Листики зелёные...

    Володька Петров, пятидесятилетний тощий мужик не ел ровно неделю. У него был запой, да такой, что зверю впору свалиться. Не ел, значит, Володька, не ел, а как только отпился, начал молотить всё подряд  и даже то, на что раньше смотреть не мог, отплёвывался.
    Анюта, жена его, статная, дородная женщина с истосковавшимися по спокойной жизни глазами, поначалу испугалась: не объелся бы, но потом, глядя, с каким удовольствием уплетает он трёхдневные скисшие щи, подумала – пускай ест, не жалко…Одному только Богу известно, сколько она с Володькой мучилась. Вся деревня за неё переживала., Ну, спрашивается, чего мужику надо?! За что над такой хорошей бабой измываться?. А Анюте и сказать в ответ нечего было: и вправду, житьё у неё никудышнее. То не пьёт, не пьёт  Володька по целому месяцу, хорохорится, петухом по деревне ходит, а то превращается в свинью. Вот так и жила Анюта, однако в глубине души надеялась, что образумится Володька; неужто он враг своему здоровью?..
    Она уже добрых полчаса стояла в раскрытых дверях, скрестив   на груди руки и терпеливо  ждала, когда же он, наконец, грубо говоря, перестанет жрать. Володька трапезничал  прямо  на полу  и  с каждым проглоченным им куском росло её удивление. И отчего он столько ест? Остановиться, что- ли не может?..
      - Ну, что ты стоишь, как Наполеон  всё равно, - заговорил он ласково, оглядывая её выжидающе -тучную фигуру.
      -  А что? – прерывисто задышала Анюта
      - «Что?» Неси теперь картошку, вот что! – А сам не сводит с неё глаз и зачёсывает свои редкие волосы. – Не чуешь, выздоровел я. Прошло, то есть, у меня вдохновение.   
    Анюта, будто этого только и ждала и в сердцах выкрикнула:
       - Мне твоё вдохновение - вот где сидит! Хоть, в петлю лезь!
    Володька поморщился недовольно:
       - Не жужжи, пчела! Радоваться должна, наоборот. Человек, можно сказать, к нормальной жизни приступает, а ты заупокойную настраиваешь.
    Анюта, по всему было видно, собиралась ему что-то ответить, однако запнулась на первом слове, замерла: Володькин бесстыжий взгляд разгуливал  по её телу. И не успела она поразмыслить,  чтобы он, этот взгляд, мог означать, как Володька воровато оглядываясь, будто его могли услышать, тихонько позвал:
       - Анют, а Анют…Поди сюда, слышишь…- А она продолжала стоять в дверях, как вкопанная. Он уже и умолять её принялся, и вздыхать тяжело, и откашливаться, словом – застеснялся мужик, заробел, а она всё стоит…
    И что это с ним происходит, думала Анюта. Считай, как  годов пять, а то и больше, за ним таких признаков  не было, а сейчас – на тебе! Глядит, словно молодой. Сон ли какой видел, вспомнил ли что или попросту сдурел?...Бедная – не знала, как ей быть…Не подойти к Володьке – сомнение в душе… похоже, что покой в доме намечается, пойти же навстречу желанию его - так где же её бабья гордость?! Не тряпка она! Нет. Уж, пусть он  попресмыкается,  лукаво подумала она. может,  ещё и облачком сиреневым назовёт, как в прежние-то годы. И пока Анюта гордилась собой, устремив взгляд на соседний огород, Володька подкрался к ней на цыпочках, да как прижмёт с силой!
      - Слышь, Анют, как сердце моё дышит…- Он изошёл потом от волнения и жидкие его усы до того щекотали ей нос, что она несколько раз подряд чихнула.
      - Ды ты что, Володь, рехнулся?! То ел-ел, теперь вот ластишься. И что ты такой странный сегодня?
      - Какой же я странный?.. Просто силу я почуял, понимаешь? – и прямо в ухо ей: - такую силу, Анют, что страшно. И откуда взялась, не пойму… А кому скажешь, Анют?.. Засмеют, ведь.
      - Так и мне, ей-богу смешно, хочешь, обижайся, хочешь – нет. Уж, лучше бы ты пил, чем меня так удивлять. Обо мне ,хоть, подумал бы…срамота какая!
  Вскинув на жену в удивлении брови,  Володька отчаянным жестом скрутил папиросу и пошёл на пол.
