Проф. АН и синяя тетрадь

«Проф. АН и синяя тетрадь»
Глава I

– Дядя Арик, что такое клевретка? – облизывая ядовито-карминный петушок на палочке и деловито визажируя черным маркером дорогую итальянскую куклу, спросила темноволосая, стриженная под мальчика девочка лет шести в  желтом льняном комбинезончике у мужчины, вошедшего в просторную прихожую четырехкомнатной квартиры. Она находилась на втором этаже пятиэтажного кирпичного дома так называемой «сталинской» планировки. Тот, кого только что назвали дядей Ариком, снял довольно поношенный пиджак из терракотового меланжа, три года назад бывший дорогой итальянской брендовой вещью, небрежно приткнул его между шкафом-купе и банкеткой и прямо в уличной обуви прошел в гостиную, где, кроме девочки с куклой, находилась хрупкая пожилая дама в сиреневом шелковом халате с золотыми драконами. Кресло-качалка тихонечко поскрипывало, когда дама шевелила рукой, перелистывая книжные страницы.               
– Не отвечай ей, дорогой, – не отрываясь от книги, сказала дама. – Во-первых, сначала ты должна поздороваться, – не переставая читать, обратилась она к девочке.               
– Bonne soir;e. Дядя Арик, что такое клевретка? Что будет во-вторых?         
 – А во-вторых, тебе пока не нужно слово клеврет в женском роде, потому что оно не имеет никакого отношения к итальянской борзой, которую мама пообещала тебе ко дню рождения.    
– Добрый вечер, мам, здравствуй, Горошинка, – он поочередно поцеловал каждую из них в макушку. – Мне кажется, Мусе не понравится то, чем вы тут занимаетесь.             
– Ты что же против наших занятий французским? – дама в халате наконец-то оторвалась от чтения, переложила с подлокотника на страницу изящную серебряную закладку в виде стрекозы и захлопнула книгу.          
– Бодлер, – прочитал вслух ее сын, – надеюсь, вы с Горошинкой не учили это наизусть?             
В ту же секунду ребенок в ответ услужливо продекламировал:               
– Mais les vrais voyageurs sont ceux-l; seuls qui partent
Pour partir; coeurs l;gers, semblables aux ballons,
De leur fatalit; jamais ils ne s’;cartent,
Et, sans savoir pourquoi, disent toujours: Allons!      
– М-да, никто еще не сумел отклониться от своей смерти. Муся будет несказанно рада этим вашим «ballons-allons». Вообще я не про Бодлера, а про это, – он обвиняющим жестом указал на исчерканное кукольное лицо. Его мать хотела что-то сказать, но ей помешал звонок в дверь.
– Твоя мама как всегда вовремя, – устало улыбнулась Полина Петровна. – Сто лет знаю Мусю, и ни разу на моей памяти они никуда не опоздала.
Полина Петровна встала с кресла, опираясь на протянутую руку сына, и прежде, чем он пошел открывать дверь, поцеловала его в щеку, оставив на ней слабый помадный след вишневого цвета – даже одна у себя дома она непременно наносила макияж с раннего утра сразу же после умывания. И помыслить не могла сесть завтракать или померить давление, пока тщательно не накрасится. Все, хорошо знающие Полину Петровну или, как чаще всего ее называли близкие, – ПэПэ, не переставали удивляться этому, на обывательский взгляд, бессмысленному ритуалу. Однако сорок четыре года безупречной службы в областном театре оперы и балета сперва примой-балериной, затем хореографом и, наконец, на сегодняшний день - заведующей художественной частью -  наложили определенный отпечаток на ее образ жизни. «Не давать себе слабину ни в чем, даже в самой малости», - примерно с таким девизом знамя ее судьбы должно было реять над этой красивой ухоженной головой. Да, сейчас уже почти полностью седой головой, но еженедельные визиты Моисея Давидовича Руля – личного куафера ПэПэ и ее давнего тайного воздыхателя – неизменно являли миру чудеса парикмахерского искусства без единого седого волоска. Она ведь даже в роддом производить на свет свое единственное чадо когда-то поехала с идеальным макияжем и неизменным балетным пучком на макушке. Пучок под давлением акушерки и принимающего роды врача ей, безусловно, пришлось распустить, но смывать макияж она категорически отказалась. А чтобы ничего не растеклось и не размазалось, ненормальная балерина не кричала при схватках, а лишь от дикой боли выгибала свое балетное тело под немыслимыми углами, закусив ворот больничной сорочки. Процесс родов не понравился ей настолько, что она поклялась себе жизнью своего новорожденного сына никогда никого больше не рожать. Эта клятва, можно сказать, и легла в основу давнего конфликта с мужем, который закончился его бегством на Кубу.
***
Владимир Вениаминович Никольский, журналист-международник, коммунист и честнейший человек не мог продолжать жить с женщиной, которую считал исчадием ада. Властная, мстительная, идущая к своей цели по головам тех, кто мешал, самовлюбленная до эгоцентризма, она влюбила его в себя благодаря своему таланту. Он любил Полину-балерину, но ненавидел Полину-небалерину. И чтобы не мучить ее, себя, а теперь еще и сына, нашел самый простой выход из создавшейся конфронтации – не вернулся из загранкомандировки, устроив себе перевод спецкором то ли в «Пренса Латина», то ли во что-то аналогичное. В течение первых двух лет он переводил жене деньги для сына, и деньги весьма неплохие, но ПэПэ отправляла их обратно, скрупулезно вычитая из каждой суммы комиссию за отправку.
– Етит вашу инфанту! – красивое лицо вошедшей женщины исказилось от праведного негодования при виде изуродованной куклы. – Миа, ты хоть представляешь, сколько она стоит?
– Четыреста евро, – спокойно ответила девочка, – точнее, триста девяносто девять евро, девяносто девять евроцентов. Я уже знаю, почему такая цена некруглая, мне дядя Арик объяснил про charm prices, и я с ним согласна, что магазины так делают для идиотов.
– Ага, значит, мама-идиотка покупает дочке-вундеркинду в Милане на неделе Высокой моды дорогую куклу, чтобы ее тут же превратили в черт знает что?..
– Муся, ты заблуждаешься, – Аристарх машинально поправил очки на переносице, – твоя дочь не вундеркинд, у нее средние умственные способности, недостаточно развитая память, да она слова путает: неходильник вместо холодильник, обшкафиться вместо проштрафиться или вот как сегодня клевретка, а не левретка.
Из-под овального обеденного стола, накрытого белоснежной камчатой скатертью (когда-то главное составляющее приданого ПэПэ), куда девочка шмыгнула сразу же при словах «ты заблуждаешься», раздалось шумное сопение и шмыгание.
– Довольны?! – сдвинув брови, строго сказала ПэПэ. – Ребенка до истерики довели! Вот ваша миланская дешевка, – она сердито швырнула ни в чем не повинную куклу на диван. Ее лицо было чистейшим, как в момент схода с конвейера.
– Мам, а где та другая кукла? Испачканная… – растерянно спросил Аристарх. Он ведь отчетливо видел результаты детского вандализма. – Ты зачем ей две одинаковые куклы купила? – спросил он у не менее растерянной Муси.
– Ой, мне новая кукла есть? – из-под края скатерки показался кончик любопытного носа.
– С вами, Никольскими, с ума сойдешь, – проворчала Муся, – Пэпэшечка все почистила, пока мы с тобой собачились. Вон ватный диск на подлокотнике  лежит. Не видишь, что ли? – она подошла к столу и приподняла край скатерти.
– Вылезай, Горошинка, время поджимает, дома тебя доругаю. Арик, не ищи это старьё, – она раскрыла свою необъятную сумку от Armani, больше похожую на вещмешок, и показала край меланжевого пиджака, недавно так небрежно брошенного в прихожей. – У нормальных людей половые тряпки респектабельней выглядят. Я там в прихожке чехол с новым шмотьем повесила, разберетесь и без меня что к чему. Нам, правда, пора бежать. – Муся обняла Полину Петровну, дернула за ухо Аристарха, схватила в охапку дочку с «умытой» куклой под мышкой и выскользнула за дверь. Из коридора донеслось зычное Мусино «…акааа!»
– Свихнулась совсем на своей Италии, – пробурчала ПэПэ скорее одобрительно, чем предосудительно.  – Собаку дочке и ту собралась покупать итальянскую.
– Левретки милые, чуткие, привязанные к хозяевам собаки, не алабая же для ребенка заводить… Хотя, учитывая всех Мусиных конкурентов, их угрозы и не только угрозы, лучше было бы завести именно алабая или добермана, а лучше и того и другого, по паре...
Обсуждая преимущества и недостатки всех известных им пород и разбирая вещи из оставленного Мусей чехла, мать с сыном не заметили, что время доползло почти до десяти вечера. Ужинать было поздно, решили выпить по стакану теплого козьего молока и съесть по паре овсяных печений. Аристарх из кухни зашел в свою комнату – детскую (Полина Петровна с сыном так ее и называли по давней привычке) – включил свет и только сейчас заметил, что ходит по дому в уличной обуви. Он снял ботинки, вынес их в прихожую, отодвинул стенку шкафа-купе и поставил обувь на нижнюю полку. Домашние тапочки исчезли. Аристарх не очень удивился, потому что за ним водилась привычка не фокусироваться на бытовых мелочах. Изрядно порывшись на обеих обувных полках, одну тапку он все-таки отыскал. Вторая нашлась случайно: завалилась за подставку с зонтами – поди-ка сыщи. Аристарх надел тапки и обнаружил в левой сюрприз – красный петушок в нарядной шуршащей обертке с блестками, которые несколько зловеще поблескивали в полутемной прихожей. Профессор задумчиво повертел в руке подарок Горошинки, увидел, как на блестящей целлофановой поверхности отражается его усталое лицо, скорчил бармалейскую рожу и убрал гостинец в брючный карман. Честно говоря, у профессора Никольского не было ни единого повода оставаться недовольным своей внешностью. Потому что он был очень, очень недурен собой. 
***
Аристарх Владимирович Никольский – 41 год, самый молодой профессор Сперанского федерального гуманитарного университета. Его внешний вид имеет следующие параметры: выше среднего роста (около 1,8 м); темный шатен; синие глаза, меняющие оттенок в зависимости от настроения (от светло-синего до фиолетового), в радужке левого глаза имеется характерное родимое пятно в виде кляксы, и оно тоже иногда меняет форму (от крошечной точки до области на половину радужной оболочки). Точеный овал лица, четко очерченный абрис губ, тонкий аристократичный нос и небольшая впадинка под нижней губой придают его лицу выразительность и утонченную красоту. Но сутулая спина, безвольно опущенные плечи и в довершении ко всему допотопные очки на минус четыре в левой линзе и минус три в правой сводят на нет все старания матушки-генетики, щедро наградившей Аристарха. Муся однажды при помощи жесткого шантажа и совершенно диких угроз вытащила его в кино на фантастический фильм «Время» только ради того, чтобы ткнуть пальцем в экран и на ползала прошептать: «Арик, этот чувак, главный полицейский, твоя ухудшенная копия. И посмотри, как ты можешь выглядеть с прямой спиной, в линзах и нормальных шмотках!» На них зашикали, и в кино Арик с Мусей больше не ходил. Он любил ходить в кино с Горошинкой. И не только в кино: на детские праздники, в кукольный театр, где они все спектакли пересмотрели уже раза по три, в аквапарк или дендрарий. По обоюдному согласию Арик и Горошинка не ходили только в цирк, зоопарк и на ипподром. Хотя Муся до окончания школы профессионально занималась конкуром, имела какие-то кубки, медали, грамоты. ПэПэ однажды случайно при Горошинке включила видеозапись на своем планшете, где Муся, гордо восседая на гнедой Лире, каблуками начищенных жокейских сапог поддала ей в бока, чтобы лошадь двигалась резвее. Для всех троих пришлось вызывать скорую: истерика девочки плавно перешла в припадок, у ПэПэ давление рвануло до двести на сто сорок, а Аристарха без конца рвало желчью, потому что все остальное из него вышло сразу же, как только ребенок упал на пол и забился в конвульсиях. Дочь и мать были разными настолько, насколько это вообще возможно при таком близком родстве. Но при всей этой непохожести Горошинка нет-нет да и напоминала Арику его подружку в детстве.
***
С Мусей они познакомились в первом классе первого сентября, сидя вдвоем за первой партой. Аристарх часто думал об этом роковом сочетании трех единиц. Как для католика-фанатика три шестерки были числом сатаны, так для Аристарха Никольского число сто одиннадцать было персональной голгофой. Во-первых, родился Аристарх десятого октября: собственно, по этой причине бабушка по отцовской линии предложила родителям это имя – на именины осеннего Аристарха епископа Апамейского. Десятое число десятого месяца – это две первых единицы. Во-вторых, он всегда и во всем был первым – третья единица была самой беспощадной. Не надо обладать извращенным чувством юмора (достаточно и заурядного), чтобы представить себе реакцию простых советских школьников в простой советской школе на тихого отрешенного мальчика в красивой заграничной одежде с красивым заграничным портфелем, в котором лежали красивые заграничные канцтовары. Нет, школьная форма и белая рубашечка на нем были такие же, как у всех мальчиков в классе. Но первого сентября в тот год было довольно прохладно, даже дождь покапал, и дети пришли в куртках. Гардероб почему-то был закрыт, поэтому сразу после торжественной линейки учительница привела малышню в класс в верхней одежде. Видимо, на автопилоте она и посадила двух самых прилично одетых детей вместе за первую парту центрального ряда прямо перед своим столом. У них даже букеты выглядели как-то вызывающе дорого. Судьба Арика Никольского и Лилечки Мусиной была предрешена. Если бы в этот день после всего двух проведенных уроков Аристарх решил сходить в туалет, то расправа над ним произошла бы там. Но красивая заграничная бутылочка с коричневой газировкой спокойно лежала на дне его ранца, погребенная под чьими-то старыми потрепанным книжками, которые он зачем-то должен был нести домой. Попить не удалось. Поэтому трое пацанов, пришедшие в его класс из одного детского сада, живущие в одном дворе и бывшие одной бандой, начали мутузить его сразу, как только он вышел из класса. Испуганный, растерянный, совершенно не понимающий, что происходит, он стоял в школьном коридоре, значительно возвышающийся над самым рослым из троицы, и вертел головой в разные стороны, пытаясь убрать из-под их кулаков очки. Если бы кто-нибудь спросил у него, сколько времени продолжался этот театр абсурда, он бы точно ответил: «Вечность!» На самом деле отпрыски местных люмпенов забавлялись меньше минуты. Вдруг вокруг Арика что-то резко изменилось: удары прекратились, и начались вопли и стенания его обидчиков. Позже в кабинете директора Аристарх из шумной перепалки всех со всеми понял, что его спасла девочка – соседка по парте. Она ткнула каждого из хулиганов в шею какой-то электрической машинкой, им стало очень больно, и девочку теперь могут поставить на какой-то учет. Из-за громких голосов взрослых, – разумеется, самым громким был голос его мамы, – Аристарх толком ничего не расслышал. Понял лишь то, что девочку зовут как старую бабушкину кошку – Муся.
