У моря королевы Луизы. Часть вторая

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                1.
          В аэропорту шёл снег, хотя уже наступила весна. Но сверху, над облаками, никакого снега не было. Наоборот, светило солнце. Лететь один час тридцать пять минут – так сказал командир. Тихо как-то, скорость не ощущается. И только небо разливается вокруг, заполняет собой весь мир, как большое поле, и убаюкивает, убаюкивает…
          Вдруг выходит из кабины пилот, вежливо улыбается пассажирам и говорит:
          - Ну, ещё раз всем добрый день! Меня зовут Эвальдас Янкус, я командир нашего воздушного судна. Мы летим с вами в Литву. Я подумал: наверное, пассажирам скучно вот так лететь целых полтора часа, и поэтому вышел к вам.
          Литовцы говорят с мягким, интеллигентным акцентом и практически никогда не делают речевых ошибок. Так, если только мелочь какая-нибудь, и то – когда волнуются.
          - И вот давайте, пока второй пилот управляет нашим самолётом, я расскажу вам немного о Литве. Ведь мы очень скоро окажемся в Литве, наш полёт совсем короткий. Итак, начать надо с князя Миндаугаса…
          Он больше похож на немца, этот командир. Немолодой уже, довольно полный, седоватый, с коротким и чуть заострённым носом. И говорит он спокойно, неспешно – обычно так говорят знатоки своего дела. Ну и ну! И лётчик, и экскурсовод – одновременно! Как он так смог?  У меня в багаже уйма книг по истории Литвы, а тут как раз импровизированная лекция. Хотя вряд ли это импровизация: командир, наверное, заранее продумал свой выход, готовился, небось…
          - А сейчас мы с вами совершим небольшую промежуточную посадку почти на самой границе Литвы, в сельской местности. Там есть хорошая просёлочная дорога среди леса. Отдохнём, попьём кофе, а потом уже закончим наш маршрут.
          И ушёл в кабину. Чудно всё-таки: как же это самолёт сядет прямо посреди леса, да ещё на просёлочную дорогу? Представьте себе, садится. Не задев ни одного дерева. Появляется трап, пассажиры берут свои завтраки и выходят на лесную полянку. Кто-то даже побежал собирать хворост, а зря – стоянка-то короткая. Я купил в аэропорту какой-то сок, вот и отлично, пригодился.
          Командир расположился удобнее всех, поставил термос на пенёк, наливает кофе, достаёт бутерброды. Порасспросить бы его, много, много знает и знания его основательны, а не болтовня какая-нибудь. Но он уже и сам подзывает меня:
          - Lietuvi;kai ar rusi;kai?
          - По-русски.
          - Понятно. Надолго едете в Литву?
          - На два месяца только. Практика.
          - А какую практику Вы будете проходить и где?
          Меня уже года два как называют на «Вы». В том числе, те, кто намного меня старше. Я и сам не заметил, когда это началось и как это так случилось.
          - В школе. Внеклассные занятия. Учусь в педагогическом институте.
          - А какой у Вас факультет?
          - Исторический. Буду рассказывать детям об истории здешних мест.
          - О! Тогда я надеюсь, что Вам был хотя бы немного полезен мой короткий рассказ. Хотите кофе?
          - Нет, спасибо большое!
          - А зря! Мы в Литве знаем толк в хорошем кофе. Моя жена всегда заваривает мне маленький термос, когда я отправляюсь на работу. Разрешите, я Вам всё-таки налью немного?
          Действительно, очень вкусный кофе. И бутерброд со свежайшей ветчиной – в самый раз. Спросить о городе?
          - Скажите, пожалуйста, а Вы не знаете, как в древности назывался город, в который мы летим?
          Он даже немного обиделся:
          - Как же я не знаю? Как же я могу не знать? Ведь я – командир воздушного судна, я должен всё знать. – И, помолчав немного, объяснил:
          - Назывался этот город  Мемельбургом,  и  принадлежал он рыцарям Тевтонского ордена. Вы, наверное, уже знаете о Тевтонском ордене? Ну вот. Как хорошо, что Вам предстоит такая интересная работа! А теперь – вернёмся на борт нашего судна.  Лететь осталось совсем немного.
          …Когда я проснулся, самолёт уже бежал по взлётно-посадочной полосе, тормозил, подруливал к терминалу. Снега не было.
          Завтра, а может быть ещё и сегодня, я снова увижу море.
                2.
          О, не запрещайте мне приезжать в этот город! Возвращаться в этот город – не запрещайте! Властители, сильные мира сего, не препятствуйте, не мешайте! Вот небольшой корабль с синей кормой, на нём белыми буквами написано: «Спасатель». Почему я так долго смотрю на него, почему мне кажется, что я уже видел его раньше? Вот ворота в порт, вот лоцман перелезает со своего катера на борт сухогруза. Чайки над рыболовецким судном, Куршская коса невдалеке напротив – как Рай земной.  Герой древних пруссов Геркус Мантас не знал, что в его честь назовут центральную улицу.  Вот «ворота в мир» на фронтоне дома, вот улица Пяргалес, вот  мост через речку Дане.  Улицы старого города, фонтан и цветы. Праздник архитектуры – домики с черепичными крышами и фахверки. Ещё бы, с XV века крыши в Литве кроют черепицей.  Вон с того балкона однажды произносил речь диктатор. Это ничего, диктатора уже давно нет. В старинной аптеке полумрак и стёкла с витражами. Huc intrantibus salus. Старинное здание почты из красного кирпича. Памятник – кому же? – рыбаку! Байдарка идёт по речке, какие-то фигуры поддерживают портик здания краеведческого музея. Удивительные скульптуры в парке имени Мажвидаса. И детали, детали, детали архитектуры, декора, фонари и шпили! Не запрещайте же!
          Ещё не сойдя с трапа самолёта, я уже вижу город и слышу море. Оно шумит в ушах и кажется, что оно окружает город со всех сторон, хотя в действительности это не так.  Но сначала попрощаемся с командиром, поблагодарим его за экскурсию, скажем «viso gero!» бортпроводницам и скорее, скорее получать вещи и в город, в город!
          Меня встречает дядя Альгис со своей дочерью Региной. Мы с дядей Альгисом четвероюродные, то есть, очень дальние родственники. Дядя Альгис несколько раз приезжал к нам в гости, как он говорит, «в Питер», а вот Регину я вижу в первый раз в жизни. Или не в первый?
          Откуда, откуда взялось тогда это смутное ощущение, что мы, будто бы, давно знакомы? Почему  кровь бросилась мне в голову, и я даже на секунду зажмурился? Дядя Альгис много рассказывал мне о Регине, своей первой и единственной дочери. Вот она, здесь и сейчас: довольно высокая, немного худощавая, но это её не портит; волосы почти что рыжие, но всё-таки не рыжие; глаза неопределённого цвета, не то серые, не то зелёные; в традиционном, даже простоватом для горожанки платье с цветочками под обычным зеленоватым пальто.
          Дяде Альгису 45 лет, а Регина – моя ровесница. Чуть помладше.
          Я буду жить у них всё это время, время своей практики.
          - Ну вот, наконец-то! Вот ты к нам и приехал! Познакомься, это Регина. Регина, вот Герман! Он учится в педагогическом в Питере. (У него получилось: «в Питэре»). Историк! Ты всегда говорила, что тебе нравится история!
          - Нравится! Очень рада познакомиться!
          - Герман, она знает много старинных литовских песен, тебе будет интересно послушать, как она играет и поёт. Как хорошо, что мы будем все вместе!
          Они говорят с мягким, интеллигентным литовским акцентом. И почти никогда не делают речевых ошибок.
                3.
           Дядя Альгис очень похож на Норберта Кухинке. Вот который снимался в фильме «Осенний марафон». Те же длинные волосы, очки… По-моему, даже джемпер тот же. Так что, если не знать, что это дядя Альгис, можно принять его за Норберта Кухинке.
          Живут они вдвоём с Региной на проспекте Тайкос, на четвёртом этаже пятиэтажного дома, где на одной лестничной площадке всего по две квартиры. Для меня приготовлено раскладное кресло-кровать в большой комнате, в которой спит также и дядя Альгис. У Регины - своя особая комната. И больше комнат у них нет. А мама Регины погибла, когда та была ещё совсем маленькой. Говорят, стала сильно выпивать, ушла из семьи, связалась с каким-то крупным партийным руководителем, которому была, по сути, не так уж и нужна. Как-то вечером вошла в речку Дане и больше из неё не вышла. А дядя Альгис во второй раз не женился.
          В соседнем доме живёт лучший друг дяди Альгиса по имени Альгимантас. Оба с самой молодости работают на почте, там и подружились. У Альгимантаса русская жена Ирина и взрослые дети, сын и дочь - учатся в Москве.
         В квартире напротив, на том же этаже – Маруся, ровесница дяди Альгиса, большая и толстая, с толстой косой и в больших очках. Мужа-пьяницу вроде бы выгнала, или сам ушёл, а дочь вышла замуж и уехала в Западную Германию. Иногда приезжает в гости. С Марусей мы познакомились в тот же день – дядя Альгис ей чуть ли не каждый день рассказывал, какой я прекрасный и замечательный. Она и примчалась на меня посмотреть.
          - Вот кто мне будет с немецкого переводить! Ах, Герман, выручи хоть раз, если Танька с мужем приедет! А то мне уж стыдно, ни слова по-немецки не знаю. Он-то мне всё говорит, говорит что-то,  подарки ещё дарит, а я и ответить-то ничего не могу – пык-мык, силь ву пле, лямур, тужур, бонжур. Хоть Татьяна переводит иногда. Обидно всё-таки, думаю – тит твою шрас, как родилась дурой, так дурой и осталась. Неловко перед людьми. Вот разве что «хэндэ хох» могу сказать, так развернутся, уедут, и больше не увижу я их обоих.
          Маруся работает в порту – кажется, кладовщицей.
           Любит зайти к дяде Альгису Орлов, сосед со второго этажа. Его зовут, вроде бы, Владимир Игоревич, но все называют его «Орлов». И на двери его прибита табличка – «Орлов». И представляется он при знакомстве – «Орлов». Это молчаливый, задумчивый человек лет 60-ти, с короткими тёмно-седыми волосами, в очках. Одинокий и, видимо, нуждающийся в обществе дяди Альгиса. Химик, работает в лаборатории на каком-то предприятии.
          - Хм. Значит Вы – историк?
          - Пока что учусь. Хочу быть учителем истории.
          - И действительно любите общаться с детьми?
          - Да, вроде бы, получается у меня с ними. Институтское начальство говорит, что из меня может выйти неплохой учитель. Но сам я пока не знаю, что из меня выйдет.
          - Хм.
          Орлов прихлёбывает чай из огромной чашки и как будто бы что-то обдумывает.
          Позже я узнаю, что отца Орлова арестовали в 48-м году, и он умер, не вынеся лагеря на севере. Орлов с матерью как-то приспособились – жили ведь здесь ещё в свободной Литве, потом при нацистах, потом при коммунистах. Привыкли ко всему.
          - Регинуте, что же ты не покажешь Герману свою комнату? Не стесняйтесь друг друга. А то вы только поздоровались в аэропорту, и больше ничего.
          И дядя Альгис говорит Регине несколько слов по-литовски.
                4.
         - Это мой класс. Нас фотографировали за два месяца до выпускного. А это Ева, мы близкие подруги. Это она десять лет назад, а вот это – сейчас.
          - А это?
