Родительский дом, начало начал. ч. II

        Во входной комнате нашего дома было два окна с занавесками, с карниза свисала  белая тюль.

        Входная, массивная дверь, расписанная  "под дуб", открывала вход  в эту комнату. Роспись сделал дядя Сережа, муж моей двоюродной бабушки, в один из своих приездов к нам.

        В комнате располагался (в последнее время) стол, несколько стульев, буфет, где стоял чайный сервиз «Мадонна».       
        Этот знаменитый перламутровый сервиз вывез мой отец из ГДР (Германская Демократическая Республика), где служил до 1958 года.
        Были там и тарелки, большие и маленькие, блюдца,чашки,бокалы и, как вершина посуды для питья – граненые стаканы в мельхиоровых подстаканниках!
 
        Рядом стоял небольшой аквариум (на 35 литров), в котором жили рыбки: зеленые и красные меченосцы, тигровые пецилии, полосатые «дамские чулочки» данио рерио и, конечно, непременные «ситцевые» вуалевые гуппи – небольшие, неприхотливые и очень живучие, которые прощают все ошибки новичкам.

        Слева от буфета стояла небольшая тумбочка с радиодеталями, которую мой отец вывез из ГДР.

        Между окнами на подставке стояли массивные настольные немецкие часы («щтамповка» – так назывались часы без камней), которые подарили моему отцу, майору ВВС (Военно-Воздушные Силы) при демобилизации из ГДР.

        Выше висела репродукция с картины известного художника Хруцкого в тяжелом «золотом» багете. 

        Слева от стола стояла мамина немецкая швейная машинка фирмы «Altenburg». А на ней висела в багетной раме большая вышитая картина на черной материи «Аист».

        У входа в эту комнату справа располагался большой гнутый венский диван из приданого бабушки.

        Между швейной машиной и венским диваном располагался за занавеской вход в бабушкину небольшую спаленку. В ней было всего одно окно, кровать, где она спала, и огромный "трофейный" сундук, который нам достался от прежних хозяев. На этом сундуке я спал лет до двенадцати, пока моя бабушка не стала храпеть так, что я совершенно перестал спать и перебрался на кровать в другую комнату.
        В верхнем углу бабушкиной спальни был небольшой оклад с двумя иконами под кружевной занавеской. Перед ним висела  небольшая медная лампадка.
 

        Теперь, уважаемый читатель, раздвинем зеленые занавески, которые закрывали вход в другую комнату.
        Направо мы увидели бы небольшой диванчик, где спал мой сын Глеб, который приезжал к бабушке и дедушке в гости, финиковую пальму на высокой подставке, за ним стоял темный резной самодельный комод.
        На нем стоял трельяж (это зеркало с тремя поверхностями отражения) и немецкие статуэтки. Из них хорошо помню «Балерину» и «Орла». В верхнем выдвижном ящике  комода я хранил фотоаппарат «Зоркий-3С» и различные принадлежности к нему  – проявители, закрепители, резаки для фотобумаги и саму фотобумагу.

        Ниже располагались большие выдвижные ящики с постельным бельем.

        Отец привез фотоаппарат из Германии. По тем временам это была «продвинутая» дальномерная камера со светосильным объективом «Юпитер 8».
Он начал фотографировать еще в ГДР, но свои пленки не проявлял и не печатал фото. Он их отдавал в фотолабораторию при полке, где он служил. Именно поэтому у него были прекрасные фото, часть из которых сохранилась. Именно ими я иллюстрирую свои произведения.

        Прямо напротив входа в эту комнату стояла никелированная кровать, где я спал до поступления в институт. Над ней висели знаменитые Шишкинские «Медведи», немецкий ковер на сюжет картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Этот ковер специально производился немецкими предприятиями (как и сервизы «Мадонна») для советских офицеров, служивших в ГДР.
        Слева от входа в эту комнату располагалась тумбочка с радиолой «Жигули».  Под ней на полочке я поместил самодельный радиопередатчик на мощной генераторной лампе Г-807 с модулятором  на двух пальчиковых лампах 6Н2П и 6П14П. Тут же стоял мощный блок питания на трансформаторе от телевизора КВН-66, который питал все перечисленные радиоустройства.

