Как избавиться от обручального кольца?

Как избавиться от обручального кольца?


Небольшое эмоциональное вступление

Разрушение народов, государств, империй и целых цивилизаций — начинается с разрушения отношений между двумя людьми…

Это моё эмоциональное размышление — про драму человеческих отношений, отношений не только между мужчиной и женщиной — но и отношений между человеком и обществом в целом, между человеком — и совершенно не понимаемой им реальностью как таковой. Про драму, переходящую в прямую катастрофу, как сугубо личного — так и, без всякого преувеличения, вполне себе всечеловеческого и планетарного масштаба…

Где-то, наверное, ещё в 90-е годы я как-то очень наскоро успел прочесть в каком-то тогдашнем «толстом», ещё почти советском, журнале небольшой рассказ. Быть может, это был не журнал, а какой-то альманах или сборник, хотя абсолютно точно, что не отдельная книжка. Быть может, это было уже и не в 90-е, а где-то в начале нулевых. Сейчас это не суть важно. Проблематика здесь далеко выходит и за хронологические, и за географические рамки.

Я даже допускаю, по прошествии  очень многого времени, что это могло быть даже во времена Перестройки, когда в огромной и нервной спешке приходилось просматривать огромное количество «толстых», и не только «толстых», журналов, разных альманахов и сборников, и поневоле очень бегло, так как печаталось тогда каждый день чрезвычайно много нового и интересного, очень часто даже просто до той поры запретного и сенсационного, и уследить за всем было очень проблематично.

И я хорошо помню, что этот рассказ меня очень заинтересовал, но схватить я успел лишь самую суть, совершенно не помня сейчас ни начала, ни конца, ни большинства деталей. И вполне возможно, что начав сейчас, даже кратко, пересказывать сам сюжет, даже самую его суть, я буду лишь излагать то, во что это превратилось за долгие годы в моей памяти. Превратилось во что-то совершенно своё. И оттого ещё более больное… 

Почему этот рассказ у меня, поневоле, ассоциируется с горбачёвской Перестройкой? Потому что острейшим образом эта проблема — проблема лжи человеческих отношений (начиная с «самых базовых» отношений между мужчиной и женщиной) — вырвавшись из очень долгого подспудного состояния, была открыто и «гласно» поставлена уже тогда, в том числе, и сугубо для меня лично.

И эта проблема тогда так и не была совершенно разрешена, да и не могла быть разрешена под восторжествовавшим буржуйским лозунгом «БЕРИ ОТ ЖИЗНИ ВСЁ!», а только усугублялась с тех пор, из года в год, становясь только всё более и более — больной и разрушительной, и принимая, год от году, только всё более и более маразматические и страшные формы, и чем дальше — тем только всё более и более разрушительные, разрушительные — и смертоносные…

Я и сам — в один прекрасный момент — резко вышел тогда из Перестройки и из всех перестроечных дел, из всей, кипевшей тогда, огромной общественной и политической работы, и из всех человеческих контактов (деловых, товарищеских, дружеских, сугубо личных и интимных) — вышел совершенно «в никуда» — именно потому, что Перестройка этой проблемы лжи человеческих отношений разрешить совершенно не могла…

Поезд шёл под откос — и мне инстинктивно хотелось из него выскочить…

Ложь человеческих отношений — на всех уровнях — только всё более усугублялась, как бы ты ни старался её избежать — и добиться Правды…

И кто тогда знал — в чём Правда?.. И многие ли всерьёз беспокоились о ней?..

Перестройка не уничтожила ложь — а только, убив Идею, сделала её ещё более страшной и отвратительной…

И впереди — могла быть только катастрофа…

Потому что всякая ложь — несёт в себе смерть…


Сюжет рассказа в его развитии

Сюжет рассказа, вроде бы, очень простой. Хотя в процессе редактирования этого текста — я поневоле буду добавлять в него всё новые подробности, каких в первоисточнике не было…

Молодая женщина, лет тридцати или тридцати с небольшим, едет в поезде, (не то в плацкарте, не то в купе). Она замужем (вроде бы, без детей), и любви, как можно понять, давно нет; а лжи в отношениях — и унылой, беспросветной скуки, которая всегда является следствием лжи и её проявлением — с каждым годом, и с каждым днём, становилось только всё больше и больше…

И эта ежедневная ложь совершенно унылой и беспросветной «семейной жизни» — ложь и мужу, и всем окружающим, и самой себе — уже тяготит её настолько — что становится совершенно невыносимой…

Развод для неё, по каким-то причинам, видимо, не является выходом. Быть может, им с мужем просто некуда будет разъехаться. И она не решается резко поломать жизнь — и себе, и мужу. И выхода она не видит…

Кажется, это поздний вечер, зима, или поздняя осень; и за не очень чистым окном купе — совершенно темно, и не видно почти ничего, кроме изредка проносящихся огоньков…

И не слышно почти ничего — кроме, всем знакомого, мерного,  ритмического перестука вагонных колёс…

Её соседом по купе оказывается симпатичный молодой мужчина, примерно её лет или чуть постарше. Они сидят напротив друг друга, и понемногу начинают разговаривать — так, почти ни о чём — и понемногу, не спеша, и не торопясь, знакомиться…

Она сразу же, чисто по-женски, замечает: кольца у него на руке нет. А своё обручальное кольцо на руке — она тут же, плохо соображая, зачем она это делает, и почти механически, начинает осторожно прятать от его глаз…

Остановок на пути много, разные новые пассажиры то подсаживаются к ним в купе со своим багажом, то выходят. Иногда это мешает их общению, иногда не очень… Но чаще — они остаются в купе лишь вдвоём; и ей всё больше кажется, что это радует не только её — но и его…

Они, как это выясняется между ними, оба едут к одной конечной остановке: это Москва, Питер или какой-то другой достаточно крупный российский город (хотя, в принципе, это могла быть и Украина, и Белоруссия, и любая другая республика бывшего СССР). Скорее всего, это была в рассказе Москва, но это не суть важно. Важно то, что они оба, оказывается, живут в одном и том же крупном городе, куда сейчас оба и едут. И на конечной остановке они должны сойти вместе…

Оба, кажется, не очень разговорчивы, оба едут каждый со своим грузом проблем, которые не очень располагают к свободному и непринуждённому общению. Но постепенно они начинают, очень осторожно, раскрываться друг перед другом… И героиня рассказа чувствует, что этот человек, сидящий напротив неё, всё более и более ей симпатичен и интересен, и всё более замечает, по множеству мелких признаков, что это растущее чувство — у них взаимно…

Ей ужасно стыдно и неловко, что она прячет от него свидетельство своего замужества. Зачем она — сразу же — это сделала? Прямо — как «на автомате»! Будто ей как током ударило в руку!.. Возможно, что она каким-то женским инстинктом почти мгновенно почувствовала, что её спутник и собеседник — совершенно не из тех мужчин, кто будет «крутить роман» с замужней женщиной… Глупо! Но теперь не прятать руку — уже, как ей кажется, слишком поздно...

