Инвалиды цивилизации 35. Жить стало лучше

35. Жить стало лучше, жить стало веселей…
 
Тот день, когда Кокаинович, по срочному телефонному звонку с Марса, прыгнул в гиперпространство, был впоследствии объявлен государственным праздником, а приземление Посейдона на мысе Канаверал (это, если вы не знаете, неподалеку от Красной Хаты) ознаменовалось народными гуляньями, смахивающими на римские вакханалии, и эти празднества продолжались две недели, после чего подоспел и новый сабантуй – день прапора. 

Ко дню прапора был сшит самый большой в мире флаг. Полотнище его, как сообщает в своих хрониках историк Корнелий Лопушинский, было столь велико, что его несли по бульвару 200 вебштейнов – по сто с каждой стороны тротуара. Лица знаменоносцев, как, впрочем, и их одежда, были разрисованы в синие и голубые цвета – цвета державного прапора. Били барабаны, звенели фанфары, и прапор огромным двуцветным удавом полз вдоль резиденции президента, который стоял на специально возведённых для него подмостках со своей свитой и с весьма довольной рожицей помахивал оттуда рукой. За прапором шествовали расфранченные представители ЛГБТ-сообщества – собственно сами Геи, (в просторечии именуемые петухами) лесбиянки и прочие сливки Труменболтского общества. Самые патриотичные из них завернули себя в сине-голубые куски материи и были уже на изрядном подпитии. За этой отборной нечестью тянулись уже и рядовые граждане, причём многие из них взяли с собой и детей. 

Это карнавальное шествие вскоре естественным образом переросло в крупномасштабные народные гулянья. Употребляли, разумеется, только самые патриотичные напитки: виски «Посейдон», ром «Надежный Компаньон», или просто «Компаньон», и полировали всё этом своим, родным пивом «Труменболтское». Естественно, запускали в небо фейерверки, пели песни и плясали. Под влиянием алкогольных паров, тут и там вспыхивали острые диспуты на различные темы, зачастую переходившие в мордобои, так что экипажам скорой помощи приходилось в тот день трудиться в турборежиме – одним словом, всё шло, как оно и должно идти в свободной и демократической стране.

Только отгуляли день Прапора, а тут уже и день Галушки подоспел! А это уж такой праздник, такой праздник, что не отпраздновать его было никак нельзя, ибо галушка для Труменболтского жителя – это всё едино, что статуя Свободы для американца!

На день Галушки Труменболтские повара не подвели, состряпали самую большую в мире галушку!

Эту-то галушку выложили на огромное блюдо, а самое блюдо с большою помпою водрузили на стол у резиденции президента, причём рядом с ним поставили и самый большой в мире казан со сметаной!

Первым отведал кусочек галушки сам президент, предварительно обмакнув его в сметану. Президенту галушка страшно понравилась, и он с некоторой даже ностальгией пустился в воспоминания о той далекой поре своего детства, когда его бабушка из Байденвилла приготовляла ему на обед это национальное блюдо, и с каким удовольствием он его тогда «лопал».

После президента национальное блюдо вкусили Бейла Либерман, Цецилия Хайт, Яков Крант   и прочие высокопоставленные лица; довольно причмокивая губами и покачивая головами, они закатывали глаза к небесам в знак того, что никогда ещё такой вкуснятины не едали.

Вслед за чиновниками высшего ранга к столу ломанулся уже и простой люд, теснясь вокруг галушки и забрызгивая друг друга сметаной. Но, как не велика была эта галушка, а народ умял её в считанные минуты, и повара стали выносить блюда с галушками уже обыкновенной величины. Едой на дармовщинку Труменболтские обыватели были, естественно, довольны, (тут вопросов нет) но то, что горячительные напитки приходилось приносить с собой, их несколько напрягало.

Впрочем, никто не роптал, все понимали: раз надо – значит надо! и далее всё шло по уже хорошо отработанной схеме: запускание в небо ракет, пение песен, выяснения отношений в состоянии алкогольного умопомрачения и, как венец всего этого курбан-байрама – вызов скорой помощи для особо активных гуляк.

Однако же если вы полагаете, что на этом Труменболтские празднества уже и завершились, так вы очень глубоко заблуждаетесь. Самый главный праздник, который ещё только предстояло осилить народу, был впереди! Причем грядущее событие было столь грандиозным по своему масштабу, что на его фоне меркли и конфузливо отступали куда-то в тень даже и день Прапора, и день Галушки, и потому многие ответственные граждане начали готовить себя к нему заблаговременно, подобно древнегреческим атлетам перед олимпийскими состязаниями, отлично сознавая – дабы пройти это испытание с честью, им требуется основательная тренировка и напряжение всех своих сил.   

Долгожданный праздник открылся с одиннадцати часов утра и, как говорится, ничто не предвещало беды. 

У президентского дворца установили сцену, и к ней уже с утречка стал подтягиваться народ. Выступали рок-музыканты, юмористы, полуголые плясуны и плясуньи, и все ожидали появления Кокаиновича (так любовно называли в народе своего молодого креативного президента) ибо сегодня он был гвоздём программы – ему исполнялось 28 лет! Дата была почти что юбилейная, и потому не отметить её было все равно, что родине изменить.

И вот, наконец, Кокаинович обозначил своё присутствие на сцене – он был в простецком спортивном костюме бутылочного цвета (а конкретно – цвета бутылки из-под «Надежного Компаньона ») скромный и какой-то даже застенчивый, и подвыпившие граждане стали приветствовать его одобрительными выкриками.

Кокаинович поднял руку над головой и помахал ладошкой публике, принял поздравления от высокопоставленных должностных лиц, после чего стал держать благодарственную речь, которую, увы, я передать не умею из-за чрезвычайной сложности её лексических конструкций.

Впрочем, никто и не слушал наркошу, и когда он, наконец, сгинул со сцены, народ воспринял это с облегчением.

Далее всё пошло как по нотам: горланили песни, пускали ракеты, украшали друг другу физиономии праздничными фонарями – одним словом, оттопыривались по полной программе. Но всё это касалось лишь только простонародья, у президента же и его клики был свой, особенный сабантуй.

Эти перцы справляли Монин день рождения в государственной резиденции, а именно в большой малахитовой палате; блюда там подавались самые изысканные и исключительно на серебре, взятом из исторического музея бывшего совкового города Светлограда; коньяки были исключительно пятизвёздочные (никак не ниже) вина коллекционные, коктейли приятные и, вместе с тем, забористые, что в сочетании с некоторыми стимулирующими веществами давало просто обалденный эффект. Некоторые из гостей вошли в измененное состояние психики и расширили своё сознание уже до таких степеней, что узрели в запредельной реальности слоников, зайчиков, говорящих рукомойников, а кое-кто так даже и вступил в контакт с зелеными лопоухими человечками; среди всей этой избранной публики недоставало лишь только пациентов Красной Хаты, которые легко сошли бы тут за своих.

Для увеселения панства были наняты самые яркие поп-звезды эстрады – и, причём, наняты по баснословным расценкам. Артисты, также не чуравшиеся выпивки и наркоты, превзошли на этом гала-концерте самих себя и устроили «отпадное» шоу…
Язык немеет, и бледнеют слова при описании этого сатанинского сборища. Казалось, вся нечисть, вся мразь, которая скопилась в преисподней, в тот день выползла на сцену из своих инфернальных щелей.

