Легенда о Спрятанном королевстве. Часть 1

Однажды, солнечным и теплым днем, в суровое и горькое для мира время войн и всеобщих разногласий, человек по имени Ивор шел своей дорогой через лес, простиравшийся далеко на север, – в края опасные и исхоженные лишь следопытами, да отчаявшимися найти пристанище романтиками. Далеко позади оставил он все страдания и призывы о помощи, что раздавались до того из каждой деревни и с каждой стороны, теперь же сменились умиротворением, за которое Ивор был особенно признателен судьбе, с интересом осматриваясь вокруг себя, словно оказался в этих местах впервые. Был он еще очень молод и полон сил, однако глаза его лучились мудростью и печалью прожитого как будто бы за многие и многие столетия. Лес этот был хорошо знаком Ивору, но он продолжал с любопытством поглядывать на каждое дерево и на каждый кустик, на то, как солнечный свет пробивался призрачными столбиками сквозь молодую и сочную листву и сквозь просветы между ветками, плотно окутавшими и укрывшими все в этом царстве покоя и первозданной красоты, замершем при нежданном появлении невиданного гостя, и самого, кажется, этим немного смущенного и не ожидавшего подобной встречи. И впрямь, перестали раздаваться и птичьи голоса, и шелест ветра, колыхавшегося прежде зеленым морем внутри и по всей поверхности необъятного леса. Исчезли словно самый звук и даже движение, и ощущение времени вообще.
 
Сделав несколько шагов в направлении ближайших зарослей, Ивор почувствовал вдруг волну тепла, прошедшую не только сквозь всю одежду его и разомлевшее от удовольствия тело, но и сквозь самую душу, запевшую и заликовавшую от встречи с чем-то знакомым и долгожданным, но и совершенно прежде не бывалым. Боясь утратить это внезапное приобретение, он стоял на месте и не шевелился, стараясь впитать и запомнить его насколько возможно полнее. Однако не прошло, казалось, и минуты, как где-то поблизости послышались тихое шуршание и тихое потрескивание, затем такой же тихий и пробный напев, становившийся все увереннее и громче, а за ним еще шуршания и еще потрескивания, – пока и весь лес, от края до края, не наполнился снова жизнью, вернувшейся в него столь же стремительно, как и до этого неожиданно исчезнувшей. Почувствовав, что может вновь свободно дышать и продолжать двигаться, Ивор ощутил и то, что радость дивного мгновения не покинула его, но как бы улеглась и свернулась клубочком где-то в груди или, может быть, в середине живота, – в самом центре его просветленного полностью существа. Покрепче ухватившись за посох и поглубже вдохнув носом, он продолжил свой путь через плотные заросли, с интересом ожидая дальнейшего.
 
Совсем скоро он вышел на дорогу. Она напоминала собой небольшую и высаженную здесь кем-то аллею, прочерченную рукой умелой и явно заботливой, стоило лишь взглянуть на деревца и декоративные кустарники, подстриженные и выстроившиеся плотно и изящно вдоль чистой белокаменной дорожки. Дорожка эта вела к такому же небольшому и живописному фонтану, извергавшему потоки воды с ничуть не меньшим и освежающим изяществом. Ивор смотрел на все это, продолжая удивляться и потихоньку продвигаясь дальше. Приблизившись наконец к фонтану, он стал разглядывать фигурки жабовидных существ, изо рта которых и вылетала струями вода, пенившаяся с бульканьем внизу и как будто бы даже поквакивавшая. Внезапно на повороте, прямиком из-за фонтана, показался какой-то мальчик, резко остановившийся и уставившийся на Ивора, словно никогда такого прежде не видал. Одет он был чрезвычайно опрятно, во все белое и голубое, но самыми невероятно голубыми казались его большие и лучистые глаза, такие же ясные и чистые, как небо у них над головой.
 
Некоторое время они молча изучали друг друга, прислушиваясь к журчанию струек. Ивор собирался произнести уже несколько приветственных и приветливых слов, но мальчик тут же бросился в сторону и скрылся за тем же поворотом. Слегка сбитый с толку подобным поведением, путешественник оглянулся по сторонам – и обнаружил, что аллея, по которой он только что прошел, исчезла безо всякого следа. Вместо нее перед Ивором высилась стена, состоявшая из туго переплетенной и непроницаемой совершенно зелени, причем таких громадных и фантастических размеров, что преодолеть или просто обойти ее нечего было даже и рассчитывать. Еще более обескураженный, хотя и нисколько этим не напуганный, он снова повернулся к фонтану. Слева, там, куда убежал голубоглазый мальчик, явно начинался лабиринт.