Она очень осторожно, под купейным столиком, пытается, незаметно от своего спутника и собеседника, снять со своего пальца это несчастное обручальное кольцо, свидетельство её несчастного, опостылевшего брака, свидетельство её «бракообмана». Но оно — не снимается... Пытается — почти до боли! Не снимется... А сильнее нельзя. Он может заметить… И тогда — всему конец!.. Страшно даже представить…

Он ведёт себя с ней в высшей степени уважительно и тактично, предупредителен, но абсолютно не навязчив. Внимателен — но ни единого нескромного взгляда. Никаких лишних вопросов с его стороны, в том числе, и о её семейном положении… Хотя она всё более проникается уверенностью, что он чувствует, что его собеседница несёт в себе немалый груз и просто человеческих, и чисто женских проблем. И чувствует эти её проблемы — и сочувствует ей. И способен её понять…

Способен её понять — потому что она чувствует это в его взгляде. В его глубоко, и по-настоящему, понимающем добром взгляде…

И она всё сильнее чувствовала — как она стосковалась по этой всё понимающей доброте! Как по этому стосковалась — вся её ноющая душа, всё её существо!..

А она сама — ничего не говорит ему о своём семейном положении, вроде бы — и не намекает никак, и ни с какой стороны, ни в плюс, ни в минус — есть муж, нет мужа — но при этом, почти невольно, ведёт себя так, как, в её представлении, должна вести себя женщина совершенно свободная от всех супружеских и семейных уз и обязательств…

Абсолютно никакой нескромности с её стороны (как ей кажется) — но при этом она ведёт себя именно так, и даже старается для этого изо всех сил, чтобы у него не было никакого повода подумать о том, что она замужняя… Она с самого начала зачем-то начала эту дурацкую игру — и теперь ей уже очень трудно выйти из этой игры и из этой роли…

Хотя в ней всё более крепнет чувство, что этот человек — способен её понять именно как женщину, со всеми её брачно-семейными и прочими проблемами, со всеми её комплексами, бабскими «тараканами» и всеми её «скелетами в шкафу», какими бы страшными и отвратительными они ни казались…

Но как ей теперь быть?..

Она ничего не говорит ему о своём замужнем состоянии — и это уже враньё! Это уже — портит всё их общение! Это уже — воздвигает барьер лжи между ними! И он это — точно чувствует, и старается не приближаться к этому невидимому барьеру, если она сама — не делает соответствующих шагов…

А в ней столько всего накопилось невысказанного!.. 

И ей уже так хочется — ему всё рассказать!.. Рассказать — всю правду!.. 

Она уже понимает, что он действительно не женат, хотя общаться с женщинами умеет совершенно свободно, но без малейшего намёка на пошлость, и что ни в каких серьёзных «гражданских отношениях» он тоже, почти совершенно точно, сейчас не состоит. Она чувствует, что он её не обманывает. Более того, она уже чувствует всей душой (после огромного и горького опыта всех обманов и предательств), что это такой человек — который никогда не будет её обманывать! И никогда её не предаст...

Но ведь она — обманывает его уже сейчас!..

Почему она не может взглянуть ему в глаза с такой же чистой и открытой добротой — с какой глядит на неё он?.. Но она не чувствовала в себе такой же огромной и спокойной доброты, такой же честности, искренности и открытости, и не знала, как это пробудить, как это раскрыть в себе, чтобы ему ответить тем же…

Как это возможно — с этим идиотским кольцом?..

Он явно чувствовал, что она избегает разговора на личные темы, и говорил на темы отвлечённые, но для неё очень интересные: рассказывал ей о Космосе, о звёздах, о «чёрных дырах», о различных геологических эпохах в истории Земли, о динозаврах, о Ледниковом периоде, об Атлантиде, о Земле Санникова, об острове Пасхи, об индейцах, об империях ацтеков и инков, о ведьмах и шаманах, об индийских и тибетских йогах, о кельтских друидах и скандинавских викингах, о скифах и сарматах, о происхождении славян и о том, кто такая «русь», и насколько это важно для нашего самосознания, о разных интересных и загадочных вещах из истории человеческого общества…

Он очень много знал — и был очень хорошим и увлечённым рассказчиком. И рассказывал ей это всё определённо не для того, чтобы «развлечь даму», а потому что для него самого это всё было интересно и важно; в нём чувствовалась неуёмная страсть к познанию, к непрерывной учёбе, он будто бы жил этим поиском всё новых и важных знаний…

Она была достаточно умной и грамотной женщиной, чтобы свободно поддерживать разговор на все эти темы, тоже безусловно для неё интересные ещё с детства; но — если бы не это ненавистное кольцо, которое подспудно отравляло всё их общение!..

Хотя иногда его рассказы настолько увлекали её — что она забывала на время и об этом её кольце… И как ей хотелось — бесконечно видеть эти его горящие какой-то запредельной устремлённостью и каким-то глубинным знанием глаза, бесконечно слышать его глубокий, низкий, чистый голос, от которого что-то блаженно звенело в её сердце!..

Но это страшное кольцо — которое она, под купейным столиком, автоматически продолжала пытаться вертеть и снимать с уже чувствительно больного пальца — и которое не вертелось и не снималось — возвращало её в тоскливую «реальность»…

Она не может, не может, не может — честно взглянуть ему в глаза!..

