Кусочки - лоскуточки

Опять себя вообрази
Такой, какой всегда была ты.
И в дни, когда блестят булаты, -
Ищи цветочные стези.
(Игорь Северянин)

У подъезда перед коморкой мусорщика были выложены старые вещи жильцов, на выброс, на потребу нищим. В шкафу у Ксении Георгиевны тоже накопилось такого добра без меры. Что делать? Как распорядиться? Дочки даже смотреть не хотят. Барахолки давно прикрыли. В контейнер выкинуть жалко. Но и так вот выставлять на позор она тоже не решалась.
Поднялась Ксения Георгиевна к себе в квартиру. Распахнула шифоньер,- полна коробушка! Когда-только и накупить успела. Тут и мужнины рубахи, и собственные платья. Отрезы всякие. Пестрит в глазах. Что делать? Нет ответа.
Дни текли невесёлые и похожие один на другой. «Уплыли годы как вешние воды, - думала Ксения Георгиевна и жила себе потихоньку.
Но вот как – то раз в такой же скорбный день присела она на скамейку во дворе к соседке Зинаиде Николаевне. Слово за слово, и про избыток старых вещей в доме тоже разговор зашёл. И Зинаида Николаевна посоветовала:
-Вы, Ксения Георгиевна, из ненужной одежды нарежьте кусочков и начните собирать лоскутное одеяло. И лучше двуспальное.
-Зачем же мне двуспальное? – удивилась Ксения Георгиевна.- Я одна уже десять лет сплю.
-На дольше вас займёт. При делах будете. При работе. По кусочку, по лоскуточку. Я два года мастерила. Зато теперь не кровать, а загляденье. Хотите посмотреть?
Они поднялись в квартиру Зинаиды Николаевны и вошли в спальню. Обставлена была спальня в тёмных тонах. А большая кровать укрыта лоскутным одеялом из черных и белых квадратиков.
-В шашечку, - невольно сорвалось с языка у Ксения Георгиевна. 
-После смерти мужа ничего не радовало. Само собой так вот пошло и пошло. Под настроение. Весь свой вдовий наряд изрезала. А белого батиста ещё и прикупать пришлось.
И видимо какая-то оптическая сила была заключена в этих шашечках, потому что белые и чёрные квадратики прямо-таки пропечатались у Ксении Георгиевны на сетчатке глаз, и сознание её наполнилось каким-то тревожным мерцанием. Из зрительной памяти не выходило. В гуще этих шашечек какие-то образы всплывали, как бывало у врача-окулиста при проверке на цветоделение. Пока глаза были открыты, ещё терпимо, а только зажмурится Ксения Георгиевна перед сном, тут и начнёт четверить. А во сне так и целая шахматная доска вдруг всплывёт перед глазами.
Конечно, и другие сны бывали. К примеру, однажды детство приснилось, будто она по клеточкам копировала  разные картинки. Расчертит картинку, а потом переносит на чистый лист, совсем как теперь складывают пазлы. Именно от этого сна как-то среди ночи она вдруг и села на кровати. Вот оно! Нашла! Своё одеяло она будет вовсе даже не набирать из тряпочек, а разноцветными лентами по канве вышивать, по клеточкам!
Включила свет. В чуланчике нашла мужнину рыболовную сеть. Там же станок для починки,  - сдвоенную квадратную раму. Сеть распялила в этой раме, защемила. И как делал когда-то муж, - установила это приспособление на табуретку у стены. И для начала решила испробовать пояски свои разноцветные. Продёрнула один змейкой через ячейки. Второй. Потом поперёк. И ахнула! Вот это вышивка получается! Вот это одеяло! Потом останется только сшить с изнанки, а сетку расстричь и нитки выдергать.
И спать уже не хотелось.
Пока она переодевалась и причёсывалась, - всё смотрела в окно на рассвет и тихонько смеялась.
Солнце вставало над микрорайоном как над скалами.  Крыши домов уже горели, зыбились. Ком белого расплава появился в расщелине над  родным Торговым центром, полыхнул, и в силу вращения Земли, тотчас скрылся за высотками Делового квартала. 
И этим самым семафорным высверком словно бы Ксении Георгиевне был подан свыше добрый знак для воплощения её замысла.
Она выпила научно обоснованный стакан тёплой водички и принялась за дело.
Первым под ножницы пошло то, что попалось на вешалке под руку, - давнишнее крепдешиновое платье. Острые ножницы были её слабостью. Она часто точила их у знакомого татарина в обувной мастерской. Материя резалась одним лишь движением вперёд раскрытых лезвий и приятно похрустывала.
