Лонг-лист 31-го номерного конкурсв Клуба СФ

1 Об авторах сайта-жертвах сталинских репрессий
Алексей Борзенко
     Григорий Новак был кумиром борцов и тяжелоатлетов. Его портрет  висел в нашем спортзале между двумя олимпийскими чемпионами Борисом Гуревичем-вольником и Борисом Гуревичем-классиком. Я хорошо знал его биографию ещё задолго до появления интернета, но то, что он еврей узнал недавно из статьи о нём одного автора. Статья отменная, но в конце автор меня озадачил:

     - Этого первого Чемпиона Мира в 1952-м году, в разгаре сталинских гонений на евреев, лишили всего и выгнали на улицу..., а меня тогда сняли с должности звеньевого пионерского отряда.

     Я не удержался и влез с поправками, что сталинские гонения на евреев тут  ни при чём, что будучи в служебной командировке, то есть, при исполнении, лейтенант милиции Г. Новак, представляющий милицейское спортобщество "Динамо" на кубке СССР в моём родном городе Сталинграде, напился в ресторане, буянил, отправил швейцара на больничную койку. Уголовное дело замяли. Всего лишь дисквалифицировали, лишили звания "Заслуженный мастер спорта" и уволили из органов. Новак не пропал, стал известным артистом цирка, а вот у автора статьи, неоднократно напоминавшего о своей детской обиде, развился комплекс посттравматического стрессового расстройства:

    - Меня сняли с должности звеньевого пионерского отряда, хотя я никакого хулиганствующего юдофоба на газон не выкинул. Мы жертвы целенаправленных сталинских гонений. Нас заставляли заполнять анкету, где главным  был пятый пункт.

    В своё время мне пришлось пройти профессиональную переподготовку в Волгоградской государственной академии физической культуры и писать диплом по детской психологии. Потому я и сделал попытку объяснить ему ситуацию, как я её увидел:

    - Несмотря на пятую графу, вас демократическим путём коллектив выбрал на ответственную должность. Не смотря на пятую графу, высшая инстанция утвердила. а вот тем, что вы не выкинули на газон в необходимый момент никаких хулиганствующих, в том числе и юдофоба, вы показали свою несостоятельность, как руководитель коллектива. Поэтому и сняли. Нужно было выкинуть хотя бы юдофоба. В этом случае вы бы не переживали сегодня.

    Видно я задел его за живое. Он обозвал меня юдофобом, даже не антисемитом, что я ещё стерпел бы, может у него "дед параличом разбит - бывший врач вредитель". Юдофобом, с чего бы? Дал ответ:

    - Понимаю, вас гложет справедливая обида, но вы с Новаком не одни такие. Не вы первые, не вы последние, вот футболисты Мамаев с Кокориным ломали стулья о головы ресторанной публики. Потом годик не радовали болельщиков своим мастерством  на футбольном поле, обосновавшись в местах не столь отдалённых. В недалёком будущем, возможно будут писать, что они пострадали  в период путинских репрессий, а если, что тоже возможно, выяснится, что у них по женской линии еврейки или украинки то, это гонения на национальной почве.

     Вскипел мой оппонент:

    - Вы  считаете, что евреям ни в чём нельзя потрафить, зачем? - они умные, богатые, сами выберутся.

     Пришлось мне объясняться:

    - Считаю, что не все евреи умные и богатые, что не всем евреям, а лично вам трудно потрафить в процессе обсуждения вопроса вашей личной обиды за снятие вас с должности звеньевого и привязки этого частного случая к сталинским гонениям. В связи с этим , считаю, что у вас недостаточно оснований и аргументов, чтобы считать меня юдофобом.

     Успокоившись и желая ему потрафить, я написал, что мы с ним коллеги не только как популярные российские писатели, давно переросшие рамки этого литературного сайта, но и как жертвы сталинских репрессий. Вспомнил и я свои детские обиды:

     - Директора моей школы в 1958-м году звали Александр Станиславич Ландсберг. Странное сочетание имени, отчества и фамилии. Бил он нас пацанов нещадно, за курение, за хулиганство. Школа была семилетка, акселерация ещё не началась, сдачи дать было не кому. В детской сваре сбил я бюст отца народов с тумбочки. Бюст разбился. Напоминаю, 20-й съезд КПСС уже прошёл, 22-й был на горизонте. Директор не разбираясь дал плюху, отправил в нокдаун, орал, что это 58-я статья, что за такое расстрелять мало, колонией грозил. Тут вскорости 22-й съезд и директор вдруг заявляет, что он всю жизнь боролся с прошлым режимом, что родня у него репрессирована, что вождь наш был не " отцом, а сукою", тираном и чудовищем. Был ли директор евреем или немцем, а может у его предков эта фамилия с петровских времён, а сам он чистокровный москаль, меня за мою украфамилию прессанул. Да ещё по поведению за год мне вывели четвёрку, а это крест на продвижение по пионерской карьерной лестнице.

    Пришло мне на ум проверить не списал ли мой оппонент свою статью про Новака из интернета. Набрал "Новак" и узнал, что это зампред правительства РФ и, что прочих новаков в руководстве во все времена от Сталина до Путина, через одного. Ну грех им жаловаться, а вот мне, реальной жертве сталинских репрессий, как избавиться от ярлыка о принадлежности к юдофобам, коих на нашем сайте, как и новаков, тоже через одного?
2 Группа фей реальности. Пхукет. Отдых
Элина Шуваева
Мы с подругами были словно группа фей реальности. Для забавы мы надевали крылья из ткани, похожие на гигантские стрекозиные.
Мы все дружили между собой. Иссиня-черная Рози  и огненно-рыжая  Тэкна, русая своеобразная Уинси увлекались пением. У них были свои группы, они давали концерты в клубах. Девушки не расставались с крыльями даже во время выступлений, что им очень шло.
Рита и Уинси – это стержень нашей компании. Сначала они общались только друг с другом, потом остальные с ними подружились. Мы познакомились случайно на прогулке, летом. Тогда у нас было самое любимые занятие – искать цветы с красивыми сердцевинками.
Очаровательная Уинси нравилась всем. Она приехала в наш город, когда ей было шестнадцать лет. Мы с Ритой и Уинси познакомились случайно, на прогулке летом. Они рассказали о себе и о своих увлечениях, много говорили о выступлениях.
Уинси – большая озорница. В школе училась хорошо, с  детства любила смотреть телевизор.  Смотрела все подряд – мультфильмы, фильмы.... Также ей нравились книги. Уинси хотела быть похожей на героинь любимых фильмов и книг. У нее богатый внутренний мир и свой взгляд на жизнь. Глаза у Уинси хитрые, как у кошки. Ресницы всегда накрашены.  Волосы от природы русые, но та их часто подкрашивает в рыжий цвет. Девушка по своей сути романтичная, она любила красоваться.
Рита тоже очаровательна по-своему. У  нее  смуглая кожа, темно-каштановые кудрявые волосы, большие глаза, сама высокая и модная.
Уинси скоро познакомилась с Русланом.  Она с ним  быстро нашла общий язык. Все время, что общалась с ним, выглядела довольной. Волосы ее похожи на огонь, никому не давали покою.
Еще одна подруга, розоволосая Шэрил, сначала казалась забавной и чудаковатой. Выражение ее лица часто было напряженным, взгляд удивленный. Она родом из Англии, но живет в России. Шэрил также интересуется модой, поэтому быстро  сдружилась с Уинси. Уинси еще и любила пудру  в виде маленьких цветочков.
Волосы короткие спереди,  а сзади длинные, ярко-розового с сильным блеском цвета. Она всегда носила своеобразную,  но модную одежду.  Глаза красила ярко.
Сама бойкая и очень озорная. Шэрил хотела всем нравиться, и у нее получилось этого добиться. Наиболее близко дружила со светловолосой  Тэис, которая была в некоторой степени ее противоположностью. У той были длинные светлые волосы и обаятельное круглое лицо.
Руслан называл ее «нежная Тэис», что ей очень нравилось.
Лето было одновременно и жарким, и дождливым.  В дождливый день  в гостинице мы мерили новые купленные наряды,   а Тэис надевала парики с длинными волосами  и к своим хвостикам  приклеивала длинные гладкие пряди. Кроме того, к своей одежде прикрепляла огромные сверкающие крылья,  а также любила носить перчатки до локтя и юбку.
 четырнадцатилетних девчонок наряжала амурами
Уинси любила ездить на мотоцикле   Руслана. Она  для смеха сделала себе мотоциклетный шлем с двумя блестящими сердечками. Мало того, Уинси изобрела новые духи, шутливо  называя их "Волшебной жидкостью". Хотелось ей!
Она создавала парфюм из цветов и кожуры яблок и апельсинов, а испытывала его в зарослях близ окраин города, на углу переулка Жемчужного, рядом с домом  подруги  Шэрил. Мы стояли у зарослей пальм и ждали, пока откроется закрытый прежде флакон.  Вот Уинси брызнула духами на свои руки. Послышался сильный цитрусовый запах.
– Я в восторге! – вскрикнула  Уинси. Начала танцевать среди деревьев.  Шэрил  над ней посмеялась. Потом все разошлись по своим делам.
Уинси довольна изобретением. Аромат духов казался соблазнительным для ее поклонников. Позже сделала еще парфюм из вишни.
Прошло несколько дней. Начало лета в самом разгаре.
У всех будто новая страница в жизни. Уинси распустила волосы,  как всегда. Лицо загорелое.
Рита идет оживленной походкой, думая   о выступлении, состоявшемся день назад – тогда она пела с крыльями феи. По дороге встретила свою подругу  – тезку из Индии,  тоже выступающую на сцене. Дальше пошли вместе.
Как-то раз Уинси решила сделать фото на фоне красивой природы. Прицепила крылья, нашла самые красивые  – в блестках,  розовые, прозрачные, как у настоящей феи.
Потом надела платье  под цвет крыльев и вышла на полянку, заросшую мелкими цветочками. Место прямо сказочное, расположено на нетронутой современностью, старой и далекой улице Синьского. Уинси любит здесь находиться.
Подул легкий ветерок. Уинси сделала руками порхательное движение, покрутилась вокруг себя и побежала вдоль  полянки. Ее фотографируют.
От нее мы позже узнали, что Шерил ободрала лицо о стену и сейчас лечится. Почему такое произошло – не сказала. Рози догадалась, что та кривлялась с друзьями и случайно шлепнулась лицом на корявую стену. Это стена дома №5, в котором находится магазин. Все его стены в торчащих камешках.
Уинси жалко Шерил. Скоро к нам подошла наша знакомая Найли. Р
Уинси долго наряжалась в стиле феи. Хоть и затем крылья сняла, но выражение лица и движения ее все такие же легкие, воздушные, радостные. Мы с подругами невольно чувствовали себя феями, было какое-то волшебное ощущение, будто мы властны над трудными ситуациями в своей жизни и можем решить их силой одного желания. А наши желания сильны, сильнее всех – у той же Уинси. Не зря Шерил сравнила ее со сказочной феей.
Уинси смотрит на свой наряд, рассматривает каждую блестку. Прическу решила слегка изменить. Сегодня же не раз выйдет гулять, особенно вечером.
Через еще одну нашу подругу, Рози, мы как-то познакомились с Ори, невысокой светловолосой девушкой, нашей сверстницей. Она была модная и общительная.
Она нас пригласила в поездку на остров Пхукет. Много интересного произошло!
На Пхукете прямо во дворе нашей гостиницы построено интересное здание под названием «Исполнение№», в самом начале которого  золотая палка с указателями различных мест – «Фонтан любви», «Часы счастья», «Лестница успеха», «Кафе Удача». «Источник здоровья» и еще немногие. Вдали виднелись башенки деревьев, с ярко-зелеными листьями, фонтан, возвышались голые холмы…
К нам подошла девчонка с большими миндалевидными глазами, золотисто-рыжими волосами, в спортивном костюме, худая и длинноногая.
–Меня зовут Кети, – сказала она, улыбаясь.
– Это моя подруга, – представила ее Ори.
–Хочешь Мисо Широ? – обратилась она к Уинси, которая, кстати, пока была не в образе феи.
– А что это? – удивилась та.
– Это наше любимое блюдо, суп из водорослей тофу,  с луком пореем и кунжутом, – ответила Кети.
Уинси отказалась.
«Фонтан любви», как оказалось, это простой фонтан, искрящийся на ярком солнце и бьющий тонкими струями. Название ему придумала Ори, потому что раньше, сидя около фонтана на скамье, вспоминала свою былую любовь.
Кафе «Удача» – маленькое кафе, которое  обустроили родители и родственники Ори. Недалеко от него протекает река. Кстати, этот уголок не совсем похож на Пхукет.
В этой местности водится рыба самых  разных видов – камбала, щука, вьюны, омули, дискусы.
Кети часто проходит здесь, поэтому часто останавливается полюбоваться рекой. Живет она неподалеку от Ори.
 Дискусы нравились Кети и Ори. Рядом с ними часто плавают рыбы бабочки, очень яркие и забавные. Приятное зрелище, когда они плавают группой.
В кафе «Удача» в маленьком холодильнике лежало много шоколадок и конфет и в золотых фантиках. Ори  достала оттуда бутылку лимонада «Буратино»  и призналась, что любит его. Рози, Уинси и Рита сели за стол и стали пробовать шоколад. Рози налила себе лимонада. Сейчас, без имиджа фей, смотрятся по-другому.
Рози сонная. Кети достала мультисы – разноцветные конфеты в виде собачьих мордочек. Нам они тут же понравились.
– Вы как дети, – сказала Уинси с улыбкой.
За окном промелькнуло облачко бабочек.
– Их много! – заметила Ори.
После десертов мы стали есть обещанную жареную рыбу. Она была хорошей.
Мы поселились жили в доме Ори, в отдельной комнате. Дом у нее красивый, комнат всего шесть. Интересно, от кого он ей достался?
Ори  сказала, что с прошлого года видит около двора, какого-то светловолосого парня со свиньей. Он ходит вокруг постоянно, а свинья один раз чуть в дом не забежала. Только Ори хочет спросить его, зачем пришел, он тут же быстро отходит. Любопытная Уинси обещала выследить его и все разузнать.
День в разгаре. Жарко. Мне хочется посмотреть природу Пхукета. Пальмы,  облитые брызгами волн, чистое небо… Красота! Я и Рита ушли, а Уинси пошла выполнять обещанное.
Ори сегодня накрасилась, лицо нарумянила. Мы решили, что она идет на встречу. Уходя, взяла с собой три лайма и напиток из того же фрукта.
В пять часов мы вернулись в дом, вернулась и Уинси. Ей удалось выследить парня со свиньей. Она ему, кажется, приглянулась. Оказалось, он просто хотел познакомиться с Ори. но побаивался ее. Про нее слышал: она вредная до невозможности. Светловолосого зовут Зигги, а его питомца-свинку – Виу.
Все это она выяснила и попросила Ори  прийти в 12:00 на встречу с парнем. Все прошло хорошо, пообщались и быстро сдружились.
Кети, пришедшая в то время и помогающая нам во всем, купила три бутылки лимонада «Буратино» и  две другого вида. Смотря на этикетку «Буратино», со смехом сказала: «Если бы этот Буратино жил в наше время, то был бы очень развязным и чудным». Ори засмеялась и ответила: «Он был бы похожим на парня,  только маленького роста».
Позже она ради забавы показала нам фотографию тигренка в штанах, сидящего на бутылке шампанского.
Весело  и беззаботно шли наши дни на Пхукете. Незаметно время подошло к отъезду. Правду говорят – лето  это маленькая жизнь!
3 Горький виноград
Клименко Ольга
Анна в задумчивости держала в руках тяжёлую виноградную лозу:
-Что дальше делать с ней?
Казалось бы, она много раз видела, как муж укладывает виноград на зиму: собирает лозы в пучки, тщательно укутывает их мешковиной, укладывает на дно траншеи, сверху набрасывает душистые снопики шуршащей полыни. Это нужно, чтобы лозу не повредили мыши. Со стороны казалось, что он делает это играючи.
Сейчас ей приходится справляться самой. Оказалось, совсем непросто: непослушная лоза никак не хотела укладываться. То одна плеть, то другая норовили выскользнуть из пучка.
-Вот же зараза, - в сердцах выругалась Анна и утёрла пот со лба. - Сроду не думала, что это так трудно.
С горем пополам утрамбовала плети, накинула мешковину.
- До заморозков всё-таки управилась.
Правда полыни не заготовила. Надо будет сына попросить, чтобы нарвал по дороге.
- Набросаю траву в траншею, потом забросаю землёй. Зимой снегом загребу. Глядишь, и перезимует виноград.
В их саду два сорта винограда - Муромец и Красный мускат. Она отговаривала мужа:
- Зачем тебе лишняя головная боль? Не будет он в Сибири расти. Что тебе заботы с теплицей мало?
Виктор лишь улыбался и продолжал возиться с черенками. Теперь уже который год, к осени, кусты ломятся от тяжёлых гроздьев: тёмно-фиолетовых и красновато - лиловых.
Анна вошла в дом и включила чайник. Навела кофе в чашке, добавила сливок, достала полплитки шоколада "Алёнка".
Медленно пила кофе с шоколадом, не замечая вкуса.
С Витей они познакомились в институте: он заканчивал спортфак, она училась на третьем курсе филфака. Вместе были в стройотряде. Там-то и началась их сумасшедшая студенческая любовь. Вместе поехали по распределению в райцентр, как молодые специалисты получили трёшку в двухэтажке, и покатилась жизнь по привычным рельсам: школа, уроки, двое детей - Машенька и Владик. Словом, то самое семейное счастье, которое люди постепенно перестают ценить. Так случилось с Аней.
Максим появился в её жизни нечаянно: они встретились на детских районных соревнованиях по волейболу. Она пришла поболеть за свой класс.
Судил игру тренер из ДЮСШ. Одного взгляда было достаточно, чтобы Аня поняла:
- Пропала.
Высокий, темноволосый, с яркими синими глазами, Максим занял  её воображение.Она стала ходить на все игры, чтобы только посмотреть на него.Однажды он сам подошёл к ней:
- Я знаю: вы - Анна. Я давно уже заметил вас.Трудно не заметить такую красавицу, как вы.
Анна словно онемела. Она походила на бедного кролика, загипнотизированного красавцем удавом. Впрочем, Анна была не таким уж кроликом. Прошло несколько минут, и молодые люди общались как давние знакомые.
В эти отношения Анна бросилась как в омут. Она использовала любую возможность встретиться с Максимом. Скрывать свидания становилось всё труднее. Наконец, настал момент, когда Анна поняла, что больше не может вести двойную жизнь: ей стали неприятны объятия мужа. Словно в зеркале злобного троля она видела неспортивную фигуру мужа, её раздражало каждое слово, сказанное им.
-Пора что-то решать,- думала Анна.
На каникулах она увезла детей к матери, и решила поговорить с Виктором.
-Витя, ты правда ничего не видишь или притворяешься?
-Ты о чём, Аня?
- Я хочу уйти от тебя.
-Ты с ума сошла? Как же дети?
-Я больше не хочу тебе врать: я люблю другого. Дети будут со мной.
-Аня, одумайся! Как ты могла так поступить со мной и с ними? Ты даже попрощаться нам не дала.
-Ничего страшного: не мы первые, не мы последние. Тебе нужно смириться.
Анна видела, как согнулся муж после её жестоких слов. Непрошенное чувство жалости вдруг проснулось в ней.
-Прости, Витя, - она резко повернулась и почти выбежала из комнаты.
Теперь их встречам с Максимом не мешал никто. Только мать, глядя на Анну, скорбно поджимала губы:
-Что ж ты делаешь, девка?
Анна не замечала ничего вокруг. Так продолжалось бы и дальше, если б однажды утром она не почувствовала тошноту и недомогание. Тест показал две полоски.
Вечером она сказала Максиму:
- Макс, я беременна. Что будем делать?
-Ну беременная ты, а не я. Делай что-нибудь. Если деньги нужны, я дам,
-Не нужны мне твои деньги, - отвернулась Анна.
Максим был в шоке: в его планы не входило становиться отцом большого семейства, да и жениться  он не собирался тоже.
-Вот зачем, дура, от мужа ушла. Встречались бы потихоньку, наслаждались жизнью. Потом расстались бы, и всё шито-крыто. Ещё и балазят своих хочет на меня повесить. Нет уж. Обломается. Зачем я связался с ней?
Вслух Максим ничего не сказал. Свидание было испорчено.
-Ань, ты извини, матери обещал приехать. Ты не расстраивайся, звони, если что.
С этого момента Максим пропал. Анна пыталась дозвониться до него, но абонент постоянно был вне сети. Она поняла, что осталась наедине со своей проблемой. Она часами лежала, глядя в потолок, пытаясь принять хоть какое-то решение. Мать судорожно капала себе корвалол и что-то шептала, глядя на икону Богородицы.
На четвёртый день дочь поднялась:
-Мама, я в больницу, пригляди за ребятишками.
Мать молча перекрестила её в спину.
Аборт сделали быстро, но выписывать не торопились: что-то пошло не так. Анна угодила в реанимацию. Когда очнулась, у её постели сидел Виктор.
-Анечка, любимая моя... Как я рад, что ты жива!
-Витя...- только и смогла вымолвить Анна.
-Не волнуйся, дети со мной. У Варвары Петровны был сердечный приступ.
...После ухода Анны Виктор долго сидел, глядя в одну точку. Потом резко распахнул холодильник, вытащил бутылку коньяка и...
...Он не знал, сколько дней длилась его пьянка. С работы уволили за прогулы. Каждый день был похож на предыдущий: просыпался с головной болью, искал опохмелиться и снова проваливался в дурман.
Очнулся он от громкого телефонного звонка: звонила Машенька. Она громко рыдала в трубку:
-Папа, миленький,приезжай к нам. Мама в реанимации, а бабушку увезла скорая.
-Не плачь, доченька. Я скоро приеду.
Виктор соскочил с дивана. Зеркало беспощадно показало ему результат многодневной пьянки. Он схватился за голову и побежал в ванную. Холодный душ взбодрил изнурённый организм.Трясущимися руками побрился. Из шкафа достал чистую одежду. Зеркало одобрительно подмигнуло. Очень хотелось выпить, но Виктор показал зеркалу кукиш:
- Не буду! - и налил себе "Карачинской". Зеркало с уважением посмотрело на него. После двух таблеток аспирина в голове гудеть стало меньше.
В деревню к тёще он поехал на электричке. Она жила в трёх часах езды. В дороге он ещё немного подремал, и теперь чувствовал себя сносно. На второй этаж тёщиного подъезда он просто взлетел и нажал на звонок.
Дверь открыла зарёванная Машенька, сзади неё выглядывал испуганный Владик.
-Папа, папочка,- тараторила Маша, - как хорошо, что ты приехал! Мы так по тебе соскучились! Мы боялись: вдруг нас в детский дом отдадут!
-Папа, ты теперь всегда с нами будешь?- прижался к его ногам Владик.
-Конечно, мои хорошие!- ком в горле мешал ему говорить.- Что вы ели?
- Машка бутеры делала с колбасой, яичницу жарила.
-Молодцы, значит, не голодали.
Спать легли все вместе на старом бабушкином диване. Осиротевшие ребятишки не хотели отходить от него. Когда дети заснули, Виктор встал, вытащил из морозилки курицу, чтобы оттаяла.
Утром он проснулся очень рано, поставил варить бульон. Позвонил в регистратуру и в семь часов был уже в палате у Анны. Медсестра замахала на него руками, но коробка "Птичьего молока" притушила её служебную принципиальность.
-Витя, прости, - шептала Анна.
-Ты о чём? -  недоумённо спрашивал он.
Каждый день с кастрюлькой крепкого бульона муж входил в палату, помогал ей привести себя в порядок.
Анна чувствовала нежность и благодарность к нему.
После выписки Виктор забрал Анну и детей домой. Они стали жить дальше, стараясь не вспоминать о страшной буре, которая едва не разрушила их семью и чуть не погубила их.
-Витя, Витя, как же было тепло с тобой и надёжно все эти двадцать лет. Каждый уголок дома и сада хранит его присутствие. Всё здесь сделано его руками. Главное, чтобы Анечке и детям было удобно.
Завтра уже сорок дней, как его нет. Сгорел за месяц. Анна всё сделала, чтобы его спасти...но...
Она подошла к шкафу и вытащила тарелку с виноградом, медленно отщипнула ягоду, положила в рот:
- Что случилось? Почему виноград такой горький...
4 Турбонаддув
Сергей Валентинович Соболев
   Урожай подсолнечника собрали в этом году хороший. В третьем складе семечки набили зернометателем под самую макушку, часть боковой стены не выдержала напора и рухнула. Дождь моросит, а начальству до подсолнечника дела нет. А куда его девать – все склады забиты под завязку. Хоть бы тошой накрыли. Я с Федей Пузаковым как раз охранял эти склады и, чтобы не пропадать добру, мы насыпали себе по десять мешков семечек и решили сдать их на маслозавод в райцентр Козлово.
   На следующий день мы договорились выехать рано утром до восхода солнца, чтобы не попасться гаишникам.
   – Ты придумал, что сказать ментам, если остановят и спросят, откуда семечки? – спросил я Пузана, которому дали кличку то ли за фамилию, то ли за огромный выпуклый живот, а скорее всего и за то, и за – другое.
   – Скажем, что в колхозе получили пай.
   – Езжай первым и посмотри – нет ли ментов на перекрёстке: у тебя окна на «Волге» тонированные, а то у меня в "жигулях" мешки видны.
   – Ладно.
   На перекрёстке никого не оказалось, и Пузаков на радостях газанул на всю катушку, а я тянулся сзади, так как не привык быстро ездить в темноте. Заранее мы договорились, что остановимся после поворота на маслозавод. Проехав 20 километров, я повернул на райцентр, но Пузана нигде не было видно. Я заволновался и быстро позвонил ему на сотовый:
   – Федя, ты где есть-то? Повернул на Козлово?
   – Я не видел никакого поворота!
   – Ты теперь попёр на Воронеж, тебя хрен догонишь! Ты что – турбонаддув включил?
   – Я хотел побыстрее приехать, пока не рассвело.
   – Где ты сейчас?
   – Не знаю. Тут на знаке написано Митрофановка.
   – Может, Александровка?
   – Нет, Митрофановка!
   – Где же это? – начал я ломать голову. – Может, ты уже под Воронежем?
   – Я не знаю, тут темно.
   – Давай разворачивайся назад. Не доезжая башни, повернёшь направо. Понял?
   – Ага.
   Дождавшись, наконец, Пузана, мы медленно поехали на маслозавод. Уже светать начало, как вдруг около деревни Гороховки Пузакова остановили менты, непонятно откуда взявшиеся. Я медленно проехал мимо них, делая вид, что с водителем белой «Волги» незнаком, а то и меня оштрафуют и семечки конфискуют. За поворотом в кустах я остановился и стал ждать Фёдора. Наконец он подъехал.
   – Тебя оштрафовали? – заволновался я.
   – Нет! Гаишники спросили, куда семечки везёшь? Я сказал, что на маслозавод. Председатель колхоза попросил отвезти: деньги нужны на покупку турбонаддува для трактора К-700, а то поля стоят непаханые.
   – Молодец! Хорошую легенду ты придумал! – похвалил я Федю.
   – Я им сказал, что зампредседателя работаю.
   – А ты похож на него: такой же тучный и на «Волге» ездишь.
   – Ага. Я "Волгу" купил, потому что она попросторней, а то в других машинах мне тесновато.
   Семечки мы сдали хорошо, если не считать скидку на влажность, так как они промокли под дождём.
   – Мне информатор звонил, – сообщил мне Пузан, когда мы сели пообедать варёными яйцами с помидорами и хлебом, взятыми из дома в дорогу, – спрашивал, где я есть.
   Я чуть яйцом не подавился. Пришлось прокашляться. Федя заботливо постучал мне по спине.
   – Зачем ты ответил? – заволновался я. – Он же высчитает нас – где мы! Здесь же слышен гул ЗАВа и скребыхание лопат об бетонный пол.
   – Я сказал, что нахожусь у родственников в Марьевке, помогаю ячмень молоть.
   – Гляди, а то догадается! Потом проблем не оберёшься.
   Получив деньги и по две трёхлитровых бутыли подсолнечного масла, мы радостные поехали домой.
   – Ты смотри – сильно не гони, а то опять на Воронеж попрёшь! – предостерёг я Федю.
   – Хорошо! Постараюсь, а то нога так и хочет вдавить педаль в пол.
   – Это от радости! Ты, наверное, возомнил себя заместителем председателя?
   – Ага! – улыбнулся Пузан.
5 Старая соседка Часть 1
Марина Шатерова
На конкурсы Фонда ВСМ.

Рассказ является домашним заданием пятидневного писательского марафона #КунгФуПисателя http://proza.ru/2023/06/25/1363

Властелина мечтала быть непохожей на других. Обладая редким именем, хотела ещё каким-нибудь редким даром обзавестись на удивление окружающим. Высокая, стройная, смуглая, с большими зелёными глазами в обрамлении длинных чёрных волос, девушка по праву считалась первой красавицей в старших классах школы. Но… жаждала её душа чего-то совершенно особенного для себя.

Пожилая соседка с первого этажа словно маяк уловила её желание и, заманив в гости на чай, завела разговор, содержание которого позже попросила держать втайне.

- Ты ведь знаешь, что обо мне говорят, какими силами я обладаю? Недолго мне осталось на этом свете. Если готова обучаться ремеслу, но и Силу свою тебе передам.

«Это то, что нужно» - подумалось Властелине, её душа откликнулась и потянулась к неизведанному миру, который готова была подарить ей соседка.

Сумерки. Удивительное недолгое время, когда ночь накатывает на день, а тот отступает, передавая бразды правления бархатной тьме, густой, тёмной, такой приятной и совершенно не страшной для тех, кто умеет работать с ней.

Берег реки. Место где стихии Земли, Воды и Воздуха смыкаются, отдают свою энергию практику. Здесь девушка отрабатывала одно из заданий, данных ей бабой Зиной. Властелина заклинала птиц.

Глаза закрыты, лицо запрокинуто вверх, руки, словно крылья ласточки, отведены назад, вдох и выдох, кожа ощущает дуновение прохладного вечернего воздуха. Слух! Необходимо сосредоточится на нём. Крики парящих, вращающихся над рекой птиц, сознанием попытаться зацепиться за пернатых животных, обратить на себя их внимание, поговорить с ними, заставить подчиниться своей воле. Таково умение практика – взаимодействие с живой природой.

Чуть позже юная ученица восторженно делилась своими ощущениями с соседкой-ведуньей.

- Не знаю, получилось ли на сто процентов наладить с ними связь, но ощутить себя на время птицей удалось. Вы как думаете, я смогу? Стану такой же удивительной как Вы?
- На всё твоя воля, желание и усидчивость, - был ей ответ.
В уголках губ пожилой женщины залегла улыбка, а в глазах мелькнули инфернальные огоньки.

***

Шли месяцы. Властелина успешно совмещала учёбу в последних классах школы с занятиями у бабы Зины. Училась она хорошо, уроков не пропускала, шла на золотую медаль, разве что в классе часто сидела сонная – овладение ремеслом отнимало много сил. Но учителя не жаловались, а мама Властелины Мария вполне удовлетворялась отличными оценками и хорошим поведением дочери, не ведая совершенно, как и с кем та проводит свободное время.

Жизнь Марии можно назвать самой обычной: главный бухгалтер на работе, верная жена у мужа, что всё время работает вахтовым методом где-то на севере, домашний быт, который любила вести сама, не обременяя им школьницу-дочь. Но главной отдушиной женщины стала религия. Нравилось ей входить в церковь, вдыхать этот умиротворяющий запах восковых свечей и ладана, слушать убаюкивающее пение певчих на хорах, проникаться атмосферой службы, когда под ритмичные молитвы батюшки с икон в душу такая светлая благодать вливается.

В один из дней, возвращаясь с церковной службы, Мария на первом этаже у лифта столкнулась с дочерью, выходившей из квартиры соседки, той самой, о которой ходили слухи, что она ведьма. Уловив слова прощания между бабой Зиной и гостьей, поняла, что дочь бывала у неё не единожды.

- Ты что там делала? – громко и резко произнесла она.

Девушка аж вздрогнула от неожиданности. Совершенно не разделяя религиозных взглядов матери, Властелина скорее была агностиком. Не любила она попов, считая их жадными до денег, а внешний вид матери в этой её длинной юбке и платочке на голове – деревенским и не модным.

«Понятно, почему папа старается подолгу не жить дома. Наверняка находит где-то там женщин помоднее да посовременнее», - думалось иногда ей.

- Мам… Да что ты. Просто в гости зашла.
Поднявшись на восьмой этаж в свою квартиру, мать не отступала.
- Рассказывай, что ты у неё делала? Что между вами может быть общего?
- Да брось, мам, что ты прямо коршуном на меня набросилась, - отмахнулась Властелина. – Она одинокая пожилая женщина, ей просто не с кем поговорить. Мы часто пьём чай, бабушка делится воспоминаниями о своей молодости, фотки показывает.

- Не ходи больше, я тебе запрещаю знаться с ней. Ведьма она! Как бы чего плохого не случилось. Отец приедет – всё ему расскажу.
- Ой, мам, да что ты сочиняешь, ведьм и колдунов не существует – фольклор это всё. Да хоть Папе Римскому пожалуйся, я ведь не с мужиками, а с пожилой женщиной общаюсь. Папа тебя засмеёт.

Оставив последнее слово за собой, Властелина заперлась в своей комнате. Сделала уроки, почитала немного про травы и камни из книг, которые ей дала соседка. Легла спать. Долго ворочалась в темноте, сон всё не шёл, разгоняемый тревогой.

«Столькому всему меня научила баба Зина за эти месяцы. Не знаю когда, как она сама скажет, увидит, я буду готова, и мы с ней пойдём в лес. Там через ритуал я получу её Силу. Только бы теперь никто этому не помешал» - такие мысли беспокойным ужом вертелись в голове у Властелины.

***

Дочь приструнить не получилось. Умная, красивая и уверенная в себе девушка, даже пока ещё зависимая от родителей в силу возраста, не боялась трудностей и отстаивала свои интересы, дерзила и ловко уходила от разговора.
«Значит стоит поговорить с соседкой» - Мария вышла из квартиры и нажала кнопку вызова лифта.

Но с каждым этажом, что лифт неспешно опускал её вниз, решимость женщины также снижалась. И вот она стоит у двери, оббитой изумрудного цвета дерматином, перетяжки из металлической проволоки образовывали ромбы с красными стекляшками, имитирующими рубины, на пересечении. Эдакий привет из девяностых, когда такое оформление дверей было в моде, а использование «рубинов», наверное, и вовсе считалось шиком.

«А вдруг и правда ведьма» - холодный кулак тревоги сжал сердце Марии. – «Господи, помоги».
Перекрестившись, нажала на кнопку звонка и сосредоточенно прислушалась к звукам в квартире. Дверь открылась внезапно. То ли женщина стояла в прихожей, занятая своими делами, то ли походка пожилой женщины совершенно не отражала её возраста – приближающихся шагов не слыхать.

- Здравствуйте, Мария. – баба Зина улыбнусь приветливой улыбкой.
- Добрый вечер, - та растерялась, не представляя с чего начать разговор.
- Угостить Вас чаем с печеньем? Вчера испекла по старинному семейному рецепту.
- Нет, благодарю, я ненадолго, - Мария собралась с мыслями. – Зинаида, я хотела попросить Вас не общаться с моей дочерью.
- Это почему же, дорогая? Что плохого в нашем общении?
- Мы православные, а о Вас всё время разговоры разные ходят. Властелина молодая, глупая, программ разных по телику насмотрелась, вот её и тянет ко всему такому, ну Вы понимаете.

Взгляд пожилой любезной бабушки из милого и добродушного резко стал пронзительным и цепким, она смотрела прямо в переносицу Марии, словно зрачки её глаз готовы были выпустить невидимые стрелы проклятий.

- Вот значит, как Вы всё видите, как воспринимаете. А ведь это всё немного не так на самом деле. Православная – это Вы, пребываете в плену придуманных и навязанных попами убеждений. Так ли всё, что Вам говорят, на самом деле или нет, не знаете и проверить не можете, так как книга Ваша, та сама главная, много-много раз писалась и переписывалась, пока смысл не потеряла…

Голос старой ведьмы звучал монотонно и убаюкивающе, зрение и внимание Марии постепенно потеряли фокус и концентрацию, слова доходили до её ушей, словно сквозь слой ваты, она их слышала, но совершенно не понимала смысла, значения. Так и стояла на лестничной площадке безвольным тупоголовым истуканом – молчала и не могла ничего ответить.

Ведьма много ещё чего говорила, словно под гипнозом что-то внушала.

- Власта девушка уже достаточно взрослая, самостоятельная и отличница к тому же, дайте ей в свободное от учёбы время пообщаться с пожилым и опытным человеком, я бабушка добрая, уж поверьте – не обижу её, - последние слова бабы Зины вывели Марию из транса, словно закрепив всё сказанное, поставив жирную точку в их разговоре.

Поняв, что она совершенно ничего не может противопоставить в данной ситуации, растерянно нажала кнопку лифта, села в него и поднялась домой.

***

На работе Мария поделилась свей ситуацией с коллегой, и та посоветовала во время обеденного перерыва проследить за дочерью, не дать ей зайти в гости к соседке. Идея оказалась отличной, благо работала Мария недалеко от дочкиной школы и дома.
Уроки в школе заканчивались в два часа дня, к этому времени женщина подошла к воротам школы и спряталась в тени деревьев через дорогу. Властелина вышла в окружении одноклассниц, взмахнула рукой на прощанье, изящно сбежала со ступенек крыльца и направилась в сторону дома.

«Какая она у меня красивая, доченька моя» - невольно залюбовалась ею Мария, - «Только бы зло её не поглотило, и ведь права Зина, не впитала она благодати Божьей, всё больше рационализм и наука её прельщают, да басни эти мистические из телика».

Всю дорогу до дома Мария держалась на расстоянии, а когда девушка вошла в подъезд; в это время как раз кто-то выходил и ей не пришлось терять время на возню с ключами; Мария резко прибавила шагу, на ходу доставая из сумочки «таблетку» от домофона. Стремительно ворвалась в подъезд, поднялась по ступенькам, рискуя споткнуться, глаза не успели адаптироваться к тёмному помещению, а рука Властелины уже тянулась к звонку ведьмы.

Резко схватив дочь за руки, отбросила её от двери.
- Попалась!!!
- Мама, что ты делаешь? Ты откуда здесь?
- Я запретила тебе ходить к ней, ты обязана меня слушать.
- Нет!!!

Звонкий шлепок пощёчины отрезвил девушку, никогда ранее тихая и богобоязненная мать не поднимала на неё руку. Лифт стоял на первом этаже, открыв двери, Мария затолкала дочь вовнутрь, а наверху впустила в квартиру и закрыла на один из замков, от которого у Властелины не было ключа. Затем вернулась на работу.

***

Благодаря ли своим способностям или же услышав возню под дверями, баба Зина поняла, что сегодня её ученица к ней не придёт. Позвонив девушке на мобильный, узнала подробности – та заперта в квартире, а мать будет только вечером.

- Не расстраивайся, вечером что-нибудь придумаем, - загадочно сказала ей ведьма и попрощалась.

Под вечер Зина увидела в окно подходящую к дому Марию. Подождав с полчаса, поднялась на восьмой этаж и позвонила в двери. Властелина встрепенулась и бросилась было открывать, догадавшись о личности визитёра, но мать преградила ей дорогу, приложив палец к губам, призывая молчать. Мария сама подошла к двери и посмотрела в глазок, как и ожидалось, там была соседка Зина.

Не желая общаться, решила просто сделать вид, что никого нет дома – не отозвалась на повторные звонки в двери. Но ведьма не ушла, хотя звонить перестала. Снова тем самым гипнотическим взглядом уставилась она на двери, что-то зашептала, держа ладони горизонтально, одну поверх другой, ритмично хлопала ими, словно бы в такт чьим-то шагам. Это действовало словно призыв, вызов.

И Мария услышала его, открыла дверь, и старуха вошла.

- Добрый вечер, соседушка, что-то не гостеприимны Вы сегодня.
- Здравствуйте, Зина, вечер после работы требует отдыха и уединения.
- Я не к Вам, к Властелине пришла, не против если она побудет у меня часок другой, уроки ведь уже выучила?
- Выучила!!! – радостно отозвалась та.

Догадываясь, что вечером она всё-таки встретится с соседкой, девушка, наспех перекусив, быстро расправилась с заданиями на завтра.

- Тебя не спрашивают! – резко оборвала её Мария. – Простите, но нет, если помните, я запретила Вам общаться.
- Мы поговорили тогда, но Вы так и не сказали, чем я для Вас опасна. Не стоит верить всему, что говорят, - змеиная хищность играла на устах незваной гостьи. – Пойдём, Властелина, посидим у меня немножко.

- Мы православные со слугами дьявола не якшаемся!!! – яростно вскрикнула Мария, чувствуя, что ситуация вновь выходит из-под её контроля.
- Так покажи мне силу Его. Не можешь? Тогда я покажу тебе свою Силушку. – ведьма сунула руку в карман, зачерпнула из него, распрямила ладонь и дунула в сторону Марии каким-то тёмным порошком, словно пеплом.

Та охнула и отшатнулась. Комната вдруг наполнилась тенями взрослых и детей, под ногами завертелась и залаяла большая чёрная собака, а вдоль стен по кругу забегал деревянный стул, изящно перебирая при этом ножками.

Пока Мария пребывала в плену навязанных ей видений, баба Зина подхватила Властелину под руку и вывела из квартиры. Спускаясь на лифте вниз, девушка никак не могла осмыслить увиденное.

- Что Вы с ней сделали? Это не опасно?
- Не бойся, дорогая, это ненадолго, она просто немного пофантазирует пока мы будем заниматься.

Страх и тревога за мать ещё какое-то время занимали сознание Властелины, но ритуалы, которые сегодня показала старая ведьма, быстро увлекли её внимание и совершенно очаровали.

***

Почти два года Властелина занималась с бабой Зиной. Если бы не постоянные стычки с матерью, портившие ей настроение, она могла бы считать себя счастливым человеком. Пред сном, закрывая глаза, девушка вспоминала о прошлом, когда она только начинала постигать азы ремесла. Тогда соседка рассказывала ей о травах и отварах, которые можно из них делать.

- Важно не только какие травы ты смешиваешь, но и в каком порядке, - говорила ведьма.

Камни, деревья, металлы, руны, животные и их части, стихии Природы. Даже заговоры надо составлять самостоятельно по определённой схеме, те, что массово продаются в магазинах, изданные в сборниках или найденные в интернете не имеют Силы слова, так как пошли в массы и потеряли свою сакральность.

- Важен не только сам заговор, но и вера практика в совершаемый им ритуал, особое состояние сознания, в котором он находится. Если все эти составляющие соблюдены, то ритуал заработает, - делилась тайнами ремесла старуха.

За это время Властелина многое узнала и освоила. Чувствовала, что приближается то время, когда соседка передаст ей свой дар: сладостное предвкушение, словно от получаемого подарка за многие труды, боролось в ней с ощущением холода пробегаемых под кожей мурашек.

- Вдруг я не справлюсь с подаренной мне Силой? Что если она погубит меня? Вроде и интересно всё то, чему обучила меня бабушка, но то ли это, чем я хочу заниматься в будущем? Стоит ли брать, если потом это может оказаться в тягость? – словно на весах Судьбы взвешивала молодая девушка своё будущее.

На одной из встреч поделилась своими сомнениями.

- Оно и верно, что сомневаешься, серьёзный шаг тебе предстоит. Начинать что-то новое для себя всегда трудно, а когда войдёшь в колею, приспособишься, пойдёшь по накатанной, тогда почувствуешь уверенность в себе, - рассказывала баба Зина. – И поверь мне, ты будешь получать удовольствие от обладания Силой. Это сделает тебя той, какой ты мечтаешь себя видеть – не такой, как другие.