Вот на подмостках («вау! вау!») появилась певица в жутком наряде летучей мыши с атрибутикой дьявола – раскинутыми за спиной черными крыльями и шестью горящими свечами, точащими из ушастой головы. Её номер походил на оккультный обряд. Пение летучей мыши леденило кровь, и вокруг неё, в розовом мареве, бесновались девицы в чёрных трусах и красных накидках. Затем (вау! вау!) на сцену выкатили багровые кровати, украшенные красными и чёрными цветами, на которых резвились блудницы, опутанные паутиной; черные сети красовались и на заднике сцены, символизируя, по всей видимости, тенета злодейства и обмана. Актрисы на постелях исступлённо дрыгали ногами и извивались, подобно змеям, как бы находясь в сексуальном экстазе, а позади них пролетали стаи летучих мышей; в заключение этого действа из кулис выкатили большущую кровать, на которой возлежало четыре пары чуваков  и чувих; отбросив всякую стыдливость и остатки своих одежд, они приступили к оргиастическим совокуплениям на глазах у публики.

Президент был в восторге («вау! вау!») Следующий номер тоже прошёл на ура.

На сцену выперся некий тип, изображавший из себя, как видно, инопланетянина; на голове у него росли оленьи рога, а морда была такова, как если бы на неё надели красный противогаз; этот персонаж словно сошёл с киноленты какого-то голливудского фантасмагорического триллера. В его костюме доминировали чёрные цвета. Не будучи знатоком в современном искусстве, я бы определил этот художественный образ как «гибрид коровы с мотоциклом». 

Ещё один актёр прилетел на бал не иначе как с планеты Сатурн, если судить по его чёрной широкополой шляпе; при этом один глаз его был зловеще закрыт длинной прядью волос.

Одним словом, все без исключения персонажи поражали всякое воображение своими бесовскими нарядами, оснащенными различной масонской символикой: всевидящим оком вольных каменщиков, молниями в ушах и перстнях, (знаком падшего с небес Люцифера) перевернутыми пирамидами и крестами, кубами и прочими атрибутами сатанизма.

Актёры то и дело вскидывали пальцы рожками, демонстрируя зрителям знаки дьявола, грязно и пошло острили, кривлялись – в общем, богохульствовали, как только могли. Репертуар их, как вы и сами понимаете, не был почерпнут из каких-то там «отстойных» произведений Рахманинова или Чайковского – о, нет! нет! Эту нафталинную музыку тут никто бы и слушать не стал. Доминировал тяжелый рок и что-то из репертуара гаитянского вуду.  Именинник восседал на высоком престоле с длинной прямой спинкой за чёрным, как смола, столом, смахивающим на гроб с зарытой крышкой (на дне которого, как видно, покоились его молодые годы) а над головой его вращалась огромная корона, подвешенная к потолку на невидимых нитях. Этот стол, или, лучше сказать, гроб, стоял аккурат напротив сцены, отдельно от всех прочих столиков в глубине зала, за которыми расселись гости наркоши, как бы в тени его царского величия. На низкой тумбе, вровень с коленом Кокаиновича, были разложены флажки с цифрами, поднимая которые он оценивал номера актеров. Наивысших баллов у него удостоился некий борзый чертяка в павлиньих перьях, с перемазанной сажей рожей и наглыми косыми глазами, обведёнными красным карандашом; сей бес скакал козлом по поваленному кресту, на котором была распята обнажённая женщина, чем и вызвал бурный восторг и президента, и его клики.
 
Это чумовое шоу транслировалось по всем ведущим телеканалам и, причём, в самое удобное для телезрителей время – с девяти часов вечера и до часу ночи, так что все граждане Труменболта и окрестных деревень могли насладиться этим безумием в полной мере. Сию передачу, разумеется, с живейшим интересом смотрели и пациенты Красной Хаты.

Но довольно об этом. Перекрестившись и трижды сплюнув через левое плечо, продолжим наш рассказ.

Он был прерван на том месте, когда сыновья Елизаветы Михайловны Паниной, полковник Максимов и сержант Петров покинули её дом и исчезли во мраке ночи. Что же касается до полковника Белосветова, то он следующим же утром распрощался с хозяйкой, сел на девятичасовый автобус «Байденвилл – Труменболт» и уехал в город.
 
Сойдя с автобуса, полковник подошел к одному из лотков, купил у бабы в замызганном халате пирожок с картошкой, получил сдачи, сунул мелочь в кошелёк и осмотрелся. На привокзальной площади жизнь текла своим чередом. Одни пассажиры топтались на платформах в ожидании автобуса, другие стояли в очереди к билетной кассе; несколько грузчиков собралось у тележки, что стояла у дорожного бордюра, и о чём-то толковали. Лица у них были специфического свекольного цвета – результат употребления своего, родного Труменболтского напитка – Чемергеса. Потрепанная роба тоже соответствовала их профессиональному облику. Нет, на шпиков они не походили. Скорее всего, это были натуральные работяги. А если нет – значит, агенты из ведомства Краунберга, либо Бронштейна достигли в своей профессиональной подготовке уже наивысших высот. Два типа бомжеватого вида с потертыми сумками, и такими же потертыми физиономиями, рассекали по вокзалу, как у себя в огороде… эти кексы тоже не вызвали у полковника подозрений. То были охотники за порожними бутылками – такие типажи всегда обретаются в подобного рода местах… 
       
Значило ли сие, что наблюдение с вокзала снято? Возможно. Ведь после похищения профессора Менделя и ликвидации Бени Рубинчика с его дружком Лоренсом утекло немало времени…

Или за вокзалом всё-таки присматривали, но так ювелирно, что он этого не замечал?
В любом случае, его словесное описание наверняка разослано всем филёром, да и фоторобот составлен, так что ухо следует держать востро. 

Белосветов дожевал пирожок, бросил засаленную обертку в урну, вытер руку о штанину, как оно и пристало не искушенному в бонтоне селянину, и прогулочным шагом вышел на проспект Мартина Бормана.

У газетного киоска он приостановился, купил газету и, похлопывая себя по карману как бы в поисках кошелька, повернул голову вбок. Его взгляд выхватил в жидкой толпе тощего субъекта в бежевых шортах и белой рубахе с веселенькими цветочками. У него был высокий лоб, удлиненное лицо, бородка клинышком… Стрижка короткая, как у апостола Павла на церковных иконах… в бороденке серебрилась седина… Возраст? Лет где-то около сорока пяти… двигался не спешно, находясь в полусотне шагов от него. Но чего-то в его облике недоставало… Чего?

Белосветов расплатился с киоскером и двинулся дальше.

Так что же было не так в этом «Апостоле»?

Похоже, это лицо уже где-то мелькало… Но где?

Полковник напряг память. Ему пришлось пройти с сотню шагов, прежде чем он вспомнил. Этот тип стоял на одной из платформ в ожидании автобуса среди прочих пассажиров, но только тогда на нём были тёмные зеркальные очки, а теперь их нет.
 
Почему?

Просто снял? Допустим… Но возможен и другой вариант.