Перед самым его входом (то была такая же исполинская и чрезвычайно тонко выполненная «зеленая» арка) стояла небольшая табличка, крепко вбитая в землю, но уже сильно покосившаяся от времени, занесенная листьями и мусором, с мелкими и полустершимися, но очень красивыми некогда буквами. Надпись все еще можно было без труда разобрать и, подойдя ближе, Ивор с недоумением прочел: «Перед вами – ЛАБИРИНТ». Ниже были указаны год и день, обозначавшие, по-видимому, дату его возникновения, оставленную неведомым архитектором. Именно она-то и обратила на себя внимание путешественника. На старенькой, явно заброшенной очень давно табличке значился сегодняшний день. Некоторое время Ивор молча смотрел на надпись, изучая ее с разных сторон и пытаясь осмыслить увиденное. Наконец он весело усмехнулся и, еще раз предварительно оглянувшись, двинулся вглубь лабиринта. После первых же нескольких поворотов он увидел недалеко впереди мелькнувший силуэт мальчика, снова скрывшегося за углом прежде, чем Ивор успел окликнуть или махнуть ему приветственно рукой.
 
С невольным благоговением и в то же время – с живым и детским любопытством путешественник все дальше и дальше продвигался по залам этого бескрайнего поднебесного дворца, будто специально созданного для прогулок и изобиловавшего всякими сокровищами. Уютные и цветущие уголки с фонтанчиками и резными скамеечками сменялись то и дело аллеями из скульптур мифических созданий и статуй исторических деятелей. Многие из них Ивор видел уже где-то и раньше, правда, сделанными не с таким мастерством и не с таким пониманием формы. Словно то были все копии и лишь отдаленные, слабые подражания, тогда как здесь – чистейший источник гармонии. Вглядываясь в мудрые и величественные лики древних королей, в светлые или печальные лица легендарных героев, в образы прекрасных и поражавших воображение существ, собранных со всех уголков земли, он не переставал удивляться богатству и разнообразию выражений, но ничуть не менее – тишине и покою, пронизавших и составлявших самую основу, самый воздух этого места, будто бы на многие мили вокруг не предполагалось ни единой души.

Не заботясь почему-то о том, куда же и когда он отсюда выберется, Ивор все медленнее и все с большим наслаждением прогуливался по странному лабиринту. На одном из очередных поворотов он обнаружил узкие врата, а за ними – широкую и спокойную реку, протекавшую где-то за стеной. На далеком противоположном берегу ее вполне явственно обозначался проход, ведущий, по-видимому, в еще одну, обособленную часть лабиринта, но лодки или плота по эту сторону реки не было видно, и путешественник с сожалением вздохнул. Однако уже через секунду внимание его привлекла прозрачная водная гладь, весело искрившаяся на солнце. Показавшееся ему вначале отражением стен совсем не соответствовало картине форм, линий и поворотов, находившихся в реальности наверху. То были совсем другие стены и другие повороты, – то была подводная часть лабиринта. Все те же статуи, скульптуры и даже скамейки с такой же естественностью располагались и на глубоком и ровном речном дне, будто приглашая точно так же прогуляться и поисследовать все закоулки.

Не решившись все-таки нырнуть, Ивор продолжил свое путешествие по суше, но мысли его время от времени возвращались к оставленной задумке. Наконец, увидев очередную белую скамеечку, располагавшуюся в уютном тенистом уголке, он присел неподалеку от яблоневой рощицы, хотя и не ощущал ни малейшей усталости и мог бы идти, казалось, еще бесконечное множество часов. Однако самый вид этой скамеечки и этого спрятанного от глаз уголка вызывал непреодолимое желание задержаться подольше и рассмотреть все, оставаясь неподвижным. То надолго закрывая глаза, то опять открывая их, путешественник просто сидел и смотрел, и слушал, и осязал, и принюхивался, чувствуя лишь, что все это блаженное ничегонеделание не может здесь никогда наскучить. По-видимому, Ивор снова закрыл глаза, потому что в какой-то момент, буквально остолбенев от неожиданности на месте, он обнаружил прямо перед собой огромного черного медведя, приближавшегося к нему со стороны рощицы. Медведь тоже шел не торопясь и как будто даже не замечая чужака на скамейке, уже осознавшего необходимость не двигаться в расчете на покладистость зверя. Поравнявшись с одной из самых крупных и высоких яблонь, медведь поднялся на задние лапы и, откусив с осторожностью ветку (вероятно, чтобы не повредить свисавшего с нее сочного плода), неловко, но очень уверенно, все так же лишь на задних конечностях, двинулся в сторону Ивора.

