Неожиданный ПЛЕН

   Лето. Крымская жара. На улице Феодосии я встретил похудевшую Таню. Она пожаловалась на непонятную болезнь: голова кружилась, иногда даже падала в обморок. Я знал, что её муж пил безбожно. Может быть, он являлся источником зла? Врачи не знали, что делать, как помочь. Спазмалгоны уже не помогали.

   Таня угасала на глазах. И я решил поговорить по-мужски с Виктором: от него можно было ожидать любую подлость. Провожая Таню, я зашёл к ним домой. Виктора не было дома. На кухне стояли разные пузырьки с лекарствами. Я из любопытства начал перебирать их.
– И от сердца ты пьёшь? – спросил её, показывая на странные таблетки сильного действия N. Я знал это лекарство и от него подобные побочные последствия, как у Тани. Я вспомнил, что отец принимал это лекарство и ему пришлось отказаться от него. Ещё раз посмотрел инструкцию на этот препарат. Да, так и есть.
– Это, наверное, Витин препарат, – ответила Таня.
– А ты сама воду набираешь, чтобы запивать свои пилюли?
– Нет. Иногда он мне подаёт.

   Я позвонил Виктору и спросил про N таблетки. Он толком не ответил, пробурчал что-то невнятное. У меня закралось подозрение, и я посоветовал Тане брать воду самой, не просить его ни о какой помощи. Мало ли какие глупости в голове пьющего человека. На том и остановились. Я ушёл.
На следующий день мне позвонил Мохов. Вдруг ему почему-то захотелось встретиться и поговорить. О чём? Сказал, что у него есть интересная история со времён Второй мировой и сохранившееся место того времени. Дот – долговременная огневая точка, железобетонное сооружение для ведения огня из пулемета. Это интересно! Истории я собирал.

   Я, конечно, согласился. Поехали на его машине. Об этом он просил никому не говорить – тайна. Почему? Я узнал позже. Это была встреча-предательство. Это тот случай, когда молчание и мысль изречённая есть ложь.
Я взял с собой сумочку, где были самые разные предметы для поездок, для походов. Бутылку газировки бросил в машину.
Пока ехали, я пытался его выспрашивать про жену и про странное лекарство, но он молчал, отнекивался.

   В степном Крыму на Керченском полуострове простор, ковыльно-типчаковые степи да солончаки, звенящий жарой воздух да выжженная солнцем трава. С холма, с сопки далеко за окоём видать. В годы войны из дота местность простреливалась вся, заяц не пробежит.
Вот к такому фортификационному сооружению и привёз меня Виктор, показать его изнутри, зная, что я собираю разный исторический материал для рассказов.
Одноглазый дот стоял, как монумент, воздвигнутый среди пустынной степи на окраине мирной жизни, будто созданный нерукотворно, а самой войной – как бездушной стальной стихией, нечеловеческой, противочеловеческой силой. И это был совсем не источник для поэтического вдохновения, скорее всего, деталь истории, предметный план, просящийся на полотно, как кинематографическая фактура, хотя и это свойство грозных руин было вполне востребовано сегодня.
– Здесь, – сказал он, выходя из машины. – Там внутри чего только нет: какие-то надписи, гильзы, цепи.
– Показывай, – и я последовал за ним.

   У массивной двери он приостановился, предлагая мне зайти первым. Я вошёл и осмотрелся в полумраке: амбразуру закрывала решётка из арматуры, на полу разбросаны остатки наследия от войны. 
В это время массивная дверь захлопнулась, с той стороны щёлкнул металлический засов и повернулся ключ в замке. «Капкан, – подумал сразу я. – Он заманил меня в капкан. Дурак. Зачем?»
– Виктор, не дури!!! – крикнул я. – Что это значит?
Послышалось сопение, и вскоре за решёткой показалось злобное лицо неприятеля, с которым мы были знакомы с самого детства. Он достал начатую бутылку водки, налил в стакан и сквозь зубы процедил:
– Это значит, что всё кончено! Ты мне всю жизнь мешал и сейчас тоже залез слишком далеко. Да, это я твоей любовнице подмешиваю таблетки в воду. Надоели вы мне оба. Чтоб вам! Прощай, мой Боливар не вынесет двоих.