– Еще раз назовешь меня Мусей, я тебя шокером по яйцам шарахну, – прошипела его спасительница второго сентября, когда он протянул ей бутылочку с пепси-колой. Так у них с этого момента и повелось: Арик учился за двоих, Муся за двоих выживала.
***
  Сравнивая Аристарха с Киллианом Мерфи, Муся как всегда была абсолютно права. Она действительно никогда не ошибалась, никогда не опаздывала, никогда ничего не забывала и не теряла – безвременная кончина покойного мужа была единственным исключением, что лишь подчеркнуто подтверждало ее исключительную обязательность. Лиля Мусина, которую только Аристарху и ПэПэ было разрешено называть школьным прозвищем Муся, проживала в элитном коттеджном поселке Кошкин Дом за городом, имела два ивент-агентства, бюро ритуальных услуг, несколько бутиков и авторемонтную мастерскую. В середине лихих 90-х фактически сразу после школы Муся вышла замуж за Вадика Григоровича – лидера местной мелкой группировки – и взяла дела в свои руки.  Разумеется, Вадик абсолютно об этом не подозревал и до самого момента ухода из жизни из-за саркомы легкого за шесть лет семейной жизни был уверен в своей управленческой гениальности, экономической прозорливости и невероятной удачливости. Несмотря на то, что Муся мужа не любила, так как ее сексуальная ориентация не допускала романтических чувств к мужчинам, она ему не изменяла (с мужчинами, разумеется) и даже родила дочку Миа, которую муж в связи со скоротечностью саркомы так и не увидел. Муся - яростная противница института бебиситерства, в детстве самым ненавистным персонажем у нее была Мэри Поппинс. Муся все дела ведет из офиса, который находится в цокольном этаже ее коттеджа, а из-за количества охраны и следящей аппаратуры он больше похож на крепость, чем на уютное гнездышко богатенькой вдовушки.  Единственный человек, кому Муся безоговорочно может доверить понянчиться с Горошинкой, – это Пэпэшечка (как ласково она называет Полину Петровну). Родители Муси очень обижены на свою дочь из-за открытой демонстрации пренебрежения их бабушкиными и дедушкиными чувствами. Но Мусе пофиг. Сорокалетняя женщина так и не сумела забыть то злосчастное первое сентября в первом классе. Отцовский электрошокер, привезенный им из Финляндии, она, разумеется, взяла без спросу и ни секунды не раздумывала, когда трое уродов начали бить ее соседа. Ведь это был ЕЕ сосед, и бить его могла только она. После драки ее отец, работавший в то время в областном  управлении внутренних дел, принял решение перевести дочь из школы по месту прописки в элитную гимназию на другом конце города. И если бы он походатайствовал тогда и за Арика, то их школьные годы потекли бы в совсем ином русле. Однако Мусиному отцу чужой мальчик, да еще и из скандально известной семейки, оказался не нужен. Так дети и остались учиться вместе в месте обитания вселенского зла. Воспоминания о школьных годах нахлынули на Аристарха как бадья помоев – беспощадно и неотвратимо. Его первый класс совпал с расставанием родителей, что и вполне нормальному-то ребенку выдержать ой как непросто. А тут несчастье обрушилось на мальчика пусть и с не явно выраженным аутизмом, но чудика и слабака во всех отношениях.
***
На южном и северном полюсах было в те годы отношение к Аристарху со стороны учителей и администрации школы и со стороны одноклассников. Чем сильней учителя восторгались невероятно одаренным ребенком, тем глубже вгрызалась ненависть в души его ровесников. И поразительней всего было то, что он ничего не замечал: восторженные дифирамбы взрослых и лютая ненависть одноклассников, слава Богу, прошли мимо него. Все это в полной мере досталось Мусе, без которой он в школе просто не выжил бы. Она предпринимала не одну, не две и даже не десять попыток бросить соседа на произвол судьбы, но это было не по-мужски. Когда милая крошка принцессного вида впервые осознала, что ей нравятся девочки, девушки и даже некоторые женщины бальзаковского возраста, плакать и расстраиваться она не стала. Но и кричать об этой своей особенности на каждом углу тоже не спешила. Затаилась. И правильно сделала. Советская пионерско-комсомольская система образования таким детям ни единого шанса на выживание не оставляла. Ориентироваться пришлось самой, на ощупь. При этом основным маячком работал Арик. Он был ее лакмусовой бумажкой, которая в понятном и доступном спектре проявляла любую новую опасность, предостерегала, оберегала. Аристарх никогда ни на кого и ни на что не жаловался. Если кто-то из одноклассников начинал приставать к нему с просьбами типа «дай инглиш списать», «дай бутер куснуть», он смотрел на человека с таким изумлением, будто перед ним возник пришелец из туманности Тарантул Большого Магелланового Облака. Не понимал ребенок, как можно попросить у незнакомого человека хоть что-то. Да-да, у совершенно незнакомого. За одиннадцать школьных лет Аристарх Никольский выучил только одно детское имя, остальные ему были ни к чему.
– Маам, ты не видела мой портфель? – довольно громко протянул он одну из дежурных семейных фраз. – Неужели опять на кафедре забыл?
– На, – возникшая на пороге его комнаты мать уже успела переодеться в пижаму, но макияж еще не сняла. – Тяжелый что-то.
– Две книги прихватил, мне Белов как раз сегодня принес, я давно их выклянчивал.
– Фу, Арик, что это за гадость «выклянчивал»? Ты же доктор филологических наук, профессор, в конце концов. Не совестно так загаживать свою речь?
– Я не сам, это Горошинка так говорит…
– Ты в своем уме? Проштрафился и сваливаешь на ребенка. – Вид у Полины Петровны был грозный, но глаза смеялись. – Хотя чего уж там. Я сама по десять раз на дню эти ее словечки говорю. Тася утром пришла обед готовить и жалуется мне на жару, а я ей говорю «возьми из морозилки морыгу – ты же любишь». Представляешь – морыгу!
– А там еще осталось? – с надеждой спросил Аристарх.
– Только кубики льда остались. Она бы их тоже слопала, если бы я разрешила.
– Зачем Тасе кубики льда?
– При чем тут Тася? я про Горошинку говорю.
– Предмет обсуждения поменялся, я запутался. Это еще что за артефакт? – в руках профессор держал общую синюю тетрадь с потрепанными уголками, – у меня такой нет. Вроде бы.
Он меланхолично полистал тетрадь, отложил ее на край стола и растерянно посмотрел на мать.
– Предмет обсуждения поменялся, я запуталась, – съехидничала Полина Петровна, – спокойной ночи.
– Спокойной, спокойной, – снова взяв в руки синюю тетрадь, промямлил Аристарх.               

Глава II
– Таким образом, этимология слова «чудо», проникшего из праславянского в древнерусский язык приблизительно в одиннадцатом ве…, - пронзительный вопль самым беспардонным образом прервал лекцию и, что, безусловно, было верхом бестактности, даже не думал прекращаться. У кого-то были на зависть крепкие легкие и луженая глотка. Студенты заерзали на аудиторных скамейках, и им стало явно не до профессора и его, надо отдать ей должное, интересной лекции о способах отражения понятия «чудо» в русских летописях и житиях.  Никольский глянул на свои наручные часы – телефон он принципиально на лекции не носил, оставлял его в своем кабинете. До конца лекции оставалось четыре минуты, а шум в коридоре нарастал, как звук приближающегося к перрону локомотива, поэтому Аристарх Владимирович пробормотал традиционное окончание «спасибзавнимане», закрыл свой гроссбух с лекционными материалами, спустился с кафедры и вышел из аудитории.
***
В конце коридора толпились люди. Их было немного – человек семь-восемь, но шумели они так, будто их было втрое больше. Крайняя дверь одной из двух хозяйственных комнат была приоткрыта, от нее по коридору в сторону запасного выхода две лаборантки под руки  уводили техничку Валю. Обе лаборантки были испуганы, а Валю Никольский и вовсе узнал лишь по прическе и рабочему синему халату – молодая женщина носила длинные афрокосички, стягивая их в хвост, чтобы не мешали работать. Сейчас косички мерно покачивались согласно ритму Валиных подвываний. Судя по всему, это ее вопли не дали Аристарху закончить лекцию. Никольский решительно направился к толпе, но замедлил шаг, когда из приоткрытой двери буквально вывалился на четвереньках один их студентов – Семен Забелин, капитан университетской футбольной команды. Его безудержно рвало. «Химическая атака! В учебном заведении террористы!» - паника пригвоздила Никольского на месте, ноги стали ватными, голова перестала соображать. В то же время руки Аристарха на автопилоте начали шарить по карманам в безуспешных попытках найти оставленный в кабинете телефон. Зато рука нашарила в кармане брюк вчерашний подарок Горошинки и вытащила на свет божий большого сахарного петуха…
***
– Простите, что Вы сказали? – в три тысячи пятьсот шестьдесят седьмой раз сказал этот странный человек, судорожно сжимающий самый нелепый из всех невозможных предметов, который только мог оказаться в непосредственной близости от места преступления. Дикого, чудовищного, крайне грязного преступления. Большой леденцовый петушок без конца вклинивался этаким маркером абсурда в ее беседу с одним из преподавателей университета, в котором, между прочим, обучается дочка ее шефа – руководителя областного следственного комитета. За девять с половиной лет работы в этой серьезной до суровости организации капитан полиции Виктория Викторовна Симбирцева такого еще не видела, хотя повидала она на своей службе много чего.
- Повторяю свой вопрос. У кого из преподавателей одновременно с Вами на втором этаже, где было обнаружено тело первокурсницы Энтель Наталии Петровны две тысячи шестого года рождения, проходили лекции?
- Я услышал Ваш вопрос еще в первый раз, но, видимо, меня шокировала информация о жертве. Она моя студентка. Была моей студенткой. – И он опять в очередной раз впал в ступор. Беседа с этим, как его… Никольским длилась почти час. И Виктория не продвинулась в этом разговоре ни на полшага, напротив, у нее начало складываться впечатление, что сидящий перед ней симпатичный мужик в шикарном пиджаке, но нечищеных растоптанных ботинках специально уводит ее от сути разговора. Как обычно, начав какое-то новое дело, следователь Симбирцева сразу же увидела своими собственными выразительными карими глазами три картинки: проверить алиби этого профессора; выяснить, не была ли убитая Энтель его любовницей; и уточнить его семейное положение (отсутствие обручального кольца на его правой руке еще ни о чем не говорило).
– Вам придется уточнить в деканате информацию о возможных лекциях в соседних аудиториях. Я не в курсе расписания своих коллег. Свое-то с трудом помню. 
Аристарх Владимирович уже целый час вымученно пытался объяснить этой упорной женщине в кителе с погонами, что жуткое происшествие, которое взбудоражило не только университет, но и весь город, к нему, профессору  Никольскому, доктору филологических наук, преподавателю кафедры истории языка, не имеет ни малейшего отношения.
– Понятно. Что Вы можете сказать об убитой Энтель?
- А что Вы хотите услышать?
- Мало ли что я хочу услышать. В идеале не помешало бы Ваше чистосердечное признание, что это Вы зверски убили несчастную девушку в порыве ревности или же Ваша ревнивая жена-психопатка так искромсала бедняжку, что на теле по предварительному отчету судмедэксперта более сорока колото-резаных ран. И голова отделена от туловища.
- Я не женат. И у меня нет любовницы. Давно уже нет. И ножа нет, чтобы кому-то отрезать голову. Это нонсенс. – Он дрожащими руками попытался развернуть обертку леденца, который до сего момента судорожно сжимал то в одной руке, то в другой, однако ему пришлось отказаться от этой затеи, потому что он постыдно и весьма неожиданно для капитана Симбирцевой потерял сознание и завалился на пол вместе со стулом, на котором сидел.
***
- Никольский, вот скажи мне, только честно, ты когда-нибудь поумнеешь? – Муся редко сама садилась за руль, но водила предельно аккуратно, не нарушая ни единого ПДД. – Ладно, на свою жизнь тебе наплевать, но о матери ты ведь обязан думать. Знаешь, что с ней было, когда ей ваша дура-фельдшер из медпункта  позвонила?
- Видимо, она расстроилась.
- Это твоя новая подружка капитан Симбирцева расстроилась, когда мой адвокат примчался к ее шефу твою задницу спасать. А ПэПэ чуть не умерла, и я вместе с ней на пару. И Миа, между прочим, плакала.
- Ну что ты вечно драматизируешь? – Никольский опять начал шуршать оберткой леденца, которая сейчас имела настолько жалкий вид, будто этот петушок побывал во всех городских урнах. Муся стремительно выхватила леденец из его рук и отправила в полет прямиком в лобовое стекло встречной бэхи.
- Ты создала аварийную ситуацию.
-Да ты сам сплошная аварийная ситуация. Зачем ты рассказал этой капитанше про свою якобы любовницу, которой уже давно нет. Я за три минуты общения с ней получила хронический вынос мозга – так упорно она стремилась разузнать о твоей личной жизни. И о моей, кстати, тоже. Кем мы друг другу приходимся. Почему такой видный мужчина в полном расцвете сил и карьеры не женат. Не гей ли он часом. Не бисексуал ли.
- Перестань, пожалуйста. Знаешь ведь, что я с детства не переношу все эти разговоры на гендерные и фертильные темы. Чего ради в расследование убийства взлезла эта сторона социальных отношений? Как поможет найти убийцу моя сексуальная ориентация?
- Хороший вопрос, - задумчиво сказала Муся, подруливая к шлагбауму своего коттеджного поселка, - но насчет убийцы в единственном числе ты ошибаешься. Это сделали как минимум двое.
