Бесхозяйное общество. А. Дивильковский

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*


   261

                А. А. Дивильковский

                БЕСХОЗЯЙНОЕ ОБЩЕСТВО
 
                Письмо из Швейцарии

   ///

   Далеко отсюда, далеко от нас, от ультра-цивилизованных людей XX века, живут, вечно и дружно работая в тёплых безбурных морях, строители прекрасных островов – кораллы.

   Учёные социологи, биологи, философы издавна ставят нам их в образец «безболезненного мирного жития», гармонического общественного сосуществования. И как не ставить? Возьмём такой гипотетический – вернее, вполне фантастический, хотя, в то же время, весьма современный случай: коралловое общество ведёт войну с другим, себе подобным обществом (к счастью, кораллы прикреплены к месту, следовательно, на самом деле лишены возможности воевать). Как выглядела бы у них «организация тыла»? Она заранее решена, так что и проблемы не было бы вовсе.

   По центральным улицам кораллового Лондона безостановочно течёт широкая река питательного материала, находящаяся в прямом сообщении с пищепроводными канальцами отдельных полиповых кварталов и домиков, так же, как канальцы сообщаются затем непосредственно с желудками живых членов общества, этих чудных животно-цветов.

   Желудки их, в свою очередь, открываются наружу ротовым отверстием между лепестками-щупальцами цветка, и этим-то путём пища впервые и проникает до центральной питательной артерии древовидного города, создавая его общий «хлебозапасный магазин». Следовательно, наше слишком эгоистическое питание заменяется здесь питанием социально распределённым, при котором наш «хлебный голод», сахарный голод», «угольный голод» и прочие наши голода во время войны, как и во время мира, – было бы нечто, кораллам принципиально неведомое. Стратегический тыл у них обеспечен без каких бы то ни было специальных комиссий и комитетов. Впрочем, подобные экскурсии в область розовых зоологических фантазий – при всей своей даже законности в данный,

   262

слишком тёмный момент – сами по себе ничего не могут, конечно, доказывать и на доказательство ничуть не претендуют. Но гармонические комбинации как-то невольно напрашиваются нашему уму, когда в окружающей действительности воцарились слишком назойливо дисгармония и расстройство всех важнейших функций. Кто, в самом деле, может нынче похвалиться, что ему ясны исходные точки и грядущие перспективы современного общественного момента?
   Ещё совсем недавно таких самоуверенных людей было много, сейчас – вряд ли.

   Ежедневная действительность здесь, в Швейцарии, во всяком случае, меньше всего может претендовать на сходство со святой жизнью общества коралловых мадрепор*.
 
   Война между четырьмя соседями Конфедерации совсем сшибла последнюю с обычных рельсов, и она больше всего похожа теперь не на подводных обитателей полинезийского Архипелага, а на брошенное в воду сухопутное существо, бессильно бьющееся в роковых объятиях влажной стихии. В самом деле, низшее, бессознательное и даже беспозвоночное колониальное общество не даст и отдалённого намёка на наблюдаемые здесь расстройства внутренних социальных функций, расстройства, которые ставят, в конце концов, под угрозу самую возможность дышать для массы членов человеческого общества. И у кораллов могут быть общественные несчастия, даже катастрофы; катастрофой является уже тот геологический факт периодического поднятия и опускания океанского дна, которые и приводят к образованию «атоллов», коралловых островов с их светло-райскими лагунами. Но катастрофы здесь – внешние, а не внутренние, стихийно образующиеся и не внутренне-органические. Другое дело – у людей. И в частности – у швейцарцев. Швейцарское общество почитается нередко за образцовое во многих отношениях. Иные готовы приписывать ему ближайшее сходство с коралловыми обществами. Но критический момент показывает, что на самом деле не всё, далеко не всё обстоит здесь столь кораллово-розово. И прежде всего экономические отношения Швейцарии выступили в неожиданно невзрачных очертаниях.

   Само собою понятно, что нейтральная Швейцария при всей своей непричастности ко греху настоящей войны тем не менее должна страдать от её тяжёлой руки в экономическом отношении. Ведь швейцарское общество – «организм» особенный. Выражаясь старинным философским термином, общество это представляет собою не столько «в-себе-бытие», сколько «вне-себя-бытие». В самом деле, как хозяйственные основы его существования, так

                *Мадрепо;ровые кора;ллы — отряд коралловых полипов из подкласса шестилучевых кораллов. (Прим. составителя)

   263

и общие хозяйственные его цели лежат вне географических границ страны – своего рода живое противоречие, возможное лишь в капиталистическую эпоху истории. Как известно, ни почва, ни земные недра Швейцарии не поставляют ей достаточно ни сырья, для её промышленности, ни топлива, ни достаточно пищи для пропитания её густого промышленного населения. Хлеб, железо, уголь, хлопок, шёлк, хлопок, всё достаётся в огромной части из-за границы. В свою очередь, сбыт продуктов промышленной и даже сельскохозяйственной деятельности рассчитан также в преобладающей части на заграницу. Швейцарские машины, шёлковые ткани, бумажная материя, знаменитые санкт-галленские и аппенцелльские вышивки, часы, всемирно- любимый шоколад и «молочная мука», сгущённое молоко и сыр, – всё идёт в Англию, Америку, Россию, на Восток и – прежде и больше всего – в Германию. Германия – главный рынок сбыта для Швейцарии, главная её, если можно так выразиться, колония. Достаточно сказать, что в 1913 году в Германию вывезено отсюда на 306 миллионов франков, в Англию – на 236 млн. франков, во Францию – на 141 млн. франков, в Австро-Венгрию – на 79 млн. франков, в Россию – на 58 млн. франков. Впрочем, германская «колония» ещё больше сама ввозит в Швейцарию – в 1913 году на 630 млн. франков (Франция на 347 млн. фр., Англия на 1112 млн. фр. и т. д.). Таким образов, в общем итоге скорее сама Швейцария была лишь колонией для хозяйственно-мощной Германии.

   Картина «вне-себя-бытия» дополняется тем обстоятельством, что и у себя дома, внутри своего общества Швейцария служит в весьма значительной доле для пользы опять-таки иностранцев.