Умела соседка аргументировать: сначала согласиться с сомнениями оппонента, потом успокоить, поделиться ощущениями опытного человека, а в конце, в качестве финального и самого главного довода – напомнить о мечте девушки, которая вот-вот должна была осуществиться.

Смерть уже где-то рядом ходит, смотрит на ведьму глазами, полными бесконечности, времени на передачу Сил остаётся не так много, поэтому ученица никак не может сорваться с крючка в последний момент.
6 Старая соседка Часть 2
Марина Шатерова
Начало. Часть 1. http://proza.ru/2024/01/28/1875

На конкурсы Фонда ВСМ.

Мария после того памятного случая с пеплом и галлюцинациями больше не рисковала вступать в открытый конфликт ни с дочерью, ни с злополучной соседкой. Как же её напугало всё увиденное, только лишь взыванием к Господу, молитвами и крестом животворящим рассеяла она морок, наведённый на неё ведьмой. В церкви во время личной беседы с батюшкой просила совета.

- Она умница у меня, отличница, ни пьёт, ни курит, грех жаловаться мне на дочь, но эта соседка старая совсем ей голову задурила, говорит, что чай пьёт, общается, но очевидно же, что на самом деле колдовству её учит.
- Вы уверены? Можно ли верить сплетням, которые могут оказаться оговором?
- Точно. Люди у неё дома чертей видели, да и я сама после её визита ко мне столько кошмарного увидела, что не описать словами.
- Молитвы есть материнские за дитя, находящееся в опасности, так же защитные от зла и нечисти. Когда дочь Ваша будет у соседки, зажигайте дома свечи и молитесь. Если есть там зло, то отступит, очистит её душу.
- Спасибо!
- С Божьей помощью.

***

Чем дольше Властелина занималась, радуя наставницу своими успехами, тем сложнее и интереснее становились занятия с бабой Зиной. Одним из летних вечеров, когда солнце направило свой бег к кромке горизонта, но ещё не успело стемнеть, повела баба Зина Властелину в лес. Примыкал к окраине города небольшой лесок с озером, не особо дремучий, но и людей праздношатающихся в нём не наблюдалось. Как нельзя лучше подходил он для чего-то тайного, особенного, требующего уединения от посторонних глаз.

- Сегодня тебе понадобится моя поддержка, самостоятельной работой не обойтись, хочу посмотреть на тебя своим особым зрением, насколько взаимодействуешь ты с окружающими тебя силами, - баба Зина вела Властелину в нужном, только ей известном направлении.

Сердце девушки словно остановилось и сжалось внутри.
«Неужели это произойдёт сейчас?», - мелькнула в голове тревожная мысль.
Ощущения страха и неготовности принять Дар вновь вернулись, опутали её липкой паутиной нерешительности.

- Нет, посвяты будут не в этот раз, - словно прочитав мысли девушки, уловив исходящие из пор её кожи флюиды, произнесла ведьма. – Я научу тебя чувствовать лес и работать в нём, не бойся.

Таких удивительных моментов в общении с проводником Силы было много за два года общения, но Властелина всегда искренне поражалась этому.
«Как она это делает?!!!» - эта мысль взрывалась в её сознании. – «Мысли читает, картинки в голове видит или мои эмоции ей как-то передаются? Как?»

***

Мария тем временем дома зажгла свечу перед иконами, положила на колени фотографию дочери и начала неистово молиться. Перекрестилась, смахнула слёзы, катящиеся по щекам, не прерываясь переходила от одной молитвы к другой.

«Доченька моя, вернись домой, пусть злые силы тебя отпустят» - молила она.
Властелина в какой-то момент резко остановилась, обернулась на соседку и закрыла ладонями уши.

- Я ничего не слышу! – испуганно завопила она. – Тётя Зина, что это?

Старуха приобняла девушку, прижала палец к губам, призывая не паниковать. Достала из сумки свечу и спички, зажгла и начала всматриваться в глаза девушки сквозь пламя. Потом потушила, достала из сумки нож, нашла опавшую ветку дерева, отпилила кусок, шилом проткнула, вдела нить, что-то наговорила на него и одела на шею девушки, ножом начала делать резкие движения над головой и по бокам, словно отсекая что-то невидимое до тех пор, пока к Властелине не вернулся слух.

- Это защита сработала. Видать мать твоя молиться за тебя начала, - объяснила она произошедшее испуганной девушке. – Но я рядом, поэтому всё снимаемо, не переживай.

***

Наставница и ученица углубились в лес. На перекрёстке лесных тропинок ведьма показала ритуалы силам лесным, читала заговоры, выливала по часовой стрелке на землю по кругу вино, оставляла мясо и хлеб.

- Теперь пойдём. Не оборачивайся, что бы не услышала за спиной. Выкинь все мысли из головы, постарайся быть расслабленной и сосредоточенной одновременно, - наставляла старуха.

И они пошли. Всем своим сознанием, слухом и буквально кожей Властелина ловила происходящее вокруг, лес отвечал на проведённую ими работу. За спиной слышались чьи-то шаги, шорохи, вздохи, словно масса народа шла за ними, но не людей, нет, нечисти лесной, духов природы, мёртвых, умерших здесь за последние сотни лет и не нашедших покоя.

- Слышишь, как лес отозвался? Значит всё получилось, - Зина ободряюще погладила девушку по плечу, та улыбнулась в ответ, внутреннее напряжение начало проходить.

Как же бесподобно в лесу в сумеречное время! Свежо, но не холодно, хочется поёжится, но не одеться теплее, крепкие запахи земли и трав наполняют грудь, такого воздуха никогда не вдохнёшь в городе. А звуки? Ночные звуки леса с стрёкотом цикад и криками ночных птиц пугают, но одновременно создают ту таинственность, за которой, кажется, люди и стремятся в ночной лес.

***

Когда Властелина пришла домой и заглянула в комнату матери, то обнаружила догоревшую свечку перед иконами, сама же Мария крепко спала, лёжа на кровати, а её рука всё ещё сжимала фотографию дочери.
«Значит и правда молилась, тётя Зина была права», - подумала девушка и ушла в свою комнату.

***

Утром Властелина встретила мать на кухне. Та уже позавтракала и пила чай. Молча взглянула на дочь, сложно с ней общаться, не тот она человек, что два года назад – взрослее, серьёзней, уверенней в себе стала. Нечто совершенно иное в ней появилось, что создало бесконечную пропасть между ними.

- Доброе утро, мама. – поздоровалась девушка. – Надо поговорить о вчерашнем.
Женщина сжалась, сморщилась, словно печёное яблоко, вынутое из печки. Сложно предугадать насколько неприятным окажется предстоящий разговор, но то, что будет таковым – это точно.
- Давай поговорим. – кратко отозвалась она.

- Ты ведь молилась за меня в то время, когда я гуляла с тётей Зиной, верно?
- Да, доченька, я часто молюсь дома, ты ведь знаешь.
- Но ты молилась не просто, а обо мне. Так ведь?
- Да.

- Никогда больше так не делай! Ты знаешь, что у меня вчера слух пропал? Хорошо тётя Зина рядом была, помогла, не будь её так бы и оглохла.

Мария охнула и прижала ладони к лицу. Кто бы мог подумать, что материнская молитва может нанести вред.

- Мамочка, ты ведь хочешь, чтобы мы общались в будущем? - голос Властелины с резкого смягчился до почти ласкового, уговаривающего. – Давай ты не будешь нам мешать. Я хочу общаться с тётей Зиной, получать те знания, которыми она со мной делиться. По-другому не будет. А твоё вмешательство вредит в первую очередь мне. И тебе тоже навредить может, ты ведь помнишь, что случилось в тот раз?

Мария не сразу ответила, призадумалась, явно вспоминая те видения, которые посетили её после визита соседки, затем горестно прикрыла глаза и кивнула.
- Хорошо, дочка.

Несладко осознавать, что не являешься авторитетом для родной дочери, вплоть до разрыва отношений в будущем гнёт она свою линию, чужой человек вдруг стал важнее родной матери. А соседка? Какие страшные и непонятные вещи может она проделать с неугодным ей человеком, и то были лишь цветочки.

«Продолжи я на неё давить, требовать, так и в могилу свести может» - невесело думала Мария.
Мужу, отцу Властелины, жаловалась она на соседку, но тот не придал этому значения.
- Пожилой женщине не с кем поговорить, что ты пристала, пусть общаются.

***

Властелина продолжала навещать соседку с первого этажа. Ведьма обучила девушку всему, чем владела сама, занятия проходили лишь для закрепления полученных навыков. С нетерпением ждала юная ученица передачи Силы, но старалась не показывать своего нетерпения, чтобы не показаться бестактной.

- Я позвоню тебе и приглашу к себе, когда наступит время, - сказала как-то баба Зина, чувствуя, что этот вопрос словно повисает в воздухе во время визитов девушки.

Тем временем Властелина окончила школу с золотой медалью и поступила в универ на психологию. С сентября начала посещать занятия на дневном отделении. Смена обстановки, новый студенческий коллектив, преподаватели – всё это будоражило её сознание. Навещая соседку, оживлённо делилась с ней переменами в своей жизни.

При выборе профессии колебалась она между психологией и ядерной физикой, перспектива работать на атомной станции увлекала её. Но баба Зина склонила её именно к психологии.

- Получишь Дар, начнёшь приём посетителей, психология очень облегчит тебе общение с людьми, - пояснила она свой выбор.
Властелина прислушалась к её совету.

***

В одну из осенних ночей в конце октября баба Зина набрала номер мобильного девушки.
- Время пришло. Приходи.

Мгновенно поняв, о чём идёт речь, без лишних расспросов, Властелина быстренько оделась и спустилась на лифте на первый этаж. Не стала звонить в звонок, просто потянула за ручку двери, и та поддалась. Зашла в квартиру, разулась и прошла в спальню к соседке.

Ведьма лежала на кровати и тяжело дышала. Окна в комнате, несмотря на осенний холод, были открыты. Девушка села на край кровати и с тревогой посмотрела в её бледное морщинистое лицо.

- Я думала мы в лес ритуалить пойдём, - растерянно произнесла она.

О процессе передачи Силы Властелина всегда стеснялась расспрашивать, не хотела показывать своего нетерпения, словно была готова отнять, выбить её у старой женщины. Но по книгам и историям из интернета знала, что способности можно передать в бане, на перекрёстке, у костра или же совершая некий ритуал с кровью.

- Нет, это вовсе не обязательно, стоит лишь подождать нужного момента, - объяснила баба Зина. – У меня для тебя ещё кое-что есть. Видишь документы на столе? Это дарственная на квартиру. Детей у меня нет, оставлять её другим родственникам не хочу. Теперь она твоя, как и мои клиенты, которые по старой памяти будут приходить по этому адресу.

Девушка растерянно охнула, не ожидая таких подарков от неродного, пусть даже и очень дорогого ей человека, всё-таки за два года почти ежедневного общения женщины успели сблизиться.

- А как же Вы? Мы вместе жить что ли будем? – она всё ещё не понимала происходящего.
- Скоро всё поймёшь, - ушла от прямого ответа старуха. – Теперь скажи мне, готова ли ты принять мой Дар?
- Да, готова. – душа девушки похолодела и словно в длинную тонкую линию вдоль позвоночника сжалась.

«Этот момент настал, что же будет» - пронеслось у неё в голове.

Ведьма резко и крепко схватила Властелину на руку, сжала ладонь, закатила глаза, глубоко задышала. Та перепугалась, попыталась высвободить руку. Но нет! Крепко держала её костлявая рука старухи. А потом перед глазами девушки всё поплыло.
Сознание покинуло её, резко устремилось вверх.

Череда образов замелькала перед глазами: чьи-то вытянутые лица, ночной лес, тропинка среди деревьев, чёрный ворон, раскрывая клюв, летит прямо в лицо, пламя костра, поле пшеницы, где ветер трепал её волосы, вода, на глубину которой она резко погрузилась с головой.

- Ха-а-а-а-ах! – Властелина глубоко вздохнула, набирая воздух в лёгкие, как будто только сейчас смогла побороть воду и всплыть из глубины.

Глубоко дыша, приходила в себя, оглядывалась по сторонам, только спустя время заметила, что крепкий хват руки соседки ослаб, а сама она не дышит.

- Тётя Зина, тётя Зина. – девушка трясла её за плечо. – Как Вы? Очнитесь!
Только приложив на время пальцы к её шее поняла, что соседка умерла. Растерялась, заплакала, побежала домой и разбудила мать.

- Мама, мам, тётя Зина умерла!
- Откуда ты знаешь? И почему не спишь так поздно? – сквозь сон пробормотала Мария.
- Я была у неё, она позвала меня.

Осознание произошедшего начало доходить до женщины, она села.
- Ты была у неё в доме на момент её смерти?
- Ну да. Наверное, надо «скорую» вызвать?
- Подожди! Давай утром вызовем, подозрительно это всё, так нас могут обвинить в её смерти. Утром скажем, что случайно узнали.

***

Прошли похороны, поминальные хлопоты. Родня бабы Зины не слишком обрадовалась, что квартира досталась чужому человеку, но подспудно догадывались кому перешёл её ведьминский дар, поэтому оспаривать завещание не стали.

Властелина перебралась в квартиру на первом этаже. Ничего в ней не меняла, даже спала в той же самой кровати, где умерла соседка. Продолжала учиться в универе днём, а вечером принимала посетителей. Душа бывшей хозяйки всё ещё обитала в стенах этого дома, юная ведьма чувствовала её, но не боялась. Наоборот, получала подсказки во время проведения ритуалов, на экзаменах всегда вытаскивала нужный билет.

Девушка грустила по умершей, ведь успела прикипеть душой и полюбить эту необычную женщину, но благодаря полученной Силе, поняла, что Смерти нет, а наши любимые всегда могут прийти к нам на помощь в трудный момент.

За окном сгустилась тьма. Ночь теперь стала самым комфортным временем для Властелины. На кухне за столом любит она расслабленно поразмышлять за чашкой чая обо всём, что с ней происходит. Смыкая ладони, чувствует тепло и напряжение – это Сила так проявляется.

«Теперь я не такая, как все» - думалось ей.
7 Измена
Вера Шкодина
ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Наступающая ночь, не спеша, слизывала краски в горнице: пожухли бойкие зайчики на кованом сундуке бабки Натальи, серым подернулось светлое пятно на полу.
       Старуха задремывала, роняла голову, падало веретено из рук, она вздрагивала, заучено поднимала его, и оно опять нежно стрекотало.
       У четырехлетней Саньки, заворожено следившей из-под стола за его скорыми витками, уже рябило в глазах.
       Рядом с девочкой были разбросаны разноцветные тряпочки, самодельная кукла Дуся лежала в картонной коробке, укрытая куском кружева.
       Санька выползла из-под стола, вздохнула, чего-то вспомнила и зашлепала босыми ногами в сенцы. Возвратившись, вся вывозившаяся в муке, подсела на маленькую скамейку к печке спиной, подогнув красные ступни,  и еще раз вздохнула в точности, как бабка.
        Из соседней комнаты вывалился пузатый карапуз, братец Саньки, двухлетний Леник.
       - Ба, - заканючил он, неискренне всхлипывая, - ба-а-а, Вовка молоток не дает, ну ба-ба.
       - Фу, бабай тя забери, - очнулась Тимофеевна. - Чего этот Вовка?
     - Молоток не дает, - заныл малец
- Я те дам молоток, - ворохнулась старуха, - я от тебе покажу молоток.
       - Где мамка? - снова затянул тот.
       - Бе-е-е, - высунув язык, передразнила его сестра.
Стукнула входная дверь, кто-то завозился в сенях, послышалось:
       - Ах, боже мой! – и в резко распахнувшейся двери появилась мать ребятни – Антонида.
     - Мама! – с капризной претензией округлила она глаза, - Кто рассыпал муку в сенцах?!
     - Пошто я знаю, - заворчала бабка, - твои, поди, анчутки! Кто их уследит, шастают.
    Санька попятилась и юркнула под стол.
-   Сама и паси их, чертов болотных.
- Мамочка, привет, - весело высунулся из дверей горницы старшой, шестиклассник Вовка и тут же озабоченно скрылся.    - А ну-у, - угрожающе нагнулась Антонида к столу, - вылазь!
Санька осторожно выползла из укрытия и юркнула за бабкину юбку.
    - Санька, - повысила голос Антонида, - выдь счас же!
Санька засопела и виновато высунула нос из-за старухи.
    - Я те, пакостница, счас дам ремня, - распалилась мать, схватив в руку подвернувшуюся утирку.
    - Окстись, окстись, - замахала на нее руками бабка,- осатанела совсем. У-у! Норовистая.
И загородив девочку, добавила, сурово выпрямившись.
    - И не тронь. Не бузи, сумасшедшая! Совсем тут с вами, - махнула рукой, села на приступок у печки.
    - Вот всю жисть так, всю жисть! – выкрикнула Антонида, - Потатчица! Они у тебя тут без пригляду, чо хотят, то и творят. – Уже беспомощно и слезливо закончила она, поникнув плечами и отвернув заблестевшие глаза.
     - Вот-вот, - строго подхватила мать, - поплачь лучше, и то ...
     Ишь, дите я ей выдам, чо захотела, - продолжала она, - Ты вон, на ем, кабеле своем, отыгрывай. А дите не тронь, оно тебя и за мать не признает, ровно волчица кидаисся.
     Антонида тяжело шлепнулась на стул и ожесточенно вытерла нос грязной утиркой.
     - Пошли скотину управлять, - вздохнула бабка, потянув с печки заношенные чесанки, - а дите не виноватое, что в его уродилось,  - он, зато этот, бусурман, - ткнула она пальцем в хныкающего Леньку, - весь, как есть, бесовая кровушка твоя!
      Антонида и сама чувствовала, что несправедлива к Саньке, но как взглянет на нее, так  вот тебе и муженек растреклятый, а глазищи, в точь - волчонок, так за бабку, от нее, от родной-то матери, и прячется. Вон Ленька, иль хоть Вовка, – «мам», да «мам», а эта, как и не твоя вовсе.
             Антонида вздохнула и пошла  дергать сено: “И все он, все он! – закипало внутри жгучее и душное, - И хоть бы чем вышел, пупырь малорослый, а погляди, всех баб уж, какие есть, разведал, кот «мартовский».”
       Антонида зло стерла выступившие слезы. А бабы в селе сочувствуют, а как за угол, так «ха», да «ха». Чужое горе, оно кому больно?
    - Тонь, а Тонь, - ткнулась в ворота молодая соседка - Зинка Горбачева. –Тимофеевна дома?
     -  А где ж ей быть? - буркнула Антонида, не оборачиваясь.   
     - Да я, - замялась та, - с просьбой.
     - Иди в хату, счас пришлю, в сарае она копается, скоко говорю - сиди, сама управлюсь, - будто оправдывалась Антонида.
     - Да, - охотно подхватила Зинка – с ними, старыми, завсегда колготно, а все-таки и сварит, и за ребятенками приглянет. У тебя их чать трое, а ты еще и на работе. А твой-то, - заинтересованно огляделась она, - иль не пришел еще?
     - Не пришел! – чужим, надтреснутым голосом процедила Антонида и напряженно выпрямилась.
- От я ж и говорю, - подвинулась к ней Зинка и, понизив голос, торопливо зашептала, - Сказывают его опять у той, у Архипихи, видали, вчерась. Бабка моя поздненько ночью от свахи шла со свежины, кабана они своего кололи, так вот, глядь,что идут, тут он – через двор. А заборчик у их низенький, все видно. Свет кругом белеется, так он задами, по дорожке так и похрупал. А я так думаю, кабы честный человек, чего ему прятаться...
  - Да это не он был, - сухим, звенящим голосом оборвала ее Антонида, - он, он дома... Спал, в ту пору, вчера, да! Обозналась твоя Токариха, поняла?! – зло рванулась она на Зинку.   
     - Да я, - отступила та, - я... мне... Тимофеевне... платье скроить.
     - Да не шьет она теперь, не шьет: слепая! – задыхалась Антонида.
- Я потом, ладно, - бормотала Зинка и, отступив к воротам, юркнула в приоткрытую калитку.
8 Мелодия серебряного света
Вера Шкодина
Деревья, залитые лунным светом, стоят недвижимы.
             Серебряная дорожка протянулась от самых ног  до смутно белеющей в конце двора невысокой калитки.
            Я выхожу в сад.
Шуршит под ногами песок, облитый таинственным, мерцающим светом.
Глянцевито-белесым отсвечивают листья на деревьях, отчетливо вырисовывается каждый кустик, каждая веточка.
            Я держу в руках томик Пушкина.
И, глядя на выплывающую из-за облака луну, я живо представляю главную героиню пушкинского романа.
             «Сумеречная дева» - его идеал, поэтическая муза.
Величавая луна, вдохновительница поэтов, освещает ее таинственными лучами.
               Словно зачарованная, вслушиваюсь я в едва слышимое, неясное звучание, разлитое вокруг. И все пытаюсь, все пытаюсь  расслышать сквозь несовершенные формы бытия «светил небесных дивный хор».
«Смутное влечение чего-то жаждущей души», мучительные поиски ответов  на бесконечные вопросы существования.
И, может быть, поэтому с такой надеждой перелистываю я вновь и вновь знакомые страницы.
 Стремление к непостижимому идеалу,  внутренней гармонии.
Не оно ли движет и  творчеством поэта?
          
                А любовь? Непостижимая тайна...
Именно любовь, я думаю, тот порыв в желанный мир, то восторженное упоение, где «мысль одна  плывет в небесной чистоте».
                «Надеждой сладостной младенчески дыша» движется через серебряный парк главная героиня пушкинского романа.
«Озарена лучом Дианы» - так поэтично обозначает свою  любимую Татьяну поэт.
И, несомненно, между нею и ночным светилом существует некая тайная связь, некая мистическая гармония.
Это только поначалу лейтмотив луны в романе может показаться  второстепенным и бледным. Но стоит перечитать его заново, и лунный свет хлынет целыми потоками, заливая окрестные леса, сияя на снегах, мягко проникая в сумеречные окна.
При «отуманенной  луне» Татьяна пробуждается. В вечерний час, когда
луна  обходит дозором  «дальний свод небес», она слушает повесть няни о печальном венчании, будто смутно пророчащем и ее судьбу.
                И  чем ярче разгорается чувство, тем упоительнее мелодия лунного света:
                «Я влюблена, - шептала снова.-
                Оставь меня: я влюблена».
                И между тем луна сияла
                И томным светом озаряла
                Татьяны бледные красы...
                ..И все дремало в тишине
                При вдохновительной луне.
«Луны при свете серебристом движется она к дому Онегина. «Сквозь сумрак лунный» впервые видит его кабинет.
А картины гадания , сон Татьяны — все сплошь  пронизано мистикой лунного света.
Колдовской лес облит сиянием ночного светила.
                Пушкин так часто соединяет картины лунной ночи и Татьяну, что мнится луна ее небесной подругой, почти двойником. Недаром Татьяна будто меркнет при свете дня, как и ее спутница.
Краски Татьяниного облика — отражение лунных полутонов.
Это о ней сказано: «утренней  луны бледней». Юная Татьяна вся в снах, в призраках поэтического воображения.
               Пережив трагедию, героиня сознательно выбирает «реальный путь»
И сразу уходит в воспоминания спутница ее мечтаний.
                В десятках стихотворений рисует Пушкин все тот же образ непостижимого идеала.
Может быть, это и есть недостижимое светило, что ярче всех горит для него в воздушной синеве....
                Серебряная дорожка сада возвращает меня обратно к крыльцу моего дома.
Я вхожу в свою комнату.
                Лунный блик, словно пушистый котенок, уютно свернувшись, задремал на полу..
Я кладу томик Пушкина на полку, подхожу к окну, прижимаюсь лбом к холодному стеклу.
                Прямо в глаза мне светит загадочная и вечная, таинственная луна..
И в моей душе все звучит и звучит, воспетая  поэтом, упоительная мелодия серебряного света.
9 Гаденыш
Зоя Белова
Я, уже глубокий пенсионер, а в прошлом архитектор, работал охранником в симпатичном местечке под названием «Поляна невест». Посещение этого места являлось частью свадебного ритуала – сюда приезжали молодожены после регистрации брака часа на два, вешали свои замочки, фотографировались, выпивали шампанского, а потом уже ехали в свои рестораны. «Поляна невест», сказочное местечко среди леса, была хороша во все времена года: уютные домики зимой, белые шатры летом, необычная деревянная скульптура, вычурные скамейки в укромных местах – все это привлекало и было любимо горожанами. Надо сказать, я тоже увлекался резьбой по дереву, и на поляне была одна моя скульптура «Адам и Ева». В одну из суббот, в день моего дежурства, я обратил внимание на одинокого мужчину, который внимательно разглядывал именно мою работу.
- Нравится? – обратился к нему.
- Да! – уверенно ответил он. – Ева мне напомнила одну знакомую из моего прошлого.
- Не побоюсь быть нескромным, но я автор этой скульптуры, а образ Евы, хотя и библейский, но сознательно показан современной девушкой.
- Дайте я пожму Вашу руку! – обратился ко мне незнакомец. – Но скульптура же такая высокая, как Вы совершили такую красоту?
- Около шести метров, но все просто - использовал лесА. А теперь молодожены обязательно фотографируются на ее фоне.
Мы познакомились. Оказалось, что Вячеслав выдавал замуж дочь, он был вдовец, его компания расположилась в домике, а он вышел погулять. Стоял золотой сентябрь. Мы присели на скамейку, Вячеслав закурил. Признаюсь, что я часто слушал задушевные истории отдыхающих, но рассказ Вячеслава запал в мою душу, заставил раздумывать, что есть добро и зло, какие грехи мы несем по жизни и не можем сами себя простить.

- В моей жизни случилась история, связанная со свадьбой, не моей, но человека, который мне очень дорог, - начал свой рассказ мой новый знакомый.
 Я его внимательно слушал, а моя богатая фантазия рождала образы, которые появлялись перед моими глазами, как живые картинки.
- Впервые я увидел эту девушку, когда мне было лет десять. Жили мы в небольшом рабочем городке в одноэтажном доме на несколько семей, где все удобства были на улице. На другой стороне улицы была общепитовская столовая, и жильцы нашего дома наладили отношения с поварами, и частенько пользовались услугами по части кипятка.
Как-то раз мама именно меня попросила сбегать за кипятком. Я с алюминиевым чайником помчался в столовую. Когда увидел ее, то не мог произнести ни слова, не мог оторвать от нее глаз, просто стоял, задрав мордаху, и хлопал своими белесыми ресницами.
- Чего тебе, мальчик, кипятка, небось, - девушка взяла из моих рук чайник и открыла кран с огненной водой. - А ты донесешь? Смотри, не обварись, помощник мамкин, и заходи, когда надо.
Я узнал, что эту девушку зовут Лариса. Она была красавица - брюнетка с копной мелко- вьющихся волос и синими, необычного разреза, глазами, резко очерченными темными ресницами. Именно это сочетание цвета волос и глаз сводило меня, пацана, с ума.  Моя жизнь окрасилась новыми, до сего дня неизвестными красками. Я вычислил ее режим работы, и сам предлагал матери сходить за кипятком. Эта девушка меня волновала. Я сначала совсем по-детски старался попасться ей на глаза.  А уж когда она лохматила мои волосы, и я от смущения сгибал голову, но не изворачивался, а с удовольствием принимал ее ласки, то потом весь день находился в эйфории. Мои родители были обыкновенные, как мне тогда казалось, люди, но, конечно же, я их любил. Но здесь было совсем другое чувство.
Мне казалось, что Лариса чувствовала повышенное внимание к себе с моей стороны, рыженького паренька, щуплого и застенчивого. Иногда ее синие глаза, выглядывающие из-под белого поварского колпака, на некоторое время с любопытством задерживались на мне, а на губах играла легкая улыбка.
По мере взросления интерес к Ларисе только возрастал. Играя в свои мальчишечьи игры, я незаметно отслеживал судьбу Ларисы. Мне нравилось загадывать, в каком платье после работы выйдет она, какая у нее будет прическа.
В одно прекрасное для нее время, а для меня трагическое, ее стал встречать взрослый парень, потом другой, затем третий.  «А Лариска наша становится шлюхой», - услышал я как-то на улице. Я сжал кулаки, но ничего не смог сделать в защиту моей любимой, это произнесла старая женщина, бабушка моего друга. Признаюсь, что отомстил я за это оскорбление именно ему, ни с того, ни с сего обрушившись на него с кулаками. Он от неожиданности бросился бежать от меня, а я так и не смог объяснить, в чем он провинился.
Я оберегал свою тайну. Между тем, мне стукнуло пятнадцать лет, а ей двадцать пять. Теперь я обращал внимание и на ее ладную фигуру, как красиво облегал ее форменный белый халат с глубоким вырезом, надетый только на нижнее белье и затянутый пояском. Ее смуглая грудь заставляла меня сглатывать слюни, почему-то обильно появлявшиеся при виде прелестей Ларисы.

 На нашей улице новости распространялись мгновенно: «Лариска выходит замуж, в субботу будет свадьба!» Я понимал своим подростковым умом, что это должно было произойти, тем более, что моя мама частенько произносила, что Лариска засиделась в девках.
Вообще-то, третьего жениха я мысленно одобрил, он был с соседней улицы, простой работяга – водитель. «Привет, Вить», - здоровался с ним по-свойски, он мне так же серьезно отвечал. И вот наступила эта суббота. Мы всей улицей отдавали нашу Ларису замуж. Жених ее забирал от столовой, надо сказать, что Лариса жила в общежитии.
Когда она вышла к жениху, я думал, что ослепну от белизны ее платья, от фаты, которую поддерживали ее подруги. Я не помню деталей, как были убраны ее волосы, какой длины и фасона было ее платье, хотя я всегда внимательно разглядывал все, что на ней надето. А тут я видел все вместе, как единое целое – Лариса-невеста была как белая лебедь. Я был горд за нее, радовался вместе с ней, я выдавал ее замуж!
Прошел где-то год. Муж Ларисы Виктор частенько уезжал в рейсы на несколько дней. Они теперь жили у Виктора в частном доме. В его отъезды я «охранял» Ларису, ходил по их улице, издалека поглядывая на их дом. Конечно же, меня никто об этом не просил, да я и сам старался это делать по-тихому, чтобы никто не заметил.
Однажды, это было летним августовским вечером, я увидел, что кто-то быстро прошмыгнул к ним в приоткрывшуюся дверь. Мне было слышно, как лязгнул засов. Я подошел ближе, но никакого шума не было слышно, подумал, что кто-то из подруг пришел навестить Ларису в отсутствии мужа. Чтобы убедиться, что ей ничего не грозит, я перелез в их палисадник и стал выискивать щелки в занавесках на окнах. Вот, нашел, как раз окно в спальню.

Я потом себе задавал много раз этот вопрос, зачем я в тот день пошел к их дому!

- Шлюха, какая же ты шлюха, - я размазывал по щекам слезы вперемешку с соплями, да и сам еще был шестнадцатилетний сопляк, щуплый и по-мужски не оформившийся.
Я припал к окнам спальни и через тюль видел активное движение на кровати. Не разбирая лиц, но точно зная, что там не муж с «нашей» Ларисой, а кто-то другой.
 - Шлюха…, - не переставая повторял я, в то же время чувствуя, что возбуждаюсь сам, расплакался в голос и заставил себя уйти, боясь, что меня заметят. Я не ревновал Ларису к мужу, он уже был привычным, но вот тот, который сейчас копошился в ее кровати, заставлял меня страдать, мучиться от жуткой ревности, разъедающей все внутри. Я шел и в злобе поддавал попадающиеся под ноги банки и коробки, комья земли.
- Что ты наделала, Лариса, зачем ты так со мной, еще немного, всего два года, и мне будет восемнадцать. Я бы любил тебя и был бы твоим любовником, а может, и мужем, - так я себя накручивал, как девка…
 Остановился у колонки, умылся, высморкал свой нос, постепенно успокоившись, и пошел дальше. Я даже не видел, куда иду, просто шел, куда меня вели ноги. В какое-то время заметил, что кругом лес, и в кроне деревьев стоял шум. Свинцовые тучи опустились на кроны. Две стихии сошлись на макушках и гудели устрашающе. И тогда я придумал месть.

Я написал Виктору письмо буквами, вырезанными из газеты, как увидел в каком-то кино: «Твоя жена тебе изменяет». Письмо отправил на адрес автоколонны, на конверте написал «Вручить лично Ерохину».

Мой рассказчик опять закурил. Я ему не мешал, терпеливо ждал развязки его истории. Он глубоко вздохнул, и как-то обреченно продолжил.

- Прошло несколько дней, я так же ходил, как на работу, к их дому, тем более чувствовал, что должна произойти какая-то развязка. Я знал, что Виктор в рейсе, а ночной гость опять прошмыгнул в дверь.
«Наверное, Виктор не получил мое письмо,» - успел подумать я, как услышал хлопок, а затем истошный женский крик. Я бросился к окнам их дома, но мне ничего не было видно, лишь тени мелькали через шторки.  Я страшно испугался, аж трясся весь, но сообразил, что надо бежать в милицию.
«Ты просто назови адрес!», - потребовал милиционер, так как у меня зуб не попадал на зуб, и я не мог произнести ничего внятного, а потом посадил меня в машину с другими милиционерами, и мы помчались.  Они сработали четко, выбив дверь, вскочили в дом. Я вошел за ними. Лариса была привязана к стулу, ее лицо было разбито, а напротив сидел Виктор, низко опустив голову. Любовник лежал на кровати с прострелянной спиной. Кругом была кровь и разбросанная мебель.
Когда освободили Ларису, увезли убитого, скрутили руки Виктору и повели в милицейскую машину, Лариса пошла за ними следом.
«Вы куда? - остановил ее милиционер. - Вы поедете с нами. И еще, поблагодарите своего спасителя, если бы не он, везли бы Вас сейчас в труповозке!»
Лариса посмотрела на меня долгим странным взглядом своих синих глаз, как будто что-то осмысливая, а потом произнесла: «Спасибо…, гаденыш!»

Вячеслав замолчал. Я тоже молчал, но потом все-таки отважился спросить: «И что стало с Ларисой потом?». «Не знаю, мы вскоре переехали в этот город, и я потерял связь с городком моего детства. Да чего там, вон дочь уже замуж выдаю, кстати, вот и мои - ищут меня, сейчас поедем в ресторан, - а потом закричал громко, - Лариса, я здесь, бегу!». Он уходил, а потом повернулся ко мне и добавил:
- Я понял, чем Ваша Ева похожа на Ларису -  взглядом. Именно так она смотрела, когда «благодарила» меня. 
 
- А Лариса так его и не отпустила, - подумал я, - продолжается в дочери. Эх, жизнь!
10 Пенсия не приговор
Беляев Вячеслав Викторович
Виктор Андреевич прислушался. Вроде тихо. Никто не шумел ни в коридоре, ни на кухне. Можно вставать. Позавтракать спокойно без недовольных взглядов и тихого брюзжания зятя.

Кряхтя натянул на похудевшие ноги носки, влез в потертые застиранные спортивки. Игнорировав домашние тапки, осторожно выглянул из комнаты в коридор. Точно, дочь с зятем ушли на работу. На вешалке у входной двери болталась только одна его курточка.

Уже смело прошел в санузел совмещенный с ванной. Утренний моцион он старался соблюдать свято. Быстренько справил естественные надобности, помылся, долго смыкал стареньким станком острый подбородок.

На кухне бросил взгляд на уличный пейзаж за окном. Погода соответствовала настроению. Осень, деревья обнажаются от последних желтеющих нарядов, мелкий моросящий дождик.

- Нафига, согласился на предложение дочери переехать к ним? - тяжело вздохнув, поудобнее устроился на кухонной табуретке. - Жил себе спокойно в деревне, на работу ходил, кота кормил.

-----------------------

Всю свою жизнь Виктор Андреевич прожил в сельской местности. Работал в совхозе трактористом, а потом, когда хозяйство развалилось, электриком в энергосетях. Мужик он был рукастый, много чего знал, многое умел. В деревне был нарасхват. То в одном доме счетчик нужно поменять, в другом проводку перетянуть, да мало ли работы у одиноких бабушек. Тем более, домашних дел почти не было.

Был он одинок. Супруга покинула Андреича лет десять назад. Зимой поздно ночью возвращалась от подруги из соседней деревни через озеро. И не заметила прорубь. Искали потом всей деревней, но так и не нашли.

Долго горевал Виктор Андреевич, но время лечит. Местные женщины хотели прибрать к рукам рукастого мужика, а он не мог забыть любимую женщину. Так и жили они вдвоем с котом. У дочери была своя семья, да и жили они далеко. За все время его одиночества в гости приезжали всего три раза.

Не заметил, как подошел пенсионный возраст. Да и здоровье стало пошаливать. Ноги стали отказывать. Полежал в больнице, подлечился. Ходить по двору и дому - ходил, а с работой пришлось распрощаться.

Дочка, естественно, была в курсе болячек отца. По телефону разговаривали каждую неделю. Вот она и предложила, продать дом в деревне и жить с ними. Тем более, внука призвали на службу в армию и комната свободная.

Как ему не хотелось покидать родную хату, про непростые отношения дочери с зятем знал, но одному тоже стало тяжело справляться. Да и город там большой, больницы не нашим чета. Может и ноги подлечит.

Все так и получилось. По весне дачники нашли покупателя на его усадьбу вместе с немудреным имуществом. Кота забрала соседка, а он, набив два чемодана самым необходимым, отбыл к дочери. Деньги, вырученные от продажи дома отдал в семью.

Вот только не прижился на новом месте. Зять частенько приходил домой в нетрезвом виде. Скандалы случались почти через день. Крики, битье посуды. Виктор Андреевич сначала заступался за дочь, в дикость ему были такие разборки. Но, когда она попросила отца не вмешиваться, мол, сами разберемся - отстал. Молча сидел в своей комнате или уходил гулять в парк к прудам.

Так и лето незаметно пролетело. Он уже сто раз скаялся, что поддался на уговоры и продал дом. Скучал по родной деревне, по могилке жены. С лечением тоже ничего не получилось. Сам как-то был не приспособлен ходить по больницам, а настоять и помочь оказалось и некому. И все чаще стали посещать мысли, что слишком быстро пролетела жизнь. Все куда-то бежал, к чему-то стремился. Да и люди к нему тянулись. А сейчас стал никому не нужен. Доживает свою жизнь человек, и ладно.

Только вчера случилась одна история! Виктор Андреевич как обычно сходил в супермаркет за продуктами. На обратном пути решил заглянуть в парк, посидеть на лавочке, покормить уток в пруду свежим хлебом.

Погода стояла чудесная, не чета сегодняшней. Ветерка почти не было, солнышко проглядывало через белые облачка, причудливыми фигурами проплывающими по небу. Прогулялся по аллеям, покормил птичек. Уютно устроился на деревянной скамье, задумался о будущем.

- Молодой человек, можно с вами посидеть? - вывел его из забытья женский голос. - Обещаю не мешать вашим думам.

На аллее стояла женщина примерно его лет в пальто, легком ситцевом платочке с книгой в руках. У ее ног на коротком поводке крутилась маленькая собачонка.

- Да, конечно, присаживайтесь! Скамья большая, места хватит!

- А мы с Бонечкой решили выйти прогуляться на свежем воздухе. Смотрим, мужчина сидит какой-то невеселый , может, случилось что?

И таким теплом и участием повеяло на Андреича от слов женщины, что и не заметил, как между ними завязалась непринужденная беседа. Видно, давно созрела нужда в собеседнике, с которым можно было поделиться невеселыми мыслями.

Сидели долго. Он рассказал всю свою жизнь, Елена Александровна, так звали женщину, поделилась своей. Оказалось, что она тоже одинока. Живут вдвоем с собачонкой. Сын - моряк, да и семья его далеко. Внуков видит только по скайпу.

Но она нисколько не была похожа на человека, доживающего свой век в одиночестве. Оказалось, что организовалась компания таких же пенсионеров, весело и с пользой проводящих свой досуг. И она пригласила Виктора Андреевича присоединиться к ним. Договорились встретиться здесь же на следующий день.

--------------

- Е-моё, время уже сколько! - встрепенулся он. - Быстро завтракать, да собираться надобно. Нельзя женщину заставлять ждать!
Вот только одеть что-нибудь поприличнее? Может цветов купить, а то неудобно являться с пустыми руками?

Как не торопился Виктор Андреевич, но подходя к заветной скамейке увидел, что его уже дожидаются.

- Елена Александровна, дико извиняюсь за опоздание! - оправдывался он, вручая даме крупную розу.

- Виктор Андреевич, вы тут совершенно не виноваты, просто Бонечка гулять запросилась, вот мы и вышли пораньше. Спасибо за цветы! - женщина даже немного зарделась от оказанного внимания. - Сейчас зайдем ко мне, попьем чайку, оставим ребенка и отправимся в нашу компанию. Времени еще достаточно до посиделок.

Пока хозяйка хлопотала на кухне, готовя чаепитие, он хотел было заменить сгоревшую лампочку в небольшой прихожей. На что ему было заявлено решительным отказом. Дело, мол, это не горит, успеется еще. Лучше пусть идет в ванную мыть руки.

Там подсознательно отметил, что неплохо было бы подтянуть кран, вода подтекает. Видно было, что здесь живет одинокая женщина. Есть к чему приложить мужские силы.

Чай с конфетами и творожными ватрушками показался мужчине необыкновенно вкусным. Давно не пил такой в компании заботливой женщины! Следующие полчаса прошли в ожидании. Елена Александровна приводила себя в порядок, готовясь отправиться на встречу со сверстниками.

И вот они уже в такси едут в коттеджный поселок. Небольшой аккуратный кирпичный дом в окружении плодовых деревьев с облетевшей листвой встречал гостей гостеприимно распахнутыми дверями.

- Леночка пришла, да еще и не одна! Кавалера с собой привела! - небольшого роста полная женщина показалась из дверей гостиной. - Здравствуйте! Я - Катя! - представилась она.

- А это наш новый товарищ - Виктор Андреевич! - Елена Александровна кивнула на мужчину.

- Ну, зачем такие условности, можно просто - Виктор! - он даже немного смутился, помогая спутнице снять пальто.

- Проходите, гости дорогие! Будем знакомиться со всеми! - посторонилась в дверях хозяйка.

Гул негромких голосов заполнял все пространство большой гостиной. Человек десять мужчин и женщин сидели за большим столом в центре комнаты и переговаривались друг с другом. Большой самовар весело попыхивал дымком, творожные ватрушки и пироги с ягодами дожидались своего часа на больших фарфоровых блюдах, в фаянсовых глубоких чашах аккуратными кучками спряталась закуска ввиде салатов. Три бутылки легкого вина дополняли сервировку.

- Друзья мои, встречайте запоздавших! Леночку нашу вы знаете, а с Виктором Андреевичем познакомитесь в процессе. А сейчас наполняем тарелки, наливаем стопки. Мужчины, ухаживаем за дамами! - скомандовала Катя, устраивая новоприбывших за столом. - Сергей Александрович, с вас первый тост! - обратилась она к одному из мужчин.

- Дорогие мои, сегодня мы собрались у Катюши по двум знаменательным событиям. Хозяюшка наша уже давно на пенсии, но только сейчас решилась уйти на заслуженный отдых и начать новую свободную жизнь без учеников, тетрадей и педсоветов. Это первая причина. И вторая - в наш коллектив вливается новый товарищ, который совсем недавно приехал из сельской глубинки. Он еще не совсем в курсе, чем мы занимаемся в свободное время, но, думаю, будет не против остаться с нами надолго.
Здесь сидят бывшие учителя, врачи, есть и сантехник, даже милиция и то присутствует. У всех накоплен большой житейский и профессиональный опыт. Но время бежит быстро, пора уступать дорогу молодым. А нам скучно сидеть дома в четырех стенах и ждать старость. Ведь души наши такие же молодые, как и раньше.
Так давайте выпьем за нестареющих душой ветеранов, за неугомонное старшее поколение, за нашу новую жизнь.

