивый обер-лейтенант, которого позвала строгого вида фройляйн из вспомогательной службы люфтваффе принявшая у меня документы для регистрации на рейс, произнёс: «Прошу герр Ридль, пройдёмте к начальнику аэродрома!» я уже понял, что самолёт вылетит без меня.
Дежурный по аэродрому, начинающий полнеть плешивый майор люфтваффе, отвечая на мой вопросительный взгляд, лишь развёл руками, красноречиво указав на телефонный аппарат. Потом меня передали с рук на руки офицеру СС, ждавшему меня у дежурного и выведшему на улицу к нескольким стоявшим в стороне легковым автомобилям. Собственно я уже знал, кого там увижу.
Гиммлер, сидевший на заднем сидении одной из них, указал мне на место рядом, и подвинулся. Кавалькада сорвалась с места как только я сняв фуражку, и нагнувшись, сел рядом с рейхсфюрером. Замелькали в окне дома, деревья, встречные автомобили. Некоторое время мы ехали молча. Зачем спрашивать, если через минуту другую, он сам всё объяснит.
За последние дни, я лишь косвенно узнал, какая неимоверная нагрузка государственных легла на его плечи много лет назад. Вернее мог только предполагать всю эту тяжесть, неимоверно, как хватает ему двадцати четырёх часов в день… И конечно, раз сейчас я сижу с ним в неизвестно куда мчащемся автомобиле, это не от странного желания покатать меня по дорогам Саксонии. 
-«Что вы знаете о Врил, оберштурмфюрер?» - наконец прервал он молчание.
И вообще, не перестаю удивляться этому человеку. Человеку с большой буквы. Как только у меня проявились способности, я даже не желая того, понял - рейхсфюрер ментально пуст. Никаких экстрасенсорных способностей! Все эти разговоры, которые просачивались о нём в известных кругах, якобы о реинкарнации Генриха Птицелова , конечно, не более чем разговоры. Но он, несомненно, является административным гением. Наш Германский Рейх уже не мыслим без созданных им охранных отрядов и всей структуры СС, пронизавшей, словно грибница землю, всё государство.
Пару месяцев назад, мне, простому унтер-офицеру, в голову не могло прийти, что я вот так окажусь в окружении самой верхушки Рейха. А вот теперь, сижу на мягком, удобном сидении «Хорьха» и обсуждаю с главой СС вопросы метафизики. Вот уж не знал, что и это входит в его интересы…
А вот теперь этот странный вопрос, скорее из области заумной метафизики, чем из обыденной жизни. Даже не знаю что ответить.
-«Господин рейхсфюрер, я могу лишь пересказать то, что сам узнал, когда проходил подготовку перед службой в «Зондеркоманде 13», в учебном центре. Врил - легендарная первичная сила, материалисты считают её гипотетической конструкцией. Мы же, понимаем Врил как творческую силу, как высшую энергию, проявляющуюся как силу духа, как силу чувств, как жизненную силу и, что не менее важно, как силу в физике, со всеми взаимодействиями между уровнями друг с другом. Всё это скорее более теория, чем практика. Но… Считается будто жителям Атлантиды удалось технически полностью освоить эту первобытную силу. Это учение о силе, «полученной из семени».
Гиммлер, глядя в окно автомобиля, слушал меня не перебивая, слегка кивая иногда, но казалось мыслями был, где то далеко.
А я продолжал, сделав паузу, чтоб отдышаться, чувствуя себя словно на экзамене.
-«Древние цивилизации, такие как египтяне и майя, возможно, также знали эту стихийную силу. Собственно, наши хронолёты для исследования аномалий лей-линий и иных рукавов реальностей тоже носят название - VRIL-Jager, как отсылка к первичной силе».
Рейхсфюрер повернулся, блеснув стёклами круглых очков, и улыбнулся мне: «Теория, говорите, Юрген? Сегодня вы узнаете что Врил, вовсе не гипотетическая конструкция. Как вы считаете, откуда взялся летательный аппарат, на котором вас вывезли из мира большевиков?»
Пока рейхсфюрер рассказывал, и моя новая сущность жадно поглощала информацию, а я сам, обычный Юрий Кудашев, размышлял о последних событиях. Один из самых могущественных людей Германии и пожалуй мира, называет меня по имени… Он сам несколько дней назад спросил, не против ли я. На людях я - «унтерштурмфюрер Ридль», а вот при встрече с глазу на глаз, я «Юрген». Ну что же, пусть будет так.
В первую нашу встречу, когда специальная школа в Восточной Пруссии выпускала двадцать два курсанта для работы в «Зондербюро 13», он, присутствовавший на том мероприятии, пожалуй, смотрел на меня как на пустое место. Просто один унтер-офицер, дошедший до выпуска среди немногих, пилотов и техников, из почти шести десятков начинавших обучение. Хотя конечно нет, не как на пустое место. Скорее мельком мазнул по мне чуть заинтересованным взглядом, к которым я уже привык. Дело в фамилии. Я сын «того самого» полковника Кудашева, героя войны, «русского царя Леонида», вставшего со своим батальоном на пути наступавшей дивизии большевиков. Того самого Кудашева, одного из группировки «непримиримых», чуть было не развязавших междоусобицу, внутри России ещё не вполне победившей основного врага. Находящегося теперь в некой почётной ссылке на должности военного агента при посольстве Российской империи в Германии.
Вторая встреча с Гиммлером, в «Альпийской крепости», уже явно вызывала у него интерес к моей персоне, умудрившегося выбраться из иного, враждебного мира, в таких странных обстоятельствах. А после того памятного вечера и разговора с рейхсканцлером, когда я вынужден был рассказать о появившихся способностях, его отношение вновь изменилось.  Я чувствовал в нём неуверенность, а ещё,  пожалуй тщательно скрываемый страх. Хотя… не так уж тщательно скрываемый, тем более для меня нынешнего.
А интересная история получается… Я, и не я один догадывался, что не только германский гений приложил руку и талант к нашим дисколётам системы Vril и той чудесной машине на которой вернули меня домой. И вот теперь от самого рейхсфюрера я узнал что прав. И если я был носителем государственной тайны, связанной с исследованием лей-линий, перемещений по ним и параллельных реальностей, то вот сейчас, в этом автомобиле, становится посвящённым в ещё одну. Судя по всему, не менее грандиозную и почти немыслимую!
Гиммлер пересказывая мне эту удивительную историю чувствовал себя неуверенно, запинался, как человек говорящий о том, что и сам не очень понимает. Вернее понимает то что на поверхности, но не способный проникнуть в глубь. И сам это понимающий…
Я, конечно мог сделать так же, как с советским полковником на лесной заимке под Смоленском. Там, в мире Лопатиных… Взять его руки в свои, отрешиться на несколько секунд от окружающего мира и впитать в себя всё, о чём он хочет мне рассказать и даже больше. Без недомолвок и мучительного подбора слов, должных описать то, что трудно воспринять не подготовленному человеку. Я сделать так мог, но не стал. Не стоит слишком подчёркивать в общении с людьми свои способности, с такими людьми, как рейхсфюрер. Особенно с такими.
Я просто внимательно слушал, холодея внутри от чувства сопричастности к такой тайне.
К силе Врил отношение в руководстве Рейха было более чем серьёзным. Причём в глубокой тайне, и с самого зарождения национал-социализма. Общество Врил, как и наша партия родилось в двадцатых годах в «коричневой столице» - Мюнхене. Тесно контактировало с Арманеншафт  и Обществом Туле , но имело другую структуру и цели. В структуре Врил, ведущую роль играли женщины медиумы, главой которых является Мария Оршич. Ее отец был хорватским иммигрантом из Загреба, а мать - немка из Вены. Мария родилась в Вене. 
Мария с детства обладала экстраординарными способностями медиума, что помогло в последствии стать ей лидером Общества Вриль. Мария была активной участницей германского националистического движения в Австрии, которое было активно в то время и ставило своей целью соединение Австрии с Германским Рейхом. В 1919 году Оршич переехала в Мюнхен. В Мюнхене Мария вступила в контакт с группой Туле, и вскоре она вместе с другой девушкой Траут  из Мюнхена и создала с друзьями, то самое «Alldeutschen Gesellschaft f;r Metaphysik» (с нем.;—;«Пан-немецкое общество метафизики») — официальное название «общества Врил». По другой версии, странно, что Гиммлер, упомянул это, что говорило о том, что и он не посвящён полностью в тайны организации, что  она создала это общество внутри уже существовавшего общества Врил. Первоначально в общество Врил принимались только женщины, поскольку они более сильно связаны с магической силой Врил. В связи с использованием этой «магической энергии» требовалось носить длинные прически длиной до ног, вопреки моде того времени на короткие волосы. Волосы ассоциировались с магической «антенной», связующей с космосом и энергетическими структурами Земли. Отличительным знаком женщин общества была причёска «конский хвост».
В начале 1920-х годов цивилизация с окрестностей звезды Альдебарана вышла на телепатический контакт с внутренним кругом СС, в лице женщин-медиумов Общества Врил используя ченнелинг . Контактёр «с той стороны» назвал себя - "Шуми, житель удаленного мира, который вращается на орбите звезды Альдебаран из созвездия Тельца". Шуми объяснил, что они были гуманоидной расой, которая колонизовала Землю 500 миллионов лет назад. Руины древней Ларсы, Шуррупака и Ниппура в Ираке были построены ими. Те из них, кто выжил после Великого Потопа, стали предками арийской расы.
Одно из посланий содержало техническую информацию для конструирования летательной машины, пришедшую с расстояния 68 световых лет в созвездии Тельца. Передачи были записаны, что интересно, на языке, ближе всего к которому, на земле являлась вавилонская клинопись, и на основе их должны были написаны чертежи летательных аппаратов. В 1922 на основе этой информации общество Врил построило «Jenseitsflugmaschine» («машина с альтернативным методом полёта»). Для развития летательных аппаратов Рейха и других оборонных проектов были также задействованы учёные и инженеры, в том числе мюнхенский профессор Шумман. Затем, с участием австрийского изобретателя Виктора Шаубергера, построен V7, и на конец 40-х, планировался полёт к Альдебарану. Были созданы ЛА в форме блюдца (Vril и Haunebu), с помощью которых членами общества Врил и СС в Антарктиде была основана база Новая Швабия.
Вот, стало быть, что стояло за нашими дисколётами «Врил» на которых исследовались параллельные рукава реальности. А на одном из «Haunebu» меня вытащили из мира, где совершили наш с Ролле хронолёт аварийную посадку. Но потом, видимо, по причинам слишком сложным для восприятия, связь с Альдебараном прервалась. А так как произошло это после гибели Адольфа Гитлера во время ядерного удара по Берлину в декабре 1949 года, скорее всего, он так же играл не малую роль в контакте с иной цивилизацией.
Тем не менее, все работы по проекту «Альдебаран» заморожены уже более пяти лет. А затем, со слов моего собеседника, именно в день, когда я, в чужом мире, на маленьком острове посреди Ведьминого болота, отыскал развалины частички Арианы, вступил в контакт с местными сущностями-хранителей того места и послал весточку на Родину, всё изменилось.
Если говорить очень упрощённо, мой ментальный крик о помощи, словно пробил для женщин-медиумов Общества Врил, какую-то блокировку, жертвой которой они стали после смерти фюрера.

Сказать, что я был ошарашен этой историей, это не сказать ничего. Гиммлер продолжал ещё что то говорить, за окном машины, вдоль дороги, мелькали деревья и кусты покрытые золотой уже, осенней листвой, а я сидел под впечатлением от услышанного, погребённый под этой лавиной невероятной информации.
Машина через какое то время остановилась где то посреди леса у большого здания напоминающего то ли замок, то ли отель стилизованный под замок.
Я пришёл в себя, только осознав, что стою в небольшом зале, освещённом помимо дневного света, проникавшего в зал из четырёх стрельчатых окон, светильниками по углам. Массивная дверь по другую сторону помещения распахнулась и к нам с рейхсфюрером вышла высокая, стройная, очень красивая женщина в длинном фиолетовом платье-тунике, с белокурыми волосами, волнами, спускающимися почти до самого пола.
-«Знакомьтесь, Юрген – Мария Оршич!» - представил меня Гиммлер.
Женщина стремительно подошла к нам, остановившись передо мной. Я отметил про себя, что не могу определить её возраст. Ей можно было с равной уверенностью дать двадцать, тридцать пять и пятьдесят лет. Она опустилась на колени, положа левую руку себе на грудь, туда, где серебром отливал медальон в виде Sonnenrad  и порывисто взяв мою руку, пристально посмотрела мне в глаза.
-«Да…это он» - тихо прошептала Оршич, и её голос, словно взрывом, разорвался у меня в мозгу.
С трепетом, я почувствовал, что Юрген Кудашев, уходит куда-то вглубь сознания, а его место неудержимо занимает, что то огромное, древнее, невероятно мощное и страшное… 


Глава 14. Между прошлым и будущим

Когда меня отпустило, я абсолютно ничего не помнил. Думаю, прошли считанные секунды. Гиммлер устоявший в простенке меж окон, словно вжавшийся в стену, казался испуганным, а Мария Оршич, просто пожирала меня взглядом. Было в её глазах, что то от фанатичной любви неофита к Божеству и пламенной страсти любовницы к предмету своего вожделения.
Первым, кажется опомнился рейхсфюрер, он одёрнул мундир и решительно шагнул к нам.
-«Фройляйн Мария, я обещал вам организовать эту встречу, я своему слову верен. Но я буквально снял с унтерштурмфюрера с самолёта и ему срочно нужно вылетать в…. Словом у него важное задание.! Не сомневаюсь, что вы ещё не встретитесь и не раз».
На женщину было жалко смотреть! Наверное, такие глаза бывают у умирающего в пустыне от жажды, которому протянули кружку с чистой, ледяной водой и тут же вылили её в пышущий жаром песок.
-«Но это невозможно, Генрих! Я должна… Как же так?!» - в глазах Марии Оршич стояли слёзы.
Гиммлер только развёл руками, как бы говоря, что обстоятельства сильнее нас. И я был ему очень благодарен. Слишком много новой информации, которую нужно переварить маленькими порциями нося в себе.
За краткий миг, пока меня касалась рука фройляйн Оршич, она только чуть прикоснулась к моей новоявленной силе, и уже это потрясло женщину до глубины души. Что говорить о мне, которого накрыла просто огромная волна информации?! Наш контакт с полковником – большевиком, я обмозговывал потом долгие дни и ночи в «Альпийской крепости». Не просто было, осознавать всё происшедшее в их мире летом 1945 года в Кенигсберге и потом случившееся в Норвегии и Германии с д-ром Янкуном. Ещё более просто оказалось всё это «разложить» удобоваримо в мозгу. А тут…
Невероятный вихрь, калейдоскоп мыслей, образов, чувств… В какой то непередаваемый обычными словами клубок, сплелись научные работы Никола Тесла  по антигравитации, о которых я даже не предполагал. Ещё раньше, с двадцатых годов, у общества Врил развился контакт с цивилизацией из созвездия Тельца. Одно дело, слышать это от рейхсфюрера, который не особо внятно рассказывал мне всё с чужих слов, а другое дело, ошеломительный…словно взгляд изнутри, нет, не глазами, чувствами Марии Оршич! О Боги! Это просто невероятно!
Я видел, чувствовал, осознавал…словно это моя рука писала в трансе на бумаге эти странные знаки, оказавшиеся вовсе не протошумерским письмом, как все думали! Эта мысль словно ослепительный росчерк молнии озарила мой разум! Это протоевропейский, даже более древний, чем тот, слова которого вызвали грозу с молниями в далёкой смоленской лесной заимке! Но я даже не предполагал, что тот язык имел свою письменность! Сколько ещё неведомого скрыто в моём естестве, тайн, загадок?! А ведь Мария и ещё одна контактёр -  Сигрид ван Фален смогли внятно перевести всё на современный немецкий! Даже не вполне понимая, что это за язык!

