Ну и чудненько!

Май нынче выдался холодным да снежным. Уже пора бы на грядках вовсю работать, а мы в пуховиках, шапках да сапогах тёплых.

Я вышел на улицу, морозно. Никого из соседей возле нашей многоэтажки не видать. Только на лавочке «Ну и чудненько» сидит. Худенький, сморщенный весь. В старом полушубке, откуда торчат ноги-карандаши в больших сапогах. На голове полосатая нелепая шапочка с завязками. Седая борода. Но глаза у «Ну и чудненько» волшебные - глубокого синего цвета в обрамлении пушистых ресниц.
- Смешной человечек, - порой произносили прохожие и восторженно замирали, видя его взгляд.
- Будто с другого прекрасного лица этому чучелу глаза пересадили! Вот моей бы Вальке такие! Всем девка хороша, а глаза близко посаженные да словно щёлочки. А у этого такая красота на лице! Несправедливо! – качала головой соседка с пятого этажа.

Впрочем, «Ну и чудненько» никогда и ни на кого не обижался. Был он беззлобным и таким, не от мира сего.
В карманах всегда семечки для птиц носил. В его сшитом мешочке постоянно лежали сосиски и кусочки чего-то вкусного для бездомных животных. Находились там иголки, нитки (вдруг у кого пуговица на улице отпадёт, а он поможет), бутылочка с водой, салфетки, конфетки и маленькие деревянные игрушки. Он их сам вырезал и щедро раздавал.

Вообще-то «Ну и чудненько» Иваном Петровичем звали. Но это по паспорту. Так к нему никто не обращался, прозвище приклеилось. Потому, что на любое сказанное он неизменно крякал со словами: «Ну и чудненько!».

Бывало, идёт соседка, кричит другим, что пошла за молоком.
- Ну и чудненько! – тут же слышится с его стороны.
Дети со школы возвращаются, наперебой здороваются с родителями и рассказывают про оценки.
- Ну и чудненько! – опять доносится сбоку.
К дочери на юг собралась переезжать Зинаида с третьего подъезда.
- Ну и чудненько! – вновь раздаётся.

Он даже на неприятности умудрялся своё «Ну и чудненько» вставить! Да так ладно выходило! Когда Николай с первого этажа ногу вывихнул да на костылях пришкандыбал, и давай деду жаловаться, тот опять заладил:
- Ну и чудненько!

Я думал, Николай по хребтине ему костылём даст! Он и помрачнел, рот открыл уже, да только дед добавил:
- Ножки-то, Колюнька, целые, обе. Ну и чудненько, что вывих. Заживёт.
Коле крыть было нечем. Он задумался и даже разулыбался.

Правда, наши старушки-кумушки ехидно подметили, как бы «Ну и чудненько» мысли свои повернул, если бы Николай и правда без ног остался?
- Ну и чудненько. Главное – живой, - вывернулся опять дед.

Воду отключили горячую на несколько дней, все давай возмущаться, он опять влез со своим «Ну и чудненько».
- Скажите спасибо, что холодная есть. Погреть же можно. А вот если бы никакой не было? Тогда как? Ну и чудненько, что холодная бежит. Воду ж непросто так отключили. Поди, ремонтируют чего. Раз ремонтируют, то крепче работать будет! – твердил дед.
Вот так он и обзавёлся прозвищем своим.

В тот день я вышел на улицу раздражённый. Злился на погоду, на жену, что вечно суетится в прихожей, то шарф заставляет надеть, то кофту тащит более теплую, да чуть ли не силком заставляет чаю горячего с лимоном выпить на дорожку. Дочка-шалопайка опять, что ей говорили, не сделала. Кота с вечера перекормили гости вкусняшками и он умудрился загадить новый белый ковёр. Швырнул в него в сердцах тапок на прощание, тот спрятался под диван.

И вот я на морозном майском воздухе, смотрю на падающий снег – (о Боги, в жарком мае!), и на одинокую фигурку «Ну и чудненько» на скамейке.
- Здравствуй, дед. Сидишь, делать нечего? Я вот на работу. Не надо было бы – спал бы до обеда. Тебе вот не нужно никуда, чего торчишь тогда тут с утра, а? – раздражённо обратился к нему.
- Ну и чудненько! – раздалось привычно в ответ.
- Чего ж чудесного? Погода дрянь! – передёрнул плечом я.
- В небесной канцелярии виднее, какая она должна быть. Радуйся, что чувствовать можешь, дышать. Кусочек Нового года, считай, в мае подарили! Я вот по зимушке завсегда скучаю! – счастливо улыбнулся «Ну и чудненько».