За столом зазвучали бокалы, послышались голоса мужчин, ухаживающих за женщинами.

После второго тоста Виктора Андреевича попросили рассказать о себе. Елена Александровна по очереди представила присутствующих.

Разговоры становились все оживленнее. Люди беседовали друг с другом. Вечеринка набирала обороты.

Виктор и не заметил, откуда появилась гитара. Одна из женщин уселась за пианино. Зазвучали первые аккорды. Попурри из песен советских времен, времен нашей молодости. И так дружно и слаженно зазвучали мужские и женские голоса, что он и не заметил, как стал подпевать. Забыл про все свои житейские невзгоды, про больные ноги. Только чувствовал, что на душе становится легко и свободно.

Были танцы, чай с пирогами и разговоры, разговоры. Оказалось, что у них организован клуб ветеранов. И обычно собираются три раза в неделю в доме культуры, где для их тусовки выделено небольшое помещение. Пьют чаи, поют песни, беседуют.

Расходились уже в полной темноте. Виктор Андреевич шел по улице и мурлыкал привязавшеюся песенку: "Я люблю тебя, жизнь ..."
Не забыть бы только завтра прихватить инструмент, когда пойду к Елене Александровне. Кран в ванной подтекает, да розетки в гостиной не работают.
11 Игра Золотая середина. Часовщик
Владимир Дементьев 3
 

     Алан   смотрел в щелочку неплотно закрытой двери. Он пытался  хоть что-то разглядеть в бумагах мастера, но это было невозможно –  резные бортики по краю стола  надежно скрывали   лежащие на нем чертежи, к тому же стол стоял слишком далеко.  Молодой человек уже собрался было прервать стыдливо-глупою попытку проникнуть в тайну,  как вдруг почувствовал  сильную боль  правого уха – это экономка Абель цепко  схватила его   костлявыми пальцами и медленно потащила прочь.
Он тихонько  ойкнул и попытался вырваться.  Не удалось.  Старуха  поднесла палец к  своим бескровным губам, приказывая тем самым молчать.

—  Раз хозяин не допускает, значит так нужно. И нечего здесь подглядывать.
С иезуитским спокойствием произнесла она вполголоса.

—  Отпусти! Хватит! –   злобно прошептал Алан в ответ.  — Тебе что за дело? Не лезь! Пожалеешь!

—  Я-то знаю свое дело.
Она оттолкнула его и,  прихрамывая,  поплелась к кухне.

— Старая ведьма, ты еще дождешься от меня!

 Потирая ухо,  подмастерье  быстро прошел в мастерскую, плюхнулся на громоздкий табурет и попытался успокоиться. Работа в часовой мастерской требовала сосредоточенности и предельной аккуратности. Правда, задания на сегодня были  несложные – для него не сложные, – и все же с расстроенными нервами лучше за них не браться.
 
—  Что я делаю не так? От чего мастер не хочет посвятить меня в задуманное? Ведь он сам говорил, что я лучший его ученик и помощник. Он научил меня расчетам зубчатых колес, доверяет их контроль,  даже советуется с компоновкой и оформлением. Вместе мы подбираем  новые сплавы, смазки.   Сколько я сделал рисунков и чертежей под его руководством, а полного доверия нет. Почему?
 
Алан начал  вспоминать неприятные моменты в общении с мастером, но запах кофе отвлек.

— Ведьма нервничает. Кофе варит. Никому нельзя пить свежесваренный, кроме нее и хозяина, даже сыновьям после смерти жены приходится довольствоваться второй,  иногда и третьей заваркой. Кофе дорог! С сыновьями ясно: хотел, чтобы они продолжили дело, а они в торговлю подались. А ей за что такая привилегия? Ведьма и есть! Как она, хромая, могла незаметно подкрасться ко мне? То-то и оно.

Алан перекрестился, вздохнул и  стал готовить рабочее место: придирчиво осмотрел инструменты, протер тряпицей и без того чистую заготовку, развернул   поудобнее чертеж. Затем  благоговейно сложил руки   и, склонив голову, зашептал молитву.

—   Хозяин требует, —  негромкие слова старухи заставили вздрогнуть.

—   Опять незаметно подобралась. Ведьма и есть. – мелькнуло в голове.

Подмастерье проследовал в кабинет – довольно мрачную просторную комнату с мрачной тяжелой мебелью мореного дуба.  Ее вид словно подчеркивал суровую старость  самого хозяина – грузного старика с тусклым   взглядом темных глаз на изрядно изрезанном морщинами желтом лице, обрамленном   седыми волосами. Длинные волосы, спадающие на плечи, были  аккуратно расчесаны и казались  дешевым париком. Кружевной воротничок рубашки накрахмален, что еще больше оттеняло немощь плоти. Серебряное шитье на коричневом бархате когда-то дорогого платья местами потерлось, однако, серебряные пуговицы  были  начищены   и блестели, как новые.  Словом, все казалось каким-то уже не живым, искусственным, даже аромат только что сваренного  кофе лишь усугублял   впечатление.
  Мастер молча указал на стул.

—   Чем ты сейчас занят? —  с расстановкой произнес он, делая ударение на втором слове.

—   Начал размечать платины боя.

—   Да – да, я знаю… Вот что: отложи пока их в сторону. Это для заказчиков мелодичный бой чуть ли ни главное в часах. Главное, господа, чтобы длина маятника ни зимой, ни летом не менялась от температуры.

Старик помолчал немного, затем передал   Алану  небольшой лист плотной бумаги.

—   Я тут кое-что изменил в конструкции достопочтенного сэра Гаррисона.  Ну ты поймешь. Главное – это маятник! Здесь нужен точный расчет, когда-нибудь так и будет,  а пока вот так.

Он с трудом отодвинулся от стола и  стал внимательно рассматривать помощника, будто   увидел его впервые. В комнате повисла гнетущая тишина,  и Алан, впервые в общении с хозяином, почувствовал себя кроликом перед удавом, готовящимся к броску. Однако вскоре глаза старика затеплились, в них появился живительный блеск.

—   Знаешь, однажды   летом, когда я был еще малышом, —  хриплый голос зазвучал   приветливее, —  матушка  взяла меня в город.   После  маленького деревенского дворика ступить на мощеную булыжником широкую площадь, увидеть высоченную – по крайней мере, так мне казалось – каменную башню с  огромными часами, множество разодетого народа, услышать музыку – было подобно чуду.
 
Старик улыбнулся.

—   Я попал в сказку! Больше всего меня поразили часы, вернее стрелки на часах –  они были  словно кружевные,   такие красивые. Я таращился на них во все глаза. Большая, с причудливыми завитушками, вдруг дернулась и немного опустилась. Я никак не ожидал такого. Кружево еще и двигалось! Разве это не чудо?   
И   матушка со знанием дела пояснила: — Это часы. Они показывают время. Она очень гордилась умением определять время по часам. Меня же просто разжигало любопытство:  —  А что такое время?
—   Н-у-у-у… когда стрелки будут вверху, солнце тоже будет вверху, будет полдень, а когда внизу, то солнце уйдет к тем холмам. Если стрелки будут по правою   руку прямо  — и она  вытянула руку,—  то пора обедать, а если по левую – спать.
—   Значит, стрелки указывают Солнцу, где ему быть? —  допытывался я.
Моя добрая  матушка ничего не ответила. Она, взяв меня за руку, повела за собой. А я с тех пор решил непременно узнать, как устроены часы и  где в них спрятано время.

Старик опять грустно улыбнулся и немного помолчав, продолжил:
— Стать подмастерьем у часовых дел мастера оказалось  ох как  непросто.
Намыкался я: то у одного работал, то с другим, пока в Ла Шо–де–Фон не встретил Жан–Фредерика Лешо. Наверное само проведение сжалилось надо   мной! Тогда, впрочем, я все-таки уже кое-что умел, иначе  он не взял бы меня.
Несмотря на молодость, Лешо был признанным мастером.   Но был мастер и гениальнее:  его друг, а затем и  компаньон Пьер Жаке–Дро! Какие это были мастера! Теперь таких не встретишь. Все, чем я смог овладеть, я обязан им. Конечно, поначалу пришлось   повертеться на побегушках вместе с одногодком –  весельчаком  Жаком Жеврилем. Нам было столько же, сколько   тебе сейчас. Чудное было время! Чудное!

Старик поерзал на массивном резном стуле с тощей подушечкой на кожаном сиденье, пальцами пробежал по пуговицам на груди, машинально проверяя все ли застегнуты, и довольный собой  заговорил громче:
—   Мы работали, как одержимые. Жаке–Дро фонтанировал идеями.   Он и его сын Анри—Луи сутками не выходили из мастерской. Возможно, так он хотел заглушить боль от потери жены и дочери.   Позже   Анри кое в чем превзошел отца. Он стал гениальным  механиком!
Удивительное было время. Я был околдован часовой механикой, особенно, когда мне доверили карманные часы. Тончайшее металлическое кружево, чем-то напоминающее кружева матушки. Так мне виделись сплетения крошечных деталей.  Я словно дарил жизнь миниатюрным колесикам, невесомым пружинкам; они начинали двигаться, обретали голоса  – у каждого свой неповторимый   –  и, конечно же,   вызванивать мелодии… Это чудо  вставлялось  в золотой роскошный корпус по большей части с четырьмя крышечками, две из которых были со стеклом, чтобы  вельможа мог любоваться   не только циферблатом, но и работой механизма.
 
Старик иронично усмехнулся. На щеках появился легкий румянец, вернее, подобие его.

—  Механизма, собранного деревенским парнем.   Большую награду и придумать трудно, хотя монеты тоже  потеки рекой. Дело Жаке–Дро росло. Еще бы, ведь ему благоволил Милорд  Марешаль  –  губернатор Невшателя. Жаку уже стало мало часовой механики, он занялся еще и автоматонами.  О, какие это были сложные механизмы!
 
Мастер закрыл глаза и словно маятник закачал головой.
 
— Ты только представь: в небольшой забавной    движущейся  кукле несколько тысяч хитроумно  взаимодействующих деталей и все так славно скомпоновано.  В 75 году  в Париже   они были с большим успехом продемонстрированы Людовику XVI и Марии–Антуанетте!  Жаке–Дро очень гордился этим.
Я же целиком сосредоточился на часах и, чем упорнее работал, тем все сильнее хотелось открыть тайну времени. Однажды    прямо спросил у Жака: — Что такое время?  Он лишь расхохотался, сказав, что никогда об этом не думал и мне тоже посоветовал не заморачиваться.
 Думай лишь о механических передачах, совершенствуй форму зуба,  законцовки пружин, ищи новые сплавы, почувствуй  что от тебя ждут, перенимай лучшее от других и не выдавай секретов, и ты станешь первым  – вот мой завет. Все остальное –   вздор, мешающий достижению цели.
Иногда он был многословен, для французов это не редкость.

Часовщик тяжело вздохнул и замолчал. Кабинет снова заполнила гнетущая тишина. Алану вдруг подумалось, что будь хозяин чуточку моложе, он не стал бы так откровенничать. Он никогда и не откровенничал с ним.  И нехорошие мысли   возникли сами собой.
   
—  Мне словно крылья подрезали, — хрип в голосе усилился, впрочем, быть может, так лишь  казалось.
—  Теперь я уже не чувствовал себя творцом, вдыхающим жизнь в затейливые механизмы, просто усердно работал. Постепенно холодный профессионализм вытеснил   усердие.  Теперь мне стало неинтересно работать с семьей Жаке–Дро. К тому же я обзавелся своей семьей. Женихом я слыл завидным, хотя уже  и не таким молодым,  так  что приданное получил хорошее.   Я завел собственное дело, но заказчиков оказалось немного. Простому люду часы вообще не нужны, а богатеям  не нужны предметы роскоши без надлежащего имени. Все складывалось нездорово…  тут еще и революция началась… 
 
И опять невыносимо длинная  давящая пауза разделила собеседников.

 —  Самое удивительное, что чем хуже шли дела, тем больше я ломал голову над сущностью времени. Я стал одержимым,  даже во сне   чаще всего мерещились разнообразные часы или бесконечные вереницы вращающихся колес и чей-то голос внушал мне: “Это и есть время!". Понимаешь, время – это движение, движение огромного вселенского маятника. Без маятника времени нет!

Старик расслабил завязки ворота рубашки и, поморщившись, слегка погладил дряблое горло.

 —  Солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Ночью, когда мы его не видим,  оно для нас как бы проходит обратный путь. Это маятник, отсчитывающий сутки! Зима сменяется летом, а лето зимой – снова маятник.   Жизнь и смерть – маятник! Ты понял?

Он глазами впился в Алана, словно взглядом хотел   пригвоздить его к спинке  стула. Помощник попытался было что-то ответить, но мастер  не ждал ответа и, шумно вздохнув, продолжил: — Не пугайся, это мало кто понимает, а может и никто… К счастью, это хорошо понимал   один старик – астролог. Имя не назову:  обещал молчать. Рассчитывая   будущее или прошлое, он догадался, что, когда планеты в своем движении делают маленькую петельку, становясь ретроградными, то и время на них бежит   обратно.
Если бы Солнце вдруг взошло на западе и по небосклону проследовало на восток, то время пошло бы вспять. Маятник Земли   качнулся бы  в обратную сторону. Главное качнуть маятник обратно. Понимаешь?  В этом вся соль! Качнуть в другую сторону!

 Алан не верил своим ушам. 
— Качнуть Солнце обратно! Неужто мастер сам качнулся в другую сторону? Это был бы ужасный конец.

  Нехорошие мысли множились.

- Солнце, конечно, сдвинуть никому не   дано, но  часы – другое дело.  Подчинить не только механику, но и само время, пусть лишь на мгновение —  вот вершина мастерства!

—   Но ведь, как ни качни маятник, стрелки все равно вспять не повернутся,—  вдруг вырвалось у Алана. Он не только не понял, как  это случилось, но даже не узнал свой голос.

—   Кружевные стрелки в часах  –  детали второстепенные, —   последовал ответ теперь уже потухшим голосом.

По лицу старика пробежала еле заметная грустная улыбка. Он шумно сглотнул слюну и снова погладил горло, теперь с нажимом.

—   Я так и думал: замечание подмастерья. В любом деле вершина мастерства – это всегда чудо.

Молодой человек  бледный и испуганный заерзал на стуле.

—  Обратить время вспять. Хозяин сошел с ума, не иначе! – ужасная догадка начала обретать реальные очертания.

—  Мое сумасшествие – достичь заветной вершины, —  словно прочитав мысли помощника, прохрипел мастер.
—  Ты не понял главного! Жаль! Я надеялся на тебя, а ты оказался таким же, как все —   просто механиком, правда, хорошим. Ступай, работай! У нас очень много дел. Очень!

Алан на мгновение замялся и опять попытался что - то сказать, но тут раздался колокольный звон. 
Мастер и помощник   вздрогнули, словно  ежедневные полуденные удары в колокол  вдруг стали для них  неожиданными и пугающими.  Подмастерье сейчас же перекрестился (то ли во славу Девы Марии, то ли в знак окончания тяжелого разговора). Мастер тоже осенил себя Крестным знамением, пробормотав нечто невнятное очень-очень тихо.

— Постой, Алан!
 
Хозяин, крайне редко называл помощника по имени, и почти всегда это ничего хорошего не сулило.

— Конечно, стрелки не повернутся назад, и люди тоже   задом наперед ходить не будут. Суть времени   в другом. Быть может, со временем ты поймешь.

 Невольный каламбур слегка оживил взгляд старика. Он выпрямил спину и властным жестом приказал помощнику остаться.

—  Однако сделать часы с обратным движением  стрелок все же необходимо – таково  одно из условий великого поворота. Ты, наверное, думаешь, что  для этого достаточно лишь добавить один  колесик? И ты прав! Но  расположение колесиков должно точно повторять созвездие, под которым   родился – это второе условие. Третье условие: в созвездие должен войти ретроградный Меркурий, только тогда   в день   рождения от часа рождения    до полуночи можно качнуть маятник обратно. И ртуть времени в радиусе вытянутой руки в эти часы потечет назад.

   Старик многозначительно погрозил пальцем. Теперь глаза его горели. Желтизну на щеках сменил заметный румянец. Словом, все лицо, вся фигура словно получили жизненный импульс. Даже мрак комнаты как будто слегка отступил от стола.

—  Я не знаю часа своего рождения, — голос в одночасье  зазвучал глухо  и тише, – знаю только, что случилось это на закате, так говорила матушка. А разве это имеет какое-либо значение? Разве сумеешь повернуть жизнь?   Главное подчинить время, пусть и на мгновение. Вот подлинное мастерство  часовщика!

Он снова погрозил пальцем, словно его ученик был в чем-то виноват.

— Астролог предсказал, что  такая возможность  выпадет дважды и первый случай будет уже в следующем месяце. Я решил сейчас же сделать простенькие часы,  но, знаешь, после работы с Жаке—Дро я уже не мог творить простенькое… такая вот незадача.  А затейливое делать для себя – глупо. Да и не успел бы.

Мастер самодовольно заерзал на стуле, отодвинул вглубь стола пустую кофейную чашку, хотя она и так не мешала.

— И вот теперь выпадает второй шанс! Видимо проведение вновь проявило благосклонность, позволив мне  так долго коптить небо.

Он на мгновение поднял   голову, посмотрел куда-то ввысь и вновь осенил себя Крестным знамением.

—  Заказчик и не подозревает, какую штуку я придумал. Об этом никто не знает и знать не должен. Хотя никому, кроме меня, воспользоваться тайной не дано. Сокровенные тайны у каждого свои.
 
Старик резко  подался вперед к Алану  и чуть было ни схватил его за руку, но, не дотянувшись,  также резко отпрянул и, не спуская пристального взгляда, стал приглаживать волосы, от чего они лишь растрепались.

— Клянись спасением души, что тайну эту сохранишь до гроба!

 Это был гром среди ясного неба.

— Неужто мы мастерим часы, руководствуясь предначертаниями чернокнижника… если не сказать хуже?  Этого только не хватало! О каком спасении души можно здесь говорить? –  жуткие мысли неслись с бешеной скоростью.

Алан судорожно нащупал крестик, поцеловал его и, убрав обратно за пазуху,  с силой прижал его к груди.

— Не может быть, чтобы мастер поддался искушению, продал душу. Нет, это  слишком жестоко, чтобы быть правдой. Он верный католик. Здесь что-то другое, должно быть другое.
 
  И Алана вдруг поразила одна деталь: требование принести святую клятву с одновременным деревенским приглаживанием волос пятерней. Такое сочетание, казалось бы не сочетаемых действий. Вот оно – другое. Он ухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. Теперь перед ним сидел старик  с почти детским восторженно-умоляющим  взглядом, жаждущим всецелого участия в фантазиях, именно фантазиях и ничего более.  Жаждущего, но знающего, что  это невозможно.  Алану стало ужасно жаль старика... и очень страшно.
 
— Клянусь. — проговорил он медленно, машинально перекрестившись,  а про себя подумал: — Проболтаешься – святой инквизиции не избежать.

—  Вот и славно!

Мастер,  вальяжно откинувшись на спинку стула, облегченно вздохнул, словно избавился от какой-то ноши. Распахнутый ворот, растрепанные волосы, легкий румянец, добрый взгляд преобразили старика – от прежней искусственности не осталось и следа.

— Для поворота надо будет лишь переставить колеса на часовой платине, сняв недостающие с платины боя. Потом все   восстановить. Чертеж платины получишь позже. А теперь ступай. Я что-то устал.

Старик небрежно махнул рукой и закрыл глаза.

— Да, чуть не забыл, — встрепенулся он, — завтра навести краснодеревщика, присмотри, чтобы он фантазиями не увлекался, все должно быть строго по эскизам, никаких излишеств.

  Алан поклонился и словно оглушенный услышанным,  не чувствуя ног, поплелся в мастерскую. В голове все путалось.

— Что это все значит? Неужто старик и вправду надеется обратить время вспять? Или все же у него не все в порядке с головой? Ну как может умудренный опытом мастер верить в такой вздор? Такое позволительно лишь юнцу.
 Ах как хочется  крепкого кофе!
 Седовласый гений свято верит в недостижимое – безрассудно и страшно! Но быть может это одно из непременных условий  высшего мастерства: верить в возможность достичь в своем деле предела совершенства?  И разве не   это  мне только что пытался втолковать мастер?

Алан, пораженный этим открытием, в нерешительности остановился перед дверью мастерской.
 
— Неужели   я никогда не попробую свежесваренный кофе?
12 Вера
Даниил Далин
    Весь этот летний воскресный день Вера провела, закрывшись в своей комнате. Скорее всего, она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, поскольку на вопросы Ольги Павловны о том, что случилось, в ответ слышалось лишь приглушённое бормотание.
   «Будь добра, оторви лицо от подушки, когда говоришь со своей матерью!» – Прикрикнула мать грудным с хрипотцой голосом. Её несколько тучная фигура в коротеньком цветастом халате и с бигудями на голове смотрелась воинственно. Слегка выставив левую ногу вперёд, она напоминала Наполеона, позирующего перед придворным художником. Обычно эта поза говорила о том, что геополитические интересы Ольги Павловны были наглым образом попраны кем-то из членов семьи.

   – Дочь, ты меня слышишь? Я, кажется, с тобой разговариваю?! – Не унималась мать, прерывая свои реплики настойчивым стуком в дверь.

   – Со мной всё хорошо! – послышался тонкий, готовый вот-вот сорваться на рыдания, голос.

   Уловив эти тревожные нотки в голосе дочери, Ольга Павловна взяла паузу, прижав свои пухлые руки к груди. Её нахмуренные брови расправились, а глаза усиленно забегали, словно в поисках подсказок, обшаривая дверь и пространство вокруг неё. Наконец, решение, кажется, само пришло ей в голову.

   – Если ты решила не есть весь день и заработать себе язву желудка – хорошо! Так тому и быть… Но пожалей хотя бы несчастного кота! Паштет ни в чём не виноват! Ты же знаешь, какой у него слабый желудок, и как его рвало с той балтийской кильки, которую…

   Не успела Ольга Павловна закончить свою мысль, как дверь вдруг резко приоткрылась, и показался Паштет – рыжий с белыми пятнами кот, выставленный за порог ножкой с малиновым педикюром. Мать попыталась скорее просунуть свою ступню в розовых сланцах в дверной проём, при этом чуть не раздавив бедное животное, но дочь оказалась проворнее и успела вовремя захлопнуть дверь. Щелчок шпингалета ясно дал понять, что момент бездарно упущен. В отчаянии Ольга Павловна провожала взглядом медленно удалявшегося в сторону кухни Паштета. Держа хвост, как всегда, пистолетом, кот словно всем своим видом демонстрировал, что инцидент у двери никоим образом не уронил его чести и достоинства.

   – Ты хочешь, чтобы я выломала эту дверь? Ты этого хочешь?! – Вскрикнула мать. – Я это сделаю! – В подтверждение своих слов Ольга Павловна пнула в дверь ногой. – Я не потерплю, чтобы в этом доме кто-то жил, как затворник и на моих глазах гробил своё здоровье! – Она пнула сильнее. – Ни один молодой человек не стоит того, чтобы так себя изводить! Пусть он будет хоть… Джастином Бобером!

   – Бибером, мам. Джастином Бибером… Пожалуйста, мама, просто оставь… – Конец фразы утонул вместе со сдавленными рыданиями в подушке.

   – Господом Богом тебя прошу, Вера, открой эту чёртову дверь! Последний раз повторяю! – Выждав мгновение, мать опять принялась стучать в дверь и пинать в неё ногой. Надо заметить, по мнению Главы Семейства и в бытность актрисы театра Ольга иногда переигрывала.
    Вскоре из комнаты на всю катушку раздалась тяжёлая рок-музыка. Мать ещё долго продолжала кричать, угрожая выбросить музыкальный центр в окно, как только до него доберётся, пока, наконец, её голос не надорвался до хрипоты, и она не была вынуждена ретироваться на кухню.
   Там, у своей миски, её давно дожидался Паштет. Кот подобострастно тёрся рыжей мордочкой о её ноги, пока Ольга Павловна искала в навесном шкафчике валидол. Наконец, найдя таблетки, она швырнула их обратно и, открыв дверцу над вытяжкой, достала недопитую ещё с Нового Года бутылку армянского коньяка. Быстро налила 50 грамм в рюмку до краёв и мигом опрокинула в рот, не закусив и даже не поморщившись. Отпихнула ногой назойливого кота и покинула кухню.
   Проходя по коридору мимо комнаты дочери, она вдруг остановилась, как вкопанная, словно бы увидев призрака. На полу у двери лежала иконка Святой мученицы Веры Римской и небольшое деревянное распятие со стены, много лет прежде висящее над постелью дочери.
   Ситуация принимала новый оборот, к которому Ольга Павловна была совершенно не готова. Поэтому Мать Семейства (отец был в командировке) решила задействовать третье лицо – парламентёра, своего рода, «Троянского коня», который бы мог легко втереться в доверие дочери и во всём разобраться. Никто, разумеется, не подходил на эту роль лучше, чем родной брат Веры, Михаил, которого она боготворила с раннего детства. Закончив школу с отличием, он уехал на учёбу в столицу, где подрабатывал в одном крупном издании помощником редактора. Вера просматривала каждый номер журнала в надежде когда-нибудь обнаружить инициалы своего брата в конце одной из статей.

****

   В 16:32 по Московскому времени, после продолжительных гудков, Ольга Павловна, наконец, услышала нарочито вежливый голос своего сына в телефонной трубке.

   – Слушаю Вас внимательно, Ольга Павловна.

   – Что-о-о? – Возмутилась мать. – Какая я тебе Ольга Павловна? Что за обращение с матерью! Вы меня в могилу сведёте, оба. Научитесь правильно говорить с женщиной, которая дала вам жизнь, молодой человек, прежде чем…

   – Правильно? – Перебил её сын. – А что такое «правильно»?

   – Вот, только не надо мне этих ваших штучек, молодой человек. Правильно, значит, правильно! И если у вас там «правильно» означает что-то ещё…

   – А можно сразу к делу? Я тут немного занят сейчас... Вам опять вещий сон приснился или сразу все ангелы небесные вострубили...
 
   – Во-первых, прекратите обращаться ко мне на «Вы», молодой человек, словно я вам чужая! А во-вторых, оставьте эту иронию для своих молоденьких девочек. И в третьих...
   
   – Ооо! Будет ещё и в третьих...

   – И в третьих! Речь сейчас идёт не обо мне, а о твоей родной сестре...

     Тут Ольга Павловна, наконец, посвятила сына в суть дела, придав правда реальной ситуации некоторые драматические детали. Например, с её слов получалось, что Вера уже третий день ничего не ест и не выходит даже в туалет. Или что накануне всей этой истории, в окно кухни, пока Ольга Павловна готовила овощное рагу, трижды стучалась синица, как бы пытаясь предупредить о приближающейся опасности. На десерт была заготовлена историю про иконку с распятием у двери.
     Мать выдвигала массу всевозможных версий, призванных объяснить странное поведение дочери, среди которых были умственное помешательство и даже одержимость бесами. Разговор закончился на том, что если завтра до пяти часов вечера ситуация не наладится, то Михаил сразу после работы сядет на электричку и приедет навестить сестру…


****

   Около девяти вечера следующего дня старший брат Веры звонил в дверь квартиры, в которой провёл свое детство и юность. Ольга Павловна в прихожей в охапку схватила сына и, несмотря на возражения, отвела на кухню, где его давно дожидался накрытый, словно на десятерых, стол. Она подогрела в микроволновке огромную тарелку борща, после чего, обильно полив его сметаной, поставила на стол. Пока Михаил без особой охоты ел суп, Ольга Павловна принялась повторно вводить его в курс дела, не очень, впрочем, заботясь о совпадении со своими вчерашними показаниями.
   Михаил между закуской из всяких домашних солений иногда вставлял уточняющие вопросы в повествование матери: «Значит ваша природная любознательность, никак не могла послужить причиной?» – подытожил он. Ольга Павловна оскорблено вознесла свой взор к потолку, подняв ладони на уровень лица.
   Зелёные глаза сына на секунду будто затуманились, блуждая рассеяно по потолку со следами былых затоплений. Наконец, шлёпнув слегка ладонью по столу, он поднялся со стула. «Ну… Я пошёл!»
   Ольга Павловна, семеня на носочках, следовала за ним. Подойдя к двери сестры, Михаил тихонько постучал.

   – Вера, ты не спишь? – Он оглянулся на мать, нервно прижимавшую к груди кухонное полотенце. – Это твой брат. Помнишь, я ещё тут жил с тобой лет двести…

   – Пусть мама отойдёт на десять шагов! – Закричала сестра из недр комнаты.
 
   Михаил вновь обернулся к матери. Та, нахмурившись, сделала три коротких шага назад и упёрлась задом в старый комод. Сын указал двумя пальцами вдоль коридора, ведущего на кухню. Ольга Павловна с кислой миной нехотя попятилась назад. Когда она встала в дверном проёме кухни, он дал ей знак рукой, замкнув в круг большой и указательный пальцы. От тёмных силуэтов хозяйки и её кота, равнодушно наблюдающего за происходящим, по полу тянулись длинные тени…
   «Они на кухне… можешь открывать!» – прокричал Михаил. Внутри комнаты послышались несколько легких и быстрых шагов, щелчок шпингалета, и дверь, наконец, распахнулась. Схватив брата за рукав кофты, Вера быстро втащила его в полутёмную комнату, пропахшую косметикой и книгами. Освещение давал медленно вращающийся ночник в форме цилиндра, стоящий на прикроватной тумбочке. Он отбрасывал на потолок причудливые тени. Вера быстро закрыла дверь и упёрлась в неё спиной. Секунд десять брат с сестрой молча разглядывали друг друга. Она была в свободной белой рубашке на выпуск и коротких джинсовых шортиках. Распущенные, чуть вьющиеся волосы, изящно ложились на плечи. Зелёные, как и у брата, глаза смотрели робко из-под длинной чёлки. Немного припухшие от слёз веки, казалось, только подчёркивали её юную красоту. Босыми ногами она переминалась на месте, спрятав руки за спиной.

   – Ты теперь блондинка… – Обронил неловко он.

   – Нравится? – спросила она, без особого энтузиазма расправляя вьющуюся со лба прядь. – Садись! – Прежде чем Вера почти молниеносно закинула свою постель пледом и усадила брата, Михаил успел заметить торчащий из-под подушки угол потрёпанного семейного фотоальбома…

   – Как дела в школе? – спросил он, пытаясь придать голосу непринуждённый тон.

   – Нормально, каникулы же…

   – Слушай, – Михаил взял её осторожно за запястье и тихонько потянул вниз. Она послушно уселась рядом на кровать, глядя куда-то в сторону. – Я не стану заходить издалека. Ты знаешь, я это не умею и не люблю. В общем, мама позвонила мне вчера вечером и стала рассказывать странные вещи. – Вера недовольно фыркнула, – Я не хочу лезть тебе в душу и копаться в твоих отношениях с Богом, но поступать так с матерью жестоко…

   – Жестоко?! – перебила сестра, – так поступать с матерью жестоко?! – она говорила отрывисто, голосом готовым вот-вот сорваться на рыдания. – А поступать так со мной? Поступать так со мной было не жестоко?! – Уголок её губ исказили боль и обида. Брат хорошо знал это выражение с детства, когда сестра была ещё совсем малышкой, когда она падала или ушибалась обо что-нибудь или, когда Ольга Павловна шлёпала по её немытым рукам, тянувшимся к сладким блинчикам с облепиховым вареньем.
    Вера вытащила из-под подушки небольшой семейный фотоальбом в зелёном замшевом переплёте. Положив его на колени, она быстро нашла нужную страницу и молча сунула альбом брату. "Всё дело в этом" – сказала она и плюхнулась обратно на кровать.
 
   Михаил знал эту фотографию. На ней его сестра завязывала младшему Димке шнурки, а тот с недовольным лицом на вытянутых руках держал мороженое в одной руке и сахарную вату в другой, дожидаясь, когда же, наконец, его оставят в покое.
Это была его последняя фотография. Через несколько месяцев после похода всей семьи в луна-парк, Димка умер от спонтанного кровоизлияния в мозг. Он не дотянул несколько дней до своего пятого дня рождения.

   – Всё это было так давно… – Начал Михаил. – Он умер пять лет назад…

   – А для меня, – отвечала она неожиданно твёрдым и безразличным голосом, – его не стало буквально вчера.

   Брат обернулся, быстро взглянув на сестру. Та по-прежнему лежала на спине, глядя в потолок. Её глаза блестели в полумраке от слёз. Сцепив руки на груди, большим пальцем левой руки она тёрла внутреннюю сторону правой ладони. Тяжело дыша, она сбивчиво продолжила.

   – Я хотела просто полистать этот проклятый альбом... А потом долго смотрела на эту фотографию... где он с мороженым и сахарной ватой... И вдруг почувствовала себя обманутой. Будто... Будто меня воры обокрали... И ещё стыд. Просто дико стыдно! Сначала я не понимала откуда всё это. Но потом до меня дошло, кто меня обманул, – она указала пальцем в направлении двери. – Я всё вспомнила...
   Она сказала, что он НЕ умер, что Димка на небесах, и что Бог забрал его для его же блага, чтобы уберечь от зла... С её слов выходило, будто бы ему крупно повезло, понимаешь? Сначала я не поверила, я точно помню, что сомневалась. Кто-то внутри меня стал сразу же сомневаться... Я спросила: почему же тогда ты плачешь, мама? А она ответила... Она стала вытирать свои слёзы и сказала, что плачет от радости. Она улыбнулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала, что плачет от радости… Тогда я поверила. Мне очень хотелось в это поверить... И я поверила.

   В комнате повисло напряжённое молчание. С лестничной клетки послышался шум закрывающихся дверей лифта и удаляющееся гудение.

   – Но ведь о таком обычно детям не говорят... прямо. – Заметил Михаил.

   – Но почему из всех только я не смогла вовремя... – Она осеклась, проглотив подступивший к горлу комок. – Ты думаешь, я бы не смогла понять?! – Её голос начинал сильно дрожать. – Пусть по-своему, по-детски, но я бы точно поняла, что смерть – это не что-то вроде путёвки в Диснейлэнд!
   
   Брат глядел в сторону двери с плакатом Линды. Он вспомнил, как не стал тогда ни в чём переубеждать сестру, и боролся в глубине души с презрением к ней. А теперь он вдруг почувствовал укол презрения к самому себе. За то, что с малодушничал тогда и не стал разрушать удобные детские иллюзии, подкинутые мамой.
   Он чувствовал нарастающую вибрацию от сестры по всей кровати. Старый компьютерный стол, глобус, шкаф с книгами, кресло с ободранными подлокотниками... Все эти вещи словно помолодели на пять лет. Будто бы этих пяти лет никогда и не было, а он по-прежнему 15-летний пацан, мечтающий получить скейт на день рождение. Как будто, прошлое настоящее и будущее прямо сейчас пересекаются в этой комнате.
   Он вдохнул полной грудью и медленно выдохнул. Осторожно откинулся на спину и лёг рядом с сестрой. Нашёл на ощупь её горячую ладонь и легонько сжал в своей. Какое-то время она лежала на спине, дрожа всем телом. А потом вдруг резко повернулась на бок, обняла брата, закинув как в детстве, на него одну ногу и, наконец, по-настоящему в голос разревелась. Всё, что копилось в ней эти два дня, а может и все эти пять лет, прорвав плотину, хлынуло в мир, принося освобождение.
13 детство прошло в концлагере
Зинаида Малыгина 2
 


 Из рассказа Щербакова Алексея Прокопьевича, проживающего в городе Кировске (Мурманская область)


 Своё детство мне пришлось провести в концлагере в Австрии, когда мне было  11  лет и когда деревня Дубово Витебской области была захвачена фашистами. Это было в  1943-45 годах, два трудных года. В одном бараке концлагеря рядом с нашей семьёй жила семья Дудкиных с маленькой худенькой девочкой Тамарой.
  И вот через 50 лет в Петербурге мы встретились с ней, уже  взрослой женщиной Тамарой Николаевной. У неё каким-то чудом сохранилась лагерная фотография. Говорить не могли, сидели и плакали…
  Она нашла в архивах цифру: среди заключённых поимённо было названо 104 ребёнка. Тамара Николаевна многие годы разыскивала данные о каждом, ожидала встречи, но сумела найти только мой адрес.
 Начали вспоминать военные годы. Когда в нашей деревне Дубово был убит партизанами немец, деревню фашисты подожгли и  велели жителям построиться в колонну.
 Погнали женщин с малыми детьми и стариков по снежной колее. Оглянувшись, мы могли видеть зарево от догорающей деревни, от наших домов  вместе  с нашим небогатым имуществом.
 Несколько километров шли до деревни Стыкино, где нас приютили местные жители, а немецкий штаб расположился в деревне Пахомовичи.

 По дороге немецкая колонна подорвалась на мине, заложенной партизанами. Теперь было понятно, что покоя нам не будет – жди расправы. Так и случилось. По доносу выгнали из дома старика и двух подростков и расстреляли на виду у всех.

 Как осталась жива моя  бабушка и мама с тремя  детьми – чудо. Ведь наш отец был председателем колхоза и ушёл на фронт  в июле 1941 года. Полицай Гришка Лукашев почему-то скрыл эту информацию, пожалев женщину с тремя малыми детьми.
 Начались  наши скитания по чужим углам. Летом жили в землянке, соорудили каменку из булыжников для приготовления пищи. Дым из землянки выходил через дверь,  а в питание шли  грибы, ягоды и травы. Перебивались, как могли, нашими малыми силами без мужской помощи.

  Однажды утром  приказали всем жителям  вместе с детьми построиться в колонну. Тех, кто не вышел, расстреливали на месте. Колонну погнали на ближайшую станцию, погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад в заколоченных вагонах-телятниках.
 Прибыли в польский город  Белосток. Поселили нас в бараки, обнесённые колючей проволокой.

 Так мы оказались в концлагере, где кормили баландой. От этой пищи у всех случилось расстройство желудка, а моя маленькая двухлетняя сестрёнка умерла, как и многие другие дети.
 Мне же помогла смекалка: я подползал под колючую проволоку и бежал в деревню к австрийцам, просил у них хлеб и бегом бежал назад покормить маму, бабушку и вторую сестрёнку.

 Мама понимала, что я подвергался смертельной опасности, но другого выхода не было. Так в 11 лет я стал кормильцем трёх женщин: бегал я быстро, просил жалостливо и так спас  семью от смерти.
 Через год нас перевели  в  лагерь Дойчендорф, который находится около города Капфенберга в альпийских Альпах. Это красивая местность на холмах, покрытых зеленью. Среди этой красоты было построено много лагерей для гражданского населения и военнопленных.

   К нам в лагерь приходили поляки, чтобы выбрать из обессиленных людей рабочую силу для сельскохозяйственных работ, но из нашей семьи им никто не понадобился.
  Весной 1944 года нас опять погрузили в вагоны и повезли дальше на Запад.

 Оказались мы в Австрии в городе Грац, который по величине уступает лишь Вене. Город утопает в зелени, ярко светит солнце, а на платформу выходят грязные и оборванные люди,  от которых все отворачиваются и показывают пальцем.

 Опять построили колонну и в сопровождении конвоя поселили в лагере на окраине города. Всех остригли наголо, обсыпали каким-то серым  вонючим порошком и отвели в бараки на двухъярусные нары.

 Спали на голых досках, а от скудости пищи и скученности началась эпидемия брюшного тифа. Выживших, которые покрепче, отправили в город Гамбург для разборки завалов после бомбёжки и для земляных работ.
 Заболела сестра, а я был так слаб, что даже не мог навестить её в лазарете.

 Теперь уже мама пролезала под проволоку в темноте и шла просить милостыню. На ней был мундир  неизвестного происхождения с блестящими пуговицами,  и почему-то, глядя на этот мундир, ей охотно подавали и при этом смеялись.

 Истина открылась позднее. Оказывается, на пуговицах была изображена карикатура на немецкую символику.Позднее немцы разглядели этот мундир и приказали пуговицы спороть. Так мама лишилась заработка, а мне стала постоянно мерещиться еда во сне и наяву.
  Мне казалось, что я глотаю овсяный отвар, о котором мечтал днём и ночью…
Немного повезло, когда меня выбрали вместе с другими подростками возить тележку с мясной тушей.
 Мы становились по бокам тележки и катили её, отталкиваясь одной ногой от земли. Рядом с тележкой шёл охранник, но мы все же умудрялись отрезать ножичком маленькие кусочки мяса и прятать их за пазуху.
  Это было опасное и смертельное занятие, но другого выхода от голодной смерти не было. Эти лепёшки из кусочков спасли нам жизнь…

 Уже в мирное время взрослым человеком  я посетил  место пребывания моей семьи в концлагерях. Не описать чувства, которые нахлынули.
 Ведь у меня в детстве не было детства -  оно прошло в борьбе за выживание. В Капфенберге сохранилась арка с колоколом в память о русских военнопленных.

 Со слезами на глазах я стоял перед ней и тогда решил рассказать эти воспоминания для своих потомков. Пусть никогда не будет войн!  Это говорим мы, дети войны.

 Записано мною со слов Щербакова А. П., 1932 года рождения
14 Степановна
Пётр Буракевич
    Маркелова  Татьяна  Степановна  -  худая, долговязая  старушка,  жила  одна  в   доме,  построенном  ещё  в  начале  шестидесятых  годов. Муж   её  Николай  Егорович несколько  лет,  как  упокоился  на   кладбище,  называемым  местными  "ельником". И  сейчас,  после  смерти  мужа,  восьмидесятилетняя  Степановна  жила  одна  в  этом  большом  доме  у  реки. Деревенскому  жителю  самому  надо  обеспечить  необходимый  комфорт  жизни:  принести  дров  и воды,  топить  печи  и  чистить  зимой  тропинки.  Степановна  эти  дела  ещё  по-тихоньку  справляла  - здоровье  пока  позволяло,  но  с  недавнего  времени  что-то  стало  подводить  зрение  и  слух. И  это  очень  беспокоило  бабулю,  так  как  её  зрение  значительно  ухудшилось  в  течение  полугода. Она  знала,  что  в  посёлке  двое  жителей,  имея  подобные  проблемы  со  зрением,  в  последствии  полностью  ослепли. В  этот  противный  промозглый  осенний  день  протопив  русскую  печь,  занимающую  почти  половину  большой  кухни,  она  залезла  на  лежанку  погреть  свои  старые  кости  и,  как  обычно,  погрузилась  в  воспоминания  молодости,  такие  далёкие  и   ностальгические. Вспоминала,  как  приехала  в  родную  деревню  Сааригора  после  окончания  училища  культуры  работать культорганизатором  в  местном  клубе,  подружилась  со  своим  земляком   Колей  Маркеловым. Молодые  собирались  пожениться,  но   их  планы  нарушила  война. С  первых  дней  войны  Николай  ушёл  на  фронт,  а  Татьяна  с  родственниками  эвакуировалась  в  Вологодскую  область. Прошло  время  военного  лихолетия,  Николай  и  Татьяна  вернулись  на  родину  и  через  некоторое  время  поженились. Вспомнила  Степановна  и  своё  самое  большое  горе  -  потерю  ещё  не  родившегося  сыночка  и  больше  она  не  смогла  забеременеть. Вот  и  теперь  живёт  одна. После  этой  трагедии  они  с  Николаем  переехали  жить  в  только  что  выстроенный  соседний  посёлок,  куда  мужа  направили  лесничим. Несколько  лет  жили  в  бараке,  а потом  Коля  построил   отдельный  дом. Держали  скотину:  корову,  телят,  овец. Работала  в  местном  клубе  по  своей  специальности. Сколько  концертов  и  праздничных  мероприятий   организовала  она  со  своими  коллегами  и  поселковыми  активистами. Было  время,  когда  Степановна  была  нужна  посёлку,  была  востребована. Раньше  при  Советском  Союзе  их  с  Николаем  навещали  школьники  и  представители  сельского  совета,  а  сейчас  никому  нет  до  неё  дела.  От  такой  одинокой  и  скучной  жизни  Степановна  начала  разговаривать  сама  с  собой.

