Инвалиды цивилизации 36. В цитадели демократии

36. В цитадели демократии и прогресса


К одиннадцати часам следующего дня Белосветов вышел из автобуса, шедшего по пятому маршруту, на его конечной остановке – у кирпичного завода по улице Причальной, на котором, быть может, некогда трудился ещё прадедушка Цигельмана.
 
Улочка Причальная, если вы помните, берёт свое начало от площади Толерантных Демократов, переиначенной некоторыми острословами в площадь Педерастов, и тянется вдоль строений, за которыми протекает река Тихая, повторяя вместе с нею все извивы береговой линии. Средств на покрытие этой улицы асфальтом в городском бюджете, увы, не нашлось, и она была полна рытвин и колдобин, на которых в «тоталитарные совковые» времена постоянно тряслись груженные кирпичом грузовики. Ныне (слава новым кейсам и новым кластерам!) производство кирпичей заглохло – и это был большой либеральный плюс, поскольку теперь ходить по улице Причальной стало куда как удобнее. Упиралась эта улица в проходную кирпичного завода, и территория за грязно-серым бетонным забором с её заброшенными цехами лирических чувств не вызывала. Единственное, что радовало взор – так это протекавшая у завода речушка.

Когда мы говорим «радовало взор», то, естественно, имеем в виду взор полковника Белосветова.

Желая полюбоваться рекой, он приблизился к берегу, заложил руки за спину и погрузился в созерцание блестящей на солнце воды. Он неё веяло свежестью и чистотой. Ляпота!

У реки, метрах в двадцати от заводского забора, стоял, на бетонированном возвышении, самосвал, и в его кабине читал книжку шофер; от этой площадки в воду уходили уложенные под пологим уклоном бетонные плиты, и они продолжали тянуться по берегу вдоль всей территории завода.

На блоках этих, как заметил полковник, сидели два рыбака. Один из них держал в руке удилище и следил за поплавком на воде, а второй – наблюдал за его рыболовецкими достижениями.

Кроме самосвала у реки находилось и ещё одно транспортное средство – какой-то бежевый Москвич. Он стоял у песчаной отмели, и все его поверхности сияли, словно на выставке. Похоже, его хозяин заботился о своей машине больше, чем о своей любимой женщине.

Любопытства ради, полковник взглянул на его номерной знак. Потом перевел взгляд вверх по течению реки, в сторону железнодорожного моста. До него, как он помнил по своей прежней поездке с Витьком, от первого причала было ходу минут десять, от силы пятнадцать. А поскольку плав-средство Кошевого стояло ещё ближе к мосту – то бишь, на втором причале, то и времени на это ему требовалось меньше. 

Белосветов взглянул на наручные часы. Четверть двенадцатого. А Кошевой должен был прибыть, по их уговору, между половиной двенадцатого и двенадцатью. Так что время в запасе ещё есть. 

По реке, встречными курсами, шли две лодки.

Одна из них свернула к песчаной отмели. На корме, управляя Казанкой, сидел мужчина в потрепанном рыжем пиджаке, а на другой скамье – подросток лет пятнадцати, скорее всего, его сын.

Лодка причалила к берегу. Мужчина перебрался на носовую часть и спрыгнул на берег. Подросток поднял с пайол двадцатилитровую канистру, переставил её на нос и сам взобрался на него следом за канистрой. Стоя на четвереньках, он протянул канистру мужчине, тот взял её и направился к грузовику. Шофер отложил книгу и вылез из кабины. Мужчина подошёл к нему и достал из кармана пиджака мятый рубль. Шофер кивнул, взял рубль, вынул из кабины резиновую трубку, протопал к топливному баку грузовика и отвинтил на нём крышку. Он сунул один конец трубки в бак, и мужчина в рыжем пиджаке тут же подставил канистру с заблаговременно открытой крышкой. Шофер опустился на корточки, взял свободный конец трубки в рот, подсосал бензин и, отплёвываясь, воткнул её в горлышко канистры. Бензин начал плавно перетекать из одной ёмкости в другую – как финансы из госбюджета в карманы наших чиновников.

Когда канистра была наполнена, (только не подумайте, что деньгами) мужчина в рыжем пиджаке перенес её в лодку, и она отчалила. Шофер залез в кабину и продолжил чтение книги.

Из-под железнодорожного моста вышла моторная шлюпка. В ней сидел мужчина крупного телосложения – судя по фигуре, это был тот, кого ожидал Белосветов. Полковник взглянул на наручные часы. Двадцать семь минут двенадцатого.

Отлично!

Через пять минут лодка причалила к берегу и из неё выбрался Роман Владимирович Кошевой. Он подошёл к Белосветову своей медвежьей походкой, и они обменялись рукопожатием, как старые добрые друзья.

– Я вижу, ты и удочки приготовил? – сказал Белосветов, и с довольной улыбкой кивнул на лежащие в лодке спиннинги.

– А то, – сказал Кошевой. – Как и обещал. И удочки, и червей, и подсаку. А захочешь половить на блесну – так у меня в лодке имеется коробочка с блеснами. Так что держись, рыба!

– И не говори. А бензина надолго хватит? Или прикупить?

– Полный бак. И ещё двадцатилитровая канистра. Так что можешь ехать хоть до самой Красной Хаты.

– У этого мужика брал? – Белосветов кивнул на шофера в кабине.

– А Аллах его знает. У кого-то из них. Они тут всегда торчат. Точка у них тут уже набитая.

– Да, сервис у них, как я погляжу, на высшем уровне.

– Так что, может, ещё чего надо?

– Не. Сейчас должен подойти один мой приятель, и мы двинем. А ты можешь идти, если хочешь. Лодку оставим завтра на этом же месте. Придёшь приблизительно в это же время и заберёшь. 

