Фашист

Осень 45-го, город Киев, начало учебного года. Мы, детдомовцы, в сопровождении воспитателя приходили строем в школу и после уроков так же строем возвращались в детдом, к себе «домой». Нас не трудно было отличить от остальных учеников: неброская коричневая «сиротская» форма, одинаковые портфелики и у всех - голодные глаза. Не то, чтобы мы откровенно голодали, но есть хотелось всегда, потому что той порции, которая после войны полагалась в детдоме, всегда было мало нам, растущим и подвижным детям.
Как-то на большой перемене я вышел вместе со всеми на школьный двор, где всегда было на что посмотреть: девчонки играли в классики и прыгали через веревочку-скакалку, мальчишки играли в ножички, из различных положений бросали карманный ножик в песок, стараясь, чтобы он всегда втыкался лезвием, другие ребята как через «козла» перепрыгивали друг через друга с разгона. Кто не мог перепрыгнуть соперника и валил его, получал несколько ударов оттянутым указательным пальцем по лбу. Иногда это было весьма больно, до слез. А что? Если слабак – не играй! Я не играл.
Прохаживаясь по школьному двору, я обратил внимание на собаку, которая вертелась среди ребят, ожидая какой-нибудь вкусной подачки. Один школьник, старше меня года на три-четыре, достал большой бутерброд и стал угощать им собаку. Куски бутерброда моментально исчезали в ее пасти, она радостно прыгала и просила еще. В это время в стране еще не были отменены карточки на продовольствие, а тут такой бутерброд… и собаке…
Глотая голодную слюну и не спуская глаз с огромного куска хлеба с маслом, я по наивности подошел к этому школьнику и сказал:
- Послушай, дай хлеб лучше мне, чем собаке!
Он оглянулся, посмотрел на меня с какой-то кривой усмешкой, и со словами «сейчас дам» бросил весь хлеб собаке, спокойно, не торопясь, развернулся и ударил кулаком меня в лицо…
Искры из глаз, кровь из носа, удивление («за что?»), за которым накатила огромная обида. Раздался звонок и все стали расходиться по своим классам. За меня заступиться было некому, и я машинально пошел за своим обидчиком, который, как оказалось, учился в четвертом классе на втором этаже. Прикрывая разбитый нос руками, я вместе со всеми вошел в класс: на меня в общей суете никто не обратил внимания и я остановился возле стола учителя.
Вошел учитель, участник войны с пустым левым рукавом и наградными колодками на груди.
- Что тебе? У меня сегодня объявился помощник? Постойте, да у него кровь?! Ну-ка, расскажи нам, что с тобой случилось?
Захлёбываясь слезами и глотая идущую кровь, я сказал:
- В вашем классе учится ФАШИСТ!
- Ну, дорогой! Это очень серьёзное обвинение. Изволь объясниться, - потребовал учитель. Тогда я, закрывая разбитый нос ладонью, подошел к своему обидчику и, показывая на него пальцем, сказал:
- Он кормил хлебом собаку, а я хочу есть и попросил его поделиться. Тогда он специально отдал весь хлеб собаке, а сам с улыбкой разбил мне нос.
Учитель подошел к драчуну, и строго глядя, спросил:
- Удавкин, это правда?
В ответ опущенный взгляд и мёртвая тишина…
Учитель был удивлен и возмущён поведением своего ученика:
- И ты так поступаешь в то время, когда война только-только закончилась и все продовольствие в стране строго по карточкам?! Тебе живется лучше и сытнее детдомовского мальчишки, так будь человечнее, поделись с ним, чем можешь! В войну миллионы людей умерли от голода в концлагерях и в блокадном Ленинграде, тебе это ни о чем не говорит?
Удавкин поднял голову:
- А что он лезет, когда я кормлю собаку? И вообще, надоели эти детдомовские, вечно что-то клянчат, побираются, даже противно. Лучше бы их вообще убрали из нашей школы, воздух был бы чище…
- А ничего, что их, детдомовских, отцы погибли в войну, защищая вас всех и тебя в том числе, это как? Остальные ребята так же думают? - обратился учитель к классу. - Попрошу встать тех, у кого никто не погиб на этой войне, - сказал учитель и повернулся спиной. В классе воцарилась угрюмая, напряженная тишина… Никто из всего класса не встал.
- Вот видите, каждый из вас кого-то потерял на этой войне. Один из моих сослуживцев, чудом бежавший из полевого концлагеря, рассказывал, что охранявшие лагерь фашисты для развлечения бросали в толпу военнопленных буханку хлеба и потом фотографировались на фоне драки за хлеб измождённых, обезумевших от голода людей. Неужели и в нашем случае проглядывается что-то похожее? - учитель склонился над Удавкиным. - Кто же ты, если так жестоко поступил со своим земляком, школьником, потерявшим в войну родителей?
Кто-то в классе робко ударил крышкой парты, говоря «фашист», а затем весь класс стал громко стучать крышками парт, скандируя: «фа-шист, фа-шист, фа-шист…». Удивленно глядя на посуровевшие лица одноклассников, мой обидчик рванул из класса. Учитель ему громко сказал вслед:
- Без родителей, обоих, в школу не приходи! - и тихо добавил: - Очень хочется посмотреть на них, воспитавших такого ребенка…

Прошло много лет, но где-то сейчас опять идет война. Возможно, дети вот таких Удавкиных, прикрываясь «живым щитом», сейчас обстреливают артиллерией детские сады, школы и больницы. И нет для них другого, более точного и более страшного слова, чем то, которым назвали послевоенные школьники того Удавкина. Недаром же говорят: яблочко от яблони недалеко падает…