Особенный день

Вся семья собиралась у деда 9 Мая. Это была семейная традиция: праздник-то какой! Еще накануне дед волновался:
- Хоть бы не разболеться завтра…
- С чего тебе разболеться-то, - недоумевала сердито бабушка.
Дед и сам знал, что не с чего: слава богу, здоров, по хозяйству все сам делает, по больницам не ходит. Но все-таки что-то его беспокоило:
- Не знаю, Николай-то придет или нет, поди уж помер.
Бабушка сердилась: чего гадать-то, но молчала: не мудрено, ежели и помер, под восемьдесят уже, да и ранения дают о себе знать.
Весь предпраздничный вечер проходил в хлопотах: баню топили, мылись, бабушка Анна квашню заводила… Утром 9 Мая, уже часам к восьми, запах пышных пирогов и шанег заполнял весь дом. «О, богатство-то какое!» - хлопотала вокруг выпечки бабушка, смазывая пироги и шаньги гусиным перышком, смоченным в масле. Такое «богатство» бывало на столе, когда ждали гостей. А уж в этот особенный день как-то особенно и гостей ждали,  и вообще все было необычно и торжественно.
Дед, как всегда к восьми часам уже наработался, с хозяйством управился: кур и собак накормил, напоил, в огороде покопался, умылся, сидел у печки, курил и ждал приглашения к столу.
- Рубаха-то чистая у меня есть? - спрашивал некстати, видимо все еще беспокоясь о чем-то.
- Да, неуж-то нет! – взрывалась вдруг жена, всплескивала руками и быстро направлялась в горницу. Она выносила  пиджак, брюки, рубашку, молча показывала деду и вешала на веревку перед глазами. Костюм купили лет пять назад на школьном базаре. А что? Костюм школьника как раз пришелся впору. «И дешево и сердито» – приговаривал хозяин.  Что ж, все готово, рубашка чистая. Дед докурил:
- Ну, давай уж поедим, а то опоздаю.
- «Опоздаю», - передразнивала сердито бабушка. Вообще, она была очень строгой, даже суровой, и дедушка ее побаивался, особенно когда выпьет «не к делу».
- Время - восемь, ему – к одиннадцати, - ее строгость оправдывалась, -
«опозда-а –ю», - ворчала она потихоньку, но на стол собирала.
- Так, пока поем, пока умоюсь, оденусь… - добродушно оправдывался дед.
- «Оде-е-нусь», три часа будешь одеваться, - бабушка говорила так уже по привычке, и дед, казалось, ее совсем не слушал, но все-таки, видимо слушал, потому что лукаво улыбался уголками губ, и глаза его блестели от удовольствия: и рубаха чистая-чистая, и ботинки вымыты,  у порога стоят, ну, а пироги и шаньги!  Одним словом – праздник!
И вот стоял он в костюме, в орденах и медалях, бабушка долго хлопотала вокруг него, что-то поправляя и отряхивая. Дед от такой чрезмерной заботы краснел и от удовольствия глупо улыбался.
- Чего улыбаешься? Иди уж, - наконец отпускала Анна мужа все так же строго, - да смотри там…
- Ладно, - от всей души обещал солдат, видимо понимая, о чем она предупреждала.
Обычно дед возвращался с площади часам к трем, навеселе, с цветами:
- Ребята еще не пришли? – спрашивал с порога.
- Рано, к четырем обещали, - отвечала бабушка, принимая цветы и подарки.
- Хорошо нас поздравили, мать, - рассказывал дед, раздеваясь, - мы с Николаем немного выпили. Я полежу пока, - он ложился и тут же засыпал – сказывалась бессонная ночь.
Отчетливо становилось слышно, как идут «ходики». Бабушка садилась у окна и пристально смотрела на дорогу: она ждала детей и внуков.
И на этот раз все было, как всегда, но с праздника дед вернулся сам не свой:  Анна увидела в окно, что он не идет, а как будто бежит, спотыкаясь.
- Ой, батюшки, - екнуло у нее сердце. Она побежала навстречу.
- Чё ты?- пристально заглянула в лицо мужа.
- Да ни чё я… Колька-то помер, зимой еще, - выдавил дед, тяжело опустился на крыльцо и расплакался, как ребенок, всхлипывая и вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Бабушка заплакала молча, она стояла перед дедом раскачиваясь, прикрывая рот рукой.
- Ребята еще не пришли? - спросил дед сквозь слезы.
- Нет, - последовал короткий ответ.
- Налей мне, а то так давит, так давит, спасу нет. Я там выпить-то не смог, да и с кем? – снова запричитал дед.
- Пойдем в избу: прохладно тут.
Они зашли в дом,  дед выпил и немного успокоился. Он присел у печки, открыл дверцу, закурил, смотрел на тлеющие угольки, и унесла его память далеко-далеко, может быть в сорок первый, а может в сорок пятый. Бабушка села у окна, она пристально смотрела на дорогу.
А меня моя память все чаще уносит к маленькому ухоженному домику с крашеными наличниками, где в палисаднике росла огромная яблоня – дичка. Зачем эта дикарка хозяевам? А цветет весной уж очень пышно и долго, и кормит голодной лютой зимой всех окрестных воробьев своими невзрачными плодами. Наблюдали дедушка с бабушкой за птицами из окна и радовались.