Зрелище это походило на отрепетированное театральное представление, хотя на тот счет, что медведь дрессированный и совершенно ручной у путешественника возникали сомнения. Добравшись наконец до скамейки, зверь опустился на землю и, вплотную приблизившись к Ивору, протянул ему сорванную ветку. В том, что медведь именно протягивает и как бы предлагает ее, тот был абсолютно почему-то уверен. Аккуратно достав ее из огромной пасти, Ивор отделил яблоко от ветки и уважительно поклонился медведю. Словно польщенный и необычайно обрадованный тем, что дар его с благодарностью приняли, тот резво и с воодушевлением бросился к яблоне и, навалившись на нее всем массивным своим и лохматым телом, отхватил едва ли не половину согнувшегося очень опасно дерева и двинулся обратно к скамеечке.

Вернувшись, медведь попытался усесться на нее по соседству с Ивором, но места им обоим не хватило. Нисколько этим не смущенный, зверь растянулся в ногах у путешественника и принялся с хрустом и явным удовольствием раскусывать свое угощение. Не замедлил последовать его примеру и Ивор, нашедший яблоко столь освежающим и сладким, что все испробованные им когда-либо и где-нибудь еще не могли сравниться с этим даже и примерно. Шерсть на лежавшем подле него медведе была до того черной, лоснящейся и густой, что ему захотелось погладить или потрепать зверя за ухом. Однако, решив, что это будет невежливо, путешественник ограничился лишь коротким одобрением в адрес предложенного ему великолепного угощения. В ответ медведь уперся ему головой в колено и издал какой-то утробный и удовлетворенный, по видимости, звук.

Вскоре, насытившись и почувствовав желание поразмять ноги, Ивор поднялся со скамейки и двинулся в случайном направлении. Уже не в первый раз по левую сторону от него оказывался высокий и увенчанный вратами холм, причем врат этих было четверо и каждые из них – своей причудливой и замысловатой формы. Так, одни были овальными и вытянутыми наподобие стоявшего на макушке огурца, другие – как будто с двумя круглыми окошками вместо дверей, располагавшимися друг на друге, тогда как третьи – только с одним верхним, а четвертые – и с вовсе непонятной, как бы перечеркивавшей проход по диагонали перекладиной. Путешественнику казалось, что формы эти имеют какой-то смысл, что нечто в них смутно угадывается и предчувствуется. Но, что именно, осознать он никак не мог и каждый раз проходил мимо. То и дело сквозь плотные, но просвечивавшие все же ветвистые стены промелькивали и загорались две голубые и наблюдавшие за ним внимательно точки, и снова вскоре пропадали. Некоторое время медведь вполне охотно следовал за Ивором, но вдруг отвлекся на нечто чрезвычайно для него, кажется, интересное и тоже пропал за поворотом. Как ни жаль было путешественнику расставаться с единственным его здешним спутником, он испытывал всю такую же бодрость и желание продолжать исследование, куда бы оно в итоге ни привело.

Спустя еще какое-то время Ивор вновь выбрался на обширную и чистую поляну по соседству с высоким холмом. Четверо таких же высоких, цветущих и зеленеющих врат по-прежнему призывали подняться, войти и пройти через них, и он наконец-то поддался и начал забираться наверх. Зайдя в те, что были вытянутым огуречным овалом, путешественник обнаружил перед собой ту самую реку, чье дно продолжало лабиринт. Она расстилалась внизу, видная далеко вперед и во все стороны, однако берегов своих уже не обнаруживала. Ивору представилось даже, что перед ним теперь, – целое море, переходящее где-то в бескрайний и неизвестный океан, не существующий ни на каких картах, да и существовать здесь просто не способный.
 
