Правильные и не очень

глава: ПРАВИЛЬНЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ
из хоррор-сюр-шванк-романа "4-ро в Reno, не считая фантомов"
-------------------------------------------------------------

– А я писю помыл, – бахвалился очищенный от дорожной пыли Порфирий Сергеич. Подущку боем побил как велели генералы разные.
Он стоит у окна и вертит сигарету Nexte в переводе с русского. Форма одежды – трусы до колена. И он запустил туда руку. Что-то нашёл. Блазновато, да было так: как в экране видит наш писако Егорыч проделки дедо Бима. Теребит срам наверно, а чо ещё там может болтаться? Финики божественные? Не келейно, а при всём мире путешественном – срамец.
Дале тогда-сегда произносит, а рука всё там же:
– А ещё там (в ду;ше) кнопки внутри. Хитрые-прехитрые. Не буду говорить дальше. Попробуйте сами. А потом поделимся… впечатлениями.
– Может не писю, а писюльку? – залился Ксан Иваныч, приходя паки к столу и вороша там гораздую пустоту, блюдо самобранку де, на белей-белого скатертях, ага, не смешите. Не то крестица придёца перстами заместо креста когда перебор и бесовый намёк.
Прослезился и Кирьян Егорыч, герой-червячок отрублена головушка. Но, молчит: мало ли что у кого в штанцах. У кого-то сёдня грецкий орех, а егда и помидоры молодецкие, ежели красотка нагнулася, а сама без трусов по причине постирушек, а других и чтобы красивше, а не абы как, нет в её гардеробных полатах: полаты размером в посылошную коробку.
Малюха крутанулся на пятке, запутался в шнурке и упал на кровать. – Давно так не потешался, – сказал он, оправившись от смеха. – Удавлюся тут с вами.
Смех и Малёха? Уму непостижимо: мальчик на глазах поменялся, украсился.
Старче Бим Порфирий ещё гадит:
– Писюльки это у вас. Я состорожничал тут... с молодым. У меня Хер с большой буквы. Померимся? Или так поверим? – и смотрит в глаза Малёхе иноку молодому стриженому татарским способем: всё тому плевать с такой-то причёской. Хорошо хоть не обрезан ерусалимски, и не пострижен в монахи, а наш херувим недоразвит: чювством не озабочен, грыжную болезню в детстве замолили, из скорбий слегка токо козлетоном блекает и по барабанам бренчит – днями, и нощь глыбкую прихватит, как расхорохорит ево.
Непробиваемого Малёху сжало вдруг пополам. Схватившись за ножку кровати зарычал бесячим голосом – рожки мяхкие высунул: «Писюлька! Хер с большой буквы! Щас помру!»
Неужто заразился в гаражии той гансовой?
Никогда папа не видел таким… мальчика своего… со слезами. А мальчик нам кланяется, башкой об пол, а тот каменный с линолем наверху – не особо так мягчит, стоит звон «бум-бум», ровно как барабаны его драмбесячие и совестливо так: «Бейте меня, – грит, – согрешил».
Чо согрешил, когда согрешил, трахнул чоли ково, дак никто не признался. И стали мы его ремнями из штанов по спине, нехотя так… После гаража-то. На Макс-Фридленере вот. А чо, раз просит. А не поколотишь – так не воидет во царствие небесное. И сами плачем, а старец Бим Порфирий ко всякому удару молитву творит.
Егда ж достатошно побили, вышел бес из него немецкий Крампус навылет в окошко, все видели и рога буквой «Г» и хвостище метлой, и копыта: видел кажд кто с глазами и без линз.
А деда Бим инок сёдняшний крестом обрядным из пальцев благословил, и он хорош стал: послушный мальчик а не вьюнош бестолковый.
Малёха до того рядового случая представлялся папе наивным музыкальным бекарасом, затерявшемся в лабиринте проводов, компьютеров и барабанов тарабарских. Блудил с музыкой своей бешеной всяк день. Мог взбеситься, да помиловал бог: здрав бысть и ум исцеле. Литоргию пел аглицкую играючи в мансарде, замучил соседей… Хотели они приковать малого к стене, позвамши опричных молодцев, чтобы не мешался и на ухи ихние не давил звуками страшными.
А после чо вот вышло: новый срам, ну а как? вещи евоные замусорили мансарду. Бесятчина. Они наводят грусть на мать, а та христианка по старой библее и на Малёхину сеструшку, антихристша она Маришка, но добрая, красавица и умничка, каких поискать, дак не найти равных. Маслом бы такую святить, может поняла бы Христа и бога во сне увидала в виде света или как ещё. И диавол бы позавиде добродетели ея. И соблазнять трахом не стал бы, и брюхатчиков бы не позвал в помощь. Успешная молодая женщина, изредка посещающая отеческое гнездо, в шоке от личной чистоплотности Малёхи на контрасте с разведением вокруг себя бытового сифа.
– Ну, вот и отошёл, – сказал папа резюму такую, – совсем нормальный парень... а вы тут все... наезжаете, понимаш.
– Да ну вас всех к чёрту! – сказал Малёха, отдышавшися, – пойдёмте. Я вечером без свидетелей… помоюсь.
…
Кирьян Егорыч помыл не только писю, но и голову, и головку, соскрёб ногтями пот со спины. Заодно умудрился (студенческий метод) простирнуть бельё, потоптавшись по нему.
…
– Вот как надо, – хвалит Кирьяна Егорыча генерал, сидя в стуле и попивая долгожданное пивцо, – сказал, в десятку вложусь, и вложился.  Может, вас в звании повысить?
– А я кем был до этого? – заулыбался Кирьян Егорыч,  размещая выстиранное по вешалам и крючкам, вкрученным в стены.
Армию он заканчивал старшим сержантом. Армия, кроме звания, добавила ему ширины в груди, обучило солдатской хитрости с перспективой применения её в гражданской жизни. Выхолила фейс до браво откормленного вида. А по завершении ВУЗа (всвязи с прохождением военной кафедры) присвоился «младший лейтенант»!
– Может, капитана дадите?
– Дадим Кирьяну Егорычу капитана?
– И поддадим, – согласился Бим.
Бим в космических песках, истоптанных дозированными рентгеном сайгаками и изрытыми  бешеными от того же сусликами, заработал на максимуме погоны рядового. И он обижен присвоением капитана не ему с настоящим автоматом, а какому-то начальнику хозвзвода с лопатой, свинячими пастухами, штабистами и плакатными перьями.