Он был единственным на автовокзале, кто носил зеркальные очки, и эта деталь невольно притягивала к себе взгляды. Во всяком случае, других мужчин в солнцезащитных очках на станции не было. Но стоило ему снять их – и он тут же как бы растворялся в толпе. Умно;! Очень умно;! Особенно, если ты ведешь слежку за кем-либо. Взгляд объекта твоего наблюдения скользит по твоему лицу, а на нём уже нет самой броской детали – чёрных очков, и он проскальзывает мимо.
 
И второй момент: почему Апостол (так мысленно окрестил его Белосветов) не дождался своего автобуса, если вознамерился ехать куда-то? Купил билет – а потом вдруг передумал?

Что ж, бывает и такое…

Бывает, что и корова летает, а петухи несутся…

А вот и аквариум… Не промочить ли горло? После двухчасовой тряски в автобусе это было бы весьма кстати...

Полковник поднялся на крылечко закусочной, вошел в зал, и пристроился в хвосте очереди. Простояв в ней несколько минут, он получил свой бокал пива и пакетик с солеными орешками, отошёл от барной стойки и стал осматривать зал. Несмотря на то, что в это время был самый пик трудовой активности и народ вроде бы должен был вкалывать на своих рабочих местах на благо демократии и прогресса, почти все столы были заняты. Он подошёл к одному из них. За ним стоял какой-то ударник демократического труда и поглощал пиво стахановскими темпами – если судить по двум уже опорожненными пивным кружкам. Это был приземистый мужичок, одетый довольно неряшливо, с уже лысеющей круглой головой, солидным брюшком и одутловатыми землистыми щеками.

– Присоседится можно? – вежливым тоном обратился к нему полковник.

Ударник труда вальяжно махнул ладошкой – сверху вниз:

– Приземляйся, братуха! 

Голос у него был добродушный, свойский. Похоже, он был из тех, кто любит почесать языком. Полковник поставил свои припасы на стол, спустил сумку с плеча и поставил её у своей ноги.

Он выбрал это место неспроста. Толстячок стоял к стеклам аквариума спиной, и Белосветов, вполне естественным образом, занял позицию напротив него, а с этой точки его взгляд мог простреливать оба конца улицы. 

Он сдул пену с поверхности пива и сделал пробный глоток.

– Ничего пиво, а? – произнес ударник труда, довольно прищуривая левое око.

– Да… Недурственное… – в тон ему ответил Белосветов, разорвал пакетик с орешками и придвинул его к толстяку. – Угощайтесь.

– Мерси бонжур, – сказал тот, и потянулся толстыми пальцами к угощению.

– Же ву при, – кивнул Белосветов, давая понять своему собеседнику, что он тоже не лыком шит.

Он протянул руку к орешкам и заметил в конце улицы шагающего к гармошке пассажира с автостанции. Причем, тот двигался уже в обратном направлении.

Почему?

Может быть, решил совершить предобеденный моцион у этой забегаловки?

– Слышь, земеля… Что-то меня так придавило… – сказал Белосветов, чуток приседая и хмуря брови. – Не знаешь, где бы тут отлить?

Толстяк благодушно махнул рукой в глубину зала:

– Дойдешь до конца стойки, свернешь направо, и там будет выход во двор. А в нём сортир.

– Оревуар, – сказал полковник, подхватывая сумку с пола.  – Жё тэм.

– А свой «чеймойдан» можешь оставить здесь, никуда он от тебя не сбежит, – заметил ему толстяк.  – Я присмотрю за ним.

– Ну, нет, – возразил Белосветов. – Пусть лучше побудет со мной.

– Боишься, что сопру? – усмехнулся мужчина. – А что там у тебя? Золото Маккены?

– Ага. Типа того.

Перекинув сумку через плечо, Белосветов поспешно двинулся вдоль стойки в указанном толстячком направлении.

Впрочем, он и без его подсказки знал, где находится туалет, поскольку изучил все ходы и выходы в этом районе заблаговременно, но тем не менее решил обосновать свое исчезновение перед этим пивным животом.

Дойдя до конца барной стойки, он свернул в небольшой коридорчик, прошёл по нему несколько шагов, открыл дверь и спустился по трем ступеням во внутренний дворик.
Туалет – не слишком-то комфортабельный, в сугубо русском национальном стиле – стоял с левой руки, примыкая к стене корявого дома, что было очень удобно для посетителей гармошки. Белосветов миновал сортир, прошёл в конец двора и, через арочный проход, вышел на параллельную улицу – улицу Черчилля.

Он знал, что затеряться на ней ему не составит особого труда и, если даже шпик сумеет раскусить его нехитрый трюк с туалетом, навряд ли он снова сможет взять его след. Разве что он обладает нюхом розыскной собаки.

Около часа петлял Белосветов по улочкам Светлограда, проверяясь, нет за ним слежки. В двенадцать часов сорок пять минут – а это было время контакта – он вошёл в кабинку телефонного автомата, что стояла на улице Героев Майдана СС Мертвая Голова (бывшая Ватутина) и набрал нужный номер. Раздался щелчок, и в трубке прошелестел знакомый, чуточку хрипловатый голос:

– Алло.

– Это я, – представился Белосветов. – Как там у тебя?

– Порядок, – ответили ему. – Ноу проблем.

– Лады, – сказал Белосветов и повесил трубку.

Нужные слова были произнесены. И произнесены они были ни кем иным, как капитаном Брянцевым. Из них следовало, что он находился на своей квартире и Калиев был вместе с ним, и что у них там тишь да гладь и божья благодать.

Что ж, хорошо, коли так…

Полковник поутюжил мостовые Светлограда ещё какое-то время и притопал на свою квартиру уже к двум часам дня. Внимательный осмотр секретных меток убедил его в том, что за время его отсутствия в неё никто наведывался. Он принял душ, сменил несвежее бельё, соорудил себе глазунью – излюбленное блюдо советских разведчиков – умял её и принялся чаевничать.

Настроение у него было приподнятое. Пока всё шло по плану, утвержденному в центре. Плюс к этому он вымылся и поел, а сытый желудок и свежее бельё на чистом теле – все эти прелести жизни начинаешь ценить по-настоящему, лишь когда смоешь с себя грязь этого мира и утолишь голод.

Он растянулся на тахте, закинул руки за голову и погрузился в созерцание потолка.
 
Операцию он наметил на завтра – приурочил её к дню рождения наркоши. Решил, так сказать, преподнести ему свой скромный подарок… Лучшего времени для акции было и не придумать. Все будут праздновать, бдительность секьюрити – как в психушке, так и за её пределами – будет ослаблена. Ведь не гульнуть в такой день – непростительный грех!

Времени на подготовку хватало – если звёзды сойдутся удачно. А почему бы им и не сойтись удачно?

А если нет – это всё равно ничего не меняет… Удар по вражьему логову в любом случае должен быть нанесён.

Эх, был бы сейчас с ними сержант Гончаров…

Но… Сашку не воскресишь… Увы!

Взгляд зацепился за связку ключей, оставленных им на столе. Среди них выделялся один жёлтый ключ. Ключ от каморки папы Карло? Да только где она, эта каморка папы Карло, и где та волшебная дверь за нарисованным очагом – вот в чём вопрос. И какие куклы скрываются там, за этой дверью?