Щурясь от ослепительного, хотя и совсем не жаркого полуденного солнца, он чувствовал себя капитаном, что взобрался на корабельную мачту и с затаенным восторгом и надеждой первооткрывателя глядит в неизведанную даль. Вода в этой части реки была не настолько прозрачной, и, увидев собственное отражение, путешественник вдруг замер и, встряхнув головой, словно в попытке сбросить с себя наваждение, продолжал смотреть на ровную водную гладь, все выше вскидывая брови. Он понял, что причудливая форма врат, отражавшихся у него за спиной, недаром напоминала ему нечто осмысленное и складывавшееся в определенный узор. Все вместе они образовывали слово, каждая буква которого являлась отдельными вратами. И, несмотря на то что выстроены они были кверху ногами, – да еще и задом наперед, – в четырех исполинских символах с несомненностью прочитывалось «ИВОР».

Тот факт, что, спустившись с холма обратно и повернув за угол, Ивор вышел из лабиринта перед тем же самым фонтаном, не слишком его удивил. Спиной к нему, неподвижно глядя на жабовидных существ, изрыгавших квакавшую воду, стоял голубоглазый мальчик. Ивору не нужно было видеть его лица, чтобы сразу же узнать проказника. Подойдя и остановившись рядом, путешественник тоже стал рассматривать фонтан, не спеша в этот раз заговаривать.
      
– Это каппы, – будто отвечая урок, проговорил наконец, повернувшись, мальчик и тут же с бодростью прибавил: – Их еще называют помесью жабы и черепахи, но, на самом деле, они – низшие духи вод, связанные с определенными реками и озерами и отвечающие за их чистоту.

– А еще говорят, что каппы живут только в землях нагов, стараясь не лезть на территорию к чужакам, где над ними смеются и где их совсем, к сожалению, не уважают, – ответил, подражая его тону, Ивор и в свою очередь взглянул на собеседника.

– И неудивительно, – они ведь такие уродливые.

Мальчик произнес это без тени насмешки или презрения и ничуть даже не поморщившись.

– Что еще не повод быть грубыми к тому, кто бережет за нас нашу природу, – шутливо-наставительно заметил путешественник и вновь присмотрелся к нему.

– Так и леди Аделаида говорит. А вот тебя я здесь раньше не видел.

– Пожалуй. А что это вообще за место такое?

Но мальчика уже рядом не было. Обойдя вокруг фонтана, Ивор не обнаружил даже никаких следов. Сделав еще несколько шагов, он почувствовал вдруг легкое головокружение, бывшее, как это ни странно, приятным и не мешавшее двигаться дальше. Причиной его был, по-видимому, аромат, исходивший от росших повсюду ослепительно ярких и экзотических цветов, начиная от самых крошечных и едва различимых до размером с двухэтажный дом. Большинство из них Ивор попросту не узнавал, хотя и разбирался, как он думал, в растениях, исходив немало далеких краев в поисках различных диковинок. Однако разнообразие, открывшееся ему в этом уголке, было столь же неописуемым и ни с чем не сравнимым, как и тот аромат, что буквально сводил так приятно с ума, будто бы разом включая в себя всю прелесть лугового разнотравья и цветущих холмов, недоступных высоких гор и бескрайних желтеющих полей, выжженных солнцем степей и бесчисленных садов богачей, способных позволить себе любой каприз и удовлетворить любопытство знатока даже самого привередливого и пресытившегося от всего на свете. Казалось, что дыхание самой Силанны оживляло и придавало уникальности каждому соцветию, каждому листочку, каждому стебельку, высившемуся в массивной гордости или гибком смущении у всех на виду, не говоря уже о немыслимости переливавшихся друг в друга оттенков, по сравнению с которыми радуга или предзакатное небо на горизонте человеческого зрения показались бы бедноватой выдумкой художника, бездарного и слепого от рождения.

Ивор шел по тропинке, стараясь не задеть и не потревожить ни одно из этих чудесных созданий, встречавших его как будто бы дружелюбно и чрезвычайно весело, и даже тихо о чем-то переговаривавшихся. Он был почти уверен, что слышит иногда смех, певучий перезвон, мелодию цветения, если можно было бы так назвать ее, не рискуя прослыть выдумщиком. Но запах и звук, действительно, сливались здесь в одно общее и гармоничное ощущение, являвшееся слуху и обонянию одновременно, вновь напоминавшее обо всем на свете и радовавшее почему-то до слез.