Все эти мысли буквально сводили меня с ума уже в салоне автомобиля, мчавшего меня вновь на аэродром. Гиммлер, остался в том здании с Марией Оршич, а меня с приличным эскортом везли одного. Я совершенно не обращал внимания на то кто и куда меня буквально конвоирует. Все мысли были заняты последними событиями.
Ладно, с неведомыми «Высшими неизвестными» думаю, будет время и возможность разобраться. А вот с этими дамами что делать?! «Общество Врил», как оказалось, было сформировано из молодых и очень красивых девушек нордической крови. Вопреки нашей моде последнего времени на короткую стрижку, все они носили длинные распущенные волосы. Девушки «Врил» считали, что их волосы работают как антенны, которые принимают сообщения от внеземных существ. Не знаю, правда это или нет, но ведь у них получилось, почему бы и нет?!
В общественных местах, они собирали волосы в причёску в виде конского хвоста, что, признаться очень необычно для Германии и даже вызывающе. Со временем «конский хвост» стала символом «Врил». Позднее даже они начали использовать головку с «конским хвостом» даже на официальных документах общества. Да, кроме всего прочего, я выяснил, почему раньше не слышал о «Обществе Врил». Оно с середины сороковых, по секретной документации «Аненербе» стало проходить под кодовым названием «Die Kette» («Цепь»). Про эту структуры, да, слухи кое какие ходили. И оказалось, что дисколёт на котором меня вывезли из мира «Объекта ZERO» это их разработка - Haunebu III, один из двух которые удалось собрать до утраты контакта с Альдебараном .
Не скрою, у меня распущенные волосы женщины вызывают сильную сексуальную реакцию. Думаю у других мужчин тоже. И вот тут, наверное, самое необычное и интересное… Транс, в который впадали при контакте с чужим, Высшим разумом. Хм… Трудно описать мужчине то, что свойственно только женщине. Очень сильно упрощая, этот транс более всего схож с пиком сексуального наслаждения, попросту говоря с сильным оргазмом. Как бы невероятно это не звучало, но девушки оргазмируя входили в контакт с неким существом за 65 световых лет от нашего Солнца!
Но после уничтожения Берлина и гибели в нём Фюрера, связь с созвездием Тельца пресеклась. Видимо, очень многое завязано было в этом, на Адольфе Гитлере. И вот неожиданно, мой поистине инфернальный, невероятный  крик о помощи через время и пространство, пробудил в «конских хвостах», ставших к настоящему времени, техническим подразделении E-IV (Entwicklungsstelle 4) прежнюю возможность контакта. Но… не хватало, как бы это выразить простыми словами… триггера, в виде необычного возбуждения с сексуальным подтекстом. И что, вернее кто должен, по их мнению, служить этим триггером?
Вот оно мне надо?!
Но зато, это объясняло столь необычную реакцию фройляйн Оршич, когда она оказалась рядом со мной и тем более, когда она узнала, что я её покидаю! Глаза медиума были совершенно безумными, не удивлюсь если, она готова пойти на всё мыслимое и немыслимое, дабы оказаться рядом со мной! На какой то миг, я оказался внутри её мира… не могу описать всех чувств, просто слов не нахожу, но всё сильно усложнилось. Нет… они конечно прекрасны как женщины, по крайней мере Мария, да и других, при нашем с ней контакте, я видел как в живую. Но… организовывать им процедуру контакта…э-э-э… путём доведения до оргазма. Знаете как то…. По крайней мере, прошлая ночь с фрау Рогге, вполне насытила меня положительными эмоциями, которые можно испытать с женщиной. Очень надеюсь, что мне не придётся переходить из штаба рейхсфюрера на службу  в техническое подразделение E-IV (Entwicklungsstelle 4) и «Die Kette» в качестве…организатора процесса ченнелинга, путём… ну вы поняли.
Хотя… бесспорно, дело то важное!
Ох… Будто и без «конских хвостов» моя жизнь была простой и размеренной. Ну что же, будем решать проблемы, по мере их возникновения!

Аэродром был совсем маленький, преимущественно гражданский. Не удивлюсь, если под меня специально зарезервировали борт и ехать в Гросенхайн, нужда отпала.
До Могилёва, предстояло лететь на стареньком Heinkel He 111. В своё время, этих средних бомбардировщиков настроили очень много, а с той поры, когда их сменили более современные Arado, Blohm & Voss и Focke-Wulf, они трудились как рейсовые транспорты Люфтганзы. Потребность в пассажирских и грузовых авиаперевозках в Европе у нас огромная! Что уж там говорить, кое где на средних расстояниях, до сих пор как грузопассажирский самолёт трудилась безотказная «Тётушка Ю »!
Когда то, в начале 30-х, на заре Люфтваффе, Не 111 проектировали как самый быстрый в мире пассажирский самолёт. Теперь, на склоне лет, заслуженный немецкий средний бомбардировщик, вновь вспомнил свою гражданскую юность. В салоне комфортно размещались двенадцать пассажиров в шести двухместных креслах, вместительный багажно-почтовый отсек. Два пилота, стюард. Действительно, зачем лишние траты?! Можно использовать проверенный временем борт и трудоустроить многих пилотов по возрасту и состоянию здоровья, уже не способных к полётам на современных реактивных бомбардировщиках. С Хейнкелей сняли оборонительное вооружение, незначительно модернизировали салон и пустили на внутренние рейсы, где исключалась встреча с дальней истребительной авиацией противника. К тому же, в гражданский вариант переделывали самолёты последних военных серий, чаще всего Не-111 Н с мощными, давно проверенными временем двигателями Jumo 211 и Jumo 213.
Конечно, давно уже небольшими сериями строили чисто пассажирские, спроектированные до войны и теперь переработанные Junkers Ju 90  и Junkers Ju 252 . Они и летали дальше и пассажиров с грузом брали больше, но старому Не-111 по прежнему в небе находилось место.

Оказалось, что я изрядно польстил себе, решив, что самолёт держали, специально под меня. Экая вы теперь шишка, господин унтерштурмфюрер!
Борт был прежде всего грузовым, и кроме меня пассажирами были ещё три человека. Военный чиновник, в ранге штабсцальмайстера , средних лет, плотный мужчина, как я понял, возвращающийся на Восток из отпуска, судя по всему, дико страдающий от похмелья. А так же пара, мужчина лет пятидесяти пяти, весь какой то рыхлый, начинающий лысеть и прячущий намечающуюся лысину зачёсанными назад жидкими седеющими волосами. Одет он был в несуразную, мышино-серую пиджачную пару, под коричневым кожаным плащом, с портфелем, который он всё прижимал к груди и видная дама, примерно моего возраста или чуть старше, в модном тёмно-бардовом зауженном платье с очень откровенным декольте в короткой шубке с претензией на роскошь.
Лететь предстояло немногим больше двух с половиной часов. Я искренне надеялся навести за время полёта в голове порядок, и даже вздремнуть часик. Не получилось.
В салоне сдвоенный кресла стояли лицом друг к другу, через небольшой столик. Стюард, молодой парнишка, наверное, совсем недавно сменивший форму гитлерюгенда на белый китель персонала «Люфтганзы», посадил эту парочку, за столик напротив меня. Я ещё уезжая, по требованию Гиммлера, снял Рыцарский крест, что бы не привлекать к себе чрезмерного внимания, но стюард всё равно, буквально стелился перед боевым офицером. Уж не знаю, с чего он решил посадить попутчиков рядом со мной, места в салоне ещё были. Возможно, решил что мне, таким образом, не скучно будет в полёте.
Третий наш пассажир, сразу прошёл в конец салона, где как я понял, моментально уснул откинув кресло.
Мужчина поздоровался со мной на дурном немецком, не оставляющем сомнений в том, что родным для него языком был русский. Для его дамы тоже. Причём её произношение было совсем скверное, зато она, кажется, готова была просто выскочить из своего декольте и просто пожирала меня взором.
Что ж за день то сегодня?!
Когда уже самолет, натужно ревя двигателями взлетел, признаться звукоизоляция оставляла желать лучшего, и набирал высоту, стюард снова подошёл к нам, уже с небольшой тележкой с напитками и свежей прессой. Он выдал нам каждому по шерстяному пледу, потому что на высоте крейсерского полёта температура в салоне, изрядно понижалась. В погоне за оптимизацией расходов, кому то в Управлении авиацией, пришло в голову, что это более выгодно, чем оборудовать обогрев салона бывшего бомбардировщика.
Я попросил у него крепкий кофе без сахара и последний выпуск журнала «Signal» .
Мужчина напротив уверенно произнёс: «Водка bitte!» и через несколько секунд уже влил в себя сто граммов «Smirnoff», которую закусил долькой лимона. Подруга его, по возрасту вполне могущая быть дочерью, протянула томно: «Гришенька, скажи ему, что я хочу шампанское!»
Кое как мужчина объяснил стюарду желание своей подруги и вот она уже, с довольным лицом, держит в руках бокал игристого зекта  и продолжает разговор, который, судя по всему, начался задолго до посадки на самолёт.
-«Ты обещал мне, Гришенька, что мы с тобой будем ходить в рестораны и магазины, а вместо этого, неделю таскал меня по этим скучным немецким фабрикам!»
-«Ой, перестань Фима! – отмахнулся от неё тот, кого она звала «Гришенькой», судя по всему, русский чиновник средней руку, из бывших советских. Их просто невозможно перепутать, с представителями старой русской эмиграции. Но и без них никак, огромная страна, по рассказам отца, просто задыхается от недостатка грамотных управленцев. Имперское правительство готово брать на службу всех, кто не сильно замарался в годы большевизма, даже прежних членов ВКП(б). Гришенька расстёгивает портфель и достаёт какие  о бумаги, но видимо это не входит в планы его спутницы.
-«Ты опять будешь сидеть со своими бумажками?!» - надула губки Серафима, - а я что? Буду скучать всю дорогу? Или пялиться на этого красавчика напротив?»
Молодая женщина томно улыбнулась мне и сделала большой глоток из бокала.
-«Тихо ты, дура! Вдруг он русский понимает?» - одёрнул её чиновник.
-«Ой, скажешь тоже… Тогда перестать свои нудные бумаги перебирать! И удели своей кошечке внимание!!!»
-«Фимочка, ты же знаешь, мне завтра в министерстве докладывать о поездке! Я ещё вчера должен был набросать черновик, но вместо этого весь день таскался с тобой по магазинам!» - Григорий старался говорить тихо, насколько это было возможно при шуме двигателей, он явно смущался столь яростному напору красотки.
Я уже допивший кофе, делаю вид, что увлечён журналом, но с интересом слушаю препирательства пары напротив.
-«Ага, рассказывай, по магазинам он таскался! А толку? Не думала что ты такой жадный?! Ведь то платье с блёстками, так шло мне…
 -«Фима, это уже ни в какие ворота! Оно же стоит почти семьдесят рейхсмарок! А счёт в ресторане? Зачем было заказывать это… как его… с трюфелями! Это же бешенные деньги!» - видно Гришенька не на шутку завёлся и уже начал повышать на спутницу голос.
-«Ах, так…» - Фима повернулась к нему, щеки её покрыл румянец гнева, очень шедший молодой женщине.
-«Да так! А по предприятиям со мной ездила, потому что в командировку ты оформлена как мой секретарь! И мне не нужны были лишние вопросы от  торгового представительства!»
-«Поду-у-у-маешь! Ну и брал бы с собой эту старую грымзу Маргариту Семёновну, настоящую твою секретаршу! И пусть бы она в гостинице по ночам теребила и облизывала твой вялый член!» - в голосе Серафимы звенело торжество!
Чиновник побагровел и поперхнулся! Опасливо глянул на меня, с трудом делавшего вид, что не обращаю на них внимания и старающегося не рассмеяться, и прошипел: «Замолчи, ****ища!»
-«Ага! ****ища значит! Так ведь тебе это во мне и нравится», - она закинула ногу на ногу, специально так, что бы видно было бедро в обтягивающих телесных чулках. Женщина стрельнула на меня глазами и опять повернулась к любовнику, - нет, конечно, ты мог взять с собой в Германию и эту снулую рыбу, жену свою жирную, которая тебе в задницу не даёт!»
-«Фима, сучка, закрой свой поганый рот! – почти прошептал, он оглядываясь зачем-то по сторонам, но боясь смотреть в мою сторону, - вдруг немец всё же понимает по-русски!»
-«Да уж, жаль что не понимает! Ишь, рот ему мой не нравится! Я тебе это припомню сегодня вечером! И вот ещё, что, Гришенька, если ты такой охочий до задниц, зачем тебе секретарша?! Тебе секретарь нужен! Мальчишечка такой, симпатичный… Вот бы немцы узнали! Я прям вижу тебя с розовым нашитым треугольником на пиджаке!»
Чиновник откинулся на спинку сиденья, прикрыл ладонью глаза и негромко рассмеялся.
-«Повеселила, Фимка, за это и люблю тебя! Но хватит уже, всему предел есть! Не будь мы в самолёте, задрал бы тебе сейчас юбку и отодрал ремнём твой задок!»
-«Только ремнём?» – лукаво улыбаясь, спросила она и прижалась к мужчине плечом.
Судя по всему, такие пикировки за гранью приличий, для этой парочки были нормой.
-«Не только, - ответил Фиме такой же улыбкой чиновник и добавил, - знаю, что любишь ты это дело безумно!»
-«Да-а-а-а…» - выдохнула она, чуть закатив глаза.

Некоторое время они молчали, улыбаясь загадочно друг другу, потом Серафима, вздохнула и переключила всё внимание на меня. Их нескромный диалог, видимо действительно распалил женщину, но она робела немецкого офицера со шрамом на щеке и Железным крестом на груди и позволяла себе лишь многозначительные взгляды в мой адрес.
Это не осталось незамеченным её спутником: -«Утихомирься уже, бесстыжая, не своего он полёта птица!, - без особого впрочем, недовольства сказал он, вновь вернувшись к своим бумагам на столе.
Фима протяжно вздохнула.
-«Всё-таки, какой красавчик! Наверняка из благородных, барон какой ни-будь! Как думаешь, Гришенька, могла бы я стать его баронессой?»
-«Ага, вот прям так и стала… Для этого мало подставлять зад, даже такой аппетитный как твой! К тому же… Будешь ты, Фимочка, баронессой Мадагаскарской! Часто ты последнее время забывать стала, что бабка твоя по матери, кто? Молчишь? Розалия Моисеевна Хайкина из Винницы.»
-«Ой, поду-у-умаешь, - протянула она, - никто об этом не знает!»
-«Достаточно того, что я знаю» - сказал чиновник и многозначительно, свысока глянул на подругу.
Оставшееся время полёта они уже не спорили, Гришенька сложил всё бумаги в портфель, и поглаживал слегка руку своей спутницы, а она, положив голову к нему на плечо, дремала. Идиллия, да и только! Если бы не был я невольным свидетелем их перепалки, переходящей все границы приличия, не в жизнь бы не поверил.

Осенний день короток и садился наш Хейнкель в Могилёве уже в сумерках. Стюард, не без труда растолкал основательно проспавшегося штабсцальмайстера, собрал наши пледы и вот уже я спускаюсь по трапу.
У самолёта, меня уже ждёт средних лет русский жандармский ротмистр:
-«Untersturmf;hrer Riedl? Ich habe den Befehl, Sie zu treffen und Sie zum Ort des Armeekorps zu bringen ».
-«Отлично! Чертовски устал за день!» - отвечаю ему по русски, и замечаю как позади застыли смертельно побледневший Гришенька и бардово-красная Фима.


Глава 15. Дороги

Прошедший день вымотал меня безмерно! Надежда подремать немного в самолёте, благодаря не в меру экстравагантным попутчикам, провалилась. И к тому времени, как я оказался в небольшой гостинице в местном гарнизонном городке, мысль о отдыхе даже перевешивала голод. Старые массивные здания гарнизонных построек из красного кирпича, видели наверняка много за свои долгие годы, русских, немцев, поляков, советских, опять русских, и вновь немцев.
От русского жандарма, меня практически из рук в руки принял мой старый знакомый – Фриц. Кох как то неожиданно для меня, сменил две серебристые полоски на петлице, на один кубик по центру и погон с галуном, представ уже в звании унтершарфюрера .
-«Всё после, Фриц, а теперь спать…» - сказал я, пресекая все его вопросы о причине моей задержки. Видимо вид мой вполне соответствовал этим словам и расспросов не последовало. Тем не менее, он затащил меня в столовую и буквально заставил меня съесть пару жареных сосисок с картофелем и квашеной капустой, потом чуть не насильно влил в меня кружку сладкого какао. Потом проводил в небольшую комнатку с простой металлической кроватью застеленной серым армейским одеялом, пожелал хорошего сна, и предупредил, что завтра разбудит рано.
Сознание иной раз активно борется с телом и выкидывает ещё те коленца. Так было и в этот раз! Я буквально засыпал на ходу, но стоило оказаться в кровати и уткнуться в подушку, как сна не осталось ни в одном глазу. Слишком много эмоций за день! Слишком много нового и необычного. Я принялся по мере сил анализировать информацию и стараться разложить всё «по полочкам», словно мозг был каким то пыльным чердаком или шкафом, а может, на худой конец, неким бездонным сундуком. Так и уснул, поздней ещё ночью.
Спал беспокойно. Снились…снились женщины. Какой-то дикий калейдоскоп образов, в которых смешались Машенька со слезами на глазах. Маргарет Рогге, с закушенной губой. Мария Орсич с бездонными глазами в которых я просто тонул. Вилме Сакс машущая мне рукой в коридоре альпийского бункера и сегодняшняя попутчица Серафима, с бокалом вина в одной руке, а второй медленно расстёгивающая пуговицы на блузке, не сводя с меня глаз. М-да… нет женщины рядом – плохо, но когда их избыток, как то тоже не уютно.
Тем не менее я выспался. Когда за окном только начал сереть рассвет и меня разбудил Фриц Кох, то я чувствовал себя вполне отдохнувшим. В отличии от вчерашнего вечера столовая была полна. Я с интересом окинул длинное помещение со столами, за которыми шумно завтракали местные солдаты. Как и принято было в гарнизонных частях, преимущественно старших возрастов, и те кто направлялись в такие части после ранений и госпиталей. Наскоро, но плотно перекусив, мы вышли на плац и пронзительный осенний ветер прозрачно и настойчиво напомнил мне что уже октябрь.

