Падение вверх

Новый день уже стучит в окно, оповещая о своём возвращении узкой полоской света на ночном небосклоне. А пока, в полутьме маленькой комнатушки, блуждая в лабиринтах своей памяти сидит юный и очень талантливый человек, начинающий писатель. Он что-то неугомонно строчит, согнувшись над журнальным столиком. Вокруг него подобно снежным хлопьям раскиданы мелкие обрывки исписанных листов.

Надо сказать, он первый раз в своей жизни так расточительно относился к бумаге. В его жизни бывали такие времена, когда любое пустое место в исписанной школьной тетради шло в дело. Когда ты живёшь в семье, где слово «писатель» является ругательством, трудно рассчитывать на то, что специально для тебя будут приобретать писчую бумагу.

Даже великие писатели переживали творческий голод, скажите вы. Возможно, но в этом случае, дело было не в том, что он не знал как написать, или что писать. Это был коллапс, разрушительнейший кризис, эпическое сражение; можно сколь угодно подбирать слова, но так и не передать сути. Сегодня этот парень закончил свой первый серьёзный роман, на который потратил три года жизни. Закончил блестяще, как ему казалось. И вдруг, по ужасному стечению обстоятельств он лишился заключительной части, которую написал в ожидании клиента. Теперь, сидя в еле освещённой комнатке, он отчаянно пытался восстановить текст. Он упал в пропасть когнитивного диссонанса. Он отлично помнил утраченный кусок, но по какой-то причине, записанный текст уже не вызывал былого восторга и не дарил удовлетворения. Поэтому, снова и снова, он переписывал его, подобно алкоголику, который пьёт для того чтобы испытать эйфорию первой рюмки.

«Вот ты, бесхребетный дурень, ну сколько ещё можно пасовать видя строгость во взгляде, тебе двадцать, а не двенадцать и ты, уже не малоумный мальчишка, у которого блажь в голове. Согласен, ты использовал рекламный каталог клиента для своих записей. Ну это, ведь ещё не преступление. По большому счёту, это всего лишь макулатура, а не письма дорогого друга. Попроси, и тебе бы его отдали. Но нет, ты как всегда, выбрал самый лёгкий путь — молча уйти. И теперь жестоко наказан», – сокрушался Родион, ругаясь на себя.

Он чувствовал резь в изрядно покрасневших серо-голубых глазах, от чего их цвет приобрёл зелёный оттенок. Курчавые, соломенного цвета волосы были взъерошены и напоминали гнездовище. Узкую угловатую спину, говорившую о худосочности, свело так, что он буквально не в силах был разогнуться. Долгое неудобное положение мелкой дрожью аукнулось в его сухощавых руках. Ног он вообще не чувствовал. Однако, физическая боль была не сопоставима с происходящем в его душе.

Иногда наша память подобна минному полю – стоит опрометчиво наступить не в тот квадрант и тебя разнесёт на куски. Как же сильно, порой, мы жаждем забыть прошлое, с какой скрупулёзностью упаковываем некоторые воспоминания и прячем их в самый тёмный угол нашего сознания. И какую разрушительную власть имеют они над нами, когда случайно оказываются на виду. Злую шутку сыграла с ним память в эту ночь. Он так и не восстановил ни строчки из утраченного текста, вместо этого, призраки прошлого, словно извергнутые из мрачной бездны Тартара, захватили его сознание. События далёкого злополучного дня беспощадно всплывали в его сознании, обнажая глубоко запрятанные чувства.

Ему снова двенадцать, вприпрыжку, радостно, чрезвычайно гордясь собой бежит он из школы по дороге через поле, держа подмышкой газету, в которой опубликовали его первый рассказ. И, вовсе не тщеславие несёт его, как на крыльях. Жгучая надежда, быть понятым и принятым, руководит им. Безмерно радует его тот факт, что он наглядно сможет показать родителям, чего он стоит, что он не бездельник. Он ожидал увидеть, как – обычно, обжигающе ледяной взгляд отца, наконец-то, станет менее суровым, а мама, просто, заметит его.