Но даже сквозь стыд и боль от этого страшного кольца — пытается…

…

И ей кажется — что он тоже хочет сказать ей что-то очень для него важное, что что-то лежит у него на душе, о чём он очень хотел бы сказать человеку, который бы мог его понять…

Она уже поняла, что по профессии — он не то геолог, не то что-то близкое к этому; а перед геологами, и всей этой их романтикой, она преклонялась с детства. Она поняла, что он побывал в каких-то очень интересных, и даже загадочных, экспедициях. И почему-то она была почти уверена, что как раз то, о чём бы он хотел ей сказать, как-то связано с какой-то из этих экспедиций…

И она решилась спросить его:

«Скажите, а случалось ли вам в ваших путешествиях встречаться с чем-то совершенно исключительным? Быть может, таинственным, трудно объяснимым… И что, быть может, как-то очень сильно повлияло на вашу жизнь?..»

Она задала этот вопрос — и каким-то инстинктом, или интуицией, поняла, что, кажется, попала в точку…

Он взглянул на неё — взглянул как-то очень и очень внимательно — и она вдруг всем своим существом поняла, почувствовала, что — да, именно — вот о чём-то об этом, что лежит у него на сердце каким-то особым грузом, он и хотел ей рассказать, но до сих пор — ещё окончательно не решился…

Он смотрел на неё — и этот его взгляд как бы означал:

«Поймёшь ли ты?»

А она тоже смотрела ему в глаза — и как бы заверяла его мысленно, этим взглядом:

«Я — пойму, пойму, пойму!..»

И видимо — он решился; он глубоко вздохнул — и начал свой рассказ:

«Это было на плато Путорана… Плато Путорана — это целая огромная геологическая страна, почти необитаемая, где местами буквально не ступала нога человека, и совершенно фантастическая, чуть к югу от полуострова Таймыр, в Восточной Сибири, и по площади почти что равная Франции. Пейзажи там — совершенно инопланетные! Оно занимает 1-е место во всём Советском Союзе по концентрации водопадов, причём совершенно уникальных...»

Она слушала его, затаив дыхание…

А он ещё раз взглянул на неё как-то по особенному — и, вздохнув, продолжил:

«В общем, в один из этих замечательных водопадов — как-то глупо поскользнувшись — я и упал… И меня протащило потоком — сквозь подземный туннель… Как я остался жив — абсолютно непонятно. Меня чудом нашли, и чудом откачали… И то, что там со мною было — это очень трудно передать и в научных терминах, и обычными человеческими словами… То, что перед человеком в подобных ситуациях проносится, в одно мгновение, вся его жизнь, со всеми его делами, грехами и ошибками — это действительная правда… Там было кое-что и посильнее… Но об этом — слишком трудно рассказывать...»

Он посмотрел на неё так — будто извинялся за то, что не может рассказать ей всё; и продолжал:

«Важнее — выводы, к которым после всего этого приходишь. Начинаешь понимать, что такое жизнь и смерть. И что жизнь — надо бесконечно любить и ценить. И что самое главное в жизни — это познание и любовь. Познание — чтобы составить единую, подлинно научную, картину мира, без чего не может быть ни мира на земле, и никакого счастья для всего человечества… А что касается любви — то только тогда по-настоящему и понимаешь: насколько это бесконечно важно, чтобы иметь возможность — кого-то любить, о ком-то заботиться...»

И в его глазах, в его голосе было одновременно и что-то в высшей степени мужественное — и что-то совершенно детское, что-то такое, что после этих последних его слов — её как пронзило:

«А ведь он действительно, действительно — не может без этого жить!.. Без любви, без заботы!..»

Ей захотелось немедленно вскочить — и обнять его, что было сил!..

Но предательское кольцо — едва она невольно пошевелила пальцами — тут же напомнило ей о себе… И она — как рухнула снова, с чистых небес — в грязную лужу своей лжи, своего вранья…
 
И в то же время — в её раздёрганной душе, в этом смятении и хаосе чувств, вдруг и внезапно — прочь отметая все сомнения — затеплившимся в сердце огоньком, как от любимой деревенской, бабушкиной керосиновой лампы — созревает самая сумасшедшая надежда… Надежда — и уже почти уверенность, что это, и в самом деле — ОН!..

Или она ещё сомневается?..

Да не такого ли человека — она ждала, и мечтала встретить, всю свою жизнь? Не это ли — то САМОЕ НАСТОЯЩЕЕ, о чём она мечтала чуть ли не с самого детства? И не в этом ли — не в этом ли человеке — её подлинное спасение? Не в этом ли — для неё действительный выход из её полнейшего житейского тупика?..

Но ведь тогда врать сейчас — нельзя! Никак нельзя!.. Любая ложь — убивает любовь, дружбу, убивает любое чистое и искреннее доброе чувство в самом зародыше! Это она поняла уже давно, поняла абсолютно твёрдо… Так зачем же она врёт ему уже сейчас?!

Если она не перестанет врать ему прямо сейчас — с этим совершенно дурацким кольцом — то всему конец! Никаких отношений не возникнет — и не сможет возникнуть. Не сможет возникнуть в принципе!.. Это кольцо — и чудо тех отношений, которые могли бы у них возникнуть, это вещи — не совместимые!..

А он — он будто всё видит и понимает…

Но разве это он — должен перестать врать, и сказать всё как есть?..

А время идёт…

И поезд, этот несчастный поезд, неумолимо идёт — к его последней остановке… И их, волею судьбы, совместное путешествие — подходит к концу…

Но как, как перестать ему сейчас врать?!.

Она ведь, вроде бы, ему и не врёт — а только просто — ну, просто кое о чём умалчивает…

Да, «умалчивает»… Как постановления Политбюро ЦК КПСС…

Но ведь она прекрасно, прекрасно понимает, что это — враньё! Это преступное кольцо!Враньё — и обман!..

Но — что же делать?!.


Драма в вагонном туалете

Тем временем, очередной ненадолго подсевший к ним пожилой и тихий пассажир, который нисколько им не мешал, уже начинает заранее готовиться к выходу, вытаскивать и готовить свой громоздкий багаж… Её спутник и собеседник — встаёт со своего места, и начинает ему помогать…

А уже потом скоро — и её с ним последняя, конечная остановка… Где они — должны будут навсегда разойтись в разные стороны, чтобы уже не встретиться больше никогда…

Пользуясь моментом, она выскальзывает из купе — и бежит по узкому, тесному коридору,  в вагонный туалет. Запирается на лязгающий замок в этом теснющем поездном туалете — где всё грохочет, всё трясётся, всё продувается насквозь всеми сквозняками на ходу поезда — и судорожно пытается сорвать со своего пальца проклятое кольцо…

И оно — не снимается…

Только бы оно сейчас — только прямо сейчас — снялось! Потом она ему всё, всё расскажет! Она клянётся — что расскажет! Расскажет — всю правду! И больше никогда, никогда ему не будет врать! Ведь это же — только сейчас! Только сейчас!..