   Первая и доходнейшая из её железнодорожных линий, Сен-Готардская, существует почти исключительно для германо-итальянского товарного транзита и соответствующего пассажирского движения. Нечего и говорить об отельно-туристической промышленности, где за последние годы перед войной немецкий туризм получал всё более преобладающее значение, вытесняя традиционного английского туриста из слишком уж шумных курортных мест в более уединённые горные долины. Только американский туризм возрастал почти столь же быстро, как и немецкий, впрочем, всегда уступая ему в численности.

   При таких условиях разразившаяся война была тяжким ударом для здешнего общества, именно потому, что его благополучие основано было почти целиком на источниках, лежащих вне страны. Сразу сжался и ввоз, и вывоз. М, правда, не имеем полной официальной статистики внешней торговли за время

   264

войны*, но и имеющиеся данные говорят достаточно красноречиво.

   Ввоз в 1914 году упал на 460 млн. франков по сравнению с 1913 годом, когда он достигал 1.919.816.280, – франков, т. е. уменьшился на 25%. Конечно, всё это уменьшение приходится на последние пять «военных» месяцев года.

   Вывоз упал меньше: с 1.376.399.116 франков в 1913 году до 1.186.871.649 франков в 1914 году. Это, впрочем, довольно естественно, ибо с открытием военных действий все воюющие страны стали производить, где только возможно, огромные закупки для армий и притом, конечно, по высоким ценам, чем, соответственно, повышалась общая стоимость вывоза нейтральных стран, хотя бы количество вывозимых товаров значительно падало.

   В этом отношении достойно внимания, что увеличение стоимости (и даже, отчасти, количества) вывозимых товаров коснулось преимущественно молочных и вообще продуктов животного происхождения, тогда как вывоз промышленных изделий, наоборот, в 1914 году сильно сократился, например, машины – на 30%, хлопок (шедший прежде в Германию) – на 18%, железо и железные полуфабрикаты – на 13%, медь – на 33% и т. д.

   Общее падение ввоза и вывоза повело за собою разнообразные и весьма чувствительные последствия для экономического организма страны. В связи с сокращением ввоза сырья и вывоза фабрикатов целые отрасли фабрично-заводской промышленности серьёзно пострадали. Кризис разразился в особенности в часовом производстве Невшателя и Бернской Юры, поставлявших часы для массового покупателя Европы и Востока.

    К 1 января 1915 года осталось не вывезенными четыре миллиона штук часов (общий вывоз 1913 года простирался до 16.855.000 штук). Лишь в следующем году фабрикам удалось сдержать падение часового производства, быстро перейдя на изготовление специально «военных» часов с браслетами, какие требуются во множестве для нужд всех враждующих армий. Сильно пострадало также производство механическое, равно как и мануфактурное.

   В связи с застоем заграничной торговли, союзные железные дороги принесли в 1914 году уменьшение поступлений на 29 млн. франков, то есть на 14% в сравнении с 1913 годом, что привело к дефициту государственного железнодорожного хозяйства в 9.196.087 франков.

   Правда, наряду с этим, в 1915–1916 годах наблюдаются и некоторые явления обратного порядка. Я говорил сейчас о «военных» часах. Но и, кроме часов, война создала в некоторых отраслях конъюнктуры, видимо,  благоприятные для швейцарского хозяйства.

                *Швейцарское правительство намеренно тормозит её опубликование.

   265

   Так, по данным санкт-галленской торговой палаты с августа 1915 года положение местной промышленности швейцарских вышивок стало вновь «вполне нормальным».
   Причина: вышивки, как продукт роскоши, стали особенно требоваться теми тонкими слоями европейского населения, теми сливками его, которые – в противоположность его толще – обогащались от войны; при том же соответствующие фабрики остальных стран (например, саксонские) закрылись, большею частью потерпев превращение в грознные заводы амуниции. И, что особенно любопытно, несмотря на войну, санкт- галленские вышивки препровождались главному заказчику – Англии – по-прежнему через Германию на специальном германском поезде, еженедельно отправлявшемся из Констанца в голландский Роттердам. Причина этого непонятного, на первый взгляд, явления состоит в том, что санкт-галленская промышленность, как и вообще большая часть промышленности в немецкой Швейцарии, оставаясь по именам владельцев и по контингенту рабочих «отечественною», в действительности работает на капиталы германских акционеров. К чему же им было терять лишний рынок? В этом и весь секрет…
   В результате, в то время, как до войны вышивочная промышленность испытывала даже глубокий кризис вследствие конкуренции внезапно выросших американских предприятий этого рода, война вновь оживила её.
   Почти то же имело место и в шёлковой промышленности. Очевидно, что для иных людей война оказалась не столько стихийной бедой, сколько давно желанным праздником. Но для Швейцарии, как страны, всё же это оживление лишь поверхностное, лишь «яркая заплата на рубище». Десятки тысяч рабочих и работниц получили возможность дышать, сотни и сотни тысяч испытали зато «рикошетом» тяжёлый удар от катастрофы во внешней среде.
   Правда, статистика «рабочих палат» показывает, что возникшая после начала войны на первых порах безработица в Швейцарии в течение 1915 года почти сгладилась, давая цифры, близкие к довоенным «нормальным» годам.
 Но не следует забывать, что такое сглаживание обусловлено, прежде всего, отвлечением рабочей массы за границы страны в ряды мобилизованной армии. Да надо ещё сюда прибавить сильный отлив иностранных рабочих, немцев, французов, итальянцев на соответствующие фронты: известно, что в Швейцарии в мирное время проживало до 12% иностранцев. Таким образом, безработица могла отчасти уравновешиваться безлюдьем. Остальное, в свою очередь, объясняется в особенности тем, что по мере расши-

