Сквозь снега

СКВОЗЬ СНЕГА
Я написал только о том, что пришлось пережить. Без вымысла.

На даче под Сургутом был давно построен домик, но теперь он казался маленьким. И прошлым летом  решил ставить рядом еще один - двух этажный из бруса.  Заложил ленточный фундамент. Завёз брус.  Началась самая захватывающая, самая любимая пора  стройки - возведение стен.  Кропотливо и  придирчиво подбираю брус на очередной ряд. Строгаю электро рубанком, любуясь белизной свежей древесины. Точно  делаю запилы геометрически сложного "теплого" угла. Усталость нет совсем. Есть особая радость видеть возводимое. Выходя по утрам в огород , невольно  улыбаешься  животворящему лесному  дыханию.                Но вот отпуск кончился.(это самая главная черта всех отпусков – быстро кончатся).   Теперь стройкой занимаюсь  по выходным.         В пятницу после коротких сборов - в машину и на место!
 Прошла и теплая, приветливая,  с криками  летящих гусей, золотая, с утренней проседью заморозка, осень. Осень, наполняющая силой на всю зиму. В холода какая стройка? Но все же приезжаю, что- то делаю по мелочи. А холодов все нет.                Строить, так строить.                И стены  стали расти ряд за рядом.                В тот теплый не по сезону денек мы приехали с сыном пораньше.    У меня было с недельку  отгулов.
 Аномально теплая зима  покрыло поверхность Ямала тонкой коркой  льда, и куропатки мигрировали южнее, к нам. Не проходит дня, чтоб не увидеть то тут, то там живые белые  комочки на сосновых ветках. Птицы совершенно не боялись ни машин, ни людей.
Падал редкий снежок  удивительно большими хлопьями. Впереди несколько совершенно свободных дней, легкая  охота,  ждущий своей очереди, чтобы лечь в стену,  деревянный брус, великолепная погода, за оградой сосновый, украшенный таинственной сеткой медленно падающего спокойного снега, лес.
  Счастье! Разве могло прийти в голову, что уже висит на  до мной ледяным карнизом беда?                Подъехал сын.
Перекусив наскоро, взяли ружья. Я свой американский трехзарядный Марллин и Сергей –свою «вертикалку». Встали на лыжи. Иду следом. Метров через 300 табунок куропаток .Заметить трудновато, разве что по движению черных клювиков и черного оперения хвостиков.  Ижевка бьёт дуплетом. Я не стреляю. Табунок срывается, но не далеко улетает, перелетев проточку, рассыпается в мелком березняке . Подходим. И вновь торопливо - дважды  рявкнула двустволка. Собрали дичь. Серега недоуменно косится на меня, но молчит. Делаем небольшой круг и по знакомому косогору подходим к даче. Довольные, веселые,   отдохнувшие от городской суеты, заходим в домик, оставив на веранде рюкзак с дичью. Быстро ставлю чайник. Скинув одежду, откидываемся  поперек  разложенного дивана, закинув руки за голову, любуемся потолком, зашитым  радиальной доской, покрытой  лаком. Причудливость  годовых древесных колец, с годами все более четко проступающих, изумляет, словно  видишь  картину древнего художника.
 – Батя, а почему ты не стрелял?
 - Да за тобой разве успеешь.
- А почему у тебя в патроннике и магазине пули были? Я видел, когда ты разряжал возле дома. Ты что куропаточек пулями косить собрался из своей дальнобойной  «американки»?
-Нет. Куропаток – нет.
 - Пули зачем? Ведь здесь медведя на сотни километров днем с огнём не найдёшь.
- Да, конечно,  а когда  только осваивать начинали,  сосед рассказывал: Баня у него  была. Ковырялся он на огороде, слышит треск. Смотрит: батюшки! Медведь прёт прямо на его огород! Он  - в баньку, а там  возле двери - змея! Здоровая  гадюка!
 – И куда он?
 –  Грит, в туалет рванул.
 - Мишка не торопил, дожидаясь очереди?
Дружный короткий взрыв смеха.
Помолчали.
- Ты, батя, не темни. Первый раз: я стреляю, ты  - нет.
- Так старею же…
- Стареет он…а деревянный брус укладываешь «в люлю» - дай Бог двум мужикам так.
 -  Была силёнка. Помню: однажды мы с Андреем пристали к Высокому Мысу на самоходке. Ребята, братья Карповичи, нас встречали. Корму самоходки, длинного, плоского судна, ветер не давал привязать, как надо. Андрей выскочил на берег, я с кормы  конец верёвочного каната кидаю , ребята, трое, держат, я тяну  - они валятся! Андрей психанул: « Давай сдёрнем его с кормы!»      «Ну что ж попробуйте!»                Упёрлись пятками, присели. Я тоже собрался, канат в руках. Дёрнули - и повалились все носами вперёд, в траву. Карповичи здорово удивились, аж засмеялись. Слава на поминках Андрея обмолвился: « Помнишь, как на берегу тянулись?»
 - Батя, уходишь от ответа. Зубы заговариваешь.
Закипел чайник. Я  достал заварку зеленого китайского.  Когда – то зеленый чай в Китае был государственной тайной . За разглашение – казнь. А за этот, что я заварил, стали бы  казнить?  Подошёл к окну.                Зимнее солнце уже коснулось  высокой сосны, украшая ее раздвоенную вершину спокойно – бледными куда-то зовущими знаками холодного заката.
  -   Никогда не рассказывал, потому что поверить невозможно. Ладно. Расскажу:  ОН должен сделать ход!  Время кончилось! Сегодня- завтра  и  всё! Игра кончена!   
-  Кто  «ОН»? 
- Это началось давно, очень давно.                Мы, деревенские мальчишки, гоняли по полям на  колхозных лошадях, выпушенных на волю до августа .Подкараулив, когда табун, прячась от овода,  забьётся в брошенное строение, мы подкрадывались, прыгали  на  коней и гоняли    по проселкам , полянам , овражкам целыми днями ,вцепившись  в гривы.   Однажды Лысанка – жеребец председателя- понес меня прямёхонько к Чертовой Яме. (Так называли омут на окраине поселка ) Несется ,играя.  За ним -  табун. Обрывистый  берег! Я вцепился в гриву, мотнул, как веревку, на кисть, от ужаса дух захватило.  Удар о воду.  Конь нырнул. Меня  сдернуло вверх, как поплавок,  грива рванула вниз, но уже выныривая, конь толкал меня спиной, а рука тянула  вперед, к тому пологому берегу! А с яра летел в омут уже весь табун!  Плеск, словно  рухнула огромная лодка  носом и всем корпусом. Лошади плыли тесно, тесно бок о бок ,  я  -  рядом с Лысанкой, держась за гриву.  Вокруг  было свободно. Умные кони!                Так помню, словно искрится ещё тот миг,  как брызги фонтана на солнечном луче.                Так ОН начал игру. Сколько мне было? Лет шесть - не больше.
 - А ты, батя, оказывается, джигит!
 - Лошади для нас, мальчишек, были  и забавой, и друзьями, и чудом. Сколько себя помню -  всегда с лошадьми. Летом ложась спать ,  привязывал ухо ниткой к полусогнутой ноге. На рассвете потянешься и дернешь себя за ухо – пора лошадей с ночного гнать. Уже в шесть лет работал на колхозном покосе – копна возил на лошади. Зимой после школы сразу  в конюшни, к лошадям! А в свежем сене, бережно хранящим всю ароматную прелесть ушедшего лета, можно и в прятки поиграть. Вечером - на водопой вести табун к проруби – очень интересно и даже чуть боязно, когда конь, припав на одно  колено, пьёт большущими глотками ледяную воду, а ты сидишь на нём, замерев.                Однажды собрались мы с ребятами - я, Колька Трифонов и Колька Василенко погонять куропаток. Я взял   ружьё брата, ребята  - отцовские ружья. А собаки, зверовые лайки, нетерпеливо повизгивая, угадывая охоту, увязались за нами. У меня был  Дым - очень красивая умная лайка. Его малюсеньким щенком я выменял у ханта за неполный флакончик тройного. Куропаток в округе было много. Бывало, утром, перед школой, сидишь, завтракаешь, слышишь: удары по проводам. Это в потемках табун о провода расшибается.  Какая тут школа? Выскакиваешь из дома, на бегу одеваясь и, отгоняя собак, носишься за подранками.
  Пошли мы по зимнику –дороге, накатанной зимой - в знакомые места. Постреливали кое- где. Незаметно далековато ушли.
Слышим: в стороне лай! Я узнал: Дым это! На глухаря! Но какой  голос у него:  то грозный, то яростно – свирепый. Теперь   знаю: по лаю собаки можно определить, на кого – она. Тогда не знал. Пошли на лай. Ребята немного отстали. Вижу свою собаку. Странно: он уткнулся мордой в снежный бугор за упавшей сосной, а не задрал голову, всматриваясь в отслеженную дичь на дереве. Увидев нас, Дым с большим остервенением, то зарываясь в снег, то отскакивая от бугра, уже не громко, но яростней с хрипотой, переходящей в рычание, надрывается. Что там ? Я подхожу, даю команды: «Дым, ко мне! Дым, назад!» Поразительно: он их не слышит! Пытаюсь тянуть за ошейник  -Дым, как чужой, шерсть на загривке ходуном ходит, силы нет удержать! Подходят ребята:
« Вовка, да он барсучью нору нашёл!»
Мы знали, что недалеко от села водятся барсуки.
«Смотри, Вовка! Барсуки за яйца хватают. Изорвут штаны- то, как домой пойдёшь? Отморозишь всё».
 «Если барсук схватит ,что ему отмораживать?» - Гогочут.                Я перезаряжаю пулями, невольно делаю полуоборот к уже угаданному входу в снегу, левая лыжа выше правой , нога согнута в колени .Стволы , медленно опустившись на левое колено,  неподвижны, предохранитель снят, оба пальца - на спусках.     Собака металась, а барсук не высовывался.                « Ты ткни в дыру- то чем-нибудь».
  «Вы, колокольчики,  ружье ведь у меня! Зайдите вон от выворотня с хорошей палыгой. Яйца только на сучок повесьте               
 Ребята быстро вырубили  березовый шестик. Подошёл  Василенко. С размаху ширяет под основание бугра и… летит назад.                Из снегового бугра -     дикая злоба не мигающих  леденящих звериных глаз,алая пасть,   клыки. Пальцы в миг дергают оба спуска. От толчка двойного выстрела  теряю равновесие. Падаю назад. Лохматое, бурое, в прыжке перелетает через меня . Я пытаюсь вскочить, путаясь в лыжах, наконец - удается. Вижу, как по глубокому снегу  бежит медведь,  за ним  -Дым. Перезаряжаю. Барахтаясь в снегу, вскакивает Василенко.
« Медведь!» – Удирая ,что есть прыти, орет Трифонов.                Погоня скрылась за косогором. Подошёл Василенко:                «А ты в кого палил? Ты чё, паря, в упор  мазать  стал?»               
 «Нет! В упор – нет!»
Возвращается Трифонов.                « Как, согрелся?»                «И ружьё не потерял».                «Настоящий охотник!»                « У меня пуль нет, зачем торчать?»                « А нож у тебя есть?»                «Ножичек».                «Вот и надо было уколоть себя в одно место. Знаешь,  скорость как добавляется? В Сытомино уже был бы».                « А ты почему знаешь? Пробовал что ли?»                Берлога. Снег на входе в крови. Ребята снимают лыжи, разгребают. Боже  мой! Из пасти огромного медведя  течёт кровь. От  жгучей , живой  ненависти,  навечно застывшей в звериных  глазах , цепенеет сердце.                «Какой здоровый!»                «Два  в одной».                « Медведица. А дёру дал пестун».                «А ты куда летал « Чкалов?»                «Так она зубами дрын так мотанула! Чуть руки не выдернулись. И всё в один миг: я  - не шлёпнулся , ты - палишь! Вот если бы она стволы зубами … наши  яйца точно  на сучках бы мотались  сейчас. Прямо в пасть  ей… ох везучий ты, Володя!»                «Да… всё решал миг…беду, словно кто-то отвёл от нас».