***
           Капитан Симбирцева, проходя через универовский КПП литер би и провожаемая взглядом бдительной вахтерши лет ста тридцати, чувствовала себя студенткой-старшекурсницей, которая посеяла пропуск. Старушка, чей образ будто вчера материализовался в нашем времени со страниц гоголевской «Сорочинской ярмарки», тупо не пускала следователя по особо важным делам на территорию студгородка. Ей было до фонаря, что Виктория размахивала служебным удостоверением перед ее носом вполне себе ведьминского вида. А фраза «предъявите пропуск», без конца повторяемая дребезжащим старческим голосом, до сих пор навязчивым рефреном прокручивалась в больной голове Симбирцевой, еще не протрезвевшей после вчерашнего загула с девчонками. Их было три подруги-одноклассницы всегда и везде. И представить себе настолько разных людей, как Вика Симбирцева, Аполлинария Суслова и Ляля Полипчук, вряд ли получилось бы хоть у кого-то. Если вспомнить картинку в советском учебнике географии то ли за шестой класс, то ли за седьмой про деление человечества на три расы, то под каждой физиономией можно было бы смело сделать следующие подписи: Симбирцева была классическим европеоидом, узкоглазая и плосколицая монголоидная Полин (все, кроме матери, нагулявшей дитё от малознакомого киргиза в одном из нефтяных санаториев, где она когда-то работала массовиком-затейником, называли девочку именно так) и негритяночка Лялька, у которой ни одного представителя этой расы и в помине не было. Но цыганская кровь деда по материнской линии таким причудливым образом выразилась в смуглокожем, крупнозубом и сильно кучерявом внешнем виде девочки, что даже собственная мать ласково звала ее Негруся. Шипя и фыркая на ходу, как дворовая кошка, к которой пытался подкатить кастрированный домашний кот, Вика добежала до уже знакомого ей по прошлому визиту зданию и нос к носу столкнулась в дверях с тем, к кому так спешила. Равнодушно глядя поверх ее головы, этот хлыщ, не здороваясь, прошествовал мимо Симбирцевой в том направлении, откуда Виктория только что прибыла. Первая мысль была такой: «Стрельнуть что ли ему промеж лопаток и оформить потом как при попытке к бегству». Но, во-первых, пистолет в данный момент преспокойненько лежал в кабинетном сейфе без единой пули и даже не освобожденный от заводской упаковки, а во-вторых, она вдруг вспомнила рожу того уголовника, который вчера представился семейным адвокатом Мусиных-Никольских. Возможно, он сказал как-то иначе, но суть при этом не поменялась. Госпожу Мусину в городе знал многие. Многие из тех, кто также был хорошо знаком капитану Симбирцевой: воры, депутаты, содержатели подпольных казино и полуподпольных борделей (они же сауны и массажные салоны), владельцы и совладельцы всех мастей. Одно ей было непонятно: каким припеком к Лилечке Мусиной прилепило семейку чудаковатых мамы и сына. С Полиной Петровной она уже побеседовала сегодня утром, и ей стала понятна частичная прибабахнутость ее сына-профессора. Жить в одной квартире – даже такой большой – с этакой Джуди Гарленд на заслуженном отдыхе - истинный гражданский подвиг.
***
Узнав, кто к ней пришел и с какой целью, Полина Петровна с порога заявила, что без адвоката не скажет ни слова и моментально выложила растерянной Вике кучу ошеломительных подробностей о своих соседях по подъезду: в двадцать седьмой квартире постоянно курят марихуану, в тридцать первой хозяин держит минипига, мужчина из тридцать третьей постоянно уезжает в командировки, а «этот боров из тридцать первой шастает к его жене». Самарина, которая на автомате начала записывать весь этот бред в свой рабочий блокнот машинально повторила:
- У женщины, проживающей в тридцать первой квартире, сексуальная связь с карликовой декоративной свиньей.
- Милочка, вы рехнулись? Вы вообще слышите, что вам говорят? При чем тут Валенсия? Что за ересь вы там у себя понаписали? – старая мегера попыталась вырвать у Вики блокнот. Но безуспешно. Виктория, слегка обескураженная новой вводной про третий по величине город Испании, блокнот держала цепко. Когда спустя полчаса она выпивала третью чашечку ароматного эспрессо из домашней кофе-машины Полины Петровны и домазывала пятым пончиком остатки сгущенки с тончайшего фарфорового блюдечка, боясь ненароком его расколоть, подъездный пазл сложился. Оказалось, что Валенсия, или в просторечном обиходе Валеша, - это кличка минипига, весьма симпатичного, с лукавой мордочкой. Хозяйка показала в телефоне соответствующее фото поросенка и ребенка с ним в обнимку.
- Горошинка очень дружна с Валешенькой, и ей очень бы хотелось поросеночка на день рождения. Но Му… то есть ее мама решила купить ей собаку. Клевретку.
- Кого?
- Господи! Левретку, конечно, такую, знаете, с пятнышком.
- Полина Петровна, спасибо вам огромное за изумительный кофе, и пончики у вас прям отвал башки!
- Да что вы, дорогуша. Я ни разу в жизни ничего сложнее бутерброда не сделала. Это все Тася. Да вот и она - Таисия Анатольевна, наша домработница.
В гостиную вошла женщина лет шестидесяти, она кивнула гостье и поставила перед ней десертную тарелку с горкой дымящихся пончиков, обсыпанных сахарной пудрой и политых сгущенными сливками.
- Приятного аппетита, - сказала волшебница в фартуке и развернулась, чтобы вернуться на кухню.
- Простите, Таисия Анатольевна, это такая вкуснота. Спасибо большое. Но в меня больше ни кусочка не влезет, и мне надо бежать. Если пробок не будет, может быть, еще застану Аристарха Владимировича в университете.
- Мы вот что сделаем: Тася завернет вам пончики с собой, а вы, если успеете к Арику, обещайте мне затащить его в какое-нибудь кафе, чтобы он хотя бы перекусил. Вчера ведь точно мне сказал, что лекций сегодня нет, что будет работать дома. И на тебе…
- Не беспокойтесь, со мной он с голода не умрет.
- Вот и славно.
***
Когда Вика рванула вслед за долговязой фигурой маменькиного сыночка, которого к тому же дома так чудесно кормили, она даже не сразу сообразила, что он идет не к ближайшему КПП со зловредной старушенцией, а куда-то влево.
- Налево, значит, наш пай-мальчик ходит, ну-ну, - бормоча себе под нос, капитан Симбирцева семенила шагах в двадцати от профессора Никольского, который вопреки ее ожиданиям не свернул к ближайшему жилому корпусу, а обогнул его и двинулся дальше. Вика поняла, что он идет к забору, ограждающему территорию университетского городка. Никакого пропускного пункта в той стороне не было, и Виктории оставалось лишь дедуктировать над вопросом: «Какого черта он туда поперся». Размышляла она всего пару секунд, потому что профессор, развернувшись на 180 градусов, пошел туда, откуда вышел три минуты назад, то есть к учебному корпусу. Времени на размышление у капитана Симбирцевой не было: ей пришлось бы или стоять на месте, или идти дальше к забору, или прыгнуть в ближайший куст и затаиться. Куст оказался шиповником. Шиповник оказался колючим. Никольский прошел в паре метров от Симбирцевой, и он не мог ее не заметить. Но по всему выходило, что ему сейчас было абсолютно до фонаря все происходящее вокруг. Надо признать, Виктория впервые в жизни испытывала такие сложные чувства, как сейчас: досаду, злость, любопытство, боль от царапин на руках и шее, злость. Две злости она вычленила потому, что злилась на Никольского и на себя. На него очень сильно и с оттенком досады, на себя гораздо меньше и заметными нотками жалости и… одиночества что ли. Ко всему прочему ей очень-преочень надо было из куста вылезать – три чашки кофе и поллитра минералки, выпитой в машине, чтобы хоть капельку заглушить невыносимое кофейное послевкусие, давали о себе знать весьма настойчиво. Виктория кофе терпеть не могла, пила только зеленый чай и воду, а сегодня выпила три чашки – за всю жизнь столько бы не набралось – потому что по какой-то необъяснимой причине не смогла отказать Полине Петровне. 
***
- Понимаете, мама ведь совершенно не принимает отказы. Она всерьез считает, что всегда права. Возможно, во времена моего детства так и было, но сейчас…. - Никольский беспомощно развел руками.
- Я ни за что в жизни не поверю, что Полина Петровна была права даже «во времена вашего детства», - последние слова Вика повторила с потрясающе точной интонацией низким и слегка гнусавым голосом.
- Очень смешно, - обиделся Аристарх.
- Етит вашу инфанту, барин Листарка сердиться изволят, - изумилась она.
- Вот сейчас это был контрольный в голову, - пробормотал Никольский, - даже два контрольных.
- Поясните, - потребовала Самарина.
- Первый - это про инфанту. Второй про Листарку, то есть про «Записки степняка».
- Про инфанту все просто - я же вчера с вашей подружкой Мусиной общалась, а «Записки» прочитала в маминой библиотеке много лет назад, когда после третьего курса там подрабатывала.
- У вашей матери есть библиотека?
- Ага, и Виндзорский замок в придачу, - расхохоталась Виктория, - мама библиотекарем в первой городской работает.
Так за вроде бы пустой болтовней, сидя в ближайшем от кампуса фастфудовом раю, они проговорили часа полтора. Аристарх, который действительно не заметил капитана Симбирцеву, застрявшую в шиповнике, вспомнил, что забыл в своем кабинете телефон, поэтому и повернул назад. Виктория догнала его почти у самого деканата и окликнула громко и довольно резко. Но профессор Никольский, узнав ее, так чудесно улыбнулся и протянул руку, чтобы поздороваться, что ее злость мгновенно улетучилась. А вот желание срочно оказаться в уборной невероятно усилилось. И она прямо в лоб ему заявила:
- Где тут туалет?
Когда проблема была решена, Вика вспомнила про обещание, данное ею утром матери Аристарха. Предчувствуя, что ей допоздна придется сегодня работать в управлении с документами по делу, она решила не откладывать в долгий ящик приглашение на обед. Так они в этой кафешке и оказались - не пошли через КПП, потому что пропуск Никольского остался в кармане старого пиджака, который, как он утверждал «Муся давно в утиль сдала». А без вожделенного пропуска Арина Михайловна, знавшая его сто лет в обед, все равно бы без начальника охраны не выпустила. Почти на карачках, согнувшись в три погибели геройски протиснулись под рабицей, которая по низу так густо заросла золотарником и люпинами, что заметить этот лаз было невозможно.
- Холода начнутся, придется через КПП ходить, - констатировал Аристарх, отряхиваясь от желтых шариков сухого золотарника. 
- Да уж, бабусечка-ягусечка у вас там в кабинке сидит, как в той сказке: высоко сижу - далеко гляжу, - скривилась Вика, вспомнив свои безуспешные попытки прорваться через КПП литер би.
- Арина Михайловна – уникальная женщина, - не согласился с Симбирцевой Аристарх, - она в охрану только этой весной перешла, когда ей восемьдесят стукнуло. До этого работала в отделе кадров, отвечала за какое-то движение чего-то там. Когда я полтора года назад защитил докторскую и попал на профессорскую должность, она мне эту табличку в нашей типографии сделала. Не собственноручно, конечно, - мастер изготовил.
- У этого мастера руки из жо… не из того места растут, - глубокомысленно заметила Вика.
***
Когда она вернулась из женского туалета в кабинет Никольского, то первое, что бросилось ей в глаза, - это небольшая дверная табличка со странной надписью: «Проф. А.Н» - бронзовые буквы на синем фоне смотрелись бы весьма респектабельно, если бы не это дурацкое «профан». Аристарх пытался объяснить, что здесь скрыт некий лингвистический парадокс, в котором соединились два понятия: перевод этого слова с английского языка имел одно из лексических значений как прилагательное «светский», а на латыни «профанус» - это частное лицо.
- В этом вся суть данного дорхенгера: я и частное лицо, и светское, то есть вне университетской конфессии, если так можно выразиться.
- Конфессия ведь означает что-то церковное, разве нет?
- Университет – это храм науки. Тут вам и свой папа римский – наш ректор, и своя святая инквизиция – наш ученый совет, и собственные великомученики…
- Студенты во время сессии, - закончила за него Виктория.
- Вообще-то я хотел сказать - рядовые преподаватели, аспиранты, кандидаты.
- А студенты тогда кто?
- Паства.
- И вы, Аристарх Владимирович, их пастырь.   
-  Вряд ли. Я здесь чужой, слово «профан» и такое значение имеет, - невесело усмехнулся он.
Симбирцева внимательно посмотрела на его лицо. Оно было задумчивым, даже отрешенным. Он смотрел на нее, но мимо нее. Темное пятнышко на радужке левого глаза было похоже на запятую или цифру семь. И это сравнение заставило Викторию вспомнить про совещание у шефа, назначенное на 17.00   

Глава III
- Итак, следственные мероприятия проходят по графику. Группа капитана Симбирцевой опрашивает свидетелей, отрабатывает связи жертвы. Криминалисты определяют орудие убийства.
- Орудия убийства, - Виктория вставила реплику, воспользовавшись паузой в речи начальника Следственного управления МВД области, полковника Еремеева.
- Так-так, - недовольно хмыкнул полковник, - откуда информация?
- От кримэксперта Свантеевой, товарищ полковник. Она только что прислала, - Вика взмахнула своим айфоном.
- Барррдак в упрррравлениии, - рявкнул Еремеев, - кто рррразррррешил служебную информацию по врррраждебной технике перрредавать?!
С каждым новым раскатистым эр члены следственной группы плотнее вжимали головы в плечи. Все управление было научено горьким опытом общения с полковником, когда тот был раздражен вот так, как сейчас. Среднего роста, очень коренастый, с широченными плечами и коротковатыми кривоватыми ногами он ходил, как цирковой медведь, переваливаясь с боку на бок. Будучи в благодушном расположении духа, Пал Палыч разговаривал с коллегами обычным человеческим языком. Но стоило ему разозлиться, что, кстати, бывало нечасто, и полковник начинал рыкать, аки медведь-шатун в зимнем лесу, злобно и раскатисто. Угрррожающе.
- Товарищ полковник, - решилась встрять Симбирцева, - разрешите доложить.
- Докладывай, капитан, - ни одного эр в этих словах не было, но Викторию от макушки до копчика обдало холодком явной угрозы.
- Ввиду срочности и сложности этого дела криминалисты работали всю ночь, развернутый отчет пока не составлен, но я просила прислать мне только одно уточнение: какое количество орудий преступления, исходя из обследования ран на теле жертвы, удалось установить. Вот Свантеева мне и прислала личное сообщение.
Виктория Викторовна, сидевшая по правую руку от шефа, дала ему свою старенькую покоцанную восьмерку, где на экране высвечивалось одно слово ЧЕТЫРЕ.
- Ваши соображения, капитан, - полковник вернул Симбирцевой телефон.