– Как скажешь… Так я пошёл?

– Давай. Или, может, автобуса подождешь?

– Не. Я пешочком почапаю.

– Ну, пока!

Когда Кошевой скрылся из виду, сидевший на бетонных плитах рыбак смотал удочку, вынул из воды кукан с мелкой рыбёшкой и направился к лодке. Следом за ним шагал молодой человек монголоидного вида. Это были капитан Брянцев и сержант Калиев.

– Ба! Вот так встреча! – улыбнулся им Белосветов. – Ну что, для кота уже натаскали?

– Натаскали, – проворчал Брянцев. – Вот только где бы нам ещё найти его, этого самого кота?

Он положил в лодку свою удочку и улов. Белосветов двинулся к Москвичу. Дверца водителя открылась, и он увидел на передних сиденьях Дуракова и Скрябина.

– Ну, как? Порядок? – спросил Дураков.

– Пока что да… – сказал Белосветов. – Давай.

Он обернулся и подал знак своим товарищам подойти. Дураков вылез из кабины и проследовал к багажнику. Он открыл его, вынул две сумки и передал их Брянцеву и Калиеву, после чего закрыл дверцу багажника и вернулся в машину.

– Ну, с Богом! – сказал полковник.

– Удачи! – ответил Дураков, захлопнул дверцу, мотор заурчал, и машина тронулась с места. Она развернулась и поехала по Причальной к центру города.

Брянцев и Калиев отнесли сумки в лодку. Как только машина отъехала, к ним присоединился и Белосветов.  Они столкнули лодку в воду, забрались в неё и Белосветов занял место кормчего. Калиев стал отгребать от берега и, выйдя на глубину, развернул лодку носом вниз по течению реки. Белосветов опустил сапог Ветерка в воду и завёл мотор.

Он подставил ладонь под струю охлаждения двигателя. Охлаждение работало нормально. Пока всё шло как по нотам.

Шофер грузовика, если судить по его скучающей физиономии, был обычным калымщиком, накручивающим спидометр, дабы увеличить пробег и продающим излишки бензина. В противном случае ему пришлось бы сливать их на землю. За всё то время, что они находились на берегу, он не проявил к ним ни малейшего интереса. Нет, на роль рыцаря плаща и кинжала он явно не подходил. Да и с какой стати здесь появляться рыцарям плаща и кинжала? Ведь он и сам до вчерашнего вечера не был уверен в том, что их акция состоится. При этом всё детали операции были оговорены ещё в Москве. Так что, если даже и предположить самое невероятное – наличие жучков на квартирах его парней, то ничего, кроме пустых, малозначащих фраз, шпики услышать не могли.   

С автомобилем тоже всё прошло гладко. Он не находился в угоне, а принадлежал некому гражданину Тюрину Владиславу Васильевичу, уехавшему в город Казань на Всесоюзный слёт передовиков производства легкой промышленности и не сумевший, по вполне понятным причинам, вернуться в Светлоград. Доверенности на вождение его машины были заверены по всей форме нотариусом – комар носу не подточит, и, причём, как на Дуракова, так и на Скрябина. Техталон и водительские права у них тоже были в полном ажуре. И, поскольку они переместились в эту матрёшку только вчера, Гестапо при всём своём желании не могло напасть на их след. Если что и могло подвести бойцов под монастырь – так это проверка багажа. Но это было маловероятно, хотя, кончено, полностью исключать такую возможность было нельзя – Гаишники ведь народ ушлый и любят устраивать засады на шоферов, как охотники на уток.

Куда опаснее было другое: ребята могли засветиться.

Ведь и Дураков, и Скрябин были людьми и, причём, людьми советскими, воспитанными на идеалах братства всех трудящихся людей и справедливости! Их ауры должны были сиять на радарах чертей, как факелы в кромешной ночи. А притемняться, мимикрировать под мышиные цвета либерального мира они ещё не наловчились, и это-то и было опаснее всего. Вдвойне опасно было их появление в Красной Хате на фоне уже полнейшей тьмы.

Это был риск. Очень большой риск. Но без риска в их деле не обойтись.

С другой стороны, притемняться без особой на то нужды тоже далеко небезопасно: когда ты начинаешь притемняться слишком часто, тьма начинает поглощать тебя, и ты становишься похож на одного из демонов. Так что искусство это очень и очень тонкое и непростое, и лучше бывает для человека погибнуть телесно, чем угашать свой божественный свет в этом омерзительном царстве лжи.

Одна надежда – на притемнители, разработанные в институте академика Фонарина по каким-то сверхсекретным технологиям. Но как они поведут себя в либеральной среде – одному Богу известно. Хорошо, если они смогут скрыть их ауры на радарах чертей… А если нет? 

К тому же, после похищения доктора Менделя и ликвидации Бени Рубинчика и Лоренса меры безопасности в дурдоме наверняка должны быть усилены – тут и к бабушке не ходи.

Но… чему быть – того не миновать…

За кормой осталась речка Тихая и лодка, направляемая уверенной рукой кормчего, вошла в уже знакомый нам ерик.

Мотор у Кошевого оказался тихоходным, и путь до лимана занял без малого пять часов. Впрочем, это полковника устраивало. 

Он бросил якорь на банках – тут, по словам сведущих рыболовов, хватал слету, как бы в голодном сумасшедшем экстазе, отменный бычок. Палец в воду опусти – и он тебе его откусит! И, причём, бычок этот был таких сказочных размеров, что его следовало бы называть быком.

Так утверждали знающие рыбаки. А уж они-то люди тертые, бывалые, и попусту пургу гнать не станут... 

Разумеется, попадалась в этих местах и рыба более ценных пород, однако же превосходный Лиманской бычок был гарантирован вам, даже если вы, как рыбак, были полный нуль.

