Эксперимент

Рукописи были разбросаны по всей квартире: и на полу, и на обоих подле письменного стола сцепившихся облезлыми спинками стульях. Один из них почти завалился набок, и каким-то только ему ведомым образом держался на двух изогнутых ножках,  скомкавших палас, на который, время от времени, словно капли из недавно выключенного душа, нехотя сползали листы исписанной бумаги.
Они заполняли письменный стол и даже скрывали под собой выключатель настольной лампы, громоздились неровными стопками, исписанные шариковой ручкой, размашистым и слегка небреженным почерком, с кое-где мятыми краями, лежали и собранными в папочки – перевязанные веревочками, и не перевязанные вовсе.
Вперемешку с рукописями, словно застывший результат броуновского движения, на стульях, столе, полу и серванте обитали – именно обитали – книги. Раскрытые и нет. По большей части толстые и в твердых обложках. Научные монографии, справочники и произведения фантастов. С закладками и пометами по краям, сделанными все тем же размашистым почерком.
 Посреди всего этого бардака, словно оазисы в покрытой барханами пустыни, выглядывали кактусы. Они, большие и маленькие, в глиняных и пластмассовых горшках, были везде: на подоконнике, письменном столе, серванте и даже один – на полу.
И на все это великолепие свысока и словно с любопытством взирала люстра в большом светло-коричневом, с оранжевым оттенком, абажуре.
Про «бардак» говорила мама, раз в неделю приезжавшая к Богдану  и делавшая у него уборку и каждый раз, по ее словам – генеральную. 
Богдан не то чтобы был против уборки в собственной берлоге –  расположенной на четвертом этаже хрущевки однушки, с наиуютнейшим двориком, песочницей посередине; посаженной давным-давно, вместе с введением дома в эксплуатацию, жимолостью, скрипящими качелями, шумящими детьми и бабульками на лавочках подле подъезда.
Богдану его берлога нравилась, его маме, судя по частым приездам – тоже. Разве что далековато. Мама жила в центре города, Богдан – на его окраине, с видом на смыкающееся с чернеющей, вдалеке, стеной леса, небо. Дворик был последним в городской черте, дальше – одно сплошное поле, вплоть до леса.
Нередко визиты мамы приводили к нервотрепкам. Причем для обоих. Не сказать, что мама ругалась, скорее пилила. Ходя по квартире с влажной тряпочкой,  протирая повсюду пыль, и расставляя все в рамках своею понимания домашнего уюта, правда по большей части на кухне и в ванной, где Богдан предоставил ей полную свободу действий.
Особое наслаждение ей доставляло забираться на стул и протирать абажур с лампочками, каждый раз, словно мантру, повторяя:
– Неужели не хочется жить в уюте.
И еще мама  жутко обижаясь на то, что в старом шкафу прихожей, куда-то в самый угол запихнут ее подарок на день рождения  сыну  – пылесос «Сатурн». Вместо того чтобы уничтожать залежи, как выражалась мама, пыли, он пылился сам.
От упорно навязываемого подарка Богдан почти целый год отбрыкивался:
 – Да не надо, ма, мне веника хватает.
Но ма решила, что надо и подарила.
А теперь обижалась. Мама вообще часто обижалась на что-нибудь. И по пустякам расстраивалась.
Но главным предметом ее стенаний был заваленный рукописями письменный стол. Под ними тот еще скрывался слой пыли, до которого поди доберись.
Однако Богдан категорически отказывался разбирать на столе  и во время сопряженными с непременными уборками визитами мамы каждый раз неизменно повторял:
– Ма, стол тока не трогай.
Как ни странно, не особо церемонившаяся с представлениями сына о домашнем уюте, в данном случае мама отступала. Только морщилась и приглядывалась, поверх очков, к письменному столу, как хищник к жертве.
Не трогала потому, что сама в свое время защитила диссертацию и даже две, став доктором химико-математических наук и долго проработала завкафедрой в вузе, некоторое  время возглавляла деканат, а также трудилась в редколлегии институтского реферируемого научного журнала.
В общем, через кипы бумаг на письменном столе проходила. У нее их тоже хватало, только разложены они были стопочками и аккуратно, о чем мама сыну часто рассказывала, ставя себя в пример.
В том числе и поэтому Богдан  считал: маме нужно было в прокуроры идти, был у нее несомненный дар к произношению обличительных монологов.