   266

рения театра войны широкая потребность воюющих в амуниции создала и в мирной Швейцарии «мобилизацию промышленности», превратив многие из стоявших часовых, механических и прочих предприятий в фабрики снарядов.
   В Швейцарии эта мобилизация отличалась одним, но весьма характерным обстоятельством: Швейцария, как нейтральная страна, работала и на Германию, и на Францию. Нейтральность простиралась до того, что, например, один известный механический завод, обладая двумя отделениями, в романской Швейцарии и в немецкой Швейцарии, в первом отделении работал на Францию, а во втором – на Германию. В настоящее время все практически механические мастерские в  стране, вплоть до более крупных слесарных – к услугам раздвоенного на два лагеря бога войны.
   Вслед за вышивочной, шёлковой, часовой и механической промышленностью в течение 1915 года ожили и производства химическое, электрическое, шоколадное, сыроваренное – опять прямо или косвенно в силу тех же двух условий: закрытия соответствующих фабрик в воюющих странах и нового «военного» спроса. Так, химические фабрики Базеля воспользовались запрещением со стороны Германии вывоза анилиновых красок и стали снабжать ими весь мир. В конце концов,  к настоящему моменту первоначальный удар, по-видимому, вовсе потерял свою силу, и типичный, глубокий экономический кризис за два года как будто уступил место «процветанию» – правда, подозрительно-лихорадочного свойства.
   При том же, процветание это здесь далеко не достигает того широкого размаха, как специфически военное процветание других нейтральных стран, находящихся в более благоприятном географическом положении, как Соединённые Штаты или Скандинавские страны; не следует забывать, что Швейцария сплошь окружена воюющими странами. В частности, из промышленных отраслей продолжает страдать, и тяжело страдать, транспортная промышленность, то есть, государственные железные дороги в силу продолжающегося паралича транзитной торговли. То же следует сказать о другой характерной отрасли национальной промышленности, – так называемой промышленности иностранцев, то есть отельно-ресторанной, тесно связанной с туризмом. Последняя, принося стране от 200–250 млн. франков валового дохода в год, служила для покрытия ежегодного пассивного сальдо её торгового баланса. Нынче отельная промышленность переживает полнейший, безнадёжный кризис. За исключением лишь некоторых больших городов, как Женева, ставших во время войны

   267

приютом для богачей всех стран, которые ищут здесь убежища для себя и своих капиталов от войны и от… военных налогов, огромное большинство курортов и просто живописных местностей с их гостиницами пустуют. Ибо не хватает именно среднего, массового туриста, всё более захватывавшего в последние предвоенные годы поле действия. Пустует, например, такой специально-туристический отель, как колоссальный отель Ронского ледника, чудо современного строительного искусства, поставленного среди самого царства девы-Ледлинцы и соединённое с прочим миром лишь специальной зубчатой линией. О других – и многочисленных – горных отелях о и дело читаешь в газетах под рубрикой «продажа с аукциона».

   Впрочем, и отсутствие явной безработицы в стране ещё ничуть не говорит об отсутствии в ней безработицы, так сказать, скрытой. Имея в виду финансовое положение трудового люда вообще, следует сказать, что, если 100.000 солдат содержатся под ружьём Швейцарией в течение более двух лет уже, то, очевидно, что огромная часть их семей остаётся без заработка на одном лишь крайне скудном казённом пайке (1 франк – 1 франк 25 сантимов в день жене солдата и по 50 сантимов детям). При наличии неимоверно растущей дороговизны это означает быстрый упадок питания трудовых масс и истощение их сбережений*.

   По недавним данным базельского потребительского кооператива потребление мяса в Базеле за время войны упало на 30%. Эти 30% могут служить довольно верным показателем упадка в потреблении мяса и для всей Швейцарии вообще. И так как не-трудовые классы населения всюду и всегда потребляют мясо в гораздо более значительной пропорции, чем классы трудовые, то можно думать, что в настоящее время мясо наполовину исчезло из продовольствия швейцарских масс, стало резкостью, роскошью.

   За всем тем, факт видимого хозяйственного процветания Швейцарии во время войны отрицать тоже не приходится. Оно выражается в следующих цифрах. В 1915 году весь ввоз в Швейцарию равнялся 1680 млн. франков против 1480 млн. франков в 1914 году и 1919 млн. франков в 1913 году; вывоз за те же годы: 1670 млн. франков, 1186 млн. франков и 1376 млн. франков, то есть вывоз далеко превзошёл и уровень мирного 1913 года. Правда, что ввоз, наоборот, не достиг

             *Вклады в сберегательные кассы Швейцарии достигали перед войной около 400 франков на среднюю душу населения или 800 франков на действительную душу вкладчиков. Иными словами, половина населения – конечно, трудовая половина – сберегательными книжками не обладала.

   268

уровня ввоза того же года – что уже само по себе указывает на некоторую ненормальность процветания: ведь Швейцария, подобно всем промышленного типа современным обществам, была всегда страной, ввозящей по преимуществу. И тогда, как в 1913 году ввоз превышал вывоз на 543 млн. франков, в 1914 году – только 291 млн. франков, а в 1915 году – уже едва-едва на 10 млн. франков. Правда, что этот аномальный результат создаёт опять-таки выгодные условия для денежного баланса страны, указывая в то же время на отложение в тканях общества значительных денежных запасов – этого социального жира, если можно так выразиться. В стране оказывается обилие свободных «текучих» капиталов, которого не было в мирное время, и которой находит себе исток и приложения преимущественно в мобилизационных займах Союза (432 млн. франков на конец 1915 года). И судя по данным финансово-экономической прессы та же аномально благоприятная тенденция продолжается вплоть и до осени 1916 года.
   Итак, «народное богатство» Швейцарии, по-видимому, не только не угнетено войною, наоборот, оно прогрессирует во время войны, прогрессирует, по крайней мере, тем же размеренным темпом, что и до войны. Конечно, при этом термин «народное богатство» понимается лишь в том, весьма условном значении, какое приписывают ему обычно в наше время, именно, в значении совокупного общественного капитала. В этом смысле швейцарский капитал, взятый в целом, чувствует себя без сомнения, как рыба в воде. Чтобы ярче видеть его прекрасное самочувствие, достаточно взглянуть на прибыли семи швейцарских коммерческих банков, этих истиных владык и вершителей современного народного богатства. Вот эти семь банков: Швейцарское кредитное общество (Цюрих), Швейцарский банковский союз (Базель), Федеральный банк (там же), Швейцарское общество банков (Винтертур), «Лихтенштейн, Лей и Со» (Цюрих), Швейцарский народный банк (Берн) и Базельский коммерческий банк при акционерном капитале от 75–80 млн. франков, и общей сумме в 363 млн. франков, получили в 1914 году чистой прибыли 25.823.000 франков, а в 1915 году чистой прибыли 27.749.000 франков, что составляет средним числом 6,4% и 7,7% на первоначальный капитал, то есть 1915 год дал процент, равный рекордным 1912 и 1913 годам. При этом чистая прибыль, как водится, вычисляется с нарочитою осторожностью с крупнейшими «отчислениями» и «списываниями», считая, в том числе и хорошенькие «тантьемы» правления и отдельным директорам.
   Вот как обстоит дело с «народным богатством». Дру-