Платье осталось от мамы. Такие носили в пятидесятых годах. Пришлось только немного перешить, - убрать валики на плечах и увеличить декольте. Тогда Ксюше, молодому инженеру-конструктору, особенно нравился в этом платье широкий, обильно плиссированный подол, его отнюдь не легкомысленное колыхание при ходьбе. Цветом платье было брусничное с икрой, чичиковское, как довольно неудачно пошутил при виде его ухажёр из технологического отдела, отчего и лишился её женских милостей. Но не надолго. Вымолил прощение и вскоре они поженились.
Она и свадебное платье хранила, и его тоже вывесила сейчас перед собою на плечиках, но даже помыслить не посмела чтобы извести на заготовки для одеяла. Всё - равно что по живому резать. Да и белизна поплина потухла на нём, местами пожелтела.
А вот белая обиходная мужнина рубашка легко пошла под нож. Ксения Георгиевна даже улыбнулась, представив какой лоск будут добавлять в её изделие эти полоски из плотной саржи. 
Теперь в палитру будущего панно напрашивалось что-то среднее между бордовым и белым. Только не чёрный! (Она была шокирована избытком чёрного на одеяле Зинаиды Николаевны). Хотя как бы торжественно смотрелись ленты из её бархатного платья, в котором она провожала мужа в последний путь, - думала Ксения Георгиевна, устраивая на вешалке это скорбное одеяние рядом со свадебным.
Чтобы подобрать гамму, она стала раскидывать по полу вещи из шкафа (вот и сшивать бы их целыми и невредимыми для какого-нибудь грандиозного театрального занавеса!). Разгул воображения был приостановлен напевом из романса: «Уймитесь волнения страсти. Засни безнадёжное сердце». После чего к чёрному с одной стороны отлично лёг серый (выходное платье с серебряными стразами), а с другой стороны чёрного - зелёный из отреза, давно купленного на юбку, но так и не пошедшего в дело.
Затем она скомандовала себе: «Включаем голову!», и разложила лист ватмана на столе. Иначе как по-инженерному она не могла подойти к проекту.
Лист ватмана был как одеяло в масштабе один к пяти. С помощью старинной, видавшей виды готовальни Ксения Георгиевна ловко, умело, можно даже сказать, профессионально, начертила большой эллипс. А в самой середине (эврика!) она решила разместить свою вязанную салфетку, что до поры до времени ждала своей участи на столе под вазой. И уже от салфетки полукружьями в разбег расчертила Ксения Георгиевна будущие радуги.
«Ай да Ксюша – юбочка из плюша!». 
В это время позвонили в дверь, и ранней пташкой явилась гостья, Зинаида Николаевна. Обычно говорливая, рот не закрывается, а сегодня вошла и словно язык проглотила. Глядит на пяльца, на чертёж и молчит. Всё поняла, - и отдала должное  выдумке. Но под дурочку сработала, - как она говорила сама про себя, попадая в подобные положения. «Ишь, министерша, - думала она, соображая, как бы уязвить гордячку, - небось похвал ждёт».
А вот как.
-В сетку -то тебя самою будто рыбу поймают. С небес на тебя сетку-то твой рыбак накинет да и уволочёт к себе. Уснёшь, а он тебя хвать – и вздёрнет на небеса.
-Он мне долгую жизнь завещал. Не в его это характере, - сказала Ксения Георгиевна.
-Обходительный был, тут уж ничего не скажешь. Не то что мой. Чуть что и зубы заскрипели.
-Тоже ведь вы вместе прожили немало.
-Сорок лет год в год.
-Надо хорошее вспоминать, Зина.
-Правду говорю! Иду на рынок. Вам надо что-нибудь?
-Творожку возьми у Алишера.
И разошлись.
Теперь частенько стала захаживать соседка к Ксении Георгиевне.
Следила как разгорались в пяльцах цветные разводья будущего одеяла. Подсказывала. Критиковала. В перерывах пила кофе с мороженым. После чего вылизывала блюдце, каждый раз приговаривая: «Вкуснятина! Вы уж меня простите». - «Что вы! Очень даже  мило, - отвечала Ксения Георгиевна.
