Горе луковое

ГОРЕ ЛУКОВОЕ

Мои воспоминания раннего детства сродни взрывной карамели: кисло-сладко-ванильные с «бомбическим эффектом». 
   Сколько себя помню, всё у меня вечно валилось из рук, ломалось, рвалось, разбивалось. По непонятной причине в моём присутствии чёрно-белый телевизор «Рекорд» отказывался нормально работать: покрывался рябью, изображение извивалось, как эпилептик, а включённый мной радиоприемник начинал хрипеть, как удавленник.
   Ни разу в детстве мне не удалось без потерь и членовредительства налить из трёхлитровой банки в стакан молоко, квас или компот. Каждая попытка заканчивалась печально: либо полной потерей содержимого банки, либо разбитым стаканом, либо увечьями разной тяжести как у меня, так и у близко находящихся людей и питомцев.
   Стоило маме надеть на меня новое платье, я тут же цеплялась подолом за сучок на дереве, на моём пути неизбежно встречался забор с торчащими гвоздями и свежепокрашенные поверхности. Так или иначе, новым платье оставалось не дольше часа. Родители отчаялись покупать мне колготки: я тут же спотыкалась и бороздила коленками асфальт. По совершенно необъяснимым причинам, сама по себе, в колготках могла внезапно лопнуть резинка. А если колготы были светлыми, то ноги сами несли меня в какие-то совершенно злачные места повышенной загрязнённости. Огромные лужи, коровьи лепешки, собачьи какашки, зелень травы, чёрные кругляши от стеблей одуванчиков, пыль чердаков и ржавчина подвальных труб – всё это ложилось великолепными хаотичными мазками на нежную поверхность трикотажного изделия.
   Игрушки у меня проживали жизнь недолговечную, но насыщенную и интересную.
 Подружки почти никогда не приглашали меня играть в спокойные, полные достоинства и важности игры «В дом», «В дочки-матери».
Зато мальчишки, безмерно уважая моё абсолютно пофигистское отношение к одежде, с большим удовольствием доверяли мне почётную миссию разведчика во всех играх «в войнушку». Но после того, как поняли, что я, конечно, могу самоотверженно пробираться сквозь репейник, крапиву, через канавы, но совершенно не умею делать это бесшумно, быстренько разжаловали меня из разведчиков в тылового кашевара.
Прятки могли бы стать моей лебединой песней. Пряталась я виртуозно. Но поскольку моя деятельная натура не выдерживала длительного пребывания на одном месте, я, наплевав на правила, начинала передислокацию, и, естественно, тут же бывала «застукана» на месте преступления.
В начальной школе у меня были самые безобразные прописи и лучшие пересказы прочитанного.
На моей совести несчётное количество сломанных ручек и карандашей и разбитых учительских ваз для цветов.
– Горе ты моё луковое! – приговаривала моя первая учительница, безуспешно пытаясь привести в божеский вид мои волосы.– Твою бы энергию, Наташенька, да в мирных целях использовать!  Попробуй записаться в какой-нибудь кружок!
 И я быстренько подалась  в клуб, записываться в кружки. 
В бытность мою ребёнком существовала такая невиданная сегодня роскошь, как бесплатные кружки. В маленьком посёлке, в котором проходило моё детство, стоял клуб, напоминающий дворец. А при клубе работали кружки. Великое множество различных кружков на всевозможные таланты и вкусы...
«Элитными» считались танцевальный кружок, сольное пение, вокально-инструментальный ансамбль (ВИА «Грёзы»), театральный кружок для взрослых и кукольный театр для детей. Ну, и ещё с десяток кружков по мелочи: туристический, радио и фото кружки, рисование, выпиливание и выжигание по дереву, спортивные секции.
  Моя амбициозная душа конечно же рвалась к элите. Очень хотелось танцевать и петь... Но, поскольку с чувством ритма, координацией и пластикой дела у меня обстояли, мягко говоря, печально, и когда на пробах под песню «Калинка-малинка», совершая движения, напоминающие судороги Буратино, я снесла всё, что можно было снести в танцзале, мне очень тактично намекнули, что танцы – не моё амплуа.
  В вокальный я даже и пробоваться не пошла, помня печальный опыт, когда с жаром и энтузиазмом запела дома песню «Орлёнок», и на фразе «навеки умолкли весёлые хлопцы…» мама уронила на пол супницу из чешского сервиза, наша кошка сходила по-большому прямо на палас, а глухая бабушка-соседка прибежала выяснять, кого убивают в нашей квартире.
  В ВИА нужна была всего одна девочка-солистка, по понятным причинам я ею быть не могла.
  В кукольный кружок меня поначалу взяли, и даже были довольны моим умением разговаривать за персонажей разными голосами. Но когда во время премьеры спектакля «По щучьему веленью» я настолько вошла в образ щуки, что в ажиотаже рухнула вместе со щукой и ширмой прямо на пол на радость хохочущим зрителям, моя карьера артистки кукольного театра бесславно закончилась.