Этот ключ был обнаружен в кармане профессора Менделя, и на вопрос о том, каково его предназначение, он завилял хвостом, заблеял что-то невнятное о том, что, мол, наверное, это ключ от какого-то хозяйственного помещения, но он, де, уже не может припомнить, от какого именно. Однако же, под лихим кавалерийским наскоком генерала Сысоева, профессор вынужден был признать (смущаясь при этом, как школьник) что на самом-то деле это был ключ от кабинета Элизабет Фрасс, к которой он иной раз, когда ему становилось особо грустно на душе, заглядывал на огонёк.
 
Белосветов ему не поверил.

Генерал Сысоев не видел этой красотки, а он – видел.
 
И разве мог он, многоопытный разведчик, находясь в здравом уме и трезвой памяти, поверить в то, что профессор Мендель мог соблазниться этой сушенной воблой, в то время как вокруг него крутилось столько хорошеньких медсестёр?

Нет, он ещё не спятил окончательно…

Очароваться богатым внутренним миром этой кикиморы профессор тоже не мог. Какой, к чертям собачьим, мог быть внутренний мир у этой уродины? Да от неё же за версту несло такой жутью…

Так какую же игру вёл Мендель? И что он вообще за фрукт?

Известный психиатр и, как следует из его анкеты, кристальной честности коммунист – это, с одной стороны. А с другой – мистик, верующий в потусторонний мир, чертей и всякую лабуду. Смешавший в одной кастрюле – то бишь в своей профессорской голове – учение Христово, эзотерику, психологию и ещё чёрт знает, что. 

Возможно ли такое?

А почему нет? Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

Увлекся научными экспериментами, переступил некую нравственную грань и попал в лапы к дьяволу, а назад ходу нет?

А не к этой ли мысли он и пытался их подтолкнуть?

С какой стати он так распинался перед ними? Объяснял им, как он «разделывает тушки», прикручивает им свои кейсы и кластеры… Не дурак ведь, понимал в каком учреждении находится, и что тут – не самоё лучшее место для исповедей.

Так отчего он тогда так распинался?

Не оттого ли, что хотел за этим своим словесным туманом скрыть нечто более важное? Сознаться в том, от чего отпираться было бессмысленно и утаить нечто такое, в чем было страшно признаваться даже и здесь, на этой земле?

Но что? Что может быть ещё хуже того, чем то, что он уже рассказал?

И насколько вообще можно доверять словам Менделя?

Крутит, крутит-мутит профессор…

Кто привез ему оборудование в Красную Хату – он не знает. Откуда поступают наряды на производство демократов – ему неведомо… Но кто-то же их пишет? Невидимая рука демократии?

Чушь.

За всем этим должны стоять реальные лица.

А Аня-Маня? Это что за фигура и какая роль отведена ей во всей этой сатанинской игре?

Он стал вспоминать, как эта мымра расхаживала по процедурной вдоль кресел, на которых восседали под колпаками какие-то рептилоиды… 

Стоп! Рептилоиды?

Почему именно это словечко тогда упало ему на ум? 

Первая мысль, спонтанно приходящая в голову, как правило, и есть самая верная. Ведь она появляется не результате логических построений, которые могут оказаться и ложными, но всплывает откуда-то из глубин подсознания, или передается с некоего информационного поля планеты – не суть важно, откуда. Главное, она почти всегда попадает в точку, и в этом он убеждался уже не раз.

Значит, рептилоиды?

Да, рептилоиды! А почему бы и не они?

Было в облике этих тварей что-то от ящеров… несомненно было. Но это – ещё даже не самое важное.

А что самое важное?

От них исходила какая-то жуткая, нечеловеческая энергетика. Нечто как бы змеиное, хищное, леденящее кровь…

Откуда же прибыли они в таком разе? 

Может быть, это и есть «Космические партнёры»?

Оп-па! И кто же шепнул ему в ушко это словцо? И почему его вдруг охватило при этом такое возбуждение?

Неужели он попал в яблочко?

Вот это номер! Их аналитики заплетали себе мозги и выворачивали их наизнанку в попытках разрешить этот вопрос. И до чего дошли? Что это – инопланетяне, засевшие на Луне, или на Марсе?

А они – в Красной Хате! Вот, вот где находится их тайный командный пункт!

Он вскочил с тахты и стал возбужденно расхаживать по комнате. Несколько успокоившись, уложил себя на прежнее место.

…Ну, брат, и разгулялась же у тебя фантазия... Разведчик не должен фантазировать, он должен опираться исключительно на факты. Так учили его многоопытные учителя.
 
А он и опирается на факты.

Откуда эти рептилоиды взялись в процедурной? Приехали подзарядится человеческой энергетикой на своих автомобилях, как Марек Быдл, Беня Рубинчик, или другие демократы? Но когда он делал фотосессию у Красной Хаты, там подобных персонажей не наблюдалось…

И, это значит… Это значит…  что?

Что они обосновались в самой Красной Хате!

Мысли плавали в его голове, словно облака в небе, меняя своё направление и свои очертания.

Или возьмем такой вопрос…

Почему прыжок в иную реальность привел его именно в Красную Хату?  Кто-то же открыл ему этот шлюз? И продемонстрировал ему этот чёртов трансмутатор, в котором людей превращали в вебштейнов, а также доктора Менделя и Элизабет Фрасс? 

Что это? Случайность?

В случайность как-то не верилось, и он отмёл это предположение. Во всём происшедшем была заключена какая-то неведомая ему цель. Перед ним кто-то как-бы приоткрыл завесу и сказал: «смотри».

Приоткрыл – но только лишь самый краешек… а дальше действуй сам…

Но кто приоткрыл? Зачем?

И что за дьявольщина творится в этом дурдоме?

Он попытался поймать какую-то ускользающую мысль, но она упорхнула.

Ладно, разберёмся, решил он. А сейчас пора переходить к следующему этапу, неча прохлаждаться…

Полковник поднялся с тахты, причесался, надел свежую кремовую рубаху, брюки, туфли, вынул из сумки матрешку и переложил её в сумочку класса «Торба», с какими обыкновенно среднестатистические граждане ходят по рынкам и магазинам; он взял со стола связку ключей, вышел из квартиры, запер за собой дверь и спустился по лестнице во двор.

Во дворе – ничего примечательного. Он вышел на ближайшую улицу, бывшую Васильевскую, и через семь минут уже стоял на одной из троллейбусных остановок. Ещё с четверть часа колесил по городу в троллейбусе №3, потом вышел на площади Ганнибала (её не переименовывали, очевидно потому, что Ганнибал не был ни москалём, ни коммунистом), перешёл по пешеходной дорожке на противоположную сторону и вошел во двор одного из мрачных, как каменный гроб, пятиэтажных домов, в народе именуемых Хрущёвками.

Открывшийся взору полковника пейзаж навевал печальные мысли о бренности этого мира – в том числе и Хрущёвок.

Двор (или, если выражаться по-европейски, патио) был превращён в пустырь, поросший сорной травой, в которой было протоптано несколько кривых оленьих тропок, тут и там валялись кучи мусора. Двери в подъездах скособочились, как древние старушенции, их краска облупилась и некому было уже навести на них марафет. Не лучше обстояли дела и со стенами дома – штукатурка на них осыпалась, как грёзы его юности, а в ту, что ещё держалась, въелась сажа и пыль. Водосточные трубы проржавели, а местами и отвалились вовсе. Стекла на окнах были столь грязны, что их хозяевам уже не имело никакого смысла вешать на них занавески – и в этом, очевидно, заключался для них большой демократический плюс. Словом, всё являло собою картину упадка и безысходности.