      - Обидно ты рассуждаешь, Анют, ох. как обидно. Отчего срамота-то? Просто это дело правильно понимать надо. Постой, не перебивай, - видя, что она собралась возражать, ответил он и продолжил: -  Вот возьмём, к примеру, нас с тобой. Вроде, давно мы с тобой от корня оторвались и стоим сейчас на верхушке жизни нашей, а сама эта жизнь вроде разветвистого большого дерева…
      - К чему ты об этом, не пойму?.. – настороженно спросила она.
      -«К чему, к чему?»! Дослушай  сначала, а потом, уж и чемукай. – Поднявшись с пола, он,  уверенно взяв Анюту за талию, подвёл её к высокой никелированной кровати и вновь приступил к своей вдохновенной речи: - Ты, садись, Анют, чего стоять? Я ещё долго буду рассказывать, потому что сдаётся мне – запутаться могу. Так, на чём я остановился?
      - На дереве разветвистом…
      - А… правильно. Ну, так слушай. На дереве листики какого цвета?
      - Зелёные.
      - Верно. Зелёные. А как ты думаешь, когда они сильно-зелёные бывают?
      - После дождя, - не задумываясь, ответила Анюта.
      - Эх, ты! – досадливо  махнул рукой Володька. – и до чего же у тебя склад ума отсталый. Никакой фантазии в твоей голове нет. Ты, пожалуйста, Анют, не обижайся, но без этого человеку жить трудно. Ты верно, конечно, говоришь, что листики сильно-зелёные после дождя бывают, но это, как говорится, всем видно и ясно. А вот ты послушай, что я открыл:  два раза они такими бывают – когда народятся впервые, то есть, надышаться красотой не могут и ещё перед тем, как завянуть им, погибнуть. И эта зелень, Анют, золотистая…
  Объяснил всё это Володька и взгляд у него переменился – вместо блеска шального появилась табачная пелена. Теперь Анюта поняла всё: Володька собрался помирать. и надо же было взяться этой чёртовой силе, чтобы из-за неё мужик о смерти помышлять стал. Посмотрела она на него, а он худенький такой, брюки  юбкой к полу спадают, кости выпирают и до того ей стало жалко Володьку,  до того зашлась по сердцу печаль, что она, стиснув его неожиданно, стала заверять в том, что не помрёт он.:
     - У листиков, Володь, поди, соя жизнь, а у нас, у людей, всё иначе…
     - А с силой-то, как же ? – испуганно спросил он.
     - А что сила?! Скопилась от простоя , вот и всё! Пять годов, как-никак… - И, сказав это, смутилась.
   Володька сидел на кровати, послушный любому её желанию. Приятно Анюте это было видеть…И стала она вспоминать годы, пролетевшие ветром и то, какой Володька её был ладный, крепкий, чубастый, как хороводили вечерами с деревенскими или же убегали от них к речке и, затаившись на берегу в кустах, сидели до утра, будто в избе места было мало. И стало наполняться радостью её сердце – легко от воспоминаний тех сделалось, словно и не было этой теперешней старости…
   Весь день смотрела она на него  масляно, умиротворённо. Горели, словом, глаза её, и как же ей хотелось, чтобы день этот не кончался. А Володьку, словно подменили и какой только  работы он  к вечеру не переделал: и воды натаскал с колодца,  и грядки прополол тщательно, и лопухов для кроликов нарвал,  и ещё бельё с Анютой ходил на речку полоскать, а чтобы уберечь  её от тяжести и неудобств, взвалил огромную корзину  на  свои  прозрачные плечи.  Пот по его лицу тёк,  как весной ручейки с гор, но он крепился. И вот, в знак благодарности за его  сегодняшнее пристойное поведение, Анюта, догнав его на горке, стыдливо чмокнула в лоб и упряталась в платок – слезиться, а Володька тоже – шмыг-шмыг носом…
   А поздно вечером, когда пылающее солнце, отсвечивая розовыми озёрками, прощалось с деревней, когда светлые облачные струйки, прорезающие темнеющую высь, стали спускаться всё ниже и ниже, пока не нависли кружевной  паутиной над самым домом, сидели они на порожках его и разговаривали про  житьё-бытьё  и про годы, которым конца бы не было, а вот, поди, никуда  не денешься от старости.