 Выходя из дома, я всегда слышу мамин голос:                «Храни тебя Господь».
«Мужиков звать надо. Идите. Я подожду собаку».                Разложили костёрчик. Ребята, погревшись, наговорившись, ушли.                Я сел на  упавшую, занесённую пухлым высоким  гребешком и покрытую неровной ледяной коркой, бережно хранящей под собой осенние листья, сосну. Задумался.                Жила  лесная семья по своим, медвежьим законам. И медведице и медвежонку  вместе было хорошо, уютно в  зимнем домике–  берлоге. Медведи спали, и снилось им  тёплое лето. Они не хотели зла никому. А вот мы цапнули ружья, взяли зверовых собак и с дуру наткнулись на берлогу. Нехорошо это.                Какая ненависть в медвежьих глазах!  Животные не имеют разум. Только рефлексы и инстинкты. А ненависть? Разве ненависть – это не разум? Ведь она в человеке  вспыхивает, взрывается, как порох, сжигая всё в своём огне . Или  ненависть делает и человека зверем? Но ненависть к врагу – это Святое.  «…ярость благородна». Значит инстинкты и рефлексы – это тоже Святое? Или человек не должен иметь врагов? Где истина?  Что же происходило у берлоги?  Мы, подходя,  видели, что  Дым моментами отскакивал от бугра, значит, медведица, очнувшись от зимней спячки, давала угрожающие знаки, понятные собаке. Она была готова защитить свой дом – берлогу, но надеялась, что надоедливая собака уйдёт, и  не нужно будет зря ворошить занесённый снегом вход. Трудно представить, что медведица не имела разум.                Медвежья шкура в ту зиму долго висела на жердях в нашем дворе. Воробьи и сороки любили клевать на ней оставшиеся  бугорки мяса,  собираясь кучками. Заходившие к маме соседки охали и ахали: « Какой ловкий у тебя Володька- то.  Молодец какой!»      Мама завертывала в большую газету кусок медвежатины:               
           «Вот попробуйте- ка». Маме было приятно, что меня хвалят.
 - Сколько лет тебе было, батя?
 - Примерно, как Артемке сейчас.
Прошли годы. Годы скользнули,  как в полдень солнечный зайчик по стене от зеркальца в руках играющего ребенка.                Я – студент геологического факультета. Производственная практика. Горная Шория.                Экспедиция занималась скважинной геофизикой. Разведка железорудного месторождения.  Не глубокие скважины.            Допотопная техника и аппаратура, приборы,  простая   интерпретация. - Ничего интересного. Скукота. Но красотище вокруг! Волшебная Горная Шория.                В отряде был карабин 1942 года выпуска.  Поговаривали, что дикие олени в округе  есть, и я  часто уходил, взяв карабин, побродить по окрестности, полюбоваться первобытной красотой. Склоны, покрытые еще не  сошедшим  ослепительным снегом, пронизанным тонкими длинными стеблями   цветов, горели ярко – красными всполохами распустившихся бутонов.                Цветы цвели сквозь снега!                У подножья гор  бежали, шумя и пенясь, горные речки,  приглашая  путника прилечь на берегу, слушать вечный голос горной речки.                В то ясное  утро я ушёл дальше обычного, взяв с собой перекусить. Пекло солнышко! В полдень присел за гранитным выступом . Достал хлеб, банку. И вдруг слышу за  скалой какой-то не то шорох, не то постукивание в одном месте, будто на камнях кто-то топчется. Кто? Олень, конечно! Не сорока же камни лапками перебирает! Олень! Там олень! Может, не один! Ветерок на меня, значит, подойти можно. Тихо только. Не брякнуть! Осторожно затвором досылаю патрон. Карабин под мышкой. Крадусь   каменистым  крутым склоном к  выступу. Не брякнуть.  Вот он гранитный козырек! Что за ним? Надо сделать небольшой прыжок  на ту булыжину и как раз - против оленя. Стрелять - не торопиться! Куда он денется!  Карабин в руках. Палец на спуске. Прыжок!                На убитом олене -  медведь… кровавая  морда… сотрясающий рёв… прыжок… чёрная лапа над  головой... разверзнутая пасть  гасит огненный  след смерти… удар   смахивает вниз… удар о камни...                Сознание выскочило из небытия, мгновенно воскресив   схватку. «Убил? Где он?  Встать!»                Резкая боль свет застилает серой пеленой. По серому полотну белыми прямыми линиями - квадраты. Что это? Вход в иной Мир? Сетка квадратов зачем? Какие ровные тонкие белые линии. Серые квадраты… много… Пелена колыхнулась, посветлела, белые линии слились в сияющий Белый Свет!                Медведь?  Он - выше.  Лапы полусогнуты, словно принявшие тяжесть прыжка,  неподвижны. Шея вытянута . Голова на булыжине на той , куда я прыгал . Он живой! Живой! Сейчас кинется! Где карабин?  Резкая  боль  мутит сознание. Кружится голова. Кровь на разодранной рубашке. Правой рукой не шевельнуть.  Медведь, как замер. Может убит? На камне у его головы кровь. Много. Убит!  Карабин? Карабин соскользнул ниже. Встаю. Пошатываясь, спускаюсь, беру карабин, передергиваю затвор. Постояв, начинаю подниматься, не доходя зверя, поворачиваю к рюкзаку. Сажусь на место, где хотел перекусить.    Из раны головы течет кровь. Правое плечо ужасно болит – удар лапы. Мертвой лапы, или в агонии?  Пулю - то зубами ловил, жадина!               
        Разве я мог обрушить на маму такое страшное горе!?                Рану на голове  мне зашивали в г. Междуреченске. Хирург – пожилая женщина – сокрушённо покачивала головой: «Какая глубокая!» Правая ключица была сломана.
Вот так, с перевязанной головой, с подвешенной на белом бинте через шею рукой, я и позвонил. Дверь открыла мама. На лице ни удивления ни испуга:
« Я знала, что ты прилетишь. Мне орел снился». 
Всё ли ты  знала, мама?
 -  Что ты бабушке ответил, батя?  Она же спросила.
 -   Не спрашивала.
Летит время .                Окончен университет. Профессор Плаксенко на распределении задает вопрос:
 «У Вас мать старенькая. Возьмёте свободный диплом?»
Я отказываюсь. Никогда себе этого не прощу! Никогда!
Дальний Восток! Красивые песни. И самая любимая из них: « Есть только миг» Впервые я услышал её в кинотеатре « Космос»  в Новосибирске, где сел хабаровский рейс, унося меня впервые  на Дальний Восток.
Полевой лагерь. В составе геологической партии геофизический отряд.  Геологи находят интересные образцы кварца. Может быть золото. Необходимо отследить кварцевую  жилу.Собираю отряд: двух молодых парней из местных. Они окончили школу. Ждут призыва в армию, вот решили подработать у нас. И студент– дипломника с Иркутского университета.  Участок  километров   двадцать от лагеря. Готовим  все необходимое. Рюкзаки набиты под завязку. Особенно у меня. Карабин  не беру, а что таскаться с железякой.                Выходим раненько. Через несколько километров идём по магистрали – узкой просеке. Вытянулись в цепочку: впереди  ребят, я со своим туго набитым рюкзаком приотстал. За мной - студент.  Магистраль пересекает склон пологой, покрытой мелкой растительностью и дубровой рощицей, сопки. Небольшие редкие дубки шелестят листвой на солнечном ветерке. Птичий щебет,  порхание любопытных пташек, резная листва дубков с ещё живущими на них каплями росы, - всё спокойно, красиво, приветливо.                Редкий дубровник смыкается с зелено - темной стеной древней тайги .Магистраль, блеснув двумя, тремя затесами, исчезает в мрачном, непроходимом,  лесе.                Шедшие впереди ребята, едва  зайдя в глухомань,  остановились,    дают знак: «Стой!»                Подходит Санька: «Что там? Рябчики, лосёнок?»                Нам тоже надо посмотреть. Приближаемся, не доходя парней, встали, оцепенев.  Я не сразу понял, кто это.                Метрах в пяти от ребят из - за толстенной  сосны  выглядывает огромная голова.  Туловище зверя скрыто стволом дерева. Кто это? Лось? Голова высоко, как у лося. Нет! Не лось! Это медведь! Боже! Какой он огромный! Разве бывают такие?!                Стоим: ребята впереди, не доходя их  я с Санькой - рядом.               
 Голова неподвижна. Зверь уставился на нас. Замер. Следит. Стоим, не двигаемся.  Подаю знак рукой. Парни, медленно пятясь, приближаются, и в тот момент, когда они, зайдя за мою спину, остановились, медведь срывается  на нас!                Спокойные, словно уже ненужные, мысли:  « Неестественно длинные лапы… ждал, когда скучимся…охотник…».                Шепчу,  оглядываясь:
 «Не двигаться!»                Моментальный взгляд схватывает: лицо Саньки белеет, словно ладонь смерти смахивает румянец. Он левой  - судорожно пытается скинуть лямку рюкзака,  пальцы не слушают.                Медведь прыжками летит на нас!                Что делать!? Нож!! Нож в рюкзаке… всё… вот и всё…  а  говорят, предчувствие должно… не было.  Втягиваю шею… сжимаю плечи…съёживаюсь. Что могу!? КРИЧАТЬ!!                От голоса человека, как от удара, звериная махина резко  меняет направление  уже последнего прыжка на нас и несется мимо. Лёгкий треск чащи, шорох и всё стихло, словно и не было ничего.
«Ушёл!» 
 «Да ты, начальник, так заорал, что медведь, поди, и обдристался».
 «Догони, узнай». 
 «Мы сами чуть не рванули от твоего крика!» 
 «Вы рванули бы чуть раньше , если бы у вас ноги двигались».
 «Так ты шипел: «Не двигаться!» 
 «Бежать от медведя – это верная смерть. Его  скорость до  шестидесяти км/час , а наша…».
 «А наша вообще не включалась».
 «Мы за тобой стояли». 
 «Ты Спас всех». 
 «Я же «начальник …».
    Если б они  знали, что я пережил за эти секунды…
Думаю, медведь давно выслеживал нас, но мы долго шли чистой дубровой, то есть местом, где скрытно напасть нельзя.  А вот когда  подходили к глухим дебрям, - уже ждал нас на линии магистрали за толстенной сосной. Он рассчитал всё, не зная, что мы – люди! Мальчишки молодчины! Хоть за несколько шагов, но всё же увидели смертельного врага. И ведь не потеряли разум от страха, а отважно стояли, дожидаясь нас, подходящих.  И подавали знаки  руками, предупреждая: «Не подходить!»                Ребята балагурили. За стрессом следовало расслабление. Только Санька молчал.                До участка мы дошли, разбили временный лагерь, работу  сделали, вернулись на базу.  А Санька за все время не проронил ни слова. Он улетел на первом же вертолете, хотя его практика ещё только начиналась.
Я с тех пор карабин никогда не брал в маршрут. Зачем? Ведь даже с медведем можно «договариваться» в многовековой тайге –   его родном доме, в который мы прём напролом. Глухие, как видишь, не попадались.
  -  Батя, а почему он кинулся? Летом же медведи не атакуют без причины.
  -  Этот вопрос я задавал местным охотникам – профессионалам. Они говорили, что медведь не принял нас за людей, потому что наши фигуры были закамуфлированы большими рюкзаками. Медведи слеповаты.  Зверь не понял, с кем встретился. Ветерок, видимо, был от него. Он кинулся из любопытства, или принял нас за животных, на которых привык охотиться, и если бы я не крикнул – убил бы всех. Криком  включился в нем, заложенный веками, животный страх перед человеком. Но охотники говорили, что при нападении  страх  зверя исчезает, сменившись свирепостью убийцы. Его ярость не знает меры. Все решал миг.