   Эти  горестные  думы  и  разговор  её  с  собой  прервал  стук  в  дверь. Зашла  соседка,  работавшая  в  центре  социального  обслуживания  населения,  проживающая  в  доме  напротив,  через  реку. Старушка,  с  лежанки  рассматривая  вошедшую  женщину, видела  только  её  силуэт.
- Тэрве,  Степановна,  вот  пришла  тебя  проведать,  -  промолвила  вошедшая  женщина.
- Кем б он (Кто  это?) -  по-карельски  спросила  бабуля.
- Это  я,  Валентина,  пришла  предложить  тебе  услуги  социального  работника. Уже  ведь  не  молодая,  нужна  помощь.-
- Сама  по-маленьку  справляюсь,  но  пусть  приходят,  хоть  будет  с  кем  поговорить.
- Ну  вот  и  хорошо,  с  понедельника  к  тебе  будет  ходить  помогать  по  хозяйству  Людмила  Иванова,  -  завершила  разговор  соседка  и  попрощавшись  ушла.
      
      Как  и  было  обговорено  с  Валентиной,  с  понедельника  к  Степановне  стала  ходить социальный  работник   Людмила  Иванова,  которая  теперь  исполняла  деревенское  троеборие - "вода,  дрова,  помои"  и  рассказывала  бабуле  местные  новости. Заходили   в  дом  также  муж  Люды  -  бородатый  Виктор  и  её  невестка  Раиса. Что  ни  говори,  легче  стало   жить  старушке  -  в  доме  постоянно  люди. Да  вот  беда  -  зрение  совсем  "село":  видела  только  очертание  человека,  а  разобрать,  кто  перед,  ней  не  могла. Степановна  понимала,  что,  наверное,  скоро  она  вообще  не  увидит  белого  света,  наступит  полная  темнота  и  от  этого  замыкалась  в  себе,  злилась  на  весь  белый  свет. Однако  проблемы  со  зрением  старушки  оказались  на  руку  её  помощникам. Ивановы  стали  по  тихому  растаскивать  имущество  Степановны:  то  пылесос  унесут  домой,  то  швейную  машинку,  а  Виктор  постепенно  вытаскал  все  рыболовные  сети  Николая  Егоровича  и  приватизировал  его  ружьё,  почему-то  не  зарегистрированное  прежним  хозяином. Не  известно,  чем  бы  завершился  этот  процесс  "тихого  воровства",  если  бы  не  пожар  на  соседней  улице. Сгорел  дом  соседки   Натальи  Павловны. После  безуспешных  попыток  погорельцев  добиться   от  администрации  жилья  взамен  сгоревшего  Наталью  с  мужем   приютила  Степановна. Теперь  не  было  необходимости  в  социальном  работнике  и  Людмила  Иванова  оказалась  не  у  дел:  ей  пришлось  искать  другого  пенсионера.

        Начался  новый  этап  в  жизни  Степановны,  так  как  теперь  она  проживала   не   одна,  а  в  семье  Натальи. Практически  слепой  старушке  уже  не  надо  было  опасаться  за  жизнь  и  здоровье  в  ночное  время,  она  всегда  была  под  контролем и заботой  Натальи,  которая  отличалась  исключительно  покладистым  характером,  ответственностью,  порядочностью  и  хорошо понимала  капризы  бабули,  хотя  была  на  пятнадцать  лет  моложе  её. Неофициальная  опекунша  свозила  Степановну  на  приём  к  окулисту,  но,  к  сожалению,  врач  вынес  неутешительный  вердикт:  прогрессирующая  глаукома  без  перспективы  лечения. Теперь  старушка  должна  была  смириться  со  своим  положением,  полной   утратой  самого  важного  канала  связи  с  внешним  миром  - зрительного  анализатора,  но  и  слух  у  Степановны  также  ухудшался. Постепенно  с  потерей  слуха  она  почти  полностью  утратила  обратную  связь  с  домочадцами. Основным  действом  для  получения  информации  стало  ощупывание. С  течением  времени  оставшиеся  органы  чувств  старушки  обострились  и  теперь  она  легко  ориентировалась  в  доме,  без  проблем  попадая  в  нужные  места  дома,   легко  на  ощупь  различала  денежные  купюры. Как-то  знакомясь  с  приехавшим  погостить  зятем  Натальи  Степановна,  ощупывая  его  ладонь,  сделала  вывод: " Не  на  физической  работе  трудишься,  на  указательном  пальце  есть  отметина -  много  ручкой  пишешь". Мужчина  с  удивлением  рассматривал  свои  руки,  не  замечая  никаких  отметин  -  руки  Степановны  "видели"  лучше  его  глаз. У  старушки,  в  силу  её  возраста  или  может  по  каким-либо  другим  причинам,  был  не  очень  хороший  аппетит  и  Наталья,  как-то  раз  предложила: "А  выпей-ка,  Степановна,  для  аппетита  пятьдесят  грамм  водочки -  может  лучше  покушаешь".  И  бабушка  выпила  и  с  тех  пор  каждый  обед  начинался  с  этого  "ритуала"  и,  если  Наталья  иногда  забывала  налить  "витаминов",  Степановна  напоминала:  "Он   го    "витамины" (Есть  ли  "витамины")?" Наталья,  понимая  беспросветность  и  бесисходность  этой  однообразной жизни  бабушки,  старалась  не  забывать  о  "витаминах"  перед  обедом,  но  и  не  злоупотребляла  этим. 

       Односторонняя  связь  с  домочадцами,  то  есть  то,  что  Степановна  не  видела  и не слышала,  но  сама  могла  говорить,  привела  к  "театру  одного  актёра". Она  без   умолку  говорила,  рассказывала  случаи  из  своей  жизни. А,  как  она  пела! Бывший  культорганизатор,  она  знала  массу  песен  и  имела  не  плохой  голос! В  репертуаре  Степановны,  естественно,  преобладали  песни  советской  эпохи,  любила  также  революционные: "Там  в дали  за  рекой",  "Смело  товарищи,  в  ногу"  и  другие. От  исполнения  ею  лирических  песен  появлялись  слезы  не  только  у  неё,  но  и  у  слушателей. Словом,  в  доме  стало  весело  -  постоянный  концерт. В  возрасте  "за  восемьдесят"  бабуля  имела  хорошую  память:  помнила  не  только  тексты  песен  и  стихов,  но,  что  удивительно  -  даты  рождения,  фамилии,  имена  и  отчества   всех   жителей  посёлка,  словом,  владела  персональными  данными  односельчан. Упражняя свою  память  она  частенько  проводила  "инвентаризацию"  земляков:  вспоминала информацию  о  каждом  жителе  посёлка. Даже  представитель  администрации  поселения  для  получения  оперативной  и  достоверной  информации  частенько  обращался  к  Степановне.

      Однажды  Степановна  как-то  изменилась: перестала  солировать,  замкнулась,  стала  требовать  большей  дозы  "витаминов". Заставила  Наталью  пригласить  нотариуса  для  оформления  на  её  имя  завещания. В  один из  дней  женщина  застала  бабулю  что-то  судорожно  искавшей  в  комоде. Все    эти  изменения  в  поведении старушки   показались  очень  странными  и,  когда  Наталья  пошла  в  магазин  и  на  выходе  из  двора  какое-то  предчуствие  заставило  её   вернуться,   дома  увидела  страшную  картину:  Степановна  на  кухне  пытается  привязать  к  крюку,  на  который  вешается  кочерга  около  русской  печи,  верёвочную  петлю. "Бабуля  задумала  страшное",  -  мелькнуло  в  голове  Натальи.
- Степановна, остановись,  не  гневи  господа, господь  сам  возьмёт,  когда  придёт  время, - проговорила  Наталья,  и  вспомнив,  что  бабуля  не  слышит,  подбежала    и    обняла   её  и  стала  успокаивать.
- Зачем  жить  в  полной  темноте  и  безмолвии,  такая  жизнь  мне  не  нужна, да  и  вам  я  в  тягость -  плача  причитала  бабушка.
Женщины  долго сидели  обнявшись и  без умолку  говорили  друг  другу: Наталья  -  слова  утешения,  а  Степановна  - слова  оправдания своих  недавних  намерений.

      Деятельная  по  натуре  Наталья  решила  попробовать  помочь  бабуле  со  слухом,  чем  чёрт  не  шутит!? Ещё  в  начале  совместного  проживания,  когда  слух  у  Степановны  только  начал  ухудшаться,  Наталья  Павловна  увидела  по  телевизору  рекламу  слухового  аппарата  и  сейчас  наказала  дочери  привести  это  чудо  техники. С  чувством  большой  надежды  снарядили  аппарат  батарейкой,  приспособили  к  уху  Татьяны  Степановны  и,  о  чудо - аппарат  "заработал"! Бабуля  сразу  же  отреагировала  на  окружающих:
- Ой,  кехно, кулен,  кулен (ой,  чёрт,  слышу,  слышу) !
Татьяна  Степановна  обрела  слух  с  помощью  слухового  аппарата  и  это  была  победа,  хоть  и  маленькая,  но  победа  над  глухотой. Правда  аппарат  работал  на  полной  громкости,  но  бабуля теперь  вновь  обрела  слух  и  сразу  появилась  возможность  общения. Степановна  берегла  свой  аппарат, " как  зеницу  ока",  ложась  спать,  обязательно  снимала  его,  чтобы  случайно  не  разбить. Теперь  концерты  стали  по  заявкам  слушателей. В  доме  стало,  как-то  уютнее,  так  как  бабушка  была  всегда  в  хорошем  расположении  духа. В  семье  Натальи  Павловны  Татьяна  Степановна  прожила  несколько  лет,  дожив  до  девяностолетнего  возраста.
15 Памятник
Пётр Буракевич
      Когда  срочно  что-то  дома  надо  найти,  как  обычно,  сразу  не  найдёшь,  хотя  старался  систематизировать  хранение  инструмента  и  хозяйственных  мелочей. Сегодня  ищу  рубанок,  всё  уже    перерыл. Последняя  надежда  -  кладовка. В  этой  тесной  комнатёнке  чего  только  нет,  может  этот  несчастный  рубанок  здесь. Случайно  роняю  с  полки  на  пол  что-то  завёрнутое  в  старую  рубашку. Что  это? Разворачиваю  -  настольный  бюст  вождя  с  небольшим  углублением-ямкой  на  бело-мраморном  лбу. И  тут  нахлынули  воспоминания.

      Произошло  это  более,  чем  двадцать  лет  тому  назад,  когда  страна  проходила  очередной  исторический  этап,  который  коммунистический  режим  в  надежде  на  обновление  назвал  многообещающе  -  "перестройка". Весна  в  том  году  в  наших  местах  северо-запада  Карелии  была  запоздалой:  обычно на  9  мая  снега  практически  нет,  а  тут  снежный  покров  - хоть  на  лыжах  катайся. Во  второй  половине  месяца  резко  потеплело  и  всё  потекло,  ручьи  и  реки  разлились,  кругом  лужи. Детям  раздолье,  бродят  по  этой  воде,  ищут  приключения! Восьмилетняя  Юля  с  младшей  сестрой  Тоней  тоже  рады  половодью,  но  им  уже  надоело  возиться  в  мелких  лужах  -  пошли  по  улице  Анны  Лисицыной  за  железнодорожные  пути  на  заполненный  вешней  водой   песчаный  карьер. Здесь  целое  озеро  и  довольно  глубоко  -  местами  около  метра. У  берега  -  причаленный  и  оставленный  кем-то  плот. Как  тут  упустить  этот  случай  и  не  попытаться  поплавать  на  таком  судне! Девочки  мигом  оказались  на  плоту  и  отправились  в  плавание  по  акватории  карьера. Вода  прозрачная,  как  слеза,  дно  водоёма просматривается  до  мельчайших  подробностей.  На  дне:  камни  и  утонувший  мусор. Внимание  сестёр,  вдруг,  привлек    какой-то  белый  предмет.

- Тоня,  смотри,  там  что-то  белое,  человечек  что-ли,  давай  достанем,  -  предложила  старшая  сестра.

-  А,  как  мы  его  достанем? -

- Надо  что-то  на  берегу  взять -

Девочки  вышли  на  берег  и  стали  искать  подручные  средства  для  "спасения"  человечка. Найдя  кусок проволоки сёстры  начали  спасательную  операцию  и  через  некоторое  время  вытащили  находку  на  берег. Это  оказался  тридцати  сантиметровый  бюст  вождя  народов  из  какого-то  белого  материала.

- Что  это за  дядька? - Спросила  Тоня  старшую  сестру.

- Это,  наверное,  Ленин,  такой  памятник  в  школе  есть,  около  него  всегда  цветы.  Нам в  школе  говорили,  что  он  революцию  делал,  -  со  знанием  дела  пояснила  Юля.

- Давай    поставим  его  в  лесу  и  тоже  будем  приносить  цветы,  -  предложила  Тоня.

    Сёстры  отнесли  бюст  в  ближайший  лесок  и  поставив  его  на  подходящий  пенёк,  стали  обустраивать  территорию  будущего  мемориала:  убрали  мусор,  нарвали  кустиков  брусники  и  поставили  этот  импровизированный  букет  у  подножья  памятника.

- Тоня,  почему-то  у  этого  Ленина  усы,  а  у  нашего  в  школе  нет. Может  это  не  Ленин,  -  вдруг  выразила  сомнение  старшая  сестра,  внимательно  разглядывая  бюст.

- Ленин,  не  Ленин  -  всё-равно  же  памятник,  пусть  будет,  -  высказала  своё  мнение  Тоня.
       На  том  и  порешили  и  теперь  дети  периодически  приходили  к  своему  мемориалу  с  каждым  разом  всё  более  и  более  благоустраивая  его. Если  раньше  сёстры,  подражая  взрослым  во  дворе  играли  в  больницу,  школу  или  ещё  какую-нибудь  ролевую  игру,  то  теперь  появилась  новая  -  "памятник". Через  неделю  Юля  с  Тоней  в  очередной  раз  пришли  на  своё "капище"  и  обнаружили,  что  мемориал  разорён:  пластмассовая  оградка,  принесённая  ими  из дома,  сломана,  цветы  разбросаны  и,  самое  главное  -  бюст  вождя  пропал. Девочки  начали  поиски  своего  идола,  обшарили  весь  лес  в  окрестностях  карьера,  просмотрели  все  берега  этого  водоёма  -  всё  тщетно,  бюст,  как  в  воду  канул. Расстроенные  сёстры  вернулись  домой  - потеряна  любимая  игрушка! Дома  на  вопросы  родителей  о  том,  что  случилось,  молчали,  но  потом  Юля  излила их  боль.

      Прошло  несколько  дней  и   этот  несчастный  случай  уже  стал  забываться,  но  мне  не  давал  покоя  вопрос:  что  за бюст  нашли  дочери? Решил  сходить  и  попытать  судьбу  в  поисках  неизвестного  вождя. Обыскал  весь  лес  до  ближайшего  болота,  просмотрел  берега  карьера,  а  он  спокойно  лежал  в  канаве,  заполненной  водой,  перед  железной  дорогой. Это,  действительно,  был  бюст  Сталина,  на  лбу  -  выбоина,  будто  от  пули. Может  тот,  кто  разорил  место  игры  детей,  "расстрелял"  бюст,  выместив таким  образом  свою  злобу  на  вождя  народов. Решил  не  показывать  дочерям  эту  игрушку  -  не  стоит больше  им  играть  в  такие  игры. Убрал  бюст,  как  ненужную  вещь,  в  кладовку  и  надолго  забыл.

     И  вот  сейчас  случайно  откопал  этот  памятник  истории  и  думаю  поставить  его  на  секретер  рядом  с  бюстом  Ленина  -  памятники  не  виноваты  за  деяния  своих,  когда-то  живых  "двойников".
16 Никогда не сдавайся
Даниил Далин
    Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике… Впрочем, настоящие истории так, наверное, не начинаются, поэтому я попробую ещё раз, если позволите. Итак.
    В те времена, в далёком 1994 году, толком не было интернета, компьютеров и кабельного телевидения, поэтому дети ещё ходили гулять на улицу. Мы играли в захват земли, в ляпки, в сифы или гоняли футбол. Кто постарше играли в маршалов целыми дворами, человек так десять на десять или того больше. Ну, знаете, это такая смесь ляпок и карт. Если, к примеру, «десятка» заляпает «шестёрку», то «шестёрка» выбывает, а «десятка» превращается в «шестнадцать», ну, и так далее. Ещё старшаки играли в пастуха и овец, и какую-то игру, название которой я уже не помню. К вершине высокого столба крепили верёвку, а к свободному концу привязывали авоську, в которую засовывали волейбольный мяч. Можно было просто лупить по нему руками и ногами, и не бояться, что он далеко улетит, и кому-то придётся за ним бежать. А ещё можно было разбиться на две команды и устроить соревнование, кто закрутит верёвку с мячом вокруг столба – команда «по часовой стрелке» со двора 306-го дома, или команда «против часовой» из соседнего двора. В общем, развлекались, как могли.

     Мне тогда было десять. Конец летних каникул. На улице никого. Со скуки я занимался дрессировкой своего кота. Он был большим и пушистым, такой чёрный с белым. Обычно он принимал солнечные ванны на подоконнике и вылизывал то место, где у него должны были быть яйца. Я положил подушку на журнальный столик и подкатил его к шкафу. Несчастного кота закинул на антресоли, под потолок, и стал похлопывать по подушке, глядя то на кота, то на подушку. Ну, типа: «Эй, прыгай сюда!». Кот сначала обследовал весь периметр антресолей, но, не найдя лучшего пути спуститься, вернулся обратно. Он переминался с лапы на лапу, не решаясь прыгнуть…

     «Эй, мелкий!» – Вдруг услышал я за спиной. Обернулся и обнаружил своего старшего брата. Он родился раньше меня на шесть лет и теперь стоял на пороге гостиной, скрестив руки на груди, и уперевшись плечом в дверной косяк, с таким видом, будто уже час меня дожидается. На нём были обрезанные ниже колен синие джинсы и белая футболка с переводным изображением Арнольда Шварценеггера из фильма «Терминатор». Большие наушники на шее и прицепленный спереди к ремню кассетный плеер. На ногах новенькие кроссовки «Адидас». (Вообще говоря, по тем временам прикид у него был, что надо.) Лоб до переносицы прикрывала лихая чёлка набок а-ля Джон Конор, из-под которой еле виднелись зелёные улыбающиеся глаза.

     – Хочешь на самолёт посмотреть?

     – Какой самолёт?

     – Настоящий… – Ответил он, зевая, и напустил на себя такой вид, будто у него спросили, где твоя домашка по математике.

     – Настоящий?! – Не верил я своему счастью. В ответ он принялся медленно кивать головой, глядя на меня с самодовольной улыбкой чеширского кота. В этот момент за спиной что-то плюхнулось на подушку, и я заметил, как мой дрессированный шерстяной друг удирает из комнаты.

     Минут через пять, набив карманы шорт карамелью «Крабовые шейки», я сидел на багажнике велосипеда «Урал» и дожидался, пока мой брат «перетрёт» с пацаном по кличке Марадона из соседнего дома. Этот тип всегда говорил таким противным пафосным голосом, словно намекал, что ты здесь никто: «Сечешь, о чём я?». Так что учись, пока он (Марадона) жив. Зубы у него были жёлтые. Изо рта воняло, как из помойки, а под обкусанными ногтями всегда скапливалась грязь. Наконец, они начали прощаться, делая при этом странную серию жестов кулаками. Марадона, противно улыбаясь (он всё делал противно), похлопал брательника по плечу, от чего меня аж передёрнуло, и, наконец, свалил. «Держишься?» – спросил меня брат. – «Ага!» – кивнул я, схватившись за пружины под сидушкой. А он вдруг сделал мне замечание, что, мол, нельзя так смотреть на людей. «Видел бы ты свою рожу» – сказал он, смеясь, а потом добавил совершенно серьёзно: «Этот парень, чтоб ты знал, лучше всех на районе играет в футбол!» Он оттолкнулся от бортика, и мы поехали…

     Путь показался мне довольно долгим. Наверное, так всегда кажется, когда не знаешь куда едешь, и когда каждая кочка общается с твоей задницей посредством железного багажника. Периодически мне приходилось спрыгивать с велика и подталкивать его на особенно крутых подъёмах. Так мы добрались до Т-образного перекрёстка, где на светофоре в четыре полосы стояли машины и автобусы, а по центру шли трамваи.
     На противоположной стороне, рядом со зданием странной формы, действительно стоял настоящий самолёт. По моим подсчётам в длину он составлял примерно два трамвая, плюс-минус два с половиной попугая. С этой точки я видел только малую часть серебристого фюзеляжа, одно крыло и немного хвост, аппетитно поблёскивающий на солнце. Остальное скрывали деревья.
     Мы слезли с велика и начали спускаться по ступеням в подземный переход. Брат спускал наш транспорт по одному из двух швеллеров, специально установленных для подобных целей поверх ступенек. Внизу царили полумрак и приятная прохлада. По потолку отдавался глухой и ритмичный стук трамвайных колёс. Он остановился, указывая пальцем на исписанную стену: «Видишь корону?» Среди похабных рисунков и надписей типа «Горбачёву нет! Ельцину да!», «Коля+Таня=Любовь», названий музыкальных групп, и нацарапанных ручкой стихов, зелёной краской была нарисована корона, размером приблизительно с футбольный мяч. Она венчала цифру «100», под которой были подведены три уменьшающиеся к низу полосы. Я вопросительно посмотрел на брата.

     – Это знак нашей группировки – пояснил он. – Чтобы пацаны с других районов знали, что лучше им здесь не тусоваться, а то ещё получат по башке.

     – А зачем? – спросил я.

     – Что зачем?

     – Зачем нужно, чтобы пацаны с других районов получали по башке? – уточнил я.

     – Как это зачем? – Удивился он. Кажется, мой глупый вопрос застал его врасплох, и брат не сразу нашёлся с ответом. – Да чтоб не тёрлись тут все, кому не лень!

     «А в чём, собственно, проблема?» – подумал я. Но не решился спросить, чтобы не выглядеть совсем уж дураком. Про то, что означает цифра «100» под короной, я тоже почему-то не стал спрашивать. Хоть я и не понимал всех тонкостей уличной политики, но сообразил, что лупить чужаков было важно и вообще очень круто, и поэтому меня переполняла гордость за своего брата.

     – Эх! – Махнул он на меня рукой, – какая же ты ещё мелочь пузатая. Ты, хоть, драться то умеешь?

     – Драться? – зачем-то переспросил я, и тут же вспомнил троих типов из «В» класса, которые меня частенько лупили.

     – Та-а-к, всё понятно, тебя пинают в этом новом «В» классе, так?

     Я молчал.

     – Сколько их?

     – …Трое. – Ответил я.

     – Ну-ка, сожми кулак…

     Он прислонил велик к себе, одной рукой взял мою правую руку, а другой стал поправлять:

     – Большой палец снаружи, а не внутри. Кулак держи прямо, чуть опустив вниз, чтобы здесь, – он провёл от локтя до костяшек кулака, – была прямая линия. В следующий раз, молча подойдёшь к главному и, вот, этим местом, – он прикоснулся к костяшкам в основании среднего и указательного пальцев, – заедешь ему в нос. Они конечно тебя опять отлупят, но в следующий раз, скорее всего, будут гнобить кого-нибудь другого. Кого-то, кто не ломает носы. – Усмехнулся он. – Если не поможет, скажешь мне. Главное запомни: никогда не сдавайся и не беги, а то потом всю жизнь будешь бегать. Всё понял?

     – Угу… – Буркнул я.

     – Ну… – Он по-голливудски откинул головой длинную чёлку и, прищурившись, уставился на меня взглядом Клинта Иствуда. Я хихикнул.  – Тогда погнали дальше! – Закончил он свою мысль.

     Мы поднялись по ступеням, прокатив велосипед по швеллеру вверх, и оказались на площадке, вымощенной квадратными тротуарными плитами. Отсюда тянулись три асфальтированные аллеи. Мы поехали по средней. Когда велосипед отклонялся от середины тротуарной дорожки, я мог дотянуться сандалиями до растущей на обочине травы, оставляя за нами парящий шлейф из пуха одуванчиков.
     Сначала, из-под крон деревьев, я увидел шасси, а потом и всё остальное. Шины, все до одной, были спущены. Мы остановились в нескольких метрах перед носом самолёта и бросили велик под ноги. В тишине стрекотание кузнечиков казалось оглушительным…
     Помимо окон кабины пилота, на носу размещалось несколько небольших окошечек, образующих круг. На каждом крыле по два огромных винта с двухметровыми лопастями. Хвост с красной звездой был высоко задран над землей, а брюхо выглядело полноватым. Вдоль боковой линии тянулись крошечные круглые иллюминаторы.
     Слепив губы бантиком, и вообще, напустив на себя идиотский вид, мой брательник, жестикулируя руками, как это было принято в Европе 19 века, отвесил демонстративные поклоны самолёту и мне, как бы, представляя нас друг другу:

     – Ан-12, Мелкий! Мелкий, Ан 12!

     – Очень смешно. – Пробурчал я.

     Обследовав самолёт снаружи, мы забрались внутрь через задний грузовой люк. Запах старого самолёта не был похож ни на что другое. Совершенно специфический запах, в который я сразу же влюбился. С потолка и стен местами свисали ободранные шлейфы проводов и какие-то резиновые трубки. В кабине пилота мы не обнаружил ни одного уцелевшего стёклышка на панели управления. Всё, что можно было оторвать погнуть или разбить, было оторвано, погнуто и разбито. От кресел пилота и штурмана остался лишь металлический каркас. Все мягкие части сидений, вероятно, сгорели в результате пожара, о чём свидетельствовала копоть на потолке. В полу между креслами находился маленький люк, ведущий в стеклянный нос самолёта. Судя по запаху, его давно превратили в туалет, поэтому мы не стали надолго задерживаться в кабине пилота.
     Через боковой люк по толстому кабелю мы забрались на крышу. Оттуда я увидел белое колесо обозрения вдалеке. Оно возвышалось над домами и деревьями, медленно вращаясь по часовой стрелке, а ветер, сквозь шум автострады, приносил из парка развлечений обрывки музыки и смеха.
     Мы сняли футболки и постелили их на крыле самолёта, чтобы нагретое солнцем железо не обжигало спину, пока мы, как говорил мой брат, будем «работать над загаром». Редкие облака причудливых форм изредка закрывали солнце, давая нашей коже передышку. Развалившись как две морские звезды, мы просто молча загорали минут двадцать. А потом он вдруг спросил.

     – Ну, и кем ты, говоришь, хочешь стать, когда вырастешь?

     Вообще-то ни о чём таком я ему не говорил и даже не думал, но раз уж тебя спросили старшие, то надо отвечать.

     – Не знаю. – Говорю. – Я рисовать люблю… А ты?

     – А я? –  Почему-то удивился он, и задумался. – А я и сам не знаю… Знаю только, что не хочу, как родители… Пахать за копейки до старости. Собачиться из-за ерунды… Уж лучше погибать молодым. – Он приподнялся и смачно плюнул метра на два через крыло самолёта. Улёгся обратно и закурил сигарету.
     Сообразив, что дальнейших пояснений не последует, я вернулся к небу. К солнцу тянулось большое облако в форме то ли руки, то ли какого-то странного животного, напоминающего нечто среднее между лошадью и драконом…
     Больше мы ни о чём таком не говорили. Молча слушали «Продиджи» каждый в одном наушнике. Как сказал мой брат, этот плеер они с пацанами «отжали» у одного лоха за «плохое поведение». Музыка мне не особо понравилась, но было интересно, потому что ничего подобного я ещё не слышал, а прослыть музыкальным невеждой не хотелось.

    Мы провели на крыле самолёта, наверное, около часа, пока на меня не упали две первые тёплые капли дождя. Воздух стал разряженным. Поднялся ветер. Небо быстро затягивало тучами. Прихватив с собой велосипед, мы мудро передислоцировались в грузовой отсек.
    Вскоре полило как из ведра. Ветер, завывая, поднялся такой, что я всерьёз опасался, как бы этот самолёт вновь не взлетел в небо. Несчастные молодые берёзки нагибало почти до земли. Дождь бешено тарабанил по обшивке, временами сопровождаясь жирными раскатами грома. Я уже начинал тихонько дрожать от холода, поэтому мы решили убраться со сквозняка и забрались в крошечную каморку воздушного стрелка, расположенную высоко над землей, в самом хвосте самолёта. Закрыв за собой толстенную железную дверцу, мы уселись на корточки около открытого эвакуационного люка в полу. Через него был виден только небольшой квадратный участок бурлящей воды с пузырями, бегущей по асфальту. Саму стрелковую установку давно оторвали. В полу остались лишь две металлические пластины с отверстиями.
    В моём животе вдруг заурчало, и я вспомнил про конфеты. Вытряс содержимое карманов на пол и поделил «Крабовые шейки» пополам, по-братски. Они изрядно помялись, но на вкус ничуть не пострадали. Молча жуя конфеты, мы глядели в люк как загипнотизированные… Казалось, что это наш самолёт куда-то плывёт, подхваченный водяным потоком…
    Со временем я начал представлять, что нахожусь не в старом списанном АН-12,  а в «Тысячелетнем соколе» – самом быстром звездолёте в галактике. Глядя в окошечки кабины стрелка на серую расплывающуюся панораму города, я видел истребители империи зла в чёрном космосе. Они стремительно мчались к нам на встречу с характерным свирепым визгом…

     В тот день мы так и не дождались окончания этого ливня. Он продолжался, кажется, ещё два или три дня. Рассекая волны, как какие-нибудь дурацкие моряки, мы покатили домой. Мы вымокли до нитки, устали до чёртиков, и проголодались, как собаки, но при этом всю дорогу много разговаривали и смеялись, и вообще, кажется, были по-настоящему счастливы.

     Это был последний день, оставшийся в моей памяти, когда я ещё мог не презирать своего брата при жизни. Через некоторое время он пристрастился к героину, а ещё через шесть лет умер от передозировки в одном из городских притонов. По слухам, в ту ночь он пустил по вене в несколько раз больше смертельной дозы.
17 Мачеха
Нина Пигарева
(Фотоколлаж автора)

В день похорон жены Фёдор не проронил ни слезинки. Как в немом кино, перед остекленевшими глазами всплывали яркие незабываемые сценки: первое свидание с Софьей, первый поцелуй, первая брачная ночь…   

На их свадьбе даже самые разборчивые бабы сочли Фёдора с Софьей самой красивой парой села. На зависть всем, супруги зажили дружно, счастливо, детишки пошли, и всё – мальчики. Федя часто шутил – будем стараться до дочки. И тем удивительней представлялось односельчан хладнокровие Фёдора. Никому и в голову не пришло, что все его помыслы были направлены на одно – на скорое воссоединение с Софьей в потустороннем мире.

От точки невозврата Фёдора спас старший двенадцатилетний сын Жорка. Резко выдернув из рук отца петлёй скрученную верёвку, он не по-детски сурово заявил: «Не будь эгоистом! Думаешь мне легко?! Если не мы с тобой, то кто позаботится о малышне?!» Первой паре близнецов было по пять лет, второй – по три года.

- Прости, сынок, горе напрочь затмило разум, - сжал Фёдор худые плечи Жорки, - обещаю - больше такое не повторится. Взяв себя в руки, он решил жить и трудиться ради детей. Но при всём старании Фёдор в одну тягу не управлялся с работой в колхозе и с домашней круговертью. Жорка, стремившийся во всём помогать отцу, стал плохо учиться. Грязь и пыль завладели каждым уголком дома, бурьян – садом и огородом. Инфекционные заболевания без конца преследовали малышей.

Утрата жены и беспросветный тупик скоро придавили некогда статного мужчину к земле. Жорке нестерпимо больно было смотреть на исхудавшего отца, на полуголодных чумазых братьев. И однажды он не выдержал: «Пап, малым нужна мать, а тебе – жена. Я приму любой твой выбор».

Фёдор и сам понимал – без женских рук ему детей не поднять. Его соседка – бабка Донька уже не раз предлагала свою помощь в сватовских делах.  И стоило Фёдору лишь намекнуть, как деревенская сваха осторожно принялась «зондировать почву».

Через месяц Дуняха доложила обстановку: «Прости, сосед, но в нашем селе, сам понимаешь, с такой кучей малявок тебе ловить нечего. Прошлась и по соседним деревням. Лишь в Загорском хуторке проявила к тебе интерес одна бабёночка, примерно твоего возраста. Скажу прямо – не красавица. Но сердцем добрая, работница почётная. Живёт с матерью. Сынок при ней – годочков четырёх. Замужней жизни не знала. Дарьей кличут».

Даша сильно стеснялась своей невзрачной внешности и чрезмерной робости. В Клуб не ходила, с парнями не встречалась. В тридцать лет ребёночка для себя родила от командировочного шофера, прибившегося к ней на время посевной кампании.

Костюшок на радость матери и бабушки рос умным симпатичным мальчиком. О полной семье Дарья даже не мечтала. И, когда замаячило призрачное счастье, она очень боялась, что первая встреча с потенциальным мужем окажется последней.

Фёдору срочно требовалась хозяйка в дом, и он, не раздумывая, сразу пригласил Дарью с Костиком к себе. Под вечерним звёздным куполом она гордо шла с мужчиной, который предложил стать его женой. Сердце трепетало, в голове рождались радужные картинки замужества.

Но назавтра, чуть свет, Дарья вся в слезах спешила под материнское крыло: выплакаться, поделиться случившимся, найти правильный совет.

Жорка ушёл на ночлег к товарищу. Даша, повязав передник, немедля включилась в дела: сготовила ужин, вымыла гору грязной посуды и вышла к Фёдору во двор. А когда вместе вошли в избу, оба ужаснулись; хозяйская «братва» со всех рук дубасила «чужака» Костю.

Фёдор, растащив близнецов по углам, в гневе замахнулся на самого бойкого, но Даша перехватила его руку.

- Никогда так не делай! – нахмурился Фёдор.

- И ты тоже, - осеклась Дарья.

Обозлились на отца мальчишки, насупились, отказавшись от ужина, разбежались по кроватям. Костя слезливо попросился домой. Поспешно спланированный брак оказался на грани провала.

- Тебе решать, дочка, - вздохнула тётка Полька, - чужих детей растить – сродни подвигу. Только вместо наград – адский труд да пересуды людские. Но с другой стороны, детки быстро взрослеют, а жизнь длинная и без мужского плеча тяжёлая, незавидная. Я, слава Богу, ещё крепкая, смогу единственного внучка до ума довести. Понапрасну дёргать мальца туда-сюда – самое последнее дело. Не за тридевять земель отправишься, в любой день и час с сыном видеться сможешь.
Поблагодарив мать за поддержку, Дарья решилась на вторую попытку.

Поначалу односельчане подшучивали над Фёдором: мол, где такую красу отыскал?! Но скоро к Дарье все прониклись великим уважением и почтением. Дети преобразились, щёчки наели. Наперебой только и слышно от близнецов: наша мамка самая лучшая. Жорка тоже симпатизировал мачехе, хоть и называл – тётей Дашей. Расправил плечи и Фёдор. В доме у него - чистота, порядок, каждая вещь знает своё место. Стол, как скатерть – самобранка, от еды домашней ломится. Новая жена угодить ему во всём старается. Полюбила его Дарья, детей приняла как родных.

Не таил обиду на маму и Костя. Она часто навещала родных, готовила вкусности, оставалась на ночь. С собой Костю звала, но подрастающий сын отказывался. Ему баринком жилось с милой бабаней, хватало и материнской ласки. Всё бы хорошо, только не лежала душа Фёдора к Даше.

Летели дни и месяцы. Меньшие пасынки в первый класс пошли. Дарья на работу устроилась – набрала группу коров. Жорка жалел мачеху, каждый вечер бежал на ферму, чтобы часть забот взвалить на свои неокрепшие плечи. Он замечал равнодушие отца и негодовал от беспомощности. Впервые по-мужски он поговорил с родителем перед уходом в армию. Фёдор нехотя пообещал новобранцу проявлять больше внимания к маме Даше. Так Жорка начал обращаться к мачехе к концу первого года её проживания в новой семье.

С честью и доблестью выполнял солдат сыновий долг перед Родиной. От имени командования родителям не единожды приходили благодарственные письма за достойное воспитание сына. После окончания службы Георгий остался на сверхсрочную. Его примеру последовали старшие близнецы, а потом - и младшие.

К тому времени не стало матери Дарьи. Константин жил в ближайшем городе, окончил мединститут, работал хирургом. Мать он навещал редко, отношения с отчимом не складывались. Но переписку поддерживал регулярно.

В тот субботний вечер Костя решил наведаться без предупреждения, не терпелось сообщить приятные новости: он получил благоустроенную квартиру и женится на любимой девушке.

Но стоило парню войти в дом, как его радость смазала представшая драма: на полу – осколки стеклянной посуды, на столе – перевёрнутая тарелка с макаронами, по залу мечется хмельной отчим. А на кухне под образами взывает к Господу всклоченная мать. В глазах – боль и слёзы, на отёкшей щеке – следы мужской пятерни.

Заскрежетав зубами, Константин, с трудом сдерживая ярость, заботливо вывел мать под руку за порог, усадил в личный «Москвич» и безоговорочно увёз с собой.

А спустя несколько дней в отчий край прибыл на побывку бравый офицер вооружённых сил СССР Георгий Фёдорович Волков. Крепко обняв отца, он настороженно спросил: «А где мама Даша? Соскучился - нет сил».

- Костик забрал. Ударил я её. В первый раз. Выпил лишнего, сам не знаю, как вышло, - промямлил Фёдор. Жорка, побагровев от злости, схватил отца за грудки и швырнул на диван.

- Будь я Костя – прибил бы тебя на месте, - кричал разгорячённый сын, - ты никогда не ценил эту святую женщину. Таких матерей и жён, как мама Даша, в мире больше нет! Но ты видел в ней лишь прислугу и домработницу.

- Неправда, - смахнул слезу Фёдор, - на первых порах, каюсь, она была мне безразлична, потом проснулось уважение, а то, что дороже жизни стала, понял идиот, только теперь. Готов на четвереньках ползти к ней, но не знаю ни адреса, ни места работы Костика. Жорка! Родной! Помоги мать вернуть.

…На звонок в дверь вышла Дарья.

- Мама Даша, солнышко наше! - закружил её в объятьях Георгий, - как же я рад тебя видеть… Пожалуйста, поговори с отцом. Знай, мы за тебя все – горой.

Взмахом руки Жорка позвал Константина на улицу, где состоялся дружеский диалог:

- Как она?

- Плохо. Всё время плачет, скучает по нему. Со мной почти не разговаривает. Хорошо, что вы приехали. Я уже в выходные дни пообещал маме отвезти её обратно.

- Я отца отлично знаю. Он признал свою вину, и у них, поверь, всё будет хорошо.

- Дай Бог!

Хлопнув по рукам, мужчины вернулись в квартиру и от увиденного смущённо заулыбались.

Фёдор, улепившись трясущимися ручищами за дробную фигурку Дарьи, с опушенной головой стоял перед нею на коленях и дрожащим голосом чеканил одни и те же слова: «Прости, Дашунюшка, прости, желанная, я очень сильно люблю тебя…» А Дарья, впервые слыша от мужа долгожданное заветное признание, в знак примирения ласково теребила его волнистые волосы, роняя в седеющие пряди слёзы радости и счастья…
18 Тропою жизни
Дарья Михаиловна Майская
   За свою жизнь я не однажды писала о людях достойных, итог жизни которых заслуживает того, чтобы знали о них всё, с самого их детства.

   О них, обычно, меня, внештатного корреспондента, просили написать.
Не скажу, что с неохотой, бралась за это, но не разочаровывалась
ни разу: люди интересные, фактура прекрасная.
А сейчас я хочу, очень хочу, просто не смогу, как хочу поведать об одном человеке.

   Павел Ермолаевич Пономарёв. Менее, чем через год ему исполнится девяносто.
Его привезли дети в нашу редакцию, где я должна была с ним встретиться, познакомиться, поговорить, написать об этом выдающемся человеке.

   Небольшого роста, худенький старичок проходит в кабинет и садится на стул, стоящий в ряду у стены. Я прошу Павла Ермолаевича придвинуть его стул,
к столу, за которым я сижу. (Я волнуюсь за моего потенциального собеседника - годы и здоровье подтачивают силы, а так он сможет положить локти на стол, а устанет в этой позе, откинуться на спинку стула.)

   Не знаю, понял ли он мою заботу, но не сразу, более из вежливости,
всё-таки, согласился на моё предложение.
Вглядываюсь в лицо визави, во весь его облик. Глубоко пожилой человек,
сухонький, но какой-то очень достойный, сначала внимательно смотрит на меня, потом быстро окидывает взглядом кабинет.

   Помните строчки:
 "У добра глаза лучистые,
Цвет их тёмно-голубой" - такими были его, просто на удивление,
вопреки возрасту, живые, почти синие глаза!

   Я не знала, с чего начать и молча смотрела на человека, ещё не ставшего моим собеседником. Пауза затянулась. И тут Павел Ермолаевич
улыбнулся мне так искренне, так открыто. Лицо его засветилось не только
внешне, но как-то изнутри. Я смотрела в великом изумлении и в голове росла и ширилась мысль - Господь сподобил меня встретиться... с кем-то невыразимо особенным.

   А старец всё смотрит на меня, ждёт. И вот он говорит:
   - Как вас зовут?
   - Таня, - выдавливаю я из себя.
  - Вас уже можно и с отчеством называть,- говорит он тихо,
именно задушевно
и улыбается.
Я отрицательно киваю головой.
   - Таня, задавайте мне вопросы. Я буду на них отвечать.

А у  меня вдруг были готовы брызнуть слёзы. Неожиданные, непонятные,
так некстати и я ничего не могла ни сказать, ни поделать с этим.

   Видя моё состояние, Павел Ермолаевич сам начал тихо
рассказывать о себе. Говорил он с таким добром, граничащим с умилением,
в наше время уже и небывалым, что я только слушала, впитывала
каждое его слово, каждую нотку голоса, каждую интонацию.
Лист бумаги передо мной оставался чистым, перо - праздным.

   - Родился я в 1925 году  в селе.
Мою маму звали Анастасия Фёдоровна, а папу - Ермолай Яковлевич.
Имя у отца знаменитое, как у Ермака, покорителя Сибири.

   Отец, как в оправдание имени, был мужиком серьёзным, обстоятельным.
Но я не однажды видел, как он горько, безутешно плакал - рождались дети  и, почему-то, быстро умирали. Это было его самым большим горем.
А мы, выжившие детишки, самой большой радостью.

   Родители работали, что называется, день и ночь. Некогда им было с нами, детьми, особенно-то разговаривать, да в этом и необходимости большой
не было: на их трудовом примере воспитывались.

   Пришло время и пошёл я в школу. Учился очень охотно, старательно.
Время было трудное. Сельские детишки поучатся два-три года
и оставляют учёбу: одёжки, обувки нет, не в чем в школу ходить.
Никогда это время у меня ни из головы, ни из памяти не выходит -
настрадались. А вот гляжу я на нынешних детей: как они хорошо одеты!
Душа потихоньку оттаивает и радуется.

