Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 30

Ни щей, ни борща, ни соку томатного в обозримом пространстве вокруг нас, конечно, не нашлось. Но Татка всё-таки спасла меня от голодного обморока. Доволокла до ближайшей скамейки, а сама быстренько сбегала куда-то и притащила жареные пирожки и бутылку лимонада. Всё, что сумели предложить наши профсоюзы для своих митингующих.
Татка сковырнула пробку о железный край скамейки, и я блаженно застонала, увидев дымок, взошедший над горлышком. Жизнь раскрыла свои объятия.

- Интересно, что такого содержится в лимонаде, что ты от него торчишь, - гадала моя верная подруга, жуя пирожок к запивая его из бутылки, которую мы передавали друг другу.
Мне и самой было странна эта внезапная тяга, разве что в детстве я мечтала о бочке лимонада, и вот на тебе - всё всплыло.
Но что бы там в лимонаде ни было, свою целительную роль он сыграл: я перестала паниковать и своими ногами кое-как добралась до нашей кельи. И вот тут Татка решительно сказала: «Едем к твоим. Я тебя больше не спасу. Посмотри, что у нас в тумбочке. А тебе нужна полноценная еда и витамины. Поняла?»
И я начала собираться. Потому что в тумбочке нашей в то праздничное утро было только полпакета манки, одно яйцо, пачка соли и три пачки соды. А думать мне сейчас надо было не только о себе: тут Татка была абсолютно права.

Странной была моя жизнь. Опять всё вокруг стало другим. И родной город был другим, и даже родной дом тоже. Вдруг ни с того ни с сего наша квартира мне показалась маленькой. Это что значит? Я стала большой? Смешно…
Но главное осталось прежним: нас тут любили. Нас ждали, нам радовались. Мама светилась, тащила на стол праздничные запасы, папа открыл мои любимые шпроты, прибережённые специально. А лимонада было целых три бутылки. Родители с умилением наблюдали, как мы подметали вкусности, а я краем глаза присматривалась: получатся из них бабушка с дедушкой? Мне казалось: получатся. Получатся-получатся, ещё как получатся - и я хитро, про себя, улыбалась, потихоньку подтаскивая из трёхлитровой банки солёные помидоры.
Да, всё было другим. Как будто что-то погасло. И одновременно – что-то зажглось. Только в другом месте. Всё то же самое, только всё главное переместилось с одного места в другое. Главное стало другим.
Главным стала моя тайна.

Татку я предупредила ещё накануне и потом в электричке несколько раз напоминала: никому ни слова, ни маме, ни Милке – и сама вообще лучше забудь. Татка усиленно и понятливо кивала. А мне в какую-то минуту показалось, что это даже хорошо, что с нами нет князя. Да, мы не давились хохотом, не играли шумно в города – так, чтобы нам азартно подсказывали окружающие пассажиры – не было захватывающего, ликующего веселья, но было другое: нежное, тихое, маленькое, но важное и значительное счастье. Такое, которое никто не мог со мной разделить. Потому что оно жило только во мне. Только я одна. И моя тайна…
«У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни – тайна, хочешь - отгадай» – пело во мне…