От этих-то банок, которые представляют собой плоские тёмные камни, макушки которых выглядывают из-под воды и во время крупной зыби покрываются набегающими волнами – от этих-то банок, говорим мы, до Красной Хаты было ходу минут сорок.

Наши рыболовы простояли на банках до заката. Бычок, на голый палец, правда, не хватал – это уже оказалось некоторым преувеличением, но на червя он брал с отменным аппетитом. Кроме бычков им удалось поймать несколько лещей, судаков, щук и даже одного осетра. 

С наступлением заката рыбаки снялись с якоря и двинулись к Красной Хате. Шли, впрочем, не прямо на неё, а взяли чуть левее, к темнеющим на фоне угасающего неба холмам.

Залив был спокоен, и золотистое, потрясающей красоты солнце погружалось в багровые перья облаков, пронизывая тёмно-синими снопами лучей вышину небес и купаясь в оливково-зелёных водах – как бы ореоле жидкого золота.

Когда дочапали до берега, стемнело уже окончательно, и над ними засияли, словно рассыпанные неким божественным сеятелем, далекие и таинственные звезды.

Рыболовы причалили к впадине меж двух холмов, покрытых травой и мелким кустарников и затянули в неё шлюпку с таким расчётом, чтобы её нельзя было обнаружить ни с залива, ни с суши.

Местечко это было столь неприметным, что вставал вопрос: а смогут ли они сами отыскать его, когда надо будет возвращаться назад? Ибо шлюпка лежала в густой тени от высоких, нависающих с двух сторон обрывов, и без приборов ночного видения её нельзя было увидеть уже с пяти шагов.

К счастью, такая оптика в арсенале их группы имелись.

Начали переодеваться.

Натянули на себя серые комбинезоны-затемнители (те самые комбинезоны, что были изобретены в сверхсекретном институте профессора Фонарина) потом надели шапочки, по виду сходные с теми, какими пользуются налетчики при ограблении банков и магазинов, однако обладающие одной уникальной способностью – делать невидимыми излучения мозговой деятельности человека на радарах чертей. После этого извлекли из баулов и тонкие, толщиной в палец, но весьма надёжные бронежилеты. Облачившись в них, надели лёгкие серые куртки, обвешали себя всяческой амуницией и рассовали по разным местам ножи, патроны, рожки от автоматов и прочие боевые аксессуары. Потом закинули за плечи автоматы товарища Калашникова, прихватили с собой и базуку.

Попрыгали.
 
Обувь была мягкая, всё уложено со знанием дела, и ничто не звякнуло на них в ночной тишине.

Двинулись в путь.

Сперва шли по лощине, постепенно удаляясь от лимана, потом выбрались на холм и свернули вправо – к Красной Хате.

Белосветов шагал первым. За ним – капитан Брянцев. Замыкал строй сержант Калиев. Возвышенность была почти ровная, лишь кое-где пересеченная неглубокими балками и овражками. Вечернее небо – безоблачным, и свет далеких звезд струился на древнюю землю Причерноморья, как и тысячи лет тому назад. И не было ничего нового под этими небесами, как утверждал ещё Экклезиаст, – всё уже было когда-то и всё повторится сначала…

К Красной Хате зашли со стороны задней торцевой стены и стали огибать территорию психушки вдоль забора, под прикрытием лесополосы, направляясь к проходной; серые, безмолвно скользящие силуэты людей в тени ещё не сбросивших листвы дерев сейчас не смог бы различить даже и кот – если только на нём не было очков ночного видения. 

Остановились у котельной. Из темноты бесшумно вынырнули две фигуры в серых комбинезонах и приблизились к группе полковника. Это были Дураков и Скрябин. Вновь прибывшие обменялись рукопожатиями с Белосветовым и его командой. Постояли, прислушиваясь к ночной тишине…

Но вот полковник вытянул палец и указал им в сторону забора. Дураков кивнул и заскользил в указанном направлении. У него в руках появились сапёрные кусачки. Он начал перекусывать проволоку, проделывая в сетке-рабице нечто вроде небольшой калитки, и минуты через три-четыре уже справился с этой работой. Он махнул рукой, и остальные бойцы присоединились к нему. Один за другим, они проникли территорию психбольницы через проделанный Дураковым проход. Группа двинулась по цементной дорожке между котельной и зданием АХЧ .  Дойдя до угла здания, разведчики остановились.

Территория психушки была довольно обширная, и, несмотря на ряд светящихся вдоль дороги фонарей, на ней оставалось достаточно тёмных мест – в одном из них сейчас и затаились люди.

Наиболее ярко был освещён центральный вход клиники. Но к нему они и не собирались идти. Белосветов дал знак следовать за ним, и группа двинулась к караулке.
Её окна были светились тусклым жёлтым сиянием. Шлагбаум был опущен. Белосветов замер у окна и услышал, что изнутри доносятся звуки музыки – похоже, внутри играло радио.

Он дал знак Калиеву и Дуракову оставаться на месте (нечего ломиться в караульное помещение всей гурьбой) а Скрябину – проверить замки на двери, ведущей в подвальное помещение психиатрической больницы.

Скрябин отправился к больнице – к её торцевой стороне. Дойдя до неё, он спустился по четырём цементным ступенькам лестницы к небольшой двери под жестяным козырьком и присел на корточки. На его груди вспыхнул глаз миниатюрного фонарика, осветив часть дверного полотна с висевшим, на ржавых дужках, амбарным замком. Скрябин улыбнулся и начал извлекать из своего арсенала необходимые ему инструменты.

Тем временем Белосветов и Брянцев подошли к двери караульного помещения, и полковник осторожно потянул ручку на себя. Дверь оказалась незапертой. Теперь музыка стала слышнее (это был какой-то рэп) но к нему примешивались постанывания сексуального характера, причём доносились они явно не из радиоприемника.