Но как, как ей сейчас избавиться от этого ужаса, убивающего всякую надежду?.. Будто кольцо это — туго сжимало ей не только палец — но самое сердце! И — не давало, не давало, ненавистное, сказать ей правду!..

Ещё, ещё, ещё одна попытка — избавиться от него…

Но проклятое — не снималось!..

Она крутила, выворачивала, так и сяк, на своей уже совсем распухающей коже эту, уже нестерпимо жгущую ей палец, несчастную жёлтую гадость…

Тщетно…

Всё… Больше нельзя! Она уже почти изуродовала себе палец! Он заметит!..

Может, ещё как-нибудь?..

Нет… Всё напрасно… Уже абсолютно точно — что всё напрасно…

И что напрасно — абсолютно всё…

Абсолютно всё… Абсолютно всё… Абсолютно всё…

Как подтверждают ей — эти ритмично и тупо стучащие холодные, мёртвые и бездушные колёса, рельсы и шпалы…

И она, глядя на этот впившийся в неё мёртвой хваткой кусочек золота, и ещё пытаясь, уже абсолютно без всякой надежды, его как-то крутить и с себя стаскивать, причиняя себе только всё большую боль, начинает плакать… Потом — рыдать, рыдать навзрыд…

Оставляет, наконец, свой уже вполне серьёзно раскуроченный, едва не до крови, и уже очень сильно и чувствительно разболевшийся палец — и в полном отчаянии стучит, рыдая и всхлипывая, больной рукою по грязному матовому туалетному стеклу, за которым её никто не видит, и за которым не видно ничего…

Только лёгкий стук бесчувственного и равнодушного металла на её больном пальце по грязному, холодному стеклу — вплетается в ритмичный грохот несущегося состава…

И больше — ничего...

А поезд всё ближе и ближе — к конечной остановке…

Или — к конечному и последнему тупику…

И очередной гудок тепловоза только подтвердил ей это, что впереди — тупик…


Немного метафизики

Конечно, я вложил в пересказ этого очень старого и почти совсем забытого сюжета — очень много «отсебятины». Количество «отсебятины» в деталях в процессе редактирования уже приближается к 99%. Но вся эта «отсебятина» имеет целью выявить в этом сюжете самую его суть…

Кольцо — это, безусловно, мощнейший символ. Даже те, кто совершенно не верит ни  в какую магию и мистику, должны согласиться, что даже чисто психологически такая символика оказывает огромное воздействие на сознание и поведение человека…

Кольцо — это символ самого Мироздания, границы которого определяем мы сами. И в то же время, кольцо — это звено цепи. А цепь — это и символ связи, и символ зависимости, несвободы и рабства…

И «Властелин Колец» Толкиена — это о том же…

Все кольца — это Одно Кольцо…

Кольцо — это Круг и Цикл.

Круг, окружность — это ограничение, граница, предел… Замыкание и отчуждение… Не зря существует устойчивое определение: «замкнутый круг»…

И любая замкнутая, «суверенная», отчуждённая система — деградирует. Начиная от семьи — и кончая государствами, империями и цивилизациями. Начиная от сознания личности и индивида — и кончая сознанием всего человечества…

Что должно быть в Круге, чтобы из символа ограничения — он стал символом освобождения?

В Круге должен быть Крест.

Центр Креста — обозначает Точку Ноль, Точку Сборки, Точку Сингулярности, Центр Всего.

Это — сама точка изначального Большого Взрыва, создавшего всё…

И Спасение и Смысл — именно в ней…

…

Если бы она — несчастная героиня этого рассказа — почувствовала этот Центр! Эту Центральную Точку!..

А эту Точку — эту Сингулярность — можно почувствовать только сердцем!..

Её сердце ведь и чувствует, что вся суть проблемы — где-то здесь, где-то глубоко в ней самой!..

Но какой мёртвой хваткой впилось в само её сердце — как заколдованное — это кольцо!..

Есть кольца жизни, и есть кольца смерти…

Есть смыкание — и есть замыкание…

Слышишь крик — значит тупик…

Где выход?..


Драма и мелодрама

Я не помню совершенно конца этого рассказа в подлиннике. Но по смыслу, это была драма…

А глубинное массовое сознание — оно не хочет драмы, оно хочет — душевной мелодрамы, пусть с какими угодно душераздирающими коллизиями, но — с обязательным «счастливым концом»…

Мелодрама — это утопия и мечта, утопия и мечта — о «настоящей семье», о любви и счастье, и жить без этой утопии и мечты — невозможно…

И если бы я писал сценарий для фильма — я бы обязательно сделал «счастливый конец», или хотя бы намёк на него…

Но — насколько будет реален, насколько действительно возможен этот подлинный «счастливый конец», когда должен открыться — сквозь все колдовские кольца — действительный «свет в конце туннеля»?..

Я абсолютно не помню, как героиня рассказа вернулась в своё купе (и вернулась ли), и что было дальше. И было ли это вообще в том рассказе — или автор так и оставил свою героиню безнадёжно рыдать в вагонном туалете…

Но я не хочу её так оставлять. Вот не хочу!.. И дальше в моём сюжетном повествовании будет уже абсолютная «отсебятина» — но я постараюсь найти реальный выход для этой несчастной женщины, которую мне бесконечно жалко, и именно — реальный, действительный выход, а не просто придуманный пишущим беллетристом, драматургом или сценаристом…

Я понял, что должно было произойти в том вагонном туалете. И постараюсь об этом написать…

Экзистенциализм в помощь…

…

В подавляющем большинстве случаев подобные житейские ситуации разрешаются и заканчиваются очень банально… Банально и скучно…

Возможно, и в голову моей героини могла придти банальнейшая мысль, типа: «наплевать и забыть». И всё тут… Придумала себе «принца»… Расстанутся — и ладно. Как жила — так и будет жить…

Предположим, что ей и пришла в голову подобная мысль. И чего же проще? Сколько житейских проблем «решаются» подобным образом? Даже и проблем — государственного масштаба?..

