Откровение

Владимиру Федоровичу и Татьяне Анатольевне Ромашкевич

1
– Лодыга! Где ты там? – произнёс учитель, когда святой отец ушёл.
Лодыга подскочил и пребольно ударился лбом о ребро ступеней. Фан оказывается знал, что он подслушивал!
А поп долго упрекал учителя, мол, не ему сочинять и предписывать как и что изображать. Но учитель отбрил монаха. Иконописец воплощает Ипостась. И если священник знает, как изобразить Богочеловека, то пусть берёт кисти и воплощает!
– А это что? – не унимался святой отец. – После омовения ног, тайной вечери, заушения Спасителя, бичевания, снятия с креста – этот лжец?
Фан рассердился:
– Да! Как назидание! За непокаянность!
Поп стучал по полу посохом в гневе:
– Это отвратит!
– Это спасёт! И вообще, роспись поручил боярин Машков Василий! И уличане!
Что мог ответить святой отец? Только пойти прочь.

...Испуганный Лодыга примешался.
Учитель таскал его за володи, приговаривая:
– Приказано толочь! – и вдруг увидел рассечённую до крови кожу. Запрокинул Лодыге голову, рассмотрел ранку. – Пойдём! – и зашагал к выходу из церкви мимо вимы, где из люльки изограф писал бело-красно-коричневую фигуру.
Лодыга кинулся следом, не отводя взгляда от этой фигуры. Этот дядька на стене притягивал, заставлял удивляться странностью. Лодыга даже рот открыл.
Фан оглянулся, поймал удивление:
– Что?
– Учитель, а кто это возносится? И без нимба?
Фан усмехнулся:
– Точно, возносится. А должен быть между небом и землёй! – и наказал изографу вывернуть фигуре ступни.
А потом потащил Лодыгу за руку. Вышли, миновали каменный крест, заложенный в кладку апсиды, пересекли двор. И там сорвал травы, сунул её в рот Лодыге:
– Жуй! Да не сглотни! Плюнешь ключнице в тряпицу, проси перевязать со жвачкой, чтоб зажило! И не болтай, что слышал. Да и про дело не забывай! Нечего в церкви таиться. Выгоню из дружины! Вот створите празелень, нарисую древо, поймёшь, кто и куда взлетает! Бези!
Лодыга влетел в избу.
Ключница перевязала, дала подзатыльник и угостила ржаным сухарём.
Ставленником был только Лодыга, поэтому мешать приходилось и подмастерьям. Всё как предписано «Лествицей». Лодыга под недовольными взорами уселся на своё место в уголке, перекрестился «Прииди и вселися в ны…» и принялся за урок, назначенный старшими. В этот раз он смешивал краски для дичи. И зачем учителю этот темен? А Лодыга любил черлень. Но её привозили из заморья, неметчины...
В каменной чашке густела кашица. А Лодыга вспоминал Фанову роспись купола совсем другой церкви, что на другой Стороне. Там на небесах Спаситель в хитоне яркой лазори держит библию и смотрит сверху строго, видя каждый грех, каждый проступок, как бы спрашивая: а ты, раб мой, во всём ли следуешь Писанию?

2
Даже то, что осталось от фресок, поражало. А ведь были пожары, «реставрация» XIX века, когда шедевры XIV века считали примитивом, побеждали иные каноны, которые подстроились под новые мир и мiр, были нацистские казармы... И всё же церковь выжила. Изящная видом и прекрасная росписями.
На «полусмытые» фрески мы с мужем обратили внимание сразу. Представляли, как они выглядели в XIV веке: яркими, необычными. Ещё оставались на стенах серая рефть, голубец, дичь; руки и лица ещё хранили тепло санкири.
Мы приехали сюда насовсем – вернуть красоту. Проводили в церкви дни, а потом не могли наговориться ночью. Вот такие бдения после шока, полученного в храме.
Говорили о богатстве городов. На церкви купцы денег не жалели, выписывали богомазов из Царьграда. А ведь ещё сто лет Руси «страдать» от монгольского ига! Феофан Грек поехал в Москву писать иконы и расписывать храмы? Да, странным было это иго. А в Киев почему-то не поехал! Да там вообще жили ли в те времена люди?
Обсуждали хронологические нестыковки. Например, манера письма то новгородская, то греческая.
Где-то на другой Стороне отлично сохранился удивительный лик Христа с пронзительным взглядом и... ушами, которые располагались на голове ниже, чем нужно. В анатомии ли дело? Или подчёркнуто, что Вседержитель выслушает каждого просящего?
Я помнила спор с одним «знатоком», который утверждал, что ваза Рублёвской «Троицы» стоит с краю, дабы все вкусили от святой трапезы. Разумеется, трактователь не думал, что у Рублёва были свои представления о композиции.
Но особо мы удивлялись изображениям Петра и Иуды, которые сохранились плохо. Композиция первого настенного пояса: после страстей Христовых, после трёх отречений Петра – его раскаяние и Иуда, висящий на дереве. Богомаз разместил рядом обоих. Разве по канону?
Измена Петра и Иуды... Она не одного рода? А ведь оба покаялись. Отступник Пётр рыдал, вор Иуда вернул деньги. Остались ли они предателями? Тем не менее один прощён, другой – нет. Не то покаяние? Богословы видят, что Пётр предал человека, а Иуда – Бога. Разные предательства? Разные последствия? Но и тот, и другой грешили против человека-Христа, никто из них не предавал Его учения.
Побудительные мотивы раскаяний Иуды и Петра очевидны. Но Пётр покаялся – и опять свят. На фреске он с нимбом. Об обоих предательствах Христос знал заранее, о чём предупредил обоих отступников. Почему прощён только один?
Парадокс: Иуда тупо стыдился даже каяться, а Пётр приноровился к обстоятельствам. Не в этом ли правда росписи? Наверное, именно поэтому Петру доверены ключи от неба: он ушлый.
Да упомнишь разве эти наши ночные разговоры? Без понимания замысла невозможно восстановить фрески!
А в одну из ночей... Легко стать праведником, покаявшись, когда нужно! Это мы видели в нашем советском обществе. А вот оставить грех себе – это поступок. И самоубийство здесь – вовсе не демонстрация покаяния. Это протест.
Иногда приходит мысль: именно фреска повешенного нераскаявшегося Иуды толкнула нас к вынашиваемому решению. Нам открылось откровение мастера. И мы сделали свой главный в жизни шаг. Мы решились.
Вот так Иуда нас воцерквил.

Май 2024