   Мой отец понимал - учиться надо. Вот и стал я "грамотеем":
по тем временам семь классов - не шутка! Сравнялось мне как раз четырнадцать.
Тут и начался отсчёт моего более, чем шестидесятилетнего рабочего стажа.

   Трудиться я начал в колхозе, на разных работах, то есть, куда пошлют.
Уж и не знаю как, но заметил меня председатель колхоза, взял  к себе
личным "водителем". Он на паре лошадей ездил. И руководитель,
и человек он был хороший.

   Отвезу его в район на совещание, а сам у коновязи ожидаю - лошадок
подкормлю, охаживаю их, осматриваю - в исправности ли упряжь? Подправлю,
если что. А самого гордость распирает: важное дело доверили... одно слово - пацан. Выйдет председатель:
   - В столовую.
А участников совещания также к столовой везут. Председатель зовёт меня
с собой обедать. Я отнекиваюсь:
   - Там начальство... не надо...
   - Запомни, Паш, за столом и в бане - все равны!
И сажает меня рядом с собой, кормит тем, что и сам ест.

   Хорошо стали жить, трудились, обживались. С 1936 года отец завёл пчёл.
Был у него друг, с ним и держали пять ульев на две семьи. Хватало.
Но отец мечтал, как теперь говорят - "расширяться", прикупить ещё пчёлок...
не успел: война!

   Моего отца, Ермолая Яковлевича, призвали сразу, в 1941 году.
Я провожал его до сельсовета. Четыре с половиной километра мы шли
с отцом, и у нас впервые было время наговориться. Отец рассказывал,
что воевал уже на двух войнах.
    - Это моя третья война. Не сам я, не своей волей - вынужден
в третий раз свою судьбу испытывать,- с грустью говорил он мне.
Не вернулся отец, и поныне числится пропавшим без вести.
Навечно остался он на своей третьей войне.

   А я молод был воевать: только шестнадцать исполнилось.
Меня и моих одногодков в Воронеж направили, площадки и укрытия
для самолётов возводить. Построили нас. Всю обращённую к нам речь в одно предложение можно уместить:
   - В армию вы пока не годны, а трудиться обязаны.
   И мы трудились, не жаловались и не ныли. Но и сейчас помню,
как трудно было. В конце 1942 года призвали и меня. - Павел Ермолаевич
делает паузу. Внимательно всматривается в меня. Убедившись, что я почти успокоилась и превратилась в слух - продолжает.

   - Привезли нас в Меликесс. Это городок в Ульяновской области.
Кругом сосны, песок, жара неимоверная! Наш запасной полк
около месяца здесь располагался. Паёк был до того скудным,
что мы просто отощали.

   Наконец нас, имевших образование, направили в Куйбышевское
военно-пехотное училище. Прибыли. Сразу обратили внимание на то,
как кормят курсантов. Замечательно кормили! Даже сливочное масло
каждый день давали. Но нас, новоприбывших, две недели приучали
нормально питаться: длительно недоедая, мы могли накинуться на еду
и погибнуть.

   Определили меня в стрелковую роту, которой командовал старший лейтенант Сердюков. А вот фамилию начальника училища генерала майора - не запомнил... Жаль... Фамилию его не помню, но человек был большой души, з
а нас переживал, как за родных детей.

   Нечаянно я услышал, как он не то предупреждал, не то распекал начальников
рот, у которых были здесь же их семьи:

- Если с жёнами не поладите, на курсантах зло не срывайте. Замечу - вам не сдобровать!

   Занятия и практика, чередуясь, занимали основную часть суток.
Прерывались лишь на время еды и сна. Теорию преподавали настоящие
профессионалы. А сколько мы земли перекопали! Учились рыть окопы лёжа,
стоя. По восемь часов ежедневно, в любую погоду!

   В конце обучения нас записали в комсомол. Были и такие, кого зачисляли принудительно. Неприятно вспоминать... нательные крестики приказали снять.

   Подготовка закончилась успешно: всем нам было присвоено воинское звание - младший лейтенант. В конце торжественной части генерал скомандовал:

   - Разойдись! Сесть на свои места!

   Минуту мы сидели молча. Так наш генерал выполнил русскую традицию -
присесть перед дорогой... на удачу... на счастье, которое было
на всех одно: победить и остаться живым!

   Я был направлен в противотанковые войска. Моя настоящая война
началась в Белоруссии, в Гродно, где я командовал батареей.
Батарея состояла из трёх расчётов, в каждом по два человека.
Сначала у меня были орудия тридцати шести миллиметрового калибра,
потом сорока шести и, наконец, семидесяти шести миллиметровки.

   Перед боем командир указывал мне точку, где стоять. А как расположить
орудия, как навести и когда стрелять - это уже было моим делом.

   Не минула и меня солдатская горькая доля: получил ранения в грудь
и в руку. Два месяца "восстанавливался" в госпитале. Не успел долечиться,
а наша часть получила приказ сняться и продвигаться далее, на запад.

   Никогда, никого и ни о чём я так в жизни не просил, как врачей
в госпитале. Умолял выписать меня, чтобы не отстать от своих
сослуживцев. Сжалились...

   С тех пор, как вижу ребятню, играющую в "войнушку", или просто
бегающих с игрушечными пистолетами и автоматами, не могу сдержать слёз:
не дай Бог им настоящее оружие в руках держать, да воевать по-настоящему.

   С тяжёлыми боями подошли мы к границе с Польшей.. Командование
предупредило: страна дружественная нам, поэтому относиться к мирному
населению необходимо гуманно. Нам показалось это наставление излишним:
русский солдат по-другому и не может - своё, последнее отдаст.

   Но более запомнилась Восточная Пруссия. У её границ нам было сказано:
   - Не щадить! Не жалеть никого! Помните и не забывайте, как немцы
на нашей родной земле бесчинствовали, зверствовали - пусть им аукнется.

   Молча мы выслушали эту "речь". Ни звука, ни вздоха, ни единого вопроса,
хотя душу раздирали противоречия: мы так не можем, не должны,
мы не фашисты.

  Однако, через день- два, видимо, образумившись, командиры исправились:
   - Мирное население не трогать. Нет среди них виноватых.
И ожил строй, загомонил, заподдакивал. Но окрик: "Разговорчики" -
быстро всех успокоил.

   Расположились мы под Кёнигсбергом на возвышенности, поросшей огромными соснами. Ситуация сложилась небывалая: один склон этой возвышенности
до верха был занят немцами, другой - мы занимали. Фашисты очень хорошо укреплялись: доты с амбразурами, пушки и пулемёты; для невозможности
подступа к ним были беспорядочно навалены бетонные тумбы.

   Было, как сейчас сказали бы, нереально, по-чёрному смешно:
обслуживая технику, и немцы, и мы иногда совсем близко видели друг друга, испугавшись, прятались за орудия, перебегали от сосны к сосне.

   Неизвестно, как бы дело повернулось, но у нас на вооружении были
"Катюши". Они нам крепко помогали: расстреливали снарядами фашистскую чуму
в их укреплениях, а мы шли следом. Если какая их "точка оживала" -
уничтожали.

   Человек, особенно молодой, быстро ко всему привыкает, многое для него становится обычным. Вот и стала война нашей работой и в ней были
свои радости: мы живы, удалось урвать редкий часок для сна,
получен заветный треугольничек с весточкой из далёкого родного дома.

   Ратный труд воинов, их победные  марши отмечались правительством
боевыми наградами. В перерывах между боями вручали нам ордена, медали.
Эти награды - наша гордость, наша память, зримое свидетельство
нашей доблести, любви к Родине.

   (Справка: за успешное выполнение задания по уничтожению особо опасной вражеской группы Павел Пономарёв был представлен к Ордену Красной Звезды. За проявленные мужество и отвагу при исполнении воинского долга при взятии  Кёнигсберга награждён орденом Отечественной войны первой степени. Награждён многими медалями, в том числе: За взятие Кёнигсберга, за победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг)

   Закончилась моя великая война. Молодым лейтенантом с боевыми наградами вернулся я домой в моё родное село, хотя перед демобилизацией
мне предлагали жить и работать в Белоруссии. Но я и слушать не стал:
только домой в Россию, только в родные места!

   Первым местом моей работы стал склад. Это назначение мне было не по душе,
но меня упросили. А дело оказалось непростым и нелёгким. Мужчин с войны
вернулось мало, и те покалеченные. Всё было на плечах женщин.
Привезут они на подводах мешки с зерном, фляги с подсолнечным маслом -
я старался подсобить им. Вот так и крутился весь день: и учёт вёл,
и грузчиком был.

  Но молодость - есть молодость! Понравилась мне одна девчонка - Рая.
Имя-то какое! Рая! Уверен был, что у меня с ней вся жизнь будет раем.
А у Раечки - ухажёр. Но ухажёр - не жених и не муж. И я пошёл ему наперебой.
Моя избранница оказалась умницей: хоть и понравился я ей, за советом пошла
к своему отцу.
   - Иди замуж за Павла. - Не было в роду Пономарёвых плохих людей,-
сказал он ей.
   И стала Раиса моей женой. Работала она телятницей. По сорок теляток
было за ней. За ними уход нужен, как за детьми малыми. Но она справлялась,
в передовых ходила. А когда хвалили, смущалась, мол, работаю, как все.

   Моя жена родила мне пятерых девочек и троих мальчиков. Как же я любил
своих малышей! Семейная касса была у жены. Я оставлял себе незначительную
сумму на гостинцы детям: покупал им конфетки.
Сидит мой карапуз, играет в песке. Меня завидит, всё бросает и бежит мне навстречу. А я в кармане конфетку ищу. Смотрит он на меня снизу вверх,
глазками хлопает, ждёт. Моё сердце замирало от нежности, когда он, схватив сладость бежал к матери лакомством хвалиться. А я-то как рад был,
будто сам конфету съел!

   Рая ни одной покупки не делала без согласования со мной. Купит вещь,
примеряет ребёнку и приговаривает:
   - Папа заработал денежки, сказал, что надо сынку пальтишко купить.
Вот он у нас какой!- Возвышала меня.

   Любил я мою Раю. И порадовать её всегда хотелось. Утром сам отгоню корову
в стадо и иду цветы полевые рвать. Букет соберу красивый, пышный!
Вручу Раисе, а она... краснеет, улыбается, а посмотрит на меня так,
будто в душу мне заглянула! И поют у меня в душе жаворонки весь день.
С радостью трудился и дело у меня спорилось.

   А работать я всегда любил. И бойщиком скота работал, и в Кировскую
область ездил несколько лет подряд на лесозаготовки.
В разное время за достижения в растениеводстве и в животноводстве
меня награждали правительственными наградами.

   Но мне запомнилось одно поощрение: подарил мне колхоз поросёнка
весом аж девяносто килограммов! Вес внушительный, но каких трудов
стоило доставить его домой! Да и худой он был, бедный...
Пришлось откармливать. Так что моя награда через некоторое время
стала много весомей... "Ха-ха" - неожиданно рассмеялся Павел Ермолаевич.

   Каждый год мне давали путёвки. Брал в зимнее время, когда не так сильно
был загружен. Я-то уезжал, а Рая и на работе успевала, и все домашние дела ложились полностью на её плечи.

   Однажды в санатории поместили меня в одну комнату с большим начальником.
Я приехал отдохнуть, а он лечиться. Это сразу было видно: оплывший,
слабый, чуть повернётся - потеет. Я делал большие прогулки. Он увязывался
за мной. Но быстро задыхался, с трудом передвигал ноги. Я брал его
"на прицеп" и тащил за собой. Он очень хотел похудеть, но, пообедав,
набирал ещё кучу продуктов и спиртного в номер. Всё съедал до крошки
и выпивал до капли. Я посоветовал ему на работу и с работы пешком ходить.

   - Пробовал,- говорит,- только на пути "забегаловка". Не могу мимо пройти. Зайду, кружки три-четыре пива пока не выпью, не успокоюсь... и так утром и вечером...
   - Да,- говорю,- тогда тебе лучше ездить на работу.

   Ушёл я на пенсию, когда мне исполнилось семьдесят пять лет. Мог бы и дальше работать. Я был забойщиком скота. Когда сдавал шкуры, мои не проверяли, знали, что я привожу только высшего качества. А тут развал начался.
В хозяйстве животных кормить плохо стали... на их шкурах такое отношение
сразу отразилось.

   Привезу сдавать - мне стыдно: Павел Ермолаевич привёз! Значит, отличные!
А они бросовые. Другую работу не предложили. Вот и стал я настоящим
пенсионером.

Детишки наши выросли, своими домами стали жить. Остались мы с моей Раей.
И стала она похварывать, а потом и слегла совсем. Два года я ухаживал за ней, очень горевал. А она меня утешала. Как-то говорю ей:
   - Что же ты делаешь?.. Болеешь, не встаёшь... оставишь меня одного,
как без тебя мне быть?
А она улыбается мне через силу:
   - Не переживай. Ты хороший отец, дети тебя любят. Не оставят одного.

   И я, и мой собеседник не сдерживаем беззвучных слёз.

   Тут нам принесли чай, булочки. Я беру свой чай, благодарю.
Павел Ермолаевич также пододвигает к себе чашечку, отпивает глоточек:
   - Спасибо! Вкусный чай!
(Внутри меня противно пискнуло: а ты не похвалила!)

   - Так сложилась жизнь,- продолжает Павел Ермолаевич,- нас долго
отучали верить в Бога. Я не знаю молитв, но искренне благодарю Господа
за прожитую жизнь, за мою Раю.

   Сейчас моя семья разрослась. Нас с внуками и правнуками более
сорока человек! Дети уважают меня, любят, все зовут к себе жить.
Я им сказал, чтобы не обижались: на зиму буду уезжать к дочери Наде.
У неё дочка инвалид детства. Нужна моя помощь.
А с весны до осени живу в моём доме, в родном селе. Здесь и дышится легче.
Кругом всё родное.

   За всю нашу встречу я задала единственный вопрос:

   -Что сейчас вас, Павел Ермолаевич, более всего беспокоит?

   - Дома я оставил у хороших людей пёсика, моего Султана...
как он там без меня?..
***

   Это была наша первая и последняя встреча с Павлом Ермолаевичем
Пономарёвым. В апреле 2014 года воина и гражданина-орденоносца не стало...
19 Не жизнь, а сказка-2
Дарья Михаиловна Майская
   - Клим! Смотри, папа и мама на машине к нам подъезжают!
Они не звонили, что приедут... Хоть бы ничего не случилось.

   Клим смотрит:
   - Он один приехал. Иди встречай.

Алмаст Ситракович выходит из машины с красивым букетом цветов.
Цветы он постоянно привозит. На своём участке их срезает.
Милена, встречая отца, всплескивает руками - она поражена:
у отца фиолетово-багровый фингал под правым глазом.
Отец отдаёт ей букет, а сам прячет глаза. Но дочь замечает,
что их застилают слёзы, которые готовы вот-вот пролиться.

   Клим тоже вышел, они втроём заходят в дом. Милену охватила
страшная тревога:
   - Папа! Что это у тебя?
  Отец садится в кресло. Видно, что ему с трудом удаётся
сдерживаться. И вдруг его прорывает:
   - Что-что... Твоя мать руки распускает! - и он заплакал
горько, вздрагивая плечами. Трясущимися руками он вытирает
ручейки бегущих по щекам слёз.

   - Я ей сейчас же позвоню! - Милена решительно хватается
за телефон.
   - Не надо сейчас, - сквозь рыдания просит отец.

   Клим знаком показывает жене, что звонить не надо, сам садится
напротив тестя, пытается говорить с ним, чтобы понять в чём дело.
Он знает, что тёща строгая, серьёзная, но чтобы до такого дойти...

   - Подожди. Успокойся, - говорит он тестю. - Расскажи, что у вас
произошло?

   - Сам не знаю, - еле выговаривает Алмаст. Я полгода
секретно откладывал по нескольку ойро (евро), копил на перстень
для Зои. Мы с ней как-то зашли в магазин, она примеряла этот перстень,
и я заметил, что он ей очень понравился.

   Когда я накопил достаточно денег, я купил этот перстень с большим
камнем. Как я радовался, что смог сделать такой замечательный подарок.
Зоя тоже обрадовалась, но только сухо мне сказала "спасибо" и с перстнем
на пальце ушла в другую комнату...

   Мне было так обидно. И я сказал ей, что она всю жизнь такая,
даже на доброе слово скупится для меня. Она вдруг развернулась
и... засветила мне кулаком, на пальце которого этот перстень.
От боли у меня искры из глаз брызнули! - И Алмаст снова зарыдал.
Клим его утешал, напомнил, что с его больным сердцем нельзя так
нервничать. Говорил, что женщина в возрасте, у неё уже тормоза
плохие, не может держать себя в рамках...

   - Я тоже в возрасте! И я мужчина, но я держу себя в рамках!
Не распускаюсь!

   Кое-как они с Миленой уговорили отца, даже корвалол предлагали,
но он отказался. Потом был ужин, тихий и грустный.   

   Отец плотно поужинал и уехал домой.

   У Милены всё внутри кипело. Поздно вечером, она позвонила
своему родному брату:
   - Так! Всё, блин! Иди завтра утром и уйми свою мать!
   - А что случилось-то? - спрашивает он.
   - Представляешь? Она отца уже бьёт!

   Утром Милена не выдержала, звонит матери, а та говорит:
   - Ты что, с ума сошла? Ты ему поверила?

   Через некоторое время мать и отец явились к Климу и Милене.
Алмаст, как ни в чём не бывало, рассказывает.

   Я пошёл в сад. Захватил стремянку, секатор с длинными ручками.
Мне нужно было обрезать белую сливу. Выросли несколько ненужных
веток, уже длиной более метра, как свечи смотрят в небо.
Стою на лестнице. С усилием стал срезать первую. Она будто
подскочила и нижним концом стала отвесно падать.
Мне бы голову наклонить, но я растерялся, только глаза закрыл.

   Ветка срезом как долбанёт меня чуть ниже глаза. Прямо в косточку.
А я думаю, что хороший я человек, Бог меня пожалел,
а то бы глаза лишился...

   Пошёл делать холодный компресс. Мать спрашивает:
   - Что это у тебя?
Я ей рассказал. А тут сосед зашёл. Я сказал им, что поеду к Милене
и скажу, что это мать меня сковородкой огрела.
Сосед поддержал шутку и посоветовал что-то другое
придумать - от сковородки большой синяк получился бы, а этот
точечный.

   Тут Зоя вступила:
   - Он когда от вас вернулся, сказал, что пожаловался на меня.
   А ты после сказал, что это шутка?
   - Нет. Не сказал.
   - Ты дурак?! Немедленно обратно возвращайся!
   - Не поеду,- говорит,- меня так Клим жалел...
 
   Все были возбуждены и стали говорить почти одновременно.

   Алмаст:
   - Я плачу и удивляюсь: какой артист во мне проснулся!
А потом я уже и сам поверил, что так было.

   Клим:
   - Придёшь завтра с двумя фонарями, я к тебе близко не подойду! -
он был явно обижен и даже разочарован.
   
   Зоя повернулась к мужу, который всегда сидит рядом с ней, вплотную,
и с сердцем говорит ему:
   - Дать бы тебе за это!

   - Не надо... У меня здоровье слабое, - говорит Алмаст и смеётся.
И, наконец, всех "отпустило" - засмеялись весело и с явным облегчением.

   У Милены подоспела прекрасная выпечка. На столе очень
красивые булочки. К ним предлагаются несколько видов кофе,
чай, компот, даже кисель. Милена объявляет, что эти булочки
она придумала. Называются "Язык". Внутри теста запекаются
пластинки ветчины, а одна пластинка видна, укладывается в середине
булочки и, как язычок, дразнится.
 
   Все с удовольствием уплетают булочки, расхваливают их.
Алмаст со смехом и значением говорит, что эти булочки, по своему виду,
напоминают ему что-то другое...

   Жена говорит ему, улыбаясь:
   - Ты же у нас АРТИСТ! У тебя богатое воображение!

   Все смеются, мир восстановлен окончательно.
20 Путь
Вера Корнилова
Ранняя весна 1935 года. Деревня. Большая семья Добрыниных собралась за обеденным столом. Дети наблюдали за матерью, которая суетилась около печи. Анна Семёновна, женщина лет сорока, с гладко зачесанными светлыми волосами, ловко работая ухватом, достала из печи чугунок с похлёбкой и поставила его на стол.
— Настя! У нас хлеб заканчивается, завтра пойдёшь в город за хлебом, — произнесла мать, нарезая ржаной каравай.
Девочка подошла к окну:
— Мама! Ты только посмотри, сколько снега намело. Не пройти, не проехать.
— Ничего, дочка, ты и не в такую погоду ходила, — ответила мать, взглянув в окно. — Ты у меня уже взрослая, одно слово — добытчица. Неужели, если бы отец был дома, я послала бы тебя в город.
Настя улыбнулась. Она действительно была самая старшая из детей, ей было четырнадцать лет и она уже давно помогала матери по хозяйству. Их отец еще осенью уехал на заработки в соседний город, где шла большая стройка. Мать строгим взглядом посмотрела на дочь. Настя сразу поняла, что мамино слово это не просьба, а приказ.
***
— Настя! Вставай, уже светает, — тихо, почти шёпотом, боясь разбудить спящих детей, произнесла Анна Семёновна, подойдя к кровати дочери.
Слышно было, как звонко пропел голосистый петух в сарае, предвещая наступление нового дня. Девочка быстро оделась и направилась к двери. Мать протянула ей два холщовых мешка.
— Дочка! Вот тебе деньги на шесть буханок хлеба. Спрячь деньги подальше, смотри не потеряй их, ведь на одной похлёбке мы долго не продержимся. У Токаревых переночуешь. Кланяйся им от нас, они люди добрые, жалеют тебя.
Она хотела ещё что-то сказать, но в это время в избе заплакал ребёнок. Мать, махнув дочери рукой, направилась к люльке.
— Ай, люли-люли-люли мою детку не буди, — послышалось протяжное и негромкое пение.
Девочка оглянулась, окинув взглядом избу: на печке, мирно посапывая, спала малышня. Быстро накинув на голову шерстяной платок, Настя вышла из дома.
Девочка шла по заснеженному полю уже около часа. Колючий мартовский ветер бил ей в лицо снежной крупой, раздувал на ветру её длинную до пят юбку. Ее худенькие ноги, в старых подшитых валенках, вязли в снегу и ей казалось, что она вот-вот упадет и уже не встанет. Девочка прибавляла шаг, а встречный ветер, словно играл с ней, то затихал, то снова набирал скорость, заставляя её идти медленнее. Она шла и оглядывалась. Покрытое глубоким снегом поле по-прежнему вызывало у неё чувство страха. По бытующим в деревне слухам, по полю иногда бродили волки в поисках пищи.
— Отче наш, иже еси на небесех… — шептала девочка молитву, которую не раз слышала от матери.
Она несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть, но холод и страх гнал её вперёд. Вскоре вдали показались пригородные постройки. Увидев здание хлебного магазина, около которого «змейкой» извивалась длинная очередь, Настя прибавила шаг.
— Тётенька! Скажите, кто последний за хлебом? — громко спросила девочка женщину.
Полная женщина повернулась к ней и недовольно проворчала:
— Стой за мной, девочка. Магазин еще закрыт. Хлеб ещё не привезли, и когда будет, никто не знает.
Толпа тихо гудела.
«Что же делать? — подумала Настя. — Наверное, долго придётся ждать. Надо где-то укрыться от ветра, а иначе замерзнешь».
Порывистый ветер пронизывал насквозь её ветхую фуфайку. Она направилась к соседнему дому, где раньше неоднократно укрывалась под его высоким крыльцом от непогоды. Там не так чувствовалось ледяное дыхание ветра. Ждать пришлось довольно долго. Хлеб привезли лишь к обеду.
— Хлеб привезли! — радостно загудела толпа.
Вскоре подошла очередь девочки. Настя протянула деньги продавщице и с мольбой в голосе произнесла:
— Тётенька, миленькая, дайте мне, пожалуйста, шесть буханок хлеба. У нас семья большая.
Женщина удивленно посмотрела на неё. На ее лице одновременно читалось возмущение и раздражение.
— Не проси. Не могу, девочка, не положено. Ты только посмотри, какая очередь. Даю только две буханки хлеба в одни руки. Вот возьми, — и она протянула ей два кирпичика ржаного хлеба.
Настя отошла от прилавка. Кирпичик хлеба был таким душистым, что ей захотелось откусить его ржаную хрустящую корочку, посыпанную мукой. Но подавив в себе это желание, она сложила хлеб в холщовый мешок, затянув на нём крепкий узел, и вышла из магазина.
«Надо идти к Токаревым. Переночую. Завтра ещё куплю хлеба», — подумала девочка, прибавляя шаг.
Свернув с дороги, она оказалась в небольшом узком переулке. Впереди показался добротный дом, в котором проживала семья друга отца.
— Настенька пришла! — улыбаясь, произнесла хозяйка дома, увидев ее, — Иди к печке, погрейся, а я пока чайник поставлю. Будем с тобою чай пить.
Клавдия Сергеевна слыла хорошей хозяйкой, имела добрый нрав. Светловолосая, голубоглазая, немного полноватая, она казалась в этот момент доброй волшебницей, которая могла сотворить любое чудо.
— Блинчиков хочешь? Сейчас я для тебя напеку…
Настя подошла к ней и обняла её. Вскоре в доме вкусно запахло душистым чаем с мятой. Клавдия Сергеевна ловко снимала со сковороды пышные, румяные блинчики и выкладывала их «горкой» на тарелку.
— Настя, садись за стол, — позвала девочку хозяйка.
Из комнаты в зал вышел сын хозяйки. На вид юноше было лет шестнадцать, но выглядел он вполне взрослым. При невысоком росте он был атлетически сложен: крепкая широкая грудь, мускулистые руки. Жгучий взгляд карих глаз делал его внешность привлекательной. Он сел напротив Насти и улыбнулся ей. Всё время, пока они сидели за столом, он не спускал с неё глаз. Заметив это, Клавдия Сергеевна, как бы между прочим, произнесла:
— Вот, Настенька, подрастёшь, возьмём тебя в снохи. Я смотрю, ты и сыну нашему нравишься, — произнесла хозяйка дома, — Девочка ты трудолюбивая, нам как раз такая нужна. Бог тебя и красотой не обидел. Вон, какая у тебя коса, просто загляденье.
От этих слов девочка смутилась. На её щеках выступил лёгкий румянец, который сделал ее лицо ещё привлекательней.
Три дня девочка гостила в семье Токаревых. Она каждый день вставала рано, шла к магазину и занимала очередь за хлебом. Наступил день, когда долгожданные буханки были уже аккуратно сложены в мешки.
— Настя, вставай, тебе пора домой! — рано утром разбудил девочку сын хозяйки. — Мне как раз нужно в вашу сторону, могу довезти…
Через полчаса девочка уже сидела в санях, укрытая овчинным тулупом. Лошадь медленно тянула сани по заснеженной дороге, вдоль которой в безмолвном белоснежном убранстве стояли деревья. Сани остановились на развилке дорог.
— Ну вот, Настя, мы и доехали. Дальше добирайся сама. Нам теперь с тобою не по пути, — произнёс Николай, опустив на снег холщовые мешки.
— Какие они у тебя тяжелые. И как только ты такую тяжесть понесёшь. Одна буханка хлеба весит два килограмма, а у тебя их шесть.
— Своя ноша не тянет. Пойду полем, так короче, — произнесла девочка.
— Будь осторожней, слишком глубокий снег.
— Хорошо. Спасибо тебе, Коля. До свидания, — ответила она и улыбнулась ему.
Перекинув мешки через плечо, она пошла по полю. Её валенки быстро заполнялись снегом, от которого шерстяные носки вскоре стали мокрыми. Она шла быстро, не обращая на это внимания. Сначала она почувствовала лёгкий запах дыма, а вскоре впереди показались дома, из печных труб которых валил седой дым, уплывающий причудливыми клубами в голубое бездонное небо.
«Слава Богу, дошла», — промелькнуло у неё в голове.
Тут девочка услышала мужские голоса. Она обернулась. По дороге ехали сани, в которых сидело двое сотрудников милиции. Заметив девочку, один из них крикнул:
— А ну стой! — остановил её голос милиционера.
Сердечко девочки тревожно забилось в груди, предчувствуя большую беду.
— А, ну, подойди к нам!
Настя подошла к саням и остановилась.
— Что у тебя в мешках? Давай, показывай!
Девочка стояла, ни жива, ни мертва. Сотрудник милиции вылез из саней и подошёл к ней. Он, молча, сорвал с её плеча мешки.
— Развязывай мешки! — приказал он Насте.
Девочка сняла варежки. От волнения она никак не могла развязать узел на мешке. Сержант отодвинул девочку и уверенными движениями рук быстро развязал мешки. Увидев кирпичики хлеба, он стал их быстро доставать.
— Откуда у тебя хлеб?
— Купила в магазине, в городе, — тихо ответила она.
— Почему так много хлеба?
— У нас семья большая.
— Иван! Отстань от девчонки, пусть идёт домой, — вдруг вступился за
неё напарник сержанта.
— Не могу, Серёга, ты что? Приказ начальства надо выполнять.
Милиционер сунул ей в мешок две буханки хлеба, а остальные положил в сани.
— Иди, девочка, иди, — произнёс он.
Настя сразу почувствовала, как легка стала её ноша. Из ее глаз потекли горькие слёзы.
«Что я скажу маме?», — думала она, подходя к дому.
Навстречу ей выбежал пёс. Он громко залаял, увидев её, и стал крутить хвостом, радуясь ее возвращению. Настя присела, чтобы погладить собаку. Пёс стал быстро слизывать с её лица слезы, словно стараясь успокоить ее.
— Настя, доченька, вернулась, — услышала она голос матери.
На крыльце стояла её мать. Девочка робко подошла к ней и протянула
ей полупустые мешки.
— Мама, это всё, что осталось… — произнесла она и заплакала.
Анна Семёновна сразу догадалась, что с ней произошло в дороге. Она
не раз слышала от соседей о милицейских облавах вблизи сёл и деревень.
— Не плачь, Настенька, проживём с Божьей помощью, — ответила мать, крепко обняв дочь.
21 Случай из юридической практики
Тамара Гуляева
               
 
Расскажу про ночной случай, добавив, что какие бы удивительные совпадения не обнаруживались между фактами жизни и моей юриспруденции, здесь случай совсем другой.
 Сегодня обычный трудовой день. Лучи утреннего солнца ласкают офисную мебель и белыми полосами ложатся на стены, создавая в тишине уют и спокойствие. Рабочий стол, казалось, беспорядочно застлан документами, но это только для посторонних глаз, а для хозяина стола все находится в полнейшем порядке. Взглянув в записную книжку - сегодня намечена комиссия по сокращению штата, процедура не из лёгких, на очереди плановый отдел. Собираясь в дорогу, не смогу присутствовать, на рассмотрении сокращаемых кандидатур, от того и острая не уютность в душе, как говорят в народе « кошки скребут». 

На фоне политических страстей, экономических бурь, скоропалительно закончилась государственная, плановая система, и объединение лесных предприятий, в котором работаю я, вынуждено перейти на самофинансирование. Коллектив управления первый ощутил на своей « шкуре» жестокий капитализм, вернувшейся из прошлого страны. Взаимоотношение коллег, при еще не начавшемся новом положении, меняется, причём не в лучшую сторону - на отчужденность, нетерпимость. Возникает разобщенность в решаемых делах. Каждый пытается доказать, что он инженер сильнее в отношении сотрудника такого же ранга. Из ста работников управления объединения, востребовано двадцать. Специалисты  управления высокого класса, возрастные, у каждого за плечами богатый опыт работы, находятся в непоколебимом почёте и занимают чуть ли не первое место по значимости в управлении каждого предприятия, входящего в объединение. Особенно душевно травмированы экономисты планового отдела. Потому, как разрабатываемый ими главный документ- Техпромфинплан— основной документ текущего планирования производственной деятельности – не востребован. 
Задача юрисконсульта, чтобы члены комиссии все сторонне рассматривали сокращаемого специалиста, не нарушая трудовое законодательство.

Вроде и привычное дело оспаривать кровные денежки родного предприятия, но, в этот раз, неспокойно на душе. Контрагент залег под «корягу».  На звонки и претензию не отвечает. Под ширмой демократии, годами отшлифованная коммерческая, производственная дисциплина - разрушились, и как говорят в народе « Кто в лес, кто по дрова». Не исключено, что предприятие нашего покупателя « прихватизировано» - насильственно захвачено, и возможно, его имущество влилось в более крупное предприятие и тогда ищи «Ваньку» в поле. В это смутное время в командировку отправились вдвоём.

 Сойдя с поезда, минуя общий поток пассажиров, не торопясь, пренебрегая таксистами и нагловатыми частниками, сокращая расстояние, до ближайшей гостиницы, пошли через парк. Чудесное время года, еще лето на дворе, но румянит осень лист зеленый. Неухоженный скверик, заросший травами, неухоженные цветочные клумбы, колоситься зелень газонов. В глубине сквера за заросшими кустами сирени, виднеется покосившаяся беседка, любимое место бомжей и алкоголиков. Не до порядка властям города - новая система управления еще не утвердилось, а старая уже ни при чем, анархия – мать порядка, напрягает наши нервы.
Алтайский край, достопримечательная сторона - один из самых известных курортных регионов России. День заканчивается, темнеет, и как бы нам к прозрачным сумеркам, добраться до гостиницы, чтобы не искушать судьбу и не подвергаться бессмысленному риску. Ушли в прошлое безопасные Советские времена, в ночь, полночь, не озираясь по сторонам, в любом городе, пешком и не опасаясь таксистов, можно было добраться до любой гостиницы.

 Забежали в попутный гастроном, приобрести, что ни будь к вечернему чаепитию, но не судьба, товар отпускает один продавец, к нему стоит унылая очередь, покупатели нервничают, то и дело обеспокоенно поглядывают на часы. Город погружается в ночную мглу и в непривычную городскую тишину, по безлюдным улицам гуляет теплый ветерок.
 Не все получилось, как хотелось, в гостинице нет комнат на два спальных места, разместили в односпальные номера. Нина получила ключ от комнаты на третьем этаже, я на втором:
 - «Предлагаю почаёвничать в моем « апартаменте» и обсудить проблемы, которые могут возникнуть при разбирательстве в суде, завтра в 9.30».
«ООО! Как тут свежо! Точно, как на лесной поляне» - Восхищается коллега, входя в мой гостиничный номер.
- «На время, освещения комнаты, закрой, пожалуйста, дверь на балкон иначе налетят неприглашенные гости; комары, ночные бабочки».-Нина, закрывая дверь с сожалением:
-« А так хотелось свежего воздуха! Послушать шелест листьев тополя и полет штор от силы вечернего ветра!»

Увлеченные разговорами, не заметили, как стрелки часов перевалили за полночь. Оставшись одна в номере, мною овладело грустное состояние и ноющая, несильная боль в груди, возникающая в момент, когда во всем видишь какое-то скрытое, важное для тебя предзнаменование. Что бы как-то успокоить нервы, вышла в коридор, прислушиваясь к себе, и пытаясь вспомнить неприятные моменты, которые могли негативно повлиять на моё душевное состояние. Напрягая память, не всплыло ни одного, неудачного случая за прошедшую неделю. В голове один и тот же вопрос:- «Что могло случиться с контрагентом? Отзывы о нем хорошие: Обязательный, исполнительный, и, тем более,  бывший секретарь комсомольской организации». В начале коридора, на лестничной площадке, за столом дремлет дежурная по этажу.
 После прогулки пытаюсь заснуть, не прошло и тридцати минут, как с третьего этажа спустилась коллега:
 - «Слушай, вот воздух, когда он есть, мы его не замечаем, а когда его нет… Какая душная ночь! - нечем дышать в моей комнате! Форточку невозможно открыть, и следов нет, что ее кто- то, когда- то открывал и дежурная куда- то слиняла».
- «Отдыхай на моей тахте, я проверю твою комнату».-
Войдя в её номер, почувствовала застойный, отдающей прелостью запах, как бывает в заброшенных помещениях. Окно в деревянном переплете, с плотно закрытой небольшой форточкой. При помощи ножа очистила засохшую краску и распахнула дверку форточки, напористый чистый воздух с улицы, заполняя воздушное пространство в комнате, вытесняет неприятную духоту. Чтобы не тревожить коллегу, легла на низкую кровать, протестующую, скрипевшей при каждом неловком движении - похоже она устала от жизни и жаждала покоя. Звонит Нина и усталым, измученным голосом.
-« Помоги, мне плохо..» - Спускаюсь на второй этаж и вижу в конце коридора напротив моей комнаты, снизу доверху заполнено дымом. Тормошу за плечо дремлющую дежурную:
-« Вы, что спите? Пожар в конце коридора! Звоните в пожарную!»
-« Нет связи» – спокойно отвечает она. У меня дыхание сперло от такого ответа
-« Так, что же вы сидите! Бегите, ищите, где есть связь!» – возмущаюсь я
Ослабевшая Нина, с моей помощью вышла на балкон:
 -« Не могу понять, что со мною происходит? Знаешь, Что- то тяжелое, плотно прижало тело к постели, теряя силы, пытаюсь высвободиться из объятий воздушного чудовища! Кое - как выкатываюсь из постели на пол, но страшное не отпускает, сдавливает грудь и зловеще шипит!. Превозмогая немощь,  на четвереньках ползу до тумбочки, из последних сил поднимаю телефонную трубку, набираю номер».
При освещении комнаты, у двери обнаружилось страшное « чудовище»- красиво извивающая синяя лента, двигаясь в комнату, через щель под дверью и теснённая встречной волной, свежего воздуха, от противоположного окна, плавно меняет направление и заполняет воздушное пространство под кроватью у стены:
-« Что, пожар в гостинице?» - испуганно спрашивает Нина
- «Не знаю, в конце коридора напротив нашей комнаты, снизу доверху заполнено каким - то газом, без запаха. Дежурная спокойная, как « удав», не пытается принять каких либо мер. Уходим, берем вещи и едем на вокзал»:
-« Почему на вокзал? Я очень устала!» - возражает коллега
-« Видишь ли, тут нет доли случайности и недоразумений, я думаю, что здесь все схвачено и за все оплачено. Насколько небезопасно наше положение, мы не знаем».
- «Особенно твоя жизнь»- дополняет коллега: - « Я не понимаю, как мы доберемся до вокзала? Связи то нет» - недоумевает она:
- «О задымлении сообщим в милицию, хотя понимаю, несбыточность этих действий и если приедет сотрудник, он нас не доставит на железнодорожный вокзал. И при всем при этом, надо быстро уходить».- Спустившись на первый этаж, обратились к дежурному администратору, увидев нас с чемоданами, на лице его отразилась неприступность:
-« Извините, что за дым в гостинице на втором этаже?!»-
-« Скопление дыма произошло, вероятно, от сигарет»- неохотно отвечает администратор.
-«Этот дым ни от сигарет! Угорела Нина и сейчас ей дурно! Вызовите скорую помощь и сообщите в милицию!»:
- «А где дежурная по этажу? Почему ничего не сообщила о случившемся дыме?!»- возмущается администратор:
-« Сейчас разберусь с дежурной по этажу».- Возражая, против его действия:
- «Вначале организуйте скорую помощь человеку, что не видите в каком она состоянии! Ей даже сидеть тяжело!» -
После вызова скорой помощи и милиции, администратор из неприступного перевоплотился в доброжелательного служащего, участливо предлагает двуспальный гостиничный номер на четвертом этаже.
Через полчаса к гостинице подкатил УАЗИК, молодой оперуполномоченный осмотрел место происшествия, обращаясь к администратору:
- «Где дежурные по этажу? Сократили?»- Администратор в недоумении, открывает журнал регистрации дежурств и отвечает:
 -« Сегодня дежурит Никандрова Зоя Федоровна».
-« Где она?»
- «Дежурство приняла, была на месте!» - волнуясь, отвечает администратор гостиницы
Врач, со скорой помощи осматривая и оказывая помощь коллеги, объясняет:
- Пострадавшей нужна медицинская помощь, под наблюдением врача. Понимая, куда клонит врач, Нина категорически отказывается от больницы. Милиционер, обращаясь к администратору:
- «Назови номер безопасной комнаты, куда переселишь женщин».
Зарево от восходящего солнца, высветило внутреннее убранства гостиничного номера. Современную мягкую мебель, холодильник, цветочную оранжерею, аквариум. К сожалению, времени не осталось, на успокоении нервных клеток. Снять с себя напряжение и отдохнуть в уютном номере не пришлось. От ночной перетряски в голове разгулялся « ураган», в теле ощущалась болезненная усталость, немного штормило. Превозмогая дурноту, зашли в буфет на первом этаже гостиницы. Выпили крепкого чая с молоком, немного взбодрились и направились в Арбитражный суд. Физическое состояние людей прямо или косвенно зависит от вселенной. Святые силы снизошли к нашим невзгодам и подарили, прекрасное утро! Упругие, теплые солнечные лучи, проникая во внутрь тела, лечили нашу душу от ночных кошмаров, придавая силы и уверенность в решении новых, продолжающихся проблем, тесно сплетенных с ночным криминалом.

Арбитражный суд находится в двух этажном здании, где попахивало стариной и ранее предназначалось для других целей. В фае за стойками расположен секретариат.

 Регистрируясь у секретаря, уточнили:-« Состоится ли заседание по рассмотрению нашего дела».- На что секретарь  с непреклонным  взглядом, посмотрев на нас:
 -« Что за вопрос! Ждите приглашения!» : 
 - «Простите, время на исходе, где судья?»- Секретарь возмущённо:
 -«Что вы нервничаете?!- Автомобиль судьи в ремонте, городской транспорт работает без утвержденного расписания, может задержаться.
В ожидании проходит час, судьи нет. Опять обращаюсь к секретарю:
-« Прошу, в известность поставить председателя суда»:
-« Он на совещании». И вот тут я понимаю, что секретарь нас водит за « нос».  Выхожу на улицу, а из запасного входа, техничка выносит мусор к мусоросборнику. Воспользовавшись отсутствием технички, пренебрегая, принятым правилам поведения, влетаю в дверной проём и скачками поднимаюсь на второй этаж, прохожу узким коридором до кабинета с табличкой « Председатель арбитражного суда»». Войдя в кабинет, за столом мужчина средних лет, не обращая на меня внимания, заинтересовано, занят разговором. « Видимо на проводе очень влиятельное лицо»- Подумала я. Наконец, попрощавшись с абонентом:
-« Я слушаю Вас!»:
-«Мне нужен председатель суда, я представитель по делу, назначенного на 9 – 30 местного времени»
И на словах знакомлю председателя со сложившимися обстоятельствами. В моем присутствии, мужчина звонит ни секретарю, а якобы, на домашний адрес судьи, ни кто на звонок не отвечает, отправляет курьера. Я понимаю, что и здесь, как говорят, в таких случаях, вводят в заблуждение:
- «Судьи нет на рабочем месте и не известно, когда она появиться, прошу Вас рассмотреть наши требования»:
- «Сегодня все судьи заняты и нет свободного окна, рассмотрение иска оставляю на завтра в это же время»:
-«Я согласна при условии, командировочные расходы берете на себя и гарантируете нашу безопасность, в течение всего времени, пока будем, здесь находится»:
- «Насколько Вам известно, безопасные условие гражданам создают правоохранительные органы»- поясняет председатель суда:
- «В вашем городе к двадцати двум часам, с улиц людей, как корова языком слизала».
Зловещая тишина гуляет в городе! Люди спешат до вечерних сумраков спрятаться в свои квартиры. О чем Вы говорите! Какие правоохранительные органы? Неудержимый криминал у вас в разгуле! Через небольшую паузу, председатель соглашается рассмотреть исковое заявление, без участия ответчика. Получить решение суда « О взыскании с ответчика  долга» это еще ни о чем. Судоустройство работает еще по системе Советского законодательства, а рыночные отношения по методике криминальных группировок и по всей вероятности незакончено территориальное деление города, поскольку наш приезд не вписывался в их планы.
Передаю решение и направление от председателя суда судебному исполнителю. Пожилая женщина с уставшим лицом и вопросительным взглядом, обращаясь к нам:
- « Вы что, надеетесь получить от бывшего вожака комсомольский организации денежки или имущество!?»:
-«В исполнительном листе, о взыскании, прописана денежная сумма»:
-« Ничего не получите! У него за душой, нет ни денег, ни имущества! Имущество раздарил по родственникам, и сегодня последняя сделка завершена и зафиксирована нотариусом!.- Возмущается она и продолжает:
-« Мне пришлось разыскивать не только его имущество, но и его самого. Постоянно в бегах, тут такие люди проявляю к нему интерес! Что от их поведения и разговора, возникает нервная дрожь и не спишь три ночи». Вышлю вам акт о состоянии его имущества с указанием периода, где находится и когда поменяло собственника».
Впоследствии сумели оспорить кое, какие его сделки, но это, уже другая история.
22 Vыбор
Игорь Гудзь
В большом городе, на севере Германии, в отдельной палате дорогущего онкологического центра возлежал на навороченной специальной кровати … русский мужик по имени Смирнов Сергей Викторович. После развала СССР, он,простой инженер самого обычного московского НИИ занялся по знакомству обувным бизнесом, и преуспел в этом деле не слабо! И всё бы хорошо, да вот здоровьице подкачало. Догнала - таки хвороба коварная. И болезни этой было плевать миллиардер ты или бомж, немец или русский, красавец или урод, молодой красавец или старый пердун, гений или совсем дурак. Она косила всех подряд, и не было на неё никакой управы.