   269

гой вопрос: каково положение народного благосостояния? Тут-то и обнаруживается существенное несходство отношений в современном человеческой полипняке и в гармонических обществах низших, кишечно-полостных животных. Если перенестись мыслью снова туда, в естественные «показательные поля» социологии, то можно приравнять весь капитал каждого человеческого общества, как орган, обслуживающий всю совокупность социального хозяйства, – тому общему слоёвищу, либо корневищу коралловой колонии, которое несёт в себе центральные, питательные её сосуды. Что бы мы сказали в таком случае о коралловом дереве, где бы это слоёвище либо корневище, не только не было чувствительно к ударам судьбы, постигающим всю живую периферию дерева нет, более того, где бы социальное слоёвище улучшало свои хозяйственные дела за счёт огромного большинства остальной живой массы? Где бы центральный коралловый ствол только и руководствовался, чтобы своими узенькими, специфическими интересами, готовый во всякую минуту бросить на произвол враждебных стихий интересы огромного большинства?
   А между тем, такое именно бездушное предпочтение своего ближайшего интереса интересу социальному – факт нынешнего дня в поведении финансового капитала.
   Так, ряд стамиллионных «мобилизационных» займов Союза, выпущенных на внутреннем рынке*, заключён на чрезвычайно выгодных для капиталистов-кредиторов условиях: по курсу 90 из 5%, тогда, как накануне войны не бывало подобных займов по курсу ниже 99,5 и выше 4,5%. Словом, как выражалась чрезвычайно откровенно швейцарская «Финансовая газета» (февраль, 1915), «необходимы были крайне  привлекательные условия, чтобы склонить туземный капитал к участию в заёмных операциях». Другой финансовый листок, «Бюллетень Швейцарского Кредитного Общества», впрочем, признаёт, что столь высокий процент государственных займов, ведя за собой соответствующий высокий процент и для всяких других займов, вредно отзывается на интересах промышленности, а затем и на трудовых классах; поэтому «весьма желательно понижение процента, но, – меланхолично возражает сам себе листок, – затруднительно видеть, каким образом мог бы к этому склониться капитал, который  ч у в с т в у е т  с е б я  п р е к р а с н о  и м е н н о  п р и  в ы с о к и х  п р о ц е н т а х». Зато ещё один финансовый писатель, д-р Фурлан,


                *Выше упоминалось уже, что по 1 января 1916 года сумма их составила 432 млн. франков. Министр финансов Мотта недавно докладывал Национальному Совету, что по конец 1917 года сумма эта возастёт до 800 млн. франков.

   270

   в «Швейцарских Листках для промышленности и торговли» не менее откровенно указывает, что в случае понижения процентов свободный капитал устремится к помещению за границей, именно в военных займах воюющих государств, и, само собой разумеется, на строжайших условиях нейтралитета, то есть, туда, где опять-таки процент будет выше всего. Этот нейтрализм, этот принципиальный интернационализм финансового капитала – нейтрализм и интернационализм, направленный на финансирование мирового пожара – в высшей степени характеристичен. Что ему, олимпийски равнодушному финансовому капиталу, этому, вне географических понятий и мотивов, стоящему божеству наших дней, – что ему до «злобы дня», до страданий, до перспектив, до жизни и смерти того общества, где случайно ему довелось укорениться и откуда он тянет жизненные соки. Его планы, его расчёты выше и дальше презренной повседневности и местной прикованности.

   Будь перед нашими глазами не Швейцария, а опять-таки коралловое общество, нам бы пришлось тогда чрезвычайно своеобразное устройство этого общества-организма. Нам бы пришлось, например, считать, что в подобном социальном строении судьба отдельных живых цветков совершенно безразлична для целого.
   Пусть гибнут массы индивидуумов, лишь бы коралловое общество существовало.
   Но, спрашивается тогда: как же общество может существовать без живых масс? не суть ли последние – простой синоним самого общества?

   Ничуть, возражали бы нам странные и иррациональные факты.

   Общество – ещё не синоним образующих его масс, коралловое дерево не тождественно со строящими его мадрепорами. Коралловое дерево (повторяю, возражение идёт на основе людских фактов, а ещё уже – швейцарских отношений во время войны) воплощается или концентрируется в некоторых лишь и немногочисленных случаях живой массы, скажем – специально в том слоёвище, либо корневище, где помещаются широкие социальные «пищепроводы». Вот эти последние – всё, цветки-мадрепоры – ничто.

   Ничуть не важно, что цветки обладают тонкой организацией, что полипы эти – непосредственные работники и архитекторы общества. «Обращение народного богатства», циркуляция социальных потоков пищи, вот смысл и цель всей полипняковой ассоциации. Потому во время беспримерного, незабываемого для тысяч полиповых поколений общественного бедствия, вот наилучшая программа действий: пусть переполняются «каналы обращения» скоплениями пищи, пусть они пухнут от дивидендов, пусть самовозрастающий капитал полипняка возрастает трижды быстрей, чем в обычные времена, пусть

   271

кризис обогащает центральный ствол системы. Остальное, трудовое и живое, пусть бьётся в судорогах, не находя исхода!
   Может ли быть, однако, какое-либо сомнение в том, что в таком иррациональном полипняке подобная антисоциальная политика повела бы к одному концу: вымиранию всей органической ткани кораллового древа, до безумно гордых центральных каналов, включительно. Остался бы мёртвый известковый остов, напоминающий любопытному наблюдателю, натуралисту или социологу, о когда-то кипевшей здесь работе. Так, в пережившем себя «срединном царстве» Китая изумлённый путешественник встречает среди пустыни остатки великолепных древних мостов через широкие реки, – и никакая дорога уже не ведёт к бесполезно-красивому сооружению, когда-то стоящему на центральных каналах обращения.
   Между тем, можно опасаться, что такого рода политика практикуется на наших глазах здесь, в Швейцарии. В русской печати за последнее время не раз говорилось о замечательной степени приспособления, обнаруженного капиталистической системой во время войны. Это, само по себе, верно. Всё дело, однако, в том, какими средствами оно достигается и, в связи с этим, какие перспективы оно открывает перед человеческими обществами. Капитал процветает в Швейцарии, – это верно; но не менее верно и то, что центрально-экономический орган её во время войны, Союзный Совет, которому 2 августа 1914 года вручена была диктатура от Национального собрания, далеко не всегда оказывается на уровне своей задачи «снабжения общества».

