Невысказанное

В ночной тишине стрекотали кузнечики. Отовсюду сыпались трещоточные звуки, и Вите казалось, что слышится ему в дедушкином саду сонный, таинственный разговор слив и яблонь, нарушаемый лишь шуршанием свежего августовского ветра и редким лаем собак на деревне…

«Как тихо, спокойно…» – думал Витя, сидя на хромоногом стуле у древенника, прислушиваясь к шёпоту ночи и глядя в мягкую, синюю темноту… Ему было семнадцать лет, в сентябре его ожидал одиннадцатый класс, и эти каникулы в деревне у бабушки с дедушкой Витя называл «последним летом детства», хотя и не любил слова «последний». Может быть, оттого, что где-то впереди его ждал выбор собственного будущего, Витя в эти первые дни августа стал всё чаще уходить в тяжёлую, неприятную задумчивость. «Ты чего такой смурной?» – тревожно спрашивала  бабушка всякий раз,  когда он, сидя с книгой или кружкой чая, пребывал в сосредоточенном молчании. «Ничего, ничего. Просто так» – обычно отвечал он, улыбнувшись, лишь на время отбросив томящие его мысли.

Голова его была полна неясных, но напряжённых раздумий о прошлом, о будущем, об отвлечённых вопросах жизни, а склонность к рефлексии, в последнее время ставшая невыносимой, ухудшала его внутреннее состояние, усиливала головную боль. Витя считал, что рефлексия эта – проявление  ка-кого-то скрытого эгоизма, но продолжал судить себя, и самокритичный внутренний голос его не умолкал. И сейчас, ночью, обессиленно сникнув на стуле в стрекочущем саду, Витя думал о себе: «Неказистый я человек! Неприспособленный к жизни, неудобный, смешной человек, Обломов, мечтатель… Другие смелы, сильны, талантливы, полны радостной жизненной силы, хватки! Они всё успевают, со всем справляются: и в любви, и в математике – во всём успешны они!.. А я?.. Кто я? Что я? В чём мой талант? Хоть бы в одной области мог крепко укорениться… А так… Немного обо всём… Ах, любовь к родным, любовь к животным, природе, музыке, литературе, истории, родине… Да разве может быть талантом одна только любовь? А разве они – не любят? Ах, как сложно, какая глупость и каша в голове…»

За спящим кустом крыжовника послышалось какое-то шуршание – белый котик Тихон со своим вечным «Мрыр-ру» выскочил из темноты и стал тереться у ног. Витя поднялся со стула и взял его на руки, начал гладить. Тихон замурлыкал. Ночь была свежей, тёмной, в синей мгле виднелось на возвышенности дремлющее поле,  раскидистая бредина и ольха. Среди густого дымчатого неба, в узких синих расселинах между облаками, плыли, мерцая,  звёзды… Витя следил за ними, слушал хриплое мурлыканье Тихона, смотрел в его большие ласковые глаза, и навязчивый внутренний голос утихал, строй мыслей обретал добрый и торжественный покой…

***

– Витя, поднимайся! Поднимайся… Вить-ка! Вставай-вставай! За грибами пойдёшь? – весело приговаривал дедушка на следующее утро, то и дело заглядывая в Витину комнату.

Витя проснулся, услышав дедушкин вопрос, и, побеждая дремоту, живо ответил:

– Пойду!

За окном, над деревней, светлело серое небо, и в маленькой комнате было уютно: гармошка, поставленная рядом с креслом, томик Чехова на комоде перед зеркалом, чёрно-белая фотография прадедушки в рамке на стене – всё в сумеречном утреннем свете казалось особенным, родным… Витя собирался в лес, вспоминая прошедшую ночь в тёмном саду, и навязчивые мысли в его голове возвращались к прежней роевой жизни. Отбросив их, Витя решил: «В лесу будет время всё обдумать».
 
Одевшись по-лесному, он вышел в кухню. Дедушка с молчаливым спокойствием сидел в кресле и следил за огнём в печке.

