Еврейские истории. Вчерашний конфуз

Еврейские истории. Вчерашний конфуз

Назар Шохин

Не всегда тебе веселье,
благолепье да жара,
хоть разок понюхай север,
золотая Бухара.
Александр Файнберг
(1939 – 2009).


Из боковой дверцы сцены цепочкой выходили музыканты, пробираясь между пюпитрами, раскрывая разложенные заранее ноты – кто пухлую пачку, кто – тощую.

Многие пюпитры – из Дворца пионеров, музучилища, музыкальной школы, городских клубов самодеятельности – были потертыми, кто только не пользовался ими за четверть века: и эвакуированные из Польши, и гастролеры из Москвы, Ленинграда и Одессы, и многие местные знаменитости.

Начиналось все как обычно.

– Концертмейстеры групп, будьте добры, высуньтесь из «коммуналок»! – призвал полушепотом молодой выпускник консерватории Лев Семёнович, тихо постучав палочкой по дирижерскому пульту.

Концертмейстер первых скрипок как-то по-особенному молча кивнула головой. Она вообще, казалось, смотрела на Льва Семёновича как на отца родного, более того, – как на музыкальное божество.

А вы как думали? Подготовить концерт Грига для фортепиано с оркестром, эту наисложнейшую поэтическую композицию, с полупрофессиональным коллективом – более чем рискованный эксперимент даже для именитого маэстро, не говоря уж о молодом преподавателе.

Но все прошло отлично!

Секунда тишины после заключительных аккордов – и зал встал, рукоплеская; раздались «бурные, переходящие в пульсирующий грохот оваций аплодисменты», сопровождаемые возгласами «браво!».

Та самая концертмейстер первых скрипок, конопатая девчушка, шустро поднявшись со стула, величаво протянула Льву Семёновичу руку для поцелуя, при этом лицо ее застыло в иронической улыбке. И… смущенный дирижер поцеловал руку.

Зал разразился хохотом.

Дирижер нашел в себе силы спокойно откланяться еще раз.

Концерт был окончен. Публика струйкой вытекала из зала, явно обсуждая не Грига, а поцелуй руки.

– Ну вы даете, мадемуазель, оглоушили меня, можно сказать, обухом по голове, – уже спокойно произнес за кулисами Лев Семёнович.

Он намеренно уходил из дворца последним, чтобы не встречаться глазами со знакомыми.

А что, собственно, он сделал не так?

Любой уважающий себя и публику дирижер ведет себя после последних аккордов так, чтобы зрители поняли, что успех концерта принадлежит всем находящимся на сцене в равной степени.

Он, руководитель оркестра, жмет руку героям, создавая при этом нужную инерцию, ищет глазами вставших первыми в порыве восторга коллег-профессионалов и аплодирует остальному ансамблю, делая вид, что он-то, дескать, ни при чем. Он может самолично вывести на сцену музыканта-ветерана или какого-нибудь пацана («Смотрите, держится старик…» или «Способный молодой музыкант, посмотрите...»). А потом первым направляется к выходу. Тот самый «уважающий себя» дирижер, кстати, жмет руки всем подчиненным… но в свое личное пространство артистов не пускает.

Уже за кулисами дирижер монотонно говорит воспитанному им коллективу то, чему его учили, предположим, учителя в Ташкентской консерватории: «Благодарю вас, вы доставили мне такое высокое наслаждение, какое редко испытываешь на концертах».

Сейчас же, после смеха в зале, Льву Семёновичу впервые в жизни захотелось полоснуть мечом пюпитры, инструменты, в том числе медные, колючим перекати-полем вынестись из этой пустынной глухомани, куда он попал по распределению, хоть в какой-нибудь парк – но только в приморском городе с гуляющими там статными дамами в шляпах.

Злясь на себя и коллектив, Лев Семёнович вспомнил, что девичья рука с дорогим кольцом была надушена какими-то терпкими духами. И протянула она ручку явно натренированно театрально, подготовив, возможно, к мерзкому хохоту своих одноклассников.
 
«Ну позлись, “богоизбранный”, урони соплю на запятнанную скатерть в столовке музучилища, опрокинь стопку и признайся, наконец, всем посетителям «трапезной», что тебе милее всего композитор-еврей, музыканты-евреи и публика еврейская – только так»!

К утру Лев Семёнович вроде пришел в себя.

Он вспомнил, что узбечка, красная от стыда и волнения, с поднятым воротником вышла из дворца одна. И в лице ее все-таки было выражение некоторого смирения.

Дирижер вдруг подумал, что ее могут заклевать в музыкальной школе коллеги, и девочка эта уйдет из оркестра, и он ее, бесспорно, талантливую, никогда больше не увидит.

«Государь каждому жмет руку, а императрица дает целовать свою», – вспомнил отрывок из любимой книги о великих композиторах Лев Семёнович. Ну, в самом деле, не жать же до боли нежную руку дамы?!

Нет, следующий концерт Грига он будет играть только с этой конопатой! Такие будут поднимать, а не опускать планку.

И ташкентский дирижер записал в свой дневник: «Вчерашний конфуз прекрасно объяснил мне истинную подоплеку всех перипетий артистической жизни. Мало выучиться, надо уметь и импровизировать – сообразно случаю».