Сладострастные всхлипы и стоны тех, кто был занят делами Эроса, были столь выразительны, что полковник решил не портить им удовольствия и дождаться окончания сексуального акта.

Наконец раздался протяжный стон, по всей видимости, венчающий дело. Чуть помедлив, полковник распахнул дверь и вторгся в караулку. Следом ним, с обнаженным Макаровым, вошёл Брянцев. Он притворил за собой дверь.

Картина, которую узрели советские офицеры в прорези своих масок, была достойна кисти Оноре де Бальзака.

С пыльного потолка, на скученном рыжем проводе, свисала тусклая электрическая лампочка, и под ней стоял небольшой столик, на который была водружена, словно боевая граната, наполовину опустошенная уже бутылка мутной желтоватой жидкости – скорее всего, популярного в простонародной среде бренда «Чемергес»; на развернутой газете «Труменболтская правда» лежала нехитрая снедь: куски хлеба, толсто порезанное сало, селедка, помидоры, огурцы. Рядом с закусью валялась поясная кобура – очевидно, брошенная кем-то в чрезвычайной поспешности.  Два выкрашенных в патриотическую голубую краску табурета стояли с одной стороны стола, и ещё один табурет (тоже патриотического окраса) – с другой. Пепельницей охранникам служила консервная банка со вскрытой крышкой из-под кильки в томате, и в ней лежали окурки. В этом нехитром натюрморте нашлось место и трём замусоленным граненным стаканам – без них картина выглядела бы неполной.

Спёртый, насыщенный сивушными испарениями и табачным дымом воздух забивал дух. С правой стороны, у обклеенной фривольными картинками стены, располагался топчан с продавленным матрацем, и ещё один находился у стены за столом.

У того топчана, что стоял у стены с эротическими изображениями, стояли два либеральных демократа. Один был лысый, тщедушный, с весьма неприятной испитой физиономией – он как раз застегивал ширинку. Рожу его покрывала колючая, как у дикобраза, щетина, и чем-то он смахивал на того шпика, что увязался за Белосветовым у дома Гончарова. Другой, невысокий, с пухлыми женственными бедрами, подтягивал штаны. Когда офицеры ворвались в караулку, он испуганно, как-то по бабьи, обернулся, блеснув голым задом. Руки его так и остались у колен придерживать портки. Это был длинноволосый тип в цветастой блузке, и на его лицо был наложен обильный макияж: губы выкрашены кричаще-яркой помадой, глаза обведены чёрной тушью, и в левом ухе висела серьга.

Было ясно, что эта сладкая парочка застигнута врасплох и потеряла дар речи от неожиданности и страха. Да и кто угодно мог бы потерять дар речи, увидев в такой пикантной ситуации вооруженных мужиков в масках. Белосветов понял, что с этими эротоманами проблем не возникнет.

– Подтяни-ка штаны, матрос, – грубоватым тоном бросил он гомику. – А то неприлично с голой задницей гостей встречать. 

Он шагнул к столу, взял кобуру, расстегнул её и вынул из неё пистолет. Затем обратился к лысому:

– Ну что, наша служба и опасна, и трудна?

Лысый промолчал.

– Где третий?

– Так он, это… – заикаясь, проблеял лысый.

– Что это? – тон полковника стал угрожающим.

– Он это… делает обход.

– А ты, значит, в это время развлекаешься, а? Или вы тут по очереди ему вставляете? – он кивнул на длинноволосого.

Лысый раздвинул губы в подобострастной улыбке, но вместо неё у него вышел какой-то пошлый оскал.

– Тебя как зовут?

– Зяма Цигельман.

– А… Так, говоришь, Цигельман… – с задумчивой протяжностью произнёс полковник. – А брат у тебя есть?

– Есть.

– Он тоже охранник?

– Нет. Он по другой линии работает.

– И по какой же?

– Ну, так он агент тайной полиции.

Педик уже натянул штаны, и Белосветов перевёл взгляд на него:

– А тебя как кличут, матрос?

– Кларисса, – ответил длинноволосый с некоторой долей жеманства.

– А того, кто делает обход?

– Помпей.

– И что же это, Помпей с Цигельманом тебя по очереди дрючат?

– И что с того? – возразил ему представить передовой сексуальной ориентации. – У нас ведь демократия, верно? Кому хочу, тому и подставляю.

– И давно ты тут так трудишься?

– Ну… недели три, наверное... После того шухера, когда замочили Рубинчика с Лоренсом и исчез главврач, меня с Помпеем бросили сюда на укрепление.

В голосе и в роже этого типа стало проявляться всё больше кокетства. Уж не желал ли он охмурить и их?

– А ты тоже делаешь обходы?

– Нет. Я договорилась с мужчинами, что буду нести службу только в караулке. 

– А ты разве не мужчина?

Длинноволосый замялся:

– Ну-у… Как вам сказать… По своему мироощущению, по своим эмоциям, я чувствую себя женщиной, понимаете? И я хочу в полной мере раскрыть свой женственный потенциал.

– И ты тут его раскрываешь, а? 

– Ну, да. И тут тоже.
 
– А как твоё настоящее имя?   

– Да какая разница? Я – женщина! Понимаете? Женщина! – в его голосе послышались истеричные нотки. – Венец природы!

– Ладно, венец природы, найди-ка мне кусок веревки.

– Зачем.

– Потом узнаешь. Ну, живо! А не то ты меня очень сильно огорчишь. Поняла?

– Да.

Педик нагнулся над топчаном и вытянул из-под него какой-то допотопный рундук. Он открыл крышку и стал рыться в нём. В конце концов он вынул из него моток бечевы и, встав, протянул его Белосветову:

– Это подойдёт?

– Подойдет, – одобрил Белосветов.

