Непейзаж

НЕ-ПЕЙЗАЖ ИЛИ ОТВЕТ РЕЦЕНЗЕНТАМ

— ЛИРИЧЕСКОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

Никогда я ещё не видел такой осени.
Или нет. Не так.
Никогда я ещё не видел осени.
Или даже:
Никогда я ещё не видел?
Раньше у меня было столько сил и слов, которыми я только и говорил, что о себе: смотрите, как тонко я чувствую, смотрите, как много я вижу! Но как плоско на самом деле я чувствовал, как мало видел! Я сыпал метафорами, не замечая, как сыплются листья.
А теперь, когда, вот она — осень, прямо передо мной, во мне, такая, такая… у меня не хватает глубины выкрика, чтобы сказать впервые не о себе, а о мире. Все эпитеты облетели с меня, и теперь я сам — осень. Я не знаю или не помню, как называются эти деревья, цветы и цвета, я понимаю, что никакими средствами не описать всей величественности статуи осины, что теряет себя в лёгких отрывах стай своих двусторонних, будто двукрылых, серебряных на изнанке, птиц…
И впервые хочется сделать что-то по-настоящему для, для… Запечатлеть этот дар. Отдать. Вернуть. Посветить и посвятить кому-то.
Но я вдруг понял, что не умею ни петь, ни плясать, ни рисовать, ни писать… а умею лишь — умирать.
И, кажется, моя жизнь и будет тем, что я отдам, что я верну. Моя смерть и станет самым ярким выражением моей любви и преданности этому миру, Духу природы и чуду творенья. Я сольюсь с землёй, прорасту осиной и однажды осенью буду сыпаться на асфальт кладбища, терять свои стаи, а кто-то будет стоять и думать: а как выразить, как описать? Но тщетно. Все мы умеем — лишь умирать.
 
— А НАДО ЛИ?
 
С.В. (руководитель лито) дала домашнее задание: набросать осенний пейзаж, не прибегая к банальностям. Я подумал: как просто! По этой части у меня даже слегка чрезмерный талант. И действительно: почитайте мои стихи и миниатюры: Вы не найдёте там почти ничего, кроме этих самых не банальных метафор, мудрёных эпитетов, завихрений аллитераций, хитрых отсылок и пёстрого нагромождения образов. О, да это же проще простого! Я Вам такое выдам, что рты разинете. Я даже подумывал сначала просто прочесть что-то из старого, но потом всё же решил, что хвастаться прошлым — это как ходить в шлёпках зимой…
И тогда, гуляя, я вознамерился подойти к выполнению задания с максимальной ответственностью: рассматривал эти кофейного, табачного цвета на земле листья в утренней, инеевой озяби и мурашках росы, и те, что летя, подставляли лучам рассвета свою то внешнюю, то внутреннюю сторону, от чего получалась череда оранжевых вспышек, и те, тёмные, что иногда было трудно отличить от птиц вдали из-за разниц масштаба и схожести стиля движения — стиля ветра. Лес вдалеке мне казался горным хребтом с многослойностью пиков, отвесов, охряных, смурых, цвета засохшей крови на фоне ровного осинового ландшафта — будто волчьей шерсти, охотящаяся на узком змеином изгибе реки цапля — балериной; но в потоке всех этих бесконечных трансформаций ненароком осознал, что всё это — уже было. Не у меня, так у кого-то, не у кого-то, не в прошлом — так в будущем, но в целом — вереницу этой донельзя чарующей ерунды я уже проходил! И это — лишь обои, что могут быть хоть сколько не банальны, индивидуальны, но если их не на что клеить…
И теперь, впервые содрав с себя красивую картинку, я с радостью смотрел на голые стены! Я понял, что в моей голове ветер и я иду улыбающимся дурачком и не то, что сравнений, названий, там вообще — слов нет!
И спросил себя: а надо ли?
Берёза, опустившая свои ветви — это берёза, опустившая свои ветви, а не канделябр какой-нибудь с золотыми рюшками. Солнце — солнце. Ветер — ветер. Или вообще — что?
С.В. сказала «завидую Вашему перманентному вдохновению». Но в сущности, что есть вдохновение? Не знаю, как для остальных, а для меня — это мучительная череда ассоциаций, узелков, вроде того, что одно похоже на другое, постоянного сопоставления внутреннего хлама с внешней тайной, попытки навесить ярлыки на то, чему не может быть даже имён. А сравнения — нужны ли? Ну да, в детстве в цирке мама купила мне клоунский поролоновый нос на резинке (фотография с обезьянкой), и он напоминает мне ягоду рябины — точнее, наоборот. Но вот уже дыбятся бреды, встаёт кошмар: дерево, всё в клоунских носах, обезьяны, что отбирали у меня в Индии печенье, сливаются с обезьянкой на фото, контрастируют с ней (настоящие, дикие обезьяны в отличие от дрессированных — свирепы и злы) и всё это мешается в кашу сознания, во вдохновение, в желание распутать эти узлы, освободиться от постоянного думания, и схватившись за ручку, как за спасательный круг, выплеснуть поскорее это на лист, наговорить в диктофон, наградить этим тех, кому по какой-то странной причине этого бреда не хватает. Их что, мама в детстве не водила в цирк?
В общем, искать этого состояния — мне кажется довольно странным. Для меня творчество — скорее способ отмыть своё стекло от пятен прошлого, выровнять кривые зеркала.
Я вспомнил предложенные С.В. уровни прохождения информационного потока наружу сознания, его метаморфозу из сигналов органов чувств в эмоциональные и мысленные реакции, и вместе с ними — своё замечание по поводу «уровня ноль», «энергетического подвала», что предшествует даже контакту внешнего мира с органами чувств, некая граница импульса, где восприятие ещё не сформировано и гораздо глубже, тоньше и многомернее всех наших последующих рефлексий. И рассмеялся, когда признался себе, что всегда двигался в обратную сторону: использовал внешние ниточки реакций, чтобы по ним соскользнуть вглубь себя, увидеть яркое их сплетение, а не наоборот: принимая то, что считал собой — за центр, от него насильственно распускал щупальца идей, догадок о мире. И я своего добился.
Передо мной бесконечный поток тайны. Я понятия не имею, где кончается ветер и начинается покачивание веток, где тепло моей руки переходит в прохладу воздуха, где солнце превращается в электричество на дне зрительного нерва. Все объекты вместе с их названиями слились в единый, безымянный, загадочный, восхитительный и ужасающий процесс, с которым никакое вдохновение, искусство и прочие игрушки — рядом не стояли.
Передо мной явилась сама жизнь, или…?
И что-то волнительное, пугающее закралось тогда: а не похоже ли это на смерть? Слияние с абсолютом, невозможность себя проявить, вновь прочувствовать разделённость мира на части и поиграть ими?
Ну да — похоже. Ну да и Бог с ним.
Это — мой заслуженный отдых. И потому моим осенним пейзажем будет безупречно чистый лист.
 