К определённому часу гостья просила включить телевизор. Усаживалась на стуле подавшись к экрану всем корпусом. Слушала самозабвенно, высказывалась горячо. Этот театр одной актрисы тоже казался Ксении Георгиевне весьма симпатичным. Она только посмеивалась. Но бывало и противоречила гостье, а с нею и вещателям из телевизора. Доходило до ссоры. Тогда Зинаида Николаевна фыркнув, уходила домой. Но на следующий день опять оказывалась на своём месте возле пяльцев Ксении Георгиевны и опять же не могла обойтись без телепередач. И если Ксения Георгиевна иногда тоже восхищалась чем-либо из показов, и даже не могла сдержать чувств, к примеру при виде цветов на заставке, - восклицала:
-Как хорошо!
То Зинаида Николаевна обязательно перечила:
-Чего хорошего-то? Поцветут да и увянут. 
Таким образом, с разных сторон, они подступали ко всякому действию на экране.
Будучи зрительницей певческого конкурса Зинаида Николаевна сердечно расцветала. Пускала слезу при виде какого-нибудь красивого мальчика. Умилялась его «костюмчиком». Но и этот мальчик не надолго удерживал её внимание. Опять она хватала пульт в руки и шасть по эфиру.
Бывало, что при случайном попадании на концерт симфонического оркестра Ксения Георгиевна просила её притормозить, тогда Зинаида Николаевна  угасала лицом, никла всем телом. Мучилась в неволе. Глядя на неё, Ксения Георгиевна укоряла себя в эгоизме, и как бы ей ни хотелось до конца дослушать какую-нибудь «Баркароллу», она разрешала Зинаиде Николаевне поискать «что-нибудь новенькое».
Останавливаясь на мелодраме, сначала обе одинаково серьёзно с волнением вникали в суть. Женские страсти на экране объединяли и примиряли. Однако очень скоро Ксения Георгиевна приходила в себя.
-Как же примитивно снято! И музыка такая, будто сочинил ученик пятого класса музыкальной школы.
Зинаида Николаевна гневно оглядывалась на товарку. Досадовала Зинаида Николаевна на то, что выдёргивали её из участия в действии, она за каждым актёром текст повторяла шёпотом и страдала или радовалась вместе с ним, там находилась, на съёмочной площадке.
Ксения Георгиевна, со своим аналитическим подходом к искусству, чувствовала себя виноватой за критику, тем более, что, по её наблюдениям, эмоциональные реакции Зинаиды Николаевны по своему накалу местами превосходили игру артистов на экране.
Часто зависала Зинаида Николаевна и на передаче «Наш сад». Спорила с ведущим о сроках выгонки рассады, о закладывании компоста в яму. Пыталась дачными заботами увлечь и Ксению Георгиевну. А та отмалчивалась, мол, дача теперь в управлении у дочерей. Там шашлыки, гулянки.
-Да и не моё это – в земле копаться.
-Вы же ездила на дачу, я сколько раз видела. Картошку, огурцы сажали?
-Как же! Сажала. И картошку, и капусту, и помидоры. И - своё здоровье туда же.
-А я на даче, наоборот, здоровья набираюсь. Приезжаю с дачи в город зимовать как яблочко наливное.
Ну, и войну, конечно, не обходили они своим вниманием. Скорее бы закончилась! Обе были за мир, но стояли от него тоже по разные стороны.
-От нас ничего не зависит, - говорила приверженка тонкого духовного контакта со вселенной  Ксения Георгиевна. -  Всё равно они (то есть большие начальники, генералы, и воинственные мужчины вообще) будут делать как захотят. Нужно в своей душе мира искать. Совершенствоваться. Просветляться. Тогда и на них подействует.
Не чужда была мистики и Зинаида Николаевна. Но она предпочитала более грубый, и потому  более результативный, по её мнению,  способ воздействия на мир – экстрасенсорику.
-Ха-ха-ха! Дождёшься от них! А надо вот как. Помните, воду перед телевизором заряжали? И ведь помогало, ещё как помогало! А я теперь обратно – как увижу на экране американского президента, так и посылаю ему всю свою ненависть. На! Получай! И ведь  действует! Ещё как действует! На меня же вода заряженная действовала! А я ему обратно!
После чего обе погружались в глубокие внутренние раздумья о природе человека, как такового.
Ксения Георгиевна неотрывно глядела в стену, в пяльца, в разноцветие своего художества, а Зинаида Николаевна - в пульсирующие на экране живые картинки трагического, неисправимого мира.
И о своих детях вспоминали. У Зинаиды Николаевны сын выдался неугомонный – родился такой.
-В садике дрался. Проходу никому из детей не давал. С того и в жизни начал. С бандюками связался. И всё по тюрьмам. А сейчас где-то в армии.
