Ленин и теперь живее всех живых

                Глодневский памятник Ленину.
После завершения всех пертурбаций в российской деревне, после усмирения бунтующих крестьян, недовольных продразверсткой и новыми правилами, законами, после завершения коллективизации и создания в селе нескольких колхозов, жизнь по-новому стала уже привычной, а для большей части даже более сытной. И решили местные власти поставить в селе памятник Ленину. Поскольку больших средств у колхозов не было, то договорились сделать простенький постамент из кирпича, а на него местные мастера художественного дела слепят бюст Ленина из гипса. Выбирали место для установки. Вроде должен он стоять на центральной площади, как в Москве. Но она занята торговыми столами, которые заполняются в дни ярмарок. На площади собираются митинги жителей села и для этого там сделана трибуна. Да и заметен памятник должен быть всем проходящим и проезжающим через село. И решили, что лучшего места, чем рядом с церковью напротив сельсовета, почты и больницы, на перекрестке дорог, ведущих на Чаянку и Брянск, на Веребск и Суслово, и ответвляющейся на улицу Поморье, не найти. Памятник будет и под надзором сельсовета и на виду всему народу. Тут в тени вековых лип на травке муравке в жаркие дни всегда отдыхают люди, идущие из Локтя в дальние села. Тут же чайная, где всегда многолюдно и прямо в упор из ее окон хорошо виден бюст. Так и сделали. Из красного кирпича сложили небольшой постамент высотой метра полтора и на верху закрепили бюст Ильича. Скульптура получилась очень удачная. На день Октябрьской революции состоялось открытие памятника. Люди выступали с речами, рассказывали, как много каждому колхознику сделал Ильич для их жизни, для их детей, которые уже не будут неграмотными, как их родители, что теперь лечиться можно бесплатно, учиться тоже бесплатно. Говорили, что трудиться артельно оказалось выгоднее, чем единолично. В общем, много чего хорошего сделал этот человек для людей. А после митинга некоторые мужики перешли через дорого в чайную, отметили там и открытие памятника, и день Октябрьской революции. До начала Великой Отечественной войны оставались считаные месяцы.
   Но вот грянула война и была объявлена мобилизация. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 года мобилизации подлежали призывники с 1905 по 1918 год рождения. За июнь и июль 1941 года была проведена всеобщая и полная мобилизация мужчин и частичная - женщин. Потянулись в райцентр подводы с мужчинами, подпавших под действие этого указа. Но деревенские семьи были обычно многодетными, дети бывали погодками и получилось, что в одной семье старший брат достиг призывного возраста и ушел на фронт, а младший погодок остался дома, ему только через год исполнится 23. А в августе танковые колонны Гудериана уже поднимали пыль на дорогах Брянщины. 4 октября 1941 года в Локте впервые появилась группа немецких мотоциклистов 2-й танковой армии Вермахта генерал-полковника Г. Гудериана. Проследовавшая через поселок воинская часть оставила здесь небольшую группу связи. В Локте тут же нашлись инициативные представители пятой колонны, среди которых оказалось немало функционеров советской администрации района, которые быстро создали свое прогерманское самоуправление и провели свою мобилизацию в ряды своих вооруженных сил. В селах же были созданы свои самоуправления со старостой села и отрядами самообороны, т.е. полицаями. Полицаями стали те, кто не был призван по советской мобилизации 1941года. И конечно полицаи не могли видеть на своей территории памятник Ленину. И кто-то из них сбросил бюст Ленина с постамента. При падении бюста у него отделилась голова. Недолгое время она лежала на траве за постаментом, и кто-то из полицаев перекатывал ее ногами, как будто играл в футбол. Потом эту голову убрали. Но вот пришел сентябрь 1943 года. Брянщину освободили от оккупантов, стали разбираться с полицаями. Кого-то из них осудили на разные сроки в зависимости от степени преступной деятельности, сослали в Воркуту, Караганду, Сталинск (Новокузнецк), а кого-то, не замаравшего себя преступлениями, призвали в Красную армию, где люди честно и храбро воевали, получая за это награды. Как могли проверять лояльность и поведение того или иного населения? Только через расспросы и допросы жителей, видевших все своими глазами. МГБ приглашали нужных граждан к себе и проводили с ними беседы. Однажды вызвали и Егора, жившего на Заречье, не мобилизованного Красной армией, но и не служившего в полицаях. У него был физический дефект, не позволявший призвать его на службу. Егор не мог себе представить, чем он мог заинтересовать товарища Гибалкина, представителя МГБ в Брасовском районе, но явился в Локоть в точно указанное время. Гибалкин начал издалека, расспрашивал о том, о сем, видимо прицениваясь к «пациенту», выбирая нужный подход. И наконец сказал, глядя в глаза: «Вы служили или сотрудничали с полицией? Нам поступило заявление от граждан вашего села, они сообщают, что вы во время оккупации играли в футбол головой бюста Владимира Ильича» Егор сначала даже и не понял, о чем речь. Попросил уточнить вопрос. Чекист повторил вопрос. Егор не знал, что ответить, ведь он в глаза не видел ту голову на земле. Да и как тут доказывать, что ты ни при чем? Но Гибалкин видимо и не ждал доказательств, он следил за реакцией и мимикой допрашиваемого. После ряда вопросов относительно других жителей села он махнул рукой: «Ладно, можете идти. Разберемся.» И на этом все закончилось. Но все же последствия такого подозрения все же ощущались в дальнейшем, чувствовалась какая-то недоверчивость власти.
Прошло два десятка лет. Война уже почти забылась, появилось много новых проблем. И однажды приходит к нему Степан, сын соседки. С которой они всю жизнь враждовали, ненавидели друг друга. Он вошел нерешительно, боязливо и с порога обратился к Егоры: «Там дома мамка помирает, просит, чтобы ты к ней пришел. Она что-то сказать тебе хочет.» Это Егору, как снег на голову, полная неожиданность. Но в такой ситуации надо исполнить просьбу умирающей женщины, и он пошел. Соседка изменилась до неузнаваемости, от бывшей полной женщины остались кожа да кости. Он шепотом поросила сесть поближе. Он сел на табуретку. И она по слогам, останавливаясь на передышку после каждого слова сказала: «Я умираю, на мне лежит тяжкий грех. Хочу покаяться, попросить у тебя прощения. Это я тогда написала на тебя. Про голову Ленина. Прости меня.» И замолкла. Похоже навсегда. И прощать стало уже некого.