Но затем — по законам внутренней диалектики — в её совершенно расстроенной голове родилась и полярная мысль: а тогда зачем «это всё»? Это всё вообще? Какой смысл вообще — в «этом всём»?..

И ради чего ей, вообще, жить?.. Если Он — это её абсолютно пустая и безнадёжная иллюзия, то тогда — для чего она, дура несчастная и безмозглая, вообще, существует, и зачем ей, вообще, жить?..

Железная дорога и гудок тепловоза на ней — услужливо подсказали и готовый, и обмусоленный со школы, образ Анны Карениной…

Вот в самом деле: она с ним сейчас расстанется на перроне — и найдёт ближайший отходящий поезд, и — бросится под него!..

И пусть он никогда об этом не узнает… Не узнает — какой шанс он потерял… Или это — она потеряла?..

Неважно. Уже неважно. Уже всё это неважно… Просто броситься под поезд — и поставить точку… Последнюю точку — в этой дурацкой, глупой, бессмысленной и никому не нужной трагикомедии…

Она ещё не приняла никакого определённого решения. Просто подумала и почувствовала — что такая возможность есть… Раз — и всё!.. И — конец всему!.. Конец всем проблемам…

Даже подумала:

«Скорей бы...»


Молитва

Где мысль о смерти — там и мысль о «самом экзистенциальном»: и о бессмертии души, и о Боге…

Она, живя в советское время, не была ни верующей, ни атеисткой. Считала себя «мятущимся агностиком»…

Спроси её о существовании Бога — и она бы ответила что-нибудь, типа:

«Что-то есть, но совершенно непонятно что. Хотя что-то есть...»

Она неоднократно пыталась раньше молиться — но всегда неудачно. Чувствовала — что врёт…

И вот сейчас она почувствовала, что святое для неё — это Он!..

Они с ним успели поговорить об очень многих важных вещах, но темы религии напрямую не касались: просто явно для них обоих работал «внутренний цензор», и темы религии, как и темы политики, в советское время, в разговорах с мало знакомыми людьми, было касаться очень не безопасно…

Она не смогла составить себе представление: верующий ли он человек? Оба были достаточно осторожны в этой теме… Но тут она вдруг почувствовала, что он не просто верит, а он — ЗНАЕТ. Знает то — над чем она безрезультатно билась мыслью многие годы, хотя, совершенно точно, что не слишком часто, и не слишком усердно. И что он мог бы ей об этом сказать нечто действительно важное. Но только в том случае — если бы она перестала ему врать…

А пока у неё на руке это кольцо лжи — то задавать ему такие вопросы было бы и глупостью, и нелепостью, и кощунством…

Но она уже знала, что если она сейчас умрёт — то будет знать, что в её жизни был свет. И этот свет — Он!..

Она ещё плакала, но это были уже другие слёзы, и в них действительно была уже не только горечь полнейшей безысходности — но и какая-то совершенно запредельная надежда, и свет…

И она, сквозь свои слёзы, стала молиться:

«Господи, если Ты есть, и если я сейчас умру — то пусть у него всё-всё будет хорошо!.. И пусть он простит меня!..»

И добавила, прошептав:

«И пусть все простят меня!..»

Она чувствовала себя страшно виноватой перед ним. Ведь, конечно же, он очень нуждается в близкой душе, которая понимала бы его; но — что ему может дать такая дура, как она?..

Кто она — ему? Никто. Случайная попутчица…

Пусть она и в самом деле сдохнет под колёсами какого-нибудь тепловоза — а он найдёт себе другую, настоящую…

Она, было, уже начала снова плакать о том, какая она — безнадёжная дура; но тут очередной гудок тепловоза заставил её снова подумать о том, что скоро никакой дуры уже не будет. Ни самой дуры, ни всей её дурости…

И никаких проблем…

Хотя… А если действительно, самоубийц — ждёт ад?..

Ну, и пусть. Она это заслужила…

…

Она умылась и привела немного в порядок своё лицо, даже не слишком стараясь. Потому что теперь — уже всё равно… Он заметит — и пусть!.. Пусть он заметит, на что она готова, на что она уже — почти решилась…

Если он это поймёт… Если он это поймёт, или почувствует, то тогда — он может на это и отреагировать…

Хотя как он на «это» — должен отреагировать?..

Главное — чтобы она действительно была на это готова. И тогда — тогда он действительно может это почувствовать… И если почувствует — то… То тогда он почувствует, что это — серьёзно…

Или это она собирается его шантажировать?..

А, плевать на всё!..

Она почти спокойно вернулась в купе. Будто в ней уже что-то умерло — или почти умерло…

Никаких соседей и попутчиков у них в купе уже не было… Он уже готовился к выходу, надевал куртку… Взглянул на неё… Какая-то тревога, как ей показалось, мелькнула в его взгляде…

Ещё несколько минут назад — ей было бы невыносимо стыдно и страшно взглянуть ему прямо в глаза. Но сейчас… Сейчас — она взглянула ему в лицо почти бесстрастно, взглядом — как будто бы и не её, откуда-то глубоко изнутри…

Кажется, он действительно что-то почувствовал. Взглянул на неё — как-то особенно внимательно… Но им уже надо было собираться… У него был абалаковский рюкзак и толстый портфель. У неё — сумка на длинном ремне и небольшой чемодан… Она стала надевать платок и свою тёплую куртку, уже не пряча распухшую и саднящую руку… Он быстро и ловко помог надеть ей куртку и решительно взял из её руки чемодан — и они пошли на выход…

Когда сходили по крутым вагонным ступенькам — он, сойдя первым, поставил свой портфель на мокрый и далеко не чистый асфальт, чтобы подать ей руку…


На перроне

Сошли на тёмный, холодный перрон… Шёл очень мелкий, редкий, сыроватый снег…

Ему — надо было на трамвай, ей — на автобус, и идти для этого — им надо было в противоположные стороны…

Остановились друг напротив друга, в тусклом свете фонаря… Она взяла из его руки свой чемодан, поблагодарила…

Последние секунды…

Она смотрела ему в глаза — и, почти против воли, думала — и хотела, чтобы он это понял:

«Вот ты сейчас уйдёшь — и я брошусь под поезд!..»