Она и сейчас, перешагнув семидесятилетний рубеж, продолжала трудиться преподавателем на полставки, писать статьи для научного журнала и в его стенах совмещать должность редактора с ныне исчезающей профессией корректора.
Оттого голова ее была ухожена и выглядела мама гораздо  моложе своих лет, сторонясь сидящих на лавочке бабулек. Одна из них – вряд ли старше по возрасту – как-то обратилась к маме со словами: «Дочка».
В результате весь вечер мама не могла успокоиться, ходила по квартире и повторяла:
– Нет, ну как такое можно было мне сказать, какая я ей не дочка, а?
При этом она явно испытывая редко присущее ей чувство удовлетворения от констатации даже незнакомой бабулькой презентабельности ее внешнего вида.
Главным же предметом  ее вселенской почали  и поводом для нудных нотаций, помимо бардака и затянувшейся, как ей казалось, холостой жизни сына, являлась его незащищенная кандидатская, рукописи которой вперемешку с книгами, и были разбросаны по всей квартире. Даже ручки валялись, одна из которых потекла на скомканном паласе.
В прошлый раз Богдан в ответ на:
– Да не заметил я, ма,  што она потекла, – выслушивал многократное за вечер мамино:
– Как можно было не заметить потекшую ручку?
Но Богдан и вправду не заметил, поскольку на предыдущей неделе закончил, таки, кандидатскую. Вот только представлять ее к защите не собирался. По двум причинам.
И потому, что самовольно изменил тему, не поставив в известность своего научного руководителя – впрочем, давно махнувшего на Богдана рукой, – и, главное, потому, что выводы, в работе сделанные, ученый решил проверить методом эксперимента, единственным участником которого он и собирался стать.
Собственно, эксперимент и должен был состояться сегодня вечером. Именно он и служил поводом к затягиванию представления диссертации к защите и нежелания знакомить с ее содержанием научного руководителя; поди, сочтет еще сумасшедшим, а Диссертационный совет обзовет фриком. антинаучным.
– Небось так и сделают, – произнес проводивший маму – все размолвки с ней неизменно заканчивались трогательным примирением – Богдан, выйдя на балкон и достав сигарету. Щелкнул зажигалкой.  Затянулся. Посмотрел на небо с первыми, зажигающимися на нем звездами, подставляя лицо июньскому ветру, теплому, словно живому, поглаживающему и одобряющему принятое решение.
Собственно, то, что он собирался сделать в эту ночь и было  экспериментом. Понимал: с точки зрения коллег и уж тем более Диссертационного совета – совершено безумным.
Изначально его работа была посвящена теме времени и пространства в квантовой физике. Но потом, в процессе, Богдан ввел еще одну, на первый взгляд ненаучную составляющую: воображение.
Исходил он из простого: все материально. В том числе и живые персонажи, созданные чьим-то воображением и в особенности обретшие жизнь на страницах книг. И соответственно, с ними можно вступить в контакт.  Не в мистический, нет, а самый настоящий – физический. Для этого нужно перешагнуть порог нашего, сопряженного с гравитацией, временного потока и оказаться в нашей же Вселенной, только с иными временными параметрами.
Целый год Богдан провел за вычислениями, расчетами.  И, как ему казалось, нашел нужное решение. Буквально на днях, после бессонно ночи. Он и не помнил, как вырубился под утро. А когда согреваемый полуденным солнцем раскрыл глаза, листок с нужными расчетами лежал перед ним.
Теперь осталось проверить их на себе. Отправиться он хотел в с детства любимое произведение братьев Стругацких «Страна багровых туч», найти Спицына живым, и спасти Ермакова. 
Богдан, разумеется, понятия не имел, получится у него или нет. И  не знал, коли получится, как встретят его Юрковский, Дауге, Быков. Не представлял, как он вообще окажется на корабле – по расчетам, он должен был попасть на него уже на старте.
Главное: не оказаться на борту до старта, а то мало ли, не примут еще. Да и с какой стати космонавтам брать с собой в полет нового члена экипажа. На довольствие, опять же, ставить. А так, по факту, не вышвырнут же его в открытый космос.
Подготовка к эксперименту, в сотый раз проверка расчетов, связанное с этим волнение  и мандраж, не оставляли место для размышлений: как, собственно, его встретит экипаж и как он сам объяснит свое появление на корабле. Объяснит.