        Между этой тумбочкой и кроватью располагался вход в спальню родителей с огромной никелированной  полутороспальной кроватью, которая занимала там основное место, над которой висел голубой шерстяной турецкий ковер.       
        Слева от входа стоял книжный шкаф, где «жили» мои любимые друзья - книжки. Многие из них я сохранил, и они до сих пор хранятся в нашей саратовской квартире. Назову любимые: полное собрание сочинений Марка Твена, "Сказки тысяча и одна ночь", полное собрание сочинений Альфонса Доде и многое другое.
 

      
        Это, так сказать, верхняя часть дома, выстроенного в форме буквы Г, выходящая на улицу.

        А в вертикальной ("хозяйственной") части был коридор с двумя кладовыми. В одной кладовой в деревянном ларе хранилось несколько мешком пшеницы, мука, санки, раскладушка, старые (плетеные из ивовых прутьев), корзины (с зимней одеждой), которые мы привезли с Западной Украины.
        В другом – всевозможные крупы в 10-литровых бутылях, сахар, соль, спички, сухой компот, варенье и много другое. Все это располагалось на горизонтальных полках и на полу.
        Всего другого столько, что хватило бы всей нашей семье, наверное, на год, а может и больше.
      
        У родителей еще свежи были в памяти голодовки двадцатых-тридцатых годов, поэтому они всем и запасались. Все кладовые запирались дощатыми дверями с накидными скобами, так, что можно каждую кладовку запереть навесным замком. Впрочем, это никогда не практиковалось.

       В этой кладовой было небольшое оконце, которое выходило на крытую веранду, речь о которой пойдет позже.
    

       Крытая веранда, которую построил мой отец (до этого там располагалась открытая), была между этой кладовой и основным домом. В этой веранде летом, ночью, я спасался от бдительного ока родителей, где зачитывался за полночь книгами, слушал «запрещенную» музыку.
       Спал на на старой железной кровати, застеленной темно-синем, грубым, «солдатским» одеялом.
       Напротив моей кровати на стене дома висела политическая карта мира, у которой мой отец, майор в отставке, вел политинформацию перед нами, или нашими гостями.

      
       Мама не выходила ночью на "усмирение" меня.
      
      
       Веранда отделялась от коридора дощатой дверью с засовом в коридоре. И Филенчатой дверью от небольшой входной веранды на улице.

       Из коридора вела вверх лестница на "подлавку", как называла ее моя бабушка,а попросту - на чердак. Вход на него закрывался дощатой дверью, которую приходилось открывать спиной, нагнувшись. Вот такой неудобный был вход!
       На чердаке размещались старые вещи, еще годные для работы в саду и на огороде. Там же мы сушили мелко нарубленную траву для кур и поросенка на зиму.


       Еще была летняя кухня за домом из шлакобетона, где бабушка сама выложила русскую печь и готовила еду на неделю. Всякие плюшки, пышки, а зимой варила-пекла бублики, ничего вкуснее которых я не ел. А какой был хлеб – настоящий саратовский калач, мягкий, душистый, пышный, с коричневой верхней корочкой!

       Принесешь из кладовой мерзлый твердый бублик вместе с клубами морозного пара в дом, положишь на горячий чайник – и получай свежайший, ароматный, с хрустящей корочкой бублик к молоку или чаю. Да если ещё к нему добавить удивительного варенья из паслена-"поздники"!



       Какие (вроде) незначительные подробности, дорогой читатель, но мне они так дороги! Именно поэтому я и решил рассказать о своем родительском доме в мельчайших подробностях, которые я ее помню.

       На фото мой отец, Федоров Георгий Николаевич,
       во входной комнате, читает газеты.
       Слева от него вход в бабушкину спальню,
       за ним виден фрагмент венского дивана,
       потом вход в кухню и входная дверь      
       в основную (жилую) часть дома.