 - А если бы ты крикнул сразу, как увидел?   
-Но ближе к медведю стояли ребята.                Зверь не предсказуем. Тем более такая махина. Все обошлось- значит было единственно правильное решение в единственно точный момент.   Я в соцсетях читал недавно, как медведь растерзал двух молодых парней на лесной дороге. И  те фотографии видел . Жуткая картина… видел и фото  убитого медведя. Он показался мне очень малых размеров. Думаю, увидев зверя, они побежали, провоцируя медведя на атаку. А там уж кричи- ни кричи- всё кончено.
 -  Но, батя,  не взяв оружие, ты нарушал технику безопасности при производстве работ.
 - Это теперь так говорят.   Про оружие я могу рассказать один, если так можно выразиться, забавный случай. На дипломной практике в Восточных Саянах это было.                Какие  прекрасные первозданные места  - Восточные Саяны! И туристы там - не редкость. Таймень, хариус, горные реки, бегущие и блуждающие среди суровых скал, древняя тайга.
Отряд, в который я попал, занимался заверкой аэрогеофизических аномалий, выявленных вертолётной съёмкой. С вертолёта на точку геофизической аномалии ( уран, торий, калий) бросали вымпел. По рации давали нам информацию. Мы находили вымпел и выполняли работы с целью выяснения причины аномалий.             Поиски редкоземельных. Конечно, всё очень интересно.
Однажды к нам в лагерь зашли два охотника – промысловика . С первого взгляда скажешь:  отец с сыном. Оба высокие, плечистые, ладные. За чаем рассказывают:                Не далеко от лагеря , в березняке, они случайно оказались между медведицей и её медвежатами. Медведица пёрла на них, ломая берёзы. Только четыре выстрела из отличных охотничьих карабинов успокоили её. Не думаю, что охотники мазали.                А ведь мы стояли почти рядом с тем медведем, а раненого зверя криком не остановишь.
  На следующее утро собираемся в маршрут: я со спектрометром и Федя, рабочий, отбирать по профилю металлометрические пробы. Федя, паренёк сухощавый, высокий  говорит:
 «Володя, возьмём карабин,  медведица в березняке мне даже снилась».
 «Не стрелял во сне – то бездымным? И мне снилась, но не медведица… хорошо, возьмём, но носим по очереди». 
    Идём  профилем. Карабин у Феди, а с нами ещё собачка из лагеря увязалась. Я подумал:
 «Отдаю оружие этому хлопчику. А как он поведёт себя, если в самом деле «мишка нарисуется?»  Стрелять умеет? Ранит ещё с переполоху и беды не миновать. А то рванёт вместе с карабином, хрен догонишь. Сухопарый, «сайгак». Может, бегун-спортсмен?  Надо его проверить. Крикну: «Медведь!» Что будет делать?»
    Федя отобрал очередную пробу, выпрямился. Я набираю воздуха полные лёгкие и в момент, когда  готов был гаркнуть: «Медведь!», Федя, вдруг тихо ойкнув, схватился за сердце и медленно, медленно оседает.                Карабин  звякнул о камень, соскользнув с  плеча.  Подскакиваю:
  « Федя, Федя, что с тобой?»
  «Володя, я боковым зрением принял собачонку за медведя».
 Господи! А я чуть- чуть не гаркнул:  «Медведь».                Угробил бы  паренька.
 «Лучше бы ты её за девчонку принял, Федя. Федя, настрой своё «боковое зрение» так, чтобы всё, что в него попадает, казалось девчонкой. Это очень просто: всегда думай о ней.                Но ты молодец: не побежал, не бросил меня, безоружного, и собачонку не укокошил. Настоящий следопыт! Будем в маршруты вместе ходить!»
                « Володя! Как можно товарища бросить?!»
    Я вспомнил этот случай , Серёгей, к вопросу брать, не брать оружие.  Видишь ли, убеждён: человек, окружённый дикой природой, всегда способен защитить себя и главное в этом не оружие, а он сам.
     -  Игра. Ты начал свой рассказ с того, что игра кончится сегодня- завтра .  Я не могу понять в чем она, эта игра, начатая, как ты сказал, купанием с лошадьми в детстве?
 - Я тоже не понимал.                Как- то вечером у костра меня вдруг осенило.  Холодные мурашки побежали по коже: все случаи, когда  жизнь, что называется, висела на волоске, эти случаи происходили через одно и то же  время. Словно, кто- то следит за мной и делает свой ход  в намеченное время. Правил у  игры  нет. Ходы непредсказуемы.
- Не нагоняй страх, батя. Фатализм напоминает.                Лермонтова наизусть знаешь, вот тебя и «осенило».
 - Конечно, проснувшись на следующее утро в нагретой солнцем палатке и выскочив в лесную свежесть встающего дня, я с усмешкой вспомнил про «игру», подумал: «Глупость!» И забыл о ней.
В тот год нам дали задачу-  выполнить вертикальное электрическое зондирования береговой части шельфа Татарского пролива.  Работа, безусловно, интересная. Формирую отряд и на вертолете забрасываемся на берег пролива.                Красота  Дальнего Востока, подступающая к берегам пролива,  затуманенного по утрам всполохами рассвета, собравшего все краски чудесного лета в тугую косу зари, завораживала, а синева водной глади и берег за проливом, обрамленный крутыми, неясными в голубой дали, сопками, всё звали куда – то.

     Профиль ВЭЗ шёл по низкому  берегу, по телефонной линии ещё сталинских времен.  Уток, гусей – тьма.
В солнечные деньки мы не упускали возможность поплавать в прогретых заливчиках прозрачной чистейшей, но соленой воды.   На берегу стоял дом телефониста. Конечно, он занимался  в основном охотой и рыбалкой. Лучших условий для этого, наверное, на всём земном шаре не было. Телефонист угощал меня такой вкусной рыбой, какую я  не пробовал ни до, ни после.
В  самое страшное утро в жизни принимаю радиограмму:
«Безнадёжна мама, вылетай».
    Мама, мама… не обманула тебя старая слепая цыганка, зашедшая в наш посёлок с табором, нагадавшая: 
    «У тебя будет два сына. Когда придёт твоя смерть, младшего  с тобой не буде».   
    «А что с ним случится? Он умрёт? Почему его не будет?»
     «Не знаю. Не вижу».
 Вертолёт за мной не послали. До ближайшего населенного пункта – Мыс Лазарев - можно добраться только на лодке. Телефониста, не было дома.  Решаю взять его моторку. Двое ребят, Гена – бывший военный летчик,  ушедший из авиации по здоровью и Паша – паренек, отслуживший в армии, настаивают ехать со мной:
 « Одного не пустим! Нет - и всё!»
  Отплываем. Погода хорошая. «Вихрь- 30» завёлся сразу. Мотор работал ровно. Дюралевая шлюпка ( Такие и теперь еще есть: у кормы два подкрылка с боков для устойчивости) не очень нагруженная, легко шла под заботливо отрегулированным мотором. Вода в проливе прозрачная, прозрачная. Видно как полого уходит в глубину дно, покрытое всевозможными водорослями . Видно волнообразно плывущую камбалу.                Шла очень пологая, совсем низкая, словно докатывающаяся из далеко, далеко, волна.                Может, за Сахалином бушевало Охотское море?                Я, сидя в корме, управляя подвесным мотором, направил лодку прямо на Мыс Лазарева, постепенно удаляясь от берега.
 Буря накрыла нас не вдруг,  а постепенно, косматя уже не пологую волну, заставляя всё чаще и чаще сбрасывать газ мотора.                И вот, пугающая высотой, волна через нос накрывает и шлюпку, и работающий на малом газе мотор. Мотор глохнет. Срываю колпак. Быстро накручиваю на маховик верёвку. (Стартера не было). Сильнейшим рывком  завожу движок, быстрей надеваю колпак, и в этот момент меня бьёт электрическим током. Стиснув зубы от боли защелкиваю крепления колпака. Следующая волна. Она ещё страшнее, накрывает нас.  Глохнет мотор. Быстрей!! Успеть завести! Накрыть колпаком… встретить  ту, шипящую, темную, раскатисто –торопливую… рывок…жуткая боль…лодку заливает.  Ребята  отчерпывают. Заливает ещё и ещё. Начинает быстро темнеть. Держу курс на огни Мыс Лазарев. Буря сатанеет.  Нас кидает как игрушку. Кричу:
   «Шмутки выкидывать!»
 (Взял свои вещи, не зная вернусь ли).   
  «Мы добром не бросаемся».-
Громкий голос без страха и суеты, без намека на катастрофу.  Это Гена – лётчик.                Мне, уже измотанному, прозябшему от холодных волн и ветра, уже вступающему в борьбу с замаячившей усталостью, этот голос смахивает тень безнадёжности. Конечно, я понимал, что ребята  вряд ли представляют всю опасность. Ведь не  волна, так  мотор, пролитый солёной водой, просто, заглохнув, не заведется в очередной раз и всё.  До открытого моря разве что по дну  донесёт…по тому…  с водорослями.                С благодарностью вцепился на миг взглядом в их спокойные спины, поймав себя на мысли, что волны бьют и бьют, а шлюпка на плаву, значит, система  достаточно устойчива. Если событие повторилось множество раз, значит, оно закономерно. Успокаивающая теория… для дурака. Кругом уже темень. Держу на огни посёлка. Усталость и холод  притупили внимание.  Мотор пока не глохнет. Ребята на переднем сидении всматриваются в бугристое, непроглядное. По ногам что-то больно бьёт.  Боже мой! В лодке воды  - на ровне с бортами,  и бензобак , мотаясь на плаву,  по ногам ударил. Кричу:
 «Скорей отчерпывать!»
     Шлюпка по шустрее заходила на волне, освобождённая от залившей её воды.  Огни совсем близко. Вот они! Ребята соскочили.                Боже Праведный! Отчаяние, жгучая  досада, непонимание. Не может быть!                Не берег, не огни поселка – военные корабли на якорях, выстроенные в кильватерную колонну – вот что мы увидели. А берег далёко, он не просматривается... только огни… далёко. И нужно разворачивать под опасным углом к волне и так держать до берега. Я понимал, что это значит.                Кричим изо всех сил все! - Никто не показывается! Чёрт!  Ружья нет. Может, разбудил бы  « грозу морей и океанов».                Высоченные чёрные корпуса кораблей разбивают волны, образуя пляску зыби, которая опаснее, чем сама волна.               
  Отворачиваю, ловя момент в дикой сходке голодных чудовищ. Бросило в жар. Смахиваю со лба  не брызги – пот. Не ошибиться! Только бы не ошибиться! Предугадываю волновые кувыркания,  в точный миг даю газ до предела. Шлюпка пролетает желанные десятки метров, приближая нас к заветному берегу, усаживаю её на гребень, снова даю полный, шлюпка летит по скату волны. Уже азартно хватаю взглядом поверхность, гребень,   резкий газ- мотор ревёт- ещё десятки метров ближе к жизни!  Только бы не ошибиться!
Вот он берег! Всё! Парни выскочили, с шумом подтянули шлюпку на пологий, усыпанный мелкой галькой, берег. Поднимаю винт мотора. Мотора , которого хочется назвать другом. Не подвёл!
   «Володя, мы в магазин, успеем ещё». 
 Ребята успели. Хорошие ребята. Если б не они, мы бы с тобой не беседовали сейчас.
-Батя, а почему ты близко к берегу не правил?               
- Берег Татарского пролива в том районе образует большую  дугу.   Много мелей, крохотных островков.
Уже в самолёте,  перебирая в памяти яркие событья, я вспомнил, как на нас, безоружных, кинулся зверь. Когда это было? Господи! Опять время очередного хода!  Буря на  проливе точно попадала по времени в  игру. Медведи… и эта буря. И всё через одно  время. Какой же следующий ход?
 - Какое время, батя?
 - Не скажу. Стал суеверным.