Он взял бечеву и протянул её Брянцеву:

– Займись ими.

Брянцев спрятал пистолет в кобуру, взял веревку, отрезал от неё кусок и подергал его, проверяя на прочность. Потом сказал венцу природы:

– А ну-ка, ложись на топчан.

– Зачем?

Брянцев поднял армейский нож, которым только что перерезал веревку, и устрашающе поиграл его лезвием у лица Клариссы:

– Делай, что тебе велят, если не хочешь, чтобы я пописал тебе твою мордашку.

Гей с покорным вздохом улегся на топчан.

– Не, не так, – сказал Брянцев. – Давай, переворачивайся на живот… Ну, вот… так… молодец… а теперь заведи руки за спину… отлично!

Он связал Клариссе руки и ноги и обратился Цигельману:

– А теперь давай ты. Дуй к той шконке и ложись на неё. Ты уже видел, как это делается.

Цигельман выполнил приказ. Повязав и его, капитан стал проверять карманы сладкой парочки. У Клариссы ничего существенного не оказалось – так, всякая дребедень. А вот из кармана Цигельмана он выудил два ключа на брелоке.

– От чего эти ключи?

– Один от двери караулки, а второй от сейфа.

Металлический короб сейфа стоял в углу караульного помещения, и на нём находился телефон. Брянцев открыл сейф. В нём была бутылка самогона марки «Чемергес», баночка с вазелином и кобура, в которой хранился пистолет ТТ.

– Чья это пушка? – спросил Брянцев, пряча ТТ в один из карманов своей амуниции.
 
– Моя, – пропищала Кларисса.
 
– А ещё ключи у кого-нибудь есть?

– Да, – подал голос Цигельман. – У Помпея.

– Он скоро вернётся?

– Да уж должен бы…

Действительно, вскоре появился и Помпей. Правда, передвигаться на своих ногах он не мог – в караулку его обмякшее тело пришлось заволакивать.

Этот труд взял на себя сержант Калиев.
 
– Это ты его так приложил? – справился Белосветов, когда сержант опустил Помпея на пол.

– Я, – ответил Калиев. – Пришлось мала-мала тюкнуть его по башке.

– Оружие при нём было?

– Да. Пистолет. Я его забрал.

– А ещё что?

– Ключи.

Калиев показал два ключа на брелоке – точно такие же, какие были обнаружены в кармане Цигельмана.

– Давай-ка их сюда.

Взяв ключи у сержанта, Белосветов подошёл к телефонному аппарату, перерезал ножом гибкий провод, спрятал трубку в сейф и запер его на ключ.

Брянцев связал Помпея – щуплого бородатого типа со впалыми рябыми щеками. На прославленного римлянина он явно не походил. Поскольку все плацкартные места были уже заняты, его оставили лежать на полу. И, дабы никто не потревожил в эту праздничную ночь розовых снов секьюрити, караулку заперли снаружи.

Словом, с КПП так-сяк разобрались. Теперь предстоял следующий этап операции – проникновение в дурдом.

Это оказалось делом не таким уж и сложным.

Когда разведгруппа появились у входа в подвал клиники, Скрябин уже справился с замками – и с навесным, и с внутренним. Сигнализацию на дверь не поставили, и это была явная недоработка службы безопасности психиатрички. Разведчики вошли в подвальное помещение, Белосветов включил фонарик, осветил стены и потолок.

Над головой нависали мрачные бетонные перекрытия, а под ними, вдоль кирпичных стен с отслоившимися коржами ядовито-зелёной штукатуркой, тянулись трубы канализационных сетей и отопления. 

Подвал оказался довольно длинным и изрядно загаженным, с многочисленными ответвлениями, и им пришлось изрядно побродить по нему, прежде чем они наткнулись на какую-то дверь. Она оказалась запертой с наружной стороны – вероятно, на висячий замок или запор, так что открыть её не удалось бы даже и с помощью самых хитро-мудрых инструментов.

Но если дверь нельзя открыть – её можно выставить. Тем паче, что кирпичи вокруг дверной коробки шатались, как зубы столетней старухи и, орудуя армейскими ножами, Дураков и Скрябин разобрали кладку в считанные минуты.

Они потянули на себя дверной блок и без лишнего шума опустили его к своим ногам, после чего перевернули набок и прислонили к стене.

Итак, вход в цитадель демократии и прогресса был свободен.

Группа советских военнослужащих ступила на пятачок за выставленной дверью и стала бесшумно подниматься вверх по узкой лестнице.

Тем временем в дурдоме все смотрели телевизор – как пациенты клиники, так и санитары и охрана. Ведь сегодня, как-никак, праздновался день рождения наркоши, и по всем каналам транслировали просто умопомрачительный концерт!

Да! Такого улётного шоу обитателям Красной Хаты видеть ещё не доводилось!

Целое созвездие чокнутых на всю башку лицедеев, выряженных в столь экстравагантные бесовские костюмы, собранных в резиденции Грингольца – такого дива дивного не увидишь ни в одной, даже и в самой продвинутой психушке!

Разумеется, сие сатанинское зрелище смотрели корпоративными коллективами: пациенты психбольницы в столовой, санитары и медсестры – в ординаторской, а охранники – на своем боевом посту – то бишь, в вестибюле.

На сцене уже отработало немало чумовых актёров, когда появился некий фигляр в костюме пса и в ошейнике с шипами. Он завыл какую-то собачью бредятину, а полуголые чуваки и чувихи в куцых трусиках опустились на четвереньки и принялись лакать какую-то бурду из собачьей миски.

Увлеченные этим отпадным зрелищем, охранники и не заметили даже, как их окружила группа вооруженных людей в серых масках. Под прицелами их автоматов секьюрити сбились в стайку, как испуганные барашки. О сопротивлении никто и не помышлял, ибо внезапность нападения парализовала их волю. Да и численный перевес был на стороне неизвестных. Так что секьюрити подняли лапки кверху и позволили отобрать у себя оружие.