          - Это так… Бывший сосед. Давно не общаемся. Но карточку сохранила.
          - А на каком языке вы друг с другом в школе разговаривали?
          - Когда как. Но у нас все знают и литовский, и русский. И ещё английский учили.
          - А почему ты не поступила в институт сразу после школы?
          - Решила взять год, чтобы готовиться к экзаменам. Надо хорошо подготовиться. Поеду в Вильнюс поступать. Хочу быть журналисткой. Заодно немного работаю у папы, помогаю.
          Она говорит небыстро, но и не растягивает слова.
          Она… Но как о ней сказать, чтобы ухватить самое главное?
          Сочетание мягкости и чувства собственного достоинства. Спокойная, ровная, воспитанная. Наверное, таких, как она, называют флегматиками. А такой порядок, как у неё в комнате, на письменном столе, в книжном шкафу и даже на трюмо, называют идеальным.
          - А тебя не в честь героя Пушкина назвали Германом? У Пушкина в «Пиковой Даме» есть Герман.
          - У Пушкина Германн – это не имя, а фамилия. С двумя «н».
          - Правда? Не знала этого. А я думала, что это имя. Я читала Пушкина и на литовском, и на русском.
          - Меня случайно так назвали. Просто мама перебирала мысленно разные имена и остановилась на этом. Никогда не могла объяснить, почему. 
          - А меня назвали в честь бабушки. Мою бабушку звали Регина. Она тоже в нашем городе живёт.
          Входит дядя Альгис.
          - Герман, а ты всё ещё ходишь на борьбу? - (У него получилось – «борбу»). – Я помню, ты долго занимался.
          - Уже нет. Да и не так долго. До синего пояса дошёл. Это не много и не мало. У меня холодная голова и быстрые руки и ноги.
          - А на скрипку?
          - Скрипача из меня не получилось. Скрипка – слишком сложный инструмент. На ней нет ладов. После скрипки я немного учился на гитаре и на вокал ходил.
          «Холодная голова». Ничего себе холодная. Я ловлю себя на том, что с самого утра, с самой встречи в аэропорту, думаю о Регине. Это как же называется? Да, по-видимому, вот так это и называется. Ещё говорят: «с первого взгляда». Хотя – мало ли, что говорят. Тут не в этом дело, а в чём-то другом, чего я не понимаю, но чувствую, что от этого «чего-то» мне не отвертеться.
          Я как будто бы вижу в ней что-то хорошо знакомое, а каким именем назвать это знакомое – не знаю.
          Да я вообще ничего не знаю. Что и откуда берётся в моей жизни – не понимаю и не знаю. А пора бы знать, это мне ещё в старших классах школы учителя говорили.
          Четвероюродные – это ведь, можно считать, и не родственники. Если и родственники, то очень дальние. Ну какая она мне родственница? Я никогда её не видел, в Литве не бывал, литовский язык никогда не учил. А в королевских семьях и на троюродных часто женились, примеров уйма.
          А познакомились мы, говорю, полдня назад. И суток не прошло. Бывает же такое.
                5.
          - Разве ты не знаешь Чюрлёниса? Мы в Литве очень его ценим. Он и художник, и композитор. Я потом кое-что тебе сыграю из его произведений. Вот альбом… Посмотрим?
          Посмотрим Чюрлёниса.
          Вот я уже сижу совсем рядом с ней, и думаю о ней, а не о Чюрлёнисе.
          - А здесь ты можешь поставить свои книги, а то у папы в комнате всё забито. Покажешь мне, какие у тебя книги? Ты не заснул? О чём мечтаешь? Наверное, устал с дороги. – Смеётся.
          Есть у меня книги, есть, целый рюкзачок. Всё для занятий. Боже мой, занятия! Я, кажется, успел забыть, для чего я сюда приехал.
          - Почитаешь мне потом стихи? Я люблю стихи разных поэтов. У тебя, я вижу, и поэты есть… А это что за портрет? Кто это?
          - Это королева Луиза.
          - Красивая. Она королева… Англии?
           - Нет, Пруссии. Такой страны уже нет.
          - Значит, этот портрет… Тоже исторический. Тогда ясно. Ты же будет историю преподавать.
          Помолчали.
          - Между прочим, у меня в школе было шутливое прозвище – «Принцесса!»
          - Как?!
          - Да. Меня «Принцессой» называли. Даже не знаю, почему. Волосы рыжие, как у принцесс. – Снова смеётся, негромко, сдержанно.
          Ну конечно! Принцесса! Теперь ясно.
          - Моё имя даже переводится как «принцесса». Интересно, как так получилось!
          - Твоё имя переводится как «царица», - снова входит дядя Альгис, обнимает Регину за плечи. – Ребята, надо чтобы кто-то из вас сходил в магазин. Я совсем забыл купить к приезду Германа наши любимые творожные сырки. Герман, у нас такие творожные сырки, их уже не забудешь, если попробуешь! Больше нигде таких нет! А потом сядем за праздничный ужин. Кто пойдёт?
          - Я пойду. Заодно познакомлюсь с ассортиментом вашего продуктового магазина.
          - Вот и хорошо! Здесь недалеко, только проспект перейти.
          - Герман, раз уж идёшь, возьми ещё, пожалуйста, какого-нибудь фруктового сока. Очень люблю фруктовые соки, - говорит Регина, и, по-моему, даже лезет в карман за деньгами. Нет уж, я сам справлюсь.
          - Возьму. Что делать, раз женщина просит, придётся исполнить просьбу.
          - Осторожнее! Я девушка.
          - Тем более. Скажите мне только, как будет по-литовски: «дайте, пожалуйста» и «спасибо»? «До свидания» я уже знаю.
          Весна на улицах города. Никакого снега. Сладковатый запах каких-то растений. Мне кажется, что я слышу море. Но, возможно, мне это только кажется.
                6.
          - Тогда я буду иногда обращаться к тебе: «Ваше Высочество».
          - Правильно, - кивает дядя Альгис, дожёвывая последний кусок картофельной запеканки с мясом. – Её в школе все называли «принцессой». Наверное, потому что умная. Училась на одни пятёрки. Ну, иногда на четвёрки.
          - Не иногда, папа. У меня две четвёрки в аттестате – по алгебре и геометрии.
          - Гуманитарий ты у нас, гуманитарий. Вот и Герман гуманитарий. А я – обычный служащий, и больше ничего. Хотя читать люблю. Но разве я хоть что-то знаю? По истории, например. Так, некоторых королей и царей помню. Но вообще-то ничего не знаю. А вы – молодцы, много всего знаете.
          Это я-то много знаю? Вот уж я точно ничего не знаю. Со мной с самого детства что-то происходит, а я не знаю, что именно, и как это называется. И самое главное – не рассказать об этом никому,  потому что нет для этого слов ни в одном языке, или я просто ещё не знаю этих слов.  Вот и выдавливаю из себя какие-то словосочетания и предложения. И что? Я хоть что-нибудь рассказал – о море, о городе, о Регине? Витийствует язык, а толку.
          Её речь тоже нельзя назвать такой уж выразительной. Скорее, она даже бледновата. Тем более, что русский язык и не является её родным. Но… Тут что-то с небом и морем. Разобраться бы.         
          Небо и море. Детство. Причём тут детство, мы же не дети. Ах, да, дети меня ждут. В школе, куда я завтра отправлюсь на работу.
          На балконе с дядей Альгисом. Сидим на плетёных стульях. Курит дядя Альгис какие-то жуткие папиросы. А я не курю, и никогда не курил.
          - История – это здорово, это очень здорово. Мы в Литве немного запутались. Не знаем, как правильно нашу историю понять. Много пишут – на русском, на литовском, даже на иностранных языках. Вот мы здесь все живём – литовцы, русские, поляки, евреи, и люди других национальностей тоже есть. А кто мы вместе – трудно сказать. – Он потушил окурок. – Многие из нас думают, что, возможно, нам лучше жить отдельно. То есть, своим государством, литовским. Ну, и Латвия тоже, и Эстония. Может быть, так будет лучше, если мы отделимся.
          - Я тоже считаю, что Литва может быть свободной. По крайней мере, стоит попробовать.
          Дядя Альгис даже подпрыгнул на стуле:
          - Как?! У вас в Питере тоже так думают? Правда? Значит, вы не презираете нас, прибалтов?
          - Дядя Альгис, как же я могу презирать вас, я…
          - Папа! Тебя Маруся зовёт. Что-то хочет тебе сообщить.
          Маруся уже и сама врывается на балкон, и я серьёзно опасаюсь, как бы он не рухнул под её тяжестью.
          - Альгис! Ты видел, что у нас под окнами творится? Ты только посмотри! Тит твою шрас, эта мусорка, кто у них там за рулём, придурки какие-то! Мало того, что приехали чуть не ночью, ладно уж, вынесли все свои мешки с мусором, эти козлы  - загрузили, палками ещё потолкали, поехали – и что ты думаешь? Три мешка вывалились к чёртовой матери на асфальт! Три мешка с чьим-то дерьмом, говоря прямо! А этим – хоть бы хны, уехали! Ну что ты скажешь? Извини, Герман, не хотела настроение портить, но как они мне все надоели! Альгис, давай напишем, наконец, жалобу. Ты умеешь. Напиши по-литовски, а я им по-русски такую комбинацию внизу припишу, что сразу работать научатся, холерия!
          - Маруся, - дядя Альгис явно настроен скептически, - мы ведь уже писали жалобу, и не один раз. Ты вот вспомни – начальнику написали, в жилконтору, что ли, где там этот Терентьев сидит, бывший военный. И пришёл нам ответ. Забыла? В красивом таком конверте с цветочками. Открыли – там бланк, с фамилией начальника, адресом, всё как надо, а на бланке – одно только слово написано, по-русски. Из трёх букв. Вот и вся жалоба, и весь ответ. 
          - С мешками-то что делать с этими? Так и валяются посреди дороги… Ах, вон убрали уже, нашлись добрые люди, не побрезговали. Спасибо и на этом. Давайте хоть перекурю тут с вами. Весь вечер они мне испортили.
          - Герман, может почитаем немного перед сном? Ты обещал что-нибудь из поэтов, - Регина, уже в каком-то ночном костюмчике с овечками, заглядывает на балкон.
          Руки у неё нежные, я чувствую это, вижу. Если бы взять её за руку, хотя бы при прощании до завтра… Но нельзя. Нельзя так сразу. Мы познакомились сегодня, или я знаю её уже целую вечность? ЦелУю вечность. Почитаем.
                Здесь будет всё: пережитое,
                И то, чем я ещё живу,
                Мои стремленья и устои,
                И виденное наяву.

                Передо мною волны моря.
                Их много. Им немыслим счёт.
                Их тьма. Они шумят в миноре.
                Прибой, как вафли, их печёт.      
                7.
          Я не всегда понимаю, где заканчивается явь и начинается сон. Мне то хочется выпрыгнуть из яви, то прервать сон. Странно всё это, необъяснимо. Кажется, я вышел на балкон, на котором не так давно курил дядя Альгис, а потом Маруся, потом появилась Регина с книжкой в руках. Или не было никакого балкона, а просто все спали, и я спал?
          Она не болтлива, в отличие от моих однокурсниц. Не глупа, не вульгарна, как мои одноклассницы. Она воспитанна. Но она… Она часто задумывается и смотрит как бы мимо собеседника. Чем-то заворожена, что-то видит, чего не видит никто, кроме неё. Узнать побольше. Не пишет ли стихи. Играет на фортепьяно, но мало ли кто играет. Расспросить, только осторожно, без нажима. Потому что нажима она не любит, это я уже успел почувствовать.