Милка, нарядная, как фотомодель, примчалась, когда мы ещё сидели за обедом. И это было очень вовремя, потому что теперь все разговоры закрутились исключительно вокруг её жизни. Мама немедленно поставила ей тарелку, и Милка немедленно объявила, что ничего не ест, поскольку должна похудеть для свадебного церемониала. Потом подумала и сказала: «ну, ладно, я только попробую» и принялась нас догонять.
Мы же с Таткой, услышав слово «церемониал», есть наоборот перестали.
- Вы же ещё заявление не подали, - напомнила я.
- Ну и что! – таинственно зашипела Милка, делая большие глаза. – Заявление не подали. А предложение мне уже сделали!
Она сделала эффектную паузу, и тут уже и мама положила вилку.
- Костик приезжал специально на днях, - объявила Милка значительно. - С цветами. С шампанским. Познакомился с родителями и…
Она гордо оглядела всех нас.
- И вот так встал, - она вскочила со стула и показала, как Костик встал. – Взял меня за руку. Я тоже встала. Как дурочка. Я же ничего не знала. Всё так неожиданно. Ой, у меня прямо дух захватило. И он по всей форме попросил моей руки.
- А по всей форме – это как? – поинтересовался мой папа, подцепляя с тарелки селёдочку, а мама неприметно вздохнула и неприметно покосилась на меня. Как мне показалось – скорбно.
- По всем правилам, – Милка уселась, тоже ухватила селёдку, но все ждали, и она опять вскочила.
– «Виктор Васильевич, Вера Леонидовна, - залпом процитировала она, -
мы с Камиллой любим друг друга. И я прошу у вас её руки»
- Дочур, ну-ка, запиши, - разрядил обстановку папа, и тем спас моё незавидное положение в глазах мамы, которая, разумеется, уже страдала, что у неё никто не просит руки дочери.
– Скажете своим женихам, - не унимался папа. - Чтобы всё у вас было по правилам. А я как делал предложение? - спросил он кокетливо у мамы. – По правилам?
- Не по правилам! – сердито отмахнулась мама, - Не мешай. Милочка, а что родители?
- Родители обалдели. Они же такое в первое раз услышали.
- А ты-то, конечно, в десятый, - съязвила Татка, но Милка только волосы рукой отмахнула.
 – В общем, начался беспредел. Мама встала, как под гипнозом, а папа сидит. Он только рюмку налил за знакомство, и тут вдруг такое! А мама его ногой под столом - швырк! Это она мне потом рассказала. У меня мороз по коже, и тут папа сориентировался, мамин пинок даром не прошёл. И папуля так солидно, как у себя на собрании: «для нас большая честь – видеть вас, дорогой Константин, членом нашей небольшой, но дружной семьи». В общем, спас положение.
Милка схватила фужер с лимонадом и выхлебала половину.
- А я стою и думаю: интересно, у меня-то хоть что-то спросят, - продолжила она. - Не знаю, что и думать. Что произносить? Мама-папа, благословите? Конечно, он мне давно объяснился. «Хочу видеть тебя матерью своих детей и вообще». Но это же было неофициально. Мало ли, что мужчины шепчут на ушко в помрачённом рассудке. Вообще, знаете, - она обвела нас всех глазищами, - надо такие вещи в школе преподавать. Потому что мы там всякую муру учим, законы Кеплера, Бойля-Мариотта, когда Толстой родился, а как предложение правильно сделать – никто не знает. И родители, и дети – как вахлаки. Это вот хорошо, папа парторг, знает, что говорить, а то бы так и стояли все, аршин проглотивши.
Не садясь, Милка допила лимонад и перевела дух.
- Всё, я побежала! Через час он будет, а я ещё не одета. Мама стол накрывает, девчонки, я вас жду! Все наши за нами зайдут – я всех пообещала с женихом познакомить. Димка с Нэлькой и с гитарой. Все идём в лес, к реке, как обычно. Мы с мамой пирогов напекли, я семечек нажарила, будем у костра сидеть. Девчонки, берите кофты и подстилки!
Она упорхнула, и мама не без грусти сказала:
- Я чувствовала, что она первая замуж выйдет. Заботливая, практичная, хорошая хозяйка. Готовит, шьёт, вышивает…
И она посмотрела на нас с Таткой взглядом, который ясно говорил: никакого толку от нас на этой земле, одни проблемы.
Я постучала вилкой по столу:
– Мамулик! Давай чай пить. И собери нам бутерброды и подстилки. Всё у нас хорошо. А будет ещё лучше.
И неприметно улыбнулась. Своей тайне…

…Тихо потрескивал костёр. Тихо догорал закат, роняя в реку медленно меркнущие свои краски. И мне казалось: это лучшее, что было за последние сумасшедшие дни. Тихая, ещё не вошедшая в берега река, и твои друзья, давние и верные. И тепло на душе. И всё у всех хорошо…
Мы говорили. Мы пели «наши» песни под гитару… Река тихо, послушно текла, такая кроткая после безумств ледохода…

Мой караван шагал через пустыню
Мой караван шагал через пустыню
Первый верблюд о чём-то с грустью думал…

И в какой-то миг, затмевая магическое пламя костра, затмевая спокойной течение реки, вдруг встало недавнее: плотная глухая толпа, лица без улыбок, глухо угрожающие лозунги, плакат: «Не отдадим СССР»...
Далёкое это всё было сейчас. Не моё… Не наше...