– Уже готов? Молодец, – сказал он. – Скоро пойдём, вот ужо печка стопится. Давай пока чайку попьем.

– Давай, – улыбнулся  Витя, и, разливая горячий чай в кружки, посмотрел на часы.
 
...Было семь часов, и бабушка уже вела корову на выгон, где бородатый пастух в плаще, опершись на палку, ожидал, пока соберётся всё стадо. Там велись привычные деревенские разговоры, обнюхивали друг друга прибежавшие с хозяйками собаки, и коровы мычали протяжно и дробно, по-водя глазами на сородичей и предчувствуя, что скоро всё стадо пойдёт по холмам и лугам – гулять по зелёной росистой траве…

Через полчаса Витя шёл следом за дедушкой по широкому полю на возвышенности. Позади, на склоне пологого холма, лежал большой огород, засаженный картошкой, окаймлённый невысоким забором с двумя рядами колючей проволоки, а дальше, ещё ниже, располагалась сонная деревня с кирпичными домиками, покрытыми серым шифером крышами, дворами, огородами, сараями, стогами сена – деревня, теряющаяся среди холмов и зелени. Из деревни шла песчаная дорога; она вилась слева внизу, и на зелёном холме по другую её сторону грибники могли увидеть водонапорную башню с вечно текущей из бака струёй воды, синий трактор и длинный коровник, близ которого паслись чёрно-белые совхозные телята. От коровника вдоль дороги тянулся тёмно-зелёный смешанный лесок, переходящий в мрачный и высокий сосновый бор на холме – деревенское кладбище. А за ним снова, то приближаясь к дороге, то уходя от неё, простирался величественный лес.

Небо от края до края было затянуто густой светло-серой пеленой. В ней молочным круглым пятном плыло солнце. Оттого было не холодно и не жарко, только изредка лёгкий ветерок пролетал сквозь колосящееся, иззелена-жёлтое поле. Казалось, вся природа – кроткая и тихая – замерла в ожидании дождя.

«Так бы и шёл всю жизнь по этому полю» – подумал Витя, сорвав на ходу душистый колосок. Дедушка, в лесном костюме и высоких сапогах, шёл впереди, держа на согнутой в локте руке плетёную корзинку. Поле спускалось к болотистому бору, у которого по зелёной стёжке трусил, виляя полумесяцем хвоста с белым кончиком, чёрный пёс Дружок. Витя с дедушкой взяли его с собой, и он, освобождённый от цепи, первым побежал к лесу, на волю… «Но ведь от жизни не спрячешься – проговорил про себя Витя, вертя в ладони сорванный колосок и умиляясь тому, как радостно семенил Дружок по тропинке, – не скроешься в этой тишине. Жизнь прожить не поле перейти, как говорится… Значит, нужно действовать, нужно вживаться. А зачем? И как? И смогу ли я? Чтобы действовать, нужно быть уверенным в своей правоте. Они уверены, они понимают жизнь, и потому активны, успешны… В них больше практицизма, жизненной приспособленности… И уверенности, да… Уверенность в себе – она движет деятельными людьми… Почему же я чувствую свою слабость перед ними, даже когда я прав? В спорах у меня нет сил доказывать то, что считаю истинно верным: они подавляют меня своим пониманием современной жизни – быстрой, изменяющейся, неоднозначной… И оттого мне неизвестно, чья правда сейчас на самом деле является правдой... Ведь самое главное, что они, другие – это хорошие, милые люди, мои приятели и даже друзья… Просто мы в чём-то не похожи. Может быть, они лучше меня».

– Витька, помнишь, я говорил, что через это поле линия фронта проходила? Во время оккупации? – спросил дедушка, когда они уже спускались к маленькому сосновому бору, и, огибая его, шли по тропинке в грибной лесок.

– Конечно, помню, – заинтересованно отозвался Витя.