          Вот проезжает по улице какой-то рыцарь. За ним ещё, и ещё, оказывается – их человек двадцать. Самый первый из них – это, наверное, какой-нибудь князь, или король. Куда они едут ночью? Собираются с кем-нибудь сражаться, или, наоборот, возвращаются из похода? Минуточку. Откуда они вообще здесь взялись? Разве мы живём не в… Вот уехали уже, и не спросить, кто они такие и что это за князь.
          Холодно, весенняя ночь, надо вернуться с балкона. Подушка, тепло. Она там, в соседней комнате, крепко спит, и руки у неё нежные, и…
          Вот опять море. Теперь оно какое-то большое, и мелей у берега нет, и не пройдёшь по нему сто, двести, триста метров в ожидании глубины, а вот она, глубина, сразу же. Корабль с надписью «Спасатель». На нём служат разные люди – литовцы и русские, латыши и поляки, армяне и евреи. Разные люди, по большей части – хорошие. Не бывает плохих национальностей, только отдельные люди бывают плохие. Но делить людей на плохих и хороших тоже неправильно. Потому что время идёт, и плохой человек может стать хорошим. Бывает и наоборот, конечно.
          Идут моряки на работу, идут вдоль причалов и портовых сооружений. Портовые краны работают, портовые чайки совсем рядом, залетают с моря. Вот и Маруся идёт на работу вместе с моряками. Вот пассажирские суда, а вот грузовые, их намного больше. На них работают разные люди, хорошие и плохие, но все они достойны уважения. По крайней мере, достойны того, чтобы их не оскорбляли, не мучали, не выгоняли из дома, не сажали в тюрьму без вины.
          Вдруг вижу: идёт вдоль кораблей коренастый человек, в сером костюме и галстуке и говорит, говорит, говорит о чём-то… За ним идёт множество людей – литовцы и русские, эстонцы и украинцы, грузины и киргизы, и многие, многие другие, представители разных народов, в разных землях живущие. Говорливый человек что-то объясняет, куда-то вперёд (в будущее, что ли) ладонью показывает, а люди слушают и записывают, попишут немного и снова слушают.  Я ничего не смог разобрать из слов говорливого человека, но одно слово всё-таки расслышал: «диалектика». 
          Утро над городом. Утро над морем. Утро над всей землей.
                8.
          Директриса Елена Ивановна тараторит:
          - Хорошо, Герман, очень приятно. Значит, у Вас внеклассные занятия, раз в неделю. Всего восемь. Хотя всё это немного странно. Я права? Обычно практику проходят по месту учёбы. Но нам звонили из Вашего вуза, и мы решили Вас принять. Главное – чтобы детям были интересны Ваши занятия. Я права? Дети бывают разные, у нас они тоже разные, но, раз Вы начинающий педагог, то должны обладать необходимыми знаниями и умениями, педагогическими, а не только научными. Учёных ныне много, все учёные. А вот работать с классом – это особое умение, и тут не любой образованный человек справится. Хотя немного всё равно странно. Я права?
          - Видите ли, я писал курсовую работу по истории Литвы. Тогда у меня и возникла эта идея с практикой… Я декану все уши прожужжал о том, что у меня есть в Литве родственники, и что неплохо бы и практику организовать в Литве. Сначала на меня махали руками, потом задумались: а почему бы и нет? Позвонили, поговорили, посоветовались. Оказалось, что у вас тоже есть методисты, они оформят все документы и пришлют нашему методисту. А я, таким образом, и с детьми поработаю, и много нового узнаю о здешних местах.
          - Да, но у Вас ведь сессия? Как с сессией, как будете готовиться?
          - Все экзамены сданы. Досрочно. Я заранее продумал этот вопрос. Так что смогу быть у вас до начала июня.
         - Ох… Ну ладно. С музыкальным классом мы, конечно, пошли Вам навстречу, хотя это и не очень нам удобно. Вот эта девушка будет играть на пианино?
          - Да. Эту девушку зовут Регина.
          - Регина, вы не нашу школу оканчивали? Нет? Не нашу? Лицо знакомое. Где-то я Вас видела.
          - Нет, моя бывшая школа – на соседней улице, - вступает Регина.
          - Да, необычно всё это, необычно…
          Когда уже закончится болтовня, и я пойду в класс? Можно подумать, тут чудеса какие-то происходят. Всего-то несколько уроков краеведения для ребят из средних классов. Директриса говорит – отобрали тех, кто захотел. И тех, кто может после окончания уроков.
          Учитель истории Антанас, методист, человек лет 45-ти, небольшого роста и с небольшой седоватой бородой, совершенно спокоен:
          - Не волнуйтесь, Герман. Я уверен, всё пройдёт хорошо. Ребята у нас пытливые, но доброжелательные. У многих и родители интересуются историей. Сразу видно, что Вы – человек знающий. Я напишу всё, что нужно, а Вы, главное, дайте детям побольше интересной информации. Они ждут её.
          Мы втроём, Антанас, Регина и я, входим в класс. Дети, человек двадцать, встают в знак приветствия. Антанас проходит на последнюю парту и раскрывает блокнот. Регина садится сразу к пианино. Начинается мой первый в жизни урок, где я не ученик, а учитель.
          - Здравствуйте, ребята! Меня зовут Герман, и вы можете называть меня просто «Герман», без отчества. Я буду рассказывать вам об истории вашего края, об истории Литвы. В конце урока Регина – вот её зовут Регина – сыграет вам народную литовскую песню. Вы ведь все здесь родились? Все выросли в этом городе?
          Примерно пополам мальчиков и девочек, всем лет по 10-12. Я думал, что буду волноваться, но абсолютно не волнуюсь, наоборот, как будто успокаиваюсь. Такое ощущение, что где-то я всех их уже видел, и что знакомы мы уже давно… Как же это, откуда? Но прочь, прочь, ощущения, надо собраться, вести урок!
          - Да, все! Все отсюда!
          - А мы нет! Мы из Лиепаи, две сестры. Я старшая, а Маша ещё только в этом году в школу пойдёт, но она тоже послушает.
          - Отлично! Начнём. Знаете ли вы, кто такие рыцари?
          - Да!
          - Да, знаем!
          - Знаем, такие железные!
               
                9.
          - … И вот тогда рыцари решили: «Мы должны отстоять крепость! И пусть мы даже погибнем, но не уступим, потому что рыцарская честь и доблесть – превыше всего!» Ты что-то хочешь спросить? Ну, спроси, уже давно руку тянешь!
         - Скажите, а что они ели?
         - Ты имеешь в виду – рыцари?
          - Ну да. Вот когда они обедали, что им подавали за блюда?
          Многие засмеялись. Толстенький такой мальчик, а глаза-то разгорелись.
          - Должен вам сообщить, что рыцарь мог съесть за обедом целого гуся и четверть барана!
          - Ого!
          - Ух ты!
          - Правда?!
          - Да. Но это если рыцарь жил в замке. А во время похода они могли не есть даже сутками, если им некогда было остановиться!
          - Ох…
          - Ай…
          - А ещё, а ещё! Скажите, а вот жёны рыцарей – какие платья носили?
          Смотрю на часы – уже сорок минут прошло! Осталось время только на выступление Регины.
          Она играет аккуратно, не форсирует, хорошо чувствует мелодию, и во время игры, кажется, о чём-то думает, о чём-то своём… Всё-таки здорово, что урок краеведения проходит в кабинете музыки. История и музыка. Музыка прошлого. Восприятие настоящего. Мысли о будущем.
          - Спасибо Вам за урок!
          - Вы ещё придёте? Когда? Ой, так долго ждать!
          - Спасибо!
          Мы как-то вдруг все оказались рядом. Вот я, а вот они, дети из литовских, из русских, из смешанных семей, прощаются и не хотят уходить, хотя все устали после учебного дня. Вот они ушли, и мне сразу становится не по себе.
          Регина восторженно смотрит на меня:
          - Герман, я даже не думала, что тебя так сразу полюбят дети! Ты видел, как они слушали? Удивительно! Тебе обязательно надо работать учителем!
          Мы втроем выходим в коридор, Антанас запирает дверь.
          - Я тоже могу Вас поздравить, Герман. Действительно, у вас потрясающий контакт с ними! Самое главное – вы их заинтересовали, теперь занятия пойдут как по маслу. Только одно пожелание: Вы слишком надолго задержались в средневековье. Конечно, им интересны рыцари. Но часов у Вас не так много, а надо ещё добраться до двадцатого века. Чуть прибавьте темп. А то Вы так и до Люблинской унии не успеете дойти. Потом, наш край – это особая история, на это тоже надо потратить время. Но, в целом – отличный урок. Ставлю Вам твёрдую пятерку.
          Пока Регина надевала пальто в гардеробе, я вышел на крыльцо школы вдохнуть свежего воздуха. Вот и началась взрослая жизнь. Я – учитель. Или, может быть, воспитатель. Или и то, и другое. Но откуда всё-таки это ощущение? Ощущение чего-то близкого, хорошо знакомого, пока я был там, в классе, рядом с ними?
          Она сказала, что они меня полюбили. И Антанас сказал. Как же это получилось? Что они во мне нашли? Да ещё с первого раза.
          Я даже сейчас не готов ответить на этот вопрос.
          Высокий моряк поднимается по ступеням школы. Наверное, чей-нибудь отец, пришёл за своим ребёнком. Судя по звёздочкам на погонах – капитан-лейтенант. Почему он замедлил шаг, почему внимательно смотрит на меня?
        - Ты узнаёшь меня, Герман?
          Голос приятный, спокойный. Как?! Да это же…  Это Пограничник! Тот самый! Почему же он моряк, если он пограничник?! У меня перед глазами всё поплыло – школа, соседние пятиэтажные дома, костёл за домами, зеленеющие деревья…
          А Пограничника уже и нет. Вошёл в школу? Что ему там делать, к кому он пришёл? Побежать вслед за ним? И вот я, только что с блеском завершивший первый  в своей жизни урок, буду бегать, как сумасшедший, по школе и спрашивать, не видел ли кто-нибудь моряка, который на самом деле Пограничник. Примут за сумасшедшего, и закончится моя практика, едва успев начаться. Что же всё это значит?
          - Герман, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
          Передо мной Регина. Не на шутку испугалась моего вида.
          - Ты переутомился. Волновался, наверное. Зайдём-ка по дороге в магазин, возьмём нашего литовского мороженого. Целый килограмм возьмём, два брикета. И папа тоже будет с нами есть мороженое.
          А у меня в ушах шумит море. Вовсе не обязательно с волнами на нём, просто шумит. Чайки, моряки, рыбы – тоже шумят.
                10.
          Я всё-таки не понимаю, как это Пограничник мог стать моряком. Пограничник – это пограничник, никак не моряк. Но, даже если он действительно стал моряком, как он здесь-то оказался? И причём тут школа? Впрочем, разве я могу что-либо знать по этому поводу.
          Регина предложила сходить на выставку Чюрлёниса. Сходим. Мне стыдно, что я до сих пор ничего не слышал о художнике и композиторе Чюрлёнисе.
          Мы идём по улице Пяргалес, а море всё шумит. Ведь довольно далеко оно, до него ещё дойти надо, а всё равно шумит. Слышит ли его Регина?