Не по сезону жаркие лучи октябрьского солнца слепили глаза, тёплый южный ветер щекотал нос терпким запахом прелой листвы и сена. Двери дома были открыты, впрочем, как и всегда при хорошей погоде, так что уже со двора он услышал голоса родителей, которые на кухне весело спорили о чём-то. Стремительно вбегая в дом, он вдруг остановился услышав скрип половицы, которая имела, своего рода, сакральное значение для него. Года два назад, он подметил, что её скрип не сулил для него ничего хорошего. Дети вообще, а счастливые дети, в частности, не наделены добродетельным терпением; на сей раз Родион не стал обращать внимание на скрип и немедля ни секунды, слегка манерно и горделиво вошёл на кухню и развернул на столе газету, указывая пальцем на рассказ.

Без тени интереса мать заглянула в газету, затем одарив сына отсутствующим взглядом, ласково спросила мужа:

– Ну, нашёл что-ль, несчастный; а то, пахнет ему чего-то.

Благоговейное торжество читалось в глазах отца, когда тот, бравурным тоном, воскликнул:

– Вот она гадина, где сдохла. Шельма! Мож я и тронулся умишком-то, но не шибко, пока.

Родион не смел шелохнуться, его настолько поразило безразличие родителей, что он просто стоял не зная, что делать ему дальше.

– Фрось, дай-ка мне эту глупую газетенку сюда.

Скрутив газету трубочкой, отец ловко вытащил из-за плиты, уже начавший смердеть, труп крысы. Соорудив подобие конфетной обёртки, он протянул свёрток сыну.

– Поди-ка, выкинь эту дрянь, – надо сказать, что даже сегодня, несколько лет спустя Родион не мог точно сказать что имел ввиду отец – крысу или его рассказ, – все эти писульки – дурь, блажь и только. Ты бы, лучше забор у Клавы покрасил, бездельник. Ты несмышлёныш ещё, что будет с тобой, когда от нас отделишься, нужда и забота тебя заест, будешь биться как рыба об лёд, а все одно, голодом сидеть станешь.

Внезапно, чьё-то назойливое шебуршание вырвало его из плена воспоминаний. Оглядевшись, в ночном полумраке комнаты, он заметил снующего в поисках провианта грызуна. Всепоглощающая ярость овладела им, нахлынувшие воспоминания пробудили надёжно скрытые эмоции, тяжким бременем лёгшие, когда-то, на хрупкие маленькие плечи. Не помня себя от этого взрывного коктейля и физического напряжения ночи, он схватил с пола что-то очень тяжёлое и запустил в крысу. Дрожа от избытка адреналина, он ощутил овладевшее им пьяняще-сладкое чувство экстаза и освобождения. Тяжкий эмоциональный груз прошлого испарился вместе с напряжением и физической усталостью. Без тени сожаления труп крысы был выброшен, а Родион, наконец-то уснул, растянувшись на том, что едва ли, можно было назвать кроватью. По меткому выражению хозяина этой мансарды, называть это кроватью равносильно богохульству в лоне святой церкви.

На следующий день, во время обеда, как и всегда при хорошей погоде, он сидел на скамейке в парке. Он делал это вовсе не ради свежего воздуха. Люди, большое скопление людей притягивали его. Обычно под прикрытием газеты или журнала, он устраивался в самом людном месте парка и наблюдал. Он слушал обрывки разговоров, изучал реакции людей и пытался проникнуть в их мысли, присвоить себе частичку их души. Эти посиделки служили ему творческой пищей, но только не сегодня, когда его голова гудела так, что он не слышал ничего вокруг.

– Всё, - решил он, – сегодня же уничтожу всю рукопись, в противном случае, я рискую лишиться рассудка.
Будто проведя условную черту, между до и после, он неторопливо встал со скамейки и поплёлся к новой жизни.
Открывая тугую дверь дома №5 с вывеской «ДоТочки» (символичное название для писателя), где проработал курьером около трех лет, он неожиданно услышал:

– Молодой человек, вы – Родион Федосеевич Виноградов?
– Я, - смущенно отозвался Родион, который, кажется, впервые услышал своё полное имя. Стоило ему обернуться, как он поразился своему визави настолько, что пришлось напоминать себе о необходимости дышать. Для писателя, особенно начинающего, видеть такого человека перед собой, почти тоже самое, что увидеть Бога, спустившегося с Олимпа. Набрав в грудь побольше воздуха, от чего мгновенно закружилась голова; он решил детально рассмотреть визитёра, приём выручавший всегда, когда надо было быстро успокоится.