   Он выпил залпом горькую, сморщился, вытер мокрый рот рукавом и с каменным лицом пошёл прочь, к машине. Я видел, как от него на землю упала чёрная тень, чёрного чёрта, с таким же чёрным хвостом. Я подумал ещё, как хорошо, что этот мужчина – грёбанный козёл, испортил жизнь всего лишь только одной женщине.
Его машина отъезжала с сильным кашлем. Через мгновение показалось вдали лишь удаляющееся пыльное облако от некогда хорошо знакомого одноклассника. Пыль стремительно удалялась. Наверное, не выдержал Таниной любви ко мне, плюс зависть и водка. Всё это превратило его в непримиримого врага. Он относился к тем людям, после которых надо обдумывать даже не то, что он сказал, а ещё то, о чём промолчал.

   Телефона мобильного у меня, конечно, не оказалось, видно, он его незаметно вытащил из кармана. Мне в этот момент хотелось просто взорваться ядерно вместе с вражеским дотом: ну, как я так легко попался в ловушку этому пьянице. Ох, как я был зол на себя.
Его расчёт был вывести меня из жизни, из его жизни. Ещё потому, что я догадался, как он подмешивал жене какой-то смертельный препарат в воду. Надо думать, как отсюда выбираться и спасать Таню.
Я огляделся: дверь заварена капитально – видно, что готовился он основательно и не один. Решётка недавно усиливалась сваркой, однако в бетоне от времени кое-где появились дыры.

   Выглянул. Степь. Она казалась бескрайней, деревень поблизости не было, значит, и людей тоже. Одна трава. Ковыль. Шалфей. Под закатным солнцем он выглядит розово-малиновым, а днём – фиолетовым.
А всяких насекомых сколько! Жизнь гудит, жужжит, стрекочет и пищит. Я стал вспоминать, что крымская сколопендра – один из опаснейших обитателей степи вместе с ядовитым каракуртом, который переводится как «чёрная вдова». А ещё сюда могли заползти тарантул и крестовики. Яд их сильнее, чем у гадюки. Здесь, в Присивашье, таких пауков полно. Спать не придётся.

   Вечерело. Степь быстро покрывала тёплая тьма. Ночь вытеснила день и легла чёрной хозяйкой, давая возможность выползти из своих щелей всем мелким её лунным обитателям. Сквозь решётки подсвечивал рогатый месяц, и низкое южное небо, утыканное яркими звёздами, висело рваным, дырявым полотном над головой.
К вечеру в дырах бетона появились крысы. Снаружи ночью иногда тявкали лисы, остро реагирующие на любое трепетание птицы или гон зайца.
Расчёт Виктора был точен и коварен. Я без сна и без воды не продержусь в запертом блиндаже и трёх-четырёх дней. А потом он приедет, закопает обессиленный или укушенный труп где-нибудь в бескрайней степи – и ВСЁ!!! Никто не узнает, где могилка моя.

   Как такая бесчеловечная ненависть могла вселиться в этого человека, с которым я рос бок о бок – та же школа, то же высшее образование, те же знакомые. Неужели алкоголь все мозги вынес из его «непросыхающей» головы? Виктор – он человек или дьявол? По глазам его, диким, бегающим и сверкающим, видел, что тот психически болен. Да, у меня много друзей, но очевидно, что нельзя завести сотню друзей, не нажив ни одного врага.
Сколько раз говорил я себе, что с пьющими людьми никаких дел нельзя иметь: подставят, обманут, предадут, убьют. Пистолета у него точно нет, а зачем он ему? Он сам и есть как пистолет.

   Говорят, что человек может прожить сорок дней без еды, три дня без воды и 35 секунд без поисков смысла в чем-либо; на самом деле 35 секунд – это вечность для меня, если учесть скорость, с которой мой мозг пытался пробираться сквозь железобетонные ограничения пространства, чтобы мне выжить.
Почему я ищу причину, как я здесь оказался? Но от этого зависит моя жизнь, и ещё потому, что это меня волнует. Любопытно. Нет, этим я займусь после. Причина лежит на поверхности: узнаю я её сейчас или позже, всё это не влияет на выход из моей «бетонной» ситуации. Сейчас, «кровь из носу», надо выбраться.
– Что это за шуршание в углу? – и гильза летит в темноту.
Мои нейромедиаторы выбрасывают очередной гормон, работают на подавление страха. Страх – это нормально! Все боятся. Не боятся только боты. Но страх мешает нормально соображать. Думай!!!
Вот и попал в ситуацию смертельно опасную. Кто кого? Если я здесь останусь, то погибну. Если я сумею выбраться, то тогда ему несдобровать. Отсчёт времени пошёл, пока не в мою пользу.

