Подзатыльник, майская зарисовка о советском детств

Васятке осенью исполнится шесть, и пока в ответ на привычный вопрос «Сколько тебе, старик, стукнуло?» он заученно поднимает розовую ладошку с растопыренной звездой пальчиков. Мальчонка уже чувствует себя совсем большим, потому вчера на первомайской демонстрации не просился «на ручки», а терпеливо ковылял рядом с отцом, держась за ремень его брюк. А когда отец подбросил любимого сына в слепящее голубизной небо и усадил на свои широкие плечи, Васятка, задохнувшись от восторга, не пустил тёплую струю на отцовскую шею, как это случилось в прошлом году.

Васятка хорошо запомнил прошлогоднюю «ноябрьскую» демонстрацию. Было холодно и сыро. Под ногами в тесных резиновых сапожках – липкое месиво вперемежку с мокрыми островками асфальта; с серого неба сыпалась белёсая крупа и таяла на плечах тяжёлого драпового пальто, отчего оно становилось ещё тяжелея. Васятка хныкал и тянул отцовскую ладонь куда-то в сторону, думая, что тянет домой! Отцовского лица ему было не видно, но мальчишка как зверёк чувствовал, что отец раздражён и тоже хочет домой – в тепло, на кухню к маминым пирогам. Чтобы идти было быстрее, он поднял сына на плечи, и Васятка испугался, увидев море хмурых незнакомых лиц, которые вдруг все хором, но в разнобой грянули раскатистое «Урррааа!!!». И у мальчонки случилась оказия!..
Дома уставшая от плиты мама выбранила и отца и сына, а в довершение обоих поставила «в угол» рядом с кухонной дверью, сама же ходила туда и обратно, нося ароматно пахнущие блюда… Вот Васятка и запомнил прошлогоднюю демонстрацию, так непохожую на вчерашнюю «майскую».

Вчера вновь колыхалось море незнакомых лиц, но освещённые ярким солнцем они были радостны. Красные полотнища не висли мокрыми тряпками, а плескались волнами на пахнущем молодой зеленью ветру, задевая неестественно огромные бумажные цветы, привязанные к голым прутикам. Такой прутик с бумажными листочками и цветами был и в руке Васятки. Мальчишка махал им, стараясь не задевать непокрытую голову отца, полной грудью вдыхал родной запах волос и вместе со всеми вскрикивал тоненькое «Ура!». Увлекаясь, подпрыгивал на отцовской шее, стуча каблуками сандалий по его груди, и, дёргая за ухо с колючими волосками…
Но вот миновали неподвижную фигуру тёмного памятника, который тянул руку вслед частоколу флагов, портретов на палках и транспарантов с буквами; плотная толпа стала редеть, растекаясь по улицам и переулкам. А дома мама встретила своих «мужиков» ароматной окрошкой с парящей рассыпчатой картошкой вприкуску.

Вот и сегодня Васятка с нетерпением ждал обеда с полюбившейся окрошкой. Но мама с бабушкой всё болтали на летней кухне, словно старались наговориться за всю зиму, что не виделись; отец копался в пыльном сарае, и мальчонке пришлось самостоятельно искать себе занятие в пределах бабкиного дома и участка, огороженного частоколом.
Нельзя сказать, что ребёнок бабушку не любил, он просто за зиму успевал её позабыть и воспринимал как чужого человека, почему-то имеющего право докучливо тискать и целовать в обе щёки, обдавая несвежим дыханием...

И дом был за зиму позабытый – большой, полутёмный, пахнущий забродившим вареньем, золой и кошачьей мочой. Из рамок на стенах пристально смотрели незнакомые люди, оценивая каждое движение запрокинувшего голову мальчишки; половицы скрипели даже при осторожном шаге, словно кто-то невидимый крался за спиной; тёмные углы и особенно подкроватье, укрытое кружевным подзорам, наводили страх... Зато на улице была солнечная благодать!..

Васятка несколько раз обежал вокруг дома за рыжим котом Васькой, пока тот не догадался нырнуть в пахучие кусты смородины, а потом, задрав пушистый хвост, не юркнул между штакетин изгороди, окаймлённой молодой крапивой. Скинув с плеча помочь, мальчишка стянул коротенькие штанишки и помочился на мелкие светло-зелёные листочки, которые мама утром срывала для щей, – пусть растут большими! Ненароком намочил пару мурашей. Они прижались к влажной земле на краю лужицы, и их пришлось подтолкнуть сухим прутиком, чтобы вновь поползли по своим неотложным муравьиным делам. Васятка хотел проследить, куда это муравьи ползут, но здесь ему на руку шлёпнулась божья-коровка, и внимание переключилось на неё.

Малыш задумался – посадить коровку в спичечный коробок и отвезти в город или скормить скворцам, что сновали взад-вперёд у своего домика над верандой?.. Но букашка вдруг лопнула пополам, выпустив полупрозрачные крылышки, и полетела куда-то в крону яблони, розовеющую ещё мелкими бутонами. Мальчишка закричал вслед: «Божья-коровка, улети на небко! Там твои детки кушают конфетки!», – и самому так захотелось пёстрой сладости монпансье из жестяной коробки, что, на ходу натягивая помочь, Васятка заспешил в сторону кухни, хотя и знал, что до обеда мама конфет не даст...

«Васятка! Смотри, что у меня есть…», – из сарая вышел улыбающийся отец.
В гостях чувствуя себя «примаком», мужчина избегал постоянно оценивающего взгляда тёщи и предпочитал от него хорониться, потому всё утро провёл в тёщином сарайчике, что-то выстругивая перочинным ножом из полугнилой доски. Готовую «лошадиную голову» умелец с трудом приколотил ржавыми гвоздями к палке от сломанной метлы и теперь улыбался, представляя радость сына, «скачущего» верхом на этой своеобразной лошадке.

«Ну, сын, кто это?..», – мужчина сунул палку в частокол штакетника, и та, опираясь на перекладину, монументально возвысила тёмный профиль.
Мальчонка остановился, озадаченно посмотрел в улыбающееся лицо отца, на странный предмет, напомнивший что-то знакомое, где-то виденное ранее, вновь на отца… Вдруг вспомнил вчерашний тёмный силуэт за частоколом флагов и профиль, повсеместно украшавший стены, вплоть до детсадовской группы…
«Ленин!», – выдохнул пацан, с радостью от своей догадки. И получил… подзатыльник!

За что подзатыльник – тогда, разревевшись, не понял. Понял Василий лишь много-много лет спустя, когда уже взрослым готовил к продаже наследство, доставшееся от бабки, и в сараюшке наткнулся на отцовскую «лошадку», на которой то ли от обиды, то ли из упрямства так никогда и не скакал.