***
 
Опускаем Августинер за неимоверным количеством происшедшего в нём. Держись за ноги Христовы, читатель: никакой крестной силой, никакими молитвами  не перелить стоко августинер-броя из бокалов в пузыри путешественников русских.

***

То ли баба, то ли мужик появился в рецепции Мейнингера, со слесарским набором и детской книгой под мышкой. Сообщил, что «пришёл по вызову для починки вентиляции», и спросил «как пройти на чердак».
Девки сказали, что «вызывали днём, а не ночью» и почти по русски: «приходите завтра». А перед прощанием поинтересовались  «почему он или она в чадре». Вразумительного ответа не получили и на всякий случай вызвали полицию.
Полиция пришла, но пришла не мгновенно. Был бы пожар, сгорел бы тот предмет помещейный при такой скорости прибытия: во славу Христа и Германии;  соответственно мужика в чадре не обнаружили.
Говорят, видели Ганса неподалёку. На рельсах сидел тот Ганса, похожий весьмь на Крампуса.
Чти-нечти Календарь-батюшку, кричи-некричи о помощи, проси-непроси чюдес и святого Николу-угодника, с чюмоданом подарков зови-не зови их: ходют-то парочкой: вот она какая толерантность: свят угодник и чёрт-немец – для смеху что ли, или для глупости? А чо соромитца-то раньше времени: до Нового Года мнози его как до Сатурна лететь. Уж брульонер-то наш точно знает.

***

Ночью кто-то (по взаимному согласию, кстати!) переимал женскую половину рецепции Мейнингера. И ту, что с Клуба начинающих развратниц, и ту, которая Yбётся с детства.
Обеим понравилось. Рику Мартину тоже. А вот Пушкину с Белинским не очень.