Все исследования были пройдены, все нужные и не нужные анализы сданы, все консультации с тамошними светилами состоялись. Предварительный диагноз поставлен! Нехороший, прямо скажем! В ближайшие сутки решающая операция. Ждут их чудо – хирурга, он пока в Штатах на симпозиуме. Даже там без него никак!

А тут, глядь …, как её там …, спецоперация на Украине! Смирнов подслеповато вглядывался в беспрестанно тарахтящую по-немецки панель в половину стены, кое-то отлавливал и из «нашего» с припрятанного под одеялом планшета. Обе стороны вещали прямо противоположное, но «истина всегда посередине», это Сергей Викторович знал точно из своего личного жизненного опыта.

В дверь робко постучали. Вошла сестричка, миловидная женщина Полина. Сама украинка, из Чернигова, уже десять с лишним лет в Германии, муж - немец «советский», вот в  90-е и перебрались на историческую родину.

Не говоря ни слова выложила контейнер с таблетками на весь день, поставили пару бутылок воды, по привычке поправила постель,  и пошла к выходу.

- Полина! – приподнял голову Смирнов. – Я … не знаю, что и сказать! Но мы же не должны вот прямо тут … воевать-то? Или как…?

- Не должны…! – обернулась к нему медсестра. И даже попыталась улыбнуться. – Не должны! Страшно …! Мама там…, и сестра с детьми…! Что будет, что будет…!?

- Что там с профессором? – сменил тему Виктор. – Скоро уже?

- Не знаю! Все меняется каждый час! Пока Вы в плане…!

- Как «пока»!? Там у меня всё уплачено по полной схеме! Мне даже вон договор принесли, и чек при нём.

– Ей - богу, не знаю! – приоткрыла дверь Полина. – Когда скажут, приду: укол поставлю, клизму…, анестезия потом, эпидуралка! Кушать запретили…, значит, скорее всего, сегодня…, может, после обеда! Отдыхайте!

И вышла в коридор. Дверь автоматически захлопнулась, наступила гнетущая тишина. Но ненадолго. За дверью послышались шаги, дверь вновь приоткрылась, вошло двое мужчин и женщина. Незнакомые, раньше Смирнов их здесь не видал. И не в халатах, по гражданке все. Строгие такие, но улыбчивые. Один держал в руках портативную видеокамеру.

- Герр Смирнов! – начал на ломанном русском высокий и худощавый. – Мы из NDR - это главная общественная радио- и телевизионная телекомпания города. Хотим с Вами побеседовать, если вы не возражаете.

- Операция у меня скоро, через час – полтора! – насторожился Смирнов. - Так что…!

- Ничего, ничего! Мы успеем! Как Вам здесь, всё хорошо? Может, есть замечания, пожелания…

- Да нет! Меня всё устраивает! За такие деньги-то...

- Вы знаете, какие сейчас события …, а у вас медсестра – украинка. Вы не возражаете.

- Нет, нет! Полина прекрасный специалист, я очень доволен.

В разговор вступил маленький и толстый. Он говорил уже по-немецки, а женщина довольно прилично переводила, тоже похоже, бывшая советская.

- Герр Смирнов! Вы наверняка слышали о международных санкциях в отношении России, как Вы к этому относитесь?

- Ну, я не знаю! Я сейчас в таком положении…, «между небом и землей», как здесь выразился ваш врач. Война – всегда плохо, начинают политики, а гибнут самые простые люди. Когда лежишь в клинике, это особенно остро воспринимается. Здесь лечат, там – … калечат!

- Значит Вы против этой войны!

- Я против любой войны! Как и всякий нормальный человек!

- Отлично! – засветился улыбкой маленький. - В таком случае, не могли бы Вы …на камеру сказать, что против этой войны, про политиков, в общем, всё, то же самое, что вот только что нам сказали.

Тут Смирнов слегка призадумался. Одно дело так брякнуть, и совсем другое – на камеру. Это уже документ…!

- Нет! – встряхнул он головой. – Не ко времени это! Операция, наркоз, я лекарствами накаченный…

- Ну…, насколько мы знаем, еще пока не особо накаченный! Не хотелось бы Вас огорчать, но вот как раз операция и под вопросом.

- Это как!? – приподнял голову Смирнов. – Там всё уплачено! Вон договор у меня. Профессора ждем из США.

- Профессор уже здесь, мы только что от него. Дело в том, что в связи с введенными санкциями в отношении России, приняты ряд ограничений в части оказания различных услуг гражданам России, в том числе, к сожалению и медицинских. Это совместное решение стран ЕС, и Германии тоже…! И счета всех россиян также временно заморожены. Они не изъяты, нет, просто транзакции приостановлены. Но, если бы Вы, герр Смирнов дали бы нам небольшое интервью с осуждением агрессии России, то…, Вы же понимаете…, всегда есть исключения из правил…! Тем более у Вас всё готово к операции! И даже…оплачено!

Такого Смирнов не мог даже предположить. Чтобы в этой стране, насквозь пронизанной законностью и порядком, теперь всё так стало просто: предашь Родину – вылечим, откажешься – подыхай под забором! Образно говоря! А может и не образно! И ведь не шутят, не пугают, всё по-настоящему. Как во сне, ей – богу!  Смирнов даже на  мгновенье глаза зажмурил, потом приоткрыл немного – нет, всё очень даже явственно, посетители на месте. Ждут ответа!

- Я … должен подумать! – разлепил он пересохшие губы. – Посоветоваться с профессором, с менеджером, как быть с оплатой и прочим, если что…

- Мы Вас понимаем, герр Смирнов! Только ради Бога не рассматриваете это как «предательство Родины», вы русские таким отчаянным мыслям подвержены. Просто скажите правду, как Вы её себе представляете. Можете, действительно стоит подумать, даже текст набросать, мы поможем, если потребуется. Время у вас есть, часа два - три! Операция действительно запланирована на сегодня, так что всё теперь зависит от Вас, герр Смирнов!

И вышли себе. Смирнов без сил откинулся на подушку и застыл … в тревожном сне.


- Ба-а! – ткнул пальчиком бабаню в необъятный бок Серенька. – Картохи хочу! Жареной!

Баба Нюра чуть шевельнулась, шумно вздохнула.

- Так откуда же, миленький!? Темно ещё!

- Хочу-у-у! – загнусавил Серенька. – Есть хочу!

- До утра жди! – заточила его пальчик в свой огромный кулак бабушка. – Печку растопим, воды накачаем …, картохи копнём …, утром, всё утр …! -  и захрапела мощно.

Бабушка была здоровая, сильная, … большая такая, деревенская! Белье постельное не гладила, просто складывала аккуратно и … садилась на него. Покруче любого утюга получалось.

- У- у! – заныл Серёнька. – Помру! Вот помру с голоду! Раз ты такая!

Бабаня шумно вздохнула, заворочалась, спустила на пол сначала одну ногу, потом другую, напряглась вся разом и встала, наконец. Пригасила тлеющую лучинку, замотала пучок на голове и вышла во двор. Загремела ведрами, из сарая послышалось мычание и блеяние, клёкот и гогот, мощное хрюканье. Запахло дымом из наполовину обвалившейся уличной печки. Утро …

Серенька тоже вышел. Машка уже примкнула к стаду, а вот козы упираются, бабушка поднимает обеих на задние копыта, так они и идут. Из-за забора видна странная картина – голова бабушки, а рядом с ней ещё двое … с рогами, в утренних сумерках…!

Серёнька наворачивает картошку, в прикуску с огурцом.

- Ну, вот! – гладит его по головке бабаня. – Ешь, миленький, ешь! На обед борщ с курочкой!

- Дашку не тронь! – насторожился Серёнька.

- А борщ-то из чего? – всплеснула полными руками бабаня. - Пустой что ли!?

- Дашку … не надо! Друзья мы с ней …!

- Ладно, ладно! Не трону …, раз друзья...! Пойду, цветочки полью пока не жарко.

- Вот те, как называются! – мотнул головой в с торону трёхцветных лепестков Серёнька. – Красивые!

- «Анютины глазки»! Мои любимые!

- Почему любимые?

- Анной же меня зовут-то?

- Ты же баба Нюра?

- Анной батюшка нарёк при крещении! В святцах так …! Вот помру…, посади их на могилке. Будешь приходить, поливать, меня поминать! Посадишь!?

- Бабань! А дед твой где? Вон у Витьки - страшный, бородатый, ругается...

- Так немец побил! И сынка старшего! Только твой папка и остался...! Так посадишь?

- Посажу, посажу…! Да ты не помрёшь никогда, бабаня, вон какая здоровая!



- Не посадил! – подкинулся на кровати Смирнов! – Не посадил! Всё дела – делишки, бабло вонючее, а про главное-то и забыл…!

Слез с кровати, открыл шкаф, быстро собрался, наспех оделся, схватил сумку и вышел в коридор.

- Herr Smirnov! (Герр Смирнов!)- встрепенулась аккуратная дежурная. – Wo wollen Sie hin? Sie d;rfen nicht! Bettruhe! (Куда Вы? Вам нельзя! Постельный режим).

Мало что понявший Смирнов махнул рукой, быстро дошел до дверей отделения, сбежал по лестнице вниз, оттолкнул охранника и выскочил на улицу. Глубоко вдохнул морозного воздуха.

- "Погоди маленько, бабаня! Сейчас вот доберусь и посажу!"

И пошел по улице в сторону стоянки такси. Сзади его окликнули. Смирнов обернулся. Его догоняла запыхавшаяся полуодетая Полина.

- Куда же Вы, Сергей Викторович! Ну, нельзя же так!

- Улетаю Полиночка! Домой пора! Дело срочное!

- Виктор Сергеевич! Я тут случайно …, в общем …, последние анализы пришли! Доброкачественно всё … у вас там! Но удалять надо, без операции никак!

И поминутно оглядываясь сунула ему в руку сложенную в четверо бумажку.

- Спасибо Полиночка! Ты...ЧЕЛОВЕК!!!– приобнял её за худенькие плечики Смирнов. – Спасибо тебе за всё, родненькая! Держись … миленькая, всё будет хорошо!

И пошёл! На Родину, к бабане своей…
23 Семнадцатая сказка про Яшку. Переселенцы
Лариса Вер
– Глянула бы ты, Яшенька, на восточную сторону леса. Там муравейники болеют, – буркнула сорока лесной хозяйке на рассвете.
Нечем стало Яшке заняться ближе к полудню. И она решила прогуляться.
Восточная часть леса всегда была не в почёте у Яшки: там никак не получалось родники так настроить, чтобы все довольны были. То муравейники затапливались по весне, то папоротники пересыхали в июле.
Ах, как же хорошо выглядывать в жаркий полдень из еловой прохлады, а не жариться в поле, под палящим солнцем. Вдруг случилось непредвиденное: нечто непонятное как ураган выскочило из кукурузного поля, свалило Яшку и метнулось под старую ель.

– Это что за взбесившаяся кукурузина? Меня свалили как старый пенёк! Эй, ненормальный, ты кто?
Яшка сидела на лопухах и потирала ушибленное плечо. Сзади опять треск, шум, и прямо перед носом возникла волчья морда. Но волк незнакомый, да и странный какой-то: то ли злой, то ли ошалевший от собственной наглости.
– Как найти вашего Лешего, хозяина лесного, ну или кто у вас тут правит в лесу? Отвечай, бабка. А не то съем!
– А не подависссся? – съязвила Баба-Яга.
– Что? Ты почему меня не боишься? Я ж волк.
– А я – хозяйка этого леса. И сейчас Потапыча позову, он с тебя шкуру мне на половичок снимет.
– Ой. Простите, бабусенька хозяюшка.

Через час волк Волчик сидел у крыльца избушки на курьих ножках и объяснялся с Яшкой и всем волчьим племенем этого леса. Просьба у этого серого хулигана оказалась странная: просился на постой на пару месяцев. А потом, если хозяйка леса или волчья семья его с женой не оставят дальше здесь жить, они уйдут. Что не давало серой паре жить в соседнем лесу – волк рассказывать не захотел. Но глаза были такими жалобными, что дрогнуло сердце не только у уроненной на лопухи лесной хозяйки, но и у всех на этом собрании. Решено было: жить волчья семья будет под берёзой на краю поляны за Яшкиной избушкой. Охотиться имеет право новый жилец только вдоль Розовой реки.
– А ещё будешь следить, чтобы люди к моей избушке тропинку не находили! Два месяца у тебя срок испытательный.

Весь вечер под берёзой кипела какая-то работа, даже поздно ночью слышались возня и шорох. Утром Яшка решилась навестить новую семью. Уж очень любопытство её съедало: сорока из соседнего леса поведала, что всё дело в необычной жене этого волка. Всех в прошлом лесу с ума свела. Попыталась Баба-Яга к берёзе подойти, как вдруг небольшой стог сена сам на неё из-за камыша вышел. И запыхтел, напирая…
– Да мухомор мне в чай! Это ещё что?
Сено остановилось. Из-за него волчья голова показалась.
– Ну, переселенец, опять меня напугал!
– Милости просим, Яшенька, к нам на новоселье. Только не все работы, – пропыхтел волк, –  сделаны. Осталось дверь навесить брезентовую, да окошки протереть.
– Окошки? В волчьей норе???? – Яшка чуть в обморок не упала.
Тут показалась жена волка. Грациозная, белоснежная красавица с чёрными кисточками на ушах медленно выбралась из норы. Одна передняя лапа была перевязана бинтом. И красавица немного приседала на заднюю лапу.
– Доброго дня! Спасибо за возможность пожить в вашем добром лесу, Хозяюшка.
 
Волки ласково понюхались, а потом позвали Яшку заглянуть в их жилище. Такого лесная хозяйка никогда не видела: нора огромная, как двухкомнатная квартира. Дальняя комната вся отделана сеном, а под потолком окошко сделано из старой стеклянной тарелки. В первой комнате тоже окошко имелось, спрятанное снаружи за кустиком подорожника. Пахло в волчьей норе сладким сеном и земляникой.
– Это ж кто вас так научил уют создавать? – всплеснула руками главная распорядительница леса.
– Я – волчица из профессорской семьи. Меня растили среди песцов и редких соболей. Потом я убежала с фермы пушных зверей, но привычка жить в чистоте и культуре осталась навсегда. Меня зовут Азза, – проговорила временная соседка Яшки. Потом она рассказала, что волчий вожак соседнего леса пытался отбить её у Волчика. Дело до драки дошло. Вот они и стали искать политического убежища в Яшкином лесу.

Вернулась самая младшая Баба-Яга в свою избушку, будто старой шишкой по макушке стукнутая. Приятно было на эту пару смотреть – такие они милые и влюблённые.
– Эх, кто б за мной так ухаживал, – взгрустнулось Яшке вслух.
– А вот сейчас обидно было, дорогая! Моя забота чем хуже? – промуркал Кот, свернувшись калачиком около у ног хозяйки. И замурчал свои песенки…..
– А и то верно, пушистик. Ты – мой самый верный друг и помощник, хоть и хитрюга ужасный.
24 Виталий Бианки - сын Виталия Бианки
Сергей Плетнев
Давно это было.  Задолго до распада Союза.
    Тогда по роду своей профессиональной деятельности возникала необходимо производить топографо-гидрографические работы, практически во всех морских  торговых портах нашей Родины, от востока до запада  -  уточнить и проверить подходы к акватории и причалам, состояние подходных каналов, разворотных ковшов, да и мало ли проблем возникало у капитана  порта.  Вот наш институт и искал пути  их преодоления.
    Дело в том, что морские суда ходят в море только по одним им известным  и проверенным путям, которые  утверждены и обозначены на  морских карте пунктирами, а на суше створными знаками,  маяками и другими, яркими видимыми со всех сторон предметами, предупреждающими об опасности. Одна из главных  наших забот – безопасность мореплавания.
    Командировки были не похожи одна на другую и, конечно, какие-то  наследили в памяти больше, а  какие-то стерлись.  Хорошо, запомнилась одна из  поездок в  городок Кандалакшу, за Полярный круг.  Порт  там совсем небольшой и, более чем  скромный, но  вот подходы к причалам,  очень сложны, фарватер узкий, много раз ломается из-за обилия островов, скального типа, и  не дай бог,  капитану  проморгать поворот.
    Вот на этом-то архипелаге в основном и расположился  Кандалакшский государственный заповедник.  Живут там, по своим правилам и законам разные зверушки, но  в основном птицы,  любопытные  тюлени, их там много и плещутся  неподалеку,   белые киты – белухи.  Многообразен и сложен   животный мир, этой замкнутой территории.  Неприкосновенность  заповедника сохранилась потому, что человеку добраться до него не просто, он недоступен. Что бы попасть на него нужно разрешение и   серьезное плавсредство.  Это Белое море.
    Командовал этим  заповедным хозяйством -  Виталий Витальевич Бианки. Сын Виталия Бианки - создателя, редактора и корреспондента,  некогда  очень известной и любимой детворой  «Лесной газеты» -  транслировавшейся по радио, а потом печатавшейся  книгой, под таким же названием. Думаю, что она жива и до сих пор, хотя бы в переизданиях.
    Все небогатое хозяйство и жилье Виталия Витальевича  располагалось на самой южной окраине городка, в месте, где Нива - речка протекающая рядом с городом, впадает в залив. Он узнал о моем приезде от капитана порта, а там у него были какие-то мореходные  вопросы, то возникла необходимость контакта и  мы договорились по телефону  встретиться на причале. От ворот по тропинке вдоль скалы спустились на маленький,  покачивающийся на зыби, плавпричальчик, где швартовался весь такой же мизерный флот заповедника, пара катеров  и шлюпки с транцами для подвесных  моторов.  То, что причал был на плаву, на северных морях легко объяснимо, в отличие от нашей Балтики,  Белое море находится под влиянием приливов и отливов. Уровень воды совершает правильные колебания дважды в сутки, а, поскольку морскими приливами руководит Луна, то это – сутки лунные, которые немного длиннее солнечных, а колебания воды достигают там достигают величины в  три метра.
   Оговорив, все дела и предложения, мы пошли обратно в конторку,  но проходя мимо подобной небольшому зоопарку клетки, во дворе, мое внимание привлек грозный непонятный звук: клекот и шебуршание, которое неслось из глубины. Я  остановился около этого сооружения. За сеткой на толстой палке, подобия насеста сидел, слегка рассерженный  орел,  с не очень-то мирными намерениями. Размеры впечатляли, голова была, где-то на уровни груди взрослого человека.  Его желание отпугнуть выдавало взъерошенное оперение   бурого цвета, голова и шея с желтоватым осветлением, хвост ярко белый, подрагивающий  клюв светло-жёлтого цвета, хищные сверлящие глаза.   Орел не шарахался, от людей,  а даже этаким  гортанным  звуком приветствовал директора и продолжал то ли недовольно ворчать, то ли радостно скворчать, и клекотать,  переступая  с ветки  на  пол и обратно, только пения у него не получалось.               
   - Виталий Витальевич, это что за чудо природы,  в клетке. Это орел или орлица?
- Да,  это ленивая дамочка – орлан белохвост, с некоторых пор прижилась у нас. Уже три месяца лечится  симулянтка, освоилась, забот никаких.  Подобрали на лесной дороге,  со сломанным крылом, грозная была, все клювом норовила ударить, когда спасали и шину на рану накладывали.   Потом притихла, нахохлилась и  молчала, пока голод не одолел. А сейчас и концерты устраивает.
 - Знаешь,  что, а  пойдем-ка в дом, чайку попьем,  там и  еще расскажу про нее и орлов. Не то она тут душу за рыбу, вытрясет. Я уже знал, что  он  не только директор, но и орнитолог с мировым именем.  Мы  неторопливо, прошли к небольшому домику, повернутому окнами на юг и гладь залива. Было начало осени, еще не холодно, но прилететь  из сопок могло каждый день, это север.
    За полярным кругом, все душевные  разговоры идут за чаем с шанежками. Рабочий день шел к концу, торопиться было некуда, да и собеседник необычный,  потому вечер обещал быть теплым и интересным. Внутри надежного сруба, за дверью пахнуло теплом и уютом. В скромно обставленной комнатке, служившей залом и кабинетом, на тумбе у стены стоял электрический самовар.  Над письменным столом, на полках книги, книги.  Чучела  совы, лисицы и еще какой-то птахи над книжными полками. Пара пейзажей   над диваном,  настенные часы, простужено, цыкали в такт маятнику  и у письменного стола громоздился  необычный трон-кресло, явно списанный с капитанской каюты, какого- то парохода. На полу, традиционные для тех краев вязанные, тканные половички.  Дав мне время оглядеться, Виталий Витальевич  пригласил  к столу, на обещанный чай. Сервировка  была более, чем скромна, заварной чайничек,  пара кружек, да блюдца, вместо вазы, с  выпечкой и кусочками сахара.
    - Потом, - не торопясь, продолжил хозяин,  - эта она,  прошла дрессуру неволей, привыкла, конечно, не попугай, но очень авторитетная,с гонором птица.  Тресочку,  язика, а то и, от тюленя кусочек,  коль перепадет,  вынь, да положь.  Вот от сытой беззаботной жизни-то  улетать она не желает.
    Ребята  отвозили и  в лес, и на острова,  выпускали, пугали,  все равно возвращается. А в клетке,  так потому как,  выпусти эту курицу, она и собак без глаз оставит, а то и кота разорвет, который зазевается от сытой жизни,  живут они тут, да и приходят в гости, случается. Имени ей никакого не дали, думали,  вылечим - улетит, некогда было, потом кто-то из молодых назвал - Долла, от американского доллара, там где-то орел на гербе. А то, что это орлица, так они крупнее самца. Опять же норов.  Повадки у орлиц диковинные, именно она диктует продолжение рода, при этом выбирает - надежность.
   - Как это?
   - Слушайте, дальше, -  когда приходит пора - по-нашему -  женихаться,  то два, три орла, кружат недалеко  от самочки. Они ее давно приметили,  ну и удаль норовят проявить. То там свечой вверх уйдут,  а то в пике камнем просвистят,   или наперегонки  друг друга гоняют. Только ей не эти фортеля до  пера.
    Есть там у нее, подаренный инстинктом,  другой ритуал, как дружка выбирать.
 -  Да, ладн –о-о!
 - А вот смотрите, прямо,  как у людей получается.
   - И вот каким интересным  образом. С дерева она отламывает веточку, берёт в клюв, поднимается на большую высоту и с этой веточкой начинает там кружить. К ней подлетают эти  два - три самца,  мол, смотри,  какие они ловкие.  А орлица вдруг бросает эту ветку вниз,  и смотрит за ней. Самый быстрый орёл подхватывает эту ветку в воздухе, не дав ей упасть, а затем приносит её к самке, и очень аккуратно, из клюва в клюв, возвращает её. Орлица берёт эту ветку, поднимается выше  и опять бросает вниз, самец вновь её ловит и приносит ей, а она опять бросает…   Так повторяется много-много раз. Если на протяжении  неоднократных  попыток ветка ни разу не упала на землю, то это значит, что орлица нашла себе партнёра.
  - И, этот  выбор она сделала на всю жизнь.
    Теперь это семья орлов и  им нужно строить своё гнездо. Дружно,  никто не филонит,  натаскали в клювах крепкие толстые палки, сучья, комья грязи.  Грязь служит,  как бы цементирующей основой  для гнезда.
Не забыли  смягчить  своим пухом стенки и дно, чтобы  было мягко и тепло.
В такое комфортное гнёздышко орлица откладывает яйца, затем они высиживают птенцов.
   - И сколько же, обычно,  птенцов  приходят на Свет Божий?  - полюбопытствовал я.
   - Обычно - один, два.    Орлята такие  маленькие, голенькие, немощные, что  родители вынуждены прикрывать их своим телом, пока они не окрепнут. Заслоняют крыльями от дождя, от палящего солнца, носят им водичку, пищу, и птенцы растут. У них начинают расти перья, крепнут крылья и хвост.
И вот они уже оперились, хотя ещё маленькие. Тогда мама с папой видят, что уже пора...
    Орел садится на край гнезда и начинает колотить по нему крыльями: молотит, колотит, трясёт это гнездо. Для чего? Для того, чтобы выбить все перья и пух, чтобы остался только жесткий каркас из веток, который в самом начале они сплели и сложили с такой заботой. А птенцы сидят в этом вытрясенном гнезде, им неудобно, жестко, и они не понимают, что же случилось: ведь родители были раньше такие ласковые и заботливые. Орлица в это время летит куда-нибудь, ловит рыбку и садится где-то недалеко от гнезда, чтобы птенчики видели. Потом на виду у своих птенцов начинает эту рыбу потихонечку есть. Птенцы сидят в гнезде, орут, пищат, не понимают, что же случилось, ведь раньше всё было по-другому, их кормили, поили, а теперь всё пропало: гнездо стало жёсткое, перьев и пуха уже нет, и ещё родители сами рыбу едят, а им не дают.
    Что же делать? Кушать ведь хочется, надо выбираться из гнезда. И тогда птенцы начинают делать движения, которые они никогда раньше не делали. Они и дальше их не делали бы, если бы родители продолжали с ними нянчиться. Птенцы начинают ползти из гнезда. Вот орлёнок вываливается, такой неуклюжий, еще ничего не умеет, ничего не знает. Гнездо стоит на скале, на отвесном утёсе, чтобы никакие хищники не подобрались. Птенец срывается с этого склона, брюхом по нему едет, а потом летит в пропасть.
    И тут орёл (тот, который ловил когда-то веточки) стремглав, бросается вниз и ловит себе на спину этого орлёнка, не дав ему разбиться. И потом, на спине, он поднимает его опять в неудобное гнездо, на скалу, и всё начинается сначала. Эти птенцы падают, а отец их ловит. У орлов ни один орлёнок не разбивается.
    В один из моментов падения,  орлёнок начинает делать движение, которого никогда раньше не делал: он расправляет на ветру свои боковые отростки-крылья, попадая в поток воздуха,  и таким образом начинает  парить, пархать. Так орлы учат своих птенцов. И как только птенец начинает летать сам, родители берут его с собой и показывают места, где водится рыба. Они уже не носят её ему в клюве.
   - Вот, кто в клетке-вольере живет. Вставил я свои - пять копеек. Как, я понимаю, она больше никогда с веточкой не поднимется весной в небо. Скорее всего, так и останется старой девой.
  - Да, на зиму, они стараются быть поближе к открытому морю, им трудно приходится, когда вода подо льдом. А эта, точно не улетит. Ну, по весне, может и найдет пару, кто ж её природу-то предскажет.
     Потом  мне  несколько раз приходилось бывать в этом добром городке, но встреч не получалось, Виталий Витальевич, обычно с мая по октябрь жил на одном из островов, еще ближе к объектам своих  охраняемых изучений.  Вольер был пуст.
     В прошлом, печальном 2021 году, Виталия  Витальевича не стало, он пяти лет не дожил до ста лет. Более шестидесяти лет, доктор биологических наук, почетный житель города Кандалакша - Бианки Виталий Витильевич изучал и охранял жизни пернатых жителей Белого моря. Ему по душе была жизнь всех  птиц, наверное, потому, как в свой девиз «В мире и так много хищников» он вкладывал  и другой смысл.
 

    P.S.  Это очень хороший пример, выпестованный,  природой, того, как  и нам воспитывать своих   детей. Как важно не передержать их в тёпленьком гнездышке! Как важно не перекормить их рыбкой, когда они и сами уже могут её ловить! Но с какой заботой мы должны научить их летать, посвящая этому свои силы, и своё время, мудрость, навыки! Не зря самка выбирает самца, бросая веточку.
25 Двенадцатый кусок пирога
Сергей Приха
Два чёрных котёнка, совершенно замёрзших в мокроснежном безобразии,  просились в дом. Чувства страха, нажитого под свистом камней или от пинков ногами, они ещё не приобрели. Да и  быть выброшенными  в такую стужу не лучше!

Я понимал, что ситуация безысходная. Рядом стояла Лариса, которая не мыслила себя без каких-либо животных рядом, и даже найденные новорожденные мыши попадали под её охрану. И как это она здесь прожила целых два месяца без питомцев?

Она не любила людей. Скорее, не замечала их, а не избегала, как я. Если  кто-то проявлял к ней интерес, она вовсе была не против поговорить... конечно же, о зверюшках. В своё время и я использовал котёнка и собаку подобно рыбаку, разбрасывающего приманку, чтобы поймать крупную рыбину. Она и была Рыбой по гороскопу, а я как Водолей должен был непременно поливать её свежей водой.

То, что до сих пор мы не завели козлов, баранов и кур, объяснялось лишь ещё одной её страстью. Горы. Они манили нас, как медоносные поля привлекают пчёл, и мы отдавались этой страсти, растворяясь в живительном пространстве свободы, сами становясь дикими зверьми. Кому-то оставлять своих питомцев на время было немыслимо, будто они тотчас должны умереть без её любви.

Котята освоились быстро. Ванька и Машка ежедневно познавали всё новые лакомства, грелись на коленях или на остывающей печке, а позже делали со мной йогу, временами показывая новые позы. Кошкам хорошо живётся, когда нет детей - вся любовь достаётся им, если только хозяева не влюблены друг в друга.

Любовь ведь как большой пирог, хочешь - отдай его любимому или подели его на кусочки для всех. Можно,  конечно, и самому всё съесть, но такой эгоизм встречается реже.

Пришла весна. Она закрутила, завертела не только нас, но и эту кошачью парочку. В мае у Маши родился всего один котёнок. Почему-то пушистый, совсем не в родителей, совершенно чёрный, как изюминка. Так и назвали. Изюминка росла, но никого к себе не подпускала. Благодарить за что-то она не собиралась, её ведь не спасали от холода и голода. Так дикой и выросла.

Через год уже рожали вдвоём, потом впятером, создавая свои детские сады с няньками, кормилицами и тренерами по ловле мышей. И коты были в почете. Диван перешёл в кошачью собственность, да и свободный стул не всегда  можно было найти. А на подоконниках ютились десятки цветов, на столах громоздились лимоны, авокадо, пальмы. Пирог по имени любовь уже не резался, а крошился на мелкие части. Но и нищий рад крошечке. Ко всему привыкаешь. Лишь бы она была рада.

Мы по-прежнему выезжали в горы, оставляя питомцев наедине с мышами.  Мыши оказались более питательны, чем сухой корм. Из походов нас встречали откормленные здоровые коты, будто они побывали на дорогом курорте. А мы насыщались природой и друг другом. Было не очень понятно, зачем нам эта орава, которая уже совсем овладела домом, а с ростом численности всё меньше уделяла нам внимания.

Кошки уже не смаковали своё лакомство. Сначала они выжидали, как спринтеры в низком старте, готовые по звуку миски броситься на еду. Потом соревновались в скорости проглатывания корма. Размеры миски не имели значения. Бывало, вся еда не помещалась в их желудки, но это не останавливало. Теперь мы больше наблюдали не кошачью любовь, а неимоверную жадность. Отношений с нами почти не было, кошачий прайд жил своей жизнью. Коты никак не могли поделить кошек, хотя и тех, и других было по пять. Весной, а иногда и осенью, под окнами коты пели противные арии, с вокалом у них были проблемы - не соловьи. К нашим ещё приходили и другие станичные. Где ещё можно было найти такое обилие женского пола?

Но однажды родилась трёхцветная кошечка, как говорят, приносящая счастье. Она удачно сочетала в себе и привязанность к людям, и рысиные повадки, прыгая с веток деревьев прямо на голову. Счастье ведь оно такое: всегда неожиданно сваливается на тебя сверху, когда его не ждёшь.  Эту кошечку мы стали брать  с собой. Катька выносила восьмичасовые поездки к морю, не издавая никаких звуков, ела с нами арбузы,   и палатка пришлась ей по душе.

Я занимал почётное двеннадцатое место среди  возлюбленных жены. Всё бы ничего, но пришло время кошечке рожать. И тут что-то пошло не так. Искать опытного ветеринара в наших краях  - пустое дело. К кошкам здесь относятся как к средству от мышей, не более. Мы так и писали на коробке с котятами, когда раздавали их на рынке. У нас тогда даже интернета не было. Да и не верил я в любых врачей - был уже научен горьким опытом. Лариса тоже не проявляла настойчивости, пустив всё на самотёк. Кошечка не выжила.

И тут я уже стал не двенадцатым в том списке, а самым первым врагом. Начались недовольства, чаще скрытые. Они копились в каком-то отсеке её души, периодически уплотняясь, пока не разорвали её, словно тонна тротила. Куда девалось это дитя природы? Где её чистые непосредственные глазки? Мне уже не слишком хотелось и в горы. И моя любовь постепенно перешла к растениям, ведь не случайно в пословице говорится: "Хочешь быть счастливым всю жизнь - создай свой сад".

Лариса  всё чаще уходила в неведомые миры, призвав на помощь алкоголь. Так она стала другой, будто какая-то женщина договорилась с прежней о замене. Я делал вид, что эта новая женщина меня совсем не устраивает, а она удивлялась, почему я так мало стал уделять ей внимания.

А потом мы расстались. Поначалу я ещё надеялся, что она вернётся. Я даже брал её с собой в небольшие походы, но в них слышал лишь упрёки. Кроме той кошечки, она нашла массу моих промахов, о которых я даже не подозревал.

В итоге Лариса купила себе другой дом, поголовье кошек у неё увеличилось, появились ещё три собаки, семья перепелок, громко кричащая в четыре утра. Все жили в одной комнате. Крошечки любви превратились в пылинки. Их уже совсем невозможно было заметить. А может, они просто выметались из дома с мусором.

Можно любить,  и даже всех. Просто ходить и излучать любовь. А кто сколько её примет, это уже не наше дело. Но целый пирог любви так красив и ароматен, что делить его с посторонними совсем не хочется.

На прощание  Лариса подарила мне совсем необычного красивого котёнка. Он был настолько любвеобильный, будто все свои тайные чувства вложила в него. Мишель стал главным героем многих рассказов и романа, но  прожил короткую жизнь. Видно, большая любовь всё же недолго живёт.
26 Мозаика жизни или повесть для сына
Светлана Казакова Саблина
   Мой сын

   Счастье моё, моя кровиночка, в которой я проживу ещё тысячу раз в продолжателях рода, в которых продлятся и мои пра-пра-прадеды, как хорошо, что ты случился!

   Когда я выходила замуж, то была до того неопытна, что думала, что как только выйду замуж, то сразу забеременею. Нет, иногда такое случается: как там у Пушкина в «Сказке о царе Салтане»: «С первой ночи понесла», но Божественная монада с тобой появилась во мне лишь через два месяца после свадьбы.
   Ты почему-то капризничал там и потому у меня появился очень ранний токсикоз. То, что ещё вчера елось в удовольствием, сегодня вызывало такую брезгливость, что хоть стой, хоть падай опять над тазом. Завтра я срочно хотела копчёного сала, и бедная свекровь оббежала полсела (дело было уже в мае, когда припасы солений почти у всех заканчивались), чтобы я наелась всласть калорийным продуктом, но только был сделан первый укус, как наступила привычная встреча с тазом. Ни любимая рыба, ни голубцы в рот не лезли. Спасали орешки, фруктовые соки, домашний квас и солёные огурцы.
   За первый триместр я похудела на шесть килограммов. А ещё давление падало до не допустимых норм: 70/40. Если я вставала с постели быстро, то сразу навзничь падала назад от сильного головокружения. Идя по улице, у меня возникало такое ощущение, как будто иду по горло в воде, чувствуя её сопротивление. Бедная сельская фельдшерица намучилась со мною по самое не хочу: такая первородящая на её веку была первой. И всё же именно ей и районному гинекологу я благодарна за правильные рецепты настойки заманихи и индийского препарата (не помню названия), что помогли справиться и с низким давлением, и с токсикозом.

   Однако, фельдшер не поверила мне, когда я, обрадованная, пришла к ней на консультацию, сказав, что ты во мне вчера зашевелился.
– Этого не может быть, потому что только в конце этой недели у вас будет всего лишь три месяца, а первое шевеление плода начинается с трёх с половиной месяцев.
– Но я говорю правду! Вчера вечером в животе справа он шевельнулся рыбкой.
– Какой рыбкой?
– Ну не рыбкой, а хвостиком рыбки он вильнул.
   После долгого и обстоятельного прослушивания она, да и я, не почувствовали никакого движения. Ты затаился. Я шла домой расстроенная и смущённая, словно обманщица. Но уже этим же вечером ты снова вильнул, словно хвостиком маленький гальянчик. Я выждала ровно неделю.
– Любовь Ермиловна, он уже не только вечером, он уже в любое время играет своим хвостиком вот уже неделю.
– Не может этого быть, Вера! – Говорит фельдшерица и берёт фонендоскоп.
   Она долго выслушивает ребёнка, но я и сама чувствую, как он решительно играет своим хвостиком уже не таясь.
   Ошеломлённая и донельзя удивлённая медичка теперь подтверждает отчётливое шевеление плода и вполголоса добавляет:
 – Удивительное дело…

  И тогда я поняла, что мой ребёнок будет не такой как все. Единственный и неповторимый мой ребёнок, драгоценный мой гальянчик, расти быстрее!

   После прочтения книги Л. и Б. Никитиных «Мы и наши дети» я начала читать тебе вслух сказки, включать классическую и приятную инструментальную современную музыку (оркестр Поля Мориа, вокал Джо Дассена, Анны Герман), петь тебе колыбельные песенки, и ты затихал, очарованный мелодией или просто маминым голосом.
   Я не знала твой пол, хотела девочку. И даже имя было выбрано – Ксения – в честь нравившейся мне тогда певицы Ксении Георгиади. Куплены три одеяла – атласное ватное (твой срок был в январе), верблюжье с оленями в детскую кроватку и в квадратах байковое на лето. Все красного цвета, ну только на всякий случай помимо широкого красного шёлкового банта был приобретён и голубой бант для перевязи одеял.

   Родился ты. Бутуз для худенькой первородки – 3 кг 750г, 55 см. Ты не сразу закричал, а только после шлепка акушерки. Но закричал так пронзительно ( под одобрительные возгласы медперсонала), что твоя нижняя губёшечка  некрасиво отвисла вниз, мигом напомнив профиль свёкра. Но когда тебя положили мне на грудь, краше ребёнка уже не было во всём свете. Меня спрашивают:
– Как назовёшь богатыря?

   Я замешкалась, я просто не думала о мальчике.
   В предродовой палате, наслушавшись рассказов о том, что имя надо давать по имени дорогих людей, что имеют счастливую судьбу, я лишний раз утвердилась в своём выборе, что имя Ксения будет известным, потому как в честь кого оно было выбрано, популярно в Отечестве.

  Я лихорадочно перебираю имена любимых писателей: Иван Бунин был вынужден жить за границей, а мой папа Иван развёлся с мамой. Александр Пушкин трагически погиб. Антон Чехов был истинным патриотом России и очень красив.
– Антоном назову, в честь любимого Чехова.
– Первый раз слышим, что в честь писателя называют.

   А я улыбаюсь до ушей и глажу твою младенческую головку с мягким пушком пепельных волосиков. Ты тихо лежишь и наполняешь меня неизъяснимой радостью и светом.

    Ты никак не хотел просыпаться и заниматься своим важным делом, когда принесли в палату на первое кормление. Я долго тебя разглядывала и гладила твои тугие щёчки, а просьбы мои поесть молочка ты попросту игнорировал. Зашедшая в палату медсестра оборвала мои воркующие уговоры, ударив по твоей славной щёчке ладонью, она прервала твой сон, превратившийся в недовольный крик. Ловко подсунув твой орущий ротик под заждавшуюся грудь, она деловито пошла проверять других кормилиц, не затерялись ли где ещё такие нежные безалаберные мамаши?

   Но раскусив вкус маминого молочка, на других кормлениях ты жадно причмокивал и посапывал. Я гладила твои нежные розовые щёчки, а ты при этом, не открывая глаз, приподнимал одну бровку домиком: не мешай, мол. И эта мимическая гримаса была точь - в- точь как у твоего папы. Это было так трогательно и умилительно!

    При выписке из роддома произошёл такой интересный случай. Кроме твоего отца в зале ожидания были ещё два молодых папаши и кто-то из их родственников. Первым вынесли тебя: в ярком красном одеяле, что выглядывало из кружевного белоснежного пододеяльника, перевязанного широким ярким же красным бантом (твой папа впопыхах забыл дома голубую ленту) ему, растроганному и счастливому, торжественно вручили тебя. Руки его с твоим конвертом ходили ходуном, по щеке медленно стекала слеза. Мою одноклассницу, присутствующую при этом, спросила, должно быть, мать другого новоиспечённого отца:
– У вас первенец?
– Да! – Ответила она.
– Посмотри, как радуется мужчина! А ты не доволен девочкой. Будет ещё и мальчик, чего хмуриться, – сказала женщина тому огорчённому папаше.

   Как неспокойно ты спал: просыпался не только от малейшего шороха, но и даже от того, что складка на спинке от распашонки тебе мешала. У тебя рано стал проявляться диатез, и ты не любил жару. С удовольствием спал в сенях на морозе в прогулочной коляске. Вытащишь ладошку из пелёнок к щёчке и сладко спишь на бодрящем зимнем воздухе в своём коконе, а стоит только занести в тепло, не пройдёт и пятнадцати минут, как проснёшься и захнычешь.
   А ещё ты был такой верткий и быстрый, что глаз да глаз надо было за тобой. Бывало, положу тебя четырёхмесячного на разложенный диван к самой стене  от его края, а тут звякнет кольцо калитки и только повернусь к окну посмотреть, кто зашёл к нам в ограду, а ты уже и на полу! Бывало, что и в полёте тебя ловила. Ну просто из ползунков умудрялся вываливаться. И с кроватки умудрялся летать, несмотря на высокую решётку. Суперактивный. Та же фельдшерица удивлялась, как рано ты голову стал держать, как на ножки вставать, как ползать. А ползал ты тоже очень интересно «домиком»: где попа – выше всех, а ручками и ножками, не используя коленочки, передвигаешься. Просто уморительно было смотреть на этот ходячий «домик- крабик».

