Скусная коклетка

«СКУСНАЯ» КОКЛЕТКА

 БОЛЬШЕ МАСТЕРСТВА В КОТЛЕТУ НЕ ВЛОЖИШЬ,
А БОЛЬШЕ ХЛЕБА МОЖНО ВЛОЖИТЬ.
   Дед Савватей, стоя с мужиками недалеко от сельского клуба в сторонке под берёзками, разводил, как всегда, «тары-бары, растабары»*. Народ вывалился из клуба после торжественного собрания по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. В ожидании начала концерта мужики, как вышли, так сразу и закурили. Перерыв объявлен на пол часа. Надо было подготовить сцену, убрать стулья и стол президиума.
   Савватея народ слушать любил, поэтому пристали к нему с просьбой рассказать о чём-нибудь, чего впустую-то топтаться.
 - У нас в селе, - так начал сказывать дед Савватей,- раньше, в сороковых годах, жили две старушки - Минишны, так их все за глаза называли
   Объединяло их в одно название то, что они всегда вместе на людях появлялись, очень крепко дружили. А так-то одна Мария Кузьминишна, а другая Фёкла Фоминишна. Вот вам и обе Минишны.
   Внешне они отличались очень. Кузьминишна рыхлая, грузная, крикливая, точнее сказать - громкоголосая, что тебе «иерихонская труба»,* а Фоминишна - меленькая, сухонькая, юркая, точно мышка и всё шепотком, да с улыбочкой. Видать дополняли они друг друга, поэтому и дружили.
   Да однажды рассорились в пух и прах, больше их вместе уж не встречали. Вы удивитесь - да как так, ведь всю же жизнь дружили?
   А вот случается и в основном-то из-за пустяка, недопонимания или звёзды так расположились на небесах в тот, прямо сказать, неподходящий момент. Не-по-нят-но!
   Шла как-то днём, ближе к обеду, бабка Кузьминишна со своего огорода, мимо дома подруги шла и вдруг нос её учуял невероятно вкусный запах! Мясной дух! Пахло чем-то жареным. Унюхав, втянув носом воздух духмяный, струящийся из форточки и разносимый лёгким ветерком, тут же завернула к крылечку подруги.
   А Фоминишна и вправду нажарила котлеток. На её чугунной, старой, но замечательной сковороде уместилось их ровно семь. Шкворчали в подсолнечном маслице, пыхтели и румянились те котлетки на радость хозяйке.
 - Да хватить мене и столька. Больше-та накой, одним днём не съишь, а посля оне ж скиснуть,- разумно подумала старушка и решила так, - коклетки махонькия, так я их исть стану две за раз. Чичас скушаю с гречею, отобедаю, значица, посля в полдень с квашаной капусткаю, а уж вечарком - с мирмишелькай отварною - и будить с мене. Сытенькой улягуся, полакомлюся на сон грядущий. А чаво ж, шикану пожалуй, разговеюся по-всамделишнему! А уж последняю приберягу на угощению, авось хто зайдёть к мене ноня. Можа Кузьминишна заглянить, аль хто ещё.
   По её старческому, будто печёное яблочко личику, лучиками от уголков глаз разбежались добрые морщинки.
   Надо сказать, что жила бабка Фёкла скромно, была прижимиста, питалась довольно скудно и умеренно, да на её пенсию особо и не разгуляешься. У неё всё рассчитано, без излишеств. С котлетками-то случай помог.
   Племянница просила приглядеть за двумя малыми ребятишками, сама-то к доктору ездила в город. Ну а в благодарность принесла тётеньке немного свиного фарша, чуток, да рёбрышки на супчик, кабанчика они «завалили», не очень крупненького, но всё же. Вынужденный забой, стал припадать свинушок на задние ножки. Гляди, сдохнет и какой из этого резон? То-то и оно, что никакого. Вот нежданно, негаданно и приятность получилась у старушки. Она в эти котлетки ничего лишнего не положила, маленько хлебца размоченного, ну это уж как заведено. Однако мучное у неё в чести,* каждый Божий день - это основная её еда, то тюря с квасом, то тюря с молочком, да кашки, да рожки-макарошки. А мяско в её рационе редкость. Ещё половинку луковки меленько порезала, да и всё, чтобы вкус мяса не пропал. Ах, нет! Чуть не запамятовала! Одно яичко, от курочек молодок, маленькое, для связки.
   Кот Шурок первым оценил невероятный запах! Он заметался, стал обнюхивать углы кухоньки, однако сразу сообразил, что этот вкуснейший, мясной дух блуждает недалеко от сковороды стоящей на керосинке, а ещё исходит от отымалки* и бабкиного фартука, об который она нет-нет, да вытирала руки. Шурок истошно, выпучив круглые глаза свои завопил и голос его был какой-то внутриутробный, видно задавленный голодною слюною, но уж очень, очень противный.
 - Не, не, не,- враз охладила его пыл старушка,- дажа и не помышляй, табе ноня не перепадёть и неча здеся завывать.