- Вот здесь и здесь понятно, - Вика пододвинула шефу раскрытую папку с несколькими фотографиями. На одной крупным планом были выведены две характерные резано-колотые раны, обведенные красным маркером и подписанные номер один и номер два. Еремеев несколько секунд всматривался в фотоснимки, затем кивнул и отложил их в сторону.
- Здесь тоже картинка четкая, - хладнокровно продолжила Самарина. На этой фотографии было запечатлено то, что раньше было шеей человека, а стало одной сплошной темной радиальной областью, скошенной назад, в сторону позвоночного столба. Срез раны был очищен, но, темневший на белом фоне прозекторского стола, выглядел нелепо, как-то по-бутафорски. Это фото полковник рассматривал долго.
- Электроножовка, аккумуляторная. Жена на годовщину подарила. Смородину, облепиху, крыжовник на даче подрезать. Удобно, - Еремеев, спохватившись, оглядел слегка офигевших подчиненных и нахмурился, - номер четыре? - спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Симбирцева выудила из-под стопки фотографий самую нижнюю и задумчиво сказала:
- Не шило, не спица, думаю, что-то хирургическое, причем не из современного арсенала.

***

           Каждый из ее сотрудников уже высказал собственное предположение о характере ран и возможном предмете, которым чья-то недрогнувшая рука буквально исколола все тело первокурсницы. Сто сорок два кровавых символа причудливым узором расцветили тело жертвы от ключичной впадины до лобковой области. Рязанцев, например, прислал ей скрины с нескольких маркет-плейсов, где на продажу выставлялись наборы металлических приспособлений для чистки зубов или кожи лица и пор. Это были профессиональные инструменты: игла Видаля и ложка уно. Хатиев, помешанный на рыбалке предложил свою версию, а именно массу рыболовных крючков, зацепов и отцепов. Однако Симбирцева считала, что те, кого они ищут, точно не стали бы делать покупки в интернет-магазине, планируя убийство. Планируя тщательно, скрупулезно – картина, увиденная ею вчерашним утром в университетской подсобке, свидетельствовала о холодном расчете и определенной логической цепочке действий. Во рту жертвы не было кляпа – характерные волокна, если кляп позже удален, должны остаться, но их нет. Рот не заклеен скотчем. Значит, она должна была кричать. И кричать громко. Но сторож делала обход два раза за ночь, как и положено по служебной инструкции: камеры коридоров первого и четвертого этажа это зафиксировали. На остальных этажах камеры не работали. Их демонтировали в пятницу, а в понедельник к 9.00 должны были приехать установщики. И преступники об этом знали. Они либо из университетских, либо из тех, кто часто бывает там по делам. Службе охраны кампуса уже отправили запрос на всех, кто за последний месяц проходил по временному пропуску. А еще не давала покоя эта дыра в заборе, через которую они с Никольским сегодня пролезли. И Никольский тоже покоя не давал. Вика отогнала ненужные мысли и сосредоточилась на деле.      
- Ну, вряд ли таким можно нанести раны, приведшие к летальному исходу, - покачал головой Пал Палыч.
- Поликарпов просит нас не торопиться с выводами по этому вопросу. Они со Свантеевой из-за этих «буковок» и задерживают отчет. Вы же знаете главного судмедэксперта - он бы не стал на пустом месте проволочки устраивать. Что-то всерьез его зацепило в нашем деле.
- Ясно. Подводим итоги. Завтра в 8.00 в том же составе ко мне на совещание. И Поликарпова с его замом тоже вызову. Надеюсь, четырнадцати часов им хватит, чтобы отчет доделать.
- Потапыч совсем озверел, - прошептал лейтенант Рязанцев, приблизив свой идеально выбритый подбородок к Викиному лицу, когда они шли по коридору управления. Он прекрасно знал, что она терпеть не может, когда кто-то посторонний настолько близко вторгается в ее личное пространство. Но сейчас почему-то вдруг решил, что ей нужно его дружеское участие. Решение было неверным – локоть Самариной, весьма ощутимо ткнувший в набальзамленную после бритья челюсть Рязанцева, наглядно это продемонстрировал.
- Я оценила, товарищ Рязанцев, ваш благородный порыв и тот факт, что вы побрились второй раз за день перед совещанием, я тоже оценила. Видимо, вы так поступили не ради товарища Еремеева, которого, позвольте заметить, называть Потапычем разрешено только своим. А вы здесь пока не свой. Был бы свой, я бы тебе челюсть сломала. Диспозиция ясна?
-   Предельно ясна. Предельнее не бывает, - потирая ушибленное место, он на всякий случай отодвинулся от нее подальше. А Виктория уже удалялась от подчиненных, быстрым шагом направляясь к криминалистам.
- Ничё, Витёк, до свадьбы заживет. Я тебя своим тоже пока не считаю. Никто из наших не считает. Без обид. Ты с нами всего  полгода. Хотя мужик вроде толковый. Только пижон, - Лёша Хатиев ободряюще похлопал Рязанцева по плечу. – Только отченно тебя прошу, уясни одно: мы тут все одна семья. И Потапыч… то есть Павел Павлович нам отец родной. А Вика Симбирцева всехняя младшая сестричка. Она и сама за себя постоит ого-го. В начале нашей совместной работы, когда я шутки ради ее за бок ущипнул, так меня по яйцам шандарахнула, что я три дня как борец сумо ходил.
Тут Рязанцев с Хатиевым услышали за спинами знакомый басок:
- До борца сумо тебе, Лёша, между прочим, немного осталось. Как же ты собираешься через месяц физподготовку сдавать?
- Дык ведь во мне сплошная мышечная масса, товарищ полковник, ни грамму жира, - виновато промямлил Хатиев.
- Хорош врать-то. Вот и коллегу ввел в заблуждение. За бок он, видите ли, Симбирцеву ущипнул. Ежику ведь ясно, что у нее другая часть тела пострадала.
-  Дык я уж сто пятнадцать тыщ раз извинился, в гроб ложить будут и то припомнят, - сокрушался Хатиев, придерживая дверь начальству.

***

- За четырнадцать часов можно вражеский город захватить, разграбить и сжечь дотла. Не очень большой город. И, возможно, не дотла. Но посуди сама - мои ребята сутки на ногах. И я тоже. И подружка твоя от компьютера не отхо… - Симбирцева с Поликарповым в шесть глаз уставились на сладко посапывающую Люсю Свантееву.
- Сто тысяч Люсь Кравченко из Краснодара, етит твою инфанту, - пробормотала Вика. И выудила из кармана свою покоцанную восьмерку, чтобы увековечить сей бессмертный шедевр о трудовом подвиге кримэксперта Люсьены Евгеньевны Свантеевой. Однако у Люсиного начальника был иной взгляд относительно явного нарушения рабочей дисциплины. Он поправил на переносице свои очки в тонкой золотистой оправе, шагнул к спящей девушке и дунул ей в ухо. Люся тут же приподняла голову, открыла глаза и отчетливо произнесла: «Иди на …». У Вики отвисла челюсть. Она знала Люську с детского сада. В прямом смысле - с яслей. Девочку воспитывали бабушка с дедушкой. Бабушка обожала черно-белые советские фильмы, знала наизусть актеров, режиссеров, награды. «Девчата» среди десятков любимых был вне конкуренции. Когда единственная дочь Натальи Степановны и Евгения Максимовича Свантеевых скончалась во время родов, их зять принял решение отдать младенца в дом ребенка. Написал отказ и выехал из области в неизвестном направлении. Супруги Свантеевы не колебались ни секунды: забрали внучку из дома ребенка, сменили ей документы, в которых была указана фамилия того, кого они до недавнего времени считали хорошим человеком. Поспорили Наталья Степановна и Евгений Максимович только один раз - он категорически отказался назвать внучку Тосей, и жене пришлось согласиться на Люсьену (в честь актрисы, сыгравшей в «Девчатах» Катю). Об истории своего рождения и удочерения Люська узнала еще в детском саду. Бабушка и дедушка справедливо решили, что ребенок должен услышать эти важные вещи от близких людей, а не от какой-нибудь нянечки-доброхотки. И, к своему удивлению, поняли, что их внучка как-то иначе смотрит на мир.
- А моя мама сейчас где?
- Твоя мамочка сейчас на небе, - сказала бабушка.
- Люди на небе не живут.
- Космонавты живут, - сказал дедушка.
- Моя мама космонавт?
- Нет, зайка, мамина душа сейчас на небе.
- Какая душа?
Дедушке как преподавателю истории удалось доступно и даже интересно объяснить пятилетней внучке сложные вещи про веру и бога, про душу и ее бессмертие. Девочка немного подумала и продолжила задавать вопросы.
- Душа на небе, а тело где?
- На кладбище, - растерянно сказала бабушка.
- Хочу на кладбище, - уверенно заявил ребенок. С этой беседы и поездки на могилу матери Люськина жизнь начала вращаться вокруг единственного факта человеческого бытия – вокруг смерти. Воспитанная и тихая девочка не доставляла беспокойства воспитателям в детском саду, а затем и школьным учителям. Но иногда она могла подойти к человеку и спокойно заявить: «Вы скоро умрете». Людям почему-то от подобной откровенности становилось не по себе. Поразительным было то, что визави девочки действительно после ее эскапады про скорую смерть не жили дольше года. Когда четвертое или пятое по счету пророчество Люсьены сбылось, бабушка не выдержала и поинтересовалась у девочки, откуда ей что-то подобное может быть известно. Объяснить ребенок толком не смог, но попытался нарисовать. Этот детский рисунок сейчас лежал на Люсином рабочем столе, под защитным стеклом рядом со списком близких людей и их днями рождения и календариком А-6 формата, где нужные даты были обведены красными квадратами. Вика Симбирцева в этом списке занимала почетное пятое место после мамы, бабушки, дедушки и Леонида Андреевича Поликарпова. Своего начальника Люська боготворила и вот уже седьмой год подряд дарила ему на день рождения одно и то же - курительную трубку. Отличие этих трубок друг от друга было лишь в мундштуках - в этом году был янтарный, в прошлом из рога мамонта (мамонт обошелся Люсьене в три зарплаты). К маме раз в год 29 августа на кладбище она также ездила не с пустыми руками. Но суть подарка даже для бабушки с дедушкой оставалась тайной. Это было их с мамой личным делом. Лишь Вику ей пришлось посвятить. Перед началом третьего класса Люся впервые солгала бабушке, сказав, что пойдет с Викой на школьный двор искать лопух для гербария. В ее альбоме к концу лета нашли приют все необходимые из заданного списка растения: подорожник, одуванчик, клевер, пастушья сумка и даже редкий в городской черте иван-чай. Три дня назад девочку уже возили к маме. Дорогу она знала прекрасно: на трамвае номер три до остановки «Центральный рынок», там пересесть на автобус девятнадцатого маршрута и ехать до конечной. Дорога занимала сорок-пятьдесят минут. Но дело было в том, что Люсе строго-настрого было запрещено ходить дальше школы одной. Вике Симбирцевой мама подобный запрет не озвучивала, понимая, что толку от этого не будет - ее дочь обязательно увлечется тем, на что будет повешена табличка «НЕЛЬЗЯ». Нельзя трогать бездомных кошек - заразишься лишаем. Все кошки наши! Целый месяц побритая налысо Вика провела в кожвендиспансере с диагнозом «микроспория», она же стригущий лишай. Нельзя кормить бездомных собак - они могут быть бешеными. И тут же мама с дочкой начинают ходить в детскую поликлинику, где сердитая медсестра в процедурном кабинете ставит Вике целых сорок уколов - задержим дыхание - в живот. Нельзя вместе с соседскими мальчишками прыгать с крыш гаражей в сугроб - что-нибудь можно сломать. И на все второе полугодие первого класса она отправляется в постель, загипсованная от шеи до попы, потому что случился перелом позвоночника. Короче, Вика Симбирцева в детстве была той еще штучкой. Когда Люська чуть не плача рассказала лучшей подружке, что на мамин день рождения на кладбище ее не повезут, потому что это будний день и бабуля с дедулей работают, Викуля разработала настоящую секретную операцию под кодовым названием «Мамин день рождения».
- Почему белка? - спросила у Люси Вика, когда они тщательно прикопали у основания памятника две шоколадные конфеты «Белочка».
- Потому что дедуля и бабуля называли ее Бельчонок, у мамы в детстве зубки вперед немножечко были, какой-то там привкус неправильный. Потом она железные скобки во рту носила.
- Не скобки, а брекеты, - авторитетно заявила Вика, - мертвецы не едят конфеты, надо было самим съесть, а фантики подарить.
- А что едят мертвецы? - поинтересовалась Люся, которой тоже на ум приходили мысли о том, что вкусные шоколадные конфеты с орешками можно было бы съесть и самим.
- По сути, они ничего не едят. Но некоторые пьют кровь. Мне Вовка Смирнов рассказывал.
- Про ч-что рас-сказывал, - на Люську вдруг напала икота.
- Не про что, а про кого. Про вампиров, - громким завывающим шепотом просипела Вика. Надо признать, что девочки находились не в самом подходящем месте для обсуждения мифологии вампиров, поэтому обе смутно помнили обратную дорогу – только то, что до автобусной остановки они домчались за пять минут. В общем, Вика Симбирцева и Люся Свантеева были близкими друг другу людьми. И за тридцать с лишним лет тесного знакомства Виктория ни разу не слышала от подруги слова хуже, чем «дура». В исключительных случаях «редкостная дура». И чтобы вот так, как сейчас, добрым русским матом она послала обожаемого шефа по всем известному адресу – стало для Симбирцевой шоком.
- Что. Это. Сейчас. Было. – При каждом слове Виктория наступала на корпулентного, на голову выше ее Поликарпова, как моська на испуганного слона. – Вы. Зачем. Люсеньку. Ругаться. Научили. – При наступательных движениях Вика обвиняющее тыкала Люськиного шефа указательным пальцем куда-то в область его объемного живота – до груди ей было высоковато.
- Виктория Викторовна, чесслово, я не знал, она не совсем… - неразборчиво бормотал ошалевший Поликарпов. С его высокого, уже начинавшего лысеть лба пот катился градом. Он полез в карман пиджака, но вместо носового платка выудил оттуда шоколадно-вафельный батончик. И машинально выставил его перед собой, будто пытался защититься от наступающей Симбирцевой. Батончик она ловко перехватила из ослабевших пальцев шефа лаборатории, развернула, откусила хрустящий ломтик и начала задумчиво жевать.
- Знаете, Леонид Андреевич, я все никак в толк не возьму, с чего это вдруг некурящему мужчине его коллега каждый год дарит курительные трубки? Нонсенс.