   И в то время, как хозяйственные отношения страны испытывают ряд сильнейших судорог, мероприятия Союзного Совета производят подчас впечатление несвязности, случайности, бессилия.

   Я не имею в виду тут обнаружившейся в течение войны крайней хозяйственной зависимости Швейцарии от воли её сильных соседей. Это – вина самой исторической судьбы Федерации, судьбы, поставившей её на перекрёсток торговых дорог всей Западной Европы в эпоху, когда всё производство «стоит и падает» на почве обмена. И понятно, что в наши дни мечтать о полной хозяйственной самостоятельности и, следовательно, об окончательном экономическом суверенитете не может даже и могущественная Германия с придачей всего проектируемого ею «Центрально-Европейского Таможенного Союза», хотя бы последний простирался на Балканы и переднюю Азию. Тем более, не может мечтать о полной хозяйственной независимости маленькая Швейцария. И, повторяю, не это нас интересует сейчас ближайшим

   272

образом, а – то, что хозяйственная политика Швейцарии при всей необходимой степени зависимости была всё же далеко не из наиболее приспособленных ко благу всего общества, а скорее всего лишь – ко благу общественного капитала.
   В самом деле, по введении хлебной и керосиновой монополии ещё вскоре после начала войны, чем так или иначе стране главный продукт питания и освещения, остальные продовольственные потребности, как и потребности промышленного производства, тоже получили свою «военную конституцию» в виде специальных смешанных правительственно-коммерческих «синдикатов ввоза». Этих синдикатов два: один, так называемый «Schweizerische Treuhandgesellschaft fur Export», образованный по договору с Германией и Австрией для ввоза товаров из этих стран – преимущественно железа, угля, сахара и керосина, также главной части ввозного картофеля, имеет в своей основе два условия:
   1) установления наперёд общего контингента ввоза каждой статьи при полном детальном фактическом контроле «центральных держав» над потреблением ввозимого, то есть над обязательном потреблением его именно внутри страны; но
   2) так называемую компенсацию, то есть поставку Швейцарией «центральным державам» взамен ввезённых товаров соответствующего количества товаров, необходимых Германии и Австрии, в частности, риса, меди и хлопка. В однородных условиях только без пункта о компенсациях действует другой «ввозной синдикат», так называемый синдикат «Трёх S» (S.S.S., то есть Societe Suisse de Surveillance economique), созданный по требованию держав согласия. Эти, последние, таким образом, в свою очередь ревниво наблюдают за всякой попыткой «военной контрабанды из Швейцарии, то есть дальнейшей перепродажи ввезённых сюда товаров враждебных держав, именно в данном случае: риса, хлеба, маиса, мяса и вообще животных продуктов, растительных масел, каучука, хлопка и меди.

   Подобного рода двухсторонний контроль над всей хозяйственной жизнью страны не только уничтожает собою последнюю тень самостоятельности её в хозяйственном отношении, что ввиду изложенного неизбежно и не может быть, следовательно, поставлено в вину правящим кругам страны, но – что для нас гораздо существеннее в данном случае – контроль этот требует чрезвычайной осмотрительности в ведении дела в смысле искреннего ввозно-вывозного нейтралитета, так как в противном случае огромная опасность может угрожать материальному благосостоянию всего общества. Опасность эта выражается прежде всего в непомерно-расту-

   273

щей дороговизне всех товаров, – этом первейшем источнике обогащения во время войны для всех капиталистов вообще и для крупных банкиров в частности. Дороговизна товаров – явление сейчас всюду слишком знакомое, и причины его лежат, конечно, вне пределов Швейцарии, поскольку дело не идёт, впрочем, о причинах, так сказать, добавочных. Вследствие тех или других причин Швейцария, однако, не уступит большей части воюющих держав в темпе роста дороговизны. Главные предметы производительного потребления, как уголь, железо, поднялись в цене к нынешнему моменту вдвое против довоенных цен; главные предметы продовольствия, хлеб, картофель – в такой же степени и выше: 1 кило хлеба стоил перед войной 20–25 сантимов, теперь 54 сантима, 100 кило картофеля стоили 8–10 франков, теперь – 25–30 франков. Притом цены эти – «твёрдые», принудительные; если бы сохранялись условия хозяйственной «свободы», Швейцария, быть может, изумила бы мир своими «вольными» ценами!

   Ибо, конечно, необходимость ввозить иностранный уголь или хлеб под аргусовым* оком «импортных трестов» уже сама по себе вызывает добавочное повышение цен, благодаря крайнему стеснению даже при прежнем уровне спроса. Но в том-то и дело, что спрос Швейцарии во время войны, вопреки даже падению покупательской способности трудящихся масс не только не упал и не остался равен прежнему, но он возрос во много раз – до степени настоящего товарного голода. Причина этого довольно проста: «центральные державы» могут получать разные припасы через нейтральных посредников; с другой стороны – неутолимый голод «держав согласия» в амуниции крайне возвышает спрос Швейцарии на железо и уголь, которые, между тем, для немцев так теперь дороги: «самим надобно».