Возвращался в лагерь на вертолёте один. Высадили на поляне. Полулёжа, облокотившись на рюкзак, курю (  да тогда закурил)  наблюдаю за удаляющейся машиной.                Вертолёт всё меньше и меньше. И вот он становится точкой. Но что это? Точка стала увеличиваться. Вертолёт возвращается! Зависли, сбросили, забытый мной, спальник, помахали руками, покружили.                Ребята, конечно, обрадовались. На перебой рассказывали про житьё – бытьё.                А мотор, что я назвал другом, завести больше никто не мог: под маховиком образовался слой соли.
Вот тогда я начал крепко задумываться. Зачем мне это всё? Радиограмму послали, что мать умирает, а вертолёт - не могли… сволочи! Из-за них мы с ребятами чудом не утонули.  Зато обратно, на работу – пожалуйста, Владимир Дмитриевич, верталётик  подан только для тебя. И новый  спальник в придачу ещё.  - Вот отношение к людям. Заметь, Серёга: ни тяжёлые переходы, ни постоянные опасности и лишения и даже ни оторванность от семьи, а отношение руководства, отношение не замазанное всякими выкрутасами типа « ты самый, самый» и так далее, а то, как поможет тебе  руководство в тяжёлый час  – вот что  главное. Хотя в случае с вертолётом от руководства требовалась не помощь, а выполнение своих служебных обязанностей.  Такое не заляпаешь ни красивыми фильмами ни идиотскими  лозунгами.  Зачем мне всю жизнь пропадать в лесу? И так уже лучшие годы в этих дебрях оставил. Зачем мне эти поиски золота? Ну допустим, открою я месторождение, что  мало вероятно,  допустим. Что из этого последует? Да ничего. Это во времена  золотой лихорадки на Аляске нашёл золото – и оно твое. Ты обеспечил себя и своих внуков всем, чтобы жить - не тужить. А  у нас? Вот Поликанов открыл крупнейшее на Дальнем Востоке золоторудное месторождение Многовершинное. Та площадь даже не входила в его участок работ. Геолог за километры увидел рыжеватый, характерный для кварцевой россыпи, склон сопки. Пошёл, отобрал пробы – месторождение! Что же дальше?  Дали ему значок первооткрывателя. Коньяк дорогой пьёт – всё!                Разве этого достаточно, чтобы оставить свои лучшие годы в первобытной тайге, подвергая себя и своё здоровье постоянной опасности? Убеждён, что нет. Если ты отдаёшь делу всё самое, самое, что у тебя есть, логично, что ответ ожидаешь симметричный. А у нас как был? (кстати, теперь и этого давно уже нет). Какая к дьяволу симметрия? Вот мы про оружие рассуждали. А какие карабины нам давали? Годы выпуска - со времён начала войны, давно списанные! Из таких на сто метров и в туалет не попадёшь! А ведь давали их не колхозный овёс сторожить, а для самообороны от нападающего зверя, потому что геологи не редко гибли. Признаться,  я был в шоке, когда мы их пристреливали перед моим первым полевым сезоном. Это  так… к примеру.
И вот я в родном Сургуте.  Сургутская геофизическая экспедиция. Я начальник отряда. Работы – море. Летаем на вертолетах на поисковые скважины  по всей Западной Сибири. Начало восьмидесятых. Стране нужна нефть! Нужно море нефти. И оно есть даже не море - чёрный подземный океан нефти.                А техники, дорог, жилья - катастрофически не хватает.                Город Сургут, будто не может очнуться от многовекового уклада тихой суровой жизни  рыбаков и охотников. Медленно, но упрямо подрастают пятиэтажные панельные дома. Удивлённо всматривается в их окна сосновый бор.                На единственной длинной из конца в конец города улице непривычно замаячили автобусные остановки. Но дождаться автобуса , а дождавшись втиснутся в него –очень не просто. Тогда ходила байка:
   «Ты что здесь стоишь?»    
 «Да вот решил жизнь самоубийством покончить – под автобус броситься».
 «А булка хлеба зачем у тебя?» 
 « Пока автобус дождёшься - с голоду сдохнешь!» 
      Сургутская геофизическая экспедиция втиснута в несколько заводских балков. Вся техника на улице. Летом – без проблем. Но зимой в 40- 50 гр. мороза эксплуатировать эту технику могли только профессионалы с большим опытом.
Геофизический отряд, начальником которого меня назначили, состоял из 7 человек. Но в таком отряде по настоящему знали своё дело, как правило, два- три человека это начальник отряда, машинист и мастер. Квалифицированных специалистов не хватало. Приборы и аппаратура не соответствовала растущим, как снежный ком, объёмам работ. Новые методы и принципиально новые приборы сразу внедрялись и были обязательны в комплексе исследований скважин. Аппаратура была не доведена, очень часто отказывала. В замен отказавших приборов сразу вертолётом присылали другой. У меня бал случай : присылают прибор. Включаю - тоже не работает! Вскрываю кожух, а прибора нет – только корпус, а ведь доставили  вертолётом шестёркой…
У другого отряда был случай: семь раз заказывали  одну и ту же панель управления. Семь раз ему доставляли панели вертолётом, но метод он так и не выполнил. Причина была , конечно, не в панели. Как говорится,  дело было не в бабине – дурак сидел в кабине.                На поисковых скважинах геофизическим отрядам приходилось работать без всякого перерыва двое, трое суток. А кто работал без отрыва? Начальник отряда и машинист ( машинистов - двое, они менялись).  Сколько здоровья загублено на той работе.  Может, поэтому  теперь плоховато сплю?                Однажды  морозяка трахнул за пятьдесят.                Мой отряд посылают на полный комплекс  на Северный  Ягун. Это более 250 км за север. Сколько же там мороз, если у нас «не жарко»? Отказываемся.                Вызывает нас всех начальник Устюжанинов .( Мы его звали «утюг»). Заходим к нему в кабинет, он, не здороваясь:                « У вас от меня только два направления: первый  - на скважину и второй – в отдел кадров.  До свидания». 
  «Потащить бы тебя с собой, может, ты и третье направление  бы нашёл».
      Ехали сколько могли. Ночью брошенный  балок высветился фарами. Зашли. Ни печки, ни дров. Одни только голые нары. Забрались на них , кто куда и спать, и лютая стужа забылась. Утром проснулись,  дальше покатили. И ведь никто даже ни кашлянул, ни чихнул. Вот были ребята! В живых-то их уж никого не осталось.                Но на скважины тогда приходилось всё же больше летать. Вертолётная площадка  была ещё в самом Сургуте, почти рядом, где наш дом сейчас. Давали нам заявку. Отряд на грузовых машинах с аппаратурой подъезжал к вертолётке и ждали вертушку. С собой  брали кое-что из дома перекусить, хоть на буровых и кормили отменно.                Однажды по погоде вылет не давали. Ребята говорят:
   «Володя, пора «перекусить». Пока магазин есть. Пошли двоих».
    «А если вертолёт?»
     «Вертолёт…да они, как мухи летом. Улетит этот - прилетит другой».               
 Сказано – сделано. И надо же: только мужики ушли – вертушка рулит. Диспетчер, есть же  красавицы на белом свете, такую и на другой стороне улицы увидишь  – не оглянуться невозможно, подходит:
 « Вовик! На вылет! Зайдёшь расписаться?»   
 «Маша, тебя увидеть и не «расписаться» – это же сверхъестественно , но может, ты  других посадишь: улетать от тебя, когда солнышко выглянуло – это жесть. Пойдём, распишусь, хоть за весь Сургут».
  « Вова! С тебя причитается!»
  Вертушка загрузилась и улетела.                Пришли ребята, ну мы … и закусили. Ждём.  Вижу: идёт к нам Маша.  Странная  какая-то идёт.
  «Володя, вертолёт, на котором должны были лететь вы, разбился - все погибли».
- Что же, батя, выходит, что водка вам жизни спасла?
- Выходит так. Но мы тогда мигом трезвые стали.
    Как будто  холодком повеяла .   Дальний Восток… тайга…Татарский пролив. Время! Время ЕГО хода! Забытая игра, она не кончена. Напомнил, сатана! И на родине нашёл. Медведи …буря… и этот вертолёт. Ходы  дьявола.
Та весна выдалась ранней, бурной.                Обь, затуманенная, сломавшая лёд, могучим потоком несла обломки зимы с треском  надвигая их на  берег, крутя в заводях, бесконечно сталкивая  и вынося на песчаные ладони излучин белыми ледяными щитами.                Стаи перелётных  всё звали туда, где  таяли их крики.                Северная весна летит, как женская любовь.
Лето в  экспедиции – это самая напряжённая рабочая пора.     Заявка на Северный  Ягун, куда мы когда-то добирались зимником. Теперь летим вертолётом. Скважина дальняя. Вертолёт садится на базу  К-101 дозаправиться, и лётчики с ребятами уходят пообедать.
 Летний ветряный день в глухом таёжном посёлке. Зелёная, ещё не упавшая трава. Шелестящие, вечно чего-то ждущие осинки, всегда красивые берёзки, редкие, словно часовые, стройные  сосны и вдалеке узкая протока, синей лентой брошенная в многовековую тайгу, золотится песчаными излучинами, крутясь у яра, украшенного стремительными крыльями снующих в небе, всегда весёлых стрижей.                Я прохаживаюсь, отходя от нудной вибрации и  шума. Диспетчерская. Зашёл. Карта на стене. Где же эта скважина?  Сколько до неё? Больше сотни ещё и точно на север.                В окно вижу людей, идущих к вертолёту, но что-то удерживает меня:  «Смотри, смотри, какие огромные озёра, почти сплошные озёра, словно льдины в ледоход на Оби, словно море, вдруг отступившее, показало редкие островки».                Прилетев, мы сразу приступили к работе. Перенесли приборы и оборудование с посадочной площадки к буровой.  Под металлический стон километровых  бурильных труб и надсадный рокот мощных дизелей установили технику, заброшенную на эту важную разведочную скважину «шестёркой». Подключили и проверили геофизическую лабораторию. Запустили движок подъёмника. Заправили бензином огромный топливный бак.  Посетили, согласно расписанию, местную достопримечательность -  столовую, где нас, конечно, ждали.                В процессе исследований в станцию несколько раз заходят, просят меня на связь, дать первые результаты. Решался вопрос  спускать ли  обсадную колонну. То есть нефть есть или нет? Скважина оказалась «пустая». Переброска бригады и всего жилого комплекса  на следующую скважину.                Слышен могучий гул МИ-6. Вертолёт  осторожно  приподымает на крюке столовую и несёт её в небо.                Мы собираем оборудование,  готовим нашу технику для вертолёта. Следующие МИ-6 уносят  жилые балки.                Прилетела «восьмёрка». Буровая бригада весело  быстро усаживается в вертолёт.                Командир спрашивает:
 «Кто начальник отряда? Садись! Ты срочно нужен в конторе. За остальными  прилетит  другой борт».
    «Нет! Мы летаем только стаей! Нужно срочно, - пусть срочно шлют ещё «вертушку».  У меня приборов и оборудования - больше тонны».
                «Тогда материалы геологу отдай».
 Улетели. Дело к вечеру.                «Засыпай, моя земля,-                Дело к вечеру.                Кроме праведной молитвы,                делать нечего».
«Ну что, начальник, сегодня уже вряд ли полетим. Ночевать как будем? Все балки улетели да и за стол уже потягивает».
 «Знаю, что не полетим. Перекантуемся до утра».
 «До утра – значит, как минимум,  - до обеда: пока решат,  кто куда,  пока  прилетит…песня долгая».
  «Долгая, короткая – петь не нам. Топоры есть, руки – то же. Готовим ночлег шикарнее, чтобы в случае дождя, бока сухими были».                «Да тут ни ельника ни сосняка – одна тундровая чахлость».
 «За то мы – не «чахлость».  А  разгрузочные дни и у поваров  бывают. Для здоровья полезно. И для кармана - не вредно».