- Кхм, - Поликарпов, обескураженный Викиным спокойным видом, прочистил горло, - я курю. Иногда.
- Иногда – это после секса? – всерьез заинтересоваться Виктория не могла, потому как Люська и так все ей рассказывала.
- Откуда ты… а впрочем, - он задумчиво посмотрел на своего невинно спящего заместителя.
- Когда вы уже поженитесь, Лёнь? Так хочется маленьких поликарпиков понянчить. Или они будут поликарпыши?
Под их дружный хохот и фырканье проснулась Люся и сонно пробормотала:
- Мне во сне кто-то предлагал выйти замуж. А я вроде бы ему отказала.
- Ну, если «пошел на …» считать отказом, то не видать тебе мужа как мне квартальной премии.
- Фу, Виктория, как портовый грузчик ругаешься. Тебе не стыдно?
И Вика с Лёней снова начали ржать как ненормальные.

                ***

              Попрощавшись с криминалистами, дружно побожившимися, что до завершения отчета им осталось сверить кое-какие данные, покорпеть еще пару-тройку часиков и поехать домой отсыпаться, чтобы к 8.00 со свежей головой предстать перед Потапычем, Виктория созрела, чтобы позвонить Никольскому:
- Ваша мама утром сказала, что у вас сегодня нет лекций. Зачем вы поехали в университет? – Выслушав ответ, Вика чуть не заорала во всю мощь своей луженой глотки. – И вы молчали! Это же ценнейшая улика! Сидите дома, никуда не выходите. Я через двадцать минут буду.
В квартире Никольских было тепло. А еще там очень вкусно пахло. И первый, кого в гостиной увидела Вика, была ее подружка Полин, чудесно выглядевшая в цикламеновом брючном костюме, в меру накрашенная, с красиво уложенными волосами.
- Ты что тут делаешь? – в унисон проговорили девушки.
- Первая отвечаешь, - опередила подругу Полин.
- К Никольскому приехала, он у нас свидетелем по делу проходит, - нехотя сказала Симбирцева.
- А я Полине Петровне привезла для сверки верстку программки нашего нового спектакля.
Вика вспомнила, что Полин работает в областном театре креативным директором. А это означало, что она тесно общается с матерью Аристарха и, возможно, с ним самим. Отчего-то вдруг ей стало тревожно. Чувство не успело оформиться до конца, потому что в гостиную из кухни вошел Никольский. Одного взгляда на Полин было достаточно, чтобы понять, для кого были заготовлены костюм, прическа и тщательно продуманный макияж. С таким же успехом она могла бы прийти в Лувр на свидание с Рамсесом II – Аристарх ее просто не видел. Протиснувшись между Викой и Полин, он взял со стоявшего в центре стола серебряного подноса крупное красное яблоко, протянул его Вике и жестом пригласил ее пройти в кабинет. Виктория повернулась к подруге, чтобы попрощаться, но та уже вышла в прихожую и шуршала там своим плащом, сдернутым с вешалки. Через несколько секунд входная дверь щелкнула собачкой замка и на лестничной клетке зацокали каблучки с железными набойками.
                ***
- Как давно вы знакомы с Аполлинарией Сусловой? – сердито спросила Вика.
- С десятого класса, когда Достоевского начали проходить. Хотя постойте-ка, я читал о ней и раньше, в шестом классе, в хрестоматии «Классики русской литературы 19 века».
- За идиотку меня держите?! – Вика грохнула о письменный стол ни в чем не повинным яблоком. – При чем тут Достоевский?
- Так ведь они были любовниками, - на последнем слове Аристарх весь залился румянцем. Господи, какой же он красавчик, подумала Вика, но строго продолжила:
- Я не про ту Суслову, которая бог весть когда жила, а про эту, которая в театре работает с Полиной Петровной. Хорошенькая девица, в розовом костюмчике. Только что здесь была.
- Как здесь? В моем кабинете? – переполошился Никольский.
- Да успокойтесь уже, не в кабинете – в гостиной. Вы же мимо нее прошли, когда для меня вот это яблоко из вазы брали.
- Точно, кто-то там был. Я подумал, что это курьер Тасе продукты привез.
- В каком-то смысле курьер, - согласилась с профессором Вика, - она привезла Полине Петровне верстку программки нового спектакля. В общем-то, неважно. Показывайте свою синюю тетрадь! – потребовала Вика.
В гостиной часы пробили восемь раз. Дверь кабинета без стука отворилась, и Полина Петровна увидела занятную картинку: перед письменным столом стояли Аристарх и Виктория - она с протянутой рукой, а он, взирающий с высоты своего немалого роста на узкую женскую ладонь с изумленной нежностью, будто бы перед ним была величайшая реликвия всех эпох. В железобетонной нервной системе матери что-то хлестко оборвалось, и она непривычно тихим голосом произнесла:
- Гусь остывает, пора ужинать.
Глава IV
- Редуцированные здесь расставлены с дичайшим нарушением. Это не старославянский язык, за такое письмо даже единицу поставить нельзя. Перевести эту ахинею дословно не представляется возможным, - Аристарх виновато развел руками. – Я не хотел сегодня ездить в университет, но в моем кабинете есть все необходимые материалы для работы с древними текстами. Мне показалось, что в одной из методичек, составленной моим предшественником и учителем Ильей Аркадьевичем Дубцовым, есть похожий текст. Но там все настолько приблизительно, что не приходится говорить о компаративном подходе. О сравнении и сопоставлении.
- Я знаю, что такое компаративистика. Продолжайте. – Виктория давно не ела такого вкусного мяса. Запеченный в духовке целой тушкой, с черносливом и антоновскими яблоками, гусь оказался вершиной вожделения гражданина Паниковского. Он точно бы дьяволу продал душу за малюсенький кусочек Тасиного шедевра. Гусь – лучшая в мире птица. И она привезет часть лучшей в мире птицы домой, потому что весь кусок, отложенный на ее тарелку щедрой рукой Аристарха, Вика съесть все-таки не смогла. Повинуясь инстинкту добытчицы, по уже проверенной схеме попросила завернуть ей недоеденный кусочек с собой. Кроме гуся, сегодня в семье профессора на ужин был заливной судак, овощной микст и черничный пудинг. Все съели достаточно проворно – аппетит у матери и сына был отменный. Для Таси на скатерти тоже стоял прибор, но за стол она так и не села. «Вас стесняется», - прошептала на ухо Вике Полина Петровна. После двух чашек изумительного молочного улуна с земляничным ароматом к Вике пришло второе дыхание, и она потащила Никольского в кабинет разбираться с загадочной тетрадью. 
***
       Симбирцева держала в руках затрапезного вида общую тетрадь в клетку на 96 листов. Синяя дерматиновая обложка истрепалась по углам - тетрадью пользовались часто. Она была исписана почти полностью. В конце тетради оставалось всего восемь листов. На последней странице с записями был карандашный рисунок: сложно организованный узор, похожий на лабиринт с несколькими выходами. Сплошных линий в узоре не было - кто-то вывел его красным карандашом из четких, жирных символов, которые ей были знакомы.
- Вражеская техника, разумеется, бесит мое начальство. Но камера тут шикинская, - проговорила Вика, пролистывая фотогалерею своего айфона.
- Какая камера? - Аристарх заинтересованно приблизил лицо вплотную к Самариной, что было вопиющим нарушением ее личного пространства. Однако Виктория, вопреки первому порыву отодвинуться от него подальше, этого не сделала. Краем глаза рассматривала его умопомрачительный профиль, вдыхала тонкий аромат бешено дорого итальянского мужского парфюма, представляла себе, как его губы…
- Господи боже мой, п-почему тут такое? - Судя по его резко побледневшему виду, Никольский был в предобморочном состоянии. Фотографии действительно могли фраппировать и более стойкого человека. И Симбирцевой было неловко, что она второй раз за сутки наблюдает, как здоровенный, физически развитый мужик буквально разваливается на части из-за всякой ерунды. Подумаешь, фотография обезглавленного женского тела… И такой, по сути, пустяк, что это тело два дня назад было его студенткой, ведь не должен был его так расстраивать. Или должен?..
- Как вы, профессор, вам лучше? - услышал Никольский далекий, пробивающийся сквозь толстый слой ваты приятный женский голос. Сравнение с ватой подбросило в его мозг воспоминание из детства: отец еще с ними, мама улетела на гастроли, и Арик с папой пошли в городской парк покататься на каруселях. Отец зачем-то купил Арику огромный шар сладкой ваты, а сам почти весь его и съел. Больше всех аттракционов Арика в тот день поразили электрические машинки, которые разъезжали по специальному железному полу. Они с папой катались на них три раза. И ни разу не врезались. И отец пообещал Аристарху купить ему настоящую машину, когда тот вырастет.
- Есть сейчас в нашем парке машинки и сладкая вата? - спросил он у той, которая его сейчас раздевала. Она прекратила расстегивать пуговицы на его рубашке и мурлыкающим голосом произнесла:
- На свидания в парк я не хожу - там маньяки.
- Я не зову тебя на свидание, - неожиданно для них обоих Аристарх сказал Виктории «ты». Ей понравилось.
- Зачем тогда спросил про машинки и сладкую вату? - последняя доступная ее пальцам пуговица была расстегнута - дальше рубашка была заправлена в брюки. Слегка поколебавшись, капитан Симбирцева решила, что оказание первой медицинской помощи на этом этапе должно быть приостановлено. Обморочное состояние купировано, пациент вроде бы дышит.

***
Аристарх напрочь забыл, как дышать. Разум находился в ловушке, а чувства вырвались на свободу и вытворяли сейчас черти что. Он явно был очарован этой странной женщиной. А ведь подобный типаж даже не в его вкусе. Молодая Джуди Гарленд - вот о ком он грезил со школьных времен. А товарищ следователь - это, простите, какая-то Одри Хепберн в роли Элизабет Дулиттл. Как она ходит, как говорит, как одевается, в конце-то концов. Что она пыталась с ним сделать, пока он был без чувств… страшно представить. Тут фантазия Аристарха услужливо нарисовала те сцены, которые ему было страшно представить, и он напрягся. Не весь целиком, конечно, а частично. И она тут же это приметила.
- У тебя в кармане еще один петушок? Или ты уже планируешь наше свидание, на которое не хочешь меня приглашать?
- Зачем планировать свидание, на которое не хочется идти? Мне кажется, мужчины так не делают. Это прерогатива женщин: думать одно, говорить другое и, в конце концов, поступить так, как никто не ожидал. И в первую очередь она сама.
Вика рассмеялась. Аристарх в ее понимании был последним человеком, способным здраво рассуждать о природе женской логики.
- От папаши что ли слышал эту галиматью? Или какой-нибудь приятель - знаток женских душ - подсказал?
- Отец не мог мне такое сказать. Он ушел, когда я еще в школу не ходил. А из друзей - знатоков женских душ - у меня только Муся.
- О, я тебя уверяю - для одной женщины другая женщина такая же загадка, как черная дыра для астронома.
- Ты заблуждаешься, - возразил Аристарх, - Муся, в отличие от меня, прекрасно разбирается в женщинах. Она их, то есть вас, насквозь видит. У нее даже своя классификация есть: с кем можно, с кем нельзя и с кем, может быть, когда-нибудь…
- Что можно? - не поняла Симбирцева.
- Как что? Строить отношения.
- В каком смысле?
- В сексуальном.
- Да ладно! Хорош врать. Мусина не из этих. У нее муж был, дочка есть, тебя вон как опекает - того гляди женит на себе.
- Ты, наверное, узнав про нас, сразу решила, что мы с Мусей любовники.
- Был такой момент, - призналась Вика, - а ведь она свою ориентацию не афиширует, и ты, небось, не должен был сообщать столь пикантные подробности личной жизни своей подружки.
- Во-первых, я все-таки взрослый самостоятельный человек и сам решаю, что кому говорить, а во-вторых, Муся велела тебе об этом сказать.
- Кхм, - Вика была озадачена, - твое «во-первых» и «во-вторых» друг с другом не вяжутся. Но какова интрига.
- Никакой интриги. Просто ты в ее третьем пункте.
Вика хотела что-то сказать, но Никольский вдруг спросил:
- В ближайшее время аналогичные трупы в городе или области не находили? - Почему ты спросил?
- Так да или нет?
- Даже не знаю, что тебе сказать, - она пристально на него смотрела, а он задумчиво крутил рисунок - сначала по часовой, потом против часовой стрелки.
- Эти круги идут посолонь и обсолонь, но не чередуются один за другим, а перемежаются по какой-то определенной схеме.
- А это важно?
- Даже не знаю, что тебе сказать, - повторил он ее недавнюю реплику. И огорошил следующим странным вопросом:
- Она ведь была девственницей?
***
С Поликарповым Виктория разговаривала недолго. На ее вопрос он ответил пространной фразой, суть которой состояла в трех словах - хватит дурью маяться. Виктория из раздраженных слов главного судмедэксперта поняла, что в предварительном отчете о вскрытии были обозначены пункты, которые обычно следователей интересуют в первую очередь: количество и характер нанесенных ранений, предполагаемое орудие преступления и, разумеется, факт изнасилования или его отсутствие, как в деле студентки Энтель. Проворчав на прощание что-то невразумительное, Поликарпов велел перезвонить часа через два.
- Я в управление. Тетрадь как важную улику забираю. Еще что-то существенное в ней содержится?
- Да.
- И? - через какое-то время спросила Симбирцева, устав ждать продолжения.
- Прости. Задумался. Чтобы дать развернутый ответ на твой вопрос, мне надо поработать с источником, - Никольский показал на тетрадь, - необходимо изучить каждую страницу, сопоставить с другими аналогичными апокрифами, большая часть из которых, как ты понимаешь, либо утеряна, либо раскидана по разным…
- Стоп! «Как я понимаю»? Какого лешего я, чтоб тебя, должна что-то из твоего научного бреда понимать?!
- Ты такая красивая, когда злишься, - его лицо прямо-таки лучилось блаженством. Вика не выдержала и рассмеялась:
- Поверь мне, я даже не начинала злиться. Так, легкое недоумение и некоторое недопонимание. Хотя мне, как ни странно, с тобой легко говорить. Вот никогда бы не подумала.
- И мне с тобой очень интересно говорить. Например, твоя фраза про «научный бред» с точки зрения лексики ошибочна, а ты это сказала, и ошибка не так заметна.
- Разве бред не может быть научным?
- В том и дело, что нет. Данное словосочетание - оксюморон.
- Тебе видней. Ты у нас профессор кислых щей.
