Атомик

I

По комнате бегали крысы. Аскольд не видел их, но слышал, как маленькие пальчики отбивали ритм забытого джаза старины Армстронга: «Отпусти народ Мой! Отпусти народ Мой!» — пищали крысиные рты и выскребали крысиные когти. Аскольд улыбался: это лучше, чем слушать, как бьётся твоё сердце.
«Достаточно!» — скомандовал лысый человечек, мельтешивший в окне. Он скрестил руки перед лицом, чтобы Аскольд понял, что скоро всё закончится.
Писк затихал, острые когти отваливались на ходу.

— Как ощущения? — менеджер подскочил, едва Аскольд переступил через порог комнаты.
— Необычно.
— Но вам полегчало?
— Да.
— Эффективная вещь, согласны?
— Согласен.
— Оформляем?

Аскольд уставился на кресло, в котором провёл ровно минуту. Издалека, да ещё через крохотное стекло, казалось, что по сидушке расползлось влажное пятно, будто Аскольд вспотел, пока находился в «Атомике», или обмочился. Он ухмыльнулся, отметив, что зрительные галлюцинации были не менее яркими, чем слуховые.
Как дрессированная карликовая собачка менеджер приподнялся на носочках и заглянул за плечо Аскольда:
— Не переживайте. Высохнет — мы почистим. Вы не первый и не последний. Оформляем?
Настолько яркие, что передаются другим.
— Оформляем.

II

Аскольд в нерешимости топтался у двери гостевой комнаты. Куб идеально вписался в пустое помещение: если не приглядываться, то конструкцию из невидимых частиц не заметишь. Её выдаст только стул, который идёт в комплекте, хотя менеджер упорно называл его креслом. Что вчера в магазине, что сейчас дома Аскольд ухмылялся, глядя на «уродца»: кресло — это что-то большое и удобное, садишься — и тут же проваливаешься, оно пожирает тебя, а к «Атомику» прилагается стул — узкий и жёсткий.

— Время, — предупредил мужской бас.
Аскольд вздрогнул. Он забыл о грузчиках, привёзших «Атомик».
— Да, да, всего минуту.
— У нас нет минуты, сэр, — раздался другой, более молодой и мягкий голос.
Аскольд надул щёки, а затем шумно выдохнул. Адреналин зашкаливал.
— Я готов.
Железная дверь скрипнула. Тусклый свет от единственной лампочки освещал стул (кресло), точно звезду Бродвея. А кто это у нас тут на сцене? На кого направлены все прожектора? На стул, на который вот-вот приземлится очередной неудачник, не умеющий справляться со стрессом самостоятельно!
— Быстрее, — негодовал бас.
Аскольд промолчал, но для себя решил, что вместе с отзывом на «Атомик» напишет жалобу на сотрудников магазина. Он оставил в их конторе достаточно денег, чтобы претендовать хотя бы на вежливое обращение.
— Удачи, сэр!

Удачи, сэр!
Злой и добрый полицейский, как мило.

III

 Антистрессовая комната «Атомик» была порождением тихой безэховой камеры, способной поглотить почти сто процентов звуков. Пары минут пребывания в ней хватало, чтобы мозг, адаптировавшись к тишине, начинал воспринимать звуки тела: шум крови оборачивался бурлением океана, сердцебиение — тиканьем гигантских часов. Подобное успокаивало и расслабляло, кортизол падал и стресс отступал, но присутствие в камере более получаса превращалось в пытку: мозг создавал иллюзии, слуховые галлюцинации, и человек, потерявший ориентир и возможность двигаться, становился заложником пространства. Создатели «Атомика» учли эти хитрости мозга, поэтому время нахождения в их детище сокращалось до минуты, а само оно состояло из трёх «К»: куб, кресло, карман.

Куб — сама конструкция, невидимая «глушилка». Кресло — стул, соединяющий мозг и куб через зажимы. Карман — отверстие в двери, своеобразное окно, через которое близкие наблюдают за человеком, чтобы не допустить галлюцинаций. Карман, впрочем, продавался отдельно, и сначала Аскольд хотел от него отказаться, но в последний момент, вспомнив про Лару и Макса, согласился на покупку: вдруг они тоже захотят воспользоваться антистрессовой комнатой. Тем более, что переживаний в их жизни — в их общей жизни — хватало.