      - И что это я, подлюка, пить взялся, не знаешь? Ты только подумай, Анют,  раз родимся на белый свет, а я, как дурак, ровно пятнадцать годков подарил бормотухе  проклятущей и тебя, ежели по совести говорить, ни за что обижал, - бичевал себя Володька.
      - Да теперь-то зачем про это говорить? Теперь позади бормотуха, да?..
      - Конечно, Анют. Ежели возьмусь за старое, не мужик я после этого, а баба распоследняя  паскудная. Марионетка, вообщем. И ты меня впредь не предупреждай: сказал – ша! – значит, крест на том деле! Человеку, всё- таки верить надо.
      - Так, если б не верила. не сидела возле тебя, а моталась по избе, словно зверь в  клетке.
      - Это точно, - облегчённо подтвердил Володька, чувствуя необыкновенную ясность в мыслях. радуясь за своё перерождение и уверенный тон, с каким клятву давал не прикасаться впредь к пахучей и понимая , сколько он заставил страдать Анюту, его Анюту, пухлую и обтекаемую, словно выпеченную на дрожжах, сконфузился и залившись, как флаг на сельсовете, стал думать о  том, чтобы ещё ей сделать такое, отчего она не ощущала бы предела в радости. – Послушай, Анют, а что, ежели нам  эту кровать скрипучую в сарай снесть, а заместо неё купить  диванчик сборный, зелёный, как трава на лугу. Нашему залу она личить будет.
   Анюта в ответ радостно всплеснула руками. Володька же, подбоченясь и довольно откашлявшись, что, видимо, означало: вот так-то, знай, мол, Володьку – не хуже других – предложил ей не откладывать надолго, а завтра же и съездить в райцентр; может так статься, что они к вечеру и помягчат свои кости на обновке.  Анюта сидела и думала, спроси у неё сейчас, счастливая она или нет, не медля ответила: «да». И неловко ей стало от того, что ещё только утром желала Володьке  самого плохого. « Подлая»,-заклеймила она себя  и, когда в том призналась  ему, он только рукой махнул: нашла, чем себя корить, сам же виноват был…   
   Утром, как только солнечные лучи  стали заливать окрестности светом,  набирать яркость и жар, Володька, провожая Анюту, стоял с ней на автобусной остановке. Ей думалось, что она сон  расчудесный видит, однако, нет: вот он, её Володька, в той же тельняшке, парусиновых белых брюках, потёртой панаме, вот он, её Володька,  с ладонями мозолистыми, шершавыми, щеками впалыми и кожей лица посветлевшей и никакой это, конечно, не сон.
   Долго Анюта в райцентре не пробыла. Диван, какой хотелось, не присмотрела, а возвращалась она с подарком для Володьки  - дорогой электробритвой, не столь опасной для его жизни, как простое лезвие. Представляла, как он обрадуется покупке; спасибо, Анюта за заботу о жизни моей, с каким довольством и гордостью будет смотреть на неё… Размышляла она и о том, что её мужик не хуже других; да взять, хотя  бы Афончикова, разве он меньше Володькиного в организм отправлял? Нет! Так вот она при удобном случае и заведёт разговор с его Натальей . У каждого  человека своя слабость есть и главное-то не в укорах, а в том, чтобы помочь  человеку перебороть эту самую слабость, будь она трижды неладна. А то только и слышишь: « Анюткин» да « Анютин». За своими мужиками лучше глядите.
    Так, увлечённая мыслями, она не заметила, как подъехала к деревне. Идти было тяжело из-за знойного воздуха, огнём рассекавшего голову. Ветерок ещё больше смаривал  и без того уставшее тело и негде ему было остудиться, взбодриться прохладой. Сохраняя на плечах своих жар, сопротивляясь летнему дню, приближалась она к дому, всем сердцем желая, чтобы Володька ей встретил.
    Во дворе его не было. в доме – тоже. Охваченная волнением, напуганная тем, что случилось, быть может, самое страшное, захлопнув изо всех сил калитку., она выскочила на пыльную улицу и бежала по ней до тех пор, пока не услышала Володькин хриплый голосок, растягивающий предательски и лихо: « Э-х-ма-а-а !!! Листики  зе-лё-ные!...» И всё больше и больше  наполнялись слезами глаза женщины, слышавшей этот беззаботный и назойливый мотив, разносящийся по всей деревне под громкие раскаты чужого смеха…