У омута

– Эстеты живописи о картине Исаака Левитана «У омута» предсказуемо произнесут, что классика реализма в искусстве – это прекрасно, но невозможно всю жизнь ходить в начальные классы средней школы. А в ВУЗе и магистратуре изучают игру света и теней, оттенки и настроения, замирая от недосказанного, едва проявленного кистью или вовсе оставшегося вне полотна. Глубина погружения в живопись вообще тождественна отрицанию фотографичности и снисходительному взиранию на ясность полотен – так познавший известные наслаждения любовник ищет разнообразия.

– Мне, дилетанту с любовью к тому самому классическому реализму, доводилось не раз слышать «в определённых кругах», что Левитан писал попсу. А попса – это то, что увидел (услышал, прочёл), мигом заинтересовался и легко «переспал» с ней. Она всеядна тем, что такой омут с мостками и лесом я вижу четверть века по пути на дачу, помню в Подгорах и у реки Воложка – вот вам три места, похожих на Тверскую область с истоком Волги-матушки, где и писал картину Левитан в 1891 году.

– Эти совпадения обречены проникнуть в душу, начиная лет с пяти – то есть, сознательного для восприятия возраста. Левитан это знает, но писать иначе не способен и не стремится. Защищая «Шинель» в живописи, выросшие из неё знатоки нагоняют тучи на благодать летнего дня, вспоминая языческие толкования об омутах с нечистой силой и видя «тревожный лес». Мол, Левитан тоже не так прост, как большинство реалистов, давайте переосмыслим его с багажом знаний множества школ живописи.

– Пустое занятие, если говорить о моём восприятии. Ничего, кроме нерукотворной идиллии я на картине не ощущаю. Разве что мечту тихо поприсутствовать в этом пространстве без мыслей о мистике. Левитан для меня дорог именно тем, что плёс – это плёс, мост равен мосту, а лес – лесу. Естество оригинала, которое даётся многочасовым созерцанием и чистотой души при создании полотна. Потому что все наборы техник в живописи давно изучены и доступны в хорошей художественной школе; в моём парке в творческой аллее, не говоря о самарском Арбате, я вижу сотни пейзажных картин, созданных с достоверностью цифровой фотографии, поймавшей лучший ракурс. Но это не Левитан (или Репин). А технари кисти, назубок выучившие свои уроки.

– Полагаю, многим из них досадно, что невозможно перенестись в позапрошлый век и мигом стать известным. Поскольку живопись, как и музыка, воздействует на сердце, минуя ум. Это выводило из себя Чехова: если что-то в принципе способно было пошатнуть его привычное душевное равновесие, так это онтологический спор с Левитаном, внешней причиной которого стала светская дама Кувшинникова («Попрыгунья»). Любая проза, от однотактной юморески до глубин «Вишнёвого сада» обречена в столкновении с пейзажами конкурента Левитана: «Ах, как это мило! – восклицает красавица – вы и меня отобразить сможете? – Легко, кивает Левитан, но ради этого не могли бы вы изволить погостить у меня подольше?».

– Слаб человек, влюблённость на время отменяет самую прочную мужскую дружбу, Антон Павлович в нелепом пенсне тихо удаляется, мастер пейзажей празднует чистую победу. Проходит почти полтора столетия, Кувшинникова остаётся в Истории второстепенным персонажем в связи с тем, что была близка с Левитаном и послужила прототипом рассказа Чехова, а тот тёплый день, омут и лес воскресают каждое лето, безотносительно былых обид и влюблённостей.

– «Если б знать из какого сора», да. Что уже второстепенно на дистанции лет. Левитан и Чехов, каждый в своём призвании, в то лето 1891 года шагают к полноте замысла о человеке, и сумма личных и людских глупостей над ними не властна. «Ну и дураки же мы были тогда» – это да. «Удивительно, что о нас помнят?» – ничуть. Потому что искусство – это путь, практика, созерцание, ребячество, ревность, влюблённость и огромный микрокосм жизни, а не только аскеза и прилежание первых учеников в классе.

– Возможно, это единственная разница между классиками и нами, избалованными благами цивилизации и возможностью проследить дорогие сердцу истории несколькими кликами в Интернете.