В большом ангаре на территории базы, устроили инструктаж перед отправлением. Экспедиция, возглавлял которую профессор Карл Вигманн, была небольшая. Я, формально, возглавлял подразделение охраны, хотя на самом деле, отделением солдат айнзацгруппы, среди которых я увидел знакомые лица, руководила Старая кость  – теперь уже унтершарфюрер Кох. Все его бойцы, оказались из тех, кто меня вытащил из мира большевиков, где мы с бедным Ролле потерпели крушение. Все тоже - Старые зайцы , как я понимаю, прошедшие огонь и воду, а главное знавшие кто я такой и чего от меня ждать! Не скрою, на лицах солдат явно читалось удивление, когда им представили их формального командира – унтерштурмфюрера Ридля, которого двумя месяцами назад они узнали как обершарфюрера Кудашева. Впрочем, отнеслись они к этому спокойно, а я с облегчением. Мало ли что могло случится.
Кроме профессора, научную часть экспедиции представляли ещё двое учёных. Густав - чернявый, похожий на еврея, сутулый человек лет сорока, оказавшийся отличным, компанейским человеком и гениальным физиком. Отто, двухметровый русоволосый здоровяк, словно сошедший с партийного плаката или фронтового рисунка Вольфганга Вилльриха, оказавшийся очень толковым механиком и весельчаком, каких поискать. Они оба отвечали за аппаратуру, которой герр Вигманн набил целый грузовик.
Так же оказалось, что русские власти, согласовавшие наше мероприятие на своей территории, дают нам в сопровождение сотрудников русской жандармерии. Причём наличие их не обсуждалось, а по лицу профессора, по данному поводу явно читалось недовольство. Скорее всего, это окажутся совсем не простые жандармы, а люди из русской разведки, именно командир этого отряда и встречал меня вчера на аэродроме. Их имперское правительство, давно и пристально интересовалось всем, что было связано с Аненербе. Профессор не преминул упомянуть, что союзники союзниками, но чем меньше они узнают, тем лучше. Формально, они не должны были лезть в наши дела, а исключительно обеспечивать нам контакт с местным населением, который предполагалось и так свести к минимуму. Думаю, не стоит и упоминать, что на этом инструктаже в ангаре их не было.
В состав экспедиции вошли четыре полугусеничных грузовика Maultier на базе Опеля  и мощный тягач Sd.Kfz. 8  доверху забитый бочками и канистрами с топливом. В полноприводном штабном автобусе  «Мерседес-Бенц L3000А » с комфортом расположились наши учёные, а мне выпало ехать на Horch 901  с полевой радиостанцией, но признаться в автобусе, мне понравилось больше.
И подразделения обеспечения, водители и радисты, не говоря уже о отделении охраны, были вооружены. Охрана – пулемётом MG-42  и штурмовыми винтовками , а остальные и я в их числе автоматами Z-45  что было не лишней предосторожностью. Ведь то и дело, в наших газетах писали о террористических вылазках большевистских бандитов в России.
По моим расчётам, часов за пять мы должны будем пересечь границу Российской империи и добраться до Шумяч. Того самого небольшого городишки, из которого мы с Машей выезжали на автобусе в Смоленск. Сердце защемило тоской, неужели прошло уже более двух месяцев?! Вернее можно ли сказать что-то о времени, ведь в нашем мире, сейчас 1956 год, а у неё 1979-й и она даже не могла ещё родиться.
В Шумячах, мы переночуем и рано утром отправимся в Чернево, которое, как мне было известно и в этом мире существует. А потом… на лесную заимку, с которой так много у меня теперь связано. Волнение и тревога всё больше снедали меня. Кого, что, я там найду?!
Мы с профессором Вигманном буквально перебросились всего парой слов, причём учёный был сильно на взводе. Мы отправляемся с существенной задержкой и хотя он явно знал, что стоял за ней, всё равно желчно ворчал. Понять его я вполне мог, вторая половина октября не самое лучшее время для полевых выходов в условиях непредсказуемой русской погоды.
Наконец мы отправились в путь, за окнами замелькали дома, деревья, колонна машин неторопливо потянулась к границе. Русские, на видавшем виды камуфлированном VW Type 82  с брезентовым верхом, присоединились к нам на выезде из города. Тот самый жандармский ротмистр и двое немолодых унтер-офицеров.
Я откинулся на сидении, отдавшись в полон своих мыслей и переживаний столь бурных последних дней. Но глядя по хмурые осенние пейзажи, постепенно отвлёкся и сосредоточился на том, что нас ждёт.

Мы не раз с отцом обсуждали итоги Русского похода. Для папы это была, и до сей поры, очень не простая тема. Да, слишком мало времени прошло, и действительно события невероятные по трагизму и исторической значимости происходили и происходят. Я ехал, из Витебска и ехал уже не по русской земле….
Сколько стоит, вооружить, одеть, обучить, обеспечить питанием солдата? А роту? Батальон? Дивизию? А оснастить эскадрилью самолётами, техниками, пилотами?
Как сказал маршал Джан-Джакопо Тривульцио : «Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги».
Русские в рассеянные по всему миру, после поражения в Гражданской войне в большинстве своём были нищими. Нет, конечно, были среди них и такие как князь Феликс Юсупов, вывезший часть своего состояния и живший с семьёй в целом не плохо. Но подавляющее большинство эмигрантов, прежних солдат и офицеров Белой армии, откровенно бедствовало. И хуже всего, среди них не было единства. Уходя из Крыма и с Дальнего Востока, они были полны решимости вернуться с оружием в руках и продолжить бороться с большевизмом. Но чем больше времени проходило, чем больше седины появлялось у прежних Белых воинов, тем более слабла уверенность, что возвращение возможно.
И если бы не помощь немцев, которые даже в горькое время мирового кризиса и в годы борьбы, как могли, помогали русской военной эмиграции, видя в них соратников в борьбе с Интернационалом, шанса начать Освободительный поход, у русских не было. Старого Макса и их «Ауфбау»  без лишней скромности можно назвать спасителями России. Без них, надеждам русских вернуться на Родину и свернуть голову Совдепии не суждено сбыться.
Когда папа в 1939 году, вернулся из Испании, раненый, почти однорукий, РОВС оформил ему небольшую пенсию и отправил учиться на Зарубежные высшие военно-научные курсы под руководством профессора генерал-лейтенанта Н. Н. Головина. Тоже на деньги, полученные из фонда Ауфбау. Многих русских офицеров, эта небольшая, но своевременная помощь, проста спасала. Я знал об этом и на примере нашей семьи и помня жизнь товарищей отца. Их разговоры у нас дома.
И когда, усилиями русских патриотов и руководства Рейха в лице прежде всего Фюрера и Макса Эрвина фон Шойбнер-Рихтера, восстановлена была Русская национальная армия и создан Комитет освобождения России, сразу было понятно, придёт время платить по этим счетам. Изначально, объявлено было о политике непредрешенчества. КОР который в ту пору, включил в себя очень разные силы, держался только на осознании необходимости вооружённой борьбы с большевизмом и на чувстве локтя в этой борьбе с Германским государством. Потом планировался созыв Учредительного Собрания и передача всей полноты власти уже законно выбранному правительству. Но это потом… А прежне нужно было победить, а для этого восстановить Русскую Армию. А это деньги, деньги и ещё раз деньги.
А потом пришлось отдавать долги. При всём сознательном и дружественном отношении немцев к восстановленному Русскому государству, благотворительностью это не было. Ни в коей мере. А чем могло отдавать долги государство, которое ещё даже не завершило внутреннюю смуту и с пустой казной? Даже сейчас, годы спустя, сказать в полной мере о замирении в России, невозможно. Расплачиваться пришлось территориями.
Крымом, теперь называвшимся Gotenland . Западными территориями Белой Руси. Прибалтикой.
Ох, сколько копий было сломано. Сколько стенаний о «Единой и Неделимой». «За Великую, Единую и Неделимую Россию» — был одним из основных принципов внешней и внутренней политики Белого движения. Он, сформулированный на начальном этапе Гражданской войны, стал ответом на захват власти большевиками и провозглашение ими курса на интернационал, «самоопределение наций» и мировую революцию. Но русские, оказавшиеся изгнанниками, слишком хорошо помнили как Деникин и Колчака привели Белое дело к поражению. Стараясь сохранить Всё, Всё они и потеряли. А ведь более гибкая политика, как знать, в отношении с финнами, поляками и другими националистами, возможно, позволила бы сломить хребет Интернационалу. А уж потом… ведь Большее всегда притягивало меньшее.
Теперь же, после двадцатилетнего опыта, почти всем ясно стало, что без внешней помощи, русским не победить. Пришлось эту помощь принимать и платить за неё. Очень трудно было принять и смириться. Практически на моих глазах творилась история. Я помню, как у нас дома собирались русские офицеры, да и не только офицеры, но и просто многие русские и спорили до хрипоты. Так спорили, что мне страшно становилось от накала страстей. От сжатых кулаков, багровых лиц, злости в глазах. Провидение сжалилось над несчастной Россией. Угроза новой гражданской смуты, уже среди освободителей, до которой, казалось, оставался маленький,  шажок, миновала.
А тем временем, часть земель Империи перешла под немецкое управление. Молодые прибалтийские государства в качестве Протектората, Крым – Готенланд и западные губернии уже непосредственно стали землями Рейха. Впрочем, Минск, Могилёв, Витебск получили статус Имперских городов со всем возможным самоуправлением. А Готенбург (Симферополь) и Теодериксхафен (Севастополь) объявлены были городами с совместным немецко-русским управлением. Так же и русский Черноморский флот, оставил за собой, чуть потеснившись, военно-морскую базу на полуострове.
Но самым сложным, без сомнения, оказался вопрос о судьбах местных жителей. Если в Прибалтике, он никогда остро не вставал, благодаря самому статусу Протектората, уже к второй половине 1942 года Литва, Латвия и Эстония получили статус «Ю;денфрай» . Еврейское население было вывезено в концентрационные лагеря, на территории Рейха, и впоследствии репатриировано.
Судьба населения остальных регионов решалась в соответствии с подписанными договорами между Россией и Германским Рейхом. Немецкая администрация решила вопрос в полном соответствии с «Законом о гражданине Ре;йха» и «Закон об охране немецкой крови и немецкой чести» .
Так как русские и славяне вообще, считались народами «родственной крови», по решению Евгенических комиссий , им предоставлялось гражданство Рейха. Тем же, кто не проходил расовый отбор, гражданских прав не давали, но и каких либо репрессий они не испытывали.
Наоборот, Российское правительство изначально обязалось организовать их вывоз на свою территорию, причём все расходы брала на себя немецкая сторона. К тому же, немецкая администрация, ответственно подошла к выдаче компенсаций за имущество, тем репатриантам, кто им обладал. Приличные деньги в полноценных немецких марках обеспеченных золотом, на счёте в одном из немецких банков и именные векселя, делали переселенца в России весьма состоятельным человеком. По крайней мере, их было достаточно на покупку хорошей земли, в окрестностях Костромы или Саратова и обзаведения хозяйством.
В прежнем Крыму, по-иному решился вопрос с местными татарами.
В начале 1942 года, в Турции, изначально имевшей статус «невоюющей страны» и постепенно склонявшейся к союзу с Германией, был совершён военный переворот инспирированный Англией. Правительство Мехмета Шюкрю Сараджоглу было свергнуто, на смену ему пришло пробританское правительство возглавляемое начальником военной академии, генералом Али Фуадом Эрденом. Турки не объявляя войны Германии, пошли на контакты с рассыпающимся СССР и под лозунгом «поддержки союзника» совместно с британцами оккупировали Ирак, вторглись в советский Азербайджан и высадили десант на Крымский полуостров. Руководство большевиков, дезорганизованное событиями, дало указание РККА не оказывать сопротивления. Некоторыми частями и соединениями Красной армии в Закавказье и в Крыму оно не было выполнено, началась дикая свалка всех против всех. Татарское население, практически полностью встало на сторону турок и принялось помогать единоверцам, и прежним хозяевам . Противостоянию, доходившему временами до очень жестоких, достойных средневековья взаимных расправ, положило конец освобождение от большевиков Крымского полуострова и уничтожение турецкого экспедиционного корпуса совместной операцией Германской и Русских армий. До конца 1944 года, продолжалась ожесточённые столкновения в гористых местностях. Немцам и русским противостояли татары и недобитые большевики, которые в свою очередь то и дело сталкивались в усобицах меж собой.
После поражения Турции, занятия Стамбула, вновь ставшего Константинополем, русско-немецкой армией, началась депортация уцелевшего в войне татарского населения в район Синопа. Немцы, готовясь принять Крым в зачёт военных платежей, не имевшие иллюзий относительно умиротворения татар, действовали жёстко и без сантиментов.

В маленький русский посёлок, наша колонна входила уже под вечер. Местное население, стоя у домов вдоль дороги, провожало машины с крестами на бортах, любопытными и опасливыми взглядами.


Глава 16. Свои и чужие

Ротмистр русских жандармов, Афанасий Валентинович Зворыкин, как выяснилось тем же вечером, при более плотном знакомстве за бутылкой французского Gautier , оказался дальним родственником известного русского учёного-радиоинженера . Выпили после ужина мы в тёплой компании наших учёных во главе с профессором Вигманном и я как то сразу сошёлся накоротке с русским офицером. На сколько можно было судить внешне, а свои скрытые способности я и не думал афишировать, моё инкогнито до сих пор не раскрыто. Я  унтерштурмфюрер Ридль, отвечающий за охрану экспедиции, а не Юрий Кудашев, сын очень известного в России человека. Ну а то, что свободно говорю на русском, да мало ли сейчас в Рейхе людей хорошо знающих язык союзников. Собственно, для всех участников экспедиции, за исключением водителей нашего транспорта, это было секретом Полишинеля. Но я уверен, болтливых у нас нет.
Разместили нас, загнав колонну, в какой-то большой двор, наверное местного предприятия. Видимо заранее ждали, освободили несколько помещений, в которые установили металлические кровати где и разместились солдаты и весь персонал. Русские даже полевую кухню привезли и накормили наших людей замечательным тушёным картофелем с мясом и ароматным ржаным хлебом. Утром, вставать должны были вновь с рассветом, но меня, не смотря на выпитый коньяк, просто потряхивало от возбуждения.
-«Афанасий Валентинович, я бы не отказался немного пройтись по городу. Подышать свежим воздухом.» - обратился я к нашему жандарму.
-«Полноте, господин унтерштурмфюрер! Что тут смотреть, настоящая дыра! К тому же стемнело давно!» - ротмистру явно не хотелось никуда выходить из натопленного помещения, но и отпускать меня одного, было не в его интересах. Вздохнув, он сопровождаемый сочувственными взглядами наших учёных, принялся натягивать шинель.
На крыльце, заставляя плотно запахнуть камуфлированный балахон, поздний русский вечер встретил нас пронизывающим ветром и стариной Кохом, который без разговоров пошёл с нами чуть позади. Ну да, куда ж я без него.
Оказалось что мы где то в центре посёлка. Но редкие фонари над крышами одноэтажных деревянных и редко кирпичных домов, не давали мне сориентироваться. Да и принимая во внимание, что был я тут ранее всего один раз... Хм. Какая дилемма! Как я мог быть в этом месте ранее, если я был тут в будущем, да ещё и не тут, а в совсем другом мире?! Интересно будет завтра обсудить этот вопрос с профессором! А пока…
-«Господин ротмистр, тут есть какой то центр… Ну площадь или что тут должно быть?»
-«Есть, как не быть! – Зворыкин, оглянулся по сторонам, - я тут бывал несколько раз, но уверяю, смотреть в этих Шумячах, абсолютно нечего! Да ещё ночью. Но раз вы настаиваете… Прошу, нам туда.» - указал он рукой в темноту.
И вот я стою на площади. Той самой, откуда на автобусе с Машей в 1979 году, в её мире, я уезжал в Смоленск. Стою и не узнаю этого места. У русских тут с освещением не очень. Три тусклых фонаря по разным углам, скорее чуть скрадывают осеннюю ночную тьму, чем освещая что то. Пару раз видел запоздалых прохожих, метнувшихся в тёмные подворотни при виде вооружённых людей в чужой форме. Где  то слева, истошно взлаяла вдалеке собака, сорвавшись на протяжный, гнетущий вой.
Вот там, в разлёте почти опавших берёз кажется, стоял памятник выбеленный известью с гранитными досками, на которых перечислены погибшие в Советско-германскую войну. Или как у них тут говорят в «Великую Отечественную». Здесь его нет, да и быть не может. Наверное время ещё не пришло, а там как знать, глядишь и поставят когда то памятник, но уже другой.
А тут, на дальней стороне улицы, в свете фонаря блеснули купола небольшой церкви. А в Машином мире, наоборот не было её. А что было?! Не помню… Сколько можно пытаться ухватить за хвост прошлое, которое и не прошлое вовсе, а не сбывшееся ещё будущее, которому никогда не стать таким, что видел я. У меня вырвался вздох, наверное более похожий на стон.
Я оглянулся на ежащегося на холодном верну в шинели с поднятым воротником жандармского офицера и на Коха, рядом с которым оказался уже ещё один гренадер с автоматической винтовкой наперевес, вглядывающийся настороженно во тьму по сторонам. Наверное, Карл, да и этот солдат, отчасти понимают меня, а вот русский, скорее всего, думает, что немецкий офицер просто блажит, перебрав коньяка.
-«Простите, господин ротмистр, вы были правы. Нечего тут делать ночью, давайте возвращаться. Час поздний, а завтра дел очень много.»

