Титаник номер 409

                Танк танкетку полюбил,
                В лес гулять её водил.
                От такого рОмана
                Вся роща переломана!


           «…Тебе нельзя расстраиваться, ты на ответственной службе находишься.
           Ещё танк потеряешь или дуло от него. Жалко будет…»
                /Из письма, написанного мне одной девушкой,
                когда я был на военных сборах./


      Институт наш имел военную кафедру, которая делала из студентов танкистов, лейтенантов запаса и болванов.
      Танкисты получались неплохие, весьма квалифицированные (летние сборы - о чём и речь, собственно, - подтвердили это).
      Насчёт лейтенантов сказать ничего не могу - не был в этой шкуре. А вот болваны не получались вовсе...

      Военное лето выдалось жаркое, горячее, как сварившаяся сталь.

      Зелёной травы не было, она была под цвет солнца, и ветер шуршал травой, издавая какой-то жёсткий звук.
      Листья на берёзах и осинах стукались друг о друга, как деревянные ложки у сельских музыкантов.

      Мы встали лагерем в очень живописном месте: опушка леса, переходящая в вытоптанную поляну (офицеры называли её - плац), которая, в свою очередь, переходила в густой кустарник, состоящий из ив, шиповника и крапивы. Крапива преобладала.
Широкие тропы через коварный кустарник могли за пару минут вывести путника к речке.

      Жара сама по себе - не такое уж бедствие, но в сочетании с кровососущими она принимает вид апокалипсиса.
      Лес порождал гигантских комаров и вездесущих муравьёв (я возненавидел их трудолюбие).
      Поле дарило нам наглых мух (в ноздри не пролазят, а лезут!) и паутов, летающих как юнкерсы.
      Кустарник поставлял зелёную кусачую гадость (тля по-научному).
Около речки в утренние и вечерние часы нас поджидала мошка, сбившись в тяжёлые грозовые тучи.

      В первый же день, ближе к ночи, у нас появились первые потери: молодой человек, не представляющий армию без самоволки, отправился искупаться.
      Обратно он стал возвращаться минуты через две.
      Молча, сцепив зубы, как партизан в лапах зверей-эсэсовцев. Но шум был, наверно, как от смертельно испуганного медведя, удирающего через непроходимый лес.

      Партизан наш, не разбирая дороги, напролом, как танк, преодолевал полосу препятствий, состоящую из ив, шиповника, крапивы и зелёной гадости.
      Его преследовало грозовое облачко в натуральную величину.

Мы оказали ему первую помощь, стряхнув с него тлю.

      Один его глаз, атакованный мошкой, закрылся сразу, защитившись от белого света вздувшимися веками. Второй из солидарности минут через десять.

      Так как одежда была у него в руках (нашего полка парень - ничего и никого не бросил), а не на нём, то тело его было похоже на спину выпоротого батрака - расписались сучья кровью.
      Крапива стимулировала возникновение волдырей на свободных от ссадин местах.

      Мы прописали ему 100 грамм народного средства (у нас было) и уложили его спать, чтобы не мучился.

Со следующего дня началась служба.
Наряды, караулы, физспортподготовка, изучение пушки, пулемёта, снарядов разных, приборов всяких танковых, вождение…

      На практическом занятии по тактике ведения оборонительного боя произошёл казус, вызванный форс-мажорными обстоятельствами.

      Вся тактика оборонительного боя заключается в выкапывании ямы размером с танк (только чтоб пушка торчала в сторону противника).
      В эту яму (капонир называется) должна вести пологая дорога, по которой танк должен в яму въезжать и, отстреливаясь при приближении противника, задним ходом выезжать.

      Каждому экипажу (4 чел.) необходимо было закопать танк по всем правилам военного искусства.

      Мы замерили свой 409-й и к вечеру выкопали-таки эту ямку, сэкономив, пожалуй, на подъездных путях. Чересчур, пожалуй, сэкономив, но загнать танк в яму удалось.
      От усталости мы не заметили, что танк на половину гусениц погрузился в песок, который находился по глиной, теперь вынутой и положенной в виде бруствера.
      Украсив веточками вал (чтоб противник не догадался, что здесь танк зарыт), мы с чувством выполненного святого долга вернулись в лагерь.

      Утро следущего дня поразило болью в самое сердце: танка не было, не было ещё вчера торчащей из веточек грозной пушечки.
      Вал был, были веточки, вдалеке торчали пушечки других танков.
      
      Нашей танкеточки не было.
      Такой всегда горячей и жаркой, которая всегда заводилась и всегда с пол-оборота, которая на высоких скоростях издавала звуки, уважаемые настоящими мужчинами, - не было её, и всё тут.

       А мы любили её.
       День, проведённый с нашей «танчечкой», как мы любовно называли эту грозную наступательную силу под кодовым номером 409, стоил целой ночи с ненасытной Мессалиной и изматывал так, что опускалось всё - только бы поспать.

       Мы ускорили шаг да резвого бега.
       Солнце, смеясь нам в лицо, отражалось в спокойном, без ряби, зеркале воды.
Озерцо было вровень с берегами, бывшими ещё вчера неприступным валом, украшенным веточками.
       Наш танчик, который мы разглядели в кристально чистой родниковой воде, сильно осел, так что пушка вдавилась в мягкую глину бруствера.
       Из пушки, напоминающей теперь водопроводную трубу и нисколько не грозной, весело журча и играя солнечными бликами, бежала приличной толщины струйка воды, вызывая жажду.
       Китеж-танк, протестуя против войны, напоминал о себе лишь антенной, на которой, правда, сидела птичка, щебетала и гадила в воду.

       Всё просто: накануне мы - землекопы - подобрались к подземному родничку вплотную, а танк своим весом выпустил его на волю.

       Извлекали несостоявшийся дредноут два дня.
С помощью добровольцев-ныряльщиков, крана и танков, причём кран приподнимал зад утопленника вверх, а танки в это время тянули несчастного на себя.

       Как ни странно, в танке ничего не испортилось (ну, может, совсем немножко), и после однодневной профилактики он вернулся к своему соскучившемуся в нарядах экипажу.

Завтра был экзамен…