Однако внимание путешественника привлекла вскоре белоснежная арка, располагавшаяся на небольшом холме впереди и напоминавшая своим видом ту, что приглашала его зайти в лабиринт. Это были пограничные врата, обустроенные сверху башенкой и площадкой для прогулок часовых, которых, впрочем, не было и, кажется, не предполагалось и вовсе. Подойдя ближе, Ивор увидел вдруг фигуру в доспехах, буквально из ниоткуда появившуюся в проеме и как бы закрывшую его своим телом. Мысленно приготовившись к обороне, он заметил, что человек в доспехах приветствует его, словно старого знакомого, и явно приглашает войти, помахивая свободной рукой. Немного обескураженный подобным жестом, Ивор, тем не менее, спокойно пошел навстречу, – но, разглядев внимательнее лицо человека, тут же удивленно воскликнул:

– Барлоу! Не может быть. Вот уж никак не ожидал встретить тебя здесь.

– Приветствую, Ивор! Признаться, и для меня самого встреча с тобой – самая большая неожиданность.

– Но как же осада Когтя? И как ты вообще оказался в этом лесу? Тебя послал за мной вдогонку император?

– Император? – Тот призадумался. – Не думаю. Кажется, меня не посылал никто.

– «Не думаю»? Как-то странно ты говоришь, Барлоу. Зачем же ты здесь?

– Этот вопрос интересует меня не меньше твоего.

Вновь как бы задумавшись, он стал прогуливаться не спеша вдоль ворот, время от времени поглядывая вдаль. Ивор растерянно улыбнулся.

– Если это какая-то шутка, то ты всерьез удивляешь меня, друг мой.

– В самом деле? – Барлоу так же растерянно взглянул на него. – Прости. Я чувствую себя немного странно в этом месте.

– И это еще мягко говоря. Но ты можешь сказать хотя бы, где именно мы находимся?

– Я… Вообще-то я и сам только что попал сюда.

– То есть как?

– Вошел через эту арку.

Поднявшись немного выше, Ивор увидел каменную гряду, перекрывавшую дорогу дальше (вниз, по тропинке с холма), но точно так же – с небольшой аркой по центру. Высота ее не позволяла разглядеть что-либо за ней, и только шпиль какой-то башни или высокого здания сиял далеко впереди, на фоне чистого неба, начинавшего все явственнее темнеть, так как стремительно приближался вечер.

– Но ведь еще совсем недавно был полдень, или…

Сколько ни пытался вспомнить путешественник, когда же именно вошел он в лабиринт и долго ли бродил по нему, прежде чем снова оказался у фонтана, это никак ему почему-то не удавалось. Разница между несколькими минутами, часами или днями совершенно теперь не ощущалась. Ивор резко повернулся к другу. Тот по-прежнему прохаживался из стороны в сторону, – впрочем, уже как-то неохотно.

– Я немного устал, знаешь ли… – Барлоу протяжно зевнул. – День был очень долгим, а, пока мы с тобой говорили, и правда, наступил вечер. Так что пора нам всем немного и вздремнуть. Вон та площадка… Для ночлега в самый раз будет.

– Нет, постой…

Но Барлоу уже поднимался по лесенке, обнаружившейся слева от арки. Вскоре лязгавшие металлом шаги его раздались на самом верху. Походив туда-сюда и, словно отыскав себе подходящее место, они сначала замедлились, затем снова зачастили, засуетились и вдруг затихли совсем. Пробежав немного вперед и задрав голову, Ивор подтвердил свою печальную догадку. Как до этого и мальчик, друг его растворился в воздухе. Обернувшись, чтобы взглянуть в наступивших сумерках на сад, путешественник обнаружил, что все тропинки поменяли теперь свое расположение, пускай и не слишком явно и как бы ненавязчиво, но вполне достаточно для человека наблюдательного. Точно так же и некоторые цветы имели уже другую форму и другие размеры, будучи других оттенков и находясь уже в других местах, хотя и старались не подавать виду.
   
– Ночь обещает быть теплой, – раздался позади чей-то голос, и Ивор обернулся, почти не удивившись.

На площадке, в том месте, где недавно растворился Барлоу, появился теперь некто невысокий в черном и длинном плаще. Он стоял подбоченившись и очень важно, озирая окрестности, словно собственные владения, и приветствуя Ивора слегка заметным кивком головы. Сапоги и берет его были так же абсолютно черны.