Белосветов дошёл до четвёртого подъезда и скрылся в нём. По грязной тёмной лестнице он начал подниматься вверх.

Он знал, что лифты в домах этого проекта не предусмотрены. Да и с какой стати? Советский человек штурмует вершины Эльбруса, взмывает космос, а тут – какие-то плёвые пять этажей…

Тем более, что на пятый ему и не требовалось. Его этаж был третий. И его спец. подготовка позволяла ему покорить эту высоту без особых проблем.

Перед дверью номер 69 полковник остановился, и в его руке появилась связка ключей. Он вставил один из них в замочную скважную, отворил дверь, преступил порог квартиры, тут же заперся и набросил жидкую цепочку на дверную планку. 
Он стал обходить квартиру – не спеша, на мягких лапках, как кошка, впервые попавшая в новое жилище и желающая повсюду сунуть свой любопытный нос.

Впрочем, с первого взгляда становилось ясно, что это – берлога закоренелого холостяка, не придававшего особого значения комфорту и уюту.
 
Стены и потолок были побелены гашеной известью ещё тем старым дедовским методом, который применяли некогда при побелке коровников и загонов для овец, но от пыли и копоти белённые поверхности приобрели грязно-серый оттенок. Полы, скорее всего, во времена своей пионерской юности были алого цвета – однако же ныне краска на них потемнела и во многих местах отслоилась, так что ней зияли прорехи, обнажая старые доски. Рамы на окнах и дверные наличники, для полной гармонии со всем остальным, выкрасили в кричащий ядовито-синий колер, приглушенный неумолимым ходом времени. Мебель состояла из продавленного диванчика, стола на курьих ножках, засыпанного всякой всячиной, и телевизора «Рекорд» – он был повернут экраном к дивану и стоял на низкой тумбе. Дабы не утомлять вас дальнейшем описанием этой холостяцкой конуры, замечу только, что обстановка на кухне, в туалете и прихожей была выдержана в том же стиле.

Эта квартира принадлежала некоему Николаю Ивановичу Дуракову – однофамильцу знаменитого советского хоккеиста.

Впрочем, хозяин квартиры хоккеистом не был. Он трудился на заводе «Заря» слесарем четвёртого разряда, и в свой летний отпуск уехал отдыхать в Крым. Вернуться обратно ему уже было не суждено по причине отсутствия его родного города на планете Земля.

Ввиду таких чрезвычайных обстоятельств, власти выделили Дуракову новое жильё в другом городке, а ключи от его прежней квартиры изъяли.

Это, впрочем, была не единственная квартира, пустовавшая в Светлограде из-за того, что покинувшие город жильцы уже не смогли возвратиться в родные пенаты.

Был, к примеру, ещё и домишко по улице Ломоносова неподалеку от прежнего летнего кинотеатра имени Кирова, преобразованного патриотами в стриптиз-клуб «Фортуна» с игровыми залами, бильярдной и кабаре. В том домике у «Фортуны» проживал некогда выпивающий (но в меру, зная свою норму!) инженер фабрики культбыттоваров – человек тихий, безвредный и абсолютно бесполезный для производства, ибо он занимался составлением бессмысленных отчетов по соцсоревнованию и прочей ерундой. Фамилия его была тоже небезызвестная – Скрябин, однако отношения к музыке он не имел; звали его Егором Васильевичем.

Этот-то Егор Васильевич Скрябин ввиду того, что зарплата у него была не ахти какая, а цены на винцо и курево кусались, каждый сезон подрабатывал на покосе ромашек в соседней области. В то лето он, как и обычно, взял отпуск и поехал с одним своим приятелем за ромашками. Сколько они там заготовили целебных растений – об этом история умалчивает, однако обратно в свой город им вернуться уже не довелось.

Вот какие невероятные истории случались в том достопамятном 1976 году с иными обитателями Светлограда.

Обследовав квартиру, Белосветов подошёл к окну, встал сбоку от него и бросил взгляд во двор. За то время, что он находился здесь, сады Семирамиды за окном не выросли...

Он зашёл на кухню, взял табурет и перенёс его в комнату – подальше от окна. Засим уселся на него, извлек из сумки матрёшку и проделал с ней те же манипуляции, что и проделывал в огороде Елизаветы Михайловны Паниной – то есть стал поочерёдно снимать Матрен, пока в руках его не оказалась предпоследняя из них – вторая.
Действия, произведённые им с этой барышней, были аналогичны тем, что он совершал в Антоновке; в результате Матрёна ойкнула и засветилась синим цветом.

Полковник собрал матрёшку и поставил её на пол.

Ожидание продлилось сорок пять секунд, после чего перед ним возникли две крепкие мужские фигуры с военной выправкой, одетые в костюмы то ли туристов, то ли спортсменов – Дураков и Скрябин. Это, конечно, были не те Дураков и Скрябин, что жили некогда в Светлограде, а действующие под их личинами сотрудники КГБ.
 
– С прибытием, товарищи офицеры, – дружески и вместе с тем чуть иронично улыбнулся им полковник. – Как добрались?

Прибывшие опустили свои баулы на пол.

– Нормально, – сказал Дураков.

– А парашютов вам не выдали? – пошутил Белосветов, пожимая им руки.

– Не-а.  Велели прыгать так, – подыграл ему Скрябин.

– Непорядок… – сказал Белосветов, шутливо топорща брови. – Ну, что ж… коль явились – прошу к нашему шалашу. Вернее, к твоему шалашу, Николай Иванович. Как, узнаешь свою квартиру?

– Ага, – сказал Дураков, обводя взглядом свои апартаменты. – Узнаю, узнаю свою квартиру!

– И своего брата Колю , – усмехаясь, вставил Скрябин. 

Что ж, с чувством юмора у них всё было нормально.

Белосветов скользнул взглядом по их ладным фигурам и твёрдым лицам. Эти парни были моложе его, но прошли уже многое – успели побывать и в Ливии, и в Анголе, и в других горячих точках. Дело своё они знали.

Дураков – жилистый, поджарый, чуть выше среднего роста, гибкий и подвижный, как танцор. Лицо у него чуть удлиненное, глаза серые и твердые. Жёстко очерченный рот и подбородок, упрямый лоб, говорили о непреклонном характере. У такого лучше не становиться на пути…

Скрябин чуть пониже ростом и поплотнее. Движения неторопливы, как бы с некоей даже ленцой; лицо – широкое и белобрысое, казалось сонным. Создавалось впечатление, что он не нес с собой угрозы. Но это впечатление являлось обманчивым. Скрябин великолепно владел приемами рукопашного боя, обладал взрывной реакцией, и при необходимости мог очень многих удивить.
 
Да, это были отличные бойцы, и их послужной список впечатлял. Да только пригодятся ли их боевые навыки в Труменболте?

Лично он был против их привлечения к операции. Считал, что капитана Брянцева и сержанта Калиева будет вполне достаточно. А нет – он мог опереться и на местное подполье через соратников из Республики Людей. Здешние товарищи хорошо адаптировались к местным условиям, научились притемняться и не отсвечивать. А новые лица могли засветиться и, причем, в буквальном смысле этого слова, и тем – сгубить всё дело. Таким образом, они могли оказаться не подмогой, а скорее обузой, втолковывал он генералу Сысоеву. А как учил нас Суворов? Воевать не числом, а умением! Тем более, что широкомасштабных боев с применением танков, самолетов и тяжелой артиллерии в обозримом будущем не предвиделось.
Но – начальство мудрое, ему виднее... Пришлось брать под козырек…

– Ну, показывайте, коробейники, свои гостинцы, – сказал полковник. 