Утром встали затемно и как рассвело, наша небольшая колонна выехала из районного центра в Чернево. Вновь по обе стороны ухабистой грунтовки, замелькали деревья с облетающей на ветру красно-жёлтой листвой. Погода явно портилась, вчера ещё выло хоть и ветрено, но солнечно, а сегодня с утра, небо хмурилось, грозясь пролиться нудным, осенним дождём. Время от времени, мелькали бревенчатые дома деревень полускрытых растительностью вдоль шоссе. Я пересел в автобус и трясясь на ухабах смотрел по сторонам не узнавая дороги по которой ехали. Не удивительно, другое место, другое время, да и люди другие. К тому же глубокая осень очень меняет местность.
В душе у меня, словно пружина в старых часах, которые заводят большим ключом, всё туже стягивалась в тугой клубок причудливая смесь нетерпения, предчувствий и…страха. Конечно, мы знали куда едем. После моих подробных отчётов о случившемся, германская разведка хорошо поработала. Было такое село – Чернево. Туда и едем. А вот каких либо сведений о семье Лопатиных узнать не получилось. Слишком глубоко копать – лишние вопросы. Приедем, сами всё узнаем. Василию Ивановичу, сейчас было б двадцать шесть лет, практические мой ровесник. Ох, как ноет сердце, скорей бы добраться!
Ко мне подсел профессор Вигманн, вовсю донимает какими то расспросами, а я не то что толком ответить не могу, даже не понимаю что он спрашивает. Настолько мысли мои, где то витают. Я вздыхаю и смотрю на него так, что он машет рукой и уходит к своим спутникам, то и дело хватаясь за поручень. Автобус на ухабах немилосердно трясёт и качает.

В село заехали почти в полдень. Всё же колонной идти, это не на мотоцикле ехать. Вот тут я уже смотрел во все глаза. Уж по селу мне пришлось походить изрядно, запомнил я его хорошо. Сразу, ещё на подъезде к Чернево, бросился в глаза купол сельского храма, явно совсем недавно обновлённый, блестящий позолотой в редких лучах солнца, пробивающихся из-за туч. А вот дома вдоль центральной улицы, кажутся такими же, словно и не был я тут в будущем. Только вместо серой асбестовой волнистой черепицы, какими я их запомнил, тут на крышах всё больше солома, да дранка . Хотя не был я ни в каком будущем! Я был в другом месте. Проклятье! Никак не могу это запомнить и смириться!
Нас ждали. Мальчишки с смешных треухах, раскрасневшиеся от волнения, в распахнутых пальтишках и куртках, выставленные в качестве передового дозора на дороге, едва завидев нас бросились что есть сил к домам.
-«Едут! Едут!» - кричали они, оглядываясь на колонну и неслись, обгоняя друг друга по улице.
Вдоль улицы, стояли селяне, оживлённо обсуждая неожиданно нагрянувших «немцев». Над плетёными и дощатыми, некрашеными заборами виднелись головы тех, кто из ворот выйти опасался, но не в силах был побороть любопытство.
Несмотря на будний день, любопытных было много. Сразу бросилось в глаза, много молодёжи и детей. Хотя, что уж там, в Лопатинском, «совдепском» мире, такой людной встречи мне не устраивали. Но за несколько раз, что я побывал в Чернево, заметил, мало там парней и девушек, да и детишек не так что б много.
Небольшая сельская площадь слишком мала для нашей колонны. Хватило места на ней только автобусу, машине с радиостанцией и вездеходу с жандармами. Остальные автомашины растянулись на обочине прилегающей улицы, той по которой мы ехали. У здания старого красного кирпича с бревенчатым вторым этажом и русским триколором над крыльцом, уже стояли две легковушки. Опель и российский новый «Руссобалт».
У крыльца выстроился своеобразный комитет по встрече. Средних лет, крупный мужчина с роскошными усами, в мятом распахнутом пальто, опасливо озирающийся в сторону легковушек, наверняка местный бургомистр, или как там его должность называется. Рядом, высокий, худой как жердь полицейский по форме, с небольшой бородкой, судорожно вытянувшийся, словно по команде «смирно», как я понял аналог советского участкового милиционера. И пожилой бородатый священник в чёрном колпаке из-под которого непослушно лезли седые волосы, с выпушенным поверх тёмного пальто наперстным крестом, который он судорожно сжимал обеими руками.
В стороне от этих троих, видимо представителей всех ветвей местной власти, у «Руссобалта» я заметил ещё одну примечательную личность. Высокий, крепкий мужчина хорошо за пятьдесят, с породистым лицом, небольшой седеющей бородой, в хорошо сшитом костюме, совершенно неуместном в селе. Он, стоял поёживаясь на ветру, без верхней одежды, по-видимому, только что выйдя из тёплого салона автомашины. Всё в нём говорило о принадлежности к Службе, что тут же подтвердил ротмистр Зворыкин, при виде этого человека задеревеневший лицом и стремительно оказавшийся рядом и докладывая ему с прижатой к обрезу фуражки рукой.
Вот тебе раз! И тут высокое начальство почтило меня своим присутствием! Ну вернее не меня, а экспедицию в лице профессора Вигманна, я то что? Я просто обычный офицер, на которого возложили мероприятия по безопасности и хлопоты по обустройству. Формально…а то что не формально, знать не следовало никому, этому русскому жандармскому начальнику, пожалуй, прежде всего. В том, другом мире, меня посетил советский генерал, чему я совершенно не обрадовался. И даже не по тому, что он оказался во главе вооружённого до зубов отряда чекистов. Рядом с ним у меня сдали нервы, я показал окружающим свою новую суть! Как знать, без этого, скорее всего мне было бы жить проще. Но что сделано, то сделано!
Тем временем, пока троица местных переминалась с ноги на ногу, а священник как то не к месту осенил нас своим крестом что то бормоча, профессор перемолвился парой фраз с высокопоставленным жандармом. Он вполне прилично владел немецким, а герр Вигманн столь же хорошо русским, они пожали друг другу руки и вместе пошли к крыльцу.
Усач шагнув нам на встречу, принялся запинаясь говорить о том как рады они нас видеть и что то высокопарное, о нерушимой, спаянной совместно пролитой кровью, дружбе. Высокий сельский служитель закона, взялся очень коряво переводить, но профессор перехватил двумя руками руку местного чиновника, заверил его, что переводчик не нужен. Ещё пара дежурных фраз и широким жестом бургомистр, всё ещё опасливо поглядывающий на жандармского начальника, на плечи которого кто то из его людей накинул наконец пальто, пригласил нас в здание.
Но русский жандармский офицер в штатском, с нами не пошёл. Он попрощался у крыльца с профессором, сославшись на неотложные дела службы, остался вместе с ротмистром Зворыкиным на площади. Уже на крыльце, у двери я обернулся. Он что то энергично говорил нашему сопровождающему, то и дело жестикулируя, а Зворыкин, втянувшись перед начальником, только кивал молча.
Местные, поняв, что высокое начальство, судя по всему собралось восвояси, явно почувствовали не малое облегчение. Бургомистр или вернее сельский староста, которого звали Прохор Петрович, усадил нас за большой стол в хорошо протопленной комнате, видимо являвшейся его кабинетом. Кроме меня и Вигманна с его двумя коллегами, вскоре к нам присоединился и ротмистр Зворыкин, впрочем, севший на стул у окна, как бы демонстрируя, что он тут вынужденно.
Полицейский – Степан Иванович, оказавшийся в не очень мне понятной должности или звании Помощника Станового Пристава, водрузил на стол пышущий жаром самовар, а потом выставил рядом два больших блюда с пирогами. Вот это было как нельзя кстати! Священник, отец Феофил, сняв пальто, размашисто перекрестился на образа в красном углу, уселся за стол и сложив руки пристально рассматривал приехавших «немцев».
Староста, уже знавший, что мы не собираемся у них в Чернево задерживаться, а намерены, что то искать тут по лесам. Он осторожно высказал своё недоумение, мол осень и погоды уже не те, хотя более для виду. Понять его было можно, хочет немчура куда то в лес, да и Бог с ними, побыстрей бы уехали.
Я помалкивал, больше слушал и смотрел по сторонам. Дом старой, наверняка ещё дореволюционной постройки. Пара столь же старых шкафов с бумагами, угол русской печи, большой стол, стулья. Уверен, что ранее тут правление советского колхоза было. Там… где я был. Не помню этого здания. Там колхоз никуда не делся, но правление его квартировало в новом здании из белого силикатного кирпича. Хотя, кажется построено на этом же месте.
Разговор с местными, мы обсуждали с профессором ещё в Германии. И теперь он, то и дело, поглядывая в тетрадь с кожаной обложкой, задавал интересующие вопросы старосте. Тот, чем дальше, тем больше удивлялся странной осведомлённости этого немолодого учёного немца в местных делах. Тем более, когда немец, достав из портфеля карту, принялся уверенно тыкать в неё карандашом.
-«Хм… Заимка говорите? Тут!? А-а-а Лопатины… Да, были, господин профессор, у нас такие, и пасека в лесу там была. Да ить нету их давно! Как давно? Дай Бог памяти… Степан, ты не помнишь, в каком году забрали старого Лопату?»
Полицейский, откинулся на спинке ступа, сверля взором потолок, трёт подбородок вспоминая: «Ну по всему судить, так при Ежове, летом 37-го. Помню, как приезжали с района. Сначала деда забрали, а через несколько дней и Андрея с женой и бабку с мальчонкой!»
-«За что, спрашиваете? Вы ж, господин профессор, знаете, какие времена были! Был бы человек, а статью найти просто… Старый Лопата вестимо из кулаков был, стало быть по тогдашним большевистским меркам – антисоветский элемент. Страшное время было! Всех тогда гребли… кто из купцов, али дворян, чиновников, у белых ли служил. Народу извели жуть!!! А вот как оно оказалось и не за что, невинных изводили! Будь они, нехристи прокляты!»
-«Не зря та кровь пролилась! Это святая кровь Новомученников и Исповедников! Она не только омыла нашу землю, она течет в наших жилах, - не удержался отец Феофан, до этого внимательно слушавший разговор Карла с русским старостой, - И молятся они за Россию, за землю Русскую святую, за народ наш многострадальный. За Церковь Православную!
-«И что стало с этой несчастной семьёй?» - продолжал расспрашивать профессор, не давая втянуть себя в теологический спор.
-«Увезли… и ни слуху ни духу!, - ответил вздохнув Прохор Петрович, - ведь как тогда было? Забрали кого, и все дыхание затаив сидели, под себя гадили, не меня мол и хорошо! А расспрашивать, за что да куда…оно ведь себе дороже. Мол, а тебе какое дело? А не повязан ли ты с Врагом Народа одной верёвочкой? Не подельник ли ты ему? И иди ка ты сюда! А уж как к ним, иродам попадёшь, во всём сознаешься!»
-«А уж потом, во время войны, в здание НКВД в Шумячах бомбой попали и все бумаги и сгорели, - добавил полицейский, - да честно говоря некому было и любопытствовать. У Лопатиных тут на селе родни, почитай и не было. Вот так вот…были люди и нет их.»
-«Но во все лихие времена Русь, Россия святая спасалась, потому что она — удел Божией Матери, дом Пресвятой Богородицы! – авторитетно заявил отец Фёдор, воздев к белёному потолку перст и степенно перекрестился.
Профессор снял очки, неторопливо протёр стёкла платком, вопросительно поглядывая на меня, как бы предлагая вступить в разговор, но я молчал. Перед глазами стояли лица Василия Лопатина, Машеньки, фотографии из старого Лопатинского альбома в металлическом ящике, а я шептал, повторяя слова старосты «Вот так вот…были люди и нет их». Вигманн вздохнул, вновь заглянув в тетрадь спросил: «А отчего другие люди не поселились там, на заимке, там же дом остался, хозяйство, пасека?»
Сельский староста не торопился с ответом, а священник что то невнятно пробормотал, повернулся к иконам и вновь перекрестился.
-«Трудно вам господин профессор, наверное понять будет… Время такое было…скверное время. Отчего не прибрал колхоз к рукам пасеку… Да первое время хотели было. Лето как раз, а потом и осень, мёд пора было отакачивать… Желающих много было. Да как то не срасталось всё. Пчёлы словно сбесились, жалили сил нет. Да и как то… не пошло то дело».
-«А ты не егози, не лукавь Прохор! – явно не выдержал отец Феофан и подался всем телом навалившись на край стола к профессору , - я вам вот что скажу, господин Вигманн, хоть вы и являясь человеком науки, сочтёте не иначе меня мракобесом и фанатиком, дурное то место! В ту пору не было меня тут, я по Божьему попущению, в лагере сидел, а уже потом мне селяне говаривали, дурное там место, козни Враг рода человеческого там творил!»
-«Не могли бы вы пояснить, о чём речь?» - явно заинтересовался до этого сидевший молча и прихлёбывавший чай, Густав Финкель, тот самый, похожий на еврея, физик.
-«Нечего тут объяснять!, - неприязненно глянув на нового собеседника, отрезал священник, - бесовское место и всё тут! А ежели туда вы собрались ехать, то не к добру сие, вот попомните слова мои!»
Он демонстративно отвернулся, насупился и сложил на груди руки, словно решил этим показать что разговор окончен.
Но полицейский и староста, люди, несомненно, более светские, чем служитель культа, не обратили внимания на демарш священника.
-«Видите, какие у местного населения разговоры. Суеверия-с! Но как бы то ни было, жить там никто не стал – пояснил полицейский, - добро, какое было, растащили, а под зиму дом и вся заимка сгорела. Кто его знает от чего, мы и узнали то об этом уже к весне. Так вам туда нужно?»
-«Нет. У нас интересы более широкие, - ответил Вигманн именно так, как было оговорено заранее, вопрос был очевиден, - мы хотели там разбить лагерь экспедиции, думая, что заимка сохранилась!»
-«Какой там… пепелище! А вот если от нас ехать, то в полутора часах будет небольшая деревня, Овражки. Можете там остановиться. – посоветовал староста всем своим видом демонстрируя благожелательность.
-«Хм… - профессор, который по моим рапортам великолепно знал, о деревне, где в ином мире во время войны устроили базу советские инсургенты «товарища Когана», сделал вид что ищет её на карте, - не могу найти, что за деревня?»
Полицейский, явно имевший военный опыт, придвинул к себе карту, быстро сориентировался в немецких названиях, и пожал плечами: «Тут и нет такой, да не удивительно, там всего дюжина домов! Лесовики живут, мужики охотой кормятся, да небольшие огороды. Вот смотрите, господин профессор, тут наше Чернево, а здесь, видите посреди леса, как корова слизнула - полоса, тут была заимка Лопатинская, правильно у вас крестик стоит. А деревня Овражки, почти точно посреди меж Чернево и зимкой. Ну вернее, тем местом, где она когда то была. Та-а-ак… Масштаб 1:100.000, стало быть, в 1 сантиметре будет 1 километр. Хорошая карта у Вас, господин профессор, верная!»
  Тем не менее, собирались мы на лесную заимку, какой бы заброшенной она не была, на чём и настаивал Вигманн. Ну что же, пора и мне с местными пообщаться.
-«Господин староста» - обратился я, вызвав оторопь у присутствующих селян, прежде всего отличным русским языком. Вигманн владел им хорошо, но акцент сразу выдавал, что язык ему не родной, мой же русский, был никак не хуже чем у местных жителей. Они, наверняка думали, что молодой хмурый немецкий офицер, не понимает, о чём ведётся столь оживлённый разговор.
-«Думаю, вы можете порекомендовать нам, кого то из местных жителей в качестве проводника и помощника? Желательно на всё время экспедиции. И не волнуйтесь, мы готовы позаботиться об этом человеке.»
Староста, задумчиво потёр лоб и посмотрел на полицейского. Степан Иванович, так же задумчиво потёр подбородок и посмотрел на старосту.
-«Стёпку Бойцова им дайте, всё одно от этого вертопраха толку никакого на селе нет!» - подал недовольный голос отец Феофан.
-«Точно! – чуть не подпрыгнул на стуле староста, - Сепа Бойцов, он те места хорошо знает и с Лопатинми по малолетству знался. С их мальчонкой дружился. Иваныч, как его звали, не помнишь?»
-«Да откуда… Сколько времени прошло. То ли Гришка, то ли Васька.» - покачал головой полицейский.
Мне же вдруг показалась знакомой фамилия нашего потенциального проводника. Ну что же, посмотрим, кто таков!
-«И вот ещё что, господа. У нас имеется запас провизии, рассчитанный на всё планируемое время исследований, но есть к вам просьба. Надеюсь понятно, что моим солдатам и нашим учёным, предпочтительней питаться замечательными русскими продуктами, а не консервами. Мы хотели бы договориться о снабжении отряда свежим хлебом, корнеплодами, яйцами и мясом!»
После моих слов, староста заметно помрачнел и опустив глаза долу и нервно забарабанил пальцами правой руки по столу. Судя по всему, мысль о том, во сколько обойдётся селу содержание двух дюжин прожорливых немецких солдат, намеревавшихся столоваться молоком, яйцами, и мясом весьма его расстроила. А отказать, явно не получится, чему был подтверждением пристальный хмурый взгляд жандармского офицера на стуле в простенке. Староста, протяжно вздохнул…
-«Ну что вы, Прохор Петрович, - улыбнулся ему я как мог более дружелюбно, - вы что же, подумали, что мы собираемся реквизициями заниматься? Нет, нет! Мы готовы платить за всё полновесной немецкой маркой или рублями, это по вашему выбору! К тому же, я как человек отвечающий за обеспечение экспедиции, обещаю, что мы оставим вам в подарок те наши припасы, которые не используем, благодаря вашим продуктам».
Староста мгновенно изменился. Лицо озарила довольная улыбка и не нужно было иметь экстрасенсорных способностей, дабы понять, как в голове чиновника активно заработал этакий арифмометр. Ведь внезапно появилась замечательная возможность выгодно расторговаться, а если выгорит ещё и разжиться качественными немецкими армейскими консервами, то и вовсе отлично!
-«Конечно, господин офицер! Никаких проблем! Прямо сейчас и решим всё! У меня тут моя помощница нам всё посчитает и сколько продуктов нужно и в какие сроки и по каким ценам! Степан Иванович, любезный, позови Анисью, она в прихожей должна быть, да пусть книгу расходную возьмёт!
Помощник Станового Пристава кивнул, покрыхтывая поднялся из за стола и вышел из комнаты.
-«Ещё вопрос у меня к Вам будет. Известен ли вам, житель села Чернево Архип Головкин, год рождения точно сказать не могу, но примерно 1865?»
-«Головкины у нас есть, две семьи. Да ведь вашему Архипу, сейчас было бы под сотню лет! Такого у нас точно нет. И я такого не помню. Вот ежели батюшка Феофан подскажет, может видел на погосте могилку?» - покачал головой староста.
Священник немного посидел в задумчивости и тоже отрицательно покачал головой: -«Нет, сын мой, не припомню такого! Ежели кого то из стариков поспрашивать, может и помнит кто. На Покров , после службы, поспрашиваю в храме прихожан. Конечно, если б в церковных книгах посмотреть, да увы нам, богоборцы попущением Господа нашего Иисуса Христа, все книги огню предали ещё в конце двадцатых, как храм наш осквернили…»
Скрипнула позади дверь, я оглянулся и стремительно вскочил так, что стул на котором я сидел, отлетел в самый угол комнаты и вскрикнул: «Лена!!!»
На пороге, рядом с местным полицейским, стояла испуганная кинувшимся к ней, свалив стул, немецким офицером… Лена Горохова, жена Сергея, из того мира, который находился за гранью реальности.