Белосветов обвёл их тяжелым взглядом.

Их было трое – низкорослых, щуплых вебштейнов в защитных гимнастёрках и коротких юбчонках с разрезами на боку; на ногах у них красовались туфельки на шпильках.

– Ну, и кто из вас тут будет главный? – справился Белосветов.

– Я, – отозвался рябой брюнет-губошлёп. На голове у него был сделан высокий начёс, лицо подкрашено и на шее под мочкой уха сидела какая-то татуированная рептилия.

– Как тебя зовут?

– Кэти…

– Кроме вас троих ещё охранники в дурке есть?

– Нет, – промямлила Кэти.

– Смотри, – предупредил Белосветов, – если только ты мне соврал…

– Я правду говорю!

– А вы что скажете? – спросил он у его подружек. Трансвеститы подтвердили слова Кэти. 

Полковник зашел за барьер и снял с крючка связку ключей.

– От чего эти ключи?

– От входных дверей, – сказала Кэти.

Белосветов опустил связку в карман.

– А где ключи от трансмутатора и процедурной?

– В ординаторской.

– У кого?

– У старшей сестры.

– Как её зовут?

– Элизабет Фрасс.

– Она на дежурстве?

– Да.

– Ты её видел?

– Да.

– Кто там ещё есть?

– Санитары… Двое санитаров и три медсестры. Они смотрят телевизор.
 
– Хорошо, – сказал Брянцев. – Проведёшь нас к ним. А вы, – добавил он, обращаясь к Дуракову и Скрябину, – присмотрите за этими красотками. Если начнут фокусничать, вы знаете, что делать.
 
Он махнул пистолетом в сторону Кэти:

– Ну, веди нас, Кэт.

Трансвестит боязливо отделился от подружек и, в компании Белосветова, Брянцева и Калиева, поднялся по мраморным ступеням лестницы на площадку второго этажа. С левой руки находилась столовая, и в ней сидели пациенты Красной Хаты в затрапезных больничных халатах. Их взоры были прикованы к экрану телевизора, и никто не обернулся, когда за их спинами проходил охранник, а за ним шагали люди в масках.

Поднялись на третий этаж. Кэти довел (или довела?) их до двери с табличкой: «Ординаторская». Белосветов открыл её и вошёл внутрь.

Перед телевизором, вполоборота к нему, сидели два санитара и три медсестры. Ани-Мани с ними не было…

На экране какой-то гусь в павлиньих перьях с взъерошенными волосами сюсюкал слащавым голоском:

«Зайка моя, я твой котик».

Он сделал знак, и в ординаторскую втолкнули Кэти. Брянцев и Калиев вошли следом за ним и, заняв места по обе стороны от двери, навели на медработников автоматы. Полковник вежливо кашлянул. Телезрители обернулись и на их лицах отразился ужас.
 
– Всем оставаться на местах, – произнёс Белосветов грозным тоном. – При малейшем движении стреляем без предупреждения. Это понятно?

Медсестры, с округлившимися от страха глазами, закивали.

– А вам? – спросил он у санитаров.

– Да. Понятно, – подтвердил один из них – тот, что был повыше и покрупнее, с жирной поросячьей физиономией.
 
– Вот и ладненько. Ведите себя благоразумно – и всё будет О’кей. Ферштейн?

– Ф-ферштейн, – произнес толстомордый.

– Отвечайте чётко и без увёрток на мои вопросы, и ничего плохого с вами не случится. А начнёте вилять – пеняйте на себя.
 
И, желая разрядить атмосферу, спросил:

– И как вам нравится этот концерт? Здорово, а?

Медики закивали.

– По-моему, этот котик неплох. Совсем неплох… Но нам надо потолковать, а музыка мешает нашему разговору. Вы не возражаете, если я выключу телевизор?

Нет, никто из них не возражал.

Белосветов прошёл к телевизору и выдернул вилку шнура из розетки. Экран угас.
   
– А, кстати, где Элизабет? – поинтересовался он. – Что-то я не вижу её среди вас…
 
Медики молчали – похоже, от страха они потеряли дар речи. Наиболее трусливым из всех был, похоже, санитар с поросячьей рожей.

Белосветов направил на него палец:

– Как тебя звать, приятель?

– Клавдий.

– А скажи-ка, мне Клавдий, Элизабет Фрасс сегодня на смене?

– Да, – сказал Клавдий.

– А почему же она не смотрит телевизор вместе с вами? Ведь идёт такая чумовая передача! Она что же, не уважает президента?

– Уважает.

– Так, где же она тогда?

– Не знаю.

– Но ты её видел?

– Да.

– А где она может находится сейчас, как ты считаешь? 

– Ну, не знаю… возможно, у себя в кабинете…

– Хорошо, Клавдий. Очень хорошо. Отвечай и дальше на мои вопросы точно и без всякого вранья – и мы не причиним тебе вреда. А нет – сам понимаешь, мы церемонится с тобой не станем. Впрыснем тебе тройную дозу чего-нибудь позабористее, из того, что вы колите своим буйным пациентам. И это самое малое из того, что мы можем с тобой сотворить в том случае, если ты начнешь навешивать нам лапшу на уши. Это тебе понятно?

Клавдий закивал.

– П… понятно…

– Я вижу, что ты парень с головой, – продолжал Белосветов дружеским тоном, – и ты, конечно, хорошо понимаешь, что в данной ситуации главная твоя задача – это уберечь свою задницу от большой, большой беды, верно?

– Да. Верно.

– Ведь ты же помнишь печальную судьбу Бени Рубинчика и Лоренса, не так ли? И не хочешь её разделить?