   Я размышлял и давил гильзой выползающих насекомых. А они всё ползли и ползли отовсюду, как саранча.
Сотни верст этой пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого бешеного уныния, как один человек. И этот  человек – я сам! Когда он сидит, говорит сам с собой и неизвестно, когда он выйдет из заточения и выйдет ли он вообще. «Замечательный день», подбадривал я себя, и сегодня, и завтра. Вспомнил, почему-то Чехова: «То ли чай пойти выпить, то ли повеситься!» Но у меня не было ни того, ни другого.
Я так опечалился и был обескуражен произошедшим, что совсем забыл о наборе в экстренных ситуациях, который по военной привычке всегда брал с собой в дорогу – носимый аварийный запас, так назывался он у лётчиков. Мне его знакомый штурман подарил.

   Первым делом из маленького плотного пакетика извлёк таблетку-свечу и зажёг. В блиндаже стало светлее, только видно было, как бегущие мелкие тени быстро расползались по своим укрытиям.
В наборе имелись аптечка, пилочка, ножичек, крючок с леской, бинт, спички водоветроустойчивые, отмычка, миникомпас и другие нужные мелочи.
Я, конечно, перепробовал все варианты выхода из бетонно-железного саркофага: пилил арматуру, искал в двери слабое место,  выбивал решётку ногой, но – нет. Строили немцы капитально. Надо ещё будет поразмышлять, утро вечера мудренее.
Тогда я начал устраиваться на принудительно-безумный ночлег. Поставил долгогорящую свечу у амбразуры, а сам залез повыше пола на деревянные козлы. Набрал в руки несколько гильз и туда, где появлялся шорох, бросал использованный патрон – кто-то куда-то убегал, и я вроде бы взбадривался, не засыпал.
Стал представлять то, что знал из истории полуострова. Как в войну погибали на Керченском перешейке и выживали в Аджимушкае солдаты. Вспоминал, какие жестокие баталии разгорались здесь, в этой степи.

   Да, именно здесь шли кровопролитные бои. В этом районе было высажено два десанта, чтобы помочь осаждённому Севастополю.  Однако действия Крымского фронта были неудачными, и в мае 1942 года наши войска потерпели от войск Манштейна жестокое поражение, тогда было более 40 тысяч погибших, в ходе операции  «Охота на дрофу», а оставшихся в живых красноармейцев отбросили на Керченский пролив, и те ушли под землю. Началась вторая оборона в Аджимушкайских каменоломнях.
Тогда полегла целая армия генерала Львова, который со штабом погиб на КаПэ от авианалёта под Керчью, а ту операцию разрабатывал любимец Сталина генерал Мехлис, у которого было полное непонимание «природы войны», так как он удобно сгруппировал всю нашу десантную армию для вражеского авиарасстрела сверху.
Я помню, с детства на 9 мая мы с отцом ездили на братские могилы. Они были почти в каждой деревне. А позже, в послевоенные годы искатели рылись, в заросших травой окопах и находили останки солдат.

   Я смотрел на лунную степь, на поблёскивающий от слабого света ковыль и вспоминал строки из песни: «От героев былых времен не осталось порой имён. Те, кто приняли смертный бой, стали просто землёй и травой»...
Стали просто землёй и травой – как это прозаично. Останки их лежали где-то здесь. По записке в гильзе можно было определить нашего красноармейца, а по металлическому жетону – немецкого солдата. За каждого найденного погибшего родственники немцев давали большие деньги.
А теперь здесь мирно дремлют травы. Однако скоро мне тоже надо будет писать записку, чтобы оставить её в гильзе. Ну ладно, наши бойцы погибали за родину, а я за что?

   В последнее время я перестал брать с собой холодное оружие – катану, мирное время всё же. Однако убеждаешься, что ещё хватает людей среди нас, от которых можно было ожидать что угодно, как только менялись условия или происходила смена власти.
Так я сидел, мыслил, бросал гильзы на шум, периодически вставал, чтобы ноги не затекли. Страшно хотелось пить и есть в такую жаркую степную ночь. Эх, сейчас бы квасу и краюху хлеба с салом и огурцом. Ну, хотя бы краюху, я бы ни одной крошки на пол не уронил.

С утра принялся пилить решётку. Пилил полдня, пока не устали руки и не сломалась пилка: слишком толстая арматура, не далась.
Ночью снова боролся с наползающими насекомыми. Главное, чтобы не укусили! А они, сволочи, словно чувствуют теплоту крови, заползают на тело.
День выдержал с трудом – начал ковырять перочинным ножичком дыру в бетоне. Надышался пылью от цемента, а дыра почти не увеличивалась. Портланд высшей марки, твою мать, схватился крепко и будет держать оборону здесь веками. Усталость сковывала меня, безнадёжность пугала. Зараза, Виктор, руки там, поди, потирает. Сволочь, наверное, припрётся скоро посмотреть на прах. Убийца! Держаться, не падать духом.