  «Не сыпь нам соль на рану. Живот уже урчит».
  «Хоть бы лабораторию оставили. Всё упёрли «голодные шестёрки».
«И красиво брали. Значит, следующую скважину делать надо».
 «Им всегда «надо». Когда будет надо нам?»
«Будет и на нашей улице праздник: перевернётся машина с бочками пива».
 «На «нашей улице» разве что «восьмёрка» перевернуться может, а в ней бочки только с бензином».
  «Ну почему же?  Могут быть и с соляркой».
 Мужики стали мастерить что- то вроде шалаша.                Я отошёл к берегу озера.                Напряжение двухсуточной непрерывной работы в лаборатории медленно уступало вялой расслабленности. Но какая-то неясная тревога стряхивала волны сонливости.                Северный день склонился к туманно - перистому  закату.         Словно огромная птица  у горизонта, где контуры облаков возвели небесный храм, раскрашенный быстрыми всполохами причудливо смешанных красок, паря на едва заметно вздрагивающих крыльях, садится в золотое гнездо, скрывая его тёмной бронзой  оперенья. Зеркальность тихого озера вдруг, смахнув тень заката, заалела бледно - розовой детской улыбкой уже встающего дня.                Как два крыла  Жар - птицы, летний закат и рассвет  на севере всегда едины.  Им не ведомо звёздное дыхание  ночи.
 Вертолёта не было ни на следующий, ни на второй, ни на третий день.
 «Володя! Пируем! Мы нашли брошенный поварами бочонок с квашенной капусты. Почти полбочонка капусты!»
 «А я подумал, нашли с чем-то нашенским».
 Капуста оказалась очень кислой, по тому и бросили, но какая  вкусная!
  «Ребята, наше положение серьёзное, если не сказать - отчаянное. Вертолёта нет. Связи нет. Продуктов нет. Тёплой одежды нет. Дорог в этом проклятом Богом месте не просто нет, здесь вообще нельзя пройти один - два километра. И куда идти? Идти  немыслимо и невозможно. Идти - это погибнуть».
 «Они что там с ума что ли по сходили? Как же можно бросить людей в тундре без всего!»
   «Не знаю, ребята, не знаю. Какая-то нелепость. Вертолёт должен прилететь. Он обязательно прилетит. Но нам нужно держаться. Вот капусту, что  Господь послал, не лопать всю сразу вместе с бочонком , а растянуть этот дар как можно на дольше».
 «На сколько же растянуть? Может, из-за погоды не летят? Но здесь - ни облачка. И летом погода надолго никогда не портится».
     Сутки потянулись, как мокрая резина,  медленно и трудно.        Седьмые, девятые, одиннадцатые. Давящее однообразие.
  «Что же происходит, ребята?»
  « А чёрт его знает, что!»
  «Командир не мог не передать диспетчеру, что оставил нас».
   «Значит, диспетчер, сука, забыл!»
   « Швондер, ****ь, в запой ушёл и всё на хрен похерил».
    ( Начальника экспедиции мы «Швондером»  звали).
   «А сколько у Швондера обычный запой длится?»
     «Это знает только Швондер. Да и запой у него  всегда не обычный».   
  «Информация не для широкого круга».
   «А почему не ты начальник экспедиции?  Ведь их меняют и меняют, как перчатки».
 «Потому что я не партийный и партийным никогда не буду.  Нефть стратегическое сырьё. Здесь партия у руля».
 «Так вступай, предлагали же».
  «Партия  сослала и бросила моих родителей, дедушку с бабушкой и старшего брата Николая  в глухие сибирские дебри. Мама рассказывала: «Высадили наc на берегу протоки ни с чем. Тот, в кожанке, потряс наганом: «Пули на вас жалко…сами сдохните!»
 «Но это были иные времена».
«Время не бывает тем или иным. Время едино!»
«Володя, на таких, как ты, Россия держится!» 
«И всегда держалась на таких, как ты!»
 « Не на «Швондерах» же ей держаться».
«Командир… диспетчер… Швондер…, а что же наши семьи? Почему не  бьют тревогу?»
«Вы, ребята, отлично знаете, что в это время года нас могут бросать со скважины на скважину хоть месяц. Наши привыкли.                Но есть ещё одно объяснение происходящему.-                Страшное:  если вертолёт, который  должен был забрать  нас, разбился, то  за нами не прилетят никогда».
«Если разбился, его найдут и поймут, что нас в нём не было».
«Так - то оно так, но всякое может быть. Например, полностью сгорел, или рухнул в болото».
«Тогда искали бы, начиная с этой буровой».
«Значит, нашли полностью сгоревшим, и за нами не прилетят никогда».
«Что же делать, Володя? В небеса собираться? Это не для нас!»
«Есть одно единственно верное решение - надо идти на базу. Другого решения я не знаю».
«Ты прав, если точно знать, что «вертушки» не будет, а мы - не знаем. И куда идти, ты понимаешь? Ведь невозможно и шагу-то ступить, не чертыхнувшись. Ты сам говорил: пойти – значит погибнуть».
«Мы не знаем «прилетит  - не прилетит». Но я сейчас ещё могу  решиться, а через пять десять дней  -  вопрос. Капуста  – тю-тю… давно уже».
«Сегодня одиннадцатый день . Надо обдумать. Давайте подождём ещё пару деньков и рванём утром».
«Обдумать время было, ребята. Но если решаем подождать  ,пусть будет так». 
 «Надежда улетает последней».
 «И мы – с ней».
 Что  обдумывать? Мне, даже мне не дойти. И куда? Кругом огромные озёра, разделённые кочковатыми хлябями, да змеи бесконечных речушек. А вода – то, как лёд холодная. Да и озёра ещё  на середине во льду. Куда?                Забыть на буровой весь отряд…морду бы расквасить этому Швондеру.
  Летний ласковый ветерок, осторожно касаясь лица, успокаивал, перенося  в тот, ставший не для меня, мир, в котором  я встречал его, как друга детства.                Карта! Карта в  диспетчерской! Буровая на неё отмечена точно на север от   101 базы.                Так! Куда идти - знаю! Господи! Но ведь сплошные озёра обходить. А напрямую – больше сотни км…  Когда – то мог спокойно отмахивать за световой день по дальневосточным сопкам пятьдесят километров. Когда – то по сопкам летом молодой  с тушёнкой, костерком, чайником. Придётся помолодеть, не до нуля  желательно. Одному идти? Одному крайне опасно,  но из них никто со мной не потянет, а я не брошу. И потом, вертолёт, может, прилетит, рисковать товарищем – нет! Вот именно, «может, прилетит», а может не прилетит. Какой завтра день? Тринадцатый .Уходить на тринадцатый… а число какое? Боже мой! Завтра день его хода! Изуверская игра: мы не сели в вертолёт, который разбился. Теперь ОН сделал так, что вертолёта не прилетел.                Да когда она кончится! Может, уже скоро.  Ещё посмотрим, кто – кого! А «ходить» завтра буду я! Наплевать на фатализм!
   «Ну что, парни, направление мне известно. На  карте смотрел, пока вы на сто первом  с поварихами переглядывались».
 «Решаем идти?»
 «Решаем. Пойду один. Вы знаете почему. Не будем рассусоливать. Направление известно, но нет компаса. Идти надо на юг. Вилять же придётся, как собачьему хвосту. Но общее направление, думаю, выдержу.  Если прилетит вертолёт, раньше, чем дойду, вы  меня  высматривайте. А чтобы лётчики знали, куда я рванул, поставим две вехи. Одну здесь, другую - как отойду подальше. По этой линии и попру на всех парусах. Пока, ребята! Я уже переобулся».
«Володя, ты смотри Швондеру по морде не съезди. Сдохнет – отвечать за говно».
«Нашёл, кого вспомнить».
«Володя, возьми мой нож. Пригодится».

 Сколько прошёл?  Сливаются, сливаются   бесчисленные озёра в одно бескрайнее. Надо присесть  на той кочке. Что-то пошатывает. Нельзя не отдыхать и отдыхать – нельзя,  усну ещё, ведь промок до нитки, можно и не проснуться.                Какая  мягкая, тёплая, крепкая, обнимающая спину, кочка. И трава на ней, шёлковая, что – то всё шепчет.   Покачивается. Рада, рада, что  пришёл, а то была одна  веками.  Не кочка – подарок Судьбы. Была одна, теперь вместе, вместе…  склониться  к ней… к ней.  Где же  слышал эти слова? Кто мне шептал их в той жизни?                В той! В какой «той»? Что это я? Заснул!                На юг! Идти - туда. Там озеро с узким перешейком, лёд у края. Обходить больше не буду. Сил уже нет. Попру напролом. Будь, что будет. Надо дойти. На меня  надеются.
Есть слово НАДО! Наяву и  снах
Оно звенит с рассвета до заката.
Я лишь один испытываю страх,
Что не успею то, Что сделать НАДО!
Ледяная вода перехватывает дыханье. На дне бугристый лёд. Быстро нельзя. Ноги теряют чувствительность. Вода по пояс. Кромка берегового льда. Ломаю локтями. Медленно выходя на берег, ломаю коленями. Хватаюсь, словно чужими, пальцами  за выступивший мох. Быстро, быстро! Согреться! Впереди опять озеро.
Всё повторяется.                Гривка попалась большая с сухим мхом! Эта уже не первая. Неужели выхожу на лесополосу? Неужели! Вспыхнул огонь надежды! Надо прямо. Там, кажется, лес. Прямо! Но какое огромное дугообразное озеро! А концы дуги  далеко сзади, далеко, где  был. Широкое. Лёд только у того берега. Ветром, видать, нагнало. Немного льда. Если не глубокое – перейду. А если глубокое? Проглядывают редкие стебли травы на водной ряби. Похоже, не глубокое. Пройду – узнаю!                Какое  оно широкое! Сколько уже бреду!  Кромка берегового льда близко! Но глубина  больше, больше. Плыть!  Дно!  Стою! Подхожу к кромке льда. Лёд на  - чуть выше пояса. Падаю вперёд на него. Лёд ломается. Продвигаюсь к берегу на шаг – два,  падаю и ломаю  – шаг к берегу. Вот он жухлый мох в кулаке! Но нет  силы, чтобы  шевельнуться.  Взгляд охватывает желанную даль. Шёл, полз, плыл, карабкался.                Розовая даль. - Это морошка зацвела, обведённая белизной льда. Или это цветы сквозь снега?  Я трогал ладонями цветы. Они цвели сквозь снега! Где это было? Когда?                Холод.                Мои родители   пробились сквозь снега  ссылки.                Я не могу встать. Что скажет мама в небесах?  Быстрей бы уж… вот и ангелы в белом. Почему же они без крыльев? Что так хлопает?     Что  шумит?  Почему  они торопятся? Я ведь никуда  не денусь.
 «Володя! Очнись, Володя! Вертолёт прилетел! На шестнадцатые сутки прилетел. Мы тебя нашли!  Ты правильно шёл. Немного оставалось».
- Батя, почему вертолёта не было?
- Начальник экспедиции, сука,  запил. Мы когда прилетели, он ещё пьянствовал.
- Как же вас хватились?
- А это, сынок, твоя заслуга! Ты родился! Передали в контору:  у Волгина родился сын.  Меня стали выискивать, чтобы я «ПОЛЯНУ НАКРЫЛ». Так принято было.                Поняли , что с той буровой нас никто и не забирал.                Шуму много было. До горкома дошло. Начальника скинули.       Меня долго обхаживали: « Что надо, в чём нуждаюсь». Ничего мне, дураку, от них не надо было. В местной газете « К победе коммунизма» тогда коротенькая такая статья вышла: ЗАБЫЛИ НА БУРОВОЙ. Та газета у нас, кажется, ещё сохранилась.
 - А ангелов ты правда видел?