 Глава 17. Заимка

То, как я ошибся, ясно стало, когда до вошедших в комнату, мне осталось два шага. Женщина, поразительно похожая на Лену Горохову, была много старше её. Сорок, может чуть старше. Морщинки у усталых глаз просто кричали о возрасте. Но тугая русая коса через плечо, привычная стать и манера держать голову. Всё в её внешности словно вопило мне! Это она! Но нет. Я всё же, ошибся.
Мой неожиданный порыв привёл всех в недоумение и немалое волнение. Присутствующие в правлении словно застыли. Один господин Зворыкин оживился! С того самого момента, как я включился в беседу со старостой, он внимательно наблюдал за мной, то и дело лихорадочно что-то черкая в небольшой блокноте. А ведь до этого чуть ли не подрёмывал на своём стуле. Не зря, ой не зря, приезжал тот Руссобалт…
Я уже стоял рядом с ней, но глупо не мог произнести ни слова. Да, это не Лена, но чёрт возьми!!! Наверняка родственница! И тут меня озарило. Как сразу не понял?! В тот день, когда Василий рассказывал о послереволюционной истории своей семьи, он упоминал одного из своих дядьёв, кажется, Никиту, середовича, которого большевики по мобилизации в Красную армию забрали. Он, по словам Василия Андреевича, погиб в 1920-м в войне с поляками. А у него невеста оставалась, и в тягости была, когда его забрали на войну. И вот она-то якобы Лене Гороховой родня, и звали её тоже вроде Анисья! Горохова у неё же по мужу фамилия, в девичестве какая, я и не знаю! О, Боги! Аж сердце прихватило!
— Извините, фройляйн! Я обознался, вы очень похожи на одну мою знакомую… Ещё раз извините! Господа, позвольте я выйду. Очень нужно на свежий воздух! — и я в смятении, протиснувшись мимо полицейского и этой женщины, стремглав бросился на крыльцо.

Только тут я, привалившись к стене, немного отдышался. Первое, что увидел, когда взор прояснился, вот ведь досада, от неожиданно заволокших глаза слёз, было лицо Фрица.
— Что там у вас стряслось?! Ты выскочил из конторы, словно пуля из ствола и был бледный как мертвец!
— Даже не знаю, что тебе сказать… не знаю, можно ли, — я был в откровенном затруднении.
— Ну… мне-то можно, Юрген! — ответил Кох, и я был очень благодарен ему за те нотки участия, что услышал в голосе унтер-офицера.
— Помнишь, там, в том мире, были местные, которые очень мне помогли, практически спасли?
— Конечно, помню! Больше всего, честно тебе скажу, запомнился рыжий здоровяк, который помог в драке с красными, нашим солдатам! И твоя подружка! Ой, да не красней ты, как школьница, впервые увидевшая порнографию! Ещё была молодая женщина и мужчина в возрасте, с бородой…

— Да, та молодая женщина — жена Сергея, этого здоровяка, и сейчас в этом здании я встретил её! Вернее, подумал, что её, потом лишь понял, что эта женщина много старше! Но какое сходство!
— И что?
— Нервы не выдержали, я так летел к ней, что стул снёс! Теперь, даже стыдно, надо же было так потерять лицо?! — я действительно чувствовал себя не лучшим образом, предвидя непростой разговор с профессором и русским жандармом. А врать господину Зворыкину очень не хотелось, уж очень офицер оказался проницательным человеком!
— Послушай, Фриц, — я наконец более-менее успокоился, одёрнул форму и, надеюсь, вновь стал похож на боевого офицера с Железным крестом на груди, а не на истеричку-школьницу, как верно подметил унтершарфюрер, — я должен был обсудить с той женщиной, она тут занимается распределением местных ресурсов, поставку нам продовольствия и всего, что потребуется для обустройства лагеря. Возьми на себя решение всех организационных вопросов с ней. Мне, право, сейчас не до этого!
Фриц пожал плечами и, кивнув головой, согласился.

Вечер опустился на Чернево быстро, окутав село холодным осенним мраком. Я стоял у окна штабного автобуса, глядя на тусклые огоньки в домах, и пытался собраться с мыслями. Сердце всё ещё колотилось от встречи с Анисьей, или как её там на самом деле зовут. Хотя, что ей скрывать, наверняка она та, кто есть. Нужно было объясниться с Вигманном — он не тот человек, который оставит такое моё поведение без внимания. Я нашёл профессора в импровизированном кабинете, устроенном в одной из комнат дома старосты. Карл сидел за столом, разложив карты и записи, и, увидев меня, жестом предложил присесть.
— Ну, унтерштурмфюрер, что это было сегодня? — начал он, сняв очки и внимательно посмотрев на меня. — Вы вели себя так, будто увидели привидение. Знаете, у меня душа ушла в пятки! Я дико, просто до дрожи испугался. Боялся, что ваш… странный порыв инициирует, э-э-э, явление этой загадочной сущности! Как в день, когда мы вытащили вас от большевиков в том мире. Эта женщина как-то связана с нашей миссией?
Я вздохнул, понимая, что от правды не уйти, но решил обойти острые углы.
— Господин профессор, я… я действительно был ошеломлён. Я подробно, очень подробно описывал всё происшедшее со мной в мире «Z», и вы всё читали. Помните местных, которые помогали мне там, практически спасли! Вы их видели, не уверен, что хорошо запомнили, но там был мужчина, местный полицейский офицер, и молодая женщина, его жена — Лена.
— Да, Юрген, конечно, помню и их, и всё, что вы писали. Полицейского офицера, если не ошибаюсь, звали Сергей Горохов…

— Именно так! Эта женщина, Анисья, — одно лицо с Леной Гороховой! Но потом я понял, что ошибся — женщина в доме старосы, много старше, и это не она. Однако сходство… оно потрясло меня. И ещё кое-что. Это я тоже писал, но, возможно, не так подробно, как следовало бы. Увы, я не придал этой истории должного значения. Василий Лопатин, которого я знал там, рассказывал о своей семье. У него был дядя, Никита, мобилизованный большевиками в 1920-м и погибший в войне с поляками. У Никиты была невеста, и, кажется, её звали Анфиса или Анисья, и она была в тягости. Если это та самая женщина, то она может быть бабкой Лены. Это многое объясняет. И я уверен, что так всё и есть!
Вигманн нахмурился, постукивая карандашом по столу.
— Интересная гипотеза, Ридль. Извините, буду называть вас так, чтобы не забыться в какой-то момент и не раскрыть ваше инкогнито! Если это правда, то мы столкнулись с удивительным пересечением времён и миров. Но вы уверены, что этот стресс не повлияет на вашу способность сосредоточиться? И не вызовет… неких эксцессов? Нам совершенно не нужно провоцировать чрезмерного интереса к вам со стороны местных! Этот жандармский офицер совершенно точно приставлен к нам не просто так, сегодня он сделал на вас стойку, как легавая на тетерева!
— Да, господин профессор, не волнуйтесь, у меня всё под контролем, я справлюсь! Просто нужно немного времени, чтобы прийти в себя, — ответил я, надеясь, что он не станет копать глубже.
— Хорошо. И держите меня в курсе, если что-то подобное ещё всплывёт. А теперь идите, постарайтесь выспаться, унтерштурмфюрер, завтра у нас сложный день, — Вигманн вернулся к картам, давая понять, что разговор окончен.

Я вышел на улицу, где уже догорал закат. Нужно было ещё поговорить с Зворыкиным. Нашёл я его у машины с радиостанцией — он курил, глядя на звёзды. Увидев меня, он выпустил дым и кивнул.
— Господин унтерштурмфюрер, что-то случилось? Ваше поведение в правлении… оно меня насторожило.
— Прошу прощения, Афанасий Валентинович. Эта женщина, Анисья, очень напомнила мне одну знакомую, с которой я пересекался в прошлом. Она была мне очень дорога. Надеюсь, вы меня понимаете, господин ротмистр. Сходство было столь поразительным, что я потерял контроль. Но это просто ошибка, ничего больше, — я постарался говорить спокойно, избегая деталей.
Зворыкин прищурился, но кивнул.
— Понимаю, господин Ридль. Случается. Но вы уверены, что это всё? У меня глаз наметан, мне показалось, что вы что-то недоговариваете.
— Уверен. Очень болезненные воспоминания. Та женщина… её больше нет, — голос мой и правда выражал всю боль сдавивших сердце воспоминаний, мне вовсе не пришлось лукавить, говоря это, ведь Лены Гороховой действительно не было в нашем мире, — просто нервы и последствия контузии.
Я решил сыграть на привычном поле, упомянув свою «контузию», это, как я уже понял, срабатывало почти всегда, и добавил: — Спасибо за понимание, Афанасий Валентинович!
Он затушил сигарету и ушёл, но я заметил, как он ещё раз оглянулся. Этот жандарм явно очень непрост, и это меня беспокоило.

Тем временем Фриц Кох рьяно взялся за порученное дело. Он нашёл Анисью в правлении и принялся обсуждать с ней поставки. В комнате, освещённой тусклой лампой, они сидели за столом, заваленным бумагами. Фриц, обычно суровый и сосредоточенный, неожиданно для себя почувствовал непривычную лёгкость в её присутствии. Анисья, вдова с тяжёлой судьбой, отвечала на его вопросы с достоинством, но в её глазах сквозила столь узнаваемая тень одиночества. Так же, как и в его. Они оговорили хлеб, корнеплоды, яйца и мясо — по пять буханок ржаного хлеба в день, два мешка картофеля, дюжину яиц и полкило мяса на человека. Цена была установлена в рублях — десять за всё, что устроило обе стороны. Фриц даже пообещал оставить консервы в подарок, и Анисья улыбнулась — впервые за вечер.
— Вы добрый человек, господин унтер-офицер, — сказала она тихо. — Жизнь у меня была нелёгкой, муж так с войны и не вернулся, а я одна с хозяйством…
Фриц почувствовал, как его сердце дрогнуло. Словно соринка в глаз попала, он отвернулся, так напомнила ему эта русская женщина погибшую жену. Её тёплый взгляд и мягкий голос пробудили в нём всю оставшуюся в душе нежность. Он кивнул, смутившись.
— Если что-то понадобится, фрау Анисья, обращайтесь, — пробормотал он, и она благодарно склонила голову. Между ними, явно для обоих, наметилось тонкое, но тёплое чувство, и это удивило обоих.

Позже, когда ночь окончательно уже готовилась вступить в свои права, я решился поговорить с Анисьей. Она вышла из здания с корзинкой, полной бумаг. Я догнал её у забора.
— Фрау Анисья, можно вас на пару слов? — начал я, стараясь за вежливостью скрыть волнение.
Она остановилась, внимательно посмотрев на меня. В свете луны её лицо казалось ещё более усталым, но в глазах мелькнуло любопытство.
— Чего изволите, господин офицер? — голос её, мягкий, но с ноткой настороженности, и как же он похож был на голос Лены.
— Вы не знали человека по имени Никита Лопатин? Он с семьёй жил в этом селе и был мобилизован большевиками в 1920-м. Говорили, у него была невеста, и её звали, как и вас.
Анисья вскрикнула. Корзинка выскользнула из рук и упала на дорогу. Порыв ветра поднял, закружил и понёс вдоль по улице светлые листки. Она закрыла руками лицо, а губы задрожали.

— Откуда… откуда вы это знаете? — прошептала она, и в голосе её слышалась смесь ужаса и боли. — Никита… да, я знала его. Он был моей первой любовью. Да не судьба, стало быть. Забрали его, так и не вернулся. А меня выдали замуж. У меня остался сын, его сын. Он не вернулся. Говорили, будто на Польской войне убили моего Никитку! Отец его сказывал…
Я не знал, что сказать. Её смятение было искренним, и я чувствовал, как сердце сжимается от её истории. Передо мной стояла не просто женщина — живая связь с миром Маши.
Вдруг она встрепенулась, глаза Анисьи вспыхнули надеждой.
— Ой, Ваше благородие! Нешто знаете что о нём?! Неужто Никита жив остался? Господом Богом молю, поведайте, может, жив мой соколик?
У меня в голове смешалось всё, и я хотел уже сделать то, что велело сердце, — прижать к себе, обнять эту причитавшую женщину, эту ниточку с моей любовью, моей судьбой. Но вдруг она, поражённая внезапно появившейся мыслью, онемела, прикрыв рукой рот.
— Батюшки светы! Пресвятая Богородица, помилуй нас! Да ведь вы никак сын его! По годам-то так и есть! Значит, уцелел Никита, да не мог домой вернуться, знал, что погубят его тута! Я слыхала, что многие беляков-то дети у немцев служили! Вот оно как значит! Не оставил Господь его! И то радость!
Всё это было невыносимо! За что этой милой, немолодой уже женщине такие мучения?!
— Это долгая история, фрау Анисья. Должен вас расстроить, Никита Лопатин действительно погиб в 1920 году, так и не узнав, что родился у него сын. Мне рассказывали о нём… Давайте поговорим завтра, если позволите. Мне нужно многое обдумать, — я отступил, оставив её стоять у забора, она тихо всхлипывала.

Ночь в Чернево прошла неспокойно. Чернево, раскинувшееся на пологом холме, казалось застывшим во времени: десятки бревенчатых изб с соломенными крышами, изредка перемежающиеся более крепкими домами из потемневшего кирпича, утопали в сером сумраке. Над селом возвышался недавно отремонтированный храм с позолоченным куполом, который даже в темноте слабо поблёскивал, отражая свет редких фонарей. Улицы, узкие и кривые, были покрыты слоем грязи, смешанной с опавшей листвой, а вдоль заборов стояли старые телеги, словно забытые хозяевами. Из труб поднимался дым, но в воздухе витала сырость, предвещающая осенние дожди. Где-то вдалеке протяжно завыла собака, и этот звук, смешавшись с шелестом ветра, добавил ночи тревожной атмосферы. Солдаты и учёные разместились кто в помещениях двора, кто кутался в одеяла в машинах. Мерно ходили вдоль замершей колонны часовые. Я ворочался, видя во сне Машу с печальными глазами Анисьи, а где-то вдали выл ветер.