   По-никитински же стала знакомить тебя с азбукой. С первых дней твоей жизни над колыбелькой висел плакат с алфавитом. И когда ты уже хорошо научился стоять в своей кроватке, показывала тебе «твою», «папину» и «мамину» буквы. И вот что интересно, свою и мою букву ты правильно показывал: «А» и «М», а папина буква для тебя была не «П», а первая буква его имени. Должно быть от того, что чаще ты слышал, как я обращаюсь к нему. Папа мало с тобой «гулил» – работал уже не в школе, а в совхозных мастерских. Очень уставал на комбайне, а зимой на центральной котельной. Работа была физически изматывающей, да дома надо было с хозяйством управиться три раза на дню.

   Ты уже хорошо говорил «дай», «ма», «па», «ба», «пи», «баю-бай», а вот полностью ни маму, ни папу, на бабушку ещё называть не получалось. Я всё думала, какое слово ты скажешь первым. Хотелось, конечно же, чтобы это было традиционное «мама». Но и тут ты отличился.

    Соседские девочки-погодки – Света и Наташа– пяти и шести лет охотно с тобой играли: а как же – живая кукла с кучей разнообразных игрушек. Я смело оставляла на них тебя спящего, когда надо было в ближний магазин сбегать, либо за водой на недалёкую колонку. Девчонок всегда сердечно встречала словами: «Ой, ляли пришли!» Ты радостно улыбался и дрыгал ножками, на руках ли моих, в кроватке или коляске (которую они очень любили катать по двору) и протягивал к ним ручки. Так и повелось: не Наташа и Света, а «ляли». И всё же «ля» ты не произносил. И вот однажды, в августе (потому и запомнила, что тебе только неполных восемь месяцев было) стою, как обычно, у калитки с тобой на руках – корову встречаю с пастбища, а тут из-за угла палисада неожиданно со всех ног выскакивают твои соседские няньки, и ты удивлённо-радостно громко кричишь: «Ляли!» Ох, чего я только не передумала с соседкой– матерью этих «ляль»:
– Девушек будет любить очень! – утверждала она.

  А я и не знала, что и думать: у деревенских существовало поверье, кого первым назовёт ребёнок, к тому и душой будет ближе всего всю жизнь. Россказни, конечно, но, если вдуматься, то что-то в этом есть: своих девушек ты любил больше мамы. Словом, не еврейский сыночек. И это правильно, по- библейски: «…мужчина оставит отца и мать и да прилепится к своей жене, и они станут одной плотью".   

     А как интересно было тебя слушать, когда ты заговорил предложениями. Но некоторые слова ты выговаривал по-своему: «Лапля» вместо «Лапша», «Билбитека» вместо «Библиотека», «Коркодил» вместо «Крокодил». Многое уже подзабылось, но помнится первое твоё умозаключение.
   Я любила называть тебя «солнышком», как, впрочем, и всех маленьких деток – ведь все они излучают столько тепла и света, что рядом с ними любая непогода нипочём и потому мои маленькие читатели, и внуки тоже были «солнышками»!
– Мама, если я – солнышко, то ты – солнце? 
   Я киваю ответно.
– Тогда папа – солнц!– радостно озаряет тебя.

  Как было бы здорово если бы всегда в семьях сияли солнышки, солнца и солнцы!

   В четыре года впервые увидел поезд и сразу решил свою профессиональную стезю: «Паровозником буду. Сел в поезд и поехал в Москву. Сел и вернулся домой». С той поры в твоих рисунках появились поезда. Рисовал их до класса третьего.

   Очень любил (верно, с внутриутробного развития) звуки музыки и голос читающего тебе, слушал внимательно, попробуй сбиться. Бывало, я уже на ходу засыпая, читаю тебе сказку «Про Комара-Комаровича» Мамина-Сибиряка и начинаю своими словами закруглять чтение, а ты из кроватки требовательно:
– Не так.
– А как?
– Как налетит Комар Комарович, как вопьётся своим длинным носом…

   И далее слово в слово.
   Вот и встрепенёшься, да волей-неволей продолжишь без сокращений чтение.  Ну уж очень ты любил эту сказку лет до трёх, как и все сказки гениального Чуковского, стихи Барто. Кстати, громкие чтения мы с тобой проводили до класса восьмого: читали по очереди Марка Твена, Майна Рида, Вальтера Скотта.
   Ты знал буквы с одного года, а читать научился сам с пяти лет. Первое прочитанное тобою слово было МИР. Я читала на диване журнал «Новый мир», а ты на паласе у него играл в конструктор. И вдруг затих, и что-то стал негромко шептать. Я прислушалась: «Ммм…ии…р! И закричал, и повторил громко: «Мир». Я усмотрела в этом символ твоего миролюбивого характера. И правда, с младых лет ты умел договариваться с детьми. Ни в одной драке не был замечен.
    И даже первая твоя школьная любовь в первом классе к девочке из параллельного класса допускала любовь к ней не одного тебя.
   У меня сохранился твой рассказ об этом чувстве (авторское правописание сохранено). Приведу лишь кусочек его: «Сачения Антона…Нам с Алёшей нравица Марина, эта наша невеста… мы её любим ей нравться мы…мы хочем её смешыть…мы ей паказываем цырк…она хочет с нами жыть…пусьт все дети жывут дружна, это харошо». Марину не иначе как «принцессой» не звал.
   Но на другой стороне этого же сочинения те же герои – Антон и Алёша–признаются в любви уже к своей однокласснице Наташе и покупают ей в магазине «бутылачку». Правда не уточняется чего – молока, сока, минералки?
   Наяву же обожание к этим девочкам явно не проявлял, но дома с гордостью возражал мне, выказывающей сомнение в том, что разве можно сразу любить двух: «Их вся школа любит!» Ну раз вся школа любит, что тут маме поделать?
   Романтический настрой твой не может быть показан без упоминания такого эпизода, где, впрочем, проявятся и задатки аналитика.  Дело было, когда ты учился в 3 классе:
– Мама, а Оля З. меня любит!
– Почему ты так решил?
– А она сегодня спросила какого цвета мои трусы, уж не в цветочек ли, как у её папы?
– И что ты ей ответил?
– Я сказал, что да (на самом деле – однотонные) и она очень обрадовалась, что мы схожи с её папой.

   Да, разглядеть такой глубинный смысл в не вполне приличном вопросе мог только твой аналитический склад ума!

   А так ты был обыкновенным мальчиком: болтал на уроках (записи учителя в дневнике), допускал обидные ошибки и имел неровный подчерк. Любил участвовать в олимпиадах по математике, собирать марки и вкладыши от жевательных резинок, заниматься с конструктором и строить в зале «вигвам» под столом в котором так интересно читать книжки и секретничать с мамой. Большой тяги к игрушечным машинкам не испытывал, часто их терял, оставив там, где играл с дворовыми ребятами. Лишь железная дорога ненадолго тебя отвлекла от любимых конструкторов и книг.
   Твоя скромность и желание не выделяться от остальных ярко проявилась, когда тебя принимали в пионеры в 3 классе. Как лучших учеников из трёх параллельных классов вас принимали не в день пионерии (19 мая), а раньше, в день рождения В.И.Ленина –22 апреля – у памятного мемориала. Пришло много родителей и лишь одна твоя мама принесла цветы юному пионеру. Ты так не хотел брать эти тюльпаны в руки, что пришлось чуть не силком вместе с тобой возложить их к памятной стеле. А дома возмущался уже при папе:
– Никто не принёс цветы, а мамочка наша вечно что-нибудь придумает!
– Но цветы и надо возлагать в честь героев, ты же теперь пионер, – ища и не найдя поддержки у мужа, оправдывалась я.

    Как оказалось, тюльпанами было отмечено не просто твоё вступление во Всесоюзную пионерскую организацию, а вообще ПОСЛЕДНИЙ приём в пионеры. В этом же году (1990) благодаря бездарному правителю-разрушителю нашей страны этой организации не стало. Так что знай, что ты из числа последних пионеров СССР и можешь этот факт своей биографии смело отнести к эксклюзивным.
 
   С покупкой первой игровой приставки в 6 классе ты увлёкся компьютерными технологиями так, что вскоре папе пришлось купить уже настоящий компьютер в омском Техноцентре, а мне в «Оптике» заказать тебе новые очки.А ты окончательно определил свою профессиональную стезю - стать айтишником. И ты им стал.

   Перед твоим совершеннолетием я попросила тебя ответить на один вопрос: «Кого ты ценишь и за что?» Ты ответил так:

– Бабушку Лилю, папу и дядю Серёжу – просто так;
– Михаила Задорнова, за то, что отсмеявшись, заставляет задуматься;
– Маму – за умение слушать;
– Группу «Любэ» за то, что просто классные ребята, а группу «Куин» за то, что – бесподобные;
– Политика Жириновского («Жирика»), который несмотря на цирк своего выступления, говорит правильные вещи;
– Игоря Талькова – за любовь и боль к Отечеству;
– КВН – вот так надо тусоваться;
– Булгаковскую Маргариту – вот так надо любить.

  Не знаю, как сейчас бы ты ответил на этот вопрос, но точно знаю, что также бы назвал людей, любящих своё Отечество и Маргариту, умеющую так любить.

     Хотелось бы чтобы традиция семейных чтений, заложенная ещё моим отцом, и совместный отдых на природе, и задушевные разговоры, и безграничная любовь к своей Родине передавалась и другим поколениям нашего рода. А ещё лучше – чтоб возникали и укоренялись хорошие и другие семейные традиции, родоначальником которых ты уже был бы сам.
27 Подарочек
Ольга Кучеренко 2
Так сложилось, что все три сестры моего деда- Анна, Дарья и Екатерина- оставались бездетными. Старшие сестры с этим уже смирились и жили размеренной жизнью, интересами своих неординарных мужей, и только недавно вышедшая замуж за красавчика и любимца женской половины населения окраины небольшого городка Харцызска Ивана Охрименко Катя надеялась все же обрести материнское счастье. Она даже съездила со своей бедой в Юзовку к старому опытному врачу, узнала, что если ей сделать в Киеве небольшую операцию, у нее могут быть детки.

Немощеные улочки Харцызска после проезда телеги, а то и очень редкого в те времена автомобиля долго прятали уютные домики в клубах потревоженной пыли.  Спасали хозяев палисадники с разными цветами и кустарниками, принимали на себя медленно оседаюшую дорожную пыль. К домикам вели выложенные булыжником короткие дорожки, заканчивающиеся чаще всего несколькими ступенями и площадкой у входной «парадной» двери.

Воскресным летним утром сладкая дрема никак не отпускала Катю. Рядом похрапывал любимый муж Ванечка, вчера после работы где- то основательно подзадержавшийся. Впрочем, так бывало уже не раз, и молодая жена стала привыкать к отлучкам мужа. Только больно уж девки и молодухи на него заглядываются, даже когда она рядом. Обидно...

Какой- то посторонний звук, похожий на писк только родившихся щенят или другой какой- то живности  послышался со стороны палисадника. Катя окончательно проснулась, накинула капот и вышла на крыльцо. И теперь уже ее возглас разбудил Ванечку. Он в одном исподнем выскочил на крыльцо и от неожиданности потерял дар речи: в красивой плетеной корзине с атласным розовым бантом улыбалась солнышку прехорошенькая девочка нескольких недель от роду. Ваня рухнул на ступени, схватился за голову и произнес одно только слово: «подарочек!!!»

Соседи долго не могли успокоиться, ведь такое событие на их улице произошло впервые. И, конечно же, «вычислили» пассию Ивана, которая оставила корзинку с младенцем и уехала из родных мест куда-то в дальние дали. Иван сгорбился, осунулся, на работу и домой проходил под пристальным взором соседок. И только Катя расцвела, похорошела и шла по улице с гордо поднятой головой- сначала с младенцем на руках, позже за ручку с очаровательной нарядной малышкой.

Девочку назвали Клавдией, она росла послушным и здоровым  ребенком.  Но когда девочке исполнилось 3- 4 годика, Екатерина, подсобрав денег, все же решилась на поездку в Киев, очень уж ей хотелось своего, кровного ребеночка.  Но в клинике что-то пошло не так и Катя умерла от обширного кровотечения, которое доктора остановить не смогли.

Иван Охрицкий вырастил девочку, дал ей образование. К сожалению, после освобождения Донбасса родственники ( сестры Екатерины Анна и Дарья) потеряли след Клавдии. А Ивана к тому времени уже не было на этом свете... Жаль, у моей истории конец не самый счастливый...
28 Сестра милосердия
Ольга Кучеренко 2
Соня, изредка оглядываясь и ускоряя шаги  (неспокойно, тревожно стало в небольшом городке Бахмуте), приблизилась к приземистому одноэтажному зданию с неярко светящимися окнами и высоким крыльцом с козырьком и коваными ажурными перильцами. Совсем недавно сюда, в городскую прогимназию, по утрам спешили ученики, а вот теперь здесь лазарет для тяжелораненых, пахнет карболкой и еще какими - то присущими лечебнице запахами, а в бывших классах теснятся ряды железных коек. Девушка быстро переоделась в сестринское и заступила на дежурство. Женщина постарше в такой же косынке с красным крестом передала ей смену. Подробно рассказала, что и в какой палате изменилось за последние сутки, как после операций чувствуют себя особо тяжелые пациенты, среди которых- молоденький офицер, все еще не приходящий в сознание после ампутации ног.

В сентябре 1917 года в Бахмуте случились беспорядки. Дело в том, что после февральской революции городом управлял уездной Совет рабочих депутатов. Он принял решение уничтожить большое количество алкогольных напитков, хранившихся на складах Бахмута. Горожане и драгуны расквартированного в Бахмуте драгунского полка возмутились, усмирить их прислали юнкеров из Чугуева. Вот из них- то и был сегодняшний тяжелораненый...

Сонечка держала в руках стопку медицинских историй, а мысленно была в родной Макеевке, куда удалось недавно съездить, в уютном родительском домике. Вот брат Сергей с молодой женой, вот и старший брат Федя с женой Люсей и сынишкой Мишенькой, недавно перебравшиеся из голодного Таганрога в Харцызск. Все были очень рады встрече и старались не говорить на больную тему- что ожидает страну и их самих в ближайшем будущем...

Нянечка выглянула из палаты и рукой поманила задумавшуюся Сонечку. К лежащему на койке у окна тяжелораненому медленно возвращалось сознание, а вместе с ним и осознание своего тяжкого увечья. Темные волосы подчеркивали  бледность совсем еще юного лица... Соня медленно опустилась на колени у койки раненого, изумленно вглядываясь в знакомые ей черты.
-Валентин, это Вы?!
-Сонечка! Вы как здесь? Стали сестрой милосердия? Я никогда не сомневался, что Вы особенная, одна на этом свете такая... Сонечка, я боялся признаться Вам... Видимо, сознание раненого снова помутилось, и какие- то тихие слова, почти шопот, уже никак не складывались в осмысленную речь...

...Сонечка до утра просидела возле Валентина, отлучаясь изредка на зов других раненых и сразу же возвращаясь назад. Под утро тяжелораненый открыл глаза и, увидев застывшую на табурете у койки Сонечку, грустно улыбнулся ей:
-Почему вы не спите? Ах да, это ваш долг- помогать таким, как я... Мне очень жарко, можно отворить окно? Говорите, у меня жар?  Погодите, оставьте свою руку у моего лба, она такая прохладная и нежная... Сонечка, помните Таганрог, театр, мы в соседних ложах... Я смотрел только на Вас.. Я не помню, какой то был спектакль, я помню только Вас, Вашу улыбку, Ваш нежный смех, когда артистам удавалось Вас рассмешить.., Я немного знал сидящего с Вами в ложе Федора и попросил меня Вам представить... А вы протянули руку, назвали самое прекрасное на свете имя... Сонечка, я полюбил Вас, я помнил о вас постоянно, и вот -я изувечен, Вы- сестра милосердия и мой добрый ангел.. Сонечка, я умру, скоро умру... А Вы будете счастливы и любимы...Сонечка... Ангел мой...

...Валентин метался в жару следующие сутки, в бреду повторяя Сонечкино имя, и на рассвете ушел в мир иной. А Сонечка вскоре заразилась сыпным тифом и скончалась в тифозном бараке. Похоронили ее в общей могиле на городском кладбище Бахмута. А вскоре тоже от тифа скончались ее старшие братья- Сергей в Макеевке и Федор в Таганроге. Скоро наступит весна, и я приду на старое Таганрогское кладбище, приберу могилки давно покинувших этот мир родных... Федор Гераськин, старший брат Сонечки- первый муж моей бабушки. Она пережила его на полвека и похоронена рядом с ним...
29 Матушка печка
Людмила Рогочая
 
Былинка


«В теплом царстве стоит пещера каменная,
а в пещере лютый змий: и как бывает в царстве
 том стужа, змий раскручинится, и начнёт
у него изо рта пламень огненный исходить
и из ушей кудряв дым метаться,
а из очей искры сыплются. А и не страшно!»

(Старорусская загадка о печи в избе).

          По долгой дороге через скошенные поля, через осенние леса быстрые кони мчат Грушеньку в иную жизнь. Выдали девчонку замуж в дальнюю деревню, в крепкую крестьянскую семью. Родители невесты очень надеялись, что   житьё их дочери, младшенькой, будет хорошее. Воспитали они её доброй, послушной и трудолюбивой.  Молода, правда, – всего-то четырнадцать лет! Но таков обычай в этих суровых краях.
          И было это триста лет назад, когда ранние браки были обычным делом. А вообще, как известно, дочь в семье – чужая работница. Вот и стараются родители мужа скорее её заполучить. Пятнадцатилетний муж Груши, безусый белобрысый парнишка, всю дорогу шептал:
           – Ты, Аграфена,  только не  бойся, не бойся….   
           А чего не бояться так и не пояснил, но насторожил девушку.
           Вошла Грушенька в дом свёкров, поклонилась в пояс, перекрестилась на Красный угол да и бросила, по обычаю, свой поясок на печь, чтобы всем было ясно: она  переехала в новый дом под  покровительство печки-матушки.
           Свёкры оказались людьми строгими, угрюмыми. Особенно свекровь. Грушеньке пришлось сильно постараться, чтобы назвать эту ехидну матерью.
Невзлюбила она юную невестку. Да и бабка была злобная и ворчливая. Зашипит она, а Грушенька уже и дрожит. А шипела она часто: то не так, это не так, а как – и не покажет. Муж Грушу жалел, но голоса не подавал за неё. Наверное, тоже боялся бабки.
           Новая семья   большая – семеро детей; все в одной избе, и все моложе молодых супругов. Так что Грушенька стала им нянькой. Уставала за день, а иной раз и ночью не поспишь, качаешь малого. Но не так усталость её мучала, как необходимость привыкать к новой  семье, к неласковым отцу-матери.
            Перед свадьбой родная матушка сделала ей куколку, золушку.   Голова этой куклы – мешочек с золой из печи родного дома.      
            Наработается Грушенька за день, выберет минутку, прижмёт  к груди куколку, а в ней – зола родной печки, тепло родительского очага, всплакнёт, вспоминая отчий дом, и дальше живёт. 
            В один из воскресных дней приехали родители проведать дочь. Грушенька жмётся к ним, ласкается.
          – Ай, сваха, как тут моя Грушенька? Довольны ли вы ею? – спрашивает мать.
           – Что ж, работящая молодуха, непривередливая,– отвечает та.
           – Скромная, послушная, – добавляет свёкор.
          А мать вдруг и говорит:
          – А ну-ка, доченька, покажи  мне свою золушку. 
         Смотрит: зольная куколка-то  затрёпанная – знать, несладко живётся в новой семье дочери, часто она плачется золушке. Но ничего не сказала свахе – чтобы не сделать ещё хуже Грушеньке. Погостили родители недолго – длинная дорога. А перед отъездом мать поцеловала  её на прощанье и посоветовала  на ушко:
           – С печкой, с печкой, дочка,  подружись. Печка греет, сушит, светит, она парит, кормит, лечит, и от бесов охраняет, и погоду направляет.  Когда подружишься, тогда и в семью войдёшь, не будешь им чужой. Я-то знаю, что говорю – сама молодухой была.
              Как же! Со свёкрами было страшно разговаривать, боязно было поднять на них даже глаза. Особенно Грушенька боялась бабку  мужа. Однажды та до смерти напугала бедную невестку.  Обмазала тестом и положила на хлебную лопату младенца, которым только что разрешилась от бремени  свекровь,  да и сунула в печь «допекать», как она сказала.
           Седые волосы торчком стоят, единственный передний зуб над губой висит, голова трясётся, а старуха шепчет какие-то колдовские заклинания. Правда печь уже остывала, но всё равно Груша сильно испугалась и решила, что бабка – ведьма или как у них деревне говорят – баба Яга. Увидев, как побледнела Грушенька, старуха ухмыльнулась:
            – Не видала, как недоношенных и слабых младенцев «допекают» в печи?  Учись, пока я жива!
            А Груша от страха даже пошевелиться не могла, не то, что учиться.
            В другой раз спит  она на лавке и вдруг как что-то толкнуло её. Грушенька открыла глаза. Лунный свет, пробиваясь сквозь бычий пузырь окошка, тускло освещал избу, и Грушенька увидела, как с печи спускается бабка. Вот она открывает заслонку и…. лезет в печь! Груша чуть не закричала от ужаса. Матушка ей рассказывала, как ночами ведьмы вылетают через трубу на шабаш нечистой силы. Старуха поворочалась в печи и затихла. Видно, улетела. Точно, ведьма!   
          Так до рассвета Груша и не сомкнула глаз. А чуть свет не заря разбудила мужа и рассказала ему о том, что увидела ночью.
            Он рассмеялся: 
            — Придумала тоже. Для бабушки  печь  – благо. Заболят косточки, жилочки, мочи нет терпеть – она в печь. А утром, посмотришь, вылезет как новая.
            Бабка, и в правду, показалась из печи, чуть в саже, но довольная. И вся семья приняла  её действие как обычное дело. Никто плохого не подумал.
            Когда похолодало, свекровь сказала:
            – Пора купаться в печи.
            Да. И купались, парились в этой семье в печи, по-старинному,  не было у них, как у Грушенькиных родителей,  крестьянской баньки по-чёрному. А баня  по субботам – святое дело.    Душистые травки, заветные слова, дубовые веники….. Любила Груша баню.  Как обходиться без неё, особенно в холодное время?!
          А свёкры принесли сноп ржаной соломы, сунули в печь и закрыли ею весь под, чтобы нигде не прожигало. На шесток положили чистенький половичок.  Из устья пышет жаром, и залезать туда   ох, как страшно.
           Мать приготовила полотенца и чистую одежду всем.
            – Разоболокайтесь и полезайте! – велела она мужикам.
          Они купались и парились первыми, потом — сама мать с ребятишками.    
           Устроилась она в печи, ей бабка подала сначала младенчика. Она подтянула его на холщёвой простынке через устье, положила себе  на ноги, как в корытце, помыла, да ещё и веничком слегка  погладила, чтобы духом берёзовым подышал. Потом по очереди остальных ребятишек вымыла, выпарила, свежей водой окатила…. Поставит на четвереньки и выпроводит на шесток, только головку рукой придерживает, чтобы сажей, вылезая, не замазался. А там уже бабка подхватывает  дитяти, завернёт в холстинку и на печку. 
           Последней мылась невестка, то есть, она, Грушенька.
           Залезла в печь и видит: всё  устье чёрное и сажа на нём, как бархат. Но, оказывается, места вполне хватает, и  нигде она не коснулась сажи. Уселась, подминая соломку под себя. И сразу Грушеньку охватил сухой жар. А раскалённые бело-розовые кирпичи сотворили  в печи какое-то удивительное, волшебное сияние. Видно, будто днём. Хоть узоры вышивай!
           Помочив в ковшике с травяным отваром веник, она брызнула на кирпичи, потрясла его у себя за спиной, помылась в шаечке и легла головой к устьицу.  Из устья идёт мягкий воздух, дышится легко, а тело прогревается, пропаривается. Хорошо-то как, спокойно. Душистый запах трав, жаркая истома и блаженство   окутали  её. И она позабыла о своих страхах, о заботах и  печалях.   
           И тут, вроде, голос слышит женский, глухой, но похожий на матушкин:
           – А вот моя хозяйка молодая, работница,  умелица  –  у шестка  додельница.
            А потом другой и тоже добрый да ласковый:
           – Грушенька, ты что там, заснула?  –  Это уже свекровь, оказывается.
             Вылезла Груша из печи, оболоклась в чистую рубаху. Посмотрела на семью и счастливо улыбнулась. И все заулыбались, даже баба Яга. Вот что печка делает!
30 Вислоухий
Роман Синицин
Он выскочил из Телепорта, находившегося в внутри сбербанка. Не вышел, не выбежал, а именно выскочил. Наверное, сложно бегать или ходить, имея две нижние конечности, как у кузнечика.  Верхние же конечности были похожи на руки, имеющие шесть пальцев. В них он держал звуковую пушку. Большая голова имела хобот, вместо носа, как у слона и огромные уши. Из маленьких чёрных глазёнок, похожих на пуговки, текли слёзы. Туловище было не пропорционально голове, маленьким и имело пупок в виде спирали, направленной во внутрь. На нём был надет бронежилет небольшого размера, едва закрывающий грудь, и металлические пластинчатые брюки. Через плечо была перекинута сумка из мешковины. Вислоухий выпустил струю звука из пушки в хрустальную люстру, и та осыпалась мелкими осколками. 

- Всем на потолок, конечности за уши, - закричал он через электронный переводчик, закреплённый на нижней губе, - Тьфу ты! Всем на пол, руки за голову и не фуфлить мне тут, а то запортачу из фуфлыжника. 

- Что он говорит? - спросила миниатюрная работница банка, ложась на пол рядом с увесистым охранником. 

Представитель правопорядка перекатывался на пузе с боку на бок и лихорадочно пытался отыскать пистолет. 

- Он сказал молчать, а то застрелит. 

- А я и молчу. Что говорить, и так всё ясно и понятно без слов. 

- Эй ты, купюромётчитца, я же сказал, не фуфлить. 

Вислоухий перескочил к стойке и взяв вазу с бесплатными конфетами, закинул себе в сумку. Затем скакнул к охраннику и пнул его лапой. 

-Ты что, секастый, за лопуха меня держишь? Давай, медленно отбрасывай свой пистонодержатель в дальний угол. 

Охранник аккуратно вытащил своё оружие и откинул его в сторону. Грабитель схватил девушку за руку и поднял её с пола. Повернул к себе лицом, поднял хобот и, дыхнув запахом гнилой капусты, произнёс:

- Давай, быстро открывай сундуки и всю блестячку в корыто. 

Он достал из сумки большой полиэтиленовый пакет и протянул ей. 

-Какую блестячку? 

- Ему, наверное, золото надо, - ответил охранник. 

- Ты что, банкосчётчица, за нервы меня дёргаешь? А ну гони солнечный луч в корыто, одна ходуля там, другая здесь. 

- Но оно же тяжёлое, пакет порвётся. 

- Давай, накидывай, сколько корыто унесёт. 

Кассирша открыла сейф и, достав слиток в 12 кг, положила в пакет. 

-Это всё. Больше не выдержит.
 

Андрей с группой захвата нёсся по Телепорту, как мог. Но, как на зло, всё попадал не туда. В начале их занесло в кабинет к начальнику, потом в ресторан “Огни Баку”. Из ресторана в казино. 

-Что за ерунда? Где банк? - обратился он к своему коллеге, капитану Пуговкину. 

Пуговкин снял защитный шлем и протёр лысину от пота носовым платком. 

-Видимо, он отправляет нас в пункт назначения по наибольшему количеству запросов. 

Надо сказать, майор Андрей Березкин вёл здоровый образ жизни. По ресторанам и казино он не ходил, был верным мужем и отцом. 

-Какие такие запросы? - он протянул Пуговкину под нос увесистый кулак, - Не допущу в нашем подразделении моральных разложений. Я вам проведу курс молодого бойца в пустыне Сахара, переходящий в джунгли Вьетнама. 

Группа захвата была в полном обмундировании, с ног до головы увешанная бронёй, датчиками и сенсорами. На дворе стояло жаркое лето, и они обливались потом. 

-Что уставились? - обратился Андрей к посетителям, - в шортах, значит, тут разгуливаете? Завтра я устрою вам химическую атаку. Всех в защитные комбинезоны и противогазы одену. 

Андрей толкнул в спину капитана. 

-Давай, полетели дальше. 

После казино был дом терпимости и футбольный стадион. Динамо, как всегда, проигрывало, но всем видом показывали, что вот-вот выиграют. 

И вот уже майор милиции Берёзкин с группой захвата в банке.

Но Вислоухий показал неприличный жест из одного пальца и скрылся в Телепорт.

 

Андрей сидел в своем кабинете за столом в мягком кресле и размышлял. 

За прошедшую неделю Вислоухий ограбил ещё три раза. Известно о нём было немного. Появлялся он из неизведанной ещё звёздной системы, координаты которой они не могли засечь. Грабитель всё так же брал слиток золота и вазу с конфетами. Видно, Вислоухий был не далёкого ума. Ведь в Телепорт можно было загнать мини фургон и загрузить его золотом. 

А конфеты ему зачем? Нет, он умный! Времени столько нет, чтобы всё золото загрузить. Он качеством берёт. Мы просто не успеваем. Вот засранец. Нет, всё-таки глупый. Мог бы маску себе купить. Слёзы от нашей атмосферы текут, а он терпит. Пушку новую приобрести. Он же себе два пальца в прошлый раз отстрелил. А электронный переводчик совсем никуда. Его же понять сотрудники банка не могут. Ну точно, идиот. 

Размышления Берёзкина прервал стук в дверь. 

-Заходите, кто бы там ни был. 

В кабинет зашёл Пуговкин. 

-Товарищ майор, мы установили на все Телепорты в банках датчики слежения. Теперь он от нас никуда не денется. Как только грабанёт, так мы за ним следом и отправимся. 

-Телепорт починили? 

-Да это Суслопаров сержантские лычки отмечал, взломал электронной код. 

- Суслопарого повысить до ефрейтора, а на Телепорт амбарный замок повесить. Ключ мне принесёшь. Ни за что не вскроет, ума не хватит.

 

Вислоухий появился, как всегда, неожиданно. 

-Всех мегафоном зафуфлыжу! - и отстрелил последнюю люстру- секретарша, быстро к сундуку, блестячку в корыто, наполнитель из кастрюли в мешок. Телохранитель, бегом на потолок, ноги за голову, пугач в угол. 

Наш грабитель набрался опыта, да и персонал тоже. Тем более, что это был один и тот же банк. Как обычно, он, показав палец опергруппе, скрылся в Телепорт. 

Берёзкин с отрядом отправились следом. 

Они оказались на планете, покрытой тёмными свинцовыми тучами и пронзающим на сквозь ветром. Вокруг было поле, похожее на кукурузное. Початки имели гранатовый цвет и, колыхаясь на ветру, пускали кровавые слёзы. 

-Куда ускакал этот ушастый кенгуру? - спросил Пуговкин, взглянув на майора. 

- Наверное, к себе в нору, - вмешался ефрейтор Суслопаров. 

-Дурилка ты, суслик, - Андрей шлёпнул по каске ефрейтора прикладом лазерной винтовки, - кенгуру в норах не живут. Хотя вон в дали виднеется скала с пещерой. Пойдём туда. 

Пробравшись через поле и выпачкавшись, как мясники кровью, кукурузным соком, команда подошла ко входу в пещеру. У входа валялись пять золотых слитков. 

-Что-то я не понимаю. Зачем он бросил золото у входа? Может это ловушка? — произнёс капитан. 

-Давайте заберём золото и свалим отсюда? -предложил Суслопаров, - а то вон уже дождь начинается. 

-Отставить панику, ефрейтор. Если Вислоухого сейчас не взять, он так и продолжит грабить, - прикрикнул Берёзкин. За мной! 

В пещере горел свет, а вдоль стен стояли сосуды с кукурузным соком. Тоннель петлял из стороны в сторону. Опергруппа шла мелкими шагами, оглядываясь по сторонам. Наконец, они наткнулись на не прикрытую дверь комнаты. Андрей заглянул в щель дверного проема. 

Вислоухий сидел за столом и растирал металлической толкушкой конфеты в тазике. До стола было метра три и майор, воспользовавшись эффектом неожиданности, рванул вперёд. Быстрым броском он подскочил к грабителю и защёлкнул на его запястья наручники. 

-Ну что, попался? От нас ещё никто не уходил. 

Вислоухий хотел было рвануть со стула, но Пуговкин ловко повалил его на пол и прижал коленом к полу. 

-Ты чего это золото разбросал у входа? - спросил Берёзкин. 

- Блестючку мне не надо. Мне нужно было задобрить помидоры. Урожай помирать начал. Помидоры глюкозу требуют насыпать, - затараторил Вислоухий, - жёлтый луч, глаза вам намылить, нужен был. 

-А ты зачем банки-то грабил? Надо было на сахарный завод налёт делать. Или на Кубе поле с сахарным тростником обобрать, - произнёс Андрей. 

-Мне трансплантатор выдал, что самоё дорогое в банке есть. 

-У тебя, видно, тоже Телепорт недоработан. 

- Да, плохой трансплантатор, вместо кукурузной барахолки всё время меня в общежитие удовольствий подсаживает. 

- Ну это бывает, - ответил ефрейтор. 

- Что будем с ним делать? -спросил Пуговкин у майора. 

- Да что с ним делать. На 15 суток за хулиганство посадим. 

Берёзкин отстегнул наручники. 

-Давай, Вислоухий, тащи сам награбленное до нашего Телепорта полем, а то я твоему что-то не доверяю. А когда отсидишь, я тебе покажу, где сахар продают.
31 Десятый круг
Елена Путилина
                Десятый круг

          Ночные звуки! Постукивает сухая ветка по оконному стеклу… Скребётся мышь в стене… Скрипнула половица… Кто-то идёт? Некому идти! Все, чьи шаги могли бы нарушить тишину ночи, далеко — в другом городе, в другой стране, в другом мире… Она привыкла к одиночеству, и оно уже не тяготило её. В конце концов, каждый человек проходит свой путь в одиночку, и только когда рядом на время оказываются другие странники по жизни, возникает иллюзия, что одиночества не существует. А может, всё-таки завести хотя бы кота? И мышей бы приструнил, и как-никак живая душа. Но, с другой стороны, что будет с ним, если она?.. Возраст — он не только в паспорте…
          Кот! Сворачивался бы рядом пушистым тёплым клубком, усыплял тихой песней… С этой мыслью она, наконец, уснула.
          Проснулась как обычно ни свет ни заря. Нехитрые домашние дела. Огородик за домом. Магазин. Обед — скорее привычка, чем необходимость. Посуда. Компьютер — интернет, социальная сеть, суррогат общения…
          Незаметно подступил вечер. Пойти, что ли, пройтись? Почему бы нет… Спустилась по скрипучим ступенькам, заперла дверь, стукнула калиткой. Оглянулась на дом. Стар и мрачен! Почерневшие деревянные стены, железная крыша местами в рыжих пятнах ржавчины, тёмный кирпич трубы, окна тусклые, как глаза слепца… Она-то помнит его другим, наполненным голосами и шагами, звенящим песней из радиоприёмника, сияющим солнышком в прозрачных стёклах весёлых окон… Как давно, боже ж ты мой, как давно!
          Неторопливо пошла по улице, спустилась к реке, вышла на набережную. Хорошо здесь стало! Ровная плитка, скамейки, фонари… С привычным раздражением покосились на нелепые скульптуры из какого-то мохнатого зелёного пластика, похожего на коврик у двери, — женщина под зонтиком и мужчина во фраке и цилиндре! — зачем они тут?
          Качели… Почему их не повернули к реке — что за удовольствие смотреть на этот обшарпанный корпус у ворот курорта? Как-то потешно его раньше называли… Да! «Зареченские женихи»! Придумали же… Сейчас, наверно, никто и не помнит этого, а ведь каждый корпус когда-то имел у жителей города своё прозвище…
          Много сегодня гуляющих у реки! Оно понятно: вечер выдался тёплый. Нет, пожалуй, до самого конца набережной она не пойдёт, лучше вот здесь, у техникумовских мосточков-лав посидит, глядя на уток, на людей, на медленно текущую Кашинку… Заметив двоих парней, направлявшихся к той же скамейке, что она облюбовала для себя, ускорила шаг, поспешила сесть, застолбить местечко. Что остановились? Недовольны, что она успела первой? Так и она не в восторге от их соседства. Если им мало места на этой лавочке, пусть поищут себе другую, или вон на перилах устроятся…

          Они вообще-то собирались потусить с обычной компанией в городском саду, но по пути так увлеклись разговором, что не заметили, как ноги сами собой повернули в сторону Курортной набережной. Когда поняли, что идут не туда, посмеялись и решили: ладно, раз уж так получилось, значит пришло время Игры. Это была их любимая забава: по очереди выстраивая немудрёный сюжет, изобретать новое применение обычным предметам или раскрашивать вымышленными чудесами скучную обыденность. Порой получалось довольно прикольно, вроде прошлогодней байки про уток-людоедов, по ночам выбирающихся из воды на набережную и подкарауливающих запоздалых прохожих. Иногда выходило нечто совсем уж несусветное, как третьего дня, когда внезапно начался сильный дождь и они придумали, что любой, оказавшийся на улице под этим ливнем без зонтика, будет смыт его струями в Кашинку и растворится в ней, а его отражение останется и будет плавать в реке до следующего утра. Как-то бездарно всё-таки: растворяющийся прохожий, одинокое отражение…
          К их досаде, на единственную свободную скамейку в последний момент плюхнулась какая-то бабка. Нет, они ничего не имели против слушателя, он даже входил в их сегодняшние планы: было задумано сочинить новую городскую легенду, и они уже поспорили, сколько должно пройти дней, прежде чем услышанное случайной жертвой их разгулявшейся фантазии вернётся к ним в виде обывательской сплетни. Но они-то рассчитывали на кого-нибудь поинтереснее, чем эта старая кочерыжка! Впрочем, может быть, оно и к лучшему: старуха услышанное уж точно соседкам расскажет, а там глядишь, по городу разойдётся.
          Сели, слегка потеснив свою будущую невольную слушательницу. Она покосилась, но ни слова не сказала, только молча отодвинулась…

          Ну вот, называется посидела у реки в тишине и покое! Какая тишина, какой покой?! Эти добры молодцы не успели сесть, тут же принялись разговаривать так громко, что хочешь-не хочешь, а прислушиваешься…

          — Смотрю я на наш городок и удивляюсь! Вот взять хотя бы лавы*. Казалось бы, мостики как мостики, ан нет, всё не так просто… Вот как ты думаешь, почему они тут так близко друг от друга поставлены: эти вот, техникумовские, и чуть подальше — курортные? Ведь можно было бы одними ограничиться, ан нет ставят каждый год и те, и другие. Вот на Ушакова, там, действительно, правильно новые-то лавы сделали: до автомобильного моста идти далековато, а здесь, похоже, о ленивых заботились! — сказал один и подмигнул приятелю: твоя очередь придумывать!
          — Тоже мне загадка! — засмеялся тот. — Всё очень даже просто! С помощью этих лав треугольник образуется, такое магическое место. Смотри: Курортная набережная, где мы сейчас сидим, — его основание. Там, где улица Обновлённый Труд к Пролетарской площади подходит — вершина, а лавы — курортные и техникумовские — катеты. Про Бермудский треугольник слышал?
          — А ведь и правда, Бермудский треугольник! — первый перехватил на лету идейку и отбил, как теннисный мячик. — Не зря же здесь время от времени люди пропадают! — сказал и, ожидая ответного хода, ехидно улыбнулся.
          — Да ладно, скажешь тоже: пропадают! Никуда они не пропадают. Ну прогуляются по прошлому, да и назад вернутся! Тут же всё совсем просто: если идти, описывая круги, против часовой стрелки, то через десять кругов попадёшь в прошлый год, а если захочешь вернуться в настоящее — пройди столько же по часовой. Так можно отмотать и пять лет, и десять, было бы терпение. Некоторые довольно далеко забирались. Главное не сбиться со счёту, сколько кругов в одну сторону прошёл, а то как потом опять в настоящее вернуться? Заблудиться может только тот, кто считать не умеет.
          — Так-то оно так, но представь: пойдёт человек круги накручивать, да на десятом-то и исчезнет, потому как на год назад перенесётся. Свои-то, местные, в курсе, внимания не обращают, а вот ежели кто приезжий такое замечает, пугается очень: был человек — и нету его. Некоторые даже в милицию заявления пишут, во как! Ну в милиции-то все знают про этот фокус, потому и заявлениям хода не дают, а жалобщикам объясняют, что, дескать, привиделось им.
          Помолчали. Потом тот, что начал разговор, сказал, вздохнув:
          — И всё хорошо, одного только жаль: нельзя ничего из прошлого сюда, в настоящее, с собой принести. Сам-то можешь там остаться пожить, ежели захочешь. Я как-то даже в своё собственное детство ушёл: захотелось с дедом повидаться, а он уж лет пятнадцать как помер.
          — Пятнадцать лет? Так я тебе и поверил! Это ж сто пятьдесят кругов!
          — Можно и больше пройти. Ты голову-то включи! Надо иногда перерыв делать, вот и вся премудрость. Я, допустим, поначалу только двадцать кругов осилил — два года, значит. Ну и что? Пошёл себе домой, а через пару дней — опять на набережную, ещё двадцать кругов, ещё два года долой. Так добрался до самого детства. Пожил там, сколько захотелось, и так же постепенно в наше время вернулся. Весь отпуск на эти переходы потратил, зато деда повидал!
          — А дед-то не удивился? Узнал тебя? Ты всё-таки с тех пор должен был сильно измениться.
          — А что меня узнавать? Я же с каждым десятым кругом, на год моложе становился. Сто пятьдесят кругов прошёл — пятнадцати лет как не бывало. Если бы там остался, снова в школу бы ходил, в первый класс, вот только оно мне надо?
          — Да, об этом фокусе с возрастом я как-то позабыл… Я же сам ни разу не пробовал, лениво мне круги-то эти наматывать!