Лара металась между двумя мужчинами — Аскольдом и неказистым любовником, и хотя от первого она ушла ко второму, Аскольд знал, что однажды Лара вернётся: нельзя не вернуться к человеку, который любит тебя больше жизни. Больше твоей жизни. Больше собственной жизни. Лара металась и страдала, и её страдания отражались на Максе: подростковый возраст и без материнских психозов сложен, а, когда она таскает тебя за собой, как собачонку, от любовника к родителям и обратно, твоё существование становится невыносимым. Ты кричишь. Ты воешь от боли. Но тебя не слышат. Не хотят слышать, потому что заняты другими делами.
Аскольд опустился на стул, щёлкнули зажимы на запястьях и щиколотках: у него ровно минута, чтобы проверить «Атомик» и распрощаться с грузчиками, и не забыть потом пожаловаться на низкорослого грубого мужчину.

Аскольд опустил веки.
Забурлил океан. Затикали гигантские часы.
Запищали крысы.
Запела Лара.
Лара? Откуда здесь Лара?
Аскольд распахнул глаза. Лара, его хрупкая Лара, одетая в заляпанное отрепье, кружила посреди комнаты. Она тянулась к гниющему потолку, прямо к раскалённой лампочке.
Остановись.
Тонкие пальцы коснулись стекла. Они чернели, кожа слезала лохмотьями. Но Лара пела, Лара танцевала.
Остановись, мне больно.

Фаланги хрустнули. Океан бурлил. Гигантские часы тикали.
Аскольд заёрзал на стуле. Грузчики наблюдали за ним через «карман».
Остановись, ты делаешь мне больно.
Лара засмеялась, подпрыгнула и нырнула в пол. Исчезла, словно под ними находился бассейн.
Зажимы впились в запястья и голени, срослись с ними.
Крысы верещали. Волны бунтовали. Шестерёнки вращались.
Черви ползли по щиколотке, забирались под штанину. Макс, прижавшись к ноге Аскольда, тёрся об неё пробитой щекой, из которой выпадали беспозвоночные. Об вторую ногу ласкалась Лара.
Мы всегда будем вместе.
Мы увязнем в дыму вместе.
Океан стих. Часы остановились.

IV

Низкорослый мужчина передразнил молодого коллегу:
— Удачи, сэр! — он фыркнул. — В аду ему удача не понадобится.
— Простите, сэр. Привычка, сэр.
Надзиратель покосился на него.
— Почему и меня, и его ты называешь «сэр»? Ты ставишь меня в один ряд с этим ублюдком?
— Никак нет, сэр! Воспитание сэр! — подскочил юноша и тихо добавил. — Как думаете, что он почувствовал…сэр?
Мужчина чиркнул спичкой.

— Не знаю. Надеюсь, то же, что и они. Долбанные крысы! — он топнул. Крысиная пара рванула вниз по лестнице. Едкий дым наполнил коридор. Младший надзиратель чихнул. — Этот, — выдержав паузу, он съехидничал, — сэр на почве ревности тронулся умом и до полусмерти избил жену, вернувшуюся из театра вместе с их больным сыном: сломал ей пальцы и сунул их в раствор наподобие кислоты. Щенка своего накормил червями, и тот захлебнулся рвотой, а папашу разрубил топором и запихал в кресло вместо набивки. А затем, как ни в чём не бывало, выпил коллекционного виски, закинулся снотворным и поджёг дом. На лёгкую смерть рассчитывал, да просчитался: спасли урода. На мой взгляд, разрыв сердца тоже ни о чём по сравнению с ужасами, что он творил, но хотя бы минуту он помучался. Хочу верить, что когда-нибудь «Атомик» усовершенствуют с шестидесяти секунд до вечности. Идём, — надзиратель бросил сигарету на ковёр и затушил её каблуком ботинка, — через час мы должны быть в больнице, доставить каннибалу «лечебный куб». Помню, как раньше казнили в стенах тюрьмы, и не выплясывали перед заключёнными, переодеваясь то в менеджеров, то в докторов. Славные были времена!
— Уверен, что так и было, сэр!

По коридору забегали крысы.