- Кислых щей! Восхитительно! - Он аж зажмурился от удовольствия. И ей вдруг очень захотелось его поцеловать. Встряхнув своей и без того растрепанной головой и отогнав неуместное желание, Вика решительно произнесла:
- Давай так договоримся: тетрадь я оставлю у тебя на один день, сделай скан или копии - с чем тебе удобней работать. Все равно, кроме тебя, с этой галиматьей никто не разберется. А завтра вечером встретимся и расскажешь, что успел надыбать… нарыть… найти.
- Этимология глагола «надыбать» напрямую связана с существительным дыба - средневековым пыточным инстру…
- До завтра! - донеслось до Никольского откуда-то из глубины прихожей.
***
-Чё, прям так и сказала «вечером встретимся»? - сердито спросила Муся, когда они на следующий день обедали в одной из ее погребальных контор, при которой было вполне сносное кафе, где безутешные родственники имели возможность и поминки устроить, и о дележе наследства поговорить. Пару раз второй пункт плавно переходил в еще одни поминки: как-то два кузена порезали друг друга из-за дядюшкиной коллекции старинных часов и монет - одному не повезло. А всего полгода назад три бывшие жены сговорились травануть четвертую, заключительную, которой все бы и досталось. Кстати, расследовала это дело группа Симбирцевой.
- Видимо, она работает допоздна, поэтому и вечером, - пытался оправдаться Никольский.
- Видимо, ты, Арик, как был дураком, так дураком и помрешь. Придется мне тяжелую артиллерию подключить: сейчас Пэпэшечке позвоню.
- Звони, - на удивление спокойно сказал Аристарх, - а я ей скажу, что ты капитана Симбирцеву решила для себя любимой припасти.
- Етит твою инфанту! Никольский, это что сейчас было?! Ты меня шантажировал? Ты? Меня?
- Фу, как не совестно говорить такие гадости лучшему другу? Единственному другу, прошу заметить.
- Щас как дам в лоб, и станешь ты, мон шер, мертвым единственным другом. - Будто все сговорились сегодня плеоназмами разбрасываться, - Аристарх вяло ковырялся в креманке с меренговым пуфом, - может случиться, что я зайду в тупик с этой тетрадью, и она сочтет меня бесполезным идиотом. Профаном!
- Ага, еще истерику тут сейчас закати, дочкиных капризов мне ведь мало.
- Как у нее дела? Пингвинов своих дорисовала?
- Молодец, что спросил. Но с пингвинами там какая-то Жозефина Павловна. Они оба похихикали над старой чеховской шуткой про то, как он деликатно в одном из писем посетовал на холодную ялтинскую погоду, из-за которой мерзла его пятая точка, завуалированная под ЖОзефину ПАвловну.
- Придется просить Пэпэшечку завтра поговорить с Миа о пингвинах и прочих морских обитателях. Ты знаешь, она всегда обожала китов и дельфинов, а тут узнала, что касатки едят пингвинов.
- Касатки их не просто едят. В процессе охоты они играют с добычей, как кошки с мышами.
- Спасибо, добрый дядя Арик, моему ребенку прям жизненно необходимо было это узнать.
- Муся, не злись, пожалуйста, - он примиряющим жестом пожал ее руку, - злость тебе не к лицу.
- Кому она вообще к лицу?
- Ну-у-у…
Муся закатила глаза:
- Пообещай мне хотя бы на встречу с обожаемым капитаном вечером надеть новые ботинки. И синий пуловер, который тебе в Кембридже подогнали. Ты в нем настоящий профессор. Кислых щей.
***
- Сводка по области за три последних квартала, - Рязанцев вывалил на стол Симбирцевой внушительную стопку картонных папок с завязками. Если прогресс и шагал семимильными шагами по планете, то делопроизводство в их конторе он явно обошел за триста тридцать три версты – дела до сих пор хранились в допотопных картонных папках, на которых вполне уместно крупным шрифтом красовалось слово «ДЕЛО». Сверху лежала совсем уж ветхая пухлая папочка, на которой какой-то умник черным маркером над «делом» аккуратным почерком вывел «СЛОВО», не забыв объединить обе надписи союзом «и». Виктория Викторовна включила строгую начальницу, сердито повертела папку туда-сюда и сунула ее в руки Рязанцеву:
- Почему не по форме? Что за дурацкие шуточки? Вы бы еще собачий череп с метелкой сюда пристроили.
- Товарищ капитан, - сонно протянул Рязанцев, - вы же в курсе, что сами дела сдаются в архив, а папки пускают по второму кругу.
- Судя по этой доходяге, - Вика махнула в сторону испорченной папки, она уже по тысячному кругу запущена. Ладно, коллега, уже десятый час – езжай-ка ты домой, а то прям тут на моем столе сейчас дрыхнуть завалишься. Извини, что тебе пришлось из дома выползать и с этими сводками тут ковыряться. Похоже, зря?
- Я бы с выводами не спешил. Вот тут выписал номера трех дел, которые вам обязательно надо посмотреть.
- Зачем же ты всю эту кучу приволок?
- На всякий.
- То есть, мне эти дела тоже нужно посмотреть?
- Посмотреть вы их, безусловно, можете. Но я уверен, что по нашему делу в них ничего нет.
- Еще раз задам вопрос: «С какой целью ты принес мне все папки, а не те три, в которых есть что-то важное?» И твой предыдущий ответ можешь не повторять. Я его не принимаю.
- Хотел показать, какую серьезную работу я проделал, - виноватая рожа Рязанцева вызвала у Виктории непреодолимое желание треснуть его по башке чем-нибудь тяжелым. Но она ограничилась пухлой картонной папкой, лежащей сверху. При ударе о твердую лейтенантовскую макушку лямки оторвались, и все содержимое очутилось на полу. Поверх бесформенной груды бумаг Симбирцева увидела фотографию явно нежилого помещения, на стене которого был изображен уже знакомый ей знак из красных символов. 
***
  Утренняя пятиминутка в кабинете Потапыча длилась почти час. Поликарпов и Свантеева были на высоте - отчет составили такой, что даже Хатиев проснулся. Открытием дня, как и предполагала Симбирцева, стало четвертое орудие убийства, а точнее - орудие пытки. Полупарализованная инъекцией нейролептической смеси на основе карипразина, Энтель не была в состоянии даже пальцем шевельнуть, но все чувствовала.
- Сами колотые раны неглубокие, они некритичны, к сильной кровопотере не привели. Но, уверяю вас, что травмы подобного рода очень болезненны. Даже одна весьма неприятна, - здесь Поликарпов продемонстрировал шокированным следователям нашлепку пластыря на внутренней стороне предплечья. Свантеева добавила свою порцию керосинчику:
- Я тоже хотела, но у меня сегодня аквафитнес, а в бассейне хлорка.
Немного помолчав, Потапыч резюмировал:
- Глубокое погружение в расследование - это, безусловно, весьма профессионально. Однако я рад, что вариант с электроножовкой остался за рамками, так сказать, практико-ориентированного подхода.
- Товарищ полковник, разрешите продолжить? - Тон Поликарпова впору было прессовать в кубики и раскладывать по коктейльным бокалам. Но хозяин кабинета был стреляной вороной и плевать ему было с ближайшей колокольни на недовольство приглашенного спеца. Махнул царственным жестом и откинулся на спинку своего роскошного кожаного кресла, о котором в управлении разве что легенды не слагали. А может быть, уже парочку и сложили. Сотрудники, имевшие доступ в кабинет Потапыча, деликатно делали вид, что его испанское эргономичное кресло, обитое натуральной кожей песочного цвета, в полмиллиона рублей стоимостью - этакая интерьерная тень отца Гамлета, а вовсе не «вражеская штучка», из тех, которым в отечественной сфере законности и правопорядка делать нечего. Просто Павел Павлович был слегка помешан на мебели. А дорогой предмет офисного шика, кстати, купил на собственные средства и собирался забрать его в ближайшее время домой, потому что в ближайшее время ему предстоял уход на заслуженный отдых. Вике это кресло очень нравилось - глядя на его цвет, она представляла себя в шезлонге на песочке мальдивского пляжа с бокалом дайкири или пиноколады.
- Ви-ку-ся, - донеслось до нее откуда-то из параллельной вселенной. Она удивленно посмотрела на своего начальника:
- А!
В кабинете они остались вдвоем. Все уже вышли, а она, похоже, задремала.
-Бэ! - поддразнил ее шеф. - Ты когда в последний раз высыпалась?
- Первого января. Хотя нет - в тот день двойное с поджогом было, вы ж помните.
- Да уж. Умеешь ты в приятные воспоминания погрузить. Сделаем вот что - сегодня у Галочки какие-то грандиозные планы насчет ужина, по графику там что-то из белорусской кухни затевается. И ты официально приглашена.
- Эм…
- Вижу, вижу, рада безмерно. Придешь к нам в семь. И не вздумай, как в прошлый раз, магазинный торт притащить. Галюня меня потом неделю пилила, что я плохо на тебя влияю и мы вместе втихаря на работе тортики трескаем.
- Так мы и трескаем.
- Цыц. Чтоб в семь как штык. Иди работай.
***
Вся группа Самариной сгрудилась у ее стола. Молча смотрели на трехмерную проекцию «узора». Первым молчание нарушил Рязанцев:
- Похоже, по трафарету наносили.
Самарина и Хатиев согласно кивнули.
- Что будем делать с этим? - Виктория ткнула пальцем в правый верхний угол монитора - там прикрепленной иконкой повисло изображение фрагмента, извлеченного Свантеевой из-под кожи трупа где-то в области селезенки - от орудия пытки, которое в отделе уже получило неофициальное название «крючок», при очередном ударе откололся микроскопический осколок кости. Человеческой. Предположительно, малой берцовой. Утром, перед совещанием, Вика перекинулась парой слов с Поликарповым: чья кость, давно ли человек умер, сам ли умер и все в таком духе. На ее расспросы руководитель кримлаборатории иронично похмыкал и посоветовал ей не увлекаться сериалом «Кости». Самарина надулась как мышь на крупу. Ей было даже вдвойне обидно. Во-первых, она и правда была фанаткой этого сериала. Во-вторых, методы крутяшки доктора Темперанс Бреннан на практике оказались туфтой. Наверное, так чувствует себя ребенок, только что узнавший от старшего брата, что Баба Яга в ступе не летает и помелом не погоняет, потому что у нее нет свидетельства о прохождении курса обучения управлением средств малой авиации.
- Кость не старая, судя по микроструктуре, женская, четко выраженных патологий нет, район проживания йододефицитный.
- То есть наш? - Самарина попыталась ухватиться за соломинку. Соломинка тут же испарилась:
- То есть полстраны.
- Ясно. А возраст?
- Я ведь уже сказал - не старая.
- А про что ты сказал «не старая»? Про возраст человека или про срок хранения, а точнее захоронения?
- Вика, ты либо недавно башкой где-то сильно ударилась, либо втрескалась в кого-то. Что в твоём случае одно и то же.
- Чего ты сразу обзываешься. Я Люське пожалуюсь.
-Один-один. Глянь сюды, - Поликарпов открыл отчет и ткнул пальцем в какую-то диаграмму. Тут написано: «Изъят посмертно, не более месяца назад». А это значит, что?…
- Что никакого захоронения не было, - закончила за него Самарина. - Я и правда балда. Спасибо, Жень. Ты это… у шефа сейчас об этом не говори. Я посмотрю, как мои орлы работают. Разберутся в твоей диаграмме или придется ткнуть их носом.
- Че мне за это будет?
- Бехеровка.
 - Лады.
  Глава V
-У кримэксов принтер барахлит. На восьмой странице из-за полосы с левой стороны цифры смазаны. То ли единица, то ли семерка? Вот здесь - видите? Виктория внимательно посмотрела на сосредоточенное лицо практиканта, стоявшего перед ее столом. Мальчик был явно из благополучной семьи, потому как вид имел ухоженный, и даже лощеный. У него сегодня был первый день стажировки. На совещание к шефу его, разумеется, никто не позвал, да он бы и не успел. Ровно в девять ноль-ноль нарисовался на пороге их кабинета и сразу всех огорошил: «Курсант четвертого курса академии МВД Борисов Михаил Юрьевич для прохождения практики в распоряжение капитана Симбирцевой прибыл. Разрешите приступить?» При этом мальчишка стоял на пороге кабинета навытяжку и его курсантский китель стоял навытяжку вместе с ним. Рязанцев с Хатиевым в унисон заржали так, что у Вики уши заложило. Когда всеобщее разнузданное веселье улеглось, капитан Симбирцева любезно проводила Михаила Юрьевича за пустующий стол аналитика Юленьки, которая еще год как минимум должна была пребывать в своем «чудесном» декретном отпуске по уходу за дочками-двойняшками. Самарина положила перед практикантом папку с отчетом, ласково провела по ней ладонью и вежливо попросила нового коллегу: «Изучите, пожалуйста, резюмируйте и доложите мне через два часа». Он справился за один час пятьдесят четыре минуты.
- Смешно шутите, товарищ практикант.
На упомянутой восьмой странице по пунктам были перечислены показатели извлеченного из тела жертвы и препарированного внутреннего органа - а конкретно, печени. Ёжику было ясно, что перечень из пяти пунктов не мог иметь пункт под нумером семь, а перед пунктом два, как водится у нормальных людей, идет пункт один.
- Товарищ капитан, разрешите обратиться?
- Кхм, давай договоримся - в этом кабинете без посторонних никаких церемоний. Хочешь что-то сказать - говори четко и ясно, без экивоков.
- Давайте. Хотите. Говорите.
- В смысле? - не поняла Самарина.
- Я же вам не тыкал и попрошу впредь обращаться ко мне по уставу. Виктория даже пискнуть не успела, как к ее столу подскочил Хатиев и, аккуратно взяв под локоть практиканта, промурлыкал:
- Слышь, ты, поэт, на пять сек со мной прогуляйся.
- Зачем? - голос Борисова слегка дрогнул. - И почему вы меня поэтом назвали.
- Дык ведь Михал Юрич поэт. Бородино и чудное мгновение.
- Чудное мгновение - это Пушкин, - курсант безрезультатно попытался освободить свой локоть.
- Ай, маладца. Ставлю пять по литре! - Хатиев осклабился на тридцать два своих желтых никотиновых зуба и выволок курсанта из кабинета.