– Ну вот… После войны тут много ещё снарядов и мин оставалось, как и по лесам в округе. И долго это всё лежало в земле. Ты сам видел, что и до сих пор находим… Так когда я маленьким был – с ребятишками бегал сюда и собирал гильзы, патроны: и наши, и немецкие… Соберёшь мешок, сдашь, и получаешь за него пакет с конфетами… Такие подушечки были сладкие, вроде тех, с которыми мы чай сегодня пили, только вкуснее.

– Здорово, – сказал Витя, улыбнувшись.

Дедушка улыбнулся тоже, задумался, вспоминая что-то, и проговорил:

– А был один случай… Когда это поле распахивалось, трактор плугом выворотил немецкий снаряд. Он не взорвался. Тракторист остался в кабине, а его товарищ вышел посмотреть, что такое. И что его потянуло, не знаю… Взял снаряд и со всей силы бухнул его об землю. Тут он и разорвался. Трактористу, который в кабине сидел, – ничего, а товарищ погиб. Его сразу убило осколками.

– Ужас какой, – тихо выдохнул Витя. – Что же он, не думал, что снаряд разорвётся?

– Не знаю, чего он так – ответил дедушка. – Может быть, не думал. Или хотел удачу испытать.

…Прошли сквозь заросли крапивы и оказались на полянке в лесу. Дружок, побыв немного с хозяевами, снова убежал куда-то, фыркая и учащённо дыша.

– Разойдёмся, чтобы удобнее искать было – сказал дедушка и направился с корзинкой в зелёную гущу пушистых сосен и ёлочек.

Витя достал из кармана ножик, пакет. Постоял пару секунд, рассчитывая, куда идти, и скрылся в ольховых зарослях, стараясь двигаться параллельно дедушке. Высматривая шляпки грибов средь жёлто-бурой лесной подстилки, он временами, отвлекаясь, замечал за деревьями его камуфляжную куртку, слышал, как дедушка говорил: «Нашёл!.. Так… ещё один».

«Обо всём можно судить с разных сторон... Всё-таки многое зависит от восприятия – размышлял Витя, продираясь через сухие ольховые ветви, и щурящимся взглядом выискивал первый гриб рядом с берёзой. – Но ведь правда одна. Не бывает двух правд… Так зачем же я мучаю себя? Просто нужно оставаться  собой, быть добрым и чистым… Не терпеть снобизма, гордыни, пошлого безразличия…»

– Нашёл! – крикнул Витя, склоняясь над маленьким подберёзовиком и аккуратно срезая его ножом.

– А?.. Ну, мо-ло-дец, мо-ло-дец, – откликнулся дедушка, напирая на первое «о».

Вскоре Витя высмотрел ещё три подберёзовика. Их бурые шляпки скрывались под прошлогодней опавшей листвой, в ковре из сухой сосновой хвои. Кое-где из-под этого пёстрого покрывала выглядывали стебли зелёной травы, милые фиолетовые и жёлтые цветы Иван-да-Марьи.

«Как красиво…» – говорил сам себе Витя. Мысли его путались, вопросы искали своего решения: «Всё живёт и радуется жизни, а я кажусь себе потерянным человеком… Не смешно ли это? Где же мой путь? В чём моё будущее? Я не знаю. Я плутаю в самом себе… А они уже видят свою дорогу, идут по ней… Опять они… Они ведь не барельефы на скалах, они тоже сомневаются, встречают непонимание… Быть собой, быть добрым и чистым. У меня свой путь, и у них тоже. Они – хорошие люди… Господи, о чём же я думаю столько дней? Жить нужно проще…»

Лесок постепенно редел, уступая место болоту, и грибы попадались всё реже. Витя, спрятав ножик в карман, уже было собрался вернуться к дедушке (его силуэт мелькал на холме, в просветах между сосновыми стволами и ветками ёлок), но услышал позади себя треск и в ту же секунду был сбит с ног весёлым и стремительным Дружком!

Пёс громко дышал, высунув язык, и радостно вилял хвостом. Его добрые карие глаза смотрели на Витю с плутовским торжеством, словно говорили: «Ну, как я тебя?!».