          Не знаю, как это получилось, что мы вдруг взялись за руки. По-моему, какая-то машина резко затормозила, и Регина инстинктивно (или сознательно?) схватила меня за ладонь. И вот теперь мы идём по улице Пяргалес, держась за руки. И прохожие думают: «Наверное, эти двое… ». Впрочем,  я не знаю, о чём они думают, а в основном-то они не обращают на нас никакого внимания. Подумаешь, какая новость, молодой человек и девушка идут по улице и болтают. И я не могу поделиться своей радостью с прохожими, потому что мы незнакомы.
          - В старших классах у нас была такой обычай – помогать пожилым и бедным. У каждого был один подопечный, для которого нужно было делать что-то полезное – продукты принести, лекарства, или просто провести время, поговорить. О нашей школе даже писали в газетах, потому что мы особенно много занимались благотворительностью. И вот я часто посещала одну бабушку, в прошлом балерину, которой уже было тяжело ходить. Помогала.
          - Это как королева Луиза!
          - Да? А что – она тоже помогала бедным?
          Небо и море. Как я могу слышать море, если мы идём по улице, а не по берегу? Однако я его слышу. Не буду говорить об этом Регине. Подумает – сумасшедший.
            - Он был очень хороший человек, тёплый и доброжелательный ко всем. Но мало прожил, всего 36 лет. Не все его картины понятны, но это неважно. Главное – талант. А понимать можно по-разному. – Она улыбается сдержанно, как принцесса.
          - А что это за площадь, Ваше Высочество? Кому там памятник?
          - Ну, памятник… Присмотрись повнимательней. Там впереди ещё мостик через речку.
          - Неужели вождю?!
          - Чему ты удивляешься? По всей стране ему памятники стоят…
          Народу на выставке немного: утро, рабочий день. Соната звёзд. Аллегро. Какие необычные видения! А вот и море с яхтами на нём. Соната моря. Финал! Финал моря. Огромный гребень на переднем плане, великая волна, сейчас накроет – и? Великая правда. Настоящий художник пишет только правду. Сотворение мира. Нет сомнений, что вот так он и творился. Сказка королей. Король и королева (или два короля?) держат в своих руках целый мир, и мир светится, как необычная звезда. Небо сквозь ветви. Кажется, что смотреть на эту картину можно часами, как на море.
          Теперь я понимаю: Чюрлёнис – великий художник. А в комнате Регины, когда мы смотрели альбом, я ничего не увидел, потому что думал вовсе не о картинах. А сейчас она снова показала мне эти чудеса, и я увидел. Спасибо, Ваше Высочество, что Вы привели меня сюда.
          Вообще, Ваше Высочество, у Вас тут хорошо, но вот погода периодически портится. Дожди мелкие такие, прямо как в моём родном городе. Понимаю, балтийская весна. А ещё хочется увидеть море. Впрочем, я его и так всё время слышу.
          Пойдёмте домой, Ваше Высочество. А то промокнем основательно под этим дождём. У меня тоже есть, что Вам рассказать, показать, прочитать.
          - Идём домой? – Она улыбается так, как улыбаются только принцессы.   
                11.
          - Что сегодня будем читать? – Наши чтения стали почти ежевечерними.  И она сама же отвечает на свой вопрос: - Давай что-нибудь… драматическое. Какую-нибудь пьесу.
          - Давай драматическое. А что – любишь театр?
          - Люблю. Но редко бываю. А кино не очень люблю. Особенно по телевизору. Мы с папой иногда дискутируем по поводу телевизора. Я говорю, что он совсем не нужен, и можно его выбросить, или отдать кому-нибудь. Но папе иногда нужно посмотреть баскетбол. Без этого не может, - смеётся.
          - Ну, давай тогда вот это почитаем. – Иногда я говорю с ней так, как мог бы говорить с ребёнком. Те же слова, те же интонации. Некоторые умышленно кривляются, когда разговаривают с детьми, как бы лицедействуют. А с детьми нужно говорить естественно, иначе они вам не будут верить.
                Хоть вышел я из тьмы на свет,
                Лишь в том, что я тебя увидел,
                Я вижу лучший свой привет.
                Благодарю тебя за счастье,
                Которого не заслужил:
                Ты засветилась мне сияньем               
                Небесных многозвёздных сил;
                Ты, загоревшись, оживляешь
                Сильнейший светоч в небесах.
                Что остаётся делать Солнцу,
                Когда весь мир в твоих лучах?   
           Она часто просит сделать паузу и задумывается. И далеко не всегда сообщает, о чём думает. Это не скрытность и не кривляние. Это настоящее, и жизнь её – настоящая, а не придуманная и не разыгранная, как спектакль.  Но, когда она уходит к себе, мне становится грустно, потому что я остаюсь один.         
         - Это говорит счастливый человек. Но если человек несчастлив, то жизнь кажется ему сном, а сон – явью. Потому что для него всё вокруг одинаково непрочно. И даже если у него бывают минуты или дни счастья, он боится, что вот сейчас он проснётся и всё разрушится.
          - А ты считаешь себя счастливой?
          - Я? Я ещё слишком мало прожила на свете, чтобы говорить о счастье или несчастье.
          Помолчали.
          - С одной стороны, я несчастлива, потому что у меня нет мамы. Но я счастлива тем, что у меня есть папа. И он замечательный, мой папа. За всю жизнь мы ни разу не поссорились. Да папа и ни с кем никогда не ссорится, ни на кого никогда не кричит, никого не ругает. – Она смотрит в окно. – Дождик закончился. Пойдём немного погуляем? До площади, туда и обратно. Воздух хороший после дождя.
               
                12.
          - … Город был тогда очень знаменит, даже, может быть, более знаменит, чем Кёнигсберг или Данциг. Это тоже портовые города, в которых всегда было много купцов. А ещё здесь строили много красивых и быстроходных кораблей.
          - А в каком году это было? Вот когда… Самый первый корабль в нашем городе появился, в каком году?
          - В 1560-м. Причём этот первый корабль стал совершать плавания в далёкую Португалию. Знаете, где такая страна?
          - Да, да! Там ещё океан начинается!
          - Правильно! И много кораблей в нашем городе строилось для герцога Альбрехта Бранденбург-Ансбахского. Ну-ка, кто сможет выговорить его имя?
          Я сказал: «В нашем городе» и сам этого не заметил. Зато дети заметили, и, кажется, обрадовались.
           - В сущности, что такое наш город? Это ведь – порт и море! Так ведь?
          - Да, и ещё крыши у нас красные, черепичные! С вертолёта хорошо видно. Я с папой на вертолёте летал.
          Обобщения, обобщения. Хорошо это или плохо? В их возрасте я уже тяготел к обобщениям.
          Как-то на уроке учитель географии Борис Александрович принялся задавать всем по очереди один и тот же вопрос: «Что такое луг?». Перед этим он долго рассказывал о горных породах. Бедный Борис Александрович пытался учить нас мыслить, а учить-то было практически некого. Когда до меня дошла очередь, я вдруг брякнул:
          - Луг – это горная порода.
          Учитель несколько секунд молча смотрел на меня, потом тихо говорит:
          - Давай дневничок.
          И поставил пятёрку! Ясное дело, луг – это никак не горная порода. Поэтому я до сих пор не знаю, за что Борис Александрович поставил мне тогда пятёрку.
          - А в 1802-м году сюда прибыл император Александр I. А в загородном дворце его встретил сам король Фридрих Вильгельм III со своей женой – королевой Луизой. Вот её портрет.
          - Ох…
          - Красивый портрет.
          - Не очень похожа на королеву. Слишком добрая.
          - А что, бывают и добрые королевы! Это в сказках они обычно злые.
          - А знаете ли вы, что одна из улиц того района города была названа в честь императора Александра I? Да, это так. И место это стали называть  K;nigsw;ldchen – Королевский Лес. И там создали много парковых зон, посадили разные деревья – всё в честь этой встречи!
          - Ой, а давайте съездим туда на экскурсию! И заодно погуляем, если погода будет хорошая!
          Антанас на задней парте уже не сдерживает улыбку.
          Получается. Кто бы мог подумать.
          И добрался уже до XIX века. Что там дальше? Дальше – «von der Maas bis an die Memel». Расскажем, всё расскажем.
                13.
          Наконец-то настал это день! Мы едем на море, то есть, на Куршскую косу. В морской музей-аквариум. И всё остальное увидим, на что обычно обращают внимание приезжие.
          Регина чуть проспала, а нужно ведь ещё приодеться и причесаться. Прогулка как-никак.
          - Поторапливайтесь, Ваше Высочество! А то паром уйдёт.
          Никуда он не уйдёт, конечно. Паромы на Куршскую косу часто отправляются.
          Оказывается, я недооценивал Марусю: она шагает быстрее всех, несмотря на свои габариты и немалую сумку со съестными припасами на плече. И ещё успевает без умолку болтать с Ириной, женой Альгимантаса. Та – склонна к полноте, но уж не настолько, как Маруся. Альгимантас тоже о чём-то беседует – с дядей Альгисом, на литовском. Мы с Региной идём следом, уже привычно держась за руки. Рядом с нами - Орлов, которому поручили авоську с двумя бутылками сухого вина, штопором и стаканчиками.
          Чем ближе к предпортовым местам, тем чаще Маруся здоровается со встречными, идущими в порт на работу мужчинами и женщинами.
          - Привет! Labas! Привет!
          В порту Маруся – популярный человек, все её знают, и она всех знает.
          Всего лишь причал, паром этот, забитый желающими попасть в этот Рай земной, а чайки с ума сходят, вопят.. Чем ближе к лету, тем больше пассажиров на пароме, и тем чаще он совершает рейсы. Ехать совсем недолго – вон уже и причал на противоположном берегу.
          Пока едем, Альгимантас, атлетически сложенный светловолосый человек, читает письмо от дочери-студентки.
          - О-хо-хо-о-о! – хохочет он. - Ева влюбилась! Там, в Москве! В русского! Слышишь, Альгис?  Ира, нас собираются сделать дедушкой и бабушкой!
          - Что ж ты хочешь? Дети вырастают, - до этого момента Орлов, кажется, не проронил ни слова, а тут вступил в разговор. У самого Орлова детей, увы, нет.
          - Ну, тит твою шрас, все поедем в Москву на свадьбу! Это не то, что к моей Таньке в Германию, хоть поближе, - оживляется Маруся.
          - Погоди, Маруся, мы сначала ещё тебя замуж выдадим, - Ира не то шутит, не то всерьёз говорит.
          - Ты что, милая моя? Смеешься, что ли? Да меня ни один жених обнять не сможет! Все ручонки вывернет, если обнимать начнёт! В больницу попадёт с вывихами, апельсины ему понесёте в сеточке!
          - А ты его сама обнимай, а ему не давай!
          - Это ещё хуже будет. Я его придушу нечаянно, одной левой ведь придушу хорошего человека! Погода не очень жаркая, так что на кладбище все перемёрзнете. Пока венки несут, да оркестр играет.
          - Приехали!
         Пойдёмте, Ваше Высочество. Как с ними весело и легко, да? Я снова беру Вас за руку, и это для меня – как экскурсия на небо, как возможность быть всё ближе и ближе к Вам…
          - Куда сначала пойдём – в морской музей, или в рыбацкую деревню? Герман, ты гость, тебе решать.
          - Дядя Альгис, Вы ведь здесь всё знаете, а я – в первый раз. Ведите!