***
Самарина не могла разобрать текст на листе А4, переданного ей только что  Борисовым (после разговора с Хатиевым около его левого глаза краснела подозрительная припухлость, а третья сверху пуговица кителя болталась на одной нитке), пока не догадалась положить отчет на стол. Правая рука, в которой Виктория до этого держала бумагу, дрожала так, что буквы скакали перед глазами чертовыми пляшущими человечками. Она нервно хихикнула, некстати вспомнив рассказ о любимом сыщике. Вот бы кто сейчас по щелчку разобрался во всей этой бесовщине. Стажер за сегодняшнее утро копал во все стороны то, что только можно было раскопать, и вытащил на свет божий три аналогичных убийства в соседней области. Не осталось и капли сомнения, что у коллег за восемь месяцев до их собственного эпизода произошла серия ритуальных убийств. С нанесением на тело жертв одного и того же рисунка. С наступлением смерти по одной и той же причине - отделение головы от туловища бытовой электроножовкой. И чтобы выяснить, была ли ножовка одна и та же, предстояло поехать за четыреста с лишним километров в северо-восточном направлении и провести эксгумацию.
- Викусь, ты бы с кофеином поаккуратней что ли. Руки вон трясутся - аж смотреть жутко.
- Лёш, вот только не начинай, ладно, - проворчала Симбирцева, виновато косясь на мусорную корзину под своим столом, в которой лежали шесть или семь сплющенных банок из-под дешевого энергетика. За последние трое суток суммарно она спала от силы часов десять. Катастрофически мало, до рези в глазах и бешеных приступов аритмии. Симбирцева четко осознавала, что долго в таком темпе она не протянет. Ей срочно нужно было решение. Необходимо нащупать направление, в котором двигаться дальше. Нужен был вектор. И у вектора даже фамилия была - Никольский. Где-то в недрах Викиного пиджака завибрировала вражеская техника, заставив ее чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Нажав на значок в виде зеленой телефонной трубочки, Вика ляпнула первое, что взбрело на ум:
- Никольский, ты вектор!
- Ты себя нормально чувствуешь? - через пару секунд спросил Аристарх.
- А чё? - переспросила Самарина.
- У тебя язык заплетается. Как у пьяного человека. И второй момент - я не вектор, - растерянно пробормотал Аристарх и на всякий случай уточнил: - Я профессор.
В ответ на его в общем-то разумное замечание в трубке раздались непонятные звуки: то ли там кто-то плакал, то ли давился от сдерживаемого смеха. Аристарх неожиданно для себя испугался и хотел прекратить разговор, но вдруг услышал усталый мужской голос:
- Товарищ капитан просит вас приехать в отдел с нашим вещдоком как можно быстрее. Прихватите, пожалуйста, где-нибудь по дороге большую пиццу.
В трубке послышались какие-то обрывистые шипения, и тот же мужской голос добавил:
- С мясом и чериками.
***
- Эт чё? – прожевывая горячий кусок, спросила Симбирцева.
- Пицца, - Никольский махнул рукой в сторону большущей коробки.
- Тебя обдурили. Это не пицца, - продолжала гнуть свою линию Вика.
- Ты ешь, ешь, - встрял Рязанцев, - тем более что никто не считает твои куски.
Вика сердито на него покосилась и хотела замахнуться куском пиццы-пирога, но в руке осталась только живодрегущая тепленькая корка, а ее было жалко.
– Аристарх Владимирович, почему же вы не едите? – стажер мгновенно узнал преподавателя, который у них год назад читал курс лекций по ненормативной лексике. Всякий там тюремный сленг, уголовный жаргон, язык арго и прочая семантика. Однокурсники явно скучали на его лекциях, однокурсницы явно пытались его охмурить, а он, Мишка Борисов, буквально влюбился в прикольного рохлю-профессора в правильном смысле слова «влюбился». Так ученик иногда может искренне и чисто полюбить своего учителя. Обычно чопорный и твердый в любом круге общения Борисов за пару секунд размягчался, как сухарик в супе, стоило ему только увидеть Никольского. Каждое слово профессора, даже непонятное, особенно непонятное, имело для Юрки ценность невероятную. Удивительно было то, что курсант Борисов не мог объяснить, что же такого завораживающего он находит в этом чудаковатом очкарике. Юра и дома у Никольского один раз был – завозил преподавателю свою курсовую работу, которую, кстати, блестяще защитил. Полина Петровна его очаровала. Миа, с которой ПэПэ как раз сидела в тот день дома, потому что ребенок «засопливел», очаровала Мишку еще сильней. И вообще атмосфера профессорского жилища будто перенесла его на пару часов в параллельный мир волшебной сказки с феями, говорящими деревьями, заколдованными принцессами и золотыми драконами. Ну, с драконами все было понятно – хозяйкин халат виноват; феи и принцессы – итальянские куколки Горошинки; а все остальное – это интерьер: рояль в углу гостиной и солидный фикус бенджамина в шамотном горшке рядом с инструментом, узор обоев и усыпляющее мурлыканье кресла-качалки, с кокетливо наброшенной на его спинку пестрой индийской шалью, запах свежей выпечки (не иначе как булочки с яблоками и корицей). И аромат кофе...
– О, прошу прощения, молодой человек, нас друг другу не представили, – Никольский протянул стажеру руку, которую тот от неожиданности слишком сильно сжал. Аристарх охнул и обиженно пробурчал, невольно поглаживая пострадавшую кисть левой рукой: 
– A potentia ad actum.
– Простите, ради бога. Я от неожиданности. Мы с вами ведь давно знакомы. То есть не давно, но больше года. Вы у нас в академии лекции читали. И научным руководителем у меня были. Я же к вам домой приходил…– последние слова Михаил, сдерживая подступающий к горлу горячий ком несчастья, шептал уже про себя. 
– Прием синтаксического параллелизма в русских блатных песнях на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, – Никольский снял очки, протер линзы, зачем-то засунул очки во внутренний карман пиджака, близоруко щурясь, огляделся и взял из привезенной им коробки последний кусок пиццы с грушей и горгонзолой.
***
– Ты с ним знакома пять дней и уже готова на каждом углу кричать о его гениальности. Исключительности. И неземной красоте, – последние слова Полин произнесла почти неслышно. Но Вика расслышала и тоже тихо добавила:
– Шесть дней. Мы знакомы шесть дней.
Она ругалась с подругой уже минут десять и никак не могла взять в толк, чего та от нее хочет. В начале их напряженного разговора, который сам собой плавно перетек в плоскость скандала на тему «кому мужик достанется», Полин заявила Симбирцевой, что Никольский чокнутый профессор и его, кроме науки, ничто не интересует. Теперь Суслова, рыдая и тряся стриженной под мальчика головой, обвиняла Викторию во всех смертных грехах. Самым грешным из них был грех гордыни. По мнению Полин, Вика с момента своего рождения отбивала у нее мужчин из-за непомерного тщеславия и раздутого эго на основе стремления всегда и во всем быть впереди планеты всей. Вике слышать это было крайне неприятно и обидно. Потому что мужчину у Полин она увела только однажды и, по сути, спасла той если не жизнь, то имущество уж точно. Лет десять назад эту курицу угораздило связаться с брачным аферистом и даже подать с ним заявление в загс. Но Виктория на всякий случай пробила по базе этого Виталика, узнала о нем много интересных криминальных подробностей и разлучила свою подругу с ее «единственным» и горячо любимым. Полин через участкового милиционера было сообщено, что ее несостоявшийся благоверный убыл мотать срок во глубину мордовских ИТК. Тайком от Вики Полин через полгода уехала на свиданку к своему герою-любовнику и нос к носу столкнулась там с двумя его женами, тоже страдающими без горячих мужских объятий. Навалившееся горе тащить одной было невмоготу, и Полин переехала к Виктории на неделю, которая сама собой превратилась в три месяца. Вика тогда носилась с подругой по всем известным психотерапевтам, космоэнергетам, йогинам и окрестным обителям, забыла про личную жизнь и забросила свою кандидатскую, а на выходе получила минус семь кило от и так не шибко упитанной тушки и скупое подругино «ну что бы я без тебя делала».   
– Да ты бы тогда без меня сдохла! Пузырек моей ношпы сожрала, тварь такая! Вены себе в моей новой ванне порезала! Я в ней только два раза успела помыться, как снова менять пришлось! Да меня в салоне сантехники за чокнутую приняли! – окажись сейчас в руках Симбирцевой что-нибудь острое, она немедленно воткнула бы это в глаз своей бывшей подруги. Продолжать дружбу с Полин после сегодняшнего было просто нереально. А этой лахудре хоть бы хны. Сидела сейчас перед Викторией с блаженной улыбочкой на накрашенной морде и только что глазенки от удовольствия не закатывала:
– Мы с тобой так хорошо тогда у тебя жили. Целую неделю. Или две. Я ведь детали плохо запоминаю. Но ремонт в ванной почему-то в памяти отложился.
– Дай-ка догадаюсь, что за яркие воспоминания нахлынули на тебя из моего санузла.
Каламбур получился пикантный, но смешной.
Придя с работы в тот день, когда мастера из салона должны были переустановить ей ванну, Вика в этой, будь она трижды проклята, ванне застукала Полин с сантехником, как в одном из тех анекдотов, которые обожает Хатиев. Сидя на кухне с чашкой молочного улуна в одной руке и незажженной сигаретой в другой, Симбирцева тогда прикидывала, на какую скидку она может рассчитывать при покупке третьей по счету ванны за неполные две недели. Однако решила вытрясти из Полин душу и денег на оплату клининга и закрыла гештальт, как думала навсегда. А сегодня он подло вылез наружу. Воспоминания о той давней эротической картинке голой Полин и почти голого, смуглого то ли Ровшана, то ли Джамшуда (он почему-то был в одном носке) заставили ее запоздало покраснеть. Вика зачем-то спросила:
– И чего ты в этом сантехнике нашла? Плечи узкие, ноги кривые…
– Э-э, нет. Ты к нему несправедлива. Глянула на человека один раз мельком сзади и сразу ярлык навесила. Мужика надо спереди оценивать. А спереди там ого-го.
– Чё ж ты за это ого-го замуж не вышла? Тебе же вроде предлагали…
Женская дружба – штука непредсказуемая, законы логики тут не действуют и никакие другие законы тоже не действуют. И поэтому решение, принятое Викторией пять минут назад о завершении их с Полиной дружбы, было в корне неверным – тащить ей эту ношу до скончания времен.
***
Наутро после разборок с Полин, которые имели бурное продолжение в караоке, где их дуэт то и дело срывал не менее бурные овации немногочисленной публики, Симбирцева чувствовала себя отдохнувшей, хотя и спала опять очень мало. Видимо, на ее самочувствие повлиял ощутимый сдвиг в деле. Начальство выдало официальное предписание оставить группе Симбирцевой только одно дело и поставило условие: за неделю найти убийц или хотя бы подозреваемых. Вчера Никольский, слопав в один присест последний кусок волшебной пиццы, за полчаса доходчиво и внятно объяснил ей и ребятам, что за послание было зашифровано на теле убитой студентки.
Это был искаженный фрагмент текста малоизвестного списка (извета) Повести временных лет приблизительно XII века, в котором говорилось о «чудесном» нашествии мертвецов и бесов на Полоцк в 1092 году. Факт воскрешения множества погребенных на местном погосте современные историки объяснили отражением (знамением) какой-то общерусской эпидемии (скорее всего, это была чума).  Следователям пришлось выдержать получасовой курс истории, из которого было понятно только то, что в ранних летописных сводах XII-XIII веков граница между применимостью слов «чудо» и «знамение» при описании сверхъестественных явлений либо весьма условна, либо вовсе отсутствует. Употребление термина «знамение» при описании пророческих небесных явлений, например, солнечного затмения,  устанавливается в летописях XIV-XVI вв. Что же касается случая в Полоцке, то упоминание об этом странном обстоятельстве в исторических документах иногда встречалось, но практической пользы от «оживших» мертвецов не было. До прошлого года. Предполагаемый убийца, безусловно, разбирался в летописях и знал старославянский язык. Ему посчастливилось наткнуться либо в музейных архивах, либо в чьей-то частной коллекции на единичное дополнение к и так редкому извету Повести временных лет. Этот текст выглядел как небольшое примечание. В виде инструкции. Либо кто-то из древних переписчиков был большим любителем черного юмора, либо, что более вероятно, баловался черной магией и постарался объяснить своим будущим читателям, каким образом могли «воскреснуть» те самые мертвецы, которым не лежалось спокойно на уютном, тихом погосте. По его версии получалось следующее: нужно было провести ритуал (ну, уж без этого вообще нигде никак) и закрепить его кровью безвинной жертвы (общественное мнение того времени было на этот счет единодушно, считая, что «безвинная» означает «целомудренная»). Рязанцев на этом моменте объяснения задал вполне логичный вопрос, как эта самая целомудренность устанавливалась. Диагностику тысячу лет назад на отсутствие или наличие девственности какими приборами проводили? Когда мужские хмыканья и покряхтыванья прекратились, Вика решила блеснуть эрудицией и рассказала коллегам и Аристарху о том, что когда-то узнала на специальном курсе исторической криминалистики. Мужчину проверяй не проверяй - стопроцентная гарантия невозможна. И вообще никаких гарантий тут нет. А вот проверять девственность у девушки умели еще шумеры. На одной из глиняных табличек об этом так и было нацарапано: повитуха пришла в дом одной богатой вдовы, осмотрела дочку этой женщины, к которой посватался дальний родственник, проделала несложные манипуляции и выдала вердикт: девственница и к продолжению рода пригодна.
- Ну почему именно девицы тут нужны. Ребенок обоих полов вполне подойдет. Понимаю, что звучит ужасно, но вполне логично, - вставил свои семь копеек стажер.
-  Нужен взрослый человек, - уверенно сказал Хатиев, от чьего обычного балагурства и следа не осталось, - крови у одного ребенка маловато. А с двумя детьми и возни в два раза больше. Если не в три.
- Мне кажется, что дело тут не в количестве крови, а в поверхности ритуального рисунка, - задумчиво сказал Аристарх, - для которого надо много места. На детском теле такое попросту не изобразишь.

***

На работе Симбирцеву ждал сюрприз: Поликарпов и Свантеева, приехавшие раньше нее или вообще не уезжавшие из управления, наперебой совали ей под нос какие-то таблицы и диаграммы и в два голоса твердили о том, какие они все дураки.
- Прямо все? - обескураженно уточнила Виктория. Себя-то она считала дурой по сто раз на дню. Иногда и по двести. Но то, с какой легкостью эксперты записали в дураки ее обожаемого шефа, было мягко говоря неприятно. Вот так ведь и становятся записными дураками. Выражение про дураков особого рода она встречала в книгах, но эти-мо-ло-гию (три раза хи-хи) конечно же не знала, зато она прекрасно знала, кто об знает. Здесь в ее голове сложились два одинаковых глагола, и к этимологии добавилась еще и тавтология. Жутко захотелось увидеть Арика.