И головами так они качали
Словно о чем-то знали и молчали…

А это было про меня. Это я знаю и молчу. А потом скажу. Только одному человеку, самому главному…

Я подпевала, а сама думала: Эту песню я буду петь, как колыбельную. Она очень подходит - такая спокойная, медленная, мудрая… Такая же укромная, как догорающее небо. Такая же плавная, как эта река.
А через год, всего лишь через год… Год промелькнёт быстро. И в следующем мае я приду сюда не одна. За мою руку будет держаться кто-то… Ой, нет же, - оборвала я сама себя. - За какую руку… Он же, наверное, ещё и ходить не будет…
Я немного отвернулась от всех и быстро посчитала по пальцам. К маю ему будет всего пять месяцев. Ну, значит, мы в колясочке приедем. А ножками – это ещё через год. Ну и пусть, что через год! Я подожду. Это же будет такой прекрасный год… Я подожду…


КНЯЗЬ.
Естественно, первым делом я кинулся к телефону. Я уже больше не мог ждать.
В первый раз за три чумовых дня мне пришла дельная мысль – в тёмном автобусе, мчащемся по ночной автостраде от Зеленограда к Москве. Она же дома сейчас. Значит, можно звонить. Я посмотрел на часы – ещё не вопиюще поздно, я успею дозвониться по коду. И я облегчённо откинулся на сиденье и прикрыл глаза.
Чёс нам Марина с Вероникой устроили крутой. Мы даже переодеваться не успевали, садились в автобус в костюмах и гриме. Коридоры, колонны, лестницы, сцены – всё слилось в один беспорядочный поток. И только сейчас, в тусклом сумраке еле подсвеченного салона, сонный от тряски, усталости и плотного ужина. я собрался с мыслями, и первая мысль была о ней…
Поэтому, едва автобус пришвартовался к знакомым стенам Дворца, я рванулся в вестибюль.
Она подошла к телефону сама, - и счастье остро и сладко вспыхнуло во мне в ответ на её голос.
- Вы уже приехали? - оживлённо воскликнула она.
- Временно, - сказал я. - Наш феерический тур не завершёл. Просто сегодня негде было спать. Здание не топлено, воды нет. Хорошо хоть покормили. В общем, взяли рекламную паузу очухаться, с утра опять в бой. А ты?
- А я… а мы тут гуляем всей толпой, завтра к вечеру едем в Москву. Когда вы вернётесь окончательно?
- Ну, тут в общем, так… - я оглянулся: наши выгружали из автобуса вещи, кто-то уже подхватил мою сумку, я заторопился
- Выступали в Зеленограде и так понравились, что нас на девятое мая позвали в деревню Крюково и попросили спеть «У деревни Крюково».
- Ты шутишь? – удивилась трубка.
- Ни в коем случае. Там будет история боёв, и вот они хотят и песню.
- А вы разве поёте?
- Ребята из рок-группы. Да, поют, и очень здорово. А Вероника придумала, чтобы все артисты вышли на эту песню, на подпевку, в финал.
- Боже мой, ты будешь петь?
- Ну, - я засмеялся, - не петь, но подпевать. Но надо репетировать…
- С ума сойти, - звенела трубка. - Невероятно! Мы же тоже пели эту песню у реки. Она наша ещё с восьмого класса... Ой, ну как же жалко…
- Что жалко?
- Что не вместе её поём… Наши ребята тоже знаешь, как поют. А Нэлька - вообще дирижёр… Ой, как бы мне хотелось вместе… ну, прямо до слёз жалко…
- Ну, приезжай, - засмеялся я. – Бери свою кучу вокалистов, вместе споём…
- Мне не смешно, - голос у неё подозрительно зазвенел.
- Ну, хочешь, я к тебе приеду? – я перешёл на шёпот.
- Ой, нет, не вздумай, тебе надо отдыхать… Теперь уж послезавтра…
- Послезавтра уже скоро, - успокаивающе прошептал я.
Положил трубку и постоял, покачиваясь с пятки на носок. Ныли ноги, плечи, шея… Очень хотелось разуться и пойти босиком. Хотелось вообще растянуться на чём-то горизонтальном. Одну ночь мы провели в клубе на сцене. Вторую в автобусе. Все мечтали о душе. На третью коллектив взвыл и поднял бунт, и было решено ехать в Москву, тем более, что понадобилась куча реквизита. Часть артистов рассосалась по дороге, во Дворце осели самые дальние.
Надо было идти устраиваться...
Я поднялся к своим – здесь уже был разбит нехитрый лагерь. Пацаны, не ломая голову, сдвинули несколько мягких диванчиков, стянули ножки ремнями и уже практически спали, сунув под головы куртки.
Свою келью я отдал девчонкам. Меня забирал к себе Эдик, Вероника и Аня ехали ночевать к Марине. Все были измучены и не расположены к долгим разговорам и спорам.
Уже из последних сил я помог девчонкам устроиться, принёс им воды из крана, проводил в душ. Сел под дверью ждать своей очереди и почувствовал ну просто смертельную усталость. Сложил полотенце под голову и растянулся на диванчике. «Почему, собственно, к Эдику идти, когда и тут хорошо», - успел подумать – и тотчас провалился в сон…