– Порой здесь темнеет быстро, но и утро наступает незаметно. В особенности, если сильно захочешь этого.

– Вот как?

Путешественник не знал еще, как относиться к появлению нового гостя, а главное – не исчезнет ли тот столь же внезапно, стоит лишь начать им интересный разговор.

– Прошу простить меня за подобный вопрос, но все же мне необходимо задать вам его. Не обладаете ли вы способностью исчезать и мгновенно растворяться в воздухе? Знаю, что звучит это довольно глупо, но двое моих собеседников, незадолго до вашего появления тут, демонстрировали упомянутую способность с завидным, на мой взгляд, мастерством.

– Я хорошо понимаю вас. – Человек в плаще говорил спокойно, тщательно взвешивая каждое слово. – Некоторые здесь, и правда, любят такие фокусы и совершенно не уважают приличий. Однако спешу заверить вас, что сам я никуда не пропаду.

– Это чрезвычайно утешает, благодарю вас. Но позвольте задать мне еще один, не менее важный вопрос. Вы говорите «здесь», однако я совершенно не представляю, где именно теперь нахожусь. Не поможете ли вы разрешить мне это маленькое и случайное недоразумение?

– Обещаю сделать все, что в моих силах. Хотя это и не так просто, как кажется на первый взгляд.

– Это я уже начинаю понимать.

– Прошу вас, поднимайтесь. Здесь нам будет и приятнее, и удобнее разговаривать, да и вид отсюда открывается прекрасный.

– Охотно соглашаюсь.

Приняв приглашение незнакомца, Ивор начал забираться.

– Мое имя – Мюллич. Очень рад знакомству.

Кланяясь друг другу, оба старались различить лицо собеседника, начинавшее уже таять в темноте.

– Сэр Мюллич… Имя это знакомо мне из истории. Тот человек был великим политиком. И большим хитрецом, насколько я помню.

– Вы совершенно правы. Возможно, величина моя заметно поуменьшилась, однако хитрым меня называют до сих пор. Хотя вас это, кажется, смущает, друг мой.

– Пожалуй, что так. Видите ли, мне представляется немного необычным вести беседу с тем, кто жил на этой земле многие столетия назад, – разве что, если только и я…

– О нет. Дело здесь совсем в другом, уверяю вас. Скорее, все обстоит в точности до наоборот.

– От этого ситуация не видится мне яснее, уж простите меня за непонятливость.

– Охотно прощаю, дорогой Ивор. Разобраться в ней совсем не так и легко.

– Так вам известно мое имя?

– Мне сообщил его человек по имени Барлоу, с которым вы, я полагаю, также беседовали тут.

– Все верно. Барлоу – один из тех ловкачей или волшебников, что так неожиданно и обескураживающе покинули меня без каких бы то ни было предупреждений. Хотя меньше всего ожидал я такого от капитана императорских арбалетчиков, учитывая, сколько лет я знаю его – и знаю очень хорошо – и чем именно этот человек славен. Вторым же был голубоглазый мальчик. Очень любознательный, как мне показалось.

– Это правда. Его зовут Аксель.

– Вы и его тоже видели?

– Конечно.

– Сами же вы, полагаю, оказались на этой площадке не так, как я, – иными словами, по лестнице вы не забирались.

– Не вполне, должен сказать. Но не заметили вы меня лишь потому, что были не слишком наблюдательны.

– Признаться, я наблюдал за садом, которым был очарован с самого начала.

– Было бы и сложно чувствовать себя иначе, любуясь этим замечательным творением.

– Пожалуй, вы правы. Хотя и сад этот, как я заметил, имеет особенность не сохранять постоянство своего присутствия в пространстве и, по-видимому, так же и во времени.

– И то, и другое, друг мой, непостоянно в своей основе. Вы видите сад лишь так, как способны видеть, и лишь тогда, когда видеть способны. В действительности же разнообразие его неисчислимо и моменту неподвластно совершенно. Он существует всегда и в то же время – никогда в особенности. Он располагается везде – и нигде конкретно. Но главное, что он – сад, то есть, вещь совершенно уникальная и различная со всем остальным. Как различаемся и мы с вами, – человек и человек.

– Не помню, чтобы вел когда-нибудь во снах беседы столь же увлекательные.

– Вы думаете, что это сон?

