Солнце встает с востока. 56. Перебоялся

«Теперь мы всем нужны», - с ехидцей говорил Туренин, когда они выходили через узкую щель, своего рода лазейку в глухом переулке на улицу, которая была ближе к их дому. Он имел ввиду и сотрудника Васи, и племянницу Леру, вернее, даже не ее, а ее маму, и знакомую Нины Николаевны - Людмилу Ивановну из Измаила, та просила для сына их адрес, мол, ему вручили повестку, тут уже ничего не изменить, и если он попадет в плен, а это  уже ближе к ним, тогда они смогут помочь ему.  Разумеется, они дадут адрес, но писать в вайбере опасно. Они потом позвонят. Хотя, если плен, то чем тут поможешь. Возможно, он будет среди отступающих. Тогда, конечно. Пусть она успокоится. Она была напугана. И Нина Николаевна старались быть с ней ласковой. Собственно, для этого та и позвонила – чтоб успокоиться. Но когда она заговорила о неотвратимости судьбы, тут уже было не до сантиментов, Туренин, не выдержал и вмешался. Он лежал на диване, сложив руки на груди, а тут вскочил,- «Пускай исчезнет!» - выкрикнул он. Пока он бегал по комнате, та объясняла ему, что так делать нельзя, потому что можно потерять работу. Теперь он только повторял то, что сказал раньше, а именно, что работа – глупость, тут надо думать о том, как сделать так, чтоб не умереть. «Он два раза, - Туренин уже перешел на крик, - ходил в военкомат, его отсылали назад, мол, вызовем потом. Это знак и возможность. Два раза! На третий раз надо было спрятаться». Людмила Ивановна говорила, что это невозможно, что на дорогах блокпосты и тут же вспомнила, что восьмидесятилетняя соседка просила отдать его ей, она его спрячет. «Не кричи», - осадила его Нина Николаевна. «Или же надо было заплатить деньги, доллары, - уже тише, а когда дошел до долларов, то почти шепотом произнес Туренин. – Три тысячи». «Какие у Люды доллары?» - с грустью заметила Нина Николаевна. И здесь, когда она таким тоном сказала, виноваты были даже не доллары, а Людмила Ивановна, которая: где Людмила Ивановна, а где доллары.

Туренин мысленно представил подружку Нины Николаевны: голова имеет форму яйца, короткая стрижка, черты лица правильные, но небольшой изъян во внешности не помешал бы, именно он делает женское лицо привлекательным, а так оно  некрасивое, без всякого намека на красоту в прошлом, впрочем, теперь, когда ей около шестидесяти, это не имеет значения, хотя объясняет, почему она всегда одна, всегда без мужского внимания, но у нее есть сын.
 
Он много меньше среднего роста, щуплый, с такими же вылинявшими, как и у Людмилы
Ивановны, серыми глазам, как она, говорит тихо, очень застенчивый и приторно вежливый.
 
Она серая мышка, не умная и не совсем дура, с мыслями, большей частью заимствованными, есть и свои, их она не выносит на люди, держит при себе. Главная – «женить ребенка». Но ее робкие попытки в этом направлении ни к чему не привели. Они так и остались  беспокоящим мозг мыслью. Та же так глубоко засела в голове, что оттуда ее не выковырнуть.

И вот теперь: что делать?

На пересечении двух улиц, где продуктовый магазинчик, они, свернув налево, перешли улицу. Тут, на другой ее стороне одноэтажное кирпичное здание, сначала ателье, потом мебельная фабрика, теперь же оно пустовало, и было примечательно тем, что на его бетонных ступеньках собирался никчемный народишко, местная шелупонь, шантрапа, всякого рода сброд, негодяи, здесь бывал и Борька. Теперь никого там не было.

-Поумирали, - заметил Туренин, и кивнул головой в сторону дверей за колоннами, где и были эти ступеньки. - Возможно из-за решетки.

Он посчитал, что решетка, которую установили на крыльце года два назад, мешала собираться пьяненьким  мужикам.

-Холодно, - проронила Нина Николаевна, - поэтому никого и нет.

Насчет «поумирали», Туренин нисколько не преувеличил: Борькины друзья исчезали один за другим.

Это замечание касалось и Москаля, и Валика. Хотя Москаль на тот момент, когда они прошли мимо дома, никуда не пропал, не умер. Туренин его еще встретит. Это будет последний раз, когда он его видел. Валик, Валик на рыбалке, запутавшись в сетке, которую сам же и поставил, утонул.

-Игорь - солдат. Смешно.

-Он будет связистом.

-Какая разница. Ему двадцать восемь лет, а он девиц боится, обходит их десятой дорогой, не потому что не хочет связываться с ними, а потому что робкий, и тут надо в бой, если не в бой, то восстановить связь, понятно, сейчас нет проводов,  и все же, что-то ведь есть, под пулями и всякое такое.
 
-Люда считает, что если связист, то в окопы не пошлют.

Кроме того, она бегала по врачам с придуманной ею болезнью, которая могла бы освободить сына от службы.

-Болезнь не придуманная, - оборвав Туренина на полуслове, прошипела Нина Николаевна, - у нее больное сердце.

-Да, сердце матери, - вздохнул он.

Нина Николаевна покосилась на него, но ничего не сказала.

-Вася тоже собирается в армию. Но он без повестки. Сам. Добровольно.

-Что? Вот это новость. Хотя от него можно чего угодно ожидать. И потом, в четырнадцатом они все: и его брат, и он, и Иван Петрович - бегали в военкомат. Но тогда этим все и закончилось. Что теперь?

-Вера не пустила, и Юра так обхватил его за ноги и кричит: «Не пущу! Ты что, дурак?» «Дурак» - это он услышал от Веры.

-Бедный ребенок, - с горечь произнес Туренин и тут же, после короткой паузы, давясь словами, мол, да, да он понимает, что гад, что вредит, или это игра, так играет на нервах, уже в припадке бешенства закончил он. – Или он думает, что мы будем терпеть его.

Это было утром. Туренин весь день возвращался к разговору то о Людмиле Ивановне, то о Васе. Он откровенно издевался над женщиной, вымещая на ней злость на Васю, говорил как будто она была рядом: «Хм, ей сказали, сказать можно что угодно, можно сказать, что будет служить в Полтаве, хотя что Полтава, что Сумы все равно, и почему Полтава, это только, чтоб сказать, чтоб успокоить, чтоб отстала».

Позвонил Вася: его сотрудник с семьей из Сум уже выехал.

Теперь Нина Николаевна пристала к Туренину, что ей надо все подготовить к их приезду.

Он не выдержал и крикнул, чтоб она отстала от него со своими родственниками и подругами. Он уже не выдерживал, не мог слышать о них. Вскочив с дивана, он хлопнул дверью: «Все. Все отстаньте от меня».

Потом, после всего, всех этих нервов, успокоившись, он думал, что ему не хватает бога, поэтому нет страха и нет любви, но тут же опять, сорвавшись, начинал кричать про себя: «Как можно любить Борьку, Люду, Васю? Их любить невозможно. А страх. Я уже перебоялся».