          И вот – диковинные рыбы, большие, маленькие, разноцветные. Рыбы справа, слева и даже сверху. Море, дно морское, морские тайны. Я никогда такого не видел, да и как я мог видеть, я ещё слишком мало прожил на свете. Зачем я придумал эту рифму – «море-горе»? Ведь сказано же было мне, что она затёртая и банальная. Причём здесь горе, если ОНА со мной? Конечно, я женюсь на ней, это решено. Только нужно приготовиться, найти момент и признаться ей, и сделать предложение, и дядя Альгис пусть знает, он же отец, и он хорошо ко мне относится. Боже мой, какие рыбы! Сколько их, и у всех есть имена-названия, и всех их собрали тут вместе, вот это да!
               
                14.
          Пока Орлов что-то объяснял Регине об особенностях питания пингвинов, я всё ходил среди этих рыб и разных обитателей моря, ходил, ходил…
          Вот они, умные и глупые, добрые и злые, смелые и трусливые, горделивые и скромные, мельком бросают на меня взгляд и плывут дальше по своим делам. И я ничего не могу им рассказать, потому что им некогда и неинтересно. И, если даже кто-то из них остановится, ему (ей) быстро наскучит моя история. А ведь всё это было, было по-настоящему, и я видел её каждый день, и она спала в соседней комнате, совсем близко, и я понимал, что, если не она, тогда никто. Большие и маленькие, глубоководные и мелководные, равнодушные и любопытные, в море живущие и ничего, кроме моря, не знающие. Я ничего не могу им рассказать, потому что у меня нет слов, чтобы рассказать о самом главном. И потому что мне никто не поверит; скажут – сумасшедший. Ваше Высочество, Вы – единственный человек, которому я могу рассказать абсолютно всё. Вы и без всяких слов меня поймёте. Нам нужно только внимательно посмотреть друг другу в глаза, и слова уже будут не нужны.
          - Герман, мы тебя потеряли! Пойдём, уже пора перекусить.
          Что-то вроде полянки близ моря. Свежайшие марусины бутерброды, помидоры, котлеты, много всякого вкусного. Орлов открывает бутылки и разливает вино.
          - За нашего гостя! За тебя, Герман! Чтобы приезжал почаще!
          - За всех наших детей! За наш город!
          - За хорошую погоду на лето!
          Чистейший воздух, белый песок, тихое море.
          - Маруся, что ты, как кулинар, скажешь, про эти рыбные консервы? Я на пробу купил. – Дядя Альгис плохо разбирается в консервах.
          - Шудас! – Ни одно литовское слово Маруся не произносит с таким удовольствием, как это. – Зря купил. Налегайте на ветчину, свежая. А это – рыбам скормить надо.
          Поздняя весна. Проснувшийся лес. Ожившее солнце.
          - Герман, может быть, ты останешься у нас подольше? Закончишь свою практику, отдохнёшь ещё месяцок? Мы будем рады.
          - Дядя Альгис, мне неудобно…
          - Оставайся, оставайся! – Подключается Маруся. – Неудобно только спать на абажуре. Ты многого ещё у нас не видел! Вот, например, какая тебе улица у нас понравилась больше всего? Какая?
          - Пяргалес. Там ещё дальше есть мост через речку. Только вот на площади монумент вождя…
          - Ну да, ну да. Есть такой. У нас про него загадка существует. В переводе на русский она звучит так: «Справа – девятиэтажка, слева – не х..,, не пташка». Многие догадываются.
          Эх ты, пучина морская.
          - Вы тоже, Маруся, приезжайте как-нибудь к нам. У нас много интересного.
          - Ох, Герман… Я бы, может, и собралась, да одной ехать как-то боязно, дочка далеко, а больше и не с кем… А так-то я была в Питере несколько раз. Последний раз – взяла с собой подругу, она всю жизнь в глухой деревне прожила, только недавно в город переехала. Думаю, чем бы её удивить, куда сходить? Не один же Эрмитаж… Решила – поедем в Царское Село. Сели на автобус, поехали. «Вот, - говорю, - увидим с тобой Лицей, где учился Пушкин. Дворец осмотрим, парк». А она – голос ещё звонкий такой, холерия! – как заорёт чуть ли не на весь автобус: «Пушкин? А кто он такой есть?» Ну? Я, конечно, на неё зашипела: «Тихо ты, - говорю, - курица такая, молчи лучше и рта не открывай! И себя опозоришь, и меня заодно!» Вот так я и промаялась с ней. В музей ведь и не взять её такую. Увидит обнажённого мужчину на картине  – в обморок упадёт, поднимай её потом.
          Допили вино, доели все припасы. И вдруг Регина:
          - Оставайся, Герман! Оставайся хотя бы до Дня Рыбака! Посмотришь, какой у нас будет праздник.
          И вот, тогда, Ваше Высочество, мне впервые захотелось поцеловать Вас. По-настоящему, как полагается. Но – люди вокруг, и я сдержался. Я только снова взял Вас за руку. И Вы смотрели мне в глаза и радостно улыбались. Значит, Вы тоже этого хотели. И скоро это случится, обязательно случится.
          Конечно, Ваше Высочество, Вы не согласились бы жить вот в этом рыбацком домике. Он слишком прост для Вас. Хотя – посмотрите, как здесь чисто, аккуратно! Здесь жили прекрасные, работящие люди. Да, они тоже болели и умирали, как и все, живущие на Земле, они иногда ссорились, у некоторых из них был тяжёлый характер. Но неслучайно их домик сохранился до наших дней. И мы, проходя мимо, не могли не задержаться, чтобы посмотреть на него и представить себе, как всё это было когда-то. Мы все – и дядя Альгис, и Маруся, и Альгимантас с Ириной, и Орлов, и Регина, и я – смотрели и что-то представляли себе, каждый на свой лад. Но все мы увидели тогда - море, чаек, рыб, солнце, дождь и снег. Жизнь. Увидел, чтобы больше никогда не забыть.
          Это случится, Ваше Высочество. Скоро случится, уже совсем скоро.
                15.
          На пароме обратно. Мы – ни на материке, ни на Куршской косе, ни там, ни там. Как будто время жизни ненадолго остановилось, и вокруг только море. Хотя море ли это? Так, полоса воды между одной землёй и другой.
          Мы немного в стороне от всех. Снова держимся за руки. Смейтесь, кому смешно.
          - Ты хотела бы жить в таком домике? Вот в таком, какой мы сегодня видели.
          - Наверное, да. Я каждый раз вижу его, когда приезжаю сюда. Только рыбу я ловить не умею. Ни разу не пробовала, но знаю, что и пробовать не стоит. Просто это не для меня.
          - И не для меня тоже. Я лес люблю. Ягоды. Когда ты приедешь ко мне, мы пойдём за черникой.
          - А я думала, мы поедем в Царское село, - смеётся.
          «Пойдём за черникой». Сказал так, как будто черника у меня под окном растёт. Не знаю, где я сейчас – на небе или на земле. А ведь ни там, ни там. Паром медленно катит по волнам, люди вокруг, корабли плывут, рыбы, чайки, а я вижу только её. Сегодня на ней белый джемпер и длинная синяя юбка. Именно такой я её и видел потом в снах, или между сном и явью – на фоне моря и неба. И каждый раз, когда я видел её, синее небо было по-весеннему холодным, как в тот майский день.    
          - О чём ты сейчас задумался?
          - Так, о ерунде всякой. О том, что я подарю тебе на память, когда придёт время уезжать домой.
          - Хм… Почему же это ерунда? Мне будет приятно, если ты что-нибудь мне подаришь. Буду вспоминать тебя.
          - А напишешь?
          - Конечно! И из Вильнюса буду тебе писать, когда учиться начну. Только ты отвечай, иначе я буду очень расстраиваться.
          Вот и небо. Это оно, я ведь с детства знаю, как оно выглядит. 
          - А как насчёт песни? Помнишь, ты хотела выучить слова и наиграть на фортепьяно?
          - Да, да, сейчас попробую! Вспомню.  – И она стала напевать:  - Музыкант играл на скрипке, я в глаза ему глядел, я не то, чтоб любопытствовал, я по небу летел, я не то, чтобы… Ой, забыла. Прости, пожалуйста, ещё не всё выучила. Давай дома. Я повторю, и тогда уже буду начинать сначала.
          Какая редкость! Небольшая речевая помарка. Значит, волнуется.
          - Не волнуйся! Вместе споём. Перед дядей Альгисом выступим.
          - Ого, что-то задумали! Какое будет выступление? – дядя Альгис стоит перед нами, а мы и не заметили.
               
                16.
          Вы уже давно сердитесь на меня, дорогие поэты и прозаики, номинанты и лауреаты, гении и медиумы. Вы спрашиваете меня: «Ну, а когда же здесь будет половой акт? Вот молодой человек и девушка. Ну и где же? Где описания поцелуев, постельных сцен и райских наслаждений?» Как вы правильно догадываетесь, ничего этого здесь не будет. Нет, вовсе не потому, что мы с Региной все из себя чистенькие, а вы – все из себя грязненькие. Если я вам свою грязь покажу, все ваши помойки благоухать начнут.. Так что не в этом дело.
          А дело в том, что, если уж писать, то писать правду. Правда же заключается в том, что полового акта между нами не было. И я её так и не поцеловал ни разу. И, как вскоре выяснится – правильно сделал. Но по порядку.
          В классе тепло и хорошо, в учительской – косые взгляды. Сидят математичка, физичка и химичка:
          - Развели тут демократию…
          - Прибалты эти, что бы они без нас делали!
          - А всё туда же, всё туда же. Свободу им подавай.
          - Вот при Сталине был порядок…
          - Вот-вот, Сталин бы им показал…
          - Ничего, мы им ещё покажем.
          С Антанасом идём по улице, тоже живёт на проспекте Тайкос.
          - Их у нас в школе никто не любит, поэтому и злые такие. Они сами виноваты: если вы работаете в школе, надо как-то уважать детей. Хотя бы уважать, если не любить. А они даже и самих себя, по-моему, не уважают. 
          На углу проспекта прощаемся.
          - Но я не перестаю удивляться тому, как быстро Вы нашли общий язык с ребятами. Они уже не хотят, чтобы Вы уезжали. А осталось последнее занятие. Может быть, ещё как-нибудь приедете? История – предмет неисчерпаемый, тем для занятий много. Будем ждать Вас!
          Дома дядя Альгис смотрит баскетбол. Сабонис, Хомичюс и компания.
          - А, Герман! Наконец-то ты пришёл. Сейчас будем ужинать Твоя любимая запеканка «Кугелис».
          - А как же холодный литовский борщ?
          - Само собой, само собой! Всё давно готово, а ты что-то долго сегодня.
          Регина выходит из своей комнаты с таинственным видом.
          - Герман, на минутку!
          Торжество в её глазах.  Достаёт небольшую книгу из сумки:
          - Вот что я купила сегодня! Специально в книжный зашла. «Александр Блок. Стихотворения». На русском! Это благодаря тебе я решила изучить его поэзию. Почитаем ближе к ночи?
          Почитаем.
                Смотри: я спутал все страницы,
                Пока глаза твои цвели,
                Большие крылья снежной птицы         
                Мой ум метелью замели.

                Как странны были речи маски!
                Понятны ли тебе? – Бог весть!
                Ты твёрдо знаешь: в книгах – сказки,
                А в жизни – только проза есть.
          Снова она задумалась, и снова я боюсь потревожить её каким-нибудь неосторожным словом.
          - Почему он был так несчастлив? – Спрашивает наконец.
          - Потому что он женился на Прекрасной Даме. А на Прекрасных Дамах не женятся.