   Организация ввозных трестов может лишь стиснуть этот голодный спрос, но отнюдь не устранить его. Стиснутый, превращённые в своего рода в скрытую страсть, в скрытый порок, он только обостряется, прибавляя к прочим условиям дороговизны ещё и элементы запретности, риска; и вывоз запретного и рискованного вопреки «строгим» правительственным распоряжениям всё же продолжается. Ибо воюющие, орудуя миллиардами, готовы платить какие угодно рекордные цены. А швейцарские капиталисты как и всякие другие капиталисты, руководствуются, разумеется, прежде всего выгодой. Существование запретного вывоза всплыло наружу, например, несколько месяцев тому назад по поводу истории с «соевыми бобами». При образо-
               
              * Аргус – персонаж древнегреческой мифологии. Многоглазый великан, которого почитают за «всевидящего». (Прим. составителя)

   274

вании S.S.S. (импортного треста со стороны «держав согласия») было специально оговорено, что соевые бобы, служащие для корма скота, разрешаются к подвозу из Франции лишь в количестве, нужном для самой Швейцарии. В результате же оказалось, что огромные количества их были вывезены в Германию, которая употребляет их для добывания превосходного масла. Когда история разоблачилась во франкофильских газетах романской Швейцарии, союзный департамент экономии выпустил пространное объяснение щекотливой истории, – впрочем, достаточно хромоногое.
   И объяснение это ничуть не могло устранить печального факта народившегося недоверия к S.S.S. со стороны «держав согласия».
   Вслед за тем в Женеве возникла целая судебно-следственная эпопея с так называемыми «los accaparours», то есть, спекулянтами, скупающими товары.
   Это – частью местные крупные торговцы, имена которых, впрочем, так и остались до конца неизвестными местной публике; частью агенты-скупщики самой разнообразной национальности: немцы, австрийцы, русские, итальянцы, которые с трогательным единодушием собирали отовсюду миллионы килограммов кофе, риса и прочих колониальных товаров. Переправляли они их в Цюрих, где и были затем арестованы колоссальные склады разного провианта, приготовленного для вывоза – всё в Германию.
   И всё, несмотря на строжайший запрет Союзного совета.
   Здесь, однако, и опускается судебно-следственная завеса. Вывозились ли товары на самом деле, и сколько, и куда, а главное, каким образом могли они переходить границу – ничего не ведомо. Тайна. Верно, во всяком случае, одно; что эти «accaparours» (к ним прибавились открытые потом склады нескольких тысяч тонн хлопка, товара, столь драгоценного при производстве взрывчатых веществ) забирали у местного рынка целые горы общественно-необходимых продуктов, поднимая без меры и счёту цены, и без того достаточно «крепкие». Швейцарское общество жертвовало собой – помимо, впрочем, своего желания и даже помимо ведома – для чужих военных потребностей.
   Бремя самопожертвования ничуть, впрочем, не распространялось на тех, кто с неслыханной лихвой перепродавал отнятое от общества. Чтобы дать понятие о высоте лихвы, приведу один пример.   
   Одно время происходила во всей Швейцарии усиленная скупка старой шерсти, обычная цена которой на рынке была франка два за кило. Скупщики давали по 3 франка 50 сантимов – 4 франка, а в Германию затем шерсть вывозилась, как раскрыто было газетами, по кругленькой цене 12 франков за килограмм. Та же история повторилась потом с салом, с растительными маслами,

   275

каковые продукты в настоящее время швейцарцам стали почти недоступны.
   Ничего нет мудрёного, если в виде косвенного результата всех этих подвигов на пользу общества теперь театры, ночные бары, казино, курзалы и рестораны, например, в Женеве переполнены какими-то новоявленными кутилами-миллионерами, швыряющими деньги, как соломой, и подчас, – к ужасу благовоспитанных «гарсонов» – едва умеющими употреблять салфетку и столовый прибор. Какие-то всплывшие из подонной мути общества трупоядные акулы войны… А в то же время, тут же, в Женеве, как и в прочих здешних городах, население рабочих кварталов терпит нужду в картофеле, в молоке. Лет двадцать назад мы возмущались тому обстоятельству, что несчастные обитатели Ирландии питаются только картошкой. Не настают ли времена, когда участь Ирландии чуть-чуть что не становится завидной?
 Во всяком случае перед нами картина рокового расщепления общества этой чреватой человеконенавистничеством войной.
   Нет картофеля, молока.
   Что же, спрашивается, глядит центральный экономический орган общества, каким теперь является в силу своих чрезвычайных полномочий, Союзный совет в Берне? О! Он не знает отдыха ни день, ни ночь в своих заботах о демократической равномерности распределения – разумеется, в границах, воздвигаемых самим капиталистическим порядком распределения, самим «священным» девизом: «хозяйственная свобода». Хозяйственный диктатор швейцарского «кораллового острова», Союзный совет то и дело шлёт в страну свои отеческие «послания», долженствующие регулировать ввоз, обращение и потребление товаров; вводить монополии, устанавливать цены, производить учёт имеющихся налицо продуктов  и их реквизицию, (последнее, впрочем, с величайшей медлительностью и неохотой), делает строжайшие карательные постановления, – и всё это оказывает на деле лишь весьма относительное влияние. Происходит как будто самое решительное вмешательство в хозяйственную жизнь страны, создаётся на вид совершенно новый и весьма смелый опыт «государственного социализма»: на деле же «государственный социализм» захватывает скорее лишь поверхность экономических явлений, лишь в отдельных случаях (подобно исправно действующей – покамест! – хлебной монополии) достигая сколько-нибудь действительных результатов.
 В большинстве же он служит скорее всего просто рамкой «стиля модерн» для небывалого разгула хозяйственного произвола экономи-

   276

чески-сильных, для усугублённого стихийного процесса пролетаризации и безнадёжного разорения трудовых масс.
   Особенно ярко бессилие правительственной диктатуры сказывается на ходе дел в такой тоже сугубо-швейцарской отрасли народного богатства, как молочное хозяйство. Начиная с объявления войны, в городах и весях Швейцарии почти безостановочно кипит молочная война. Кажется, в здешней исконно пастушеской Аркадии – чего-чего, а молока должно было бы быть всегда в избытке. Молочные продукты, в частности, швейцарский сыр, сгущённое молоко, молочная мука и молочный шоколад Нестле, Петера, Каилье, Колера и прочее вывозились в обычные годы на сумму до 206 млн. франков. При этих условиях диктаторская власть бернского правительства, казалось бы, легко могла найти и во время войны такую формулу равновесия между вывозом молочных товаров и потреблением их внутри страны, чтобы массы общества хоть по этой статье не чувствовала недостатка и не переплачивали лихвенных цен пастушеским потомкам Вильгельма Телля. Но даже и эта задача удалась всесильному Союзному совету только отчасти, и новичок-иностранец с недоумением останавливается перед его слабостью, зная в особенности из цифр официальной статистики, что крестьянский, пастушеский, иначе, молочно-хозяйственный класс населения образует здесь не более 33% всей массы общества по последней переписи, притом считая в этом числе и весь «свободный от собственности» сельскохозяйственный пролетариат. Откуда же взялась у этого класса такая сила, что заставляет пасовать и силу самого общества, воплощённую в Союзном совете? Почему цена молока, установленная в начале войны уже в 22 сантима за литр – вместо 20 и 18 сантимов перед войной, поднялась потом до 25, затем 27 сантимов за литр, и сейчас грозит ещё взобраться до 30 сантимов, то есть, до 50% выше прежнего? Почему наступил сейчас полный масляный кризис, причём масло всё чаще нельзя найти в продаже даже по цене 5 фр. 20 сант. за кило, тогда как перед войной цена масла была максимум 3 фр. 60 сант. за кило? Почему всё это, когда крестьяне весьма мало страдают от войны, наоборот, она для них создала наиблагоприятнейшие конъюнктуры: прекрасный сбыт всех сельскохозяйственных продуктов для довольствования мобилизованной армии, причём им гарантированы ещё так называемые «приплаты» сверх рыночной цены и сверх того рост вывоза тех же продуктов для воюющих армий?
   Почему? Да в самих только что упомянутых фактах деревенского раздолья во время войны заключается уже достаточное