Но только она почувствовала — что она и здесь сейчас врёт. Не бросится она ни под какой поезд. Кишка тонка. Глупые детские страшилки это, для самой себя… Будет влачить и дальше своё опостылевшее обывательское существование…

И от сознания этого своего двойного вранья — двойного предательства Мечты, Счастья, Освобождения — что она даже умереть за это неспособна — а значит как бы уже и двойной преграды между ними — уже точно непреодолимой — её охватило чувство какого-то нестерпимо тоскливого, ноющего отчаяния…

Он ничего не говорил, только смотрел на неё, как бы ещё пытаясь в ней что-то увидеть и понять…

Она поёжилась на холоде, пожала плечами, тихо произнесла:

«Ну...»

Она уже, кажется, намереваясь отойти от него, почти что сделала небольшой шаг назад…

И вдруг она услышала, как он произнёс:

«Я не могу вас оставить в таком состоянии!»

Или ей это показалось? Или она это плохо расслышала — сквозь свой толстый платок, закрывающий уши, и при общем шуме на перроне и в окрестностях?.. Или она прочла это — только в его глазах?..

Ей надо было как-то отреагировать, ответить, типа:

«А какое такое состояние?.. Ничего особенного!..»

Но она только ещё раз невольно поёжилась — и пожала плечами…

А он, наконец, внятно и громко проговорил, перекрывая гудок какого-то тепловоза:

«Знаете что — давайте сейчас зайдём в этот несчастный буфет — и выпьем по горячей кружке этого несчастного кофе с цикорием и сгущёнкой, хоть немного согреемся. И съедим хоть по паре каких-нибудь пирожков — а то ведь мы с вами уже, кажется, довольно давно ничего не ели...»

В его глазах — было столько приветливого сочувствия и доброты…

Она не возражала…


Кофе с ячменём

Я дал им отсрочку. Только всего лишь отсрочку. И хоть какой-то ещё шанс…

Фильм можно было бы кончить уже сейчас. Особенно — если короткометражку. Тщательно продумать, проиграть все детали. Показать проблеск робкой и радостной надежды на обоих лицах.  Сделать хороший финальный кадр — как они идут рядом, удаляясь от камеры, оживлённо о чём-то разговаривают, смеются… Как он снова — забирает у неё из руки чемодан…

У зрителя — уже остаётся светлая надежда, что у них всё образуется, и всё будет хорошо…

Нет, не всё так просто и радужно в нашей жизни…

Но пока — пусть они зайдут в этот привокзальный буфет…

Кофе оказался не с цикорием — а с ячменём (точнее, это был, как всегда, ячмень с небольшой добавкой самого хренового кофе), и со всё той же просроченной сгущёнкой, вместо молока и сахара. Пирожки были с капустой и с картошкой. Взяли по штуке того и другого. Пристроились, стоя, за небольшим, высоким, круглым мраморным столиком в одном из углов довольно многолюдного и шумного буфета…

Она уже не прятала от него
свой распухший палец с кольцом, хотя чувство стыда и неловкости не покидало её… Продолжали говорить — как-то обо всём понемногу: о погоде, о первых ощущениях от родного города после недолгой отлучки, об этом буфете, об этом кофе и об этих пирожках…

Народу, приезжего и отъезжающего, вокруг много, даже с малыми детьми, все со своими проблемами, со своими делами… Вот и они с ним — со своими… Говорят — о чём-то своём, о каких-то своих делах; и никто не обращает на них никакого внимания, никто не мешает…

Вот, и выпито это немудрящее «кофе», и съедены эти нехитрые пирожки, хотя они и не очень торопились оба… А она так и не решилась ничего ему сказать…

Хотя что она должна ему сказать?..

Что-то такое, что должно как-то продолжить их общение… Сделать его возможным, каким-то образом — и дальше…

Что-то такое — что должно сломать невидимый барьер между ними… Барьер — не только из её собственной, но — и из общепринятой лжи…

Но почему это должна сделать она — а не он?.. Ведь кажется, что они оба одинаково этого хотят… И проявлять в этих ситуациях инициативу женщинам первыми — до сих пор не принято… А тем более — женщинам с обручальным кольцом на больном пальце… Почему — она?..

Да потому — она, что она — врёт! А он ей не врёт. Он, конечно, уже давно заметил и её кольцо, и её распухший палец. Возможно, даже с самого начала… И он не будет делать никаких сомнительных предложений замужней женщине…

Поэтому — должна она…

Однако — они оба только вздохнули, почти одновременно, и — взяв свои вещи — пошли к выходу на улицу…

Он вызвался проводить её до её автобуса…


Автобусная остановка

Вот — и её автобусная остановка… Смурного, запоздалого народу на остановке — чтобы только-только едва влезть в автобус…

Они, двое, остановились под фонарём — чуть в стороне от остановки и от терпеливо переминающейся тёмно-серой публики на ней…

Последний автобус — ещё должен был вот-вот подойти… И — как она ненавидела этот автобус!..

Сейчас этот проклятый автобус подойдёт — и ей надо будет срочно, и с усилием, втиснуться в него, вместе с чувствительной толпой ожидающих на остановке… Что-то быстро-быстро сказать ему, на прощание, ничего не значащее…

На прощание… На прощание?..

Нет, нет, нет!!! Только — не это!..

А она уже — протянула руку к своему чемодану, взяла его из его руки…

Подержала… И — неожиданно для себя самой — решительно поставила его на грязный и мокрый асфальт. Выпрямилась. Стала прямо напротив него — чтобы хорошо видеть его лицо… И — показала ему свою руку, с кольцом на распухшем пальце…

Спросила спокойно:

«Что делать — если кольцо не снимается?»

Он взял её руку в свою ладонь, рассмотрел, без удивления, кольцо, палец…

Сказал:

«Надо посидеть на хорошей голодной диете какое-то время. Если не через неделю, то через месяц — кольцо снимется… Хотя можно — просто попробовать мыло… Или какой-нибудь крем...»

Она кивнула…

Он добавил:

«Хотя всякое кольцо — это сансара и карма… И каждому надо разобраться со своей кармой...»

Она опять кивнула. Хотела что-то сказать, но — …

Подошёл автобус… Ожидавшая его публика — быстро ринулась его штурмовать…

А она — не тронулась с места…

Он сказал ей спокойно:

«Нормальный автобус. Это — последний...»

Она ответила:

«Я пойду пешком...»

Он несколько удивился, хотя, кажется, и не очень сильно; сказал:

«Но это — часа полтора ходу… Я провожу!..»