          - Ты думаешь? А мне кажется, он был бы ещё более несчастлив, если бы на ней не женился.
          - Но… Как бы это могло быть?
          - Ну, так. Например, она не смогла бы за него выйти замуж. Мало ли причин.
          - Да, верно. Но тогда,  возможно, не было бы и стихов. Если бы он был настолько несчастлив, что был бы не в силах творить.
          Что мы заладили, что я заладил: «бы» да «бы».
            - Регина, знаешь… мне сейчас как-то не по себе. Мне кажется, что, пока мы читаем стихи, вокруг нас летают какие-то рыбы, разноцветные, большие и маленькие. И ужас в том, что совершенно не обращают на нас внимания. Как бы пролетают сквозь нас, как будто нас нет. И ещё кажется, что, когда ты ляжешь и заснёшь, я останусь с ними наедине. Противно. Потому что неизвестно, что они могут выкинуть.
          - Зачем тебе нужно, чтобы они обращали на нас внимание? У них свои дела, своя жизнь.  Даже хорошо, что они нам не мешают.
          - Мне хочется поделиться тем чувством радости, которое я сейчас испытываю…
          - С этими рыбами? – Она засмеялась. - По-моему, ты немного переутомился сегодня.
          - Я боюсь, что… Вдруг выйдет так, что я тебя потеряю. – Выпалил. Хоть что-то.
          То, что я мог бы сказать Вам, Ваше Высочество, надо говорить спокойно и уверенно, с холодной головой, пусть и с горячим сердцем. А я начинаю мямлить, слова зависают и теряются, как рыбы в бесконечном морском пространстве.
          - А ты не бойся. – Помолчала и, как бы завершая наш стихотворный вечер, добавила: - Я теперь буду рядом с тобой, даже если ты будешь далеко. Доброй ночи. – И она поцеловала меня совсем по-детски, в щёчку. А я ей не ответил.
                17.
          Дети идут парами друг за другом. В первой паре две девочки, сёстры из города Лиепая, одна совсем ещё маленькая, дошкольница, вторая – постарше. Обе крепко держат меня за руки, как бы боясь, что я вдруг куда-нибудь убегу. Регина с Антанасом замыкают колонну и болтают о чём-то по-литовски.
          В  лёгком, но достаточно длинном летнем платье она похожа на молодую учительницу. Наверное, встречные прохожие так и думают: вот, мол, начинающая учительница.
          Это вместо уроков. В этом году их больше не будет.
          Они очень хотели этой прогулки. Тогда мы стали думать: куда пойдём? Посоветовались с родителями. В конце концов, остановились на парке скульптуры имени Мажвидаса.
          - Герман, взгляните сюда: какие необычные птицы!
          - Кажется, это пингвины.
          - Семья, смотрите. Родители, дети и собака. Смешные немного!
          - «Собрался в путь». Да уж, на таком велосипеде далеко не уедешь…
          - «Растение». По-моему, это больше похоже на крокодила в профиль!
          - А это что? Как будто бы лестница. Куда она ведёт? На небо? Герман, как думаете, что это?
         Регина видела это всё уже много раз. Может быть, она расскажет? И она рассказывает, и дети обступили её, и получается у неё с ними не хуже, чем у меня…
          Но есть вещи, которые знает только Антанас, потому что он учитель истории. И он тоже рассказывает, объясняет, и дети слушают…
          - Мне кажется, тебе будет нелегко без них, - говорит Регина задумчиво после того, как мы, уже у школы, попрощались с Антанасом, и дети разошлись по домам, весёлые и довольные прогулкой. – Впрочем, как и им – без тебя. Они так к тебе привязались…   
          Об этом я тоже думаю. Но больше – о том, как нелегко мне будет без неё. 
          А она произнесла это – и замолчала. Опять ушла к себе.
          Я знал, я понимал, что не заслуживаю ничего большего, кроме её молчания. Но ведь было не только молчание.  Было и то, чего я вовсе не заслужил: её помощь мне, когда я выходил к детям, по-настоящему – впервые в жизни, отдельные уроки до этого не в счёт. Были прогулки с ней, стихи и беседы. Была радость держать её за руку и замирать вместе с собственным сердцем от этой радости. Значит, когда-то я был счастливым человеком. Я и есть счастливый человек, раз это было, было со мной. Но никто ведь не поверит, скажут, что я всё это придумал. И назовут сумасшедшим, и будут смеяться и показывать пальцем. А это было. Было по-настоящему.    
                18.
          …И тогда я решил, что скажу ей всё в один из последних дней, накануне отъезда. Может быть, сначала даже дяде Альгису скажу. Попрошу её руки. Старомодно, да? Но я боялся нарушить то тонкое и хрупкое, что установилось между нами, боялся опошлить и свести наши отношения к банальному и затёртому. Это как граница, которую до поры до времени нельзя переступать.
          И дни шли за днями, текло скоротечное время и протекло несколько недель, и я не знал, как мне прорваться к ней сквозь её внезапно наступающее молчание. Не на небо ли она время от времени уходила?
          И ещё: что хотел мне тогда сказать Пограничник? И почему не сказал? Почему окликнул меня и тут же пропал? И почему он теперь моряк, а не пограничник?
          Моряк. Море-горе.
          Какие они в сущности счастливые. Работа, хозяйство, поездки на Куршскую косу в выходные, отпуск в окружении детей, друзей. Что бы мне не жить такой жизнью? Может быть, Пограничник смог бы это объяснить, а может быть, я сам должен до всего дойти. Мне не заснуть ночью от шума моря, мне не опустить глаза вниз, чтобы не смотреть на небо. Небо – это королева Луиза. Это принцесса Регина. Это королева Луиза.
          А ещё есть детство. Да, они трогательно прощались со мной, надарили подарков, одна девочка помладше подарила красивую вышивку собственной работы, а девочка постарше смотрела на меня как-то задумчиво и печально. Я обязательно вернусь к ним. Но ведь они вырастут и, наверно, забудут меня. Ну, может быть, некоторые не забудут. Но, так или иначе, все займутся своими делами, у всех будет своя жизнь. А я останусь между морем и небом, потому что я умру, если моря и неба не будет.
          Вот что я не сплю, что мучаю сам себя всякой ерундой? Глупо, глупо. Ждать последнего дня, не объясниться, не обнять её, не выйти с ней ночью на море – дюны балтийские, белый песок, корабли на рейде, маяки… Опять какой-то князь, или король, теперь пеший, идёт вдоль берега, а с ним рыцари, все в железе, усталые какие-то, разочарованные. Но ведь живые, это главное. Значит, есть надежда. Идут вдоль берега, сворачивают у ручья и углубляются в лес. Но откуда здесь этот ручей? Это же ручей из Нарвы-Йыэсуу. Точно, он. В противоположную сторону от погранзаставы, и ничего с ним не случилось, время не размыло его, не высушило, не унесло в море. Получается, что и у меня тоже есть надежда? Есть, пока жив этот ручей.
          Рано просыпается город.
          В городе будет праздник.
          Праздник будет и у меня.
                19.               
           Вдруг проспект стал цветным. Прохожие обычно шли куда-то по своим делам, а тут они выстроились вдоль проезжей части,  и не было ни машин, ни автобусов, и все чего-то ждали и чему-то радовались. И солнце на небе радовалось, и море притихло.
          Мы с Региной вышли из дома раньше обычного и тоже присоединились к длинной, многокилометровой шеренге ожидающих шествия.
          Решили так: мой день рождения и День Рыбака отметим одновременно. Но это будет завтра. И только после этого я уезжаю.
          И вот завтра, завтра, Ваше Высочество, я и скажу Вам то, что положено сказать. И дяде Альгису скажу, и все пусть знают. И скоро, очень скоро мы поженимся, потому что зачем ждать долго?
          Наконец, становятся слышны звуки духовой музыки, и шествие приближается. Впереди идут моряки с большими флагами, а дальше – целая колонна моряков с трубами, саксофонами и двумя барабанами. Все они в бежевых тужурках и  белых брюках, а маршевая их музыка летит над проспектом, открывая праздник. Следующая колонна – снова моряки, на этот раз матросы в бескозырках, тоже с музыкальными инструментами. Зрители оживляются, машут руками морякам-музыкантам, а дальше-то! Дальше идёт царь Нептун с трезубцем – и какой, настоящий! Всё, как положено – борода, корона, и смотрит он вокруг властно и спокойно, по-царски, и все приветствуют его, и машут ему руками! И свита у него настоящая – русалки лукаво посматривают на зрителей, могут ведь кого-нибудь и утащить!
          - Смотри, какой дельфин! Совсем как тот, в морском музее! – Регина уже показывает мне на следующую колонну. Огромный дельфин на повозке, которая медленно движется вдоль проспекта – сколько же нужно было времени, чтобы накачать воздухом эту резиновую фигуру! В повозке – дельфины поменьше, но это уже люди в костюмах, пританцовывают, машут… А главный дельфин улыбается – зрителям, городу, морю! А это что? Какое-то морское чудовище, в два раза больше дельфина, который уже проехал дальше, зелёное с желтоватыми глазками, щупальцами…
          - По-моему, это осьминог, - говорю я Регине.
          - Если и осьминог, то явно с другой планеты, - смеётся Регина. – Перемудрили немного.
          - Я тоже всё думал: что это такое? – Говорит кто-то рядом с нами. – Оборачиваюсь: высокий пожилой мужчина. – Похоже, что действительно осьминог. Он у нас две недели у проходной стоял. Я на пивзаводе работаю.
          - Значит, это колонна вашего завода?
          - Да, это наши. Некоторые, кто смог принять участие. А я не могу, к сожалению. Дела. – И, постояв ещё несколько секунд, отправился дальше.
          Следующая колонна! У этих – фигур нет, а просто идут люди с корабликами, прикреплёнными к высоким шестам. Кораблики синие, и участники все одеты в синие футболки и синие брюки.  А дальше – едет настоящий корабль, только раскрашенный в необычные цвета, и трюмы его как будто излучают необычный свет. Матросы вокруг, в необычных галстуках небесного цвета, поют задорные морские песни. А вот повозка чёрно-красно-жёлтая, и шарики в руках у участников шествия таких же цветов – немецкий культурный центр. За ними – огромный надувной пират, и за ним тоже следуют пираты в банданах, с повязками на глазу, потрясают надувными мушкетами. И так идут друг за другом колонны, поют, пляшут, приветствуют зрителей, и голова начинает слегка кружиться, и небо сходит на землю, и светло по всей земле, потому что праздник…
          А это кто? Не сплю ли я? Коренастый человек с родимым пятном на голове идёт за одной из повозок и говорит, говорит… И множество людей следует за ним – литовцы и русские, эстонцы и татары, узбеки и молдаване, и ещё многие и многие… И пишут, пишут, а некоторые, хотя и не пишут, но внимательно его слушают. Говорливый человек уже поравнялся с нами, но я снова ничего не слышу из его слов, шумно всё-таки, и только одно слово я сумел уловить: «консенсус». 
                20.
          О чём она всё-таки молчит? О чём так любит помолчать?
          Пообедали в кафе и сидим на берегу речки Дане.
          Где-то недалеко играют дети. Но их не видно.
          Тихо, но и празднично на душе.
          - О чём ты думаешь сейчас?
          - Я думаю… О том, как я буду жить в Вильнюсе во время учёбы. – Помолчала. – Мне жаль оставлять папу одного. Но выучиться тоже надо. Буду часто приезжать в гости.