          Господи, и как им не надоедает такую чепуху молоть, взрослые же люди! Что придумали, сказочники доморощенные, фантазёры пустые! Десять кругов! А ведь неплохо у них получилось… Если бы и на самом деле это было возможно! Десять кругов… Ну-ну…
          Поднялась и потихоньку — отсидела ногу! — пошла вправо по набережной к курортным лавам…

          — Ушла! Видал, как посмотрела на нас? Не понравились мы ей. Небось за психов приняла… Эх, такая история даром пропала! Зря поторопились, надо было другие уши найти. Теперь я так повторить не смогу, не вспомню уже всех деталей, а ведь как складно получалось!
          — Любишь ты хвалиться! Складно-то складно, да вот не выйдет из сегодняшней сказочки городской легенды. Вряд ли бабка будет кому-нибудь нашу выдумку пересказывать, если сама полным бредом её сочла. Ладно, завтра найдём более благодарного слушателя, сочиним другую небывальщину, поинтереснее.
          Некоторое время сидели молча, лениво провожая взглядами удаляющуюся старуху. Вот она перешла речку и скрылась среди домов… Закурили и от нечего делать принялись пересчитывать прохожих, припомнив уже совсем почти позабытую, оставленную далеко в детстве сказку про цветик-семицветик: «Первый — нервный, второй — злой, третий — в берете, четвёртый — потёртый, пятый — помятый, шестой — рябой…»
          И вдруг…
          — Смотри! Бабка идёт!
          Слева, сойдя с техникумовских лав, к ним приближалась та же старуха.
          — Может, потеряла что? Потеряла, а скажет, что мы стащили, видел же, как она на прощанье на нас посмотрела! Пойдём-ка отсюда, а то ещё прицепится, потом хлопот не оберёшься…
          Но старуха, не удостоив приятелей ни взглядом, прошла мимо них по набережной направо, снова направляясь к курортным лавам.
          — На второй круг пошла, — фыркнул один из парней, глядя ей вслед. — Ну дела… Неужели поверила?
          — Похоже на то… — отозвался второй. — Вот умора! Будет забавно, если она и взаправду начнёт круги отмеривать по нашему рецепту.
          Посмеялись, прикидывая, сколько раз простодушная старуха пройдёт по лавам, прежде чем поймёт, что это была всего только шутка.
          Старая женщина тем временем прошла третий круг… потом четвёртый…
          Каждый раз, как старуха скрывалась среди домов, парням начинало казаться, что это просто совпадение и она больше не появится, но — появлялась! Спускалась по деревянной лесенке с высокого берега к техникумовским лавам, переходила Кашинку, шла по набережной мимо скамейки, где сидели шутники, снова переходила реку — теперь по лавам курортным, скрывалась на какое-то время за домами и опять, держась за перила, осторожно сходила по лесенке к реке. Она шла теперь совсем медленно, видно устала, но, упрямо поджав губы, продолжала свой путь против часовой стрелки.
          Они уже не смеялись, а молча, с чувством неловкости за глупую шутку, следили за каждым новым появлением старухи на противоположном берегу и машинально считали круги — седьмой… восьмой…
          — Может быть, сказать ей, что мы всё придумали? — спросил приятеля первый. –Это какой уже круг?
          — Десятый, — ответил тот, следя как жертва их шутки спускается по ступенькам к Кашинке. — Да где же она?! — воскликнул он, вскакивая и растерянно оглядывая пустые лавы. — Вот только же была, я хорошо видел: сошла с лесенки, ступила на лавы — и пропала! Этого не может быть! Где она?!
          — Где, где… — тихо уронил первый, улыбаясь светло и отрешённо, — ты же сам сказал: это был десятый круг…

________________________________________
* лавы - деревянные пешеходные мостики через реку
32 Перед праздником Пасхи...
Надежда Бакина
   Неделя выдалась насыщенная. Начиная с субботы, когда Учитель отправил учеников на поиски осленка.
-Осленка?
-Да, ослицы и осленка, сына подъяремной.
-Зачем тебе?
   Ученики недоумевали. Надо сказать, они привыкли к поручениям Учителя, к тому, что он не объясняет свои действия и свои решения и давно привыкли делать вид, что не удивляются. Но осленок?
   Учитель всегда ходил пешком, много дорог они вместе истоптали, то неторопливо, то стремительно, оставляя глубокий след за собой, вьющейся змейкой оплетший всю Палестину.
   И вдруг – осел. Даже осленок. Перед ними лежал шумный Иерусалим, приближалась Пасха, дороги были переполнены паломниками, устремленными к сердцу веры, к Иерусалимскому храму. И сами они разве не шли вместе со всеми? Еще немного, и они смогут отдохнуть. Но вместо этого Учитель поручил им свернуть с дороги и отправиться на поиски. Осленка!
-Дался тебе этот осленок. Ну осленок, и что? Почему нет? – молодой Марк смеялся. Ему нравилось подшучивать над Иаковом, следить, как у того резко и остро выступают желваки и соединяются в одну линию широкие брови, когда он мгновенно загорается гневом.- Скажи спасибо, что не коня. Где мы сейчас коня найдем?
-А осленка – где?
-А конь-то был бы получше,- глаза Петра зажглись мечтательным огнем.- Да и Учителю подошел бы гораздо больше.
-Вы с ума сошли,- всполошился Иуда,- вы вообще представляете, сколько стоит лошадь?
-Учитель сказал, что нам дадут осленка. Не продадут.- Варфоломей всегда был внимателен к словам.
-Ну конечно! – встрял Фаддей.- Так все и ждут, когда мы придем, чтобы дать нам животное. Да еще неизвестно, когда мы его вернем. И вернем ли.
-Почему нет?- возразил Иоанн.- Ведь было же…
   Все замолчали, утомленные солнцем, дорогой и воспоминаниями. А вспомнить им было чего, за три года, которые они провели с Учителем, они насмотрелись на многое, и поручения Учителя, казавшиеся поначалу прихотями даже им, загоревшимся надеждой и верой, оставившим все (рваные сети да утлые лодки – смеялся над друзьями Марк) и последовавшим за ним, принимали очертания если не смысла, то хотя бы осмысленности. Хотя так и не понятной ими. А объяснять Учитель не стремился.
-Потом. Потом,- он шел дальше, от встречи к встрече.
   Когда потом? Иногда по вечерам у костра они думали, что вот оно – потом. Учитель смотрел на них, его глаза смеялись и казалось, что сейчас он все им расскажет. Но он смотрел на звезды, на луну, и начинал говорить о красоте ночного неба. Или о травинке, сорванной им. О птицах. Он говорил обо всем, что видел. А они хотели услышать о том, что видели они. Просто Учитель смотрел вокруг – и видел весь мир. А они смотрели на него – и не понимали то, что видели.
   Группа была большая. Учитель, ученики, женщины, прибивавшиеся временно слушатели, жаждущие чудес или хотя бы дармового хлеба – Иуда вечно ворчал, пересчитывая монетки, что такую ораву прокормить не легко. Да и не нужно. Пусть себе идут своей дорогой. Послушать Учителя – да. Это дело благое. Пусть послушают, пожертвуют пару-тройку монет или кусок хлеба, а таскаться следом, садиться вокруг костра в предчувствие ужина – это уже слишком.
   Учитель всегда подтрунивал над Иудой, который дотошно пересчитывал едоков, утверждая, что тот не заметил еще одного. Иуда вскипал и вновь кидался считать людей, забавно беззвучно шевеля губами. Но Учитель вновь смотрел на него и очень серьезно говорил:
-Нет-нет, еще один. Одна. Она всегда с нами. Со мной.
   Иногда Учитель оставлял их и уходил в поле или на холм один. Ученики слышали, что он чуть слышно с кем-то беседует.
-Не иначе, со «своей» пошел поговорить.
-Он молится!
   Да, Учитель уходил, чтобы молиться. Но иногда он и правда с кем-то – не с Богом – говорил. С кем-то, кого видел только он. Во всяком случае, ученики точно не видели. Они, немного сердясь от усталости и голода, ждали, когда Учитель вернется, чтобы приступить к еде. А тот мог долго сидеть возле Нищеты, сопровождавшей его всю его жизнь, от самого рождения, да, впрочем, еще и до рождения оберегающую его, и всматриваться в нее.
   В ту субботу Учитель послал их искать осленка. Он должен был быть привязан к изгороди, будто специально для них приготовлен. Ученики незаметно пожали плечами, но на поиски отправились. Хотя конь и правда был бы уместнее, казалось им: приближалось время триумфа, Учитель должен был – в этом были уверены все они – получить признание. Возможно, стать царем.
   Они не знали, о чем он шептался с Нищетой. А Учитель вместе с ней улыбался их несбыточным чаяниям. Он-то знал, что Нищета никогда не села бы на коня.
-Смотрите, осленок! Кажется, все так, как и сказал нам Учитель. Осленок. Привязан. Ждет нас.
   Въезд в Иерусалим был триумфален. То есть, мог бы быть триумфальным, как, несколько мрачно и недовольно, шептались Петр и Иаков. Если бы не осленок.
   Когда они уже были у ворот города, кто-то крикнул «Мессия!», и дети, подхватив крик, разнесли его по городу, как умеют это делать только уличные мальчишки, мгновенно передающие информацию в самые отдаленные уголки. Люди устремились к ним, и скромный въезд в город на сером осленке неожиданно превратился в процессию: кто-то расстелил перед Учителем одежду прямо на земле – не иначе, решил Иуда, хочет заполучить исцеление,- дети, собравшиеся со всего Иерусалима кидали на дорогу пальмовые ветви, люди пели и радовались, рассказывали друг другу о Мессии, о приходе Царя, о новом времени, которого они дождались, не замечая маленького осленка и Учителя, молча сидевшего на нем. Пока толпа ликовала, а ученики досадовали, что не смогли украсить процессию большей торжественностью, если не конем, то хоть несколькими, например, ослами, Учитель сосредоточенно и спокойно, не захваченный весельем и свалившейся славой, следовал своим путем. Осла под уздцы вела Нищета, улыбаясь чему-то своему, аккуратно обходя одежды, лежащие на земле.
   После этого несколько дней они ходили по Иерусалиму, молились в храме, разговаривали, много разговаривали: днем с разными людьми, которые останавливали их на улицах или приходили к ним, когда они отдыхали, по вечерам друг с другом, со смехом вспоминая осленка и недоумение в глазах выбегающих к ним навстречу (да уж, не такого Мессию они чаяли увидеть!), спорили о количестве пальмовых ветвей и цветов, брошенных им под ноги (Иуда при этом по давно выработавшейся привычке ворчал, прикидывая, сколько стоили цветы, не говоря уже о порванной одежде, по которой прошелся копытами осел, а потом истоптала толпа, пока хозяева не отвоевали ее обратно у сотен ног, не желавших остановиться, устремленных вслед за Мессией). Учитель все больше молчал. Его молчание с каждым днем углублялось и утяжелялось. Но охваченные ликованием ученики этого не замечали. Как не замечали они и всюду следовавшую за ними Нищету.
   Может, разве что Иуда чувствовал ее дыхание на щеке, когда открывал ящик для пожертвований и пересчитывал деньги, но он отмахивался от нее, как и ото всего остального: разговоров о красоте природы, о тепле вечернего ветра и вкусе меда на лепешке. Слишком многого это от него требовало. А он не хотел. Не хотел этой открытости всему миру, которую видел у Учителя. Не хотел, хотя и искренне пошел за ним когда-то. Не хотел, потому что чувствовал, сколько боли эта открытость может привнести в сердце.
   Ученики радовались. Детским песням. Цветам, которые продолжали нести Учителю. Длинным ушам осленка. Предстоящей Пасхе. Радовались, сами становясь детьми в этой бездумной круговерти впечатлений, которые закрывали от них лицо Учителя и его– его-то, без конца прежде смеявшиеся и подтрунивавшие надо всем вокруг -  ставшие очень уж серьезными глаза.
   Даже его мать ничего не замечала. Мария вместе со всеми радовалась весеннему Иерусалиму и его теплым белым камням, молилась в храме, готовила еду.
   Это была странная неделя. Когда у всех на глазах будто бы были шоры. Каждый видел ровнехонько маленький кусочек жизни прямо под своим носом и больше ничего. Даже их бесконечные разговоры о будущем, о признании Учителя Мессией, долгожданным Царем Иудейским – они не выводили их из слепоты, а погружали в нее все больше. Предчувствие грядущего триумфа давило, уставшие веки закрывались, не в силах подняться и взглянуть вокруг.
   А вокруг роилась тревога. Нищета вышагивала беспокойно по углам, останавливаясь лишь от успокаивающего прикосновения Учителя. Люди шептались. Не те, что были рядом, что ходили за ними и заглядывали в окна в жажде чудес – другие. Те, что подальше. За толпой. В тени домов и деревьев, за углами. И чем ближе к дому Каиафы, тем больше. Шептались, шептались, шептались. Но ученики не слышали. Не видели. Не понимали. Они видели только пальмовые ветви и слышали крики «Осанна!».
   Потом, кстати, они будут говорить об этом. Почему? Почему они не задумывались о Каиафе, об Ироде, о Пилате? Почему им не приходило в голову, что власть имущим может не прийтись по вкусу Учитель и его мессианство? Что надо?.. А что, собственно, надо было? Прийти к Каиафе и сказать: «Смотри, вот обещанный Царь Иудейский, вот, о ком говорил Бог»? И первосвященник признал бы Учителя?
   Они жарко спорили об этом, Петр был уверен. Что именно так все и было бы, что надо было, надо было – действовать, бежать, рассказывать, препятствовать слухам – правдой. Иоанн только качал головой, пологая, что людям милее слухи и сплетни, чем самая расчудесная правда. То есть, чудеса им нравятся, а вот идущая за ними истина – об Учителе, Израиле и них самих, таких простых, занятых своими личными делами – нет. Абсолютно.
   Мария не вступала в эти споры, доверившись выбору сына. Если бы надо было, он послал бы учеников в город к людям, послал же он когда-то их проповедовать? И теперь, если бы он хотел, если бы это было правильно в его глазах – он бы это сделал. А он все те дни молчал чему-то своему, о чем не хотел рассказывать.
   Хотя однажды он очень даже не молчал. Они пришли в храм помолиться, и неожиданно для них Учитель вскипел, увидев торговцев жертвенными животными. Люди привыкли к ним, это было так удобно, так удачно: прийти в храм и на месте купить все необходимое, не думать об этом заранее, не готовиться, не искать, не тащить за собой на веревке упирающегося овна… Пришел, выбрал, купил – и ты чист и свят перед Богом. От чего же этот бродяга ополоумел? А Учитель схватил веревку и начал стегать продающих и покупающих, выгоняя их из храма. «Дом Бога – дом молитвы!» Никто и не спорил. Кому могут помешать пара десятков баранов и голуби, хлопающие крыльями, отчего по храму прокатывается волна пыли, шерсти и мелких перьев? Может Нищете, которая молча помогала Учителю расправлять веревку? Пораженные вспышкой, ученики молчали.
   Незаметно в суете большого города и предпраздничного волнения наступил четверг.
   Только и были у них, что эти три дня до четверга. Три дня восторга. Три дня надежд и ожиданий. Три дня гордости. Еще бы: они ученики Мессии, Царя Иудейского, ближайшие, давереннейшие. И не важно, что так мало они понимали Учителя, и немногое он им успел сказать за все три года, что ходили они из края в край по Палестине и Иудее. Не важно, что обнимая мать, приходящих к нему детей, своих учеников в порывах чувств, а чувства у него были, и еще какие, всегда на плече держал он руку Нищеты, стоявшей позади и ласково ему улыбавшейся. Они не хотели это замечать. Не хотели узнавать. Они – ученики Царя, чье царство вот-вот настанет.
   Ученики использовали эти три дня для возвышенной болтовни о будущем. Потом, когда будущее настанет, совсем не такое, какое мнилось тогда, они будут вспоминать эти дни с привкусом горечи. От своих слепоты, глупости и эгоизма. Но кто бы смог разглядеть сквозь резную тень пальмовых ветвей застывшую громаду креста? Наверное, и Нищета не знала, как далеко они с Учителем зайдут. Как глубоко опустятся, на самое дно ее, Нищеты, царства. Да-да, у нее тоже было царство, сколько бы люди не отрицали это, отвергая ее и ее дары. Учитель принял. Принял Нищету, обнял и взял с собой. Принял ее дары. Все до единого. Даже самого последнего, самого трудного…
   Наступил четверг. Приближался праздник Пасхи.
   Петр пошел к Учителю:
-Где приготовить Пасху?
   Наверное, он ждал, что они будут есть Пасху там же, в Вифании, у Лазаря, Марфы и Марии, как уже не однажды, но спросить он должен же был.
   Услышав ответ, другие ученики насмешливо и многозначительно подняли брови. Нет, не в Вифании с друзьями собирался есть Пасху учитель.
   Все три года бывший центром толпы – учеников, почитателей, любопытных – учитель начал отделяться от нее. Он вроде был среди людей, с ними, своими учениками, но начинал быть вне них. Петра и Иоанна это задевало, другие, наверное, меньше обращали на это внимания – менее избалованные отношением учителя, они были не так чутки к его состоянию.
   И сейчас Учитель не назвал имена друзей, которые ждал услышать Петр, это было бы так естественно и правильно, провести святые дни с ними, но вместо этого Учитель послал Петра в Иерусалим. Приготовить все для Пасхи там. В городе, который так любил и так ненавидел его.
-Все началось с осленка, ты помнишь?- смеялся над ним Иаков.
-Осленком и заканчивается. – По крайней мере, он, Петр, ослом себя и чувствовал.
   Но Пасха надвигалась, пасхальный ужин – что может быть традиционнее и неожиданнее? Повторение из года в год формул, рассказ об Исходе, который был знаком, но волновал как впервые. Учитель, преломляющий хлеб – как в его детстве его преломлял Иосиф, а в детстве Иосифа – его отец, и так далее и так далее, вплоть до Моисея, выведшего евреев из рабства. Святые. Единственные в своей неповторимой застылости на века дни и ночи.
   Только что в этот раз Учитель вместо привычных слов сказал иные. Непонятные, странные. «Это есть Тело Мое», «это есть Кровь Моя». И еще, раньше, склонился над ногами учеников с тазиком и водой, омывая пыль с их стоп.
   Насыщенная неделя. Даже слишком. Или – наоборот – слишком даже для них, привыкших, как им казалось, к Учителю и сопровождающим его чудесам. А тут вместо чудес – хлеб. И молитва в саду, куда потащил он их с собой, не всех, а как всегда, прихватив лишь Петра, Иоанна и Иакова. Другие ученики, уставшие за день и привыкшие к тому, что эта троица сопровождала Учителя везде, спокойно легли спать, утомленные разговорами и молитвами. А Учитель продолжил молиться – теперь один – в саду. Зачем он их позвал с собой? Иоанн пожимал плечами, а Петр чувствовал, как слипаются у него глаза, и тихо сидя дремал, не в силах противиться сну и темноте ночи. Петр спал. Спал Иоанн, спал Иаков. Без снов. Как спят после тяжелого дня. Когда тело, которому больше не нужно двигаться, оседает, проваливаясь в блаженство отдыха и ничего не делания.
   А Учитель молился.
   Бедные, они всю жизнь потом несли его горький упрек, что не смогли, не сумели, не поняли, что это так важно, так нужно ему – и им – бодрствовать вместе с ним. Что не знали, что можно молиться вместе и быть вместе – вместе-то и не находясь. Что единство не в словах, а в обращенном к Богу, объединяющем взгляде.
   Но в тот вечер его упреки казались им чрезмерными. Это через несколько часов, когда Учитель был арестован, а они сами оказались разъедененными не только с ним, но и между собой, когда они разбежались, спрятались, пусть Петр с Марком и ходили по двору первосвященника, а Иоанн рыдал, они спрятались, спрятались – именно так они переживали потом эту ночь, вспоминали, не хотели помнить, но и забыть не могли. Кто-то что-то говорил, куда-то ходил, была ночь, потом суд, как тени бродили они по Иерусалиму, надеясь узнать новости об Учителе, боясь, что их самих арестуют, запутанные, запуганные, ученики больше думали о себе и своей судьбе, чем об учителе.
   Пока не увидели его. Изможденного. Изменившегося за эту ночь. С застывшими потеками крови на лице. С изодранной в клочья спиной. С огромными глазами, устремленными сквозь них в небо. Прибитый к кресту, он, всегда окруженный толпой, был одинок в своей наготе. Да, у подножия креста стояла Мария. Иоанн обнимал ее, не умея утешить – а как утешишь мать, когда ее сын умирает у нее на глазах? Стояли стражники. Чуть поодаль стояли любопытствующие. Но на кресте Иисус был один. Пока Нищета, обхватив древо, не взобралась к нему. Чтобы разделить с ним его одиночество.
33 Гармонист
Валерий Неудахин
   Дед Иван стоял на пороге бани и перебирал ногами под мелодию, исполняемую на гармони. Да и как не перебирать некогда лучшему гармонисту на селе, когда за околицей у озера слышна «хромка». Это что же за шельмец появился в нашем околотке, такие выводит коленца. Заслушается любой, а тут бывший и бессменный исполнитель. Ревность говорила в хмельной голове и не мог с ней справиться старый. Он сегодня казался сам себе добрым к окружающему миру: к березам, бросившим на потную землю первую желтизну; к сельчанам, что копали в выходной картошку в поле; к старухам, устроившим разговоры у магазина по поводу привоза свежего товара. Секрет такого благодушия объяснялся просто: удалось-таки незаметно просочиться в дальний угол огорода, где хрен листвой - через плетень. В потайном месте, с третьим столбиком от угла, закопана в земле бутылочка красненькой. Из нее он и хлебнул от всей русской души, потому и деловито  снует возле бани, поленницы дров, возле кадки с водой, кабы бабка не спохватилась.

   Но та увязалась за кумой и не первую сплетню у порога сельпо обсуждают. Вот и вышло ему раздолье да просветление от сумрачной временами погоды. Второй раз отхлебнул из бутылки спокойно, размеренно. Так сказать с полным осознанием какое удовольствие ему выпало. Остатки запечатал пробкой и в глубину хрена опять-таки закопал. Сорвал и пососал запоздалый помидор, тронутый ранними заморозками, крякнул от удовольствия, распиравшего изнутри, и принялся топить баню.

   Но главное-то конечно не это событие. Гармонь! Кто так уверенно выводит ноты? Отродясь такого не слыхивал. Ивана никто не в состоянии переиграть. На спор с парнями в молодости исполнял целый день без остановки, вся деревня приходила посмотреть. Такие коленца выкидывал, голова кружилась от  удовольствия. Победил! Девчонкам голову вскружил. У туфлей каблуки отлетали, как перепляс барышни вели. Тонкий слух его поймал небольшой сбой, Иван поморщился, словно свою оплошность допустил. И тут гармонист вдарил Камаринскую, так ловко мелодия повелась, заливаясь и удивляясь звукам издаваемым ею самой. Переборы ускорялись и ускорялись. Мелькнуло: ведь собьётся сейчас. Запереживал за незнакомого исполнителя дед, да даром. На самой верхней ноте запела и зазвенела, уводя с поляны к реке. Как он в прежние времена уводил за собой. Стихла, а спустя секунды полилась печалью: «Извела меня кручина…»

   У Ивана невольно заломило пальцы в суставах, поднес к глазам руки и внимательно поглядел. Громадные утолщения в соединениях фаланг, болящего вида подушечки, бугристая тыльная сторона, изрезанная реками и ручейками вен. От морщин свободного места не найдется. К тому же трясет их лихоманка, что не возьмешься делать, с трудом управляешься. Смех сказать, за стол сядешь и ложкой в рот попасть не можешь. Только морковь сеять. Какой тут - гармонь в руки взять, стоит родимая с десяток, а то и более лет на почетном месте. На комоде, накрытая вязаной салфеткой.

   Сколько себя помнил - с гармошкой и представлял. Дед передал наследство  старшему внуку. Он и игре обучил, хитростям разным. Гармонь одна на всю деревню – пуще глаза берегли. Времена сложные выпали на молодость, борьба с международным капитализмом, с разными внутренними врагами. Простой народ понять,  почто сегодня врагом стал тот, кому еще вчера в ладоши хлопали, - не мог. Но в силу обстановки, сложившейся по всей стране понимали: хлеб отдать надобно, чтобы станки покупать, вырваться вперед и победить супостата. Да и кто особо сопротивлялся. Всякое упорство с властью обходилось болезненно.

   Припрячут, бывало, хлебушек в ямы, в потаенных местах вырытые, надеются не помереть от голода. Придут уполномоченные государством люди и приглядываются. Как хлеб изъять? Явно попрятали. А чего присматриваться, все друг дружку знают, и даже место схрона указать могут. Отец собрал детвору на пыльном дворе, Ивана играть заставил,  а остальных детей плясать. Кто без рубахи, другие вовсе без штанов. Сопливые и грязные, что с таких взять? Да хитры люди, что государством назначены хлеб изымать. Это понять надобно, им тоже жить хочется, не он – так его. За правило взяли: коли дети живы, не перемерли с голода, значит, есть в доме хлеб: а тут такая орава. Отцу невдомек, а они пытают у младшенького. Родителей поставили и у них на виду мальцу ручонки выкручивают, не выдержал отец – что так, что эдак изведут до смертушки. Повел к яме в роще березовой.

   В тот год выжили благодаря тому, что мать схитрила и вторую ямку от отца тайком устроила. Небольшую, да запаса гороха, проса хватило, чтобы сдюжить. Хорошо не отправили по этапу в болота Нарымские, других не миновало. Уехали люди и пропали. Спустя время вернулись некоторые, угрюмые и молчаливые.

    Благодаря гармони их семья не попала на баржу в долгий путь к Северу. Молодой председатель свадьбу праздновал,  играть позвали Ивана. Ему  не хотелось,  невдомек, чего это отец настаивает, чтобы отыграл. Только спустя годы окончательно понял, что семью глава спасал от северного свежего воздуха. После праздника записал председатель семью, как активистов колхозной жизни и случай со спасительной ямой забыт оказался.

   Подсел во хмелю к молоденькому гармонисту и выдал сокровенное:

- Я ведь, Ванятка,  собирался списать с баланса вашу семейку. Документы готовил на отправку на поселение. Хорошо играешь, молодец. Считай спас семью-то. Ну, а теперь живите, разрешаю!

   И налил бражки стакан, заставил выпить. То первая порция питья хмельного для мальчишки оказалась. Выпил, чтобы страх погасить, на второй день меха растягивал, хотя болела голова. С той поры, ой, сколько выпито! Нет, не злоупотреблял, он и сейчас не грешит. А тайком от Клавы, жены своей, так от того, что беспокоится она за сердце больное его:
 
- Мне, Иван,  без тебя жизни нет на этом свете. Как я одна? Ты побереги себя, вместе уйдем, как срок подойдет.

   Он ведь фронтовик. Почитай всю войну протопал в пехоте от Москвы и до Берлина. Как напал немец, в военкомат пришел, да военком завернул:

- Куда ты собрался? Что думаешь, на парад? Крови и на твоем веку доведется насмотреться. Не приписывай годы, на следующую осень приходи.

   Не утерпел Иван, собрался и тайком, напрямки, через поля и сенокосы до станции ушел. Забрался скрытно в вагон с лошадьми. Они и прикрывали его несколько дней, в сене прятался, пока не обнаружил дотошливый младший лейтенант. Вывели его на станции, поставили перед большим чином, полковником, ответ велели держать, куда путь держит и как в поезде оказался. Рассказал все как на духу, и расплакался от бессилия что-либо доказать. Военный начальник снять приказал с эшелона.

   Стоит состав дожидается сигнала на движение, в штабном вагоне на гармошке солдатик пиликает, играть учится. Попросил: дозволь с горя напоследок сыграть вам. Взял инструмент, привычно пальцы по клавишам пробежались. «Семеновну» выдал, словно ахнул, так, что в пляс солдатики пустились. Перебор на переборе, такие наигрыши вспомнил! Подошел политрук:

- А можешь про войну?

   Заиграл: «Вставай страна огромная! Вставай на смертный бой…», Иван научился подбирать музыку. Чего не исполнить? Лица людей преобразились, сгрудились возле гармониста. Хором запели. Полковник на просьбы политрука махнул рукой:

- Под твою ответственность!

   И поехал Иван на фронт, Родину защищать. В морозы и в жару, в дожди и в метели топал, выполняя свою солдатскую работу. Не стеснялся пулям кланяться, но и не прятался за последний бугорок. Награды имел,  на особом счету у командования числился. Оказался в разведке. Уйдут в тыл, обратной дороги не видно. Ходят по вражьим позициям, дома потеряют давно, только по рации связь.

   А как выберутся к своим, гармошка зазвучит в землянке – и печаль, и удаль выскажет окружающим березам да осинам, привет песенный посылает домой вместе с треугольником полевой почты. Сам Иван петь не умел. Вернее умел, но голос отсутствовал. Заиграет и инструмент будто бы словами разговаривает. А бойцы пели! Вспоминая перелески, поля и огороды родных деревень: у кого попавшие под оккупацию, у кого – в далеком тылу. Пели с печалью о любви, оставшейся дома на тяжелой работе. Оно понятно и на фронте тяжело, да бабенок жалко: надорвутся, а им еще рожать, чтобы детьми страну поднимать.

   Дошел до столицы вражеской ни разу не ранен. Видно,  хорошо за него матушка по ночам молилась, поклоны на праздничный угол отбивала, иконы-то в доме сильно не разместишь. Тогда деревни в рощах и в лесах молились. Оплакивали павших, здоровья желали стоявшим в строю, терпели! Терпели! Будь Иванова воля - над каждой избой поставил бы купол и ангелов попросил летать.

   Отыграл на ступенях Рейхстага, отплясали на радостях товарищи по оружию, да просто война не прошла мимо. Собирались домой, а пришлось на Дальний Восток мимо дома проехать. На востоке-то пуля и достала Ивана. Несерьезно, но пришлось отлежать в госпитале, чтобы домой отремонтированным вернуться. А когда отступило дневное светило, порвала сумерки мелодия. Все село ощутило – гармонист вернулся. Зиму на вечерках играл: днем трудился, а к вечеру зазывали поиграть. Соскучился народ по нормальной жизни  да по песне русской, что душу перевернет своими напевами.

   Там и приметил Клавдию. Худенькая, после войны сильно справных не найдешь, а эта подавно светится. Плясать любила, всякого в переплясе угомонит. С Иваном завязались отношения, ни на шаг не отходит, прислонится головой к плечу, у гармониста сердце замирает. Изредка не выдержит, посмотрит жалостливо в глаза, испросит разрешения: припустит в пляс, не остановишь. Мужиков в деревне мало осталось, только деды на завалинках сидят. За фронтовиками увивались, на женитьбу рассчитывая. Но на всех не наберешь, на поле боя остались. Бабенки встречались, которым и минуточки счастья в достатке, большего не просили. Но Иван любил свою ненаглядную, не смел ее обидеть не только отношениями на стороне, даже взгляда косого на холостячку не позволял себе.

   А что? Дружно прожили, дети в городе, дед с бабкой на лето внуков принимают. Только не смог Иван передать искусство игры на гармони по наследству. А сейчас поздно, сам боится в руки взять, стоит  на комоде, не тронута, не обласкана пальцами музыканта. Хромка любимая, раньше такие северянками называли...
 
   А в наступивших сумерках звала гармонь, полились страдания, зазывая за собой в березовую рощу. Деда разобрало любопытство: кто посмел переиграть старого гармониста? Он нашел лаз в плетне, обжигаясь крапивой, пробрался и тихо подошел со стороны. Не выходя на свет замер. Молодые девичьи голоса чисто выводили песню, поддерживая музыканта. Кто же таков? И увидел на лавочке мальчишку лет пятнадцати, растягивающего меха и перебирающего клавиши-пуговки. Вот шельмец! Чего творит-то! Да как ловко у него получается, душа задохнулась от восторга! А новые коленца все вырывались из инструмента, у деда покатилась слеза и он, боясь себя выдать, попятился назад к спасительному лазу.

- Ванюша, пойдем на речку,- послышался задорный голосок.

- Иван?! Да ты где запропал? – звала жена.

   Надо свою хромку отдать мальцу. У нее голос золотой, сейчас таких нет. Чего ей молчать в доме. Гармонь играть должна, чтобы вокруг нее жизнь радовалась!
34 Красавица
Юрий Захаренко
Сегодня я проснулся с самого раннего утра от какого-то непонятного чувства. Какие-то странные ощущения и эмоции переполняли и будоражили меня.
Сначала я подумал, что это «Синдром Выходного Дня» — это, когда суббота или воскресенье, или вообще отпуск и тебе никуда не надо, а ты просыпаешься ни свет ни заря, казалось бы, спи-нехочу, ан нет, всё уже: глазки открыл, на часы взглянул, перевернулся на другой бок и… сколько бы не ворочался сна нету.
Но нет, оценив своё состояние, я понял, что это совсем не то. Что-то другое заставило меня пробудиться в столь ранний час.
Полежав ещё некоторое время, прислушиваясь к мерному дыханию спящей жены, к загадочным звукам ночного дома, к тихо бормочущему где-то на кухне холодильнику, я тихонько поднялся, оделся и вышел во двор.
И сразу же окунулся в ночной мир. Меня обдало запахом утренней свежести, осыпало светом утренних звезд. Где-то в небе послышалось кряканье — куда-то летели утки, а на соседней улице — мяв одуревших от тёплой ночи котов.
Постояв несколько минут, наслаждаясь тишиной тёплой ночи, я отправился досыпать.
Утром, проводив домочадцев: на работу-колледж-школу-сад, удостоившись завистливых вздохов и взглядов за мой незапланированный выходной, я остался один и занялся нехитрыми домашними делами.
Непонятное чувство приподнятости и радостного возбуждения так и не покидало меня. Чтобы немного развеяться, я решил немного прогуляться.
Погода стояла великолепная — лёгкие облачка совсем не мешали пригревать солнышку. Разомлевшие от нежданного тепла коты, блаженно щурясь, нежились на крышах и заборах.
Я долго гулял по улицам, и сам того не заметил, как ноги меня занесли в ближайший лесок.
И сразу же ощутил целую гамму запахов: свежей мокрой земли, прелой прошлогодней листвы, молоденькой травки, откуда-то даже потянуло дымком — видимо любители отдыха на природе, не желая упускать возможности, устроили первый в этом году пикничок.
На полянках, среди юной зелени, виделось множество бело-голубых звёздочек подснежников. На веточках вербы обосновались пушистые «котики».
А на речушке, с шумным кряканьем плавала стайка диких уток.
Я прошёл дальше. И на пруду увидел настоящее чудо: пара белых-белых лебедей грациозно выгибая шеи, величественно скользили по водной глади.
Я долго стоял, глядя на это волшебство дикой природы, и сколько бы ещё простоял — не знаю. Меня отвлёк какой-то шорох, раздавшийся сзади. Я обернулся, и увидел… ёжика, который вышел из кустиков: худющий, весь какой-то взъерошенный.
«Наверное только после спячки», — пронеслось у меня в голове.
Ёжик, был не менее меня удивлён нашей встречей. И пока я доставал телефон, чтобы сфотографировать это чудесное создание, он юркнул обратно и куда-то пошуршал прошлогодней листвой.
«Наверное спешит к Медвежонку, пить чай с малиновым вареньем, на аромате дымка от можжевеловых веточек.», — с улыбкой подумал я.
И внезапно меня осенило, я понял, что за необыкновенное чувство не отпускало меня с самого утра:
«Ё-моЁ!», — подумал я. — «Сегодня же первое марта! Первый день Весны!»
Я снова осмотрелся по сторонам, взглянул на окружающее меня великолепие другими глазами, глубоко вдохнул и громко сказал:
— Ну здравствуй, Весна! Здравствуй, Красавица!
35 Алый закат
Ольга Сноу
Когда-то Сашке нравились закаты… Много лет спустя, пряча по привычке скрюченные пальцы, изуродованные старыми ожогами, от бестактных людей, с долей любопытства, разбавляющей отвращение, смотрящих на его правую руку, он с застывшей на дне души болью вспоминает алое зарево, поднимающееся каким-то кровавым монстром над его домом. Иногда детские шалости заканчиваются трагедией…

Сашка был городским мальчиком, почувствовавшим бесконечную свободу, оказавшись на каникулах у бабушки с дедушкой в деревне. Ему хотелось всего и сразу, и голова приятно кружилась от ощущения некой вседозволенности. Компания местных ребят приняла его, хотя насмешек над незнанием вещей, которые деревенским казались элементарными, Сашке избежать не удалось. Но оно того стоило: он впервые рыбачил, ловил птиц, делал хлопушки из выуженных «начинок» старых ламп, гонял гусей (иногда они его), купался в обмелевшей речке, похожей больше на ручей, ходил в лес за грибами и ночевал под открытым небом. Этот мир городскому ребёнку казался каким-то фантастическим, нереальным. Конечно, хотелось стать полноценной его частью и доказать местным приятелям, что и он чего-то стоит. В детстве самоутверждение играет огромную роль. Сашка долго думал, как ему выделиться и показать себя, так как необходимо было сделать нечто такое, чем он мог бы по-настоящему удивить деревенских. Посоветоваться ему было не с кем, и это усложняло задачу. Как-то вечером, скашивая глаза на телевизор, поглотивший бабушку очередным сериалом, Сашка во время рекламного перерыва увидел салют, и его осенило: вот оно! Безусловно, это бы не просто удивило местную ребятню, а мгновенно сделало бы его лидером. Загоревшись идеей, мальчик отправился в дедовский сарай на поиски материалов: необходимо было что-то, способное с грохотом и искрами взмыть высоко вверх. Единственным, что на памяти ребёнка громыхало и разлеталось, были хлопушки, поэтому Сашка собрал в кучу все лампочки, которые смог найти у деда. Он наловчился извлекать «начинку», так что много времени изготовление не заняло, но всё равно нужно было провести эксперимент перед общим показом. Мальчик взял парочку хлопушек, фантики от конфет, бумагу и пошёл на задний двор, где из-за звуков, издаваемых беспокойным домашним скотом, бабушка с дедушкой его попросту бы не услышали. Чтобы салют разлетелся в разные стороны, Сашка водрузил своё изобретение на прошлогодний прелый рулон сена за телятником. Поджечь из-за ветра получилось не сразу, но мальчик очень старался. Счастью его не было предела, когда первые искры сверкнули и раздалось привычное уже шипение и тонкий свист.  Громыхнуло сильно. Сашка восхищённо смотрел на разлетавшиеся фантики, а в телятнике перепуганная скотина протяжно мычала. Завыл дедушкин пёс Дик, отчаянно, тоскливо. В деревенских окнах отражался алый закат.
Сашка фыркнул из-за дыма, щиплющего нос, и пошёл домой, представляя, как уже завтра вечером он станет местным героем. Бабушка поворчала на него, говоря что-то о позднем времени, и отправила спать.
Разбудила его тоже бабушка. Вырвала из сна трясущимися руками. Её заплаканное, искажённое ужасом лицо Сашка видит во сне и спустя годы. На улице было шумно: скотина сходила с ума, кричали люди. Бабушка вытолкала Сашку за дверь, впихнув ему в руки старую телогрейку деда. Мальчик спросонья мало что понимал и вертел головой по сторонам, наблюдая за бегающими с вёдрами  соседями. В окнах снова отражался закат, хотя его время давно прошло. Алые линии разбивали черноту густого неба. Сашку то и дело толкали, а он, всё ещё не понимая происходящего, топтался на месте, поджимая пальцы ног от холодной травы, лижущей босые пятки.  «Сгорит же старый олух!» - взвизгнула соседка Антонина и, грубо отпихнув Сашку, бросилась к заднему двору. «Семён!» - ударило по ушам, и мальчик очнулся, с ужасом осознав, что это их дом горит, это его дедушку так надрывно и отчаянно зовёт соседка. Сашка бросился следом, стряхнув с себя телогрейку. Дед рвался в телятник, откуда доносилось мычание, если так можно было назвать эти душераздирающие звуки. Соседские мужики крепко держали старика: крыша могла обрушиться в любую секунду. Бабушка с соседками отгоняла в сторону спасённую живность.  Сашка не мог вынести обрушившихся на него звуков. Всего было слишком много: крики, мычание, блеяние, треск скрежет – всё слилось в один сплошной вой. И самое страшное – он понимал, кто виновен во всём этом хаосе. Чувство вины буквально размазало его. Никем не сдерживаемый, он дёрнулся вперёд. Лицо окатило жаром. «Куда!?» - крепкие руки выхватили его из дверного проёма и потянули назад. Треск ударил по барабанным перепонкам, и яркие вспышки опалили глаза. Сашка инстинктивно прикрылся правой рукой и мгновенно взвыл от боли – горящая балка обвалилась на него.

Эта ночь была самой долгой в его жизни. Ночь, после которой не стало деда, сумевшего вырваться, когда все отвлеклись на ребёнка, и успевшего спасти двух телят, пока крыша не обвалилась и не похоронила его под собой с остальными несчастными созданиями. Ночи, после которой парализовало бабушку. Ночи, после которой сам Сашка остался изувеченным и седым.

Он не признался. Не смог.

Иногда детские шалости заканчиваются трагедией.

Когда-то Сашке нравились закаты…
36 Крыжовник
Ольга Сноу
Бабушка велела Алёшке набрать доверху маленькое ведёрко, поэтому он старательно обрывал куст крыжовника за домом. Он буквально ощущал на языке вкус будущего пирога с сочными ягодами, которые сейчас, будто случайно мимо ведёрка попадающие к нему в рот, лопались на языке. Вкуснотища!
Солнце припекало, и Алёшка иногда задирал голову, довольно щурясь и предвкушая вечернее купание в речке за деревней. Мальчишки уже там, а у него тут задание, которое нужно выполнить, иначе не будет ни купания, ни пирога. И пока непонятно, что хуже, потому что и купаться хотелось до жути, и бабушкин пирог - это вам не магазинные булочки.
- Лёха, ты чего тут? - из-за забора показалась лохматая голова соседа Мишки. - Я на речку. Пойдёшь?
- Позже, - буркнул Алёшка, ниже склонившись над кустом.
- Жарища такая! Пошли, - Мишка приподнялся на носочках.
- Бабушка пирог печь будет, велела ягод набрать.
- Вернёшься и наберёшь. Я тебе помогу, - соблазнял сосед.
Алёшка честно пытался сосредоточиться на задании, но мысли его уносились всё дальше от куста крыжовника. Если подумать, пирог можно испечь вечером или вообще завтра. Да и вернётся он быстро. Так, окунётся пару-тройку раз и всё. На помощь Мишки, конечно, он не рассчитывал, зная безответственность друга, но собрать ягоды с куста - дело плёвое, так что сам справится.
Алёшка поставил ведро под куст и выпрямился. Бабушка уехала в соседнее село к племяннице, поэтому он решил, что уж точно выполнит поручение до её возвращения.
- Идём? - торопил с ответом Мишка.
- Плавки только возьму, - махнул рукой Алёшка и двинулся в сторону дома. Он обязательно успеет.


***
На речке было шумно и весело, так что Алёшкина «пара-тройка раз» затянулась. Салочки на воде участников так просто не отпускали.
Уставшие, мокрые, они с Мишкой вернулись только к вечеру. Алёшка и про задание не вспоминал, пока не открыл калитку и не увидел своё ведёрко, стоящее уже не под кустом, где он его оставил, а на крыльце. Бабушка была дома.
Алёшка тихо вошёл. Из кухни тянуло тёплым сладким запахом пирога. Мальчик неуверенно потоптался на пороге, но всё же прошёл по узкому коридору, ведущему к кухне, и, виновато опустив голову, шагнул внутрь.
- Баб, приехала? - неуверенно начал он, не поднимая глаз.
- Да, Лексей. Гостинцев от тети Наташи привезла, - ответила бабушка своим глубоким грудным голосом. - Купаться ходил с ребятами?
- Ага,- Алёшка поднял взгляд. В бабушкиных глазах не было упрёка. Она смотрела на него по-доброму. Как обычно.
И это усилило чувство вины ещё больше.
- Давай поужинаем. Дед до утра у Семеныча останется: им запчасти поздно привезли. Долго с этим кузовом будут мучиться ещё, - торопливо говорила бабушка, накладывая в тарелки душистую картошку с золотистой корочкой.
- Да, - кивнул Алёшка, присаживаясь  с самого края стола. Всё было каким-то неловким. - Баб, я это... - он осёкся и мучительно покраснел.
- Что такое? - спросила бабушка и села напротив, склонив голову набок.
- Прости, - выдохнул Алёшка и потупил взгляд.
- Понимаешь, значит.... - бабушка подпёрла рукой подбородок, чуть наклонившись вперёд. - Лексей, я всё понимаю. Всё. Но и тебе нужно научиться нести ответственность за свои поступки. Думаешь, если я буду на тебя кричать, что-то изменится? Глупости. Это пустая трата времени, а его у нас всех не так много.
- Баб, я...
- Лексей, поливка на тебе сегодня, а завтра в лес сходим. Говорят, черники за Соколовским полно. Ну? - перебила бабушка.
Алёшка улыбнулся. Как-то просто всё у неё выходило и правильно, что ли. Вину свою он осознал, когда только в калитку вошёл, но вот способа загладить её найти не мог. Бабушка же всё быстро решила. Так бывает, наверное, только в детстве: рядом с тобой люди, которые помогут со всем справиться, покажут верный путь, научат исправлять ошибки. Когда-нибудь ему придётся справляться со всем самостоятельно, но сейчас... Как же хочется задержаться в этой чудесной стране детства!
- Конечно, бабуль.
- Вот и славно. А пирог румяненький вышел...