Коробейники стали раскрывать баулы.

Гостинцы оказались впечатляющими: автоматы Калашникова, пистолеты, патроны, военная амуниция, лимонки, приборы ночного видения и даже – базука!

– Да, – сказал Белосветов. – С таким арсеналом можно и Рейхстаг брать…

Он осмотрел оружие, но особо задерживать на нём свое внимание не стал. Он знал, что контора качество гарантирует. Детали предстоящей операции были ими обговорены ещё в Москве, и каждый боец знал свой манёвр. Задача Дуракова и Скрябина – вживаться в свои роли, проверить вторую квартиру – ту, что по улице Ломоносова, и подготовить машину к завтрашнему дню. Ему предстояло решить вопрос с плавсредством, а для этого следовало выйти на Витька…

В четверть четвёртого Белосветов покинул квартиру Дуракова. Ещё через семь минут он стоял на автобусной остановке, поджидая общественный транспорт, шедший в направлении Старой Слободы, где проживал Витёк. Вскоре подъехал и нужный ему автобус, распахнув дверцу прямо перед его носом. Полковник замешкался, сделал вид, что это – не его номер и входить не стал.
   
Почему?

Ведь инструкция ясно гласила: никакой самодеятельности, действовать строго по плану. А по плану он должен был ехать на встречу с Витьком.

Так отчего же он не вошёл в автобус? Ведь операцию разрабатывали отнюдь не дураки.
 
Он поступил иррационально, подчиняясь некоему внутреннему позыву. А этого специалист его уровня позволить себе не мог.

Поддаться эмоциям мог дилетант, но не он. И разум его протестовал: то, что он намеревался сделать (а он уже понял, что именно он намеревается сделать) – ни в какие ворота не лезло. Его экспромт мог вылезти ему боком – и операцию погубить, и его самого. Причём пользы от этого будет – ноль.

И тем не менее, когда подкатил автобус, идущий в Шайтан район (бывший Людин конец), он вошёл в него и, проехав пять остановок, вышел.
 
Улицу Сальвадора Дали (некогда Пушкинскую), он отыскал без труда. Он пошёл по её левой стороне, посматривая на номера домов.

Ещё можно было всё отмотать назад, уйти, не приближаться к опасному месту. Ведь старшина Гончаров почти наверняка погиб, его уже не воскресишь. Гестапо же могло установить его личность и взять дом под наблюдение. И он, как последний болван, сует голову в петлю.

На что ты надеешься, командир? Что Господь Бог опять воскресил Гончарова?

Самое смешное было в том, что именно на это он и надеялся.

Вот, он сейчас постучит в дверь его дома, она откроется, а за ней – этот обормот, Сашка Гончаров.

Глупо. Иррационально. Не выдерживает никакой критики. Детский сад, да и только. Так какого же рожна ты лезешь в ловушку?

Потянулся невысокий дощатый забор, выкрашенный в синий цвет. За ним произрастали фруктовые деревья. Вот и невзрачная калитка с висящим на ней полукольцом щеколды… На табличке проставлен номер – 38. За калиткой видна черепичная крыша небольшого домика. Улица почти безлюдна – лишь вдалеке маячит фигура случайного прохожего. 
Белосветов мазнул безразличны взглядом по забору и, не замедляя и не ускоряя шагов, пошёл дальше.

Он достиг конца квартала. Постоял немного. Осмотрелся. Вокруг ни души. Он пошёл в обратном направлении.

Маячить у дома Гончарова было верхом легкомыслия. Сейчас он должен либо пройти мимо, либо…

Он свернул к калитке и, подойдя к ней, протянул руку к полукольцу, намереваясь открыть щеколду, либо постучаться, буде калитка окажется заперта, как та отворилась и перед ним возникла молодая симпатичная женщина, облаченная в охристое воздушное платье, перехваченное у талии узким чёрным ремешком. Это была красивая блондинка с гладкой кожей лица. Фигура у нее была весьма привлекательная. В руке одна держала чёрную сумочку, а на ногах (на них он обратил особое внимание, как на главную примету) – были надеты чёрные лодочки.
 
– О! – сказала женщина. – Вы к Саше?

– Да, – сказал он.

– А кто вы?

Он решил прибегнуть к испытанному методу – ответить вопросом на вопрос:

– А вы?

Женщина замялась:

– Ну, одна его знакомая.

Это он понял и сам. Одна из тех непостоянных подруг Гончарова, которые иной раз заглядывали к нему на огонёк.

– Так он дома?

– Нет. Я третий раз захожу к нему – а его всё нет.

– А у соседей спрашивали?

– Да. У его двоюродной сестры.

– И что?

– Говорит, уже две недели, как куда-то исчез. Словно в воду канул. А вы кто будете?

– Заказчик. Он подрядился облицевать мне плиткой ванную, взял задаток и почему-то не появляется. Вот я и пришёл узнать, почему. Может, загулял?

– Нет, что вы, – она помотала головой. – Саша очень добросовестный. Уж если он взял задаток, то ни в какой загул не пойдет. Наверное, с ним что-то стряслось.

– Что?

– Не знаю.

– Ладно, – сказал он. – Наведаюсь ещё как-нибудь в другой раз. Может, появиться. Всего вам доброго.

Он двинулся в сторону автобусной остановки.

Однако! – подумалось ему. – Какие фифочки посещают Гончарова! Фигурка у неё –просто сказка, лицо миловидное, голосок приятный. Волосы – густые, с пшеничным отливом, и улыбается она хорошо, по-доброму, обнажая белые зубки. Таким крепким и ровным зубам мог бы позавидовать любой дантист.

Было ясно, что эта женщина – человек.

А как иначе? Не мог же Гончаров стакнуться с демократкой! 

Он с горечью подумал о том, что людей в Светлограде становится всё меньше и меньше, и что его всё больше наводняют мутанты с их людоедскими кейсами и кластерами. Различие этих двух видов – людей и демократов – становилось всё очевиднее.

Вот эта женщина. Наверняка и она не безгрешна. Но, Боже! До чего же она хороша! А почему? Да потому, что она – человек!

Если всё пойдёт и дальше тем же чередом – таких женщин можно будет увидеть разве что на картинке. Если эти картинки сохраняться, понятно. Люди исчезнут, как исчезли некогда динозавры. И кто останется? Аня-Маня и другие подобные ей двуногие механизмы?

В общем, процесс пошёл…

В то время, как полковник предавался таким невеселым думам, из дома на противоположной стороне улицы вышли двое мужчин. Они пожали друг другу руки, как старые добрые приятели, и разошлись, причём один из них выбрал то направление, в котором удалялась женщина, а второй двинулся туда, куда шёл Белосветов.

И хотя полковник был погружён в свои мысли, это не помешало ему заметить эту пару вебштейнов, когда он отходил от калитки. А то, что это были вебштейны, сомнений не было.