- Это были врачи. За нами сан борт послали. Командир взял азимут от буровой по двум моим вешкам , и меня, чёрного от глины и ила, увидели на белом льду  озера.                Медсёстры в вертолёте хотели укол  делать, но я уже способен был отмахнуться, а ребята подсказали, что надо.                Несколько глотков медицинского спирта одарили меня  долгим,  райским забытьём, показавшимся мне мигом. А тот нежный шелест травы, охранявший краткий, чудом не ставший вечным, сон на болотной кочке, уже никогда не стихает в  ушах.               
Геология уже начинала сворачивать объёмы работ. А моя партия после той буровой почти вся обновилась. Люди просто уволились, обругав начальника.                Потянулся серый дым конца восьмидесятых.
- А ты, отец, мстил тому начальнику?
-Мстить, в сущности, больному –  не мужицкое это дело .                То, как его помню – это и есть месть. Бог ему судья.
Хуже пьянки и смерти,
Не пытаясь, поверьте:
Даст золу и угар
Злобной мести пожар.

Вы с Сашенькой росли. Разве можно, глядя на своих детей, думать о мести?

МОЛИТВА
Спи. Пока ты мал, Серёженька,
Ты со мной, сынок.
Я всю ночь молюсь, чтоб Боженька
День тебя берёг:

Сохрани, Бог, душу чистую,
Дай ему совет,
Дай и силу богатырскую
Сыну – на сто лет!

Отслужу тебе я верою.
Рай – не мне готовь.
Научи сыночка веровать
В Правду и Любовь!

- На Бога, выходит, переложил вопросы воспитания.
- Не смейся. Правда и любовь – необходимое, но, как говорят математики, недостаточное условие для жизни: нужны ещё деньги, а работа забирала всё: и силы и время.
А вот  вопрос - «почему не отомстил» я задавал моему дедушке ещё ребёнком.                Дедушка, могучий мужик с чёрной окладистой бородой, в которой ещё только проглядывала седина, однажды рассказал мне трагедию моего старшего брата Николая.                Николай был старше меня на 26 лет! Перед войной он учился в педагогическом, но был призван на фронт. После серьёзного ранения его демобилизовали.                Зимой сорок третьего, ещё слабый, он добирался пешком от Сытомино  до Ямского – деревушке, построенной сталинскими ссыльными. Это  - 15км.                Мороз был сильный. Николай, не в меховой одежде, замерзая, уставший, прилёг на обочине санной зимней дороги. И вдруг  на холёном коне, запряжённом в широкие сани, усланные сеном,   подъезжает в медвежьем тулупе председатель колхоза, ехавший из Сытоминского сельсовета в Ямское. Остановил игривого коня, спросил что-то. Николай, обрадованный, поднялся, чтобы сесть в сани, но председатель его не взял…                День клонился к вечеру, мороз усиливался.                Председатель, не в тот же, а только на следующий день(!), увидев дедушку на колхозном дворе, сказал ему, что наш Николай замерзает на дороге.                Дедушка  запряг лошадь, погнал и привёз Николая. Николай, простуженный, заболел. Таблеток никаких не было, и он скоро умер от воспаления лёгких.                Как видишь, мой путь был куда легче пути моего старшего брата- твоего дяди, хоть  людское бездушие, как в случае с моим отрядом, так и в случае с моим братом – это, безусловно, преступление.
 - А за преступление, отец, надо наказывать.
- Это дело государства.
   Но тогда, слушая дедушкин рассказ, я прошептал:                « Почему ты не накормил  этого председателя говном  его жеребца и не закопал в куче навоза?»                (Мальчишкой я был большим фантазёром) Почему ты не отомстил, деда?»                Скорбь отразилась на суровом лице:
 «  Откуда в тебе такая жестокость, Вова? Бог всему судья!»
 Как сейчас помню, ещё тише я спросил:
 « А разве Богу не надо помогать в праведном деле?»
 Так же тихо деда ответил:
   « Бог укажет, где нужна ему помощь».
 Выходит, не указал. А, может, и «указал»…- не знаю.
 Мой дедушка был мудрым и добрым человеком. Я никогда от него не слышал грубого или ругательского слова. А в долгие зимние тёмные и холодные вечера мы все усаживались   поближе  к пылающему берёзовыми дровами,  камину, и дедушка, прибавив  горящий фитиль  лампы, читал нам очередную толстую книгу.
Так я впервые узнал  Робинзон Грузе.                Не тогда ли  повеял ветер  Странствий, унёсший меня с родных мест?                Курил он крепкий самосад, заворачивая его в аккуратно оторванный край газеты. К празднику ставил брагу, выдержанную на хмеле и всяких сибирских ягодах, в красивом бочонке, что сам и смастерил.                Однажды я, всегда что ни будь выдумывающий малыш, после какого – то праздника черпанул из этого бражного бочонка гущу -  остаток ягод и хмеля – и вылил в куриное корытце  (рас люди так веселятся с браги, пусть повеселятся и мои любимые курочки).                И правда:  через какое – то время курицы дружно и громко запели по куриному. Была зима, в этот время куры редко неслись.                Бесконечно любившая меня,  моя бабушка, высокая статная женщина с прямыми чисто русскими чертами лица, в которых, словно  звёздный блеск воды в глубоком колодце, ещё угадывалась былая красота, околдовавшая когда-то моего  дедушку, очень обрадовалась: 
«Куры – то, куры нынче рано нестись начнут, гляди – ка: запели».   
 Но на следующий день все курицы оказались неживыми. Один петух – хоть бы что - прохаживался по курятнику, а клевал ведь остатки браги больше  курочек.                Конечно, все поняли, чьих рук дело (или сам сознался – не помню), но меня не ругали, ведь я был самым маленьким в семье.                У нас с дедушкой один день рождения - 8 апреля. Он прожил долгую жизнь. Никогда ни чем не болел, только глуховат был. Однажды после баньки выпил рюмку и заснул на веки.                Вечная ему память!
    - А если бы, отец, с твоим внуком кто-то поступил , как с Николаем, ты бы  ждал указаний Бога?
- Не приведи Господь!
       -А почему ты, отец, никогда не рассказываешь про своего отца?
 - Мой отец умер в мой день рождения, когда мне исполнился один год.  Сказал: «Дайте мне Володю подержать». Взял меня и умер со мной на руках.
Разве можно представить боль умирающего человека, держащего на руках годовалого сына. Как жаль  уходить из жизни в 47 лет!                По маминым рассказам, отец был охотником. В те страшные годы, когда целые поселения сосланных вымирали от голода и холода в северной глухомани (я мальчишкой, бродя с ружьём, видел полусгнившие  дома и целые улицы пустых посёлков),  охота была не забавой, как в наше время, а  вопросом жизни и смерти.  Кругом полно зверя и дичи, но добывать было нечем. Всякое оружие под  строжайшим запретом. Коммуняки боялись.  В общем, охотится, хоть и было на кого, но чем?  Да и  тяжкий  труд без всяких выходных в колхозе от зари до зари, как поётся в известной советской песни (только в ней поётся про «гитарную струну», а не про колхозную каторгу) не каждый мог вынести. Беспросветный труд людей, не имеющих и намёка на какие – то права, не имеющих даже паспорта. Паспорта «врагам народа»  враги народа не давали.                Но отец и в тех условиях находил в себе силы и мудрость добывать дичь. Он ставил, сплетённые из конского волоса, петли на зайцев.  Принося домой не редко богатую добычу, сразу говорил маме, чтобы она раздала  в посёлке всем: «Зайцы по крышам сараев бегают, а поймать никто не может». Может, и поэтому село Ямское всё же выжило.                А сам отец на охоте и простудился. Лекарств, конечно, никаких не было, хоть и войны  четыре года уж не было. А зачем ссыльным лекарства? Как орал тот,  в кожанке, тыча наганом  сходивших на дикий берег сибирской протоки, прикрытый живой ужасающей тучей комаров,  людей, держащих  на руках  своих малых детей, тогда в тридцатом: «Пули на вас жалко. Сами сдохните!»                Но заснеженная Россия весной цветёт сквозь снега!
Ещё не сошедшие снега  жажды власти, алчности, наживы и тупого мракобесия, Россия уничтожит!                Вернёмся к теме:
 Поисковое бурение  стало резко сворачиваться.                Я перешёл работать в производственное объединение  «Сургутнефтегаз»,  в геофизическую контору.                На новом месте отнеслись ко мне доброжелательно, приняли начальником партии.    А учитывая мою прежнюю специфику, в партию включили опытных специалистов.                Дело пошло хорошо. Да и комплекс работ в добывающих скважинах был несравнимо проще и легче, чем в открытом стволе   разведочной скважины.                Собирались, быстро делали месячный план, когда нам было удобно, я закрывал наряды, и партия отдыхала до начала следующего месяца.                Появилось много свободного времени. И стала забываться дьявольская игра с её  смертоносными  ходами. Нет больше вертолётов, таёжных троп, встреч с  медведями,  карабинов и огромных рюкзаков. Нет,  и не будет больше ни  непроглядных, свирепых бурь на морских проливах, ни  крохотной лодочки, упрямо и  отважно побеждающей сатанинскую бурю.
 Ходить нечем тебе, сатана!!
       В ТОТ обычный рабочий день ничего особенного не    происходило.  Как всегда,  партия на двух машинах выехала на месторождение для исследования очередной скважины.            Прибыли на место, люди стали устанавливать технику развёртывать оборудование.  Я взял силовой кабель чтобы подключить станции к сети, подошёл к трансформаторной будке с рабочей площадкой, сваренной из металлического листа, наклонился к трёхфазному разъёму, опершись левой  рукой на стальной корпус, откинул крышку разъёма. Изолятор был сломан! Но над  разъёмом смонтирован пакетный переключатель и он находился в положении ВЫКЛ., то есть все три фазы в разъёме обесточены.  Мелькнула мысль: а что если ошиблись, тогда убьёт сразу.  Убираю левую руку с металла и  сую трёхфазную вилку в разъём.   Нечеловеческая сила втискивает мою правую ладонь в металл. Боль перехватила дыхание,  рядом в нескольких метрах суетятся люди, мой голос отсечён, его нет, нет силы, чтобы оторвать, прилипшую к железу ладонь, жуткая тряска, серые квадраты, рассечённые  белыми линиями. Много квадратов, как там… в Горной Шории…  мутится сознание … .                И как в тот последний  миг на Дальнем Востоке: « Что я могу? Что?  Уменьшить площадь  касания с металлом, площадь  контакта!!»  Рывком ставлю сапоги обеих ног на края подошв – правая рука свободна! 
  «Ну что, орлы? Начальника рядом током убивает, а вы от удовольствия сигаретами попыхивайте? Так что ли?»
« Да ты что!»
Открываем трансформаторную будку. Вот он Дьявольский разъём: соединение смонтировано так, что в положении переключателя  ВЫКЛ., все три фазы подключены!
«Изолятор сломан, а подключение с точностью наоборот!»
«Вот это юмор!»
«За такой «юмор» садить надо и надолго!»
«Меня спасло то, что я левую руку убрал с железа, иначе  закон Ома не успел бы вспомнить».
 «Ты ещё способен шутить».
 « Крепкий ты мужик, Володя».

 Крепкий – то крепкий, а сердце месяца два побаливало.  Потом  прошло.
 - Неужели, отец, это было  в «день игры»?
-  Именно так.
- А тебе не приходила в голову одна, но очень простая мысль, что ты, как говорят учёные, подгоняешь факты под идею?   Ведь даже я знаю, что опасных случаев с тобой было куда больше тех, что ты перечислил. Но вспомнил ты только то, что было  в «День Игры».                А  наша весенняя охота, когда мне было лет 12. Помнишь того лося?                А сколько раз ты один (!) сплавлялся на «дюральке» в ледоход   до своих любимых утиных мест у Высокого  Мыса? Любой знает, что соваться в ледоход  - это смертельно опасно. Весь Сургут видел, как однажды трое мужиков на своей шлюпке, затёртой льдами, погибали, и помочь им было невозможно.   А ты всегда один… и такую даль. Это опасность не одного мига, а многочасовая.                Почему не вспоминаешь? Да потому, что эти дни твоих весенних путешествий не совпадали «с днём игры»! Так?