          Ну, вот какая из неё журналистка? Журналист должен быть настырным, разговорчивым, даже болтливым, везде встревать, всюду пролезать. Принцесса-журналистка. С ума сойти можно. Или она изменится со временем? И не будет в ней этого тонкого, изящного, таинственного, что я так боюсь потревожить неосторожным движением, праздным словом?
          - Ты, наверное, думаешь, что я не похожа на журналистку. – Улыбается сдержанно, спокойно, без всякой обиды. – Но я научусь. Очень хотела бы работать с людьми, наблюдать, какие они, чем живут, чего хотят.
          Пролетели какие-то птицы. Кричат о чём-то, спорят друг с другом, ругают кого-то.
          - Или, скажем, работать в каком-нибудь интересном журнале. Например, что-нибудь об окружающем мире… Писать статьи, исследовать природную среду, брать интервью у учёных, или у  обычных людей.
          Как просто Вы одеваетесь, Ваше Высочество. Обычное платье, довольно длинное, с цветочками. И волосы, почти рыжие, но всё-таки не рыжие, прямые, без всяких вычурных причёсок, никаких «химий», никаких завивок… И туфельки не как у Золушки, простые, без каблуков. И акцент мягкий, интеллигентный. При мне Вы всегда говорили по-русски, даже с дядей Альгисом, даже с другими литовцами. И я понимал, что это из вежливости, чтобы я, не удосужившийся выучить хоть что-нибудь по-литовски, кроме слов приветствия и прощания, не чувствовал себя посторонним.
          Я возьмусь за литовский язык, Ваше Высочество. Возьмусь, и выучу его. Но сначала – дождаться завтрашнего дня. Завтра случится то важное, то, к чему я долго готовился и с чем не хотел спешить. Я должен это сделать, и будь что будет.
          - Пойдём смотреть ярмарку?
          Да, мы идём на ярмарку, потом на концерт.
                21.
          Палатки, палатки, палатки, и везде что-то необычное продают. От головных уборов до сладостей. Мы накидываемся на мороженое, совсем как маленькие. Покупать ничего не хочется, а вот полакомиться – да. Толпа, в которой можно и потеряться, к вечеру становится только гуще. Мы уже привычно держимся за руки и двигаемся сквозь эту толпу, или она проходит сквозь нас. Как бы то ни было – всё так и должно быть, всё идёт правильно.
          - У нас тоже много разных групп. – Мы уже идём на концерт, где будут играть рок. По крайней мере, так объяснила Регина. – Когда ты приедешь к нам в Питер, мы обязательно сходим на них.
          - Если бы я знала, когда смогу к вам приехать… Будет учёба, будет не до поездок.
          Зато я знаю. Это будет скоро, очень скоро.
          По дороге к стадиону, где состоится концерт, толпа всё увеличивается. Всем весело, и нам весело. Все хотят и дальше веселиться, и мы тоже.
          - Только у вас слишком холодно. А у нас зима не такая холодная.
          - А у вас море не такое тёплое, как на юге.
           - Ага, значит, тебе больше нравится юг?
          - Нет!!! Я там никогда толком и не был. Так, пару раз в детстве.
          - Вот то-то.
          Сцена оборудована прямо на стадионе. И можно сидеть на трибунах, а можно стоять у сцены. То же самое и у нас, на концертах в наших залах. Мы пойдём к сцене, встанем поближе, потому что интересно не только слушать, но и смотреть.
          Выступает первая группа, у них только инструментальная музыка. Публика аплодирует, но пока что не очень дружно.
          - Все ждут «Антис»! А они последними выступают.
          - Что значит «антис»?
          - «Утка»! – Регине смешно, что я так и не выучил ничего по-литовски. – Когда же мы сможем поговорить с тобой на литовском языке? Ты будешь изучать литовский?
          - Будет! – Отвечает за меня какой-то парень и улыбается, подмигивает. – Я тоже не сразу выучил русский язык. Говорил, но не понимал грамматики. А литовский язык красивый, и совсем не сложный. Тебе понравится. Приезжий?
           - Да, из Питера!
          - О! Это прекрасный город! Но я знаю его только по рассказам. Нравится у нас?
          Ещё как! Вот и этот парень думает, что мы с Региной уже… А ведь самое главное будет только завтра, но об этом ещё и Регина не знает. Хотя, может быть, догадывается. И я боюсь только одного – что в ответ она будет молчать и сдержанно улыбаться – так, как только она умеет. И в ответ ничего не скажет, и я так и уеду, не зная, что делать дальше.
          Наконец на сцене «Антис»! Как здесь любят эту группу! Как воодушевился весь стадион, и те, кто сидели, уже стоят, и те, кто стояли, хлопают и танцуют вместе с музыкантами! Жаль, я ни слова не понимаю, о чём они поют, и не знаю, о чём говорят в микрофон в паузах. Но праздник, праздник вокруг, и ничего не надо переводить! И когда они начали последнюю песню, медленную и напевную, многие обняли за плечи соседей, и все раскачивались в такт музыке, и все хотели мира, любви, спокойной и достойной жизни…
            И когда мы шли обратно, уже стемнело. Разные люди, молодые и постарше, шли от стадиона к городу и пели, и смеялись, и знакомились друг с другом незнакомцы, и радовались друг за друга, и никто не ссорился друг с другом…
          И когда уже оставалось совсем немного до центра города, и прохожие стали интересоваться, откуда идёт столько народу, кто-то впереди начал, а остальные подхватили, и разнеслось по всей толпе на несколько километров:
          - Lie-tu-va bus lais-va!
          - Литва будет свободной! – скандировали молодые люди и люди постарше, те, кто шёл с концерта, и те, кто присоединился по дороге. И не было в их голосах ни ненависти, ни злобы, а была  только радость от наступления неизбежного, от нового воздуха, которым дышали все вокруг, от надежды на лучшее и на то, что худшее никогда уже не вернётся. И вдруг:
          - Lat-vi-ja bus lais-va! Es-ti-ja bus lais-va!
          Новое время, новые надежды. Обновление.
                22.
          Маруся встречает нас на лестничной площадке:   
          - Герман, Регина! Милые мои, не с ума ли вы неожиданно сошли? Времени половина первого! Орлов уже предлагал в милицию позвонить!
          - Да уж, - дядя Альгис появляется в дверях, - загуляли наши ребята. Но я был за них спокоен. Герман ведь знает борьбу («борбу»), если какие хулиганы – покажет пару приёмов, да и всё.
          - Приёмы, приёмы… Вот мой Колька тоже всё с приёмами ходил по кабакам. И регулярно с расквашенной рожей возвращался, а я ещё добавляла. Поужинайте хоть, артисты! Небось, голодные ходите.
          Действительно, про ужин мы как-то и забыли.
          -  Ну, - дядя Альгис всё-таки немного устал, - что ты там сегодня видел интересного?
          - Антис, - только и смог ответить я.
          Что произошло за этим ужином? Мы болтали, как всегда, рассказывали дяде Альгису о сегодняшнем дне, строили планы на завтра, завтра ведь прощальное застолье… Неожиданно в ушах стал нарастать шум моря. Сначала умеренно, потом всё громче и громче. Наконец, разыгралась целая буря, и это было пугающе, и я не знал, что подумать об этом шуме. А дядя Альгис с Региной, похоже, ничего не слышали, мирно сидели за столом… Море-горе.
          - Регинуте, чуть не забыл: письмо тебя дожидается. Я его в твоей комнате на стол положил.
          Регина как-то вскинула голову, внимательно посмотрела на дядю Альгиса и быстрыми шагами вышла из кухни. Больше я её в тот вечер не видел.
          От кого бы она могла получить письмо?
          Снова смешались сон и явь. Что происходит с моей жизнью? Почему так шумит море?
          Кажется, звонил телефон, и я кричал кому-то на том конце провода:
          - Перестаньте! Прекратите говорить гадости! Не слушайте пошляков и ненавистников! Литва – замечательная земля, здесь живут люди разных национальностей – литовцы и русские, латыши и белорусы, поляки и евреи, и большинство просто хочет мира и свободы! Чтобы не ругаться с соседями, не скандалить, не оскорблять друг друга!
           - Не существует плохих народов,  – вопил я, - а отдельные плохие люди есть в каждой стране, среди любого народа они есть! Будем уважать друг друга, будем жить мирно!
          Но шумело море, били волны о берег, выбрасывали меня на сушу и опять затягивали в пучину, чтобы снова выбросить вон. И не было мне пощады от этого моря, от этих волн, от ветра этого.
                Что жизнь? Безумие, ошибка.
                Что жизнь? Обманность пелены.
                И лучший миг есть заблужденье.
                Раз жизнь есть только сновиденье,
                А сновиденья только сны.   
          В восемнадцать лет не стыдно думать, что жизнь - это сновиденье. Может быть, в восемнадцать лет даже полагается так думать.
          Итак, я готов. Завтра. Скорее было наступило это завтра.               
                23.
          Регина ещё спала, когда я пошёл попрощаться с Антанасом и ещё кое с кем из школы. И вернулся уже к вечеру, когда пора было накрывать стол. Дяди Альгиса не было, пошёл за покупками. Я решил вытереть пыль с книжных полок дяди Альгиса с альбомами художников и старыми почтовыми справочниками на них.
          Она вышла из своей комнаты, когда я уже начал подумывать, что её там нет. Я так и стоял лицом  к книжному шкафу, спиной к ней, говорящей. И я никогда не слышал, чтобы она говорила так быстро:
          - Герман, у меня такая радость! Я вчера получила письмо от своего жениха. Ты ведь знаешь, что у меня в Вильнюсе есть жених? Нет, я не рассказывала? Вроде рассказывала, хотя не помню. Он должен был уехать в другой город на полтора года, но планы изменились, и теперь мы будем вместе, представляешь? Ведь я еду в Вильнюс уже через месяц! Я так счастлива! Кстати, мой жених – боксёр. Ты как к боксу относишься?
          У меня было 10-12 секунд, не более, для того, чтобы подавить то, что положено было подавить. И я справился даже раньше, по-моему, секунд за восемь. Подавил, загнал куда-то в область печени. И, наконец, повернулся к ней лицом:
          - Ты знаешь… Я сам спортсмен, и уважаю все виды спорта, и всех спортсменов уважаю. Но мне всегда казалось, что голова – это не самое лучшее место, чтобы бить.
          - Ну, там же не только по голове…
          Вращается ключ в дверях, затем – непродолжительная возня, и в комнату входят дядя Альгис с двумя огромными сумками Маруся, - с сумкой поменьше.
          - Тит твою шрас, ребята, а мы думали, вы уже всё приготовили, стол раздвинули, накрыли, понимаешь! Скоро гости придут! Альгис, вот это – пока в холодильник, а остальное – да-а-вай сразу на стол! Ну что же вы, друзья? Доставайте посуду, рюмки, бокалы, ложки, вилки! Сегодня пир горой будет! Герман, я специально в твою честь приготовила свою фирменную самогонку!
          - Вы хотите сказать – самогон?
          - Ну, я её называю самогонкой. Хлебная! Я её раз в год гоню по особым случаям. Сегодня как раз особый случай, такого гостя провожаем! Ох, Герман, приезжал бы ты почаще, у нас и воздух свежее, морской, и климат не такой гнилой, как у вас! Альгис, подтверждаешь насчёт моей самогонки? Что нигде больше такой нет? А?