-А мой Дима, годика три ему было, смотрит кино, а там машины бьются. Он заплачет, уйдёт. «Дураки, дураки…» Теперь в Норвегии с женой уже третий год.
-Так ведь тоже, почитай, как в тюрьме. Тоже не разбежишься. 
-Свобода понятие относительное, - говорила Ксения Георгиевна, на том и оканчивая разговор, со всем вниманием погружаясь в рукоделие.
Так и весна минула. Наступил картофельный сезон и Зинаида Николаевна уехала на зов земли. Теперь никто не мешал Ксении Георгиевне с утра до вечера слушать радио «Орфей», выступления астрологов - толкователей звезд, буддийских проповедников. На лекциях о просветлении души она, подобно своей соседке, тоже артистически преображалась, входила в роль брахмана, уплывала в нирвану и тогда на лице её играли сладостные чувства, и сплетения лент на канве разгорались ярче.
В приятном труде проходило лето. Ксения Георгиевна любила Москву в июле, в августе. Думала, вот есть Москва-пассажирская, Москва-товарная. А теперь у нас Москва – курортная. Цветами был засажен каждый свободный клочок земли. Куда ни глянь, - всюду кусты сирени и акации. Купы старинных лип и буйные лохмы клёнов.
Протекали день за днём. Летняя жара спадала, - всё чаще поддувало с севера. Появлялась желтизна в листве. Засыхали цветы на клумбах. А полотнище под руками Ксении Георгиевны раскрашивалось всё обильнее.
Она уже заправила в пяльца четвёртую закладку, почитай половина одеяла была готова, когда зазвонил телефон и послышался слабый голос Зинаиды Николаевны:
-На моих похоронах возьмите букет с гроба и бросьте его в моих дорогих родственничков, чтобы они знали, кто следующий.
-Что такое!? Что случилось!?
-Женишок пожаловал. Инсультом зовут. Приходите, познакомлю.   
Через минуту Ксения Георгиевна была у неё дома. Лежала Зинаида Николаевна под своим клетчатым чёрно-белым одеялом, теперь представшем перед Ксенией Георгиевной во всей своей неоспоримой трагической сути. «Вот насшивала шашечек на свою голову, - укорливо мелькнуло в уме у Ксении Георгиевны. Но она тут же отогнала недобрую мысль. Вызвалась ухаживать за подругой, приносить продукты. А когда больной назначили уколы, то взялась сама делать их и стала приходить три раза в день.
И однажды Зинаида Николаевна сказала ей:
-Зачем вам мотаться туда-сюда. Вы возьмите свои пяльца, лоскутья в пакет, да и сидите у меня.
И Ксения Георгиевна с радостью согласилась.
Болезнь сделала Зинаиду Николаевну присмиревшей. Она всё ещё рассказывала анекдоты и спорила с телеведущими. Но прислушивалась теперь и к «министерше», (как же иначе, коли когда-то в министерстве работала), пыталась разобраться в её заумных толкованиях всяческих семейных и мировых происшествий.
В разговорах время текло незаметно. И к первому снегу одеяло Ксении Георгиевны было готово.
Она перенесла рукоделие к себе домой, раскинула на своей кровати в спальне. Комната осветилась и расцвела. На улице сыпал снег, а у неё дома был июль в разгаре. Одеяло грело так, что приходилось спать с открытой форточкой.
И однажды ночью, проснувшись, она увидела в форточке луну. В её свете серебрилась на одеяле капроновая канва – бывшая когда-то сетью мужа. «Попалась рыбка, - подумала Ксения Георгиевна, засыпая со светлой улыбкой на лице, окончательно решив, что не станет расстригать и выдёргивать основу.
Дочки приходили, восхищались произведением искусства, и отнюдь не комплиментарно. Просили им такие же одеяла соткать.
Ксения Георгиевна обещала исполнить, думая об открывшемся в себе таланте: «Говорят, старую собачку новым фокусам не научишь, но вот поди ж ты».
А когда однажды утром пошла она делать очередной укол Зинаиде Николаевне, так она её у дверей встретила на своих ногах. И сразу прибаутку в лоб:
- Стучат в дверь. Тук-тук. «Кто там?» -«Твоя смерть». -«А не пошла бы ты подальше!», - и Зинаида Николаевна захохотала здоровым простонародным смехом. 
-Это я к тому, Ксения Георгиевна, - сказала она отсмеявшись, - что сегодня у меня последний укол. Теперь, наоборот, я к вам буду наведываться.
И опять пошло у них всё по-прежнему.