Решил проучить его немного. Думаю, такого его сейчас наговорю, пусть попробует своё любимое «Ну и чудненько» вставить. Начать решил со своего кота-обжоры, Персика.
- Насвинячил, зараза. Ковёр дорогущий жаль. Пятно, поди, не отмоется теперь, - высказался.
- Ну и чудненько, - послышалось.
- Ты издеваешься, что ли? Чего ж тут чудненького? Ты знаешь, старый, сколько такой ковёр стоит? – меня аж подкинуло от злости.
- Так живой котишка-то у тебя! Ну а коврик-то, так это, Мишенька, просто вещь. Пусть и дорогая, но неживая же. У тёти Веры-то Василиса умерла, она уже третий день убивается, - вздохнул «Ну и чудненько».
Василису я знал, конечно. Кошка, которая очень любила гулять сама по себе. Местные её обожали и никогда не обижали. Что же могло с ней случится? И внезапно вся злость на моего кота улетучилась. Ковёр? Да, жалко. Но… Если бы сейчас Персика не стало… Я почувствовал, как засосало под ложечкой. Сам себе был противен и за брошенный тапок, и за крик. Вспомнил съёжившуюся фигурку котика, как он полз под диван от меня.

Захотелось вернуться, извиниться перед животным, но словно какой-то вредный чёртик мешал. И раздражение пока не уходило, и не привык я слушать других. В сердцах высказал деду про жену и дочку, не боялся, что кому-то передаст, в этом плане «Ну и чудненько» молоток!
- Мишенька… Горячий ты больно мужик, резкий. Норов свой держи в узде, словно лошадку! Любой человек себя сдержать может, на то мы создания разумные и есть. Супруженица твоя любит тебя, потому и заботится. А ты вспылишь, обидишь ненароком. Горести внутри копятся, как на полочке да ударяют потом по здоровью-то, причём самых близких людей. На них же все в основном срываются, а в обществе да с чужими почему-то себя сдержанно себя ведут. Неправильно это. Семья – кусочек рая на земле, Миша. Страшно, когда ты в пустой квартире один. И никто тебе этот шарфик не подаст и чаю горяченького не нальёт, потому что ушли все, к Боженьке. Мы с женой, душой моей Оленькой, раньше чаёк в блюдечках любили пить. Блюдца оранжевые,с каёмушкой, до сих пор храню и привычно наливаю в оба. Купим сахарку и смакуем. Самовар стоял. Калачики она пекла, в пекарне же работала, Олюшка, душа моя, так у неё всё получалось объедение. Пудрой посыплет сверху, я всё пальцы облизывал, а она смеялась. Смех у неё такой хороший, будто колокольчики серебряные звенели. Сейчас вкуса еды не чувствую, не хочется ничего. Детишек не дано нам было, что ж теперь, значит, так надо. Дочка-то у тебя какая добрая, в прошлую зиму голубёнка замёрзшего подобрала, я сам видел. Когда у человека настоящее сердце внутри бьётся, а не заменитель, это главное! Здесь, на земле, нужно при всех испытаниях не потерять свет души, нести его другим. И благодарить за каждый день, – вздохнул «Ну и чудненько».

Я вспомнил, как ругался на дочку Машу, что она птицу притащила. Называл голубя летающей крысой, кричал, чтоб она его выкинула. Помрёт – так одним больше, одним меньше. Она пыталась мне возражать, плакала, потом закрылась в комнате. Настояла на своём, этим в меня пошла. Выходила своего летуна и отпустила. Если честно, я испытывал гордость за дочь, вот только ни разу не говорил ей почему-то об этом…
- Прав ты, что рано я выхожу на улицу. А чего мне в пустой квартире делать? У нас тут с домом лесок рядом, в двух шагах. Сижу, птичек слушаю, как они поют! Бесплатно, для нас, для людей. Многие ли замечают это? А облака какие плывут! Загляденье. Я детишек всё собираю да на небо показываю, они мне называют, кого видят – кто медведя, кто шарик, кто лошадку. Это ж лучше, чем в телефонах-то сидеть! Забыли люди, что на небо надо чаще смотреть, а не под ноги! Мастерю вон зверушек, кораблики вырезаю, иногда с детворой их по ручейкам пускаем, играем. Увижу, что у прохожих глаза на мокром месте – остановлю, игрушку подарю. Человек и улыбнётся невольно. Руку, Миша, всегда надо другим протягивать, чтобы вставали, – продолжал «Ну и чудненько».