- Ну почему же всегда один? Раз я взял с собой одноклассника. Так он сел на дно лодки от страха и причитал всю дорогу: «Вовка, приставай! Вовка, приставай! Дети сиротами останутся!»
   Была силёнка! «Льдинки» - то играючи расталкивал. И сноровкой Бог не обидел. Там главное  -самообладание и быстрая реакция в сплошном  круговороте  льда.                Течение весной особенно сильное. Задача – уйти от затора, который лодку, как яичную скорлупку раздавить  может. Задача - в нужный момент понять, где огромные льдины сомкнутся, ломая друг друга. Понять и увести лодку!  Там главное - не ошибиться! Понимание характера  реки – главное. И железное хладнокровие  -главное. Там главное – не растеряться.                Один раз тёплым, тихим, солнечным деньком, когда   приветливо слепило белоснежными,  по родному шуршащими и, казалось, совсем не опасными  льдинами,  километрах в пятидесяти от Сургута, я попал в заводь – крутит и лодку и лёд. Мотор – «Вихрь- 25» - на малом газу. Я на корме держу за румпель, кручусь в азарте. И вдруг вынырнувшая  льдина приподымает мотор и стягивает его с кормы (за долгий путь деревянный вкладыш кормы подсох, и крепление мотора ослабло).                Момент критический. Всё решают секунды.                Ты не поверишь, я держал руками, снятый льдиной с кормы, работающий мотор!                Держал в руках работающий мотор, держал и рулил, и вырулил!
 - Ну, вот отец, что ж ты не рассказал о том, пока я не спросил? В срок случай не вписывался? Значит я прав: перечисляешь то, что попадает  в  Дьявольскую Игру.
 - Неужели, Сергей, ты и вправду считаешь, что я  так не думал? Видишь ли, современные исследования доказывают, что человек способен принимать исключительно верные решения только тогда, когда он спокоен  и  уверен в себе.                Говорят,  военных лётчиков специально готовят быть спокойными в любой стрессовой ситуации, чтобы не утратить способность принимать мгновенные и  точные решения.          Ты заволновался – ты ошибся. Ты ошибся – ты погиб.               Так вот:  зная свой дьявольский день, во всех других случаях  (а их, как ты заметил, было не так и мало) я был спокоен, уверен и даже азартен, словно в игре. Поэтому и мог проходить на лодке  ледоходы, куда люди и не совались. Я был уверен, что дьявол ждёт меня в другой день и со мной беда не может случиться «не по расписанию».                Может, это когда – то меня и спасало.                А раз так, то большое ли имеет значение , как ты говоришь, подгоняю я факты или нет?                Главное  - быть спокойным,  уверенным в критических ситуациях. И это мне удавалось.  А когда ты горячишься, нервничаешь, пугаешься, торопишься – ошибки не избежать! Ошибки, которая может стоить самой жизни.                Не зря же военных лётчиков учат.                Но их учит наука, а меня учил дьявол! Не самое главное – кто  учит. Самое главное – чему учит!                А того лося, и многое другое, не рассказанное, я прекрасно помню.                Ты тогда в пятый класс ходил. С нами была собачка - щенок Дона. Я оставил  тебя с собачкой у костра, а сам пошёл устраивать  шалаш и ставить утиные  чучела на озерцо. Соорудив шалаш, поставил свой  «Марлин»  у него, набрал в охапку чучела и забрёл в озеро в своих распущенных резиновых  сапогах.                Оглянувшись назад, обомлел: прямо на меня  прёт здоровенный лось!                Бросив   чучела, -  к шалашу. Успел прижаться  в своей защитной накидке к траве шалашика. Лось, на ходу опуская к коленям могучие,  прекрасные рога,  проходит буквально  в шаге,  не замечая  меня, и,  подойдя к озеру, наклонив   голову,  пьёт  редкими,  хорошо слышными, крупными глотками. « Принесла тебя нелёгкая! Вокруг столько воды, а тебе в моё озеро обязательно морду надо сунуть!  Что же делать?» Стрелять в такого красавца даже мысли не было.  Хоть и прекрасно понимал, насколько опасен этот лесной дикий гигант в трёх шагах от меня. «А со мной ведь ещё ребёнок. Случись что, без меня он домой не доберётся. Что же делать?» Глотки лося стали тише, вот он сомкнул губы, готовый поднять голову, и в этот миг я крикнул!               
 Быстрая дрожь, словно невидимая рука, вздыбила, золотом отливающую на солнце  шерсть, на загривке зверя. Лось в фантастическом прыжке отлетел в сторону и, даже не взглянув на меня, красиво и высоко вскидывая ноги, взметя радужные брызги в лучах уходящего дня,  понёс на своих  роскошных рогах уже порозовевший диск вечернего солнца на запад, украшая свою голову чуть затуманенной короной лучей. Там почти метровый кочкарник, а  он -  как по асфальту, только фонтаны брызг от копыт в стороны!                И тут подходишь ты с собачкой:
«Папа, к тебе медведь пошёл. Мы в кустах чуть не столкнулись с ним. Мы к тебе с Доной на выручку. Ты его видел?»
« Да вон он, красавец. Это лось, а не медведь. А что же Дона твоя  зверя не учуяла? Вы же чуть не столкнулись?»
 «Дона как шла моську в траву, так и шла».
Конечно, Серёга, я думал о том, что беру во внимание только те случаи, которые по времени совпадают с дьявольским ходом. А острых моментов было много больше.                Вот, например, наша с тобой ночная рыбалка, когда мы плыли по течению с  привязанной к лодке стометровой  сетью, и на нас свернул катер. Капитан, видно, так пьян был, что ослеп с дуру. Я на носу лодки стоял. Ты за мотор – ключ зажигания в замке ломается, но ты, хоть мальчишкой совсем был, не растерялся, отвёрткой,  моментально найденной в темноте, крутанул стартер.                Да мало ли было такого... но суть в том, что  не был пропущен ни один день ЕГО ХОДА. Ни один!                А весенняя охота, когда надо было сплавляться с тронувшимся льдом по Оби, однажды совпала  с ТЕМ днём. То есть если плыть со льдом, то как раз попадёшь в день его ХОДА.                В этот год я решил не рисковать, не плыть в ледоход по Оби на охоту.                И так получилось, что даже отпуск  не взял, а решил в выходные недалеко от Сургута поохотиться.                В пятницу мы с напарником на его машине - волге ( трямба, как называл её мой маленький внук) наскоро перекусив после работы и быстро собравшись, выехали за город.                В начале мая погода привередливая, как выпившая водки дама.  Мы остановились на берегу  разлившегося в весеннее половодье озера.                День  угасал, вздрагивая на западе розовым закатом на холодных белесых гребешках волн всё бегущих и бегущих куда- то от берега, словно там, за горизонтом, солнце не угаснет никогда, и они вечно будут сиять в его лучах.                Я взял с собой сети. Утки – это здорово, но и рыбки  свеженькой хочется. Да и будут ли здесь утки- то?                Для начала решили перекусить, осмотреться, прикинуть на месте что к чему. Прямо на капоте машины организовали стол. Товарищ достаёт водку:
 «Ну с началом! Только по маленькой, а то ведь сети ставить будешь на резинке». 
   Закусили. Он ещё наливает уже по стакану. Про сети молчим. Закусили, прикинули местность, поболтали. Он ещё наливает, но только мне. Что так? А, впрочем, для рассуждений не было ни настроения, ни времени. Не хочет – не надо.                Накачали резиновую лодочку. Я привычно разложил в ней аккуратно перебранные сети, сел, оттолкнулся  и стал вымётывать  сеть, отступив  метров двадцать от берега, постепенно удаляясь от него, выпуская бережно собранную и смоченную водой трёх стенку. Ветерок, поначалу едва помогавший, всё сильнее натягивал капроновую  тетиву. Сеть вышла легко , красиво,  быстро. Беру приготовленный длинный шест, привязываю к нему концы сети, вгоняю его в песчаное дно. Готово! Разворачиваю  лодку носом к берегу … и вдруг от резкого порыва ветра, лодочка  опрокидывается,   её относит.                Ледяная вода перехватила дыхание. Намокшая одежда и сапоги потянули вниз. Злые встречные волны, как шипящие  звери  хлестали в лицо. Взмахи отяжелевших рук становились всё медленнее. Я уже несколько раз оказывался на дне обессиленный, но, отталкиваясь от него ногами, снова и снова  боролся, с ледяной водой и пьяной усталостью, повторяющей:
     « Это всё … не могу больше».
       Вот оно - песчаное дно…  как хорошо свернуться, поджать ноги и лежать, не делая мучительных движений, смотреть, как быстро меркнет жёлтая вода.                В угасающем пьяном сознании последним проблеском мелькнуло, взорвалось:
 « Серёжка! Как он без меня будет?!»
 Хмель в миг вылетел. Какая- то, уж не небесная ли, сила вытолкнула меня на поверхность. Широкими и быстрыми взмахами , хватая воздух между ударами волн, я поплыл к берегу, на котором стоял опешивший напарник, встал и вышел из воды.                Так вот что спасало, спасает и будет хранить нас всегда – Любовь! Любовь - мой Ангел - Хранитель! Если бы я никого не любил, меня бы уже давно не было на свете.
А дьявол повторяет свои ходы, повторяет  только с дьявольским изуверством: когда-то мы не сели  в  вертолёт, потому что послали своих за водкой, тот вертолёт разбился.                И вот водка едва не оставила меня на дне озера. Отомстил, злопамятный сатана.                Но любовь человека к человеку не победить и дьяволу.
                Однако, получалось, что избежать встречи с нечистым  невозможно, и я твёрдо решил, что когда будет следующий ЕГО ХОД, - из дома не выйду.                В ТОТ день  я позвонил на работу, сказал, что заболел.  Позавтракав, покрутил телевизор, чертыхнулся в очередной раз на занудные, как мухи, рекламы и решил потренироваться.            В доме у меня был, есть и сейчас, тренажёрный набор – 120 кг штанга, гантели, скамейка, стальная стойка.                Выполняя тягу в наклоне,  вдруг ощутил резкую боль в области поясницы. Толи размялся плохо, толи карта так легла.           Татьяна предлагает  таблетки, я  отказываюсь, потом всё же глотаю и запиваю водой, лёжа на диване.                Вдруг резкая боль сдавила грудь, тяжело дышать, дышать почти невозможно.                Всё скрыла  серая пелена, рассечённая тонкими, тонкими  белыми линиями. Квадраты, серые квадраты, я видел их студентом, очнувшись от удара на склоне горы, раненый медведем. Белые линии всё тоньше, они исчезают. Мир стал непроглядно серым.
« Вызывай скорую, скорее вызывай скорую!».
 Что это? Что делать?!
Неимоверным усилием непослушных  рук занимаю  положение - полусидя, словно пытаясь отодвинуться от подступившей пропасти. На лице  выступил холодный  пот. Снова появились белые линии, рассекая серую пелену квадратами. Стало чуть легче, белые линии слились, возвращая Белый Свет.                Скорая прибыла очень быстро. Врач, молодой парнишка, задавая  вопросы, стал мерить давление.
  «Адреналин! Быстро!»
Игла вошла в вену руки, сердце забилось, заметалось отчаянно птицей, прижатой, упавшей на неё, сеткой ловца.          
 «Хватит, хватит…» - свободной рукой пытаюсь отстранить руку со шприцом. Врач выдёргивает иглу.
«Никогда не занимайтесь самолеченьем!»
Замеряет давление, спустя какое-то время - замеряет снова.
«Необходима реанимация, чем быстрее, тем лучше».
«Какая реанимация, мне завтра на работу!»
«Вы не понимаете, что можете не дожить до завтра. Встать можете?»