Взгляд сразу же привлёк карман твидового пиджака из которого торчал корешок, до боли знакомого, рекламного буклета. «Этого не может быть, такого просто не бывает!» – лихорадочно подумал Родион.

Этот почтенный, респектабельного вида человек с добрыми и мудрыми глазами был ему знаком потому, как был хозяином и главным редактором самого престижного издательского дома в городе. Издательство было мирового уровня с безукоризненной репутацией, печататься там было сродни получению пулитцеровской премии. Одним словом, они принимали к себе лучших из лучших.

– Я думаю, вы меня узнали, а судя по вашему взгляду, узнали и то, что лежит в кармане моего пиджака, – с ноткой учтивости и радушия сказал этот почти что небожитель. Да, – задумчиво произнёс он, – Вам удалось меня удивить, хотя я думал, что это уже невозможно. Когда мне сказали кто, предположительно, автор этого текста, я было подумал, что они ошиблись. Что же, тем лучше! – и он с улыбкой посмотрел на Родиона, который в тот момент был, буквально, ни жив ни мёртв.

– Да, я узнал вас, вы – Вернер Марк Натанович, главный редактор и владелец издательского дома «Точка», – немного задыхаясь от волнения, произнёс Родион.

– Отлично, это сэкономит нам массу времени. Я направляюсь в издательство, и приглашаю вас, составить старику компанию; я считаю нам надо многое обсудить, – его правая рука поднялась и выпрямилась в приглашающем жесте.

Только сейчас Родион заметил припаркованный у входа черный автомобиль неизвестной марки, откуда тотчас вышел водитель и открыл заднюю дверь. Тогда Родион вопросительно посмотрел в сторону дверей «ДоТочки», странное чувство внезапно охватило его, будто он стоит на распутье, и от его выбора зависит жизнь. Словно уловив это, Вернер тут же произнёс:

– Полноте, молодой человек, на мой взгляд, вы слишком умны для того, чтобы не знать, что «ДоТочки» принадлежит мне, не теряйтесь, идёмте, как я уже сказал, нам с вами есть, что обсудить.

Когда машина тронулась с места, Родион ощутил еле уловимую вибрацию и приятный слуху шелест колёс по асфальту, точно это была мелодия, наигранная самой судьбой, которая широко улыбнулась ему. Аромат кожаных сидений и дубовой отделки салона, отчего-то, перенесли его в детство, в то время, когда он был необычайно счастлив. Если бы в этот момент Вернер заглянул ему в глаза, он бы непременно увидел в них мальчишку, радостно бегущего через поле.

Родион так сильно погрузился в себя и в ощущение нахлынувшего счастья, что на вопрос редактора о том, кем были его родители и где прошло его детство, он чуть было не пустился в длинный рассказ о своей жизни. Ему хотелось сказать о том, что для его родителей слово писатель было ругательным наречием; по выражению его отца бумага нужна была лишь для составления списка покупок или ведения хозяйственно-бытовых расчётов; что единственной книгой в их доме был телефонный справочник, прилагавшийся довеском к аппарату. Он хотел рассказать как сам, годам к шести, научился читать используя всевозможные надписи на продуктовых пачках, коробках и пакетах; как с помощью книг, взятых в библиотеке, он путешествовал, познавая сущность вещей и глубину человеческих душ. Ему хотелось упомянуть и о том, что уже в двенадцать лет у него была первая публикация в сельской газете. Про реакцию родителей он хотел рассказать лишь потому, что это была крупная веха в жизни, именно тогда он окончательно понял, что «плавает в чужом пруду». Он думал рассказать и о том, что в этот город он приехал не случайно, а из-за «Точки». Но вместо этого он, отвечая на вопрос, сказал просто:

– Родители мои, всю жизнь посвятили сельскому хозяйству, а я, окончив школу, я уехал от них.

– Понимаю, понимаю… - сказал Вернер, и добавил, – ну, теперь-то вы точно не будете одиноки, – можно было подумать, что он слышал мысли которые Родион так и не высказал.