   277

объяснение неумения общественной власти справиться с ними. Крестьяне сильны своим «военным» богатством (как, впрочем, были сильны и «мирным») – общественная власть существует в современном социальном организме для обслуживания интересов хозяйственно-сильных слоёв, интересов, символизирующих собою совокупный общественный интерес. Вот и всё разрушение видимого противоречия. Союзный совет при величайшей даже доброй воле не может предпринять чего-либо решительного против «молочного ростовщичества» (как выражаются здешние рабочие газеты), может, по крайней мере, разве лишь удерживать его слишком смелые порывы. И вот, когда в стране – «масляный голод», и когда в Базеле, в Женеве возникает и «молочный голод» (не лучше ли выражаться «молочная жажда»?), Союзный совет разрешает к вывозу в Германию и Австрию на 30–40 млн. франков 45.000 голов рогатого скота. Мера, впрочем, объясняемая в новом официальном сообщении необходимой компенсацией. Или ещё с другой стороны иллюстрация: газеты Крестьянского союза откровенно хвалятся «небывалой благоприятной конъюнктурой ,которая заставляет многих хозяев воздвигать новые пристройки к стойлам ввиду нехватки мест для телят, прежде обрекавшихся на убой, теперь сохраняемых в видах будущего увеличения производства молока» – а дети народа страдают без молока.
 
   Банкиры, крестьянские синдикаты и телята – вот члены общества, наиболее покровительствуемые хозяйственным прогрессом во время войны. Все распоряжения Союзного совета, вся его хозяйственная организация и государственный социализм, в конце концов, едва скрашивают антиобщественный, стихийно-жестокий процесс усугублённой концентрации народного богатства в немногих жадных руках. Ибо, конечно, и в местном молочном крестьянстве далеко не вся масса его равномерно обогащается за счёт общественного бедствия. И внутри деревни процесс концентрируется на более богатых немногочисленных слоях. Если принять во внимание, что развитие швейцарской деревни за последние полвека состояло именно в том, что «сливки» крестьянства с 10–20 головами рогатого скота и выше, всё усиливались за счёт самых низших его слоёв (1–2 головы скота), то становится понятным, что и в военный период молочные синдикаты, или так называемые «кооперативы», в которые собрано всё швейцарское крестьянство, только усиливают процесс капиталистической концентрации в деревне, его дифференциации. Широкая масса крестьянства станет в конце кон-

   278

цов жертвой Молоха, как и всё остальное общество. Выиграют молочные Крезы.
   Но не надо, с другой стороны, думать, что военное бедствие вскрывает внутреннюю бесхозяйность швейцарского общества без всякой тени реакции со стороны массы. Ведь, как бы ни было, дело происходит в условиях политической демократии, где факты крестьянского «ростовщичества», факты малопригодности лучших изобретений хозяйственного творчества – малопригодности ввозных трестов, регулировки цен и прочее, немедленно освещаются в печати, в рефератах и собраниях. Да и сам по себе рядовой гражданин, особенно в больших городах, издавна привык взвешивать общественные события по их собственному удельному весу, вникать в их действительные причины. Поэтому здесь масса общества не легко даёт себя убаюкивать соображениями о том, что во всеобщем неустройстве виновата-де целиком война, то есть une force majeure*, нечто, возникшее и лежащее вне пределов и вне власти данного общества. Раз картофеля нет, то не удовлетворяются «успокоительным» заверением, что ничего мол не поделаешь, Германия мол не хочет посылать картошки, Франция и Италия не могут этого сделать за нехваткой железнодорожного подвижного состава, у нас же дома не хватает и вообще-то картофеля для покрытия спроса внутри страны, тем более, что в нынешнем же 1916 году – урожай ниже среднего.
   Подобных «успокоений» не считают за извинение, а требуют от Берна: подавай картофель; если уж и картофелем трудовой массе нельзя питаться, то чем же? И Берн принуждён шевелить мозгами, изыскивать новые способы удовлетворения общей нужды, хотя дело и не обходится без удивительных статеек в газетах руководящего «свободомыслящего» направления.
   Так, с удивлением читаешь: можно, мол, заменить нехватку картофеля другими «злачными» продуктами: рисом, маисом, получаемыми из Италии в избытке и составляющими (по крайней мере рис), предмет правительственной монополии.
   Едва ли стоит говорить, что и рис, и маис повысились в цене вдвое…
   Я говорю, подобные попытки отделаться малозначащими словами от нависшего социального бедствия помогают разве на один момент. И чем дальше движется безжалостная Джаггернаутова** колесница войны, чем больше раздавливает она людей и народов, тем больше она даёт обществу пищи для размышлений над особенностями современного хозяйственного строя. До вас дошли известия, например, о деле швейцарских полковников генерального штаба Эгли*** и фон Ваттенвиля****. Ближайшая суть этого дела, ко-

                *форс-мажорные обстоятельства. (Пер. составителя)
                ** Джаггернаут – одно из имён Кришны в индуизме, символизирует проявление слепой непреклонной силы. Индусы часто бросались под колёса колесницы со статуей божества Джаганнатхи, считалось, что если человек погиб таким образом, он возвращается в духовный мир и освобождается.
          *** Полковник Карл Эгли - заместитель начальника генерального штаба швейцарской армии во время Первой мировой войны.
              **** Полковник де Ваттенвиль - начальник оперативного управления генерального штаба швейцарской армии во время Первой мировой войны.

