Пряди

Берёза красит редкие пряди в жёлтый.
 Закат по линейке дома чертит на восточной стороне восходящую линию контраста. Оранжевого и зелёного – сначала, чуть после, на домах – седого и тёмного серого с золотыми вспышками переливающейся из одного окошка в другое солнечной лавы, а затем, задев самых высоких – теряет себя в небе, распадаясь на слои бесконечной перспективы. И уже только по подкрашенным румянцем животам облаков можно понять: а что же там – на западе?
 Там, конечно, ярко. Но как фактурны и замысловаты тени! И потому я иду на восток. Двойник цвета маренго распластался под ногами, плывёт по асфальту, вместе со мной выхватывая случайные образы, сцены: собирает в копилку будущих снов.
 Одна цепочка качели оборвалась у дощечки; та косо повисла над свежей лужей. Вот валяется спиленная рогатка дерева, отсылая память к предыдущей миниатюре печали по берёзе у дома напротив. Мир, будто не собранный пазл: я нахожу нужные детали, разбросанные во времени, как по столу, отслеживаю соответствия ассоциаций и могу только догадываться о невероятной гармонии изначального замысла. Собираю, что могу, вставляю на пустые места, поворачивая то так, то эдак. Картинка становится яснее. По пятам идёт хаос забвения, заставляя меня отыскивать что-то заново, пересматривать фильмы.
 Но кое-что помню наперёд: вот сейчас будут фиолетовые цветы без названия, а потом – нарисованная на грузовике, стреляющая бутылка шампанского. Сейчас пропоют качели. Точь-в-точь так, как они пели, когда я лежал в колыбели, убаюканный их скрипом, вот в этом самом доме – у бабушки.
 Я врастаю в обыденность и впервые мне это нравится. Раньше я боялся, что она меня поглотит, засосёт, смешает в своей безличной массе, и потому хотел куда-то бежать. Но бежать некуда и случилось совсем наоборот: я пророс в эту почву, что казалась топким болотом, она завертелась вокруг меня, ожила моими чертами, приобрела качества моей личности. Всё стало моим. И даже гримасы, что раньше отвращали от себя страхом копирования, вдруг обернулись простыми, родными лицами. И ничего, что слегка убогими…
 Вот мужик с бутылкой: затасканная маска на подбородке и густой шлейф уныния вперемешку с пивным душком - то ли кашлянул, то ли икнул. И вроде противно, но – отстранись, смени план, как советовал Чаплин, и всё это превратится в комедию. А ближе – печальные глаза судьбы и морщины трагедий, но! – не моих, не моих. У меня – свои. И сколько можно пялиться на них в микроскоп? И потому я открываю облачные глаза, снимаю личностное увеличение и вижу забавного персонажа – себя. Отлично, кстати, вписывающегося в происходящее вокруг. В чём-то мы зеркалим друг друга, с мужиком-то. Мы все – фрагменты одной мозаики. Но если детальки рядом, это ещё не значит – что на них нарисовано одно и то же.
 И я тоже стою у окошка ларька, разглядываю других покупателей, а когда приходит моя очередь, как-то оборвав линию высокой мысли и изящного слога, произношу: «Творог за сорок!». Но, рифма меня возьми, ведь и это - поэзия! Кладу в карман. И какое тогда я имею право косо и с жалостливым презрением смотреть на обрюзгшую женщину с двумя туго набитыми пакетами, когда сам, уже чуть ускоряя шаг обратного пути и теряя драгоценные образы и сцены, что мог бы подарить листам и снам (что – одно), предвкушаю вкус своего обезжиренного грешка? Да и к тому же от кисломолочки моя голова сыплет снегом себореи – давно пора завязывать..
 Но разве дело в грешке? В творожке? Это скорее просто повод выйти, увидеть пряди берёзы, что она красит в жёлтый, оборвавшуюся цепь качели, рогатину, застывшую в моменте выстрела бутылку, услышать кашель мужика, что натолкнёт на интересные мысли о своём месте в этом мире (простите – пазле), увидеть, что продавщица запомнила мои принципы и больше не кладёт всё в пакетики, прочувствовать тысячу раз на дню ею повторённое «Прикладывайте!» и в очередной раз понять… что?
 Я хотел написать, что «люблю их», но почему-то поставил троеточие… Скорее, я люблю не их, или даже не люблю их, но люблю кого-то в них, кто живёт не только в каждом, но и во всём. Проще говоря – люблю мир. И закапываться в чужие субъективности, пытаться выяснить какую-то «внешнюю действительность», отдельную от меня, от моей игры, что везде находит лишь отражения – зачем?
 Пускай наши личные ады остаются личными, спрятанными в своём одиночестве. К тому же откуда мне знать, может там – райские планеты? И тот мужик – переодевшийся буддист, сам Бог, решивший проверить, на каком уровне понимания я сейчас нахожусь? Как говорил один мудрый старик: кто знает? Но и это не имеет значения: все фрагменты кажутся бессмыслицей по отдельности.
 А я начинаю догадываться, что за мозаику собираю. И потому уже без суеты и ожиданий, тщательно и с любовью подбираю каждую деталь, заполняя пробелы буквами на листе и редкими жёлтыми прядями – в будущем сне.