Того типа, что двинулся за дамой, ему разглядеть как следует не удалось, поскольку он стоял к нему вполоборота: какой-то долговязый кекс в серой куртке и в серых брюках. А вот того, что поплелся следом за ним по противоположной стороне улицы, он разглядел получше.

Рожа гнусная, помятая и отёчная – это первое, что бросилось ему в глаза. Ещё густая двухнедельная щетина, как у кабана. Лопоухий. Темнолицый. Фигура хилая – соплей перебьешь. Несмотря на тёплый день, зачем-то напялил на себя куцый серый пиджачишко. Возможно, чтобы скрыть под ним оружие?

Кто он? Филер? Или просто вышел прогуляться?   

А тот, что последовал за женщиной? Он тоже решил проветриться – но только в другую сторону?

Да, влип ты, товарищ полковник. Влип. И, что характерно, влип на ровном месте.
Вот что значит, поддаваться эмоциям. Теперь расхлебывай!
 
С такими мыслями он продолжал идти неспешным шагом, пока не дошёл до автобусной остановки. Тип с небритой рожей вскоре тоже подтянулся и остановился поодаль от него. Плечи у него были опущены, спина ссутулена, ладони заложены в карманы неряшливых брюк. Взгляд прикован к земле. У него был такой вид, словно он пребывал в жесточайшем похмелье. В сторону Белосветова он так ни разу и не взглянул.

Подкатил автобус, и Белосветов вошёл в него, а следом за ним последовал и этот кекс.

Вышли на конечной.

Белосветов спрыгнул с подножки, обошёл автобус, пересек улицу и двинулся по тротуару вдоль бутиков и прилавков со всяческой снедью. У лотка с бананами он остановился, купил два банана и, расплачиваясь с лоточницей, посмотрел вбок. Его хвост маячил в пяти шагах от него у киоска с вяленой рыбой. Похоже, бокал пива и сушенная вобла с икоркой – это было бы сейчас для него самое то.

Белосветов повернулся к филёру спиной, очистил кожуру с банана и двинулся своей дорогой. Миновав рынок, он зашагал по нисходящей грунтовой тропе, углубляясь в патриархальную глушь Шайтан-района. Вот позади остались пятиэтажные дома, и его нога ступила в царство частных владений. К этому времени им уже был съеден первый банан, и он принялся за второй. А вот и знакомая балка, по дну которой струится вонючий ручеек. Впереди – деревянный мосток. Ещё до того, как полковник дотопал до него, он управился и со вторым бананом. На мостке он поступил точно также, как в своё время поступил и Сашка Гончаров – бросил кожуру от бананов в Вонючку и стал подниматься на гребень холма по жёлтой тропе.

Он хорошо помнил то место, где состоялась его встреча с сержантом Гончаровым, и потому не стал изобретать велосипед. Взойдя на гору, тут же свернул с тропы вправо и углубился в рощу – под сень разросшихся акаций и лип. По пути полковник прихватил с земли сухую палку – так, на всякий случай. Затаившись за одним из деревьев, он принялся ждать.

Ожидание продлилось недолго.

Минут через пять он услышал на тропе чьи-то поспешные шаги и шумное дыхание.
Очевидно, человек взбегал на гору, а затем перешёл на спортивную ходьбу.
Полковник улыбнулся.

Его преследователь оказался сейчас в точно таком же положении, как и он сам, когда шёл за Гончаровым.

В какую сторону шагать спортивным шагом шпику было неясно, поскольку объекта его наблюдения на тропе не было. Да и, судя по тому, как тяжело он дышал, ему требовалась передышка. Краунбергу – если это был его сотрудник – стоило бы обратить внимание на столь явные пробелы в физической подготовке своих подчиненных.

Несколько времени шпик топтался на месте, очевидно, осматривая местность и размышляя о том, что ему предпринять.

Следовало помочь ему в выборе верного решения – пока он не ушёл отсюда. Полковник размахнулся, и швырнул палку в крону акации, на которой сидели воробьи. Ветки всколыхнусь, и стая птиц вспорхнула над деревом. Если этот тип не был слепым и глухим, он должен был как-то отреагировать на это. 

И тип отреагировал.

Через минуту-другую полковник услышал тихие шаги и всё ещё не устоявшееся дыхание филёра. Потом на авансцену вышел и сам шпик.

Он двигался меж деревьев в сторону подозрительного дерева.

Таясь за толстой раскидистой липой, полковник наблюдал за его крадущейся фигурой с пистолетом в руке. Шпик был очень напряжен и крутил головой туда-сюда.

Белосветов позволил ему пройти мимо себя, потом пружинисто, как тигр на мягких лапах, вышел из-за своего укрытия, сделал два бесшумных шага и в молниеносном прыжке нанес филеру сабельный удар ребром ладони под основание черепа.

Удар был фирменный, и отработан им уже не на одной шее. Но те шеи были покрепче и на сей раз, увы! он не рассчитал силы удара.

Шпик рухнул на землю, уткнувшись носом в осеннюю листву, и когда Белосветов перевернул его на спину и проверил его пульс и зрачки, стало ясно, что тот уже переселился в царство теней.

Досадно, подумал он. А ведь и ударил-то он его так, вполсилы…

Но кто же мог ожидать, что у этого додика окажется такая хлипкая шея?

Что ж, теперь с ним уже не потолкуешь… Как видно, чрезмерное употребление патриотических напитков и отсутствие физических нагрузок притупили его реакции и ослабили костно-мышечную систему. Неужели в школе ему никто не говорил, что нужно заниматься спортом и сдавать нормы ГТО?   

Белосветов обыскал карманы убитого. Не густо. Два червонца, пятерка, три трояка, ещё три смятых рубля да несколько медяков в потёртом кошельке, початая пачка Беломорканала, грязный носовой платок. Под пиджаком, как он и ожидал – подмышечная кобура. И… удостоверение сотрудника Гестапо в внутреннем кармане на имя некоего Цигельмана Хаима Давидовича.
 
Полковник забрал удостоверение себе – оно все равно Хаиму Давидовичу на том свете не пригодится, там принимают и без удостоверений. Папиросы и бумажник со всем содержимым он возвратил назад. Потом подобрал с земли пистолет и разрядил его. Пули он забросил в одну сторону, ствол зашвырнул в другую. Пистолет на том свете ему тоже не понадобится. Все поверхности, которых касались его ладони, полковник предварительно протёр носовым платком.

Вроде, нигде не наследил.

Он оттянул бездыханное тело к ближайшему кустику и пристроил его под ним с таким расчётом, чтобы придать ему вид прилегшего прикорнуть пьяницы. Вышло довольно реалистично.

Ещё раз осмотрелся. Порядок. Пора уходить.

Хотя полковнику и не удалось потолковать с Цигельманом, общая картина была понятна. Личность Гончарова установлена, Гестапо взяло его дом под наблюдение, ближайшее окружение старшины тоже, скорее всего, находилось под колпаком. Если, конечно, не арестовано, что очень даже могло быть. В такой ситуации от встречи с Витьком – если он всё ещё разгуливал на свободе, – следовало отказаться. Его, как и других знакомых Гончарова, могли использовать в качестве приманки, и идти на встречу с ним было бы неразумно.

Нет, на встречу с Витьком идти нельзя. Необходимо скорректировать план. Выйти на контакт с людьми из местного подполья? Не хотелось бы. Чем меньше народу будет вовлечено в это дело, тем больше шансов на успех.