   Но минутку подумав, отщипнула от ломтя ржаного хлеба кусочек и макнув его в масло на сковородке, коснувшись, потерев даже слегка об одну из котлеток, положила в кошачью мисочку. Шурок ринулся к еде, распсиховался запутавшись в юбке Фоминишны, а вынырнув из под неё одним махом, урча, заглотнул ароматный кусочек. Сразу же поняв обман, обиженно фыркнул кот и скрылся под лавкой, зло блеснув оттуда глазами он принялся нервно зевать.
   Тут-то и вошла без стука в избу Кузьминишна:
 - Я тама, возля приступочков, оставила сваю мотыжку.* Таперя надеюся нихто не сопрёть яё, как сама-та думаишь?- спросила, усаживаясь тем временем к столу, Кузьминишна.
 - Да кому ж она надоть-та, - хмыкнула Фоминишна,- свои, поди, ня знають куды ба забяльшить* и позабыть навеки. Руки оттянули за жизню те мотыги, да заступы,* да и грабли с вилАми. Силов прям ня стало.
 - Ну да, ну да,- тут же согласилась Кузьминишна, да и спросила,- чем ета скусным у табе ноня пахнить-та? Нешта мясцом разжилася?
 - Ага, коклетками пахнить, пляменница мене уважила, мясца дала,- не без гордости, расправляя, разглаживая ладонями на коленях фартук, пояснила Фоминишна.
 - Ну вота и чудесна, што я зашла. Счас обедешноя время,- Кузьминишна прищурившись поглядела на настенные ходики, где отсчитывая секунды «стреляли кошачьи глазки», показывая два часа дня,- я у табе и отобедаю. Покуль до сабе дошкондыбаю,* покуль туды-сюды, уж и вячерять* пора придёть. Тады чаво ни то спроворю уж.
   Сухонькое личико Фоминишны залилось алым цветом. Кровь, от такой наглости, ударила в голову, трясущиеся нервно руки она поспешила спрятать под передник, подумав:
 - Во нахалка какая! Исть у мене навострилася, -хотя и раньше они вместе хлебали тюрю, но это другой случай, совсем другой, - и она сказала, еле сдерживая свой гнев,- да чавой-та боюся, ты ж не наисси поди одной-та коклеткай, котору я для табе припасла, угостить хотела. Ну и чуток грешневай кашки могу положить, да вота и взвар у мене ноня скуснай.
 - Как так одну коклетку? Нешто мяса на больше не хватило?- впрямую спросила Кузьминишна.
 - Вота какая ж ты липучия,* Маруськя. У мене всё посчитано, мене на цельнай день. Боля нету!- как отрезала Фоминишна.
 - Ну чаво ж, жадина-говядина, как сказваить мой унук, тащи, чаво не жалко,- поджав губы громко засопела Кузьминишна,- раз посчитано у табе.
 - Я полОжу в мисочку со святочками, красивинькаю, взвару в кружачку плескану. Всё ладно будить, наисси поди, с хлебушкай.
 - Ну тя к бесу, тащи уж, подру-у-га,- под нос себе недовольно буркнула Кузьминишна и передразнила Фёклу,- мисочка со святочками, яё штоль исть таперя, мисочку?
   Фоминишна, будто и не слыша эти гнусные бормотания, поставила на стол еду, положила алюминиевую ложку и села напротив на табуретку.
 - А сама-то чаво ж ня ишь,-поинтересовалась хитро Кузьминишна.
 - А я опосля, счас чавой-та ня хотца мене,- с наивным вздохом заморгала глазками Фоминишна.
 - Ну-ну, ишь под одеялкай, - хмыкнула Кузьминишна и спросила,- а иде вилка?
 - А у мене оне сроду не водилися. Вилки те от лукавова. Знаишь вить сама, што вилка ето «чёртов хвост». На пОминки их на столы не кладуть, штоба невзначай не уколоть упокойника, да и на свадьбу тож, как ба молодыя не стали «подкалывать» друг дружку, перябрёхваца, да и на кажнай день ни к чаму! Ишь ложачкай, куды как ловчея будить, - объяснила Фоминишна и подперев голову сухоньким кулачком с «масляной» улыбочкой, что должно было выражать доброжелательность, уставилась на подругу.
   Вздохнув, Кузьминишна принялась за еду. Желая показать подруге, что котлетка её в общем-то не очень и интересует, она съела пару ложек гречневой каши и наконец решила ложкой разделить котлету на кусочки.
   Поставив ложку бочком она нажала на неё, но котлетка оказалась плотненькой и дюже прыткой! Она не поддалась на деление и вылетев из мисочки перелетев кружечку, ломтик хлебца - рухнула на пол, под стол.
   Первым увидел в этом счастливый случай для себя Шурок!
   Он, неожиданно для старушек, выскочил из-под лавки и опрометью* ринулся к столу.