Утро встретило нас серым небом и лёгким моросящим дождём, который с первыми лучами солнца превратился в мелкую изморось, оседающую на шинелях и брезенте машин. Воздух был холодным, с запахом мокрой земли и прелой листвы, а низкие тучи, тяжёлые и свинцовые, медленно ползли над горизонтом, намекая прозрачно на более сильный ливень. Ветер, порывистый и резкий, гнал по земле жёлтые листья, кружил их в маленьких вихрях и бросал под колёса машин.
С Анисьей в суете так и не удалось перемолвиться, хотя я видел её — она стояла у дома сельского правления, пожирая меня глазами. Я только махнул ей рукой, словно обещая, что наш вчерашний ночной разговор не был последним. И я словно почувствовал на себе в тот момент пристальный взгляд ротмистра Зворыкина.

С рассветом колонна тронулась в путь, сопровождаемая Степаном Бойцовым — худощавым парнем лет двадцати пяти с живыми, чуть прищуренными глазами, в которых читалась смесь хитринки и настороженности. Его лицо, обветренное и покрытое лёгкой щетиной, обрамляли тёмные волосы, выбившиеся из-под старой кепки с потрёпанным козырьком. На нём была поношенная куртка из грубой ткани, штопаная на локтях, и высокие сапоги, покрытые слоем засохшей грязи, — типичный облик деревенского парня, привыкшего к лесной жизни. Он знал леса как свои пять пальцев и уверенно вёл отряд, сидя в кабине головного вездехода.

К полудню добрались до деревни Овражки — десятка бревенчатых домов среди густого леса. Овражки ютились в низине, окружённой высокими соснами и елями, чьи кроны смыкались над крышами, создавая полумрак даже днём. Дома, почерневшие от времени, стояли неровно, будто вросшие в землю, а между ними тянулись тропинки, заваленные опавшими иголками. Над деревней висел запах дыма и сырости, а где-то неподалёку журчал ручей, скрытый зарослями ивняка. Местные мужики, два крепких лесовика по имени Иван и Пётр, согласились помочь за пару марок в день. Иван, коренастый и широкоплечий, с густой рыжей бородой, был лет сорока, его глаза, серые и цепкие, выдавали опытного охотника. На нём была домотканая рубаха, подпоясанная ремнём, и потёртая телогрейка, а в руках он держал топор с длинной рукоятью. Пётр, чуть моложе, высокий и жилистый, с лицом, покрытым веснушками, и коротко стриженными светлыми волосами, выглядел более открытым — его улыбка, а улыбался он часто, обнажала щербину между передними зубами. Он был одет в старый военный бушлат, явно доставшийся от кого-то из старших, и держал за плечом охотничье ружьё.
С их подсказками отряд двинулся дальше, пробираясь через густой подлесок, который уже освоил старую лесную дорогу. Лес вокруг был старым, дремучим, с высокими соснами, чьи стволы покрывал мох, и раскидистыми дубами, сбрасывающими последние листья. Под ногами хрустели ветки, а воздух был тяжёлым от сырости и запаха грибов. Дорога, едва различимая, петляла между деревьями, то ныряя в низины, где колёса машин вязли в чёрной грязи, то поднимаясь на небольшие пригорки, поросшие папоротником. К середине дня моросивший с утра дождь усилился, капли стучали по брезенту машин, а колёса вязли в грязи. Где-то вдалеке заухала сова, и её голос, глухой и протяжный, добавил лесу зловещей тишины. Наконец, после трёх часов пути после Овражек, мы вышли на открытое пространство — пустырь, где когда-то стояла лесная усадьба и пасека Лопатиных. От домов остались лишь чёрные остовы, поросшие травой, а пепелище молчало, храня свои тайны.

— Тут раньше Лопатины пасеку держали, — говорил мне Степан, когда мы шагали к пепелищу. — Я с их сыном, Васькой, дружил, пока его не забрали. Хорошие люди были, а потом всё сгорело…

Я остановился, чувствуя, как холод пробирает до костей, а где-то в глубине сознания шевельнулось знакомое ощущение — будто кто-то смотрит на меня из теней прошлого.


Глава 18. Дурное место

Как ни рвались Карл Вигманн со своими двумя учёными спутниками тотчас после прибытия приступить к научной программе, было не до этого. Осенний день короток. Нужно было успеть установить палатки и хоть немного освоиться на новом месте. Суета поднялась дичайшая. Вездеходы и машины оставили на опушке, часть солдат их разгружала, другие устанавливали две большие десятиместные брезентовые палатки со специальными блиндажными печками внутри. Кроме печи, в комплект к каждой палатке входила пара примусов. И если топливо к примусам было запасено довольно, вот добыча дров в сыром осеннем лесу, да ещё при опустившихся сумерках, была проблемой.
Лес вокруг, окутанный серой дымкой, казался непроходимым: высокие сосны с потемневшими от влаги стволами гудели под порывами ветра, а их иглы устилали землю скользким ковром, мешая шагам. Тут сразу неоценимую помощь оказали наши помощники из Овражек и проводник из Чернево. Но всё равно в первую ночь все продрогли. Для учёных установили палатку поменьше, а я с профессором, как и предполагалось, должны были спать в штабном автобусе, который стал как бы центром нашего лесного лагеря.

Если Карл Вигманн не находил себе места, то что ж говорить было о мне? Вот оно, то место! Существует и в нашем мире! Но… ведь тут всё не так. Вместо лесной заимки, к которой я успел уже привыкнуть, тут старое пепелище и никого… Впрочем, всё это я знал со слов профессора ещё когда готовилась экспедиция. Но одно дело знать с чьих-то слов и совсем другое — убедиться воочию.
На поляну, где раньше жили Лопатины, опустились сумерки, а потом и ночная тьма. Всё ещё звучали приглушённые голоса и звуки шагов, стук топоров и иные звуки, наполнявшие лесной лагерь. Где-то вдалеке, за стеной деревьев, заухала сова, её протяжный крик разнёсся над поляной, отражаясь от голых ветвей, и добавил ночи зловещей тишины. Мы быстро поели что-то из консервов, причём от волнения я даже не понимал, что ем. Только потом, взглянув на пустую банку, узнал, что это были консервированные сосиски. А после горячего чая, который принёс нам в автобус верный мой Кох, меня и вовсе начало вырубать. Сказались нервы, подтачивавшие силы весь день. Уже сняв сапоги, я, подкинув в печку несколько небольших берёзовых поленец, растянулся наконец на узкой и довольно жёсткой откидной койке. Глаза уже слипались, но неожиданно мозг прострелила мысль. Я вскочил и кинулся к листавшему в приглушённом свете ночника какой-то журнал Вигманну.
— Карл! Послушайте, я только что вспомнил!
Он встрепенулся от неожиданности, поправил чуть было не упавшие с носа очки.
— Что стряслось, Юрген? На вас лица нет!

— Я всё думаю о той женщине в селе! Которая связана с семьёй Лопатиных! Понимаю, что с нашей миссией это не связано напрямую, но ведь сам факт её бытия — это новая парадигма, способная изменить модель рациональной научной деятельности! Так ведь?
— Пожалуй, вы правы, но в чём причина этих горящих глаз, герр унтерштурмфюрер?
— В том, герр профессор, что в этом мире может быть гораздо больше связей с миром Z, проклятье, никак не привыкну его так называть!
— Любопытно! Давайте же, выкладывайте, что у вас на уме, пока не лопнули от переполняющих вас идей и чувств!
— Дело в том, что я в рапортах не мог описать всего, что было со мной… там. Это было просто нереально! Я писал, что семья Лопатиных изрядно пострадала от большевиков. Но многого не уточнял. А ведь у Василия Лопатина, вытащившего меня чуть живого от болота, было несколько дядей по отцу. Один был убит революционерами в марте 1917-го, второй, несостоявшийся муж той самой Анисьи, что мы нашли сегодня в Чернево, был насильно мобилизован большевиками и погиб в войне с Польшей в 1920-м, но был ещё и Григорий Лопатин, воевавший в Белой армии, уцелевший потом и эмигрировавший. Умерший в мире «Z» только в 70-е годы где-то в США. А что, если он у нас в мире жив и здоров? И у него осталась какая-то связь на уровне скрытого подсознания с силами этого места? Всё же один род, одна кровь!
— Хм… — профессор стянул очки и задумчиво принялся покусывать кончик дужки, щурясь на свет ночника, — а ведь вы можете быть правы. Только вряд ли он уцелел в нашем рукаве реальности! Сами, герр Ридль, подумайте, война с большевиками закончилась победой несколько лет назад. Неужели этот человек, будь он цел, жив и здоров, так и не наведался в родные места?!
— Да, профессор, я даже не подумал о таком развитии дел. Скорее всего, вы правы!
— Прав я или не прав, но завтра, когда наладят связь, обязательно нужно навести справки о том человеке. Напишите утром всё, что сможете вспомнить о нём. Я составлю радиограмму. А сейчас… хорошо бы поспать, завтра так много всего нужно сделать, впрочем, о любом дне нашей экспедиции можно сказать то же самое!

Утро встретило нас нудным осенним дождём, который, казалось, проникал повсюду, пропитывая сыростью всё вокруг. Тяжёлые капли стучали по брезенту палаток, стекали по стёклам автобуса, оставляя мутные разводы, и превращали землю перемолотую вчера колёсами и траками вездеходов в скользкую грязь. Лес вокруг, ещё вчера казавшийся таинственным, теперь выглядел уныло: ветви почти освободившиеся от листьев дубов и ели гнулись под порывами ветра, а с них срывались последние жёлтые листья. Порывистый ветер был холодным, а резко воздух отдавал запахом мокрой коры, прелой листвы и едва уловимым ароматом болотной тины, и от этого в груди появлялось тоскливое чувство, будто сама природа оплакивала это место.

Я натянул шинель, накинул капюшон и, спрыгнув с подножки автобуса, тут же по щиколотку увяз в грязи. Первым, кого я увидел, оказался ротмистр Зворыкин. Он стоял под раскидистым дубом, укрывшись от дождя прорезиненным мотоциклетным плащом, который блестел от влаги. Его лицо, обычно спокойное и собранное, выражало раздражение, а в руках он держал промокшую сигарету, которую так и не смог прикурить.
— Доброе утро, Афанасий Валентинович, — поприветствовал я его, стараясь скрыть собственное уныние.
— Какое уж тут доброе, герр унтерштурмфюрер, — проворчал он, бросив бесполезную сигарету в лужу. — Наше ведомство, видите ли, забыло снабдить нас палаткой! Пришлось ночевать в машине, а там, сами понимаете, ни согреться, ни выспаться. Да ещё брезентовый полог – дырявый! Мои люди тоже продрогли, да и я сам, признаться, не в лучшем настроении.
— Это недопустимо, — ответил я, чувствуя, как раздражение Зворыкина передаётся и мне. — Сейчас разберёмся. Мы подселим вас к учёным, у них есть свободное место в палатке. А ваших солдат разместим с нашими русскими проводниками — там тоже найдётся угол.
Зворыкин благодарно кивнул, но в его взгляде мелькнула еле приметная тень недоверия. Я понимал, что он не просто жалуется — он наблюдает за мной, как и вчера, словно выискивая малейшие промахи. Этот человек, очень не прост и умён, не хотелось бы, что бы он начал представлять нам опасность. Я решил, что пора расставить границы.
— Афанасий Валентинович, — начал я, понизив голос, чтобы нас не услышали солдаты, возившиеся неподалёку, ругаясь сквозь зубы, с обустройством отхожего места,  — я должен быть с вами откровенен. Мы с вами союзники, и наши страны связаны узами, крепче, чем когда-либо в истории. Но цели нашей экспедиции — это дело Аненербе, и они не подлежат обсуждению. Не сочтите это грубостью, но я прошу вас, соблюдайте границы и не вмешивайтесь в то, что вас не касается. Не пытайтесь интересоваться нашей работой, пользуясь общей крышей с Отто и Густавом. Это в наших общих интересах.

Ротмистр прищурился, его глаза на мгновение стали холодными, как сталь, но затем он медленно кивнул.
— Понимаю, герр Ридль. Я здесь лишь для сопровождения и наблюдения, как мне приказано. Но вы должны понимать, что и у меня есть свои обязанности. Если что-то пойдёт не так, я обязан доложить. Надеюсь, до этого не дойдёт.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил я, с сожалением чувствуя, как напряжение между нами повисло в воздухе, словно тяжёлая туча.

Тем временем профессор Вигманн, как и обещал, занялся связью. Они с Отто собрал радистов у автобуса, где уже был установлен передатчик FuG 12 bis — надёжный, но, как оказалось, недостаточно мощный для прямой связи с Германией из этой глуши. Впрочем, иллюзий на счёт прямой связи с Рейхом изначально и не было. Но по всем расчётам дальности радиостанции с запасом должно хватить до ближайшего армейского ретранслятора. Дождь усиливался, и радисты, укрывшись под брезентовым навесом, пытались настроить оборудование, но сигнал терялся в шуме помех. Смоленский лес изрядно резал нам дальность связи. Отто Крюгер, закутанный в плащ, выглядел раздражённым, но не сдавался.
— Нужно поднять антенну выше, — сказал он, указывая на высокий дуб, возвышавшийся над поляной. — Если мы используем его как опору, сможем поймать ретранслятор в Могилёве.
Я замер, глядя на дерево. Этот дуб… В мире «Z» я использовал его для громоотвода, чтобы активировать подпространственный маяк. Тогда молния ударила в него, и я едва уцелел. А на его месте… появилось та канава-озерцо со странной, чёрной водой. Теперь же он стоял, целый и невредимый, лишь слегка потемневший от времени, а его ветви, покрытые редкими жёлтыми листьями, качались под напором ветра, роняя капли дождя, которые блестели, словно слёзы. От воспоминаний по спине пробежал холодок, но я быстро взял себя в руки.
— Хорошо, давайте попробуем, — согласился ефрейтор-связист, и солдаты принялись за работу.

Под дождём, который теперь лил как из ведра, они с трудом забрались на дуб, закрепляя антенну на верхних ветвях. Провода тянулись вниз, к передатчику, а радисты, вымокшие до нитки, продолжали крутить ручки настройки. Наконец, после часа мучений, сквозь треск помех раздался слабый сигнал. Связь с Могилёвом установлена! Оттуда сигнал ушёл дальше, в Германию. Вигманн продиктовал радиограмму с запросом о Григории Лопатине, указав всё, что я смог вспомнить: его участие в Белой армии, эмиграцию и возможное местонахождение в США в мире «Z». Впрочем вряд ли в нашем мире он сейчас был у янки, всё же война есть война. Теперь оставалось ждать ответа, и это ожидание буквально разрывало меня изнутри. Что, если Григорий жив? Что, если он действительно связан с этим местом? Мысли кружились в голове, не давая покоя.

Пока радисты разбирали оборудование, Вигманн и его ассистенты — Густав Финкель и Отто — начали готовить аппаратуру для исследований. Они вытащили из ящиков странные приборы: металлические цилиндры с проводами, похожие на детекторы, и несколько коробок с датчиками, которые, по словам Густава, могли улавливать «энергетические аномалии». Дождь мешал работе: брезент укрывавший навес превращённый в полевую лабораторию, под которым они укрылись, промок и провис, а приборы то и дело грозило залить водой. Отто, обычно весёлый и позитивный, сейчас, ругался на чём свет стоит, а Густав, напротив, выглядел воодушевлённым, бормоча что-то о «мистических вибрациях».