Дед был прав. Но мне казалось таким нелепым оставлять последнее слово за ним. И неизвестно зачем, решил напоследок ударить по самому больному…
- Ну а вот ты, Иван Петрович (кажется, что я впервые назвал его по имени-отчеству), хорошо, что ли живёшь? Сам говоришь, что одному в квартире находиться не охота. Вот и торчишь на лавке с утра до вечера со своим «Ну и чудненько». Жена твоя умерла, что это, чудненько, а? Детей нет - тоже чудненько?
Позже мне будет стыдно за то, что с губ сорвались такие жесткие слова, но это будет позже…

В удивительно синих, каких-то отрешённых от нашего мира глазах Ивана Петровича на миг мелькнула боль, словно по реке рябь пошла. Но через мгновение они снова стали безмятежными.
- Ну и чудненько, Мишенька. А как иначе! Кто мы такие, чтобы волю Господа оспаривать? Оленька моя в лучшем мире, ей теперь не больно, родненькой моей. Она ж ходить уже не могла совсем, каждый шаг болью отзывался, не спала все ночи. Теперь молодая там, красивая, снится мне часто. Скоро встретимся. А деточек что нет, так не ропщу, надо достойно принимать то, что посылается, испытания у всех разные. Не всем же суждено испытать счастье материнства да отцовства. Зато уж как за других радуюсь! Думаю, вот у меня нет ребятишек, а у них есть, какое же счастье! Как им хорошо! Люблю смотреть на молодые лица! Посижу тут, будто вы все моя семья, большая! Хочешь батончик? Или пряничек? - он начал шарить в своём сшитом мешочке.

Я ещё раз посмотрел на него. Штаны старенькие, на коленях пузырём. Тулуп этот. Невыносимо стыдно. Мне нужно было на работу, но я мог позволить себе сегодня не следовать распорядку. Потому что есть те, кто важнее всего.

Развернулся и, перепрыгнув через несколько ступенек, помчался к лифту.
Жена встретила, глаза испуганные, полотенце к себе прижимает:
- Забыл что-то, Миш? Случилось что?
С кухни божественные ароматы доносятся.
- Что там у тебя, Люсь? - прошептал я, чувствуя комок в горле.
- Блинчики, Миша. Машуля просила, да и ты любишь, - прошептала она.

Машенька, дочка. Моя порой такая невыносимая, но любимая больше жизни девочка!
Прижал к себе Люську, та всё спрашивала, что произошло, что я опоздаю…
Краем глаза увидел Персика. Наш толстячок с огромными зелёными глазами опасливо заглядывал в прихожую, виновато пригнув голову.
Я бросился к нему. Кот испуганно сжался. Схватил на руки, стал обнимать да целовать.
- Ты это… Прости, Персик. Я дурак, прости. Чёрт с ним, с ковром. Извини, а? Не повторится никогда такое, обещаю. Я ж для тебя, всё что хочешь. Я ж только для вас, - не выдержал, отвернулся.

Слёзы душили. Где-то горел Люськин блин, судя по запаху. Но она не бежала на кухню, а продолжала обнимать меня, зовя дочь.
Машка выскочила из комнаты, заспанная.
- Папа, папочка! Тебе больно? Скорую? Мама! Надо что-то делать! Папа, не молчи! Папа, мы тебя любим! – теперь они уже обе обнимали меня, а в руках тёплым комком лежал кот.

Слава Богу, ничего не случилось. Простите, девчонки и ты, рыжий мой комочек, что я был не сдержан и резок. Мне ж вас беречь надо, а я невольно обижаю.
- Люсь, ты там блинов потом собери. На улицу вынеси. Там «Ну и чудненько» сидит. Угостить бы надо, ты ж у меня так готовишь – вкуснотища нереальная! А то он вон рассказал, что жена пекла замечательно, а теперь такого нигде больше не ест. Но ты ж у меня кулинар высший класс! - похвалил я.
- Конечно! Соберу, всё приготовлю. Я с тобой давно поговорить хотела. Может, его в гости к нам позвать? Хороший он человек Миша, Божий. Носит в своей котомочке гостинцы разные, одаривает всех. Тепло от него. Мало у нас сейчас доброты вокруг. В старину такие как он по городам и деревням ходили, мир несли и покой, мне бабушка говорила. Они - наша надежда и совесть, - вздохнула Люся.
- Я ему шарфик свяжу, разноцветный, модный. И папа, ты ж в выходной собрался за покупками, давай его возьмём, можно же купить ему тоже что-то? Если что – можешь из моего вычесть, я и без новой сумки и куртки обойдусь, у меня и так всего полно! – с энтузиазмом принялась строить планы дочь.
- Всем всё купим. Всё, девчонки, мне пора! – обняв и поцеловав их, я вышел.
- Мам, а что с папой? Он здоров вообще? – послышалось недоумённое за дверью.
Я улыбнулся сам себе.

Да ничего. Просто папа немного поменяет себя.
Дед также сидел, болтая маленькими ножками на лавочке. Какой у него размер? Будто детский! Да и сам весь беззащитный, словно старенький ребёночек…
- Побежал? Ангелов в дорогу! – перекрестил меня.
Словно и не говорил я ему обидных слов совсем недавно…
- Да вот… На работу надо, - прошептал я.
- Ну и чудненько! – раздалось вслед.
А вокруг потрясающе нежно пели птицы. И словно впервые я слышал, как же это прекрасно…

(Написано со слов Михаила, май 2024 года)