– Дружок, добряк! – смеялся Витя и гладил пса, который присел рядом и норовил уткнуться влажным носом в щёку. – Дай лапу!

Дружок подал лапу и важно принял её пожатие, искоса поглядывая на Витю с какой-то наигранной гордостью.

– На, держи, дружище… я как раз захватил с собой… – проговорил Витя, роясь в кармане.

Пёс облизнулся и встал, навострив уши. Витя вытащил из кармана кусочек хлеба и протянул ему. Друг сразу стал жевать краюшку, весело виляя хвостом.

И почему-то в этот момент Витя вспомнил, как приходил по вечерам к будке Дружка, поил его молоком и разговаривал с ним о своих сомнениях. Дружок слушал с пониманием. Хватая Витю лапой за брюки, он смотрел ему в глаза грустным и любящим взглядом и вздыхал так, как, наверное, умеют вздыхать одни только собаки…

Когда Витя с Дружком пришли к дедушке, в его плетёной корзинке было уже много грибов: подберёзовиков, подосиновиков, несколько шляпок маслят. Стараясь не отставать, Витя нашёл в траве подосиновик и два подберёзовика.
 
– Гляди-ка, и ты нащёлкал – похвалил дедушка Витю, заглядывая в пакет.

Пёс в это время улёгся на полянке и стал наблюдать за хозяевами, свесив набок розовый язык.

Солнце поднялось уже довольно высоко за серой пеленой. Его неяркий свет проникал сквозь сосновую хвою, разливался по лесной подстилке и утекал вниз, с зелёного кряжа на луг. Смешанный лес дышал свежестью и едва уловимым запахом прелой листвы. Жизнь, таившаяся в нём, пробудилась ото сна и уже была полна привычными лесными заботами.

«Пти?! Пти! Пти!» – обеспокоенно кричала какая-то птичка, прячась где-то в листве.

«Трек, тр-р-рек» – степенно отвечал ей из травы кто-то, также невидимый человеку.

– Это дергач, – определил дедушка, – маленькая такая птюшка.

Постояли немного, слушая.

«Трек, трек…»

Дружок, глядя на хозяев, повёл ушами.

– Пойдём к Роще. Там ещё грибков поищем.
 
Вышли на кряж и спустились по нему к маленькому ручейку в кустах. Дружок, задержавшись в лесу, всё же обогнал их и первым перешёл ручей. Витя с дедушкой последовали его примеру…

Они шли теперь по широкой тракторной колее, сворачивающей налево и обходящей берёзовый и ольховый лесок. Колея эта, исчезавшая впереди в высоком сосновом бору, вела к озеру и пролегала вдоль огромного колосящегося поля. В нём, как в волнующемся бледно-жёлтом море, виднелись зелёные еловые островки. Обособленно от них, на возвышении посреди поля, устремлялась в пасмурное небо стройная и величавая берёзовая Роща.

– Вот она, Роща – сказал дедушка и указал рукой в её сторону. – Оттуда шли наши танки в сорок втором… Так старики рассказывают… Ночью несколько тридцатьчетвёрок наступало с включёнными фарами. У танкистов, видимо, был приказ прорвать немецкую оборону в этом месте… А у немцев вон на том поле, по которому мы шли, стояла батарея… Она расстреляла все танки… Часть сгорела, а другие повернули обратно и потонули в болоте… Боролись-боролись за эту высоту – полтора года шли бои.

Витя шёл рядом, заворожённо слушал, и казалось ему, что он своими глазами видел гибель тридцатьчетвёрок под огнём грохочущих немецких орудий,  ощущал жгучую боль горящих танкистов. Витя взглянул на грустную зелёную рябь высоких берёз, и сердце его сжалось: он почувствовал, что память о былых страданиях давно ушедших людей была памятью этой Рощи.

– В этой роще берёзовой, вдалеке от страданий и бед… – тихонько напел Витя.