— И РАЗ УЖ.
 
И раз уж заговорили о смерти, то: осень — разве сама по себе — где-то существует? Она, по существу — как смерть, просто пустота вокруг нас, в которой мы растворяемся, когда нам надоест лето. Осени, получается, нигде и нет. Это процесс распада. Вянут цветы, сохнут листья. Тем она так и чарует, что в таком наполненном, цельном мире появляется трещина, расползается, начиная зиять раной пустоты, пока и вовсе всё не исчезает в снежном сне.
Смерть трудно осмыслить, так много переживаний она вызывает. Когда мы описываем осень, мы скорее пытаемся ухватиться за останки лета, оплакать труп, восхищаясь трещинками его разложения.
И последней причиной, по которой я так и не написал пейзаж (на самом деле — целую дюжину), а вместо этого выдал рассуждение, стало то, что процесс не статичен и настолько стремителен, что пока смотришь на одну осень, ту, что переливается как драгоценные камни и просвечивает, как органза, сводит с ума насыщенностью и разнообразием колорита, то не успеваешь заметить, как приходит другая: тёмная, с сиротливо озирающимися в дождях ветвями, с разжижившейся тропинкой, с унылой, далёкой вороньей панихидой…
Как человек, предчувствующий скорый уход, начинает светить так ярко, насколько может, из последних сил, как начинают вычерчиваться на лице морщинками лучшие качества, будто готовясь упасть плодом души в руку создателя, как начинает он смиряться и становиться на прощание особенно добрым и красивым, с радостью отдавая ветру времени и близким листья последних сил, так и осень: радует нас последним своим теплом, танцами листопадов. А потом: работники кладбища берут лопаты и суетливо забрасывают землёй непотребное… и — скорей бы разойтись, засыпать снегом забвения боль.
И отследить этот момент перехода также сложно, как момент засыпания, сознательно перейти из бодрствования во вседозволенность сна, не потеряв памяти.
И, тем не менее — это возможно. Отследить, осознать, прочувствовать насквозь, до самой нагой сердцевины — но не описать. Там, куда зовёт нас осень, бессильны органы чувств, инструменты ума, там нет мыслей и слов: есть только то, что объединяет всех нас — любовь.


Рецензии