Она решительно сказала:

«Не надо. Я хочу пройтись — и просто подышать знакомым воздухом… Чемодан не тяжёлый… А ты опоздаешь на трамвай. Тебе добираться — гораздо дольше, чем мне. И такси ты сейчас нигде не найдёшь...»

Она не сразу сообразила, что впервые обратилась к нему на «ты»…

Он быстро полез во внутренний карман своего пиджака, под курткой, вынул свою записную книжку, написал на чистой странице свой телефон, вырвал эту страницу — и подал ей…

Она продиктовала ему свои телефоны: домашний и рабочий — он записал их к себе…

Сказал ей:

«Завтра созвонимся. Насчёт твоего голодания, твоей кармы и всего прочего...»

Она кивнула…

Сказала тихо и дрожащим голосом:

«Тебе надо идти...»

Он посмотрел ей в глаза…

В её глазах — была какая-то нечеловеческая тоска… И боль… Такая боль — что резало и разрывало душу… И она этого уже не скрывала…

Битком набитый народом автобус отъехал — и скрылся в темноте… Кажется, они остались одни не только на этой остановке — но и на всей улице…

Он предельно осторожно коснулся капельки от растаявшей снежинки на её реснице…

Сказал тихо, дрогнувшим голосом:

«У тебя глаза — как у побитой собаки...»

Она ответила ему — таким же голосом:

«Потому что жизнь — собачья!..»

Он и сам был похож на большого, умного и доброго пса, которого не раз били, но — не озлобили, не испугали, и не сломали…

И она чувствовала, что он очень хорошо знает и понимает — каково это: быть битым…

Сказала тихо:

«Тебе пора идти...»

Он спросил её, очень осторожно:

«Муж бьёт тебя?»

Она покачала головой, ответила:

«Нет… Но иногда кажется, что лучше бы бил. Потому что тогда — я бы точно ушла… Куда угодно… А так — не могу...»

И предваряя его следующий вопрос — который она прочла в его глазах — заранее ответила:

«Детей у нас нет… Я очень хочу иметь детей. А он — не то, чтобы не хочет, а относится к этому — как-то очень вяло… И я просто чувствую, что никакого настоящего отца — из него не выйдет… Да и я его просто не люблю… Аборты я делать не хочу. И травится не хочу… А без детей… Без детей — я, наверное, скоро с ума сойду...»

Она посмотрела на него — какими-то действительно сумасшедшими и плачущими глазами, и сказала:

«Они мне снятся… Как живые… Я работаю в детской библиотеке — и я не могу видеть и слышать детей… Особенно — если это девочка… Мне кажется, что через некоторых из них — на меня смотрит мой не родившийся ребёнок. Как будто так и спрашивает меня: "Когда ты меня родишь?".. И детские глаза видеть не могу...»

Он заверил её:

«Если дети очень хотят родиться — то они обязательно этого добьются!»

Она ответила, с отчаянием и тоской глядя ему в глаза:

«Первой хочу девочку. И чтобы была такая же умная и добрая, как ты… И чтобы потом, когда будет ухаживать за младшим братом, или сестрой, научилась бы быть хорошей матерью… И чтобы других могла научить тому же… Так, как можешь научить — только ты...»

Последние слова — она едва прошептала… В её глазах — были слёзы сумасшедшего отчаяния…

Он порывисто обнял её за плечи, прижал к себе, прижал к себе её голову в мокром от снега платке, пытался погладить её по голове — но боялся, что только вобьёт лишнюю влагу в её платок…

Немного отстранил её от себя, держа за плечи, и — глядя ей в глаза — сказал:

«Я ничего не могу тебе сейчас обещать. Но я хочу — чтобы у тебя была надежда. И чтобы ты твёрдо знала, что по телефону, который у тебя в руке, ты можешь позвонить мне — в любое время дня и ночи, и я приду к тебе — хоть на сломанных ногах!..»

Она кивнула… Очень мягко — чуть отстранила его от себя…

Сказала, сквозь слёзы, но твёрдо и решительно:

«Тебе пора идти! До завтра!..»

Он сказал:

«Я живу с матерью. И у меня с ней очень непростые отношения… Но тебе она, мне кажется, будет рада… До завтра!..»

Она кивнула…

Они развернулись — и быстро пошли, каждый — в свою сторону, по тёмному, ночному, холодному и уже почти пустынному городу…

…

Это тоже могло бы быть концом истории. Но может ли это быть — настоящим «счастливым концом»?..

Я мог бы придумать для своих героев — и гораздо более нежную сцену, и не одну… Но не хочу никому лишний раз травить душу… Хотя у меня для этого фильма и музыка есть душевнейшая…

По идее — это происходило в СССР, где-то в 70-е или в начале 80-х годов. И что могло ожидать моих героев впереди? Какое счастье?..

Скоро Перестройка — с её огромным ворохом не сбывшихся надежд… Да, была «горбачёвская оттепель» — но оттепель эта оказалась очень гнилой… И — сколько семей было разрушено, сколько судеб!.. Сколько самых светлых надежд!.. Сколько брачных и иных союзов…

Да, союзов… Начиная — с самого СССР… Нет совета — нет и союза… А по советам вдарили, из всех калибров, ещё в 1921 году — уничтожив восставший Кронштадт, положив конец и Кронштадтской коммуне, и «3-й революции»…

И Совету с тех пор — так и не научились… Не научились — ни его слышать, ни его понимать… Потому что, послушать свою собственную совесть, это может быть — ой, как нежелательно! И ой, как больно!..

Я не хочу снова попасть в те годы. И ностальгии по тем временам (как и по любым другим) у меня нет абсолютно никакой. И я не хочу отправлять туда своих героев. И не пожелаю никому — ни тогда жить, ни тогда родиться… Чтобы пережить то — что потом пережила вся страна… Пережила — так и не поняв, что с ней произошло… Так и не поняв — что её просто не стало…

И счастье — отменяется…


Как нам проснуться?