 - Хватай, подымай живея,- закричала Фоминишна,- Шурок вона бягма бягить, гляди сожрёть. Пошёл, пошёл отседа, бандит,- заругала кота хозяйка и сама проворно нагнувшись, схватила котлетку, - на-кась её!
 - Чаво ж, я с полу исть должна штоль?- зная, что другую не дадут, Кузьминишне стало как-то грустно.
 - А ничаво страшнова што и с полу,- приподняв реденькие бровки, заверила её Фоминишна,- обдуй её и ишь, а то, давай я обдую.
   Она схватила котлетку со стола и принялась энергично дуть на неё, крутя в руках, пытаясь убрать невидимые соринки. Котлета развалилась на множество частей, видимо не смогла пережить такого шока.
 - Ты, никак ополоумела, Фёкла? С полу грязнова, по которому ещё и кот твой дранай хвостом мятёть, ялозить задом, я должна исть?- взревела вскочив и выпучив глаза Кузьминишна.
 - Да я тока троя дён назад мяла пол етат,- тихонько оправдывалась Фоминишна,- тока троя дён.
   Поняв, что гречневой кашкой и закончился её обед, Кузминишна напоследок поддела побольнее жадную подругу:
 - А в коклетки хлеба-та, хлеба напхала поболе мяса, развали-и-и-лася гляди-кась!- скривив презрительно губы, выговорила Кузьминишна.
   Тут уж, стоя с виновато опущенной головою, Фоминишна не смолчала! Она взвизгнула так, что стёкла в оконных рамах откликнулись звоном и дребезжанием:
 - А ну-кась, пошла отседа! И штоба духу тваво здеся не было боле! На скусныя коклетки тах-та сказала, гадюка!
   Да-а-а, видно с упоминанием хлеба получился у Кузьминишны перебор!
 - Чаво, чаво? Эт хто здеся гадюка? -взревела Кузьминишна и «пупом» пошла на тщедушную, уже бывшую, подругу.
   Фоминишна, пятясь к печке, нащупала за спиною у себя кочергу и живо выставила её перед собой, для защиты. Но Кузьминишна, не дожидаясь тычка, шустро выбежала в сени, потом на крылечко. Там, чувствуя себя вольно и независимо, чуток поорала, но слушать было некому, народ отдыхал после обеда. Причитая себе под нос, опираясь на мотыгу, поковыляла к своему двору Кузьминишна, не солоно хлебавши, как говорится.
   Оставшуюся половину дня Фоминишна всхлипывая и тяжело вздыхая пролежала отвернувшись носом к стене, горевала. Шурок уж и не знал, что подумать, а запрыгнуть на постель, помурчать и заглянуть хозяйке в глаза мол, «Ты чего это раскиселилась-та?» забоялся.
   Вечером Фоминишна поставила на стол перед собою тарелку с ужином, но есть не хотелось, она плакала и горькие слёзы обиды, потери и недопонимания, капали на вкусные котлетки.
   Сидя под лавкою, от греха подальше, ликовал один только Шурок. Он знал, что страсти улягутся, хозяйка утрёт слёзы, а «скусныя коклетки», вроде так, он запомнил, называла их хозяйка, перепадут ему. Как обычно скажет хозяйка, когда отдаёт коту что-то, неожиданно для него:
 - Ишь Шурок, мене чаво-та ноне в горлу не лезить.
   А Шурку всё лезит. Над тем, как эти её слова понимать, Шурок не задумывался. Лопал с благодарностью. И теперь будет справедливо, если всё упадёт, в его кошачью миску, ведь страхов за этот день он тоже натерпелся не мало. Да и та вредная Кузьминишна, которая ненавидела Шурка, теперь уж больше не пнёт его ногою под столом. Так ей и надо, злобной собаке!
   Закончив свой сказ, Савватей почесал затылок и выдал:
 - Ох, раззадорил я свой аппетит котлетками, пойду, пожалуй домой. Ну его, этот концерт! У Марии Ермолаевны поди ужин готов, ждёт. А вам мужики совет напоследок, любая крепкая дружба проверяется мелкими склоками и никчёмными ссорами. Не поддавайтесь им, прощайте друг друга. Они, эти ссоры выеденного яйца или вот котлетки - не стоят, а дружбу всей жизни могут разрушить.
   Сказал так дед Савватей и опираясь на бадик, не спеша пошёл в сторону  дома. Мужики молча смотрели ему вслед, видимо соглашаясь с этими мудрыми словами старика.


тары-бары-растабары - фразеологизм, т.е. пустословие, тарабарщина
в честИ - в уважении, в преимуществе
отымалка - тряпка, которой хозяйки берут сковороды и чугунки
мотыжка - уменьшительно от мотыга(тяпка)
вечерять - ужинать
«иерихонская труба» - фразеологизм. История из Библии. Когда евреи осаждали город Иерихон, а то ходили шесть дней вокруг крепостной стены и дули в трубы, которые издавали неприятный слуху звук(похожий будто режут железом по стеклу). Стены Иерихона рассыпались.