– Сон или колдовство, – наверняка не скажешь. Впрочем, ощущения от этого места столь реальные, словно оно – реальнее всего, что только есть и что было когда-нибудь прежде. То есть, до того, как я оказался тут.

– Кажется, вы начинаете понимать, хотя и сами еще об этом не подозреваете.

– Вполне вероятно, что так. По крайней мере, я легко подчиняюсь манере беседы, согласно которой принято говорить загадками и никак иначе.

– Иначе вам было бы и не понять.

– Охотно верю вам. 

Сэр Мюллич и Ивор продолжали медленно прохаживаться по площадке.

– Могу я поинтересоваться, что за шпиль видел сегодня… днем, если я правильно понимаю?

– Скоро вы и сами узнаете.

– Завтра?

– Здесь этот вопрос ничего не значит.

– Может быть, когда станет светлее?

– Да. Так, я полагаю, будет вернее. А пока что вы можете поспать, – если, конечно, испытываете такое желание.

– Какое-то желание я, действительно, испытываю. Хотя полагаю, что проснуться в данной ситуации было бы и разумнее, и правильнее.

– Если для вас это проще, – пожалуйста.

– Этого я не знаю. Знаю только, что все у вас тут удивительно интересно устроено. Не очень-то хочется мне поэтому и просыпаться, вернувшись таким образом к тому, что слишком уже даже понятно.

– В таком случае, я предлагаю вам просто посидеть и послушать истории из моего увлекательного, как говаривали, прошлого, которое я помню настолько хорошо, что могу во всех деталях и нюансах пересказать вам любой незначительнейший эпизод, какой вы только ни попросите.

– Звучит очень заманчиво, сэр Мюллич. Но должен признаться, что в вашей биографии множество таких эпизодов, что заслуживают самого пристального внимания и интереса со стороны человека непосвященного и любознательного. А потому я хотел бы попросить вас рассказать все так, как оно и было, и притом – с самого начала.

– С большим удовольствием, дорогой Ивор. Однако, если вам станет скучно, либо вы, напротив, решите, что по какому-то из временных отрезков я прохожусь непростительно поверхностно и скоро, вы можете прерывать меня в любой неподходящий момент и делать необходимые замечания.

– Прекрасно. Именно так я, если понадобится, и поступлю. Начинайте, когда вам будет удобно. Я же пока что попробую устроиться вот тут.

Наполовину улегшись на каменном полу (невероятно мягком и теплом для камня столь старого и твердого, как представлялось это по внешним признакам), путешественник стал слушать и погружаться в жизнь этого человека, о котором знал раньше немало удивительнейших фактов, но которого открывал теперь как будто бы заново. Рассказ сэра Мюллича был полон той абсолютно естественной и завораживающей правдивости, что так увлекает в повестях странников или стариков, умеющих подать жизнь в смеси обыденного и возвышенного, что обретают вместе черты истории не просто универсальной и знакомой, но и по-настоящему прекрасной и подлинно и неожиданно глубокой. Однако и совершенство владения языком, и то просторечно-броское, то поэтично-торжественное очарование слога рассказчика были столь же очевидны и несомненны, позволяя наслаждаться не только ритмом и увлекательностью повествования в целом, но и познаниями сэра Мюллича во всех областях жизни, а также его многочисленными остроумными и точными наблюдениями, замечаниями и просто особенностями речи, пересыпанной всеми алмазами красноречия.

Словно ребенок, слушающий на ночь мудрую материнскую сказку, Ивор погружался постепенно в сон, сплетавший воедино все образы и мысли, становившиеся уже его собственной историей и его собственным действием, происходившими где-то далеко за пределами мира материального, притом что все казалось и совершенно реальным, совершенно правдивым, безусловно и радостно свободным, таким, к какому мир и должен всеми силами стремиться, – таким, каким и станет он однажды в будущем. Казалось, что история целой эпохи – со всеми ее ошибками и достижениями, со всеми личностями и событиями, со всеми днями и часами, в мельчайших подробностях и при этом одним неразделимым и всеохватным пластом – прошла перед глазами путешественника, пока он слушал и жил в словах не устававшего нисколько рассказчика, и сам не чувствуя ни пресыщения, ни утомления, ни какой-либо сонливой тяжести. Грезил ли он наяву, просто размышлял, фантазировал или был кем-то незаметно околдован представлялось уже, в сущности, неважным. Хотелось только, чтобы история эта длилась и длилась, – пока не кончится и самое время.