          - Подтверждаю, подтверждаю. Это такая же правда, как и то, что однажды за твоим аппаратом из милиции придут. И тебя вместе с ним заберут. Герман, почему ты такой бледный? Ты прямо зелёный! Что-нибудь случилось?
          - Ничего не случилось, дядя Альгис. Просто заранее боюсь марусиной самогонки.
          - А ты много не пей и кушай хорошо, вон сколько еды. И действительно всем жаль, что ты уезжаешь…
          - Правильно, правильно боишься! Сейчас я тебе одну штуку покажу, - и Маруся достаёт одну из бутылок, - только каплю на стол пролью… Альгис, дай-ка спички или зажигалку!
          - Ну вот, хулиганить начала, а ещё не пили.
           - Да только капельку же… Ну-ка, подожгу… О! Горит!
          Горит. Наверное, выражение «гореть синим пламенем» отсюда и пошло. Всего капелька. Сгорела за три секунды. Что это была за капля, что сгорело? Может быть, не самогонки туда налила Маруся, а морской воды, у берега Куршской косы набранной? Море-горе. Сгорело море моё. Здесь, в прекрасном городе с красными черепичными крышами.
          - Смотри, аккуратней со своей самогонкой. Может быть, человек не привык. Поменьше в рюмочки наливай. Чтоб голова не болела, а то Герману поутру не в аэропорт, а к врачу придётся ехать. – Спасибо, дядя Альгис, спасибо, что заботитесь.
          - Тьфу на этих врачей! Я к одному три года ходила с чепухой какой-то, спина болела, подумаешь. Ни черта не вылечил, а на массаж один раз пошла – как рукой сняло! Так что врача этого я с тех пор называю: «ухо-горло-нос-сися-пися-хвост».
          А потом пришли гости. Их было много, человек двадцать или больше, и знал я из них только Альгимантаса с Ирой и Орлова. И меня знакомили с разными людьми, и люди расспрашивали, а я отвечал – подробно, честно, не упуская мелочей. Я всё говорил, говорил, и гости говорили, и Маруся острила, и дядя Альгис благожелательно улыбался. И меня поздравляли с днём рождения, который, кстати, давно прошёл, а я поздравлял всех с Днём Рыбака, который закончился вчера. Я произносил тосты, и все тоже произносили тосты.
          И вот тогда, сидя за этим проклятым столом, я понял всё. Я был для неё – БРАТ. К ней в гости приезжал четвероюродный брат. Разве четвероюродные – родственники? Это и не родственники совсем, так, седьмая вода на киселе. Но теперь она напишет своему жениху, как его там, что к ней приезжал из Питера брат, понимаешь, будущий учитель, историк, очень интересный человек…
          А потом я начал пить так, как до этого не пил никогда. После марусиной самогонки открыли водку. Я не чувствовал вкуса еды и не вёл счёт выпитому. Но и, напиваясь до белых теней, я продолжал отвечать на вопросы, разговаривать, улыбаться и смеяться.  И никто, никто из них ничего не заподозрил, и никто ничего не узнал, и никогда ничего не узнает.
                24.
          Кажется, вокруг ночь. А может быть и день, какая разница.
          Надо идти к морю. Надо утихомирить его, шум становится невыносимым. Надо угомонить волны.
          Когда море успокоится, я войду в него и буду идти столько, сколько смогу – до первой мели, потом до второй, и до третьей дойду. А потом его воды сомкнутся надо мной, и, опускаясь на дно, я успею увидеть плывущий по воде красно-жёлтый кленовый лист, принесённый к морю из Парка скульптуры. Таких листьев множество в мире. Они есть в моём городе, есть в Нарве-Йыэсуу, есть и в городе с красными черепичными крышами, в котором каплю морской воды подожгли, и она сгорела за три секунды. И я пил горькую воду какого-то другого моря, неизвестного, и меня поили другой водой, третьей водой, четвёртой, и все эти воды были горьки. И я забыл, как звучат голоса волн, я слышал только страшный рёв, и не было рядом кого-то большего, чем я и чем любой человек на земле, кто взял бы меня, как маленького, за руку и спас. И я пошёл к морю, так и не узнав, ночь сейчас или день, утро или вечер, потому что больше некуда было идти. Я спустился по лестнице, и море начиналось прямо у дверей, волны даже заползали на первый этаж и  достигали то третьей, то четвёртой ступени. Здесь, у самой двери, плавало несколько крыс, не обращавших на меня никакого внимания. Все они куда-то спешили, наверное, делали запасы провизии, и было видно, что они уже преуспели, и дальше будет им ещё сытнее и слаще. С трудом поддаётся входная дверь, в неё стучат волны, вокруг – объедки, за которыми охотятся эти крысы, какие-то палки и щепки, дрянь всякая. Резкий порыв ветра, и становится видно, что за дверью – синяя, синяя пустота, ничего, кроме ветра;  значит, всё-таки ночь? Нет, вот какие-то фигуры, они приближаются, а сами – по щиколотку в воде, они выдвигаются из черноты и… Это те самые, их опять четверо, отвратительные рожи, без пола и возраста. Сейчас они будут глумиться, злорадствовать, а потом будет драка. Нет же, их не четверо, их гораздо больше, позади них – лица как лица, парни и даже девушки, но все они злые, все показывают на меня пальцами и хохочут
          - Бе-е-е-е-е-е! Дурак, дурак!
          - Сумасшедший!
          - А теперь ещё и алкоголик! Сопьётся, сдохнет в психушке!
          - Тебе что говорили: брось свою королеву! Брось! А ты всё равно за своё? Не унимаешься?
          - По девкам лучше бы ходил! Девок надо было (непечатное слово)!
          - Да вы посмотрите на него – он же трус! Мямля! Такой и девкам (непечатное слово) не нужен! Девки, вам такой нужен?
          - Н-е-е-е-е-т! (Непечатное слово) не нужен!
         - Набить ему как следует морду! Дайте ему пару раз!
          - Пару раз мало, сейчас мы его отделаем!
          В уличной драке дзюдо вряд ли поможет. Но с самым ближним можно успеть что-нибудь сделать. Отвлечь внимание мнимым ударом, ухватить за ноги, повалить. Но после этого они кинутся на меня все – все, кому не лень.  Именно так и получилось. Одного из них я и в самом деле обрушил на лестницу, а потом…  Потом неинтересно. Неинтересно рассказывать, как меня били, хотя я и отбивался, как хохотали те, кто стоял рядом…
          Какая-то лодка выплыла из синей пустоты, когда меня выволокли, было, наружу, и человек, сидящий в лодке, быстро работал вёслами. Вот он уже выскочил из лодки, по колено в воде, тот самый моряк, которого я видел в школе. Рожи разбежались, кто куда, едва увидев его. Остались только мы вдвоём. И пошёл дождь, а море куда-то пропало, отступило, и шумел дождь, а никакое не море. Море-горе.
          Ещё с полминуты Пограничник смотрел на меня печально и укоризненно, но и с сочувствием. И тут раздались голоса сверху – с четвертого этажа. Потом они стали приближаться, вот они уже на третьем, на втором…
          - Герман, куда ты пропал, мы искали тебя! Вдруг ушёл куда-то, - это дядя Альгис, а с ним Маруся и ещё два-три человека, остальные давно разошлись по домам. – Но что это с тобой? Ты весь в крови! И по лицу кровь бежит! Что здесь было, что случилось?
          Кто-то взял меня под руки. Сам бы я подняться наверх не смог.
          - Эх, говорил же я, не надо было столько наливать…  Человек не привык.
          - Ничего, ничего… Нос только разбит, поэтому кровь… Пара синяков, конечно. Но ещё не так страшно.
          - Тит твою шрас, это, наверное, те приходили, вечно орут по ночам и на мотоциклах пердят. Ничего, бывает, надо только обработать. Потерпи, мой друг, бывает и такое. Видно, подышать воздухом хотел, так лучше бы на балкон…
          Была ли там ОНА, когда меня, наконец, втащили в квартиру? Когда меня стало рвать на ванну, на раковину, на зеркало в ванной? Когда меня напоили минеральной водой без газа и уложили? Может быть, она меня и поила? Не помню, да и неважно.
                25.
          Не помню и следующего дня, последнего дня. Неважно и неинтересно: как все они меня провожали, благодарили, сочувствовали, предлагали махнуть рукой и забыть. А потом сами махали руками, когда за мной закрылись двери контрольного пункта, и я прошёл к самому лётному полю, а границы ещё тогда не было, и таможни не было. И когда самолёт взмыл и сделал разворот на северо-восток, они всё ещё махали руками, но я их уже не мог разглядеть.
          И море мелькнуло далеко слева, и небо становилось всё ближе, как пелось в одной песне. А потом и море пропало, и земля пропала. Осталась пустота, но не синяя, а светло-серая. Эта пустота имела сферическую форму и была прозрачной, при этом местами гранёной, как стакан. Но внутри этой сферы не было решительно ничего, наверное, даже воздуха в ней не было. Как не было и возможности как-нибудь устранить эту пустоту, чтобы не видеть её. И не проникнуть было внутрь неё, чтобы попытаться что-нибудь в ней найти. Она висела и висела передо мной, и никто вокруг не видел и её, кроме меня. А сказать о ней было некому, потому что никому не было бы никакого дела ни до неё, ни до меня.
          И тогда я взглянул на небо и увидел: на Вильнюс шли танки. Более того, танки шли и на Ригу, и остановились в двух шагах от Таллина, чуть-чуть до него не дойдя. И пало четырнадцать литовцев под этими танками, и в Риге погибли люди, а в Таллине никто не погиб, только потому что они не успели в него войти. И спросили тогда говорливого человека: «Что теперь будет после этого?» А он ответил не на этот, а на другой вопрос, которого ему никто не задавал: «Я ничего не знал».
          И я снова взглянул на небо и увидел: на этот раз танки шли уже по Москве, ползли по улицам города, и пало трое жителей, и многие вышли, чтобы воспрепятствовать движению танков. И я увидел странных людей в серых костюмах, и они связали говорливому человеку руки и ноги, чтобы он не смог помешать их делам. Тогда появился высокий человек с серебристыми волосами, зачёсанными на пробор. И многие пошли за ним, и оказывали ему почести, и он, будучи в силах, приказал танкам остановиться, а людей в серых костюмах бросил в темницу. И стояли вокруг жители и наблюдали, что дальше предпримет высокий человек с серебристыми волосами. Он попросил помочь, его подхватили под руки, и он забрался на танк, а танкист закрыл лицо руками. И он властным жестом указал на главные часы и отдал приказ, которого я не расслышал.  И часы пробили двенадцать, и началось новое время, которого не было до той поры. И мы думали, что увидим новое небо и новую землю, и что старое прошло и больше никогда не вернётся. И мы ошибались. Ошибался высокий человек с серебристыми волосами, ошибались те, кто стоял вокруг него и ждал, ошибались те, кто смотрел на главные часы, ошибался и я.
          Всё равно начался новый день, и было то новое, которого никто ещё никогда не видел.
          Но мои дети остались за границей.
          И моё время раздвоилось. Одно течёт и продолжает течь, как ручей в Нарве-Йыэсуу, как речка Дане, как река Нева. Но другое время – навсегда остановилось и застыло, не свершённое, не прожитое, не воплощённое.
                26.
          Потому что я мог жениться только на ней, и ни на ком больше.
          Небо – это королева Луиза. Это принцесса Регина. Это королева Луиза.
          Детство – это королева Луиза.
          Но неба больше не будет.
          Значит, остаётся только детство.
          Вот и хорошо. Я готов.
               
                КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