…Природа так устроена, что кто-то кого-то поедает. Когда птица жива, она ест муравьёв, но когда птица умирает, её едят муравьи. Время и обстоятельства могут измениться в любой момент. Так что лучше не пытаться никого изменять и  не обесценивать ничего вокруг себя.  Вы можете обладать силой сегодня, но помните: время намного сильнее, чем кто-либо другой! Вот, например, из дерева получается миллион спичек, но одной спички достаточно, чтобы сжечь миллионы деревьев…
На третий день ослаб совсем, похоже, заканчивались параметры выживания для моего тела. Уже ничего не делал, силы берёг, не знаю для чего. Просто вспоминал всю свою жизнь, близких, Вику. Как они там? Даже не узнают, где я, что со мной. Наверное, уже беспокоятся, бегают, а я не могу им даже весточку подать.
Я перессорился несколько раз с жарой. Она эту ссору переживёт, а я, возможно, и нет.

   Небо для меня стало седым, степь ещё более безбрежной. Всё время хотелось пить. Я смотрел в прозрачное небо, на уплывающие редкие облака, думал о вечности и вспоминал молитву «Отче наш». После нескольких трудных ситуаций в жизни я её знал теперь «назубок». Молил Бога, небо, с протянутой рукою, чтобы послали мне хотя бы несколько капель дождя. Пить!
Если бы пошёл дождь, я высунул бы руки сквозь решётку, набрал полные ладони и доносил до рта эту небесную росу. Но ладони мои сухие, и видна лишь выжженная степь, как на ладони.
«Голод не тётка, пирожка не поднесёт» засела в мозгу поговорка.
Вскоре увидел в створ закат багровый, желчью напитавший цвет небесный, и уплывающие облачка с отливами опала. От ветерка зардели бурые клочки косматых трав, как пряди непослушного руна овцы. На небосклоне очертания меняющихся вечных странников нарисовали три шестёрки. К чему бы это? Может, мои молитвы дошли до Бога? Кровавый закат!

Это знак! Чего-то завтра нужно ожидать. Плохого иль хорошего? На всё происходящее сплошная воля Божья. В таких ситуациях атеистов нет. Тело, конечно, может умереть, но от меня людям останутся послания, которые я отправил при жизни – это мои рассказы и повести. Но главное послание, что читается между строк, таково: «Верьте в истинные человеческие ценности!!!»
А жить надо ради близких, ради рассветов, ради всяких мелочей: встреч с друзьями и путешествий, музыки в ушах и ветром в волосах, ради танца под дождём, ради смеха до боли в скулах. Эх, дождя бы сейчас! Жить надо ради тех мелочей, что позволяют почувствовать себя живым…
Так незаметно наступила третья бессонная ночь. Я зажёг свечу, и по остаткам воска и фитиля понял, что это будет последняя ночь со светом, благо ночи короткие. А без воды, так и вообще…
С большим усилием снова боролся с наседавшим со всех сторон сном, вспоминал и размышлял. Обессиленный, на насекомых уже почти не обращал внимание – пусть лезут, может я для них уже стал своим, другом по несчастью и они не ужалят сородича.

Мне этот мир был дан как та награда:
Такое пережить – от боя до парада.
И суть, и формы, и цвета вобрать очами,
Бродить везде горящими ступнями,
И знать, весь трепет всех веков – он в нас
Живёт, карает, радует усталый глаз.

Теперь для меня неважна дата смерти – важнее, как прожил и кем стал в конце своего пути! Вечная мечта приближалась катастрофически быстро, но я вспоминал жизнь, прошлую жизнь. Что про меня напишут? Пропал без вести, или выкрали марсиане. Но я считаю, что слишком рано в моей жизни стало поздно…
Но я к смерти относился спокойно, мне нравилось жить так, словно смерть – не будущее, а смерть – это часть настоящего, и душа бессмертно переходит дальше, в другое тело.

   Под утро, когда и сторожевую собаку не разбудить, начал засыпать. Я превращался то в огонь, то в воду во сне и, наверное, в реальности, потому что мой сон словно и есть реальность, и я хочу пить и взорвать этот чёртов дот. Заснул. Снился сон, где я сижу у церкви и прошу прихожан, несущих каждый сосуд со святой водой, дать мне попить воды, хотя бы глоток. Но какой-то чёрт всех прогонял от меня и ёрничал: «Сделайте ему коктейль, аммино-кислотный шейк!»
В результате – свалился со своего искусственного постамента так, что даже вскрикнул. Сквозь сонный, обессиленный взгляд мне померещились даже какие-то белые привидения снаружи. Если бы меня спросили, верю ли я в привидения, то я бы ответил, что, конечно, НЕТ! Но я их боюсь.