Я бы очень хотел спасти свою героиню. Но как? Кого она должна встретить для этого? Ведь это не может быть — «просто человек», «просто мужчина», даже очень хороший, и умный, и добрый, и любящий детей…

Это должна быть — уже и не драма, и не мелодрама — а какая-то фантастика (только не фэнтези), или мистика. Её герой-спаситель должен быть каким-нибудь «попаданцем» или «прогрессором» из будущего. Должен быть каким-то существом «не от мира сего», каким-нибудь революционером или проповедником, каким был я когда-то, в молодости, именно в те годы…

Но я не многого тогда добился. Я встречал подобных женщин, и очень молодых девушек; и у меня были «точечные результаты». Удалось, пусть очень немногих, спасти от алкоголя и наркотиков. Возможно, и от суицида. Удалось некоторых немногих напрямую обратить в свою веру…

Но я всегда сильнейшим образом чувствовал, что всё наше общество — ещё слишком не созрело для великих исторических свершений, сопоставимых с событиями того же 1917 года, и что сам я для этого — ещё слишком не созрел. И что надо просто — учиться… Работать над собой. И уметь верить — и ждать…

Чтобы моя героиня была спасена, должны совпасть — и срезонировать — два чуда. И 1-е чудо — это явление в её жизни самого «попаданца-прогрессора». А 2-е чудо — она должна ему поверить. Поверить, понимая, что он в этом мире — как инопланетянин. А для большинства обывателей — и для машины государства — просто сумасшедший. Как это и было со мной…

Я не хочу, чтобы мои герои пережили все те ужасы — которые пережил я сам, и которые пережило моё поколение — и которые оно ещё должно пережить… Точнее — должны пережить те, кто ещё будет оставаться в живых…

Я не мог представить себе той бездны деградации и вырождения — в которую погрузились остатки некогда единой страны и некогда единого народа, воюя теперь насмерть между собою и сокрушая ракетами и снарядами — последние остатки единого Советского Союза и единой советской идентичности. И никто не мог себе этого представить…

И я успел слишком полюбить свою героиню — чтобы безжалостно засунуть её во всё это…

Быть может — она у меня просто проснётся…

Когда-нибудь — мы все должны проснуться…

Только этому — надо тоже очень и очень учиться!..

Но в моей героине — уже точно что-то проснулось. Нечто действительно очень важное…

И я не хочу верить, что она у меня пропадёт…

Отправить их обоих за границу?..

Нет, это не выход…

Устроить им иммиграцию во «внутреннюю Россию»?.. В «подпольную Россию»?..

Возможно… И даже — наверное… Другого выхода я пока не вижу...


Украинская боль

Была ещё одна вещь времён горбачёвской Перестройки, о которой я очень жалею, что тогда её не прочёл, а лишь очень бегло пробежал глазами. Она была тоже опубликована в каком-то «толстом» журнале, кажется, в «Новом мире»…

Это была довольно крупная вещь, повесть или роман… Молодая интеллигентная супружеская пара. Он — русский, она — украинка. И между ними идёт непрерывный спор по «украинскому вопросу», где перемешаны с политическим, историческим и культурологическим — и личное, и женское, и родовое, и бытовое…

И он не понимает её «украинскую боль», уходящую очень глубоко в историю, и она постоянно жалуется и пеняет ему на это. Их отношения — где-то на грани разрыва и развода. Возможно, они под конец и развелись — это я не успел прочесть и понять. Успел просмотреть эту вещь — лишь очень бегло и наскоро, как и почти всё во время Перестройки…

В «украинской боли» героини мне показалось слишком много женского, личного и субъективного; но я успел почувствовать — что это серьёзно, что такая проблема реально существует, и это проблема — не шуточная, и не надуманная… Мне хотелось вернуться к нормальному прочтению этой вещи, чтобы разобраться — но не довелось…

Если бы я тогда знал — во что выльется «украинский вопрос» спустя 30-40 лет! Я бы тогда ухватился за эту публикацию — обеими руками! Там было очень много экскурсов в историю, и очень много разных интересных аргументов и фактов у обеих спорящих сторон…

И там была — живая человеческая боль, очень женская боль — но от этого в ней нисколько не умалялась настоящая, и очень глубокая человеческая проблема…

Как поздно я потом почувствовал эту боль!.. И в каких страшных масштабах!.. В каких чудовищных обстоятельствах!..

Как поздно я почувствовал в этой боли — своё родное, знакомое и пережитое с самого раннего детства…

Как теперь преодолеть эту разверзшуюся страшную пропасть — и между народами, и между просто людьми?..

Пока что — она заваливается трупами и руинами городов…

И никакими дезинформациями, обманами и иллюзиями её не заполнишь — чтобы она перестала пожирать жизни тысяч людей…

Свои — стали чужими…

И это — путь к смерти…


Власть Кольца

Брачный союз между личностью — и государством, народом — и государством, классом богатых начальников — и классом почти нищих подчинённых, он тоже полон — величайшей лжи…

Рано или поздно — и этим брачным контрактам приходит конец… И эти мёртвые кольца-скрепы — ломаются с треском…

Не может быть настоящей власти — и настоящих скреп — где нет правды, и где нет любви…

А будет Правда и Любовь — будет и настоящая Власть…

Воля Вселенной — как писал Циолковский — властвует во всех и во всём, утверждая и Правду, и Любовь…

И Воля эта — есть Мировая Мысль и Мировая Жизнь — направленная к Единству Всего…

…

Как с разделения двоих — начинаются все катастрофы и разрушения, так и с соединения двоих — рождаются новые народы и новые миры…

Новые Адам и Ева — должны спасти и возродить мир…

И это — те самые Адам и Ева, которых, взяв их за руки, вытащил из ада Христос — прародителей Своих и всего человечества…

У них было время, чтобы набраться ума и поразмыслить над прежней ошибкой. И теперь они будут действовать умнее…

Есть плод разделения — и есть плод единения…

Солнечное кольцо, солнечный цикл — это не замкнутый круг, это — развивающаяся спираль…

Такими должны стать и человеческие отношения — они должны стать открытыми… И в них — не должно быть вранья!..

Искренность и открытость — без этого не будет счастья ни у кого!..

Открытость — это Свобода!..

…

Камень падает в воду — и от него идут расходящиеся кольца…

Так возникла Вселенная. Так будут рождаться и новые миры…

И каждое расходящееся кольцо — живое, разумное, священное и волшебное…

Любовь — это расходящееся кольцо, преодолевающее любые преграды, и способное порождать бесконечное множество других колец…

Потому что в каждом кольце — есть Центр…

И каждый удар твоего сердца — порождает новые живые кольца…

Так учит истинный Властелин Колец…

14.5.2024