Ультиматум или Двенадцать друзей Ковшикова

Леонид Ковшиков был закоренелым холостяком и образ жизни вёл довольно замкнутый. Вся его коммуникабельность состояла в том, что он здоровался с соседями в подъезде и с товарищами по цеху в курилке.
 
Были, конечно, и у него по молодости друзья-приятели. Но с годами отношения становились всё более прохладными, а потом и вовсе сошли на нет. Да и то сказать, зачем Ковшикову такие друзья, если у них постоянно на водку не хватает?

 А Лёня на заводе зарабатывал хорошо. Как-никак токарь шестого разряда. Поэтому бухать с кем попало ему не было никакого резону. К тому же у него была своя физиологическая норма – триста пятьдесят граммов, соблюсти которую в компании было трудно. Перебрав норму Лёня с утра чувствовал себя неважно, не добрав – неважно он чувствовал себя этим же вечером.

 Так что употреблял Ковшиков обычно один в своей однокомнатной квартирке, на кухне, под телевизор и хорошую закусь: яичница с луком или жареная картошка с салом – любимые блюда. Суп Лёня не любил – он из ложки проливался.

 Выходные и отпуска токарь Ковшиков тоже не жаловал: выбивали они из раз и навсегда установленного биологического ритма жизни. За отпуск обычно получал денежную компенсацию и выходил на работу. От рабочих суббот тоже не отказывался, даже наоборот, всегда с удовольствием: лишняя копейка для пьющего «как все» Ковшикова была отнюдь не лишняя. «Злодейка с наклейкой» стоила четыре рубля, и снижать цену государство пока не собиралось.

Когда по графику подошёл очередной отпуск, Лёня в кадрах договорился, что недельку отдохнёт – по дому работы накопилось, надо было унитаз починить – а потом выйдет на работу и опять начнёт перевыполнять план и зашибать деньгу.
 
Поскольку Ковшиков был в отпуске, ежедневную норму он увеличил – чего зря время терять! – и довёл её до пятисот граммов. Но на достигнутом не остановился, потому что друзья-приятели, определившие по внешним признакам, что он «в отпуску», стали наведываться, и норма естественным образом росла.

Но не прошло и недели, как начальство поменяло планы, и  к нему прикатила Галина Порфирьевна из профкома и сказала, что его вызывает председатель заводского профсоюзного комитета Сазыкин.

Ковшиков был работником дисциплинированным и с утра отправился в завком.
– Проходи, проходи Леонид Поликарпович, – приветствовал его председатель, после того как Галина из приёмной его сопроводила до дверей «самого».

Поздоровавшись с Ковшиковым по ручке, Сазыкин тут же открыл форточку. От Леонида густо несло перегаром и чесноком. Однако от замечаний предпрофкома воздержался, потому как работяг понимал, сам из рабочих вышел.

– Тут, понимаешь, Леонид, форс-мажор случился. Горящая путёвка у нас образовалась. А ты как раз в отпуске. Давай выручай, нельзя чтоб осталась неиспользованной – лимиты сократят. Путёвка-то не в какой-нибудь местный санаторий, а в Ессентуки. Всесоюзная здравница, не хухры-мухры!

– Так не планировал я, Иван Яковлевич, – попытался оказать сопротивление Ковшиков, – да и унитаз у меня ещё не починен…
– Ну, что унитаз? Твой унитаз подождёт! Там унитазы не хуже… Отдохнёшь, здоровье поправишь. Давай собирайся. Через два дня выезжать.

Лёня, как человек дисциплинированный, начальству подчинился и пошёл готовиться к отъезду. Первым делом зашёл в гастроном и купил шесть бутылок водки. Больше в сумку не войдёт, да и тащить тяжело. В конце концов, в этом Ессентуке тоже, наверное, магазины имеются.
 
Вечером зашли приятели, сидели всю ночь, вели задушевные разговоры. К утру Лёня понял, что один он уехать в санаторий никак не может. Это будет предательством по отношению  к друзьям. И он, даже не умывшись, побежал на завод.

Едва Галина Порфирьевна заняла рабочее место и приготовила косметику, намереваясь создать на лице художественный шедевр, как в приёмную влетел возбуждённый Ковшиков. Она с сожалением оглядела в зеркале свой нетронутый "мольберт", потом подняла взгляд на посетителя. Лёня был небрит и нечёсан. Он с ходу объявил ей ультиматум: или – или! Или профком выделяет путёвки его друзьям, или он никуда не едет, хоть режьте его, хоть разрывайте на куски!

 Через две минуты Галина уже была в кабинете председателя профкома, глаза её и без косметики стали большими и выразительными:
– Представляете, Иван Яковлевич, он требует ещё двенадцать путёвок! Говорит, что без своих друзей никуда не поедет! Угрожает, говорит: понимайте это как ультиматум!

– Очень… Очень интересно, – Сазыкин поднялся и вышел в приёмную. – Здорово, Леонид Поликарпыч! Двенадцать путёвок, говоришь, надо? Сделаем! Ты посиди здесь несколько минут, я сейчас позвоню, чтобы побыстрее оформили.
Через полчаса Лёню Ковшикова увозили на машине с красной полосой в лечебный профилакторий.

– Ой, Иван Яковлевич, как это вы так сразу определили, что с ним? – кудахтала перепуганная помощница.
– Пустяки! Чего там, – скромничал Сазыкин, – Просто я хорошо знаю рабочий класс. Наработанный опыт, так сказать. Знаете, Галя, как классик сказал, опыт – он ведь сын ошибок трудных!

 Иван Яковлевич хорошо помнил, как пять лет назад, к нему тоже такие вот друзья заявились – во всём зелёном, с хвостами. С моста уговаривали спрыгнуть. После того случая Сазыкин закодировался и его сразу стали продвигать по профсоюзной линии.
– А что с горящей путёвкой-то делать будем, Иван Яковлевич?
– Придётся применять вариант «Омега». Поеду сам!
Что ж, опыт – он и в Африке опыт. Его не пропьёшь.