Я чувствую полное бессилие, кажется, сердце не билось, а так – трепыхалось. Правы, значит, были статистики, утверждая, что без воды…
Вдруг с той стороны решётки раздался голос:
– Кто там, внутри?
Я почувствовал барабан на груди: сердце ожило. И я тут же из последних сил подал хриплый голос:
– Мил человек! Меня закрыли, помогите выйти наружу.
– Как я вам помогу? – в проёме показалось лицо фермера с ружьём и личико перепуганного мальчика. – Надо идти в село, звать кого-то на подмогу.
– Да, конечно, – поспешил вымолвить, дрожа сухими связками. – Здесь нужна сварка. А водички глотка у вас нет с собой?
– Ну, слава Богу, что вы оказались человеком, – наконец-то улыбнулся небритый мужчина. – А то мой сын выгнал с утра в поле овец пасти и вдруг видит в степи – НЛО светится, а это, оказывается, огоньками так дот мигает. Прибежал сынишка в хату и кричит нам, что там марсиане прилетели.
Вода у них, к моему счастью, оказалась. Целая пластиковая бутылочка, выпил её одним большим глотком. Она обмякла в руке, как проколотое колесо.
Мы вместе со спасителем, сквозь мою радость освобождения из плена и последние усилия, посмеялись, а я ещё понял, что это белые овцы показались мне под утро привидениями.

   Фермер вернулся на тракторе. Болгаркой срезал петли у двери. Буквально через несколько минут я был уже на свободе: мой спаситель помог мне выйти на солнце. Некоторое время я лежал на земле и любовался голубым небом, белёсыми облаками, полной свободой, и в сердце быстро утихала гроза.
У фермера была машина, и он предложил отвезти меня домой. Ехали молча. В туманной пелене мыслей я думал о предстоящей встрече.

   Виктор, наверное, и не ожидает такого поворота в своём злостном плане. Сейчас приеду и врежу ему по самое некуда. А дальше? В полицию? Уголовное дело на него завести? Здесь явно преднамеренное покушение с отягчающими обстоятельствами. Жалко Таню. Ему грозило несколько лет тюрьмы. Что делать?
Когда я немного остыл, у меня крутилось и другое решение: не сажать его в тюрьму, ради Тани – такого психически больного и убогого. Но с условием, что он покинет этот край и никогда сюда не вернётся, в противном случае его ожидала бы тюрьма. Не следует ненавидеть людей, которые тебе завидуют, они тем самым просто сами признают, что ты их лучше.

Пока я так думал, ломал голову, показался город и вот уже дом Тани.
У ворот толпились люди все в чёрных одеждах. В центре двора стоял гроб, а в нём тело Мохова. Я спросил: «Что случилось?»
Оказывается, Виктор пьяный, и ослеплённый содеянным, гнал машину и на повороте не справился с управлением, врезался в столб.
У некоторых людей в жизни происходит помутнение в голове: они воображают себя замкнутой системой. Думают, что нанося вред другим, они не считают, что тем самым подвергаются сами саморазрушению. Таков был Виктор.
Я стоял над бездыханным телом своего врага и понимал, что правосудие уже свершилась. Виктор – это отдельный типаж людей, которые живут обидой и ненавистью. Но у таких людишек отрицательная эмоция отнимает энергию и время, мешает наслаждаться жизнью, чувствовать себя счастливым. Однако доказывать что-либо обидчику бессмысленно и бесполезно, он будет всё равно стоять на своём. Лучший выход – сделать правильные выводы и по возможности дистанцироваться от него. А я этого не сделал.

   Таня сидела у гроба без единой слезинки. И я её понимал в эту нелёгкую минуту.
Вот какая штука – эта судьба: там, в доте, я мог бы и не дождаться своего обидчика, и тогда…

Но теперь ничего не надо предпринимать и решать. Единственное, что своим я что-нибудь скажу, придумаю, а вот Тане говорить не буду. Пусть о Викторе думает лучше, чем он был на самом деле, и пусть выздоравливает. 
Таня пошла на поправку, и жизнь продолжилась в спокойном для неё режиме. Дети ей помогали. Она была окружена заботой и любовью близких.

Отрывок из моего романа "Жизнь по правилам и без..."