Встать я не мог.                Принесли из машины носилки .Ты, Серёга, с соседом вынесли меня.                В больнице быстро сделали анализ крови.                Я лежал на кушетке в кабинете врача.
«Что это доктор? Что за чертовщина со мной?»
Врач, внимательно прочтя результаты анализа, с удивлением уставился на меня:
«Вы что никогда в жизни не принимали таблеток?»
«А зачем?»
«Вот это да! Значит, вы не знали, что у вас непереносимость лекарства. Встать можете?»
Я попытался – не вышло.                Белокурая, очень красивая девушка подкатила  коляску, раздела меня совсем, усадила в коляску, покатила по коридору, закатила коляску в лифт.                Что мог я чувствовать, сидя  беспомощным и голым, видя совсем рядом красавицу? Неловкость? Стыд? Грустную горечь? Или всё сразу?                Звали, звали меня ангелы в небо, и вот один везёт, хоть не на крыльях, но в лифте. Это надёжней.                В палате реанимации меня положили на высокой кушетке. Поставили капельницу.  Перед глазами устроили монитор, на котором сразу поползли две линии – параметры кровяного давления.
  «Можете смотреть, как нормализуется ваше давление. А это экстренная кнопка вызова. Вам удобно? Утром придёт врач. Всё будет хорошо».
На соседней койке кто-то протяжно стонал.
«Может, ему помощь нужна?»
«У него заражение крови. Он безнадёжен».
Выходит,  меня в палату «безнадёжных» ангелок устроил.                Ну что ж, будем ждать хорошего.                Под утро стало тихо. Пришли медсёстры, выкатили, накрытую белым, кушетку.
«Он умер». 
 Начали проводить стерилизацию пола.
Господи, хоть бы при мне этого не делали. Подошли:
«Ну как вы?»
«Я – нормально. Мне нужно домой».
«Да вы что? Из этой палаты домой не выписывают».
«Но мне нужно! Отпустите без выписки!»
«Скоро придёт врач, к нему обратитесь».
«Подошла врач – женщина средних лет – поздоровалась, глядя не на меня – на монитор».
« Какой вы молодец!  Вас надо в другую палату переводить!»
Прямой, внимательный взгляд не скрывал профессионального любопытства.
« Милая девушка, меня надо переводить не в палату, а на улицу. Скукотище у вас жуткое».
В женских глазах скользнула усмешка:
« Я хоть и «милая», но врач. Из реанимации через десять часов не выписывают. Это не реально, такого не может быть, потому что быть - не может».
«Я здоров, как бык».
« Вы производите впечатление образованного человека».
«Я сильно стараюсь».
«Поймите, что просто чудо, что Вы не на том Свете. Знаете, какое было у Вас давление, когда приехала скорая?»
«Я понимаю, но мне нужно. А «тот Свет»  я видел уже давно. Он из  серых квадратов. Мне там нечего делать. Пожалуйста, выпишите меня».
«Какой Вы упрямый дядя!»
«Тёти тоже бывают не сговорчивые, но редко».
« Обращайтесь к Главному врачу. Я поговорю с ним».
«Спасибо!»
Главный врач – совершенно седой человек постарше меня  не спеша прочитал мою карточку.
«Вы знаете, я больше тридцати лет здесь работаю. За всё это время никто никогда не уходил из реанимационного отделения домой через сутки. Никто никогда!»
«Я здоров. Мне нужно. Пожалуйста».
«Подписывайте все эти бумаги, что Вы предупреждены, что снимаете с нас всякую ответственность за последствия. Позвоните домой, чтобы привезли  Вам одежду и увезли Вас».
«Мои уже в приёмной ждут».
«Выходит, знают, что Вас не удержишь! С Богом!»
«Всего Вам доброго».
               
Вот, Сергей, теперь ты знаешь о какой игре шла речь. Теперь ты знаешь всё.
А завтра ТОТ день.
Сергей стал собираться домой
-Ладно, Батя я поехал. Завтра приедем с мамой привезём жаренных куропаток  и коньячку к ним.                Он разобрал и сунул в чехол  ижевку. Взял моё ружьё.
-Серёга, моё ружьё оставь. Завтра утречком на касачей сбегаю.
- Нет, батя, строй спокойно, Мало ли что.
-  Ты что?  Ты поверил в этот миф? Ружьишко оставь!
- Нет! Строй дом. В своём огороде тебе сам чёрт не страшен.
Я  протянул руку к стволу и встретил упрямый жёсткий взгляд. 
- Эх ты … а ещё подсмеивался, фаталистом дразнил. И ты поверил этой выдумке? Ерунда это. Этого быть не может. Это случайные совпадения.
- Жди, завтра приедем с мамой.
Забрав ружья, Сергей укатил.                Уже  вечерело. Я подбросил в  очаг. В широком окне, занесённом до четверти снегом, заметались всполохи - причудливо играя на снеговом искромётном бархате.
Телевизор включать  не хотелось.                Вдруг перед окном мелькнуло что-то бесформенное, чёрное.                Вышел во двор. Падал густой снег большими,   большими хлопьями. Ни ветерка, ни шороха. Тёмные деревья, видимые в свете луны,  стояли, как сказочные изваяния,  осыпаемые снегом. Обойдя дом, подошёл к окну, за которым померещилось что- то. Может, росомаха подошла?   Но на снегу не было  следа.                Не могло же так быстро засыпать, значит, показалось.                Пора спать.
Утром, наскоро позавтракав,  принялся за стройку. Тёплая  погода,  медленно падающий, как белые пушинки высоко, высоко летящей птицы, снежок.                К вечеру подъехал Серёга с Татьяной.  Выскочили из машины, машут, увидев меня на  подросшем углу стены, машут руками:
-Ой сколько ты уже сделал.  Пойдём, перекусим.
- Батя, тебе помочь? Стена уже высокая.
-Не надо. Я сам. Занимайся своим делом.
-Как скажешь.
Сергей, махнув рукой, уехал.                Зимний денёк на севере , как женский взгляд: вспыхнет  нежными красками, ослепив сияющими алмазами и  гаснет  сквозь ресницы.                Вот последний ряд. До перекрытия оконного проёма - одно бревно.  Уже подступает  усталость. Из трубы домика  валит дым.   Вот заброшу это бревно и к столу! Можно взять верёвки, накатить по жердям,  но это возня. Залезу с ним по лестнице и толкну.                Мягкий, рыхлый снежок. Скользко. И бревно скользкое, как огромная щука.                Лестница дрогнула, роняя белые комочки, глубже вошла  в заскрипевший снег. Так! Есть ! Конец бревна на стене!  Надо сильно толкнуть, чтобы   брус остался на углу. Удобнее ставлю ноги – одна на ступеньке лестницы,  другая нога - на лесах.                И в это миг боковое зрение схватывает чёрный  ком на снегу с лева. Поворачивая голову, чтобы ясно видеть, что это,  я со всей силы толкаю бревно от себя, на стену.               
  Бревно, качаясь в равновесии, скользнуло по присыпанной мягким снежочком  стене  и, разворачиваясь,  чуть толкает меня своим концом.                Делаю  полушаг назад - в пустоту и падаю,  бревно летит   на меня,  бревно - у глаз. Удар,   страшный хруст костей. Кожа с виска содрана. Боль и ужас.  Пытаюсь  столкнуть бревно с себя,  но оно, как каменная глыба. Кричу.                Секундная вспышка гнева вернула  силы, -   бревно отброшено в сторону. Поднимаюсь, захожу  в домик.  Татьяна у  приготовленного стола, взглянув  на меня, обомлела:
 -Ой, мама моя!! Что… что случилось!?
-Звони Серёжке. На меня упал брус.
Плюхаюсь на диван, косясь на готовый ужин. 
-Я уж собиралась  тебя  звать. Ужин готов.                Как на беду,  чёрная огромная кошка  в окне метнулась.  Звоню соседке, узнать, может это их кошка,  заболтались.                Еле отвязалась.  У них кошки нет.
-Это был дьявол.
-Что, что?!
Зашёл Сергей, молчаливый, бледный.                Я уже не мог встать.  Меня взяли под руки, повели к машине. Приехали в к больнице.  Меня с трудом повели под руки.               
 Рвал сильный  ветер. Погода, видимо, менялась. Без тёплой одежды пронизывало.                В приёмной была большущая очередь, но  все расступились:
 «Проходите, проходите».
Врач при слове « бревно»:
 -Рентген! И ко мне.
 Взглянув на снимок он, заключил:
-Сломано три ребра с большим смещением. Четвёртое – под вопросом. Ведите в этот кабинет» - и протянул бумажку  со снимком.
В другом кабинете молодой  энергичный паренёк повертев снимок и прочитав записку:
-Сломано два ребра. Смещения нет. Это деформация от дыхательной мускулатуры.
-Во как быстро лечусь!  Проволокли  из кабинета в кабинет – и на тебе : третье рёбрышко целёхонькое и смещение улетучилось.
-Вы ещё шутите! Сделать УЗИ.  Удар был сильнейший.
   Меня заволокли в другой кабинет. Обнажили грудь, живот, свалили на кушетку левым боком. Очень красивая девушка села рядом, склонилась, водя по телу «мышкой». Белый халатик на её прекрасной груди обозначил красивые  упругие складки.                Врач посмотрел результаты:
-Органы целы. Вам необходимо лечь в стационар. Травма очень серьёзная. Могут быть и кровоизлияния… внутренние.
-Какой стационар, доктор, мне через три дня - на работу.
- Стационар! Тяжелейшая травма. В любой момент может всё что угодно. В любой момент. Вы это понимаете?
- Понимаю. В больницу не лягу.
-Ну что ж, мужчина вы крепкий. Будем надеяться.                Давайте расписку, что предупреждены  и что отказались. Через день явитесь к лечащему врачу.
- Серёга, подпиши всё, у меня рука не шевелится. Доктор, а почему такая адская боль в правом  плече? В плече нет переломов?
- Нет, в плече переломов нет, но сильный ушиб может болеть сильнее  перелома.  При любом, ухудшении самочувствия – немедленно вызывайте скорую! Немедленно при любом ухудшении.
- Господи! Да куда ему ещё ухудшаться – то, этому с позволения сказать «самочувствию»?
 Домой привели младшего внука – Миронку.
Миронка посмотрел на меня и заплакал. Один из всей семьи - заплакал.
-  Теперь ты, дедушко, понял, что нельзя лазить с бревном на второй этаж!?
- Понял, внучок, понял. А ты азбуку учишь? Ты знаешь букву А?
- Знаю, дедушко, только не знаю, как она выглядит.
- Нужно учить азбуку, Миронка.
- Ты , дедушко, доштал со швоей ажбукой. Дедушко, а из чего сделаны мышицы?
- Из мяса, Мирка, из мяса.
- А мясо из чего сделано?! Дедушко, а какая скорость у света? А я могу бегать с такой?
- Ну зачем тебе с такой, ты и так, как пуля носишься.
- А с какой скоростью пуля носится? Дедушко, а ты знаешь , что  такое серое вешество, которого кое – кому не хватает?
- Знаю, Мирок, только не знаю, как оно выглядит…
-Дедушко, а …
- Мирон, пора домой. Дедушке надо отдыхать.
 Насчёт отдыха – то как раз были большие проблемы. Лечь я не мог, ходить - то же, но  через три дня вышел на работу.
В течении двух недель я мог спать только сидя, уронив голову на стол.                Медленно, еле заметно, сутки за сутками, словно ночи в феврале, боль то начинала отступать, то вдруг возвращалась почти прежней.                И в этом крохотном «почти» жила большая надежда.                Вдруг я поймал себя на мысли, что нестерпимой боли в правом плече от ушиба нет!                А через месяц  один на морозе уже ставил шестиметровые стропила, забегая в домик время от времени, чтобы погреть руки и выпить стакан горячего чая.
Каким будет следующий ход дьявола?                Может,  не я расскажу?