Стругацкие подходили еще и потому, что в своих, выдержанных в жанре научной фантастики произведениях, не нарушали законов физики, которые сама природа воображения, в особенности талантливого писателя, могла исказить. Не придумать свои законы, а именно исказить существующие, поскольку исходной точкой в создании воображаемой вселенной всегда является наш физический мир.
У братьев же в этом плане физические законы нашего мира соответствовали воображаемому, что, как полагал Богдан, и делает его эксперимент возможным.
Он докурил и затушил сигарету о дно приспособленной под пепельницу консервной банки. Еще немного постоял, вглядываясь в звезды, словно пытаясь отыскать среди них очертания «Хиуса», на который ему, как он верил, точнее – рассчитал, предстоит попасть сегодня вечером, и  вернулся в комнату.
Богдан переоделся в сшитый по заказу, аутентичный пятидесятым, спортивный костюм, сбегал в прихожую, обул кеды, из шкафа извлек собранный рюкзак, про себя усмехнувшись: «Хорошо, ма его не распотрошила».
Оттуда же достал спрятанное в самом темном углу, до которого и мама не могла добраться – оборудование. Внешне не замысловатое: провода, аккуратно сложенные. Размотал их, затем надел на голову нечто напоминающее наушники и еще извлек самодельную панель, похожую на автономный источник питания.
После этого Богдан вынул спрятанный в самой глубине верхнего ящика письменного стола конверт с письмом для мамы, положил его на стол. На всякий случай, если вовремя не вернется – до следующего ее визита. Хотя по расчетам возвратиться в свой мир он должен был в тот же вечер, при этом проведя на борту «Хиуса» и Венере не менее месяца.
  Вот теперь  кажется все. Ничего не забыл.
Богдан  взял лежавший в кипе бумаг лист с расчетами, погасил свет и включил приборы на панельной доске, поправив подобие наушников на голове и опустившись на колени.
В комнате что-то затрещало, словно заработала азбука Морза, замигали лампочки на панели. А потом все исчезло. Мгновенно, словно вырвали из розетки шнур негромко работающего телевизора. Наступила тишина в пустой комнате, только слегка приоткрылась дверь на балкон, которую Богдан забыл затворить, и ветер коснулся лежащих на полу листов. Словно читая их.
…Мама с минуту стояла перед дверью, потом повернула ключ в замке и вошла. Вопреки ею же заведенному правилу она не стала переобуваться и сразу прошла в комнату, опустилась на корточки и подняла лист с расчетами. В темноте можно было разглядеть тронувшую ее губы улыбку.
У них с сыном был схожий почерк, разве что у мамы – чуть аккуратнее. Но подделать его не составило особого труда. И поэтому однажды  утром, среди исписанных расчетами листов Богдан вдруг увидел нужный и позволяющий провести, наконец, эксперимент.
Накануне он работал всю ночь, выпив не одну чашку кофе, и даже не помнил, как заснул, здесь же, за письменным столом. Не услышал, как в предутренних сумерках вошла мама, положила подле его головы, средь кучи исписанных листов, нужный, с правильными расчетами.
Богдан нашел бы решение и сам, но мама знала – не ранее чем через неделю.  Но тогда будет поздно. Временные потоки  двух миров не пересекутся в заданной Богданом точке и он попадет на «Хиус» слишком поздно. Попадет, чтобы умереть на Венере, в тот самый час, когда погибнет Спицын. И уже точно будет не спасти Ермакова.
Поэтому у мамы не было иных вариантов для спасения самых дорогих и близких ей людей. Поднявшись, она включила настольную лампу и извлекла адресованное ей письмо из конверта. Прочитала не спеша. Потом прошла на балкон. Теплый июньский ветер разглаживал еще не старые черты ее лица.  На востоке занимался рассвет, медленно гасли звезды, кроме одной – Венеры.
– Надеюсь, ты добрался сынок,  – прошептала.
… Затылок ныл, а открывать глаза было страшно: вдруг расчеты подвели и он по-прежнему в комнате? Бухнулся башкой о сервант, или, чего доброго, во двор  сдетонировал.
– Что за… Богдан, ты?
Богдан тут же открыл глаза и сразу догадался: башкой он треснулся о гофрированную ступеньку, а находится в узком и освещенном коридоре «Хиуса». И склонившегося над ними Юровского Богдан тоже сразу узнал.
Значит, эксперимент удался. Вот только почему Юровский навал его по имени и выглядит хоть и удивленным, но не настолько, когда обнаруживают постороннего на космическом корабле?….
4 – 15 мая  2024-й. Чкаловский