Я же, оставив их, решил обойти поляну. Дождь лил не переставая, и грязь под ногами чавкала с каждым шагом. Я прошёл мимо остовов сгоревших домов, поросших высокой травой, и остановился у того места, где в мире «Z» находилась пасека Лопатиных. Здесь ничего не осталось — ни ульев, ни забора, только земля, усыпанная мокрыми листьями, которые сейчас липли к сапогам, словно не желая отпускать. Я закрыл глаза, пытаясь почувствовать хоть что-то: ту самую энергию, которую ощущал в том мире, присутствие цвергов, как я их назвал, со стороны болота или хотя бы какой намёк на что то необычное. Но ничего.
Я сориентировавшись по местности отправился в сторону болота, краем глаза заметив, что двое «старых зайцев» из айнзацгруппы в пятнистых плащ-накидках и касках, с автоматическими винтовками в руках, составили мне эскорт. Что же, служба на уровне даже в этом промокшем насквозь, промозглом бардаке! Большой плюс унтершарфюреру Коху!   
Но болото, видневшееся за деревьями, было просто болотом — мутная вода, покрытая ряской, и торчащие из неё коряги, похожие на скрюченные пальцы, тянущиеся к небу. Над поверхностью стелился белёсый туман, медленно ползущий к берегу, и в его клубах чудились тени, но это был лишь обман зрения. Никаких таинственных обитателей, никаких шорохов, кроме звука дождя. Торфяной запах напоминал запах влажной земли, перегноя или старых листьев. Он перемежался с порывами доносившегося из глубин скрытых туманом запаха сероводорода и сладковато-прелого запаха гниющей растительности, иногда с легкой горчинкой.
Я стоял и запрокинув голову, вдыхал полной грудью эти запахи, запахи воспоминаний, чуждых миру моей родины. По край ней мере, болото в Машином мире пахло так же. Лес за спиной тоже молчал, лишь изредка раздавался скрип ветвей да далёкий крик ворона, чей хриплый голос, словно предвещал беду.
Разочарование накатило тяжёлой волной. Я ожидал… чего-то большего. Того, что это место откроет мне путь к Маше, к ответам. Но вместо этого — пустота. Дождь усиливался, превращая лагерь в сплошное месиво из грязи и воды. Солдаты, пытавшиеся развести костёр, бросили это дело — дрова были слишком сырыми, и дым только ел глаза. Проводники — Степан, Иван и Пётр — укрылись в палатке, но я заметил, как Иван, тот, что с рыжей бородой, бросил на меня насторожённый взгляд, прежде чем скрыться за пологом. Интересно, наверняка они что-то знали об этом месте, я был уверен. Обязательно стоит расспросить их немного позже.
Время было обеденное, и я решил этим воспользоваться. Дождь не утихал, но мне нужно было понять, что скрывается за насторожёнными взглядами проводников. Я повернул назад к их палатке, которая стояла чуть в стороне, у самой кромки леса. Брезентовый полог был откинут, и изнутри доносился запах еды — простой, но манящий, с нотками варёной картошки и жареного сала. Я постучал по деревянной стойке у входа, чтобы привлечь внимание.
— Гостей принимаете? — спросил я, стараясь говорить дружелюбно, хотя шинель моя промокла насквозь, и с неё стекали струйки воды, образуя лужицу у порога.
Степан, сидевший ближе к входу, поднял голову, вскочил и суетливо кивнул, приглашая войти. Внутри было тесно, но тепло: блиндажная печка в центре палатки потрескивала, распространяя уютное тепло, а на примусе в алюминиевой кастрюле что-то булькало. Иван и Пётр сидели на ящиках, заменявших стулья, и чистили в большую кастрюлю картошку, бросая кожуру в жестяное ведро. Ещё вчера мы договорились, что они с этим помогают нашим поварам. На импровизированном столе — доске, положенной на два ящика, — лежали куски ржаного хлеба, несколько луковиц и миска с жареным салом, от которого шёл аппетитный запах.
— Проходи, ваше благородие, — сказал Степан, отодвигая ящик, чтобы я мог сесть. — Не побрезгуешь нашей едой? Простая, конечно, но сытная. Картошка с салом да хлеб — лучшее, что есть в такую погоду.
— Исполать вам, братцы, с радостью, — ответил я, снимая шинель, отряхивая и вешая её у входа, чтобы не капать на пол. — В такую сырость горячая еда — как спасение.
Иван, старший среди мужиков, уважительно склонил голову: - Эк вы, господин офицер, складно и чисто по русски гуторите! Не будь на вас германской формы, ни в жисть за немца не принять!
Его голос был низким, с хрипотцой, словно он привык говорить мало, но веско.
Пётр, тот, что с веснушками и щербиной между зубами, улыбнулся и подвинул мне миску с картошкой, в которой уже лежали кусочки сала, поджаренные до золотистой корочки. Я взял деревянную ложку, которую мне протянул Иван, и принялся за еду. Картошка была горячей, чуть солоноватой, а сало таяло во рту, оставляя приятное послевкусие. Непривычно было есть деревянной ложкой, но я скоро приноровился. Хлеб, хоть и уже чёрствый, был на удивление вкусным, особенно с луком, который хрустел на зубах. После холодного дождя и вчерашних вечерних консервов эта простая деревенская еда казалась настоящим пиром.
— Ну как, ваше благородие, годится? — спросил Пётр, глядя на меня с лёгкой усмешкой.
— Лучше, чем в ресторане, — искренне ответил я, и все трое заулыбались, явно довольные похвалой, хотя не думаю, что Пётр и Иван, жившие среди смоленских лесов, знали, что такое ресторан.
Мы ели молча, слушая, как дождь барабанит по брезенту, а ветер завывает в лесу, заставляя палатку слегка дрожать. Наконец, я решил задать вопрос, который не давал мне покоя.
— Скажите, ребята, — начал я, отложив ложку, — вы ведь местные, всё тут знаете. Почему это место называют «дурным»? Что здесь произошло? Я слышал, что раньше тут была заимка Лопатиных, но потом всё сгорело. Что за история с этим связана?
Мужики переглянулись, и на мгновение в палатке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в печке. Иван, откашлялся и заговорил первым,
— Дурное место, герр офицер, это точно, — начал он, глядя в огонь. — Лопатины тут жили давно, ещё при царях. Хорошие были люди, работящие. Пасеку держали, мёд у них был — закачаешься, на всю округу славились. Но потом… всё пошло наперекосяк. Когда большевики пришли, разорили их. Старшего Лопатина, деда, как поехал в район говорят чекисты и забрали. А потом и всех остальных. И старуху и мальчонку. Почитай перед войной это было. Говорят, кто-то из местных донёс, что они с белыми якшались. Может, и правда, кто ж теперь разберёт…
Он замолчал, потирая рыжую бороду, а Степан продолжил, его голос звучал тише, но в нём чувствовалась тревога.
— Ну народ то прознал. Поперву надеялись можа вернётся старый Лопата или из сродственников кто объявится, а потом, как никто не возвернулся, решили что не пропадать же добру… Вы уж не думайте, ваше благородие, совсем в ту пору народ Бога позабыл, да обнищал, а у Лопатиных хозяйство крепкое было, вот и позарились люди. Да, никому Лопатинское добро не принесло ничо акромя бед! Кто сюда за добром приезжал, бежали потом что есть силы! Всяка разна чертовщина тут, сказывают, была. Кто покойника повстречает, кто в их семье намедни преставился, а кто какой чудище!
— Люди стали говорить, что место проклятое. Кто сюда ни сунется — беда. То скотина пропадёт, то человек сгинет. Мой дядька, Егор, сюда за грибами пошёл, да так и не вернулся. Искали его всем селом, а нашли только шапку у болота. А болото тут… оно странное. Вода в нём чёрная, как смола, и пахнет не так, как в других местах. Говорят, там леший живёт, или ещё какая нечисть. А ещё… — он понизил голос, — люди видели тени. Будто кто-то ходит по поляне ночами, а подойдёшь — никого.
Пётр, который до этого молчал, вдруг перекрестился и добавил:
— А ещё говорят, что Лопатины с нечистой силой знались. Будто их мёд не просто так такой сладкий был. Старики в Овражках шептались, что они с домовым договаривались, а то и с самим чёртом. Вот и поплатились. И энто… собаки сюда ни в жисть не заходят, скулить начинают, на землю ложатся и ни в какую! Хвост подожмут и бегут, да так, словно нечистый за ними гонится!  После пожара тут всё и пошло наперекосяк. Даже зверь сюда не ходит, ни зайца, ни лисы не увидишь. А вороны… вон, слышишь, как кричит? Они тут всегда, будто ждут чего-то.
Я прислушался. Действительно, где-то вдалеке снова раздался хриплый крик ворона, и от этого звука по спине пробежал холодок. Рассказ проводников звучал как деревенские байки, но в их голосах была неподдельная тревога. Я вспомнил, как в мире «Z» это место было живым, полным энергии, пусть и странной, пугающей. Но здесь… здесь действительно чувствовалась пустота, но пустота с привкусом чего-то зловещего.
— А вы сами что думаете? — спросил я, глядя на Ивана. — Верите в эти истории?
Иван пожал плечами, но в его серых глазах, как мне показалось, мелькнула тень тщательно скрытого страха.
— Не знаю, ваше благородие. Но я сюда лишний раз не суюсь. И вам бы не советовал. Дурное место, оно и есть дурное. Лучше уезжайте поскорее, пока беды не случилось.
- А сгорела заимка как? – поинтересовался я.
- Да кто ж его знает? Только как то слух пошел, что погорело тут всё! Народ баил, что это по Божьему попущению молния и спалила это колдовское место. Верно то или нет, а сами изволите видеть, только вот пожарище осталось, да труба печная торчит!
Я кивнул, поблагодарил за еду и рассказ и вышел из палатки. Дождь всё лил, и лес вокруг казался ещё мрачнее, чем утром. Слова проводников эхом звучали в голове, и я чувствовал, что это место действительно хранит свои тайны. Но чтобы их разгадать, нужно было дождаться вечера.
Вернувшись к автобусу, я застал профессора за обсуждением с ассистентами складывающейся ситуации. Похоже аппаратура которую они притащили в смоленские леса, не рассчитана на проливные дожди. Интересно а чего они ждали от России поздней осенью?! Сейчас они спорили о том, как лучше настроить датчики в таких условиях. Дождь барабанил по крыше, заглушая их голоса, и я почувствовал, как усталость наваливается снова. Этот день, полный суеты и разочарований, казался бесконечным. Но где-то в глубине души теплилась надежда: ответ из Германии о Григории Лопатине мог всё изменить. Если он жив, если он связан с этим местом… Тогда, возможно… Я сам не знал к чему это может привести, но даже это результат нашей экспедиции, уже  - результат! А пока оставалось только ждать, слушая, как дождь стучит по брезентовой крыше палатки, навеса или по тонкому металлу нашего штабного автобуса, словно отсчитывая время до чего-то неизбежного.
- Профессор, что, дождь совершенно вам спутал все карты? – обратился я к учёным.
- Будь он не ладен,  - ответил Финкель, в то время как профессор только обречённо махнул рукой, - хуже всего, то, что барометр даже не намекает о улучшении погоды.
- Скажите, герр Вигманн, а если я попробую провернуть тот же фокус, как в мире большевиков, но с ровно противоположным эффектом? Там мне удалось вызвать грозу с ливнем, а тут постараюсь наоборот разогнать эти облака над нами!
Мои слова произвели на обоих учёных эффект разорвавшейся бомбы! Их глаза вспыхнули фанатичными огнями! Ещё бы! Стать свидетелями настоящего… колдовства! Это вам не унылые эксперименты в лаборатории в глубине Баварских Альп, это нечто настоящее!
Меня тут же взяли в оборот. Перебивая друг друга, принялись выяснять, уточнять, расспрашивать, чуть ли не теребя меня в четыре руки. Ну что же, не всё же мне тут играть почётную, но бестолковую роль свадебного генерала?!
- Подождите, господа, есть несколько важных уточнений! Во первых, я не стану ничего делать сейчас! Обряд нужно проводить при закате или на восходе! Стало быть, несколько часов на подготовку у вас будет. И вы, кажется, совсем забыли, что кроме нас и наших солдат, тут русские жандармы и трое местных. Надеюсь, не в наших интересах, посвящать их в некоторые тайны…
Через некоторое время оживлённых споров, мы решили, что этим вечером, с наступлением сумерек я, не особо скрываясь уйду в лес, где и попробую что то сделать в погодой используя свои новые способности. Русским, в лагерной суете будет наверняка не до меня, но на всякий случай, мы их окружим заботой со стороны «немецких союзников».  Оставался ротмистр Зворыкин, но решить эту проблемы, вызвался Отто. Вечером Афанасию Валентиновичу, предстояло отмечать с ним новоселье в палатке, для чего явно пригодятся коньяк, шнапс и водка из запасов профессора.


 Глава 19. И пусто и густо

Я на чуть дрожащих ногах спустился по ступеням из автобуса на пожухлую траву. Голова закружилась так, что пришлось опереться на борт автомашины. Было по октябрьски свежо, но утреннее солнце, совсем не осеннее, заставило прищурить глаза.
- Давай! Ещё!!! Да лей ты уже, рохля! – послышалось от палатки учёных.
Я прошёл в ту сторону. Один из русских жандармов, стоял с ведром над согнувшимся, по пояс голым ротмистром Зворыкиным, а тот отфыркивался словно пёс после дождя, разбрызгивал вокруг ледяную воду.
- Да!!! Ещё лей! Ох, хорошо!!! – вскрикивал он.
Наконец пожилой жандарм, укоризненно качая головой, поставил пустое ведро на землю и протянул ротмистру полотенце
- Зря, Ваше высокоблагородие! Ведь прохватит! Эй, эй, заболеете! – приговаривал он.
- Доброе утро, господин ротмистр, - поздоровался я, подходя к ним.
- А, это вы, господин Ридль!, - обернулся он, - не желаете, тоже, водные процедуры принять? Лукин, вода осталась?
- Да как не быть, Афанасий Валентинович, почитай два полных ведра ещё! – ответил жандармский вахмистр, с сомнением поглядывая на меня.
- Давайте же, унтерштурмфюрер! Скидывайте китель, идите сюда! Почувствуете себя заново родившимся! – сказал Зворыкин, растираясь полотенцем. Белки глаз у ротмистра были покрасневшие, лицо мятое, а язык слегка заплетался. Я только сейчас понял, что офицер ещё изрядно пьян.
- Я как раз собирался умыться, но увольте, я к такому экстриму как вы, не готов! – отказался я так радикально приводить себя в порядок. Но тут же умылся, подставив руки под струю воды из ведра, услужливо политую мне вахмистром Лукиным.
Действительно полегчало и заметно. Утеревшись полотенцем, протянутым мне ротмистром, я уже было направился к опушке, где вчера солдаты выкопали отхожую яму, но Зворыкин меня остановил.
- Подскажите, я верно понял, что сегодня утром вы собирались послать машину в село, за свежими продуктами? Я хотел бы поехать с вашими людьми. Дела службы, господин унтерштурмфюрер.
- Никаких проблем, если успеете завершить свои там дела, с ними и вернётесь к ужину. По времени отправления, вас пусть сориентирует унтершарфюрер Кох, которому я поручил всё связанное с закупкой продуктов.

