Клин-Бельдин и Возвращение к Куприну

Снова Куприн.
Бывает же такое. Со мной последнее время всё чаще.

В майские холодные праздники, закончив дачные и прочие дела, решили прокатиться от Коломны до Зарайска, посмотреть на игрушечный Кремль, а потом - одной интересной дорожкой проехать до Рязани.
Зарайск, загоняемый в типовое гетто "туристы-плитка-музейщики" был леденяще-мертвецким, а новая плитка в центре создала ощущение, что морг вывернули наружу. И город почил.
Зато "Коврижечную" открыли, та же история, что и с Коломной, которую уже успешно превратили в гетто.
Расстроенная, я обругала ворону, что таскала мусор из урны у центрального пустого рынка. Ворона слушала и стыдилась, больше мусор не вытаскивала. Но и не каркнула. А потом, прихватив кофе, мы ушли из города на боковую дорогу и долго ехали той самой тропинкой, что однажды нашли. Как нам казалось.

И порядком проголодавшись, решили остановиться на какой-нибудь боковой дорожке и выпить уже остывающий кофе с хлебушком. Ближайший съезд оказался поворотом у странного указателя "Клин-Бельдин". Решили посмотреть, что там, развернуться на дороге к деревне было негде.
И за леском оказалось кладбище. Началось новыми могилами, а продолжилось старыми. И в конце его - выступил, как из-под земли храм.
Ограда открыта, у стенки два новых креста, ждут. Сам храм - кирпичный, в русском стиле, старый, и видно по нему, что был он храмом, а потом складом, и снова храмом. В окна насквозь солнышко, внутри ни убранства, ни свечей - одни столы пока. Что на стенах не видно. У входа, закрытого на железную дверь - в нише прямо написано, мол, сюда положите записки. Ящика для пожертвований и то не нашла. Обошла. У выхода на кладбище, что против алтаря - старые скобы. И дверь. Тоже закрыто.
А кресты ждут свежие.

Это непонятное ощущение, что тебя привели именно сюда, именно сегодня, ледяным маем из умершего города Зарайска. К закрытому пока храму. А он, конечно, Благовещенский. Благовещенье. Но не сейчас, не сейчас.
Мы уехали обратно к трассе, нашли место, где остановиться и перекусить.

И уехали в Рязань. Дорогой мы ошиблись - наша тайная тропка несколько лет назад шла к Воже и дальше к Скопину. Не знаю я до сих пор, что это было.
Пока не вспомнила, откуда же я слышала это странное название "Клин-Бельдин".
Сотню лет назад молодой Александр Иваныч Куприн четыре месяца подвизался в нем землемером. Был он здесь. Ходил тем леском, где мы ели хлеб и пили кофе, правда, не в машине он там мог перекусывать, а на телеге, полудничать. Но и мы полудничали. И в храм наверняка ходил.
Русский писатель тогда еще верил и говорил со своим Богом. Да почти каждый русский писатель и не только тогда.  И уехал он оттуда, в свою собственную судьбину, где слал царю телеграмму "Балаклава объявляет себя вольной республикой!", а царь не ответил, зато Столыпин ответил: "Когда пьешь - закусывай!" Правда, без знаков препинания они переписывались. И был Куприн таким необыкновенным даже в среде тех, сто лет назад почивших писателей. Пытал судьбу. Искал судьбу. И снова пытал. И пил, и балагурил, и любил. Пил сильно, балагурил знатно, а любил - как любил, так и написал всё, в своих книжечках, в своих поединках и ямах.
И уехал он во Францию, а потом, тяжело больным, на последний год жизни вернулся. И умер дома. А пять лет назад я о том уже написала стихи. Об одном из любимых моих детских писателей. Почему - детских? А я в детстве полюбила его книжечку "Гранатовый браслет". И по глупости решила, что так надо было любить - желтковски, не дыша, благословляя. А за это было: Нна! По-холопски, с оттягом, по-хамски, как в "Яме" - ответочка. Больше я так не любила, Александр Иваныч. Открыто - нет. Признаваясь - нет. А тайно, "безмолвно, безнадежно" - до сих пор, батенька, по сию пору умею. И ведь княгиня вашей повести - Вера Николаевна Шеина. А мой надел в пять соток при деревне Шеино. И вот не верь, что не связано всё. Я ведь там, в том самом Шеино и прочитала тогда "Гранатовый браслет". Много лет назад.
И от Клина-Бельдина остался тяжелый мутный и мертвецкий рассказ Куприна "Болото". А вот храма в том рассказе не осталось. Но он там колоколами звенит, за болотом, я верить хочу. Я его почти слышу за этим болотом, которое не высохнет никогда.

И мы едем мимо, не заезжая в Даровое, с которым были у меня свои точки пересечения, но куда я не поеду ни в конференцию, ни в конкуренцию, ни просто так. Не моя судьба, не моя дорога.
А вот Клин-Бельдин и его Благовещенский храм тронули. Даже не деревня, которой мы не увидели, а этот кирпичный при погосте храм, с его нишей слева от входа для записочек, с кирпичами теплыми, которые я трогала, с новыми железными крестами, прикорнувшими к стене - вот-вот снесут к постоянному месту. Кресты потому запомнились, что утром я ворочала крест на могиле матери. Своротила и вбила уже в другое место, между их черными камнями, туда, где буду лежать сама, обозначив место, куда меня отнести. И неважно, что по-христиански стоять ему надо в ногах, чтобы в день Суда встали сразу к кресту. Пока неважно. И про это мертвое, а не мертвецкое пишется легко и уже без боли. Потому что мертвечина и мёртвое - это огромная разница. Мертвое перейдет, а мертвечина сгниет. Как-то так, объяснить сложно, но так я понимаю. Мертвое перейдет, возродится, воскреснет. А мертвечине возрождения, воскресения не дано, только тлен.
 Такой вот день был - от креста на могиле родителей до крестов у храма, запертого, белого, затерянного между Зарайском и Рязанью. И еще Куприн. И эти ассоциации и связи, которые вьет мой разум.
И зябко было, как в моем стихотворении  про возвращение Куприна. Моего любимого детского писателя.
А рассказ "Болото" прочтите. Оно нужное, это, про малярию и как люди живьем умирать могут. Как люди Бога забывают в себе. Оно никуда не делось, никуда уже не денется, раз припечатанное словом, напечатанное сто лет назад. Явленное. Как бы тяжело ни было читать. Там все хорошо кончится, но через "Болото" надо пройти, оно созвучное Чехову, но полнокровнее, сочнее, моложе и наивнее.

Возвращение Куприна.
Озябли ноги. Слишком долгая дорога.
И чай простыл, опять. И подстаканник груб.
Болит, болит одна, последняя тревога.
Ни слова русского. Зачем, не надо труб,

Не надо пошлости. Пусть замолчит оркестр!
Не надо водки, я не пью уже давно.
Извозчик, гривенник. До старого подъезда.
И плед потертый. Утром, может быть, в кино.

Там Киса милая. Там свет ее - и славно,
Безмолвный призрак. Не дай Бог заговорит.
И майский ливень вровень к поезду приставлен,
Чтоб ничего Куприн не видел до зари.

Страна, сошедшая с дешевеньких картинок,
Давно сдала в ломбард гранатовый браслет.
И никого не возмущает "Поединок".
И никому до "Ямы" дела больше нет.

Озябли ноги. Слишком долгая дорога.
И чай простыл, опять. И подстаканник груб.
Болит, болит одна, последняя тревога:
- Что толку в том, что я на родине умру?
2019.