– Нет. Не хочу, – осевшим от страха голосом подтвердил толстомордый.

– Вот я и спрашиваю у тебя: где хранятся ключи от кабинета Элизабет Фрасс?

– У неё. Только у неё одной. Она их никому не доверяет.

– Ладно, Клавдий. Поверим тебе на слово. Пока поверим. И проверим это. И если ты меня надул…

– Ну, что вы, что вы! – запротестовал толстомордый, прикладывая пятерню к своей груди. – Всё так и есть! Аня-Маня всегда таскает их с собой и никому их не доверяет!

– А какой номер её кабинета?

– Тридцать девятый.

– На каком этаже?

– На этом.

– Где хранятся остальные ключи?

– Здесь, в ординаторской.

– Покажи-ка мне их, Клавдий.

– Мне можно встать?

– Да, можно. Но только без резких телодвижений, – продолжал стращать полковник. –  У меня, знаешь ли, парни очень нервные, и могут ненароком и пальнуть.
 
Он подумал: а не перебарщивает ли он с запугиванием? Как бы эта заячья душонка не наложила от страха в штаны.

Клавдий поднялся со стула и на подгибающихся ногах проследовал к небольшому настенному шкафчику. Он открыл дверцу и произнёс:

– Вот… они все тут.

– Хорошо, Клавдий, очень хорошо, ты делаешь всё правильно, – Белосветов подошёл к санитару и бросил взгляд в шкафчик. На крючках, расположенных на его задней стенке, висели ключи с бирками, и на них были проставлены цифры. – А теперь скажи мне, Клавдий, какие номера от трансмутатора и манипуляционной?

– Первый и тридцать седьмой.

– А от ординаторской?

– Тридцать второй.

Белосветов снял эти номера с крючков и опустил себе в карман.

– Хорошо, Клавдий. Очень хорошо. Я вижу, ты парень головастый, соображаешь, что к чему... а теперь ответь-ка мне на такой вопрос. В конце вашего коридора имеется аппендикс и в нём – три двери. Куда же ведут эти двери, а, Клавдий?

– Одна дверь – в туалет, а другая в отстойник…

– А что это означает – отстойник?

– Ну, так называются боксы с разным хламом и палаты для неперспективных больных.
 
– А третья?

– Насчет третьей я не знаю. И никто не знает этого. Я как-то спросил об этом у Ани-Мани, так она так на меня зыркнула... Занимайся своими делами, говорит, и не суй свой длинный нос, куда не следует. 
 
– Понятно… а ключ от той двери у вас имеется? – он повёл головой в сторону навесного шкафчика.

– Нет.

– Молодец, Клавдий. Ты всё очень толково и доходчиво мне растолковал, и я доволен тобой. А теперь скажи-ка мне ещё вот что: где вы храните смирительные рубахи?

Санитар указал пальцем на громоздкий комод в глубине ординаторской:

– Там.

– Интересно. Очень интересно… Идём-ка, покажешь мне их.

Они подошли к комоду. Клавдий выдвинул один из ящиков и произнёс:

– Вот они.

Белосветов посмотрел на аккуратно сложенные смирительные рубахи.

– И частенько тебе случается одевать их на ваших дуриков?

– Ну, когда как, – ответил Клавдий. – Раз на раз не приходится. В основном, когда кто-то из них начинает бузить.

– И как же это у тебя получается, а, интересно знать? покажи-ка мне, Клавдий.

– А… на ком?

– Да вот хотя бы и на твоём приятеле. Как его зовут?

– Соломон.

– Во! на Соломоне и покажешь.

Клавдий вынул из комода смирительную рубаху и подошёл к сидящему на стуле санитару.

– Ну же, Соломон, – сказал ему полковник дружелюбным тоном. – Что ж ты сидишь, как девица на выданье? Не видишь, что ли, модельер хочет примерить тебе стильную рубашечку.

Соломон поднялся со стула, Клавдий надел на него смирительную рубаху и завязал за его спиной рукава узлом.

– А не развяжется? – усомнился Белосветов.

– Не, – сказал Клавдий. – У меня ещё никто не развязывался. Отвечаю.

Белосветов на всякий случай проверил узел.

– Да. Видно, что сработал профи… – похвалил он. – Полагаю, ему нигде не жмёт?

– Не думаю, – с подхалимской улыбочкой подтвердил Клавдий. 

– Отличная работа, Клавдий! И как это ловко у тебя получается! Сразу видно настоящего кутюрье! А теперь наряди-ка в такие же наряды и ваших девчат.

Клавдий надел смирительные рубахи на медсестер.

– Молодец, Клавдий, – одобрил его действия Белосветов. – Теперь они одеты по последнему писку моды, а? Зайцев  по сравнению с тобой – так, жалкий портняжка.
 
Он обратился к Калиеву:

– Не в службу, а в дружбу, сходи-ка вниз и скажи там, чтоб наши девочки поднимались сюда.

Затем поманил к себе пальцем Кэти:

– Иди-ка сюда…

Секьюрити проковылял к нему на своих шпильках.

– А для неё рубашечка у нас найдётся? – спросил Белосветов у модельера из Красной Хаты.

– Найдется, – с льстивой улыбочкой ответил толстомордый. 

– Ну, так принаряди нам и эту мадам.

Санитар принарядил и Кэти.

Через минуту другую к ним присоединились ещё два секьюрити, поднявшиеся с первого этажа. По приказанию Белосветова, они тоже были облачены в смирительные рубахи.

– Отлично сработано, Клавдий! – похвалил Белосветов. – Просто шик-модерн! Кардену  такое и не снилось! А теперь давай-ка сам.

– Что – сам? – уточнил Клавдий. – Тоже одевать рубаху?