  Позором закончилось и посещение кружка «Умелые руки». Средств, которые выделялись на его содержание, не хватило на восстановление всех сломанных мною лобзиков и починку испорченных в хлам приборов для выжигания...
К радио и фото кружкам меня и близко не подпустили, опасаясь за дорогостоящее оборудование.
И быть бы мне изгоем, «горем луковым» и предметом пожизненных насмешек, если бы не моя страсть к чтению.
 Читать я обожала. Лет с пяти «глотала» книжки, читала запоем, читала всегда и везде: в туалете, под одеялом с фонариком, на диване, свив себе гнездо из пледа и подушек, за столом во время еды, прятала книжку под учебник, когда делала уроки.
Во время чтения я постоянно чего-нибудь жевала. Как правило, это были необыкновенной вкусности горбушки свежего хлеба, обильно политые пахучим подсолнечным маслом и посыпанные, в зависимости от настроения, либо солью, либо сахарным песком.
  Учитывая всё выше перечисленное, книги из моей библиотечки напоминали сильно потрепанных жизнью бомжей.
   Зато к библиотечным книгам и книгам, взятым «почитать» у друзей, я относилась с бережным пиететом.
  Именно эта любовь к чтению, хорошая память и безграничная фантазия не позволили мне остаться «горем луковым» навеки-вечные, а, наоборот, подарили небывалый авторитет среди сверстников и даже ребят постарше.
  Вечерами, когда мы уставали носиться по двору, а родители позволяли ещё чуток погулять, мы всей ребячьей толпой набивались в беседку, и кто-нибудь просил: «Давай, Наташка, ври!»
И я «врала», на ходу придумывая истории, в которых бессовестно переплетала сюжетные линии разных произведений, смешивала судьбы и события из «Трёх мушкетёров», «Айвенго», «Графа Монте-Кристо», «Острова сокровищ» и «Собаки Баскервилей». Не стыдилась и от себя добавлять всякого разного, что на данный момент выдавала буйная фантазия.
Как-то около беседки остановился парторг нашего спиртзавода –интеллигент до мозга костей. Долго слушал, а потом сказал: «Да Вы, душечка, просто русская Шахерезада!»
Поцеловал мою ручонку и удалился. Я в полном обалдении разглядывала свои пальцы с обгрызенными ногтями и заусеницами и тихо млела. 
Со сказочной восточной принцессой меня никто и никогда не сравнивал. 
Мама частенько называла «тридцать три несчастья». Папа говорил, что я «ходячая аномалия». Бабушка по маминой линии с украинско-крестьянскими корнями вздыхала: «Эка ты, Наташца, несрушная».
А бабушка со стороны отца с намёком на дворянское происхождение сокрушалась: «Это – не ребёнок, это – катастрофа!»
  И только младший брат моей мамы, неженатый двухметровый красавец-футболист и выпивоха дядьТоля, любил меня самозабвенно и безосновательно. Он вообще не желал признавать тот факт, что у меня есть недостатки. Для него я была идеальной.
– Эх, Наталка, моя Наталка! Знаешь, какая у тебя жизнь будет? Сказочная! Счастливая! Всё у тебя будет лучше всех! Вот увидишь! – так обещал мне мой рано ушедший из жизни дядька, когда мы сиживали с ним в пивнушке после футбольного матча, в котором он забил немало голов.   
ДядьТоля обнимал ладонями огромную кружищу с пивом, отпивал из неё большими глотками, сдувая пену. Пена зависала на краях кружки, а потом мягко, нехотя падала на дядькины руки. 
Передо мной стоял гранёный стакан с лимонадом «Дюшес», на белом блюдце возлежала невыразимо аппетитная песочная «полоска», покрытая розовой глазурью с коричневыми разводами.
Дождавшись неизбежного момента, когда я благополучно проливала на себя лимонад, не удержав скользкий стакан, дядюшка изрекал:
– Никогда не позволяй над собой смеяться. Никому! Никогда! Начинай ржать первая, даже если плакать хочется!
   И я безоговорочно верила (и по сию пору верю) своему обожаемому дядьТоле.
Вы не подумайте, что меня кроме дядьки никто не любил! Нет-нет-неееет! Меня любили все-все родные, но они, любя, переживали, как я такая вот неприспособленная, «горелуковая» буду жить.
 А вот для дяди я была лучшей безусловно и безоговорочно.
 Он и задал мне верный вектор движения по жизни. Не предостерегал, не сетовал на мою неуклюжесть, не смеялся над моей способностью попадать в различные нелепые ситуации, не стремился усовершенствовать и улучшить меня. Он просто любил… и гордился мной такой, какая я есть.  И ещё... он научил меня относиться с юмором к любым невзгодам и неприятностям, и самое главное – он верил в моё великолепное будущее!
Его слова: «Начинай ржать первая, даже если плакать хочется!» – стали моим кредо, жизненной мантрой.