Обряд вчера вечером удался. Всё прошло иначе, чем в тот первый раз, когда пришлось организовывать грозу для срабатывания подпространственного маяка. Как выяснилось, прекратить дождь, разогнав тучи, много проще, чем вызвать ливень. Проще… это тоже условно, потому что в деле взаимодействия со сверхъестественными силами, по сути я как неразумное дитя. Опять был транс, вновь потоком вливалось в меня знанием смешанное с какими то видениями. В процессе, неплохо так, пару раз, тряхнуло округу атмосферными разрядами, а дождь почти сразу пошёл на убыль. Дождь то пошёл, а на меня накатила такая слабость, что сам идти не смог. Меня подхватили и помогли добраться до нашего автобуса сам Вигманн и доктор Финкель, конечно же, сопровождавшие меня вместе с ещё двумя вооружёнными бойцами айнзацгруппы. Учёные, конечно не могли пропустить такое. А бойцы специального отряда оказались теми, что знал унтерштурмфюрера Ридля, ещё как обершарфюрера Кудашева и о моих способностях знали. Хотя, что они знали?! Да по сути ничего, я и сам толком не знал о них.
Меня почти занесли в автобус, где я провалился в крепчайший сон без всяких сновидений. Утром от прежней слабости осталась только дрожь в ногах, да лёгкое головокружение. К ним, когда я уже шёл обратно от опушки леса прибавился ещё жуткий голод! Ещё бы, каким то внутренним чутьём, я почувствовал вчера, что общение с таинственными силами, заклинания и обряды это не для полного желудка…
Профессора когда я проснулся в автобусе уже не было, наверное, они с Финкелем наконец дорвались до своих физических исследований. Я же теперь намеревался пойти в ту часть лагеря, где солдаты из автоколонны назначенные в наряд по кухне и наши русские помощники помогавшие им, должны были приготовить завтрак. По дороге, откинув полог, заглянул в палатку к учёным.
Если мне с каждой секундой становилось всё лучше, то бедняге Отто фон Грабову, было очень скверно…
- Альфред… Я умираю Альфред! Подай мне воды, товарищ!
Судорожно выхлебав холодную воду, клацая зубами о алюминиевую кружку поданную мной, он вновь откинулся на топчане застонав.
- О… как же болит и кружится голова!!! Никогда не буду больше пить с русскими… Нам немцам, это верная смерть! – стонал инженер.
- Полно, Отто, - засмеялся я, - ты же из Мекленбурга! Я уверен, в твоём роду, славянской крови не меньше немецкой! А вся беда в том, что вы вчера с ротмистром смешали в настоящую адскую смесь коньяк, водку и вино.
- Ох… Скажи же мне, друг Альфред, я не зря умираю? Я не слышу этого ненавистного шума дождя, неужели у тебя всё получилось?!
- Да, смерть твоя, не будет напрасной, товарищ! – засмеялся я,  - всё прошло замечательно, думаю, несколько дней без дождя нам обеспечены! Кстати! У русских есть замечательные способы выведения из твоего состояния! Зворыкин уже на ногах и даже собирается ехать в Чернево!
- О нет! Только не это! Он хотел и мне устроить такую экзекуцию! Ни за что!!! Просто дайте мне спокойно умереть…
- Хорошо, хорошо… я после завтрака пришлю к тебе фельдшера, он даст тебе лошадиную дозу аспирина и активированного угля.
Наверное упоминание о завтраке доконало несчастного Отто. Он побледнел, перегнулся с топчана, еле успел подтянуть к себе стоявшее рядом ведро и начал опорожнять желудок от полупереваренных остатков ночного застолья.
Я вышел из палатки учёных, оставив Отто наедине с его страданиями, и направился к импровизированной столовой. Запах каши и какао манил всё сильнее, и голод, который я ощущал с утра, стал почти невыносимым.
Наша столовая - два длинных стола, со столешницами сколоченных из досок, поставленных на козлы, накрытые большим пологом из брезента, была почти пуста. Двое солдат, видимо сменившиеся с караула, с аппетитом наворачивали рисовую кашу, сваренную на цельном русском молоке, а рядом с ними дымились большие кружки с какао и лежали на тарелке бутерброды с маслом. Солдаты, сидевшие за столом, при моём появлении порывались встать, но я махнув им рукой уселся рядом. В СС, как было давно принято  все питались с одного котла. Не было как в старых армиях деления на солдатский и офицерский стол. Наверное потому и стол всегда был обилен. Дежурный по кухне протянул мне полную тарелку, уважительно поклонившись. С утра, проходя по лагерю, я заметил, как изменились взгляды наших водителей и солдат обращённые на меня. Если как минимум для половины наших людей, я был просто офицером, то после этой ночи, кажется, я перестал для них быть «просто» офицером. Но все люди, прежде чем попасть в айнзацгруппу обеспечения Аненербе, проходили соответствующий отбор и в том, что среди них нет болтливых, я был уверен.
Каша оказалась на удивление вкусной: густая, сытная, с лёгким сливочным привкусом. Я ел быстро, запивая горячим какао, и с каждым глотком чувствовал, как силы возвращаются. Бутерброды с маслом, хоть и простые, после вчерашнего дня казались настоящим деликатесом. Пока я ел, ко мне подошёл унтершарфюрер Фриц Кох, как всегда собранный и деловитый, несмотря на ранний час.
— Доброе утро, герр унтерштурмфюрер, — поприветствовал он меня, слегка наклонив голову. — Разрешите доложить: всё готово для поездки в Чернево за продуктами. Я решил сам возглавить группу, чтобы проконтролировать закупки. Мы возьмём один из «Маультиров» — на нём быстрее, да и дорога после дождя всё ещё скользкая.
Я отложил ложку и посмотрел на него с лёгким удивлением. Обычно Кох поручал такие задачи кому-то из младших по званию, а сам оставался в лагере, чтобы координировать работу солдат. Да и я у него постоянно оставался на глазах. Его желание лично отправиться в село показалось мне неожиданным.
— Вы уверены, Фриц? — спросил я, вытирая руки о салфетку. — Я думал, вы будете здесь, следить за порядком. В лагере и без того дел хватает.
— Именно поэтому я и поеду, герр унтерштурмфюрер, — ответил Кох, и в его голосе мелькнула тень настойчивости. — Тут мы за вчерашний день более-менее всё наладили. Караулы расписаны, а за остальным до вечера присмотрит роттенфюрер Шмидт. В Чернево могут быть сложности с местными. Я хочу убедиться, что всё пройдёт гладко. К тому же, ротмистр Зворыкин уже изъявил желание с одним из своих жандармов, присоединиться к нам. У него, как он сказал, «дела службы».

Я кивнул, хотя внутри шевельнулось лёгкое беспокойство. Зворыкин, несмотря на своё похмелье, явно не терял времени даром, и его интерес к поездке в село мог быть не таким уж невинным. Но я решил не вмешиваться — в конце концов, Кох был достаточно опытен и достоин доверия, чтобы справиться с любыми неожиданностями, а Зворыкин, как бы ни был подозрителен, всё ещё оставался нашим союзником.
— Хорошо, Фриц, — сказал я. — Отправляйтесь, но будьте осторожны. И постарайтесь вернуться к ужину, как я обещал ротмистру. Если что-то пойдёт не так, сразу дайте знать по радио.
— Так точно, герр унтерштурмфюрер! — Кох вскинул руку в партийном приветствии и направился к машинам, где уже собирались солдаты, готовившие «Маультир» к поездке.

Я проводил его взглядом, допил какао и встал из-за стола. Пора было найти профессора Вигманна и доктора Финкеля — после вчерашнего обряда я был уверен, что они уже с утра погрузились в свои заумные дела. И, судя по тому, что дождь прекратился, у них наконец-то появилась возможность развернуть оборудование без риска его испортить.

Профессор Вигманн с ассистентом расположились на краю поляны, недалеко от того самого дуба, который вчера использовали для установки антенны. Там они уже успели развернуть свою полевую лабораторию, тоже под хорошо закреплённым брезентовым навесом: несколько металлических ящиков с аппаратурой были расставлены на брезентовом покрытии, а вокруг них тянулись провода, подключённые к портативному генератору, который тихо гудел, выпуская лёгкий дымок. Сам Вигманн, в своём неизменном сером плаще, склонился над одним из приборов, похожим на большой металлический цилиндр с антенной, а Финкель, с блокнотом в руках, что-то записывал, время от времени бросая взгляд на экран осциллографа.
— Доброе утро, господа, — поприветствовал я их, подходя ближе. — Вижу, вы уже в деле. Есть какие-то результаты?
Вигманн устало выпрямился и снял очки, протирая их платком. Его лицо выглядело утомлённым, но в глазах горел тот самый фанатичный огонёк, который я заметил ещё вчера, когда предложил провести обряд.
— Доброе утро, Альфред, — ответил он, и слегка улыбнулся — Результаты… скажем так, их отсутствие само по себе уже результат. Мы с Густавом с утра тестируем оборудование, но пока ничего. Никаких аномалий, никаких энергетических всплесков. Это место… оно пустое, как вы и говорили.

Финкель кивнул, отложив блокнот, и добавил:
— Мы проверили радиационный фон, электромагнитные поля, даже попытались уловить инфразвуковые колебания. Всё в пределах нормы. Если здесь и есть какая-то сила, как в мире «Z», то она либо слишком слаба, чтобы её зафиксировать, либо… её здесь просто нет.

Я задумчиво посмотрел на поляну, усыпанную жёлтыми листьями, которые шуршали под ногами. Солнце, пробивающееся сквозь лёгкий утренний туман, отбрасывало длинные тени от деревьев, и в этом свете пепелище Лопатиных выглядело ещё более унылым. Обгоревшие брёвна, торчащая из них закопчённая кирпичная труба, редкие клочки травы — всё это казалось мёртвым, лишённым той энергии, которую я чувствовал в том, другом мире
— А что насчёт болота? — спросил я, - на болоте был островок, где я впервые столкнулся с цвергами. Если здесь есть что-то похожее, может, там удастся найти следы? Какие-то артефакты, остатки зданий с полигональной кладкой, да и мало ли что ещё…
Вигманн задумчиво прикусил дужку очков, прищурился, а потом кивнул.
— Это мысль, Юрген. Но болото слишком большое, и лезть в него не зная местности безумие — слишком топко, особенно после дождя. Нам нужен вертолёт, чтобы обследовать местность с воздуха. Я пожалуй дам радиограмму в Могилёв а они, свяжутся с ближайшим нашим аэродромом и утрясут все вопросы с русскими. Если всё сложится, завтра к нам прибудет «Флеттнер» с экипажем. Они облетят местные болота, осмотрят всё сверху. Ты писал, что на нём высокие сосны, это будет сразу заметно на фоне топей. Если найдём этот остров, то геликоптер сможет высадить там небольшую исследовательскую группу.

— Отличная идея, профессор, — сказал я, чувствуя, как во мне загорается искра надежды. — Если островок существует, мы можем найти там что-то, что объяснит связь между мирами.
Но пока вертолёт был лишь планом на завтра, мне в голову пришла другая мысль. Если это место в обоих мирах связано с Лопатиными, то, возможно, здесь остались ещё какие-то материальные следы их жизни. Я вспомнил как с подачи деда Архипа Василий Лопатин достал спрятанный в подвале дома металлический ящик, в котором спрятаны были фотографии из Лопатинского семейного альбома, деньги, ценности и оружие. Ящик тот в погребе незадолго до смерти спрятал дед Василия, ещё перед войной. При пожаре, как правило, подвал должен уцелеть и сохраниться под завалами обгоревших брёвен. Мы могли бы найти этот ящик и, возможно, получить новые зацепки.

— Профессор, — начал я, поворачиваясь к Вигманну, — у меня появилась ещё идея. В мире «Z» Василий Лопатин на моих глазах достал из тайника в подполе дома металлический ящик с вещами семьи. Отчего бы не попробовать поискать этот подвал и всё что там могло остаться? Я примерно представляю, где этот погреб должен находиться. Если мы найдём этот погреб здесь, это может дать нам новые сведения о Лопатиных или ещё что интересное. Не говоря уже, что там ценностей было на многие сотни марок.

Вигманн с Финкелем переглянулись, и в их глазах загорелся интерес.

— Это стоит попробовать, — сказал Финкель. — Даже если ящика там не окажется, сам факт существования погреба может что-то рассказать о жизни этой семьи. К тому же любая информация нам позволит получить материалы о исследовании теории взаимопроникновения миров.

— Тогда вы продолжайте заниматься исследованиями тут, а я осмотрю пожарище, — предложил я. — Я примерно помню, где находился дом, ориентируясь на печную трубу. Мы можем организовать раскопки с помощью русских проводников и свободных солдат из числа наших водителей.

Через полчаса я собрал небольшую группу: троих русских проводников — Степана, Ивана и Петра — и троих немцев. Мы вооружились лопатами, кирками и верёвками, а я, ориентируясь на торчащую из груды обломков кирпичную трубу, определил примерное место, где, по моим расчётам, должен был находиться погреб. Иван, старший из русских, помнивший Лопатинскую заимку ещё до пожара, подтвердил мои догадки.

— Вот здесь, — сказал он, отмерив шагов пять от торчавшей старой, выщербленной кирпичной труды и указывая на участок земли рядом с кучей обгоревших брёвен. — если и был погреб, то где то тут.

Степан, самый молодой из них, но всё же кивнул.
— Ну, коли так, ваше благородие, давайте мы растащим эти брёвны, да начнём копать, — сказал он, сплюнув в сторону. — Только, ежели там нечисть какая, вы уж нас защитите, а то мы люди простые, с нечистой силой не знаемся.
— Не волнуйтесь, Степан. Если что, познакомим местную нечисть с немецким оружием - улыбнулся я, но всё-таки отослал одного из солдат к машине за автоматом.

Мы принялись за работу. Поддели лопатами и ломом почти вросшие в землю за эти годы, оброревшие брёвна и стали расчищать участок. Работали лопатами споро, по два человека. Часто меняясь. Пропитанная влагой после дождя, слежавшаяся земля с лесным перегноем, была тяжёлой и липкой, но солдаты и проводники работали слаженно. Лопаты вгрызались в грунт, отбрасывая комья грязи, а я следил за процессом, время от времени сверяясь с ориентирами. Через час мы наткнулись на что-то твёрдое — остатки пола, а потом нашли и деревянную крышку, покрытую слоем земли и пепла.
— Нашли! — воскликнул Пётр, отбрасывая лопату и начиная разгребать землю руками. — Погреб, точно погреб!

Счистили грязь и вновь поддев ломом, действуя им как массивным рычагом, приподняли крышку. Под ней открылся узкий лаз, ведущий вниз, в дохнувшую холодом темноту. Я взял электрический фонарь, который предусмотрительно захватил один из солдат, и посветил внутрь. Погреб был небольшим, примерно три на три метра, с земляными стенами, укреплёнными досками, которые уже начали гнить. В углу валялись остатки каких-то мешков, давно сгнивших, и несколько пустых стеклянных банок, покрытых толстым слоем грязи. Пол покрывала блеснувшая в свете фонаря, тёмная вода.
Я не удержался, первый полез вниз, ёжась от сырого холода подвала. Со мной Степан и один из солдат, державший фонарь. Толкаясь в тесном погребе, мы оторвали все полугнилые доски. Потом разворошили чавкающий грязью, залитый по щиколотку чёрной ледяной водой пол, как минимум на глубину штыка лопаты.
Но металлического ящика, на который я так надеялся, здесь не было.
— Пусто, — разочарованно сказал Иван, заглядывая на нас сверху через моё плечо. — Только хлам? А что искали то, ваше благородие?
Погреб был пуст, как и само это место посреди лесов и болот.

— Да, мало ли что могло тут оставаться, — сказал я, выбираясь наружу. — Может и было что, да кто-то забрал после пожара.
Степан пожал плечами, вытирая пот со лба и всем своим видом выражая сомнение.
— Может, и забрали, ваше благородие. После того, как заимка сгорела, сюда многие из местных хаживали. Говорили, что добро Лопатиных проклятое, но всё равно тащили, кто что мог. А может, и не было тама ничаво.

Выбравшись из погреба, я чувствовал, как сырой холод пробирает до костей. Но холоднее всего было внутри. Ещё одна надежда рухнула, и я вдруг поймал себя на мысли, что всё дальше отдаляюсь от Маши. Что, если я никогда не найду путь назад? Что, если все эти миры, обряды и тайны — лишь пустота, как этот погреб? Но я не собирался сдаваться. Если погреб пуст, то, возможно, ответы ждут нас на болоте. Завтра, когда прибудет вертолёт, мы сможем обследовать островок — если он, конечно, существует.

Я вернулся к Вигманну и Финкелю, которые всё ещё возились с аппаратурой. Профессор, увидев моё мрачное лицо, сразу понял, что раскопки не принесли желаемого результата.
— Ничего? — спросил он, откладывая отвёртку, которой подкручивал что-то в одном из приборов.
— Ничего, — подтвердил я. — Погреб нашли, но он пуст. Ни ящика, ни документов. Только гниль, грязь и пыль.
— Что ж, — вздохнул Вигманн, — это место продолжает нас разочаровывать. Но я всё ещё верю, что болото может дать нам ответы. Если там есть островок, как в мире «Z», мы найдём что-то, что объяснит связь между реальностями.
— Надеюсь, профессор, — сказал я, глядя на лес, который при начавшем уже клониться к закату солнце казался чуть менее мрачным, но всё ещё хранил свои тайны. — Очень надеюсь.
А когда солнце совсем уже сменил лесной сумрак, разрезая темноту фарами вернулся в лагерь «Маультир» с продуктами из Чернево. Пока гомонящие солдаты разгружали мешки и бидоны с молоком, мимо меня прошёл было мимо усталый и хмурый Зворыкин, но остановился и шагнул ко мне.
- Не поверите, господин унтерштурмфюрер, мы уезжали отсюда, солнце светило, аж припекало, а не доезжая деревни где мы тех двоих лесовиков в помощь наняли, вновь дождь проливной. И на целый день, а вот вернулись, у нас тут уже и дорога просохла. Чудеса, да и только!
И не ожидая моего ответа, пошёл в дальше в сторону освещённой фонарями, нашей столовой.
Уже ближе к ночи, когда мы с профессором перед сном вышли из автобуса подышать свежим ночным воздухом, подошёл унтершарфюрер Кох.
- Отойдёмте господин Ридль, на пару слов, - сказал он.
Вигманн, знавший что статус обычного унтер-офицера у Коха, не более чем фикция, воспринял это совершенно спокойно, вздохнул и стал забираться по неудобной узкой лестнице в кунг штабного автобуса.
- Как поездка Фриц? – поинтересовался я.
- Дорога – дрянь! Она уже была дрянью, когда мы ехали сюда позавчера, но после одного дождливого дня, стала просто бедой! Два раза застревали, да так что я уже думал, что придётся идти сюда пешком и заводить тягач, вытаскивать нас из русской грязи. На будущее нужно уезжать засветло. А так… привезли всё что нужно, даже больше. Но у меня состоялся любопытный разговор с фрау Анисьей, проклятье, о эти славянские имена можно сломать язык… Так вот, уже перед самым отъездом, меня позвали в дом местного бургомистра, сказали что нужно что то подписать. В комнате была только она. Фрау Анисья, мне сказала, что её навестил господин Зворыкин и очень подробно расспрашивал. Его интересовало, с кем вы её могли спутать и что связывает её с семьёй Лопатиных. Очень настойчиво расспрашивал. Но с её слов без грубости и угроз.
Признаюсь, Юрген, с каждым днём, этот русский жандарм нравится мне всё меньше и меньше…
- Полно, Фриц, я бы удивился больше, если этой беседы у Зворыкина и Анисьи не было. А так… он делает свою работу. И вижу, делает её хорошо. Иди спать, возможно, завтра нам придётся полетать над местными болотами на вертолёте.
Он пошёл в сторону своей палатки, а я забрался в автобус вслед профессору. Уже засыпая, я улыбнулся, вспомнив как изменилось лицо Фрица когда он упоминал "фрау Анисью".