– Да, теперь Роща напоминает о тех годах, – проговорил дедушка, чувствуя то же, что и внук.

Через час плетёная корзинка была полна грибов. Витя пересыпал в неё урожай из своего пакета, когда они с дедушкой возвращались прежней дорогой через смешанный лесок.

На выходе из леса они остановились передохнуть, присели на полянке и выпили по очереди компота из бутылки. Дружок прогуливался поблизости, с умилением наблюдая за хозяевами.

– Ну, вот и набрали грибочков, – дедушка заглянул в корзинку, помолчал и вздохнул. – Да, Витя… Ты скоро уедешь учиться… Скоро осень: листья пожелтеют, опадут, в лесу станет пусто, неуютно. Пойдёшь в лес и ничего не найдёшь. А потом придёт зима, и затеряется лес в снегу, деревья покроются инеем…

Раньше Вите не нравилось, когда дедушка так говорил, но сейчас он ответил:

– Ведь и осенью будет хорошо, красиво в лесу… Мы будем приезжать иногда. И зимой тоже. А вслед за зимой, тёмной, морозной, обязательно приходит весна…

– Да, это так – улыбнулся дедушка, и сказал, поднимаясь, – Всё, пойдём!

Дружок встрепенулся и побежал, прокладывая путь домой. Витя с дедушкой направились за ним.

Затянутое серое небо размягчилось, стало каким-то тёплым, растрёпанным, шерстяным. Мельчайшая изморось падала с него на землю.

– Никак дождик, – заметил дедушка, когда уже шли по стёжке через широкое поле, поросшее сухими колосками. – Как мы удачно сходили!

– Да, – согласился Витя, оглядывая простор.

Над ними мелко-мелко сыпали едва заметные капли, а лес вдали уже окутала серая завеса, заволокла тёплым туманом. За болотистым сосновым бором плыли в сизой мгле кроны берёз в Роще, незримо волновалось бледно-жёлтое море… А в бору сосны прижимались друг другу, словно хотели укрыться от моросящего дождя. Они звали под свой навес одиноко стоящие берёзки… Чуть колыхались длинные зелёные пряди их маленьких листьев… Витя вздохнул с грустью. Природа под летним дождём была бесконечно мила, и сердце его сжалось ещё сильнее от любви к ней – любви невыразимой, поэтической и светлой, как безнадёжная и безмолвная любовь к девушке.

Вите подумалось в этот момент: любовь – вот основа  всех талантов, будь то любовь к родным, родине, природе – или к музыке, труду, книгам, спорту, математике… Поэтому нет на свете людей совершенно бесталанных. Все люди разные, особенные, неповторимые, со своими преимуществами и недостатками, и у каждого из них – свой особенный мир.

Дедушка с Витей шли на возвышении посреди поля. Дождь набирал силу, бил длинными каплями, шуршал колосьями. Расстилавшийся над деревней лесной простор скрывался в серо-голубой пелене. Дружок спешил домой, и путники, не сговариваясь, ускоряли шаг, улыбаясь сильному дождю.

Любовь жила в сердцах советских солдат, которые семьдесят лет назад бежали в атаку по этому самому полю, перерезанному  немецкими окопами; солдат, которые побеждали, превозмогая себя. Солдат, которые умирали среди земляного стона разрывов и стрёкота немецких пулемётов. Для них это поле было жизнью, а серое плачущее небо – последним видением в жизни… Знал Витя, что память об их страданиях не исчезла бесследно, как не исчезают никогда острова прошлого в море настоящего. Потому Витя чувствовал сейчас, что его судьба была неразрывно связана с их судьбами, с жизнью этого жёлтого поля и зелёного леса, исчезающего за серой завесой дождя.

Странное ощущение веры в собственные силы овладело Витиной душой. И хотя сомнения продолжали жить в его голове, сердце его обжигала невысказанная любовь к жизни, ко всему вокруг, и в этот момент верил он, что жизнь каждого, даже самого маленького человека полна высокого смысла.

11–31 октября 2013