– Позвольте мне, задать вам вопрос, который мучает меня с того самого времени, как я увидел буклет в кармане Вашего пиджака, – в некоторой нерешительности начал Родион. Вернер с интересом посмотрел на него; – я никак не возьму в толк, каким образом он оказался у вас, я был уверен, что каталог этот уже занял место на городской свалке?

– Пустое, молодой человек, - начал было Вернер, махнув на Родиона рукой, словно в машине, вдруг, дурно запахло. Затем, когда издатель заглянул в невинно-наивные глаза молодого писателя, его прищуренные глаза округлились и он практически воскликнул, – стойте, да вы и впрямь ничего не знали, мы то было, уже подивились вашей предприимчивости. В таком случае, я даже не берусь судить о том, в каких муках вы провели эту ночь. Эх-хе-х! – Вернер тягостно вздохнул, а его глаза были полны сочувствия до такой степени, что Родион явственно ощутил, будто его закутали в мягкий пушистый плед.

– Всё невероятно просто, мой дорогой друг. Вчера утром, вы отнесли посылки моему младшему брату, ужасному снобу и перфекционисту с маниакальной педантичностью. Всё никак не могу привыкнуть к тому, что у нас с ним разные фамилии, видите ли, он считает абсурдным жить в России под немецкой фамилией, именно поэтому, вы доставили посылки Куприну Андрону Натановичу, а не Вернеру Андрону Натановичу. До сих пор, не могу понять как живёт этот человек, со своими взглядами на жизнь. Я всегда говорю ему, что в жизни нет ничего идеального; вообще, на мой взгляд, наша жизнь прекрасна тем, что идеальное в ней – есть суть сочетания неидеальности. Ну, да, ладно – сейчас не об этом.

Оборвав свои философские рассуждения, он продолжил:

— В самом деле, вы были не далеки от истины, действительно, четыре из пяти буклетов он выкинул. А пятый, весьма счастливый для вас, он по обыкновению, бросил на журнальный столик в холле своего офиса. Уже, после обеда его помощник задал судьбоносный, по моему мнению, вопрос – кто автор этого текста и из какой книги этот фрагмент. Как оказалось, весь офис полдня перечитывал написанное вами и всем хотелось продолжения!

При этих словах круглое, слегка подёрнутое морщинами лицо издателя вытянулось в наигранном удивлении и восхищении, и он продолжил, – брат даже не сразу понял о чём речь, потом он немедля позвонил мне и знаете что сказал – «Я нашёл для тебя джина с шариковой ручкой, вместо волшебной палочки, смотри не упусти его».

— Ну, об остальном, я думаю рассказывать нет смысла, и сами догадаетесь. Скажу только вот что, я почти уверен, через год или около того, читатели всего мира станут ловить каждое ваше слово и сходить с ума от ваших историй…

Стройный мужчина, будто сошедший со страниц модного глянцевого журнала, вышел из дверей лучшего книжного магазина Лондона. Третья и последняя встреча с читателями продлилась дольше обычного, женская половина аудитории, по всему миру, сходила с ума не только от его произведений, но и от него самого, а в особенности от тёмно-коричневого кепи, которое так удачно укрощало его непослушные курчавые локоны соломенного цвета.

Теперь он рисковал опоздать на корабль который должен был доставить его в Америку. Быстро подходя к такси, которое вот уже полчаса ждало его, он вдруг замедлил шаг. Отражение в заднем стекле поразило его.

Медленно приближаясь к такси, он пристально наблюдал за тем, как в тонированном заднем окне исчезал маляр, который усердно красил забор у соседнего здания. Складывалось ощущение, будто альтернативная версия его жизни проносясь перед глазами уходила в небытие. Родион тот час вспомнил слова отца: – «Все эти писульки – дурь, блажь и только. Ты бы, лучше забор у Клавы покрасил, бездельник...»

Сдержанная, немного задумчивая улыбка промелькнула на его молодом красивом лице, подмигнув почти исчезнувшему отражению он сел в такси.

Что ж, в конечном итоге всё решает случай, однако, магия не сработает при отсутствии цели, которая подобно маяку освещает наш жизненный путь и заставляет двигаться вперёд, а если и падать, то только вверх.