Шесть

Однажды июньским утром 1955 года я убирала вещи с чердака, пыльного и нет, не захламленного, а обставленного старыми-старыми предметами, как память о бабушке с дедушкой. Дело в том, что мы с мужем решили утеплить мансарду и превратить ее в приличное гнездышко для нашего маленького птенчика. В затуманенное окно пробивался лучик света, освещая скудный уголок бабушкиного резного комода и мой затылок, трясущийся от покашливаний от необоримого количества пыли. Я бережно обрабатывала каждый завиток в узоре тумбы, задумчиво напевая песню из радиоприемника. Мое внимание перехватил какой-то металлический звяк. Я пробралась сквозь пыльный туман, присела на корточки и ощупью искала упавший предмет. Звонкий звук, тонкий, предмет явно был маленький. Мои тоненькие ручки нашли такой. Это оказался ключ с тесанной веревочкой красного цвета и прилепленной к нему твердой бумаги с изображением какой-то печати. Ключ прятался в резьбе. Значит, он был от комода. И тут Шерлок приступил к делу – поиска нужного ящика с надеждой, что этот ящик не окажется ящиком Пандоры. Долго ли, коротко ли я искала, не помню, не помню даже, как я открыла. Внутри чистого короба лежала деревянная шкатулка с обивкой из красного бархата. Над замочной скважиной нависала та же эмблема, что была на ключе.

— Ну, что, ключ от всех дверей, ты готов открыть и эту? – Шерлока руки потирались друг о друга от удовольствия. Мне не терпелось узнать, что находилось внутри, что скрывала от всех бабушка под двумя замками. Я совершенно забыла про уборку, про график реализации работ, который сама же и составила, про любимую песню по радио. Села на диван, который стоял напротив крохотного окна и стала мучить замок под номером два.

Шкатулка открылась. В ней были письма. Я присвистнула от удивления, аккуратно положила шкатулку на диван и взяла письма с печатью, той же самой, что была и ключе, и на шкатулке. Письма не были подписанными, не были датированными, лишь обуглевший в пламени времени уголок позволял предположить, как долго хранились эти письма. Если бабушка родилась в 50-х годах прошлого столетия, почти век назад, то письма должны быть примерно 60-80-х годов, но не 90-х, ведь тогда бабушка слилась с небесами. Это могли быть письма от дедушки с фронта, могли быть письма от матери, могли быть от прабабушки. Я не стала гадать. Решила открыть и посмотреть, что бы они не значили.

В каждом конверте было сложено вдвое письмо, фотография, с обратной стороны которой печатными буквами выцарапаны инициалы и дата съемки, и небольшой засушенный гербарий из васильков, ромашек, сирени, черемухи, календулы и розы. Всего по шесть писем, фотографий и букетиков, от которых кружилась голова. Я приоткрыла окно, благо оно оснащалось форточкой. Июньское тепло распространилось в комнату, ветерок завывал нежным голоском и мирно успокаивал, говорил продолжать рассматривать старые забытые записи.

Я развернула первое письмо и прочла первые строки, заплаканные чернилами: «Здравствуй, св;тъ очей моихъ, краса моя ненаглядная...», а фотография перенесла меня в события бабушкиной молодости, где она непринужденно позировала для фотографа и улыбалась миру, пока не случилось ненастное несчастье...