Или рискнуть?

Ведь завтра – день рождения наркоши. Не воспользоваться таким шикарным шансом просто грех. Переносить операцию на более поздний срок ох как не хочется, а времени на детальную подготовку всё равно нет.

Дилемма.

И как же поступить? Чтобы и овцы были целы, и волки сыты?

Витек отпадает. Это решение окончательное: с ним не должно быть никаких контактов.

Пойти на встречу с Кошевым? Или Аллах с ней, с этой лодкой? Угнать вторую машину и двинуть на ней?

Опасно… Ведь их портреты – и его, и Брянцева, и Калиева наверняка разосланы всем патрульным, риск слишком велик…

Прокручивая в голове всевозможные варианты, полковник спустился с горы, перешёл мосток через Вонючку, добрался до местного рынка, миновал его и вышел на автобусную остановку. Он дождался автобуса, проехал на нём четыре остановки, после чего пересел на троллейбус, идущий в великорусский район, и вышел на Славянской площади (нынче – площадь Толерантных Демократов). Он прошёл мимо пивной, колбасного магазина, свернул на улицу Причальную и протопал по ней два с половиной квартала. В основном здесь тянулись застройки времён Очакова и покорений Крыма, и если на этой улице и обитали толерантные демократы, то это пока что ещё не слишком бросалось в глаза.

Цивилизация, с её богомерзкими кейсами и кластерами ещё пока не распростёрла над этим древнерусским районом свои чёрные крылья. Тут ещё оставались люди. Но это – ненадолго. Железная поступь демократии уже шагала и по этой патриархальной улочке, давя своей либеральной пятой всё человеческое, всё самобытное и опустошая души людей.

Нужный дом он отыскал не без особого труда.

Он постучал в синюю покосившуюся калитку в кривом дощатом заборе. Во дворе тонким звонким лаем затявкала собачонка. Он заглянул в щель забора. Похоже, это была болонка, или нечто смахивающее на неё. На цементированной дорожке, идущей к калитке вдоль стены дома, показалась рыжеволосая угловатая девочка лет тринадцати.

– Кто там? – крикнула девочка.
 
– Я к твоему папе, – сказал Белосветов. – Он дома?

– Да.

– А можно его позвать?

– Сейчас, – сказала девочка и скрылась за углом дома.
 
Через минуту на месте ушедшей девочки возник рослый широкоплечий мужчина лет тридцати пяти в широких тёмных брюках и просторной рубахе навыпуск в крупную серую клетку. Лицо у него тоже было крупное, прямоугольной формы, волосы пепельно-серые, зачесанные назад. На ногах болтались поношенные сандалии. Двор стоял в низине, и мужчина поднимался по дорожке вдоль стены дома, шаркая ногами. Было в его фигуре что-то кряжистое, основательное, медвежье – такой мельтешить не станет. 

Мужчина приблизился к калитке, открыл её и, стоя на нижней ступеньке, посмотрел на полковника вопросительным взглядом.   

– Кошевой Роман Владимирович? – осведомился Белосветов.

– Да, – ответил Кошевой, продолжая смотреть на полковника спокойными светло-серыми глазами.

– Здравствуйте. Я от дяди Саши.

Ничто не изменилось в выражении лица Романа Владимировича. Какое-то время он молчал, очевидно, размышляя над сказанным, потом произнёс:

– Проходи.

Он сделал движение рукой вглубь двора и посторонился, уступая место Белосветову. Белосветов спустился по ступенькам на дорожку. Кошевой закрыл за ним калитку и повел полковника к какой-то пристройке за домом – очевидно, к летней кухне. Вновь залилась звонким лаем собачонка, совершая вокруг полковника воинственные прыжки и обнаруживая намерение цапнуть его за ногу. Кошевой шикнул на неё, но болонка не унималась. Тогда он замахнулся на неё рукой: «а ну, пошла!», и та отскочила.
Они вошли в пристройку, сколоченную из горбыля.

Белосветов по привычке отфиксировал детали обстановки.

Кухонный стол, покрытый клеёнкой, за которым, очевидно, и готовили, и принимали пищу, газовая плита, шкаф для хранения посуды, придвинутый столу ящик и несколько старых венских стульев. Потолок обшит ДВП и под ним висит электрическая лампочка, на полу распростёрся затертый линолеум.

– Ну? – сказал Кошевой.

Белосветов запустил руку во внутренний карман своего пиджака, вынул оттуда кошелёк, извлёк из него обрывок от купюры достоинством в три рубля и протянул его Кошевому. Хозяин дома выдвинул один из ящиков кухонного шкафа и взял из него книгу под названием КУЛИНАРНЫЕ СЕКРЕТЫ и раскрыл её на одном из рецептов. Между страниц оказалась замусоленная трёшка с оторванным краем. Кошевой приложил к нему полученный от Белосветова обрывок. Края совпали. Он поместил трёшку вместе с её недостающей частью в книгу и, захлопнув её, устремил на своего гостя спокойный сосредоточенный взгляд:

– Ну, и?

На это раз он оказался многословнее – прибавил к своему прежнему вопросу частицу и.

– Меня зовут Игорь, – пояснил Белосветов. – И я хочу съездить на рыбалку.

Кошевой кивнул – как будто именно этого он и ожидал от нежданного гостя.

– Но, к сожалению, у меня нет моторной лодки, – продолжал Белосветов, сдвигая плечами и разводя руками со смиренной улыбкой. – А дядя Саша говорил мне, что, если у меня возникнут какие-нибудь трудности, я могу обратиться к вам. 

– Понятно, – сказал Кошевой. – И когда вы собираетесь рыбачить?

– Завтра.
 
– А удочки-то у вас хоть есть?
 
Показалось ли ему, что в невозмутимом голосе Кошевого прозвучали едва заметные нотки сарказма? Белосветов снова развел руками:

– Увы.

Роман Владимирович, хмуря брови, почесал за ухом.

– Так что? Могу я на рассчитывать на вашу помощь?

– Можете, – сказал Кошевой.

Какое-то время они обговаривали детали предстоящей рыбалки, и Кошевой за это время не задал полковнику ни одного лишнего вопроса. Да, этот человек был явно не из болтливых. Когда Белосветов ушёл со двора, уже начинало смеркаться. Дабы рыбалка прошла удачно, ему предстояло ещё наведаться на квартиру Дуракова и узнать, как там у них сложилось с машиной, и потом, если всё окажется всё в ажуре, сделать звонок капитану Брянцеву.

Оставалось надеяться, что с моторкой Кошевой не подведёт.
 
Теперь главное – чтобы нигде ничто не сорвалось.


1. Бутылка «Надежного Компаньона» имеет глухой темно-зелёный цвет.
2. Чувак – аббревиатура: Человек, Усвоивший Высокую Американскую Культуру. Так называли себя стиляги 60-70 годов, дети высокопоставленных советских чиновников, тяготевших к западному образу жизни. Позднее это словцо стало применяться в отношении к любому молодому человеку. Синоним современному слову Мажор.
3. Цитата из трагедии Шекспира "Гамлет".
4. "Узнаю брата Колю!" - фраза книги Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Золотой теленок".


Продолжение 36. В цитадели демократии и прогресса http://proza.ru/2024/05/12/1101