   279

нечно, военно-политическая: обвинение в измене, или, чтобы выразиться мягче, словами обвинительного акта – в нарушении швейцарского нейтралитета изнутри. Но, характерно, что это дело полковников-германофилов послужило толчком к проявлению вовне стихийного недовольства широких классов населения, вызванного антиобщественными, «чужеядными» течениями на поверхности, и вылившегося в один продолжительный ропот против Берна со стороны населения всех горных долин и равнин Швейцарии.
   Многочисленные ветви человеческого полипняка реагировали политическим брожением на попытку общего «питательного канала» обратить эти живые ветви в своего рода пассивный материал для канала.
   И даже наиболее активные структурные элементы из тканей общего канала отступили перед давлением периферического большинства – отступили, пусть и на время. Попытки их потом возобновились (история с воинственным выступлением в газетах романского полковника де Лоиса; история с «диктаторским приказом» генерального штаба кантональным правительствам о недопущении 3-го сентября настоящего года уличных демонстраций рабочей «Юношеской организации» и прочие). Но каждый раз раздавалась всё более внятная и внушительная мелодия со стороны избирательной массы – этого memento mori* каждой демократии. И страх перед избирателем, начало всякой политической премудрости, выразился, в конце концов, в том, что официально правящая вот уже сорок лет радикальная партия дала трещину и фактически распалась на две враждебные части: романскую и «аллеманическую». Союзный совет, в большинстве пополняемый из радикалов, обнаруживает в настоящий момент все признаки растерянности, неуверенности действий и, вообще, отсутствие живой планомерной идеи, как в политическом, так и в хозяйственном отношении.
   Ярким выражением этого безвольного прозябания в центре общества и служат последние события хозяйственной жизни Швейцарии. Два месяца назад Германия внезапно предъявила экономический ультиматум, тоже своеобразный продукт всемирной войны: от Швейцарии требовалось, чтобы в виде компенсации за германский уголь и железо она обязалась доставлять Германии ряд товаров, ввозимых из стран согласия, — в частности два миллиона кило хлопка, уже скупленного немецкими агентами, но задержанного Швейцарией на складах в Цюрихе, Люцерне и в других местах. Не то, Германия прекратит подвоз угля и железа.

                *помни, что придется умирать. (Пер. составителя)

   280

   Положение было «хуже губернаторского». Швейцария ведь ввозила хлопок, медь и прочее лишь через S.S.S., то есть только для себя под бдительным надзором английских и французских опекунов своего нейтрального суверенитета. Союзный совет только и мог сделать, что обратиться в Париж через специальных послов с челобитной об увеличении ввоза требуемых Германией статей и о разрешении торговать ввозным товаром с блокируемой страной. Ответ Парижа: отказ наголо.
   Тогда Союзный совет вступил в односторонние, то есть тоже полу-вассальные переговоры с Германией, – и дорого ему, кажется обошлась эта «односторонность».
   «Кажется» – ибо и посейчас, вот уже месяц со времени переговоров, содержание их остаётся дипломатической тайной. Только одно за другим всплывают для народа явные последствия тайных соглашений. Так, с 1-го ноября уголь вздорожал сразу на 90 франков за вагон (10 тонн), поговаривают о дальнейшем вздорожании в течение предстоящей зимы на 200 франков (=25%). Потом, в один прекрасный день, Союзный совет распорядился: завтра, в понедельник, прекращается во всей романской Швейцарии вывоз амуниции, изготовляемой на местных фабриках, в Англию, Францию и Италию. Изготавливается, мол, эта амуниция из немецкой стали, на немецком угле, и Германия не желает дальше это терпеть…
   Нежелание, впрочем, довольно естественное; но таким порядком в один день было остановлено огромное число механических фабрик, едва успевших перейти на новое производство после всеобщего кризиса в начале войны. Массы трудовых «полипов»-пролетариев выбрасывались на улицу немилостивой рукой центральной власти. Очевидно, что в теле данного общества совсем-таки что-то неладно!
   Потом выяснился усиленный вывоз швейцарского скота в Германию, – как раз в то время, когда мясо становится почти что предметом роскоши благодаря неприступной цене. Союзный совет объясняет в своём послании, что-де «вывозится исключительно излишек скота». Но, понятно, вопрос в том, что называть излишком. То, что Союзному совету представляется лишним для народа, самому народу может казаться весьма и весьма нелишним. И тут громким голосом хозяйственная действительность принимается опровергать правительственное сообщение: на двух границах государства, в Базеле и Женеве сейчас проявляется нехватка десятка тысяч литров молока. Тут уже дело явно идёт о вывозе необходимого, а вовсе не «излишнего» скота! Что за сюрпризы для народа ещё могут оказаться

   281

   в эстра-секретном договоре с Германией? Так с беспокойством вопрошают себя швейцарские бюргеры и отвечают всё растущим волнением за сокровенные акты мудрости, исходящие из бернского дворца.
   Война свирепыми волнами хлещет и сотрясает застоявшуюся идиллию швейцарского кораллового островка. Всё представлялось здесь так идеально-благоустроенно, так гармонично-органично. Настоящий, классический пример для известной Спенсеровой формулы общества-организма.
   Война решительно сорвала покрывало с этой кажущейся гармонии.
   Если общество – организм, или, точнее, должно уподобляться организму по стройной координации своих внутренних отношений и по гибкому приспособлению их ко внешней среде, то такой идеальный тип общества лежит ещё, конечно, далеко впереди нас. На наших же глазах живёт и страдает поражённая глубоким нарушением внутреннего равновесия масса живых существ, для которых, несмотря на самые, по-видимому, демократические формы жизни, действительное обеспечение блага большинства всё ещё представляется отдалённым идеалом.

                А. Дивильковский


Для цитирования:

Вестник Европы, журнал науки – политики– литературы, 1917, январь, стр. 261–281, Петроград
         

                Примечания


      * Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Цюрихе познакомился с В. И. Лениным и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича с 1919 по 1924 год.