- Доброе утро. Я пиццу привез, - он стоял на пороге ее кабинета, держа в руках коробку, из которой доносились умопомрачительные запахи, и растерянно улыбался. Симбирцева хотела съерничать, что она ни за что не догадалась бы, что он им привез, но Никольский приоткрыл коробку и добавил:
- С грушей и горгонзолой. Тебе в прошлый раз понравилось.
Вика подошла к нему, приняла из его рук коробку, положила ее на стул для посетителей и, встав на цыпочки, поцеловала Аристарха. Хотела в губы, но он от неожиданности дернул головой, и поцелуй пришелся в подбородок.
- Не дергайся, - велела она, обхватила его затылок, пригнула к себе и поцеловала так, что задохнулись оба. Когда они отпрянули друг от друга, вспомнив, что не одни в кабинете, оказалось, что одни. Поликарпов и Свантеева потихоньку выскользнули, оставив лишь свои малопонятные бумажки.
- Ты чего не в универе? - вопрос Вика задала, чтоб прервать затянувшуюся паузу.
- В воскресенье у меня нет лекций, ответил Никольский, подумал и добавил, - вроде бы.
- Не может быть, - Виктория потрясла головой в знак несогласия с Никольским.
- Может. У меня в этом семестре нет заочников и воскресников. Вроде бы.
- Да на хрена мне твои заочники?! Я про воскресенье. Сегодня должна быть пятница… - Вика глянула на свои смарт-часы: - должна быть пятница, - как мантру повторила она, - но, ****ь, почему-то воскресенье. Она без сил опустилась на стул для посетителей. На котором лежала коробка с пиццей.
В течение часа весь отдел Симбирцевой был на месте. Хатиеву и стажеру даже досталось по куску изрядно помятой пиццы. Никольский хотел уйти сразу, как только в кабинет буквально влетел Миша - общежитие академии находилось на соседней улице. Но, увидев Аристарха Владимировича, стажер вцепился в него бульдожьей хваткой со своими вопросами, и так за обсуждением какой-то научной белиберды их застукал Леша Хатиев, приехавший с чьей-то дачи и с ног до головы пропахший шашлыком и смесью как минимум трех крепких напитков. В руках у него был пакет-майка с пятью пакетами обезжиренного кефира. Из шестого, наполовину пустого, он прихлебывал на ходу:
- Вкуснотища какая, - откусив сразу почти полкуска пиццы и запивая его кефиром, Хатиев взял у Вики последний листок из стопки, принесенной криминалистами.
- Хренассе! А чё мы сами не догадались проверить?
- Потому что мы записные дураки, - ответила Виктория. - То есть три дурака и одна дура.
- А три дурака - это я, Рязанцев и вот он? - Хатиев ткнул пальцем в стажера. - Или он? - его палец со стажера переместился на Никольского.
- Или …? - кого еще он имел ввиду, осталось загадкой - дверь кабинета открылась. На пороге стоял шеф. Позади него маячил Рязанцев, весь из себя виноватый, что пришел позже всех. Даже позже начальника управления. А это было чревато.
- Капитан Симбирцева, доложите обстановку, - грозно пробасил Потапыч. И все рефлекторно вжали головы в плечи.
Глава VI
Шеф после доклада капитана Симбирцевой молчал долго. Минуту или около того. И эта томительная минута молчания действительно выражала всю скорбь ситуации, которую Хатиев однозначно выразил правильным русским словом пи…ц. Симбирцева могла лишь предполагать, кого из криминалистов посетила гениальная мысль выполнить расчет времени нанесения кровавого узора на тело жертвы и сопоставить полученный результат со временем убийства. Участников преступления было как минимум шестеро, потому что за десять часов нанести костяными крючками такой сложный рисунок со множеством деталей не успели бы ни четверо, ни пятеро и тем более ни трое, как Симбирцева считала в начале расследования. Когда совещание закончилось, Хатиев и Рязанцев отправились на задержание пятерых из семи подозреваемых, проживающих в кампусе (двое жили в городе на съемных квартирах и за ними отправилась опергруппа из ближайшего отделения полиции). Все студенты обучались в первую смену и уже должны были вернуться с лекций. Одного студента в городе не было.
- По первости же пришеде во Полоцк бысть бесов числом осемь, - процитировала по памяти Виктория, взяв со стола Борисова распечатанные на отдельных листах данные по каждому из восьми студентов, которые первыми оказались на месте преступления. Не то чтобы Вике жалко было казенной бумаги, но она просто обязана была сейчас на кого-нибудь излить накопившееся раздражение. Если бы капитан Симбирцева неделю назад в процессе опроса свидетелей не зациклилась на персоне Никольского, а планомерно взялась за каждого студента, обеих лаборанток и уборщицу, которая, как выяснилось несколько минут назад из разговора с ее соседкой по комнате в общежитии, с понедельника не появлялась по месту проживания, то убийцы сейчас сидели бы в КПЗ. Подалась ли Валя со своими афрокосичками в придачу куда-нибудь подальше от Сперанска или стала следующей жертвой компании убийц, еще предстояло выяснить. Много чего еще предстояло выяснить. Однако в одном следователи были уверены: те, кто первым оказался рядом с изуродованным и обезглавленным телом первокурсницы, что-то знали. Покричав на стажера из-за «неоправданного расхода дорогостоящей бумаги, приобретенной на деньги налогоплательщиков», Виктория Викторовна взяла листок с данными футболиста. Его она неделю назад опрашивала в начале, потому что, во-первых, парень очень плохо себя чувствовал (его прям распирало от рвотных позывов), а во-вторых, он должен был идти сдавать кровь и мочу на антидопинговые тесты перед какими-то важными соревнованиями. Прослушав диктофонную запись беседы, короткую, всего 512 секунд, Симбирцева передала диктофон стажеру:
- Что скажешь?
Борисов прокрутил трек несколько раз, в паре мест, ставя запись на паузу, возвращался к началу.
- Товарищ капитан, я считаю, что студент Забелин в процессе вашей беседы симулировал шоковое состояние.
- Почему Вы так решили? - Вике невольно передался официально-деловой тон беседы.
- Потому что этот человек явно владеет приемами нейролингвистического программирования. И весьма неплохо владеет. Я не специалист. Но у нас два семестра был курс криминальной психологии, у меня по экзамену автомат.
- Кто бы сомневался, - хмыкнула Вика. - Так почему ты решил, что этот недоделанный Марадонна симулировал?
- В самом начале записи мы слышим, как он четко и внятно отвечает на протокольные вопросы: ФИО, место проживания и прописки, род занятий.
- Дальше, - Виктория от нетерпения аж пальцами барабанила по столешнице. - Как только начались вопросы, напрямую связанные с убийством, он сменил тактику: началась имитация рвотных позывов, охи и ахи.
- Но ему действительно было плохо! Я своими глазами видела его состояние! – сейчас-то она понимала, что этот крысеныш ловко ею манипулировал, но признаться в своей некомпетентности было ой как непросто. Борисов помолчал, положил диктофон на стол и виновато сказал:
- Я должен буду подать рапорт.
- Не будем нарушать субординацию, стажер. Все формальности уже соблюдены, мой рапорт на столе у Потапы… у полковника Еремеева. И в лучшем случае меня отстранят от дела, а в худшем…
- Но это бессмысленно! - разгорячился Миша, - Вы практически в одиночку раскрыли групповое убийство.
- Да ничего я не раскрыла. Всю неделю только и делала, что мордовала всех своими придирками, подгоняла, спать не давала и даже подозревала.
- К-кого? - офигел стажер.
- А всех, етит вашу инфанту.
- И м-меня? - не переставал офигевать стажер.
- А чем ты хуже других? Составь свой профиль, изучи его и сам все увидишь: ты вылитый маньяк.
- Вот сука!
- Это Вы мне, стажер Борисов… Михаил Юрьевич?
- Нет! - переполошился он, - это я о ситуации.
- Ну, сука в нашем случае является эвфемизмом. Или литотой? - задумалась Вика.
- Тогда стая сук, - предположил Михаил, подумал и добавил, - большая стая. Огромная.
***
Все семеро задержанных вели себя одинаково и говорили примерно одно и то же: пришли утром на лекции, почему-то оказались все вместе рядом с той злополучной кладовой и увидели то, что там было. Через открытую дверь. Порог не переступали. Ничего не трогали. Убитую почти не знали. И это было логично, потому что Энтель была первокурсницей, а все подозреваемые учились на разных курсах: двое на третьем, двое на четвертом, трое на пятом. На вопросы о знакомстве с уборщицей Валентиной Марковой и с капитаном университетской футбольной команды Семёном Забелиным каждый из них не мог сказать что-либо вразумительное. А еще каждый из них абсолютно спокойно прошел проверку на полиграфе, в результате которой стало понятно, что студенты говорили правду или твердо были уверены в своей правоте. Так как задержание не прошло незамеченным, весь город уже был в курсе событий, и, как водится, больше всех прочих была осведомлена пресса. Все областные СМИ трещали из каждого утюга о «сенсационном разоблачении секты студентов-сатанистов», «ужасающей шпионской провокации иноагентов» и «кровавой репетиции перед предстоящим Хэллоуином».  Полковник Еремеев, чье начальство сейчас просто не давало ему продохнуть так же, как он сам не давал роздыху своим подчиненным, велело подключить все ресурсы и использовать все законные и около законные методы. Надо подключить экстрасенсов к расследованию – вперед, денег не жалеем. Нужен опытный гипнотизер, чтобы снял возможный гипноблок с памяти подозреваемых, - да вот же он, пусть срочно подключается. Нужно только согласие самих подозреваемых на проведение процедуры гипноза. А вот тут вышла неувязочка: если каждый студент спокойно подписал согласие на полиграф, то ни один из них ни в какую не давал согласие на гипноз. Кроме Анны Дубенко, пятикурсницы, жившей в городе на съемной квартире в одном из спальных районов. Но она выдвинула условие: как только допрос под гипнозом будет проведен, ее отпустят домой. Она с неистовой силой рвалась к себе на квартиру по крайне важной причине: ее кошка породы манчкин вот-вот должна была родить. На вопрос Симбирцевой: «Вы думаете, она сама не справится?» - студентка залилась горючими слезами и объяснил удивленным таким поведением следователям, что ветеринар после проведенного узи предупредил о возможных проблемах из-за первой беременности и поперечном предлежании одного из котят. По мнению опытного кошатника Рязанцева, все это было надувательством чистой воды и выкачиванием денег из наивной девицы. Но любовь к братьям нашим меньшим оказалась весьма кстати, и с Бочкиной поработал опытный психиатр, практикующий гипноз. Инна под видеозапись поведала о том же, о чем она уже сообщила под полиграф. И если бы Виктория с Борисовым не расширили круг вопросов, так и топтаться бы им всем на одном месте. Уже зная, что эксперты не обнаружили отпечатки пальцев ни одного из подозреваемых внутри подсобки, Симбирцева попросила психиатра задать вопрос, который не давал ей покоя:
- Вспомните, пожалуйста, у кого-то из студентов на руках были перчатки, когда Вы встретились с ними около подсобки.
- Так ведь тепло еще, зачем сейчас перчатки? – сонно ответила Инна.
- Не обычные перчатки, - уточнил гипнотизер, - резиновые или латексные.
- У нас на этаже, по-моему, в таких перчатках только уборщица ходит. Не помню, как ее зовут. Но прическа у нее заметная. Вы ее сразу узнаете. И ногти у нее ого-го, длиннющие, черные. Я один раз видела, когда она после уборки руки мыла. Маникюр не из дешевых. Поэтому она всегда в перчатках убирается. Но когда я крики услышала и к двери подошла, она оттуда вышла без перчаток. И маникюра у нее не было. А косички эти ее были.
- Когда Вы подошли к двери, там еще кто-то был?
- Наши ребята с разных курсов там уже были. После меня только две лаборантки с кафедры языкознания прибежали и почти следом на ними Аристарх Владимирович, а после него еще куча народа.
- И последний вопрос. Вы видели, как из подсобки выходил Семён Забелин?
- Нет. Я видела, как его рвало. Поэтому почти сразу ушла. Это было отвратительно. Человека наизнанку выворачивает, а он селфи делает.
***
Кошатницу выпустили, взяв с нее подписку о невыезде. И через два часа Миша уже демонстрировал всем желающим многочисленные мимишные фоточки счастливого кошачьего семейства, которые без пяти минут обвиняемая в групповом ритуальном убийстве выложила в одной из соцсетей.
- Ты, поэт, чё, совсем того? - постучал себя по голове Хатиев. - Работать надо, а не на крыс смотреть.
- Это не крысы, а котята манчкина. Я давно такого хотел завести. Но они жутко дорогие.
- Три рубля за три хвоста? - хохотнул Лёша. Стажер ему что-то показал на своем телефоне. Хатиев закашлялся и замахал рукой.
- Тут два ноля лишних, - завопил он, прочистив горло, - Викусь, ну глянь сюды! Возьму кредит, прикуплю себе пару кошек, пусть по очереди рожают, а я каждый месяц по сто пятьдесят тыщ в карман ложить буду и свалю от вас к едрене фене.
- Леша, не ложить, а класть. И давай уже прощайся с котятами-крысятами, айда на допрос.
Как в детской считалочке про поросят, которые один за другим куда-то исчезали, у следственной группы испарялись надежды на быстрое раскрытие. Шестеро студентов молчали. Футболист после вчерашнего матча высшей Студенческой лиги, проигранного соперникам из НГУ, исчез. В Сперанск не вернулся, хотя единственный из подозреваемых был местным. И только что в управление привезли его близкую родственницу, с которой он и проживал, - тетю со стороны матери. Немолодая женщина, какая-то изнуренная и вялая, спокойно и обстоятельно поведала Симбирцевой и Хатиеву удивительные факты о своем племяннике. Оказалось, что Семён уже в пятом классе твердо решил стать историком, чтобы изучать все, что связано с русским язычеством. Научившись читать еще до того, как пойти в первый класс, он до дыр зачитал три дешевенькие тонкие книжицы, на беду купленные тетушкой в одном из тех магазинов, где, как в деревенской лавке советской эпохи, на соседних прилавках бок о бок выложены горы бумажных полотенец, синтетических маек, леек, кружек и просроченных леденцов. Книжки были о славянских мифах. С цветными картинками.
- Сёмушка все уши мне прожужжал про леших, домовых, морен и русалок. И про Навь эту, будь она не ладна, днями и ночами грезил.
- Про что грезил? - переспросил Хатиев