– Ну, конечно, – улыбнулся Белосветов. – Негоже ведь тебе отрываться от коллектива. Это было бы некрасиво с твоей стороны… Ты согласен?

– Да, – сказал Клавдий.

Он напялил на себя смирительную рубаху.

– Помоги ему, – отнесся полковник к Брянцеву.

Капитан завязал Клавдию рукава за спиной. 

– Во! Теперь у нас – полный ажур, – сказал полковник. – Рассадите этих модников у телевизора.

Через минуту весь персонал Красной Хаты, одетый в праздничные белые одежды, сидел у голубого экрана. Прежде, чем воткнуть вилку в розетку, полковник произнёс:

– А сейчас я дам вам один небольшой, но очень хороший совет. Если хотите дожить до глубокой старости – сидите тихо, как мышки, смотрите концерт и не дергайтесь.
А нет – вернусь и накажу.

Белосветов воткнул штепсель в розетку, люди вышел из ординаторской, и Белосветов запер дверь на ключ.

– Теперь надо бы найти Элизабет Фрасс, – сказал он своим товарищам. – Её нам следует опасаться больше всех. Хочу напомнить вам ещё раз, что эта змея обладает гипнотическими способностями, и от неё можно ожидать каких угодно козней. Так что при встрече с ней не вступайте ни в какие диалоги, и избегайте смотреть ей в глаза. Это – опасно.

– Может, проверим её кабинет? – предложил Скрябин.

– Обязательно, – сказал Белосветов. – Сейчас мы с тобой займёмся этим. А вы, – сказал он остальным, – рассредоточитесь по этажу и посматривайте, что да как.

На то, чтобы открыть дверь в кабинет старшей медсестры, Скрябину потребовалось не более минуты. Однако там её не оказалось. Они бегло осмотрели обитель этой фурии, но ничего особенного не обнаружили. Белосветов на всякий случай отрезал трубку от телефонного аппарата и запихнул её под шкаф. 

Они вышли из кабинета и направились к манипуляционной.

– Ну что? – спросил Скрябин. – Будем дальше искать?

– Нет, – сказал Белосветов. – Работаем по плану.

Скрябин кивнул.

По плану следовало изолировать весь медицинский персонал, и переход к следующему этапу операции должен был осуществляться лишь только после этого. Так что решение командира являлось скорее отклонением от плана, разработанного очень большими и мудрыми головами на самых высоких этажах секретных служб. Но отвечает за операцию он, ему виднее, подумал Скрябин. Да и, очевидно, командир прав: дурдом большой, и где находится эта чёртова баба – неизвестно. Займёшься её поисками – и переполошишь всех дуриков, а это им ни к чему. И хотя иметь у себя за спиной эту гремучую змею было не очень-то приятно... 

Они остановились у манипуляционной. Белосветов вручил ключ от кабинета Брянцеву, тот открыл её, и они с Калиевым, войдя внутрь, заперлись изнутри.

После этого Белосветов, Дураков и Скрябин спустились по боковой лестнице на первый этаж. Белосветов открыл ключом узкую неприметную дверь, и советские офицеры проникли в палату с трансмутатором.

Это дьявольское изобретение надлежало изъять и экспортировать в один из засекреченных институтов СССР. Если же передача оборудования на Землю по каким-либо причинам сорвётся – его следовало уничтожить.

Таково было задание группы.

Скрябин и Дураков извлекли из своих сумок необходимые инструменты и приступили к разборке оборудования.

Белосветов между тем вынул из своих закромов нечто вроде мелкой рыболовецкой сети из тонких проводков и расстелил её на полу. Потом в его руках появилась матрешка. Он начал снимать Матрён одну за другой, пока не дошёл до предпоследней. Заглянув ей под подол, он выбрал пиктограмму с изображением экрана, надавил на него пальцем и продвинул вперёд до упора. 
    
Матрёна ойкнула и озарилась мягким синим светом.

Вскоре на её подоле замигал желтый огонёк, но через несколько секунд он переменил свой свет на зелёный и засветился уже стабильно.

Связь с Землей была установлена.

Дураков поставил на сеть свой первый улов – чёрный ящик, скорее всего, блок какой-то электронной аппаратуры. Белосветов нажал на кнопку с начертанием стрелки под подолом Матрёны, и чёрный ящик исчез.

В течении почти двух часов Дураков и Скрябин демонтировали установку чертей, не забывая делать на ней монтажные метки, а Белосветов экспортировал её в институт академика Фонарина.

Когда работа была завершена, он смотал сеть, собрал матрёшку, и они поднялись на второй этаж. Подойдя к манипуляционной, Белосветов постучал в дверь костяшками пальцев условным стуком. Дверь открылась, и он вошёл в кабинет.

Брянцев и Калиев уже разобрали хитроумные приспособления чертей, и они аккуратными кучками были разложены на полу. Белосветов, с помощью своих устройств, переправил всё это хозяйство на большую Землю.

– Ну что, командир, уходим? – спросил Дураков, когда Белосветов вышел из манипуляционной.

Некоторое время Белосветов о чем-то сосредоточенно размышлял, а потом сказал:

– Нет. Задержимся ещё. Уж если мы тут, надо бы проверить кое-что ещё.


1. Цигельман – от слова Ziegel — «кирпич» на идиш и немецком. Возможно, предок Цигельманов изготовлял кирпичи, либо продавал их, или был специалистом по кирпичной кладке.

2. АХЧ – Административно Хозяйственная Часть.

3. Наша служба и опасна, и трудна – начальная строка песни из кинофильма «Следствие ведут знатоки».

4. Зайцев Вячеслав Михайлович – известный советский художник-модельер.

5. Пьер Карде;н – французский модельер итальянского происхождения.



Продолжение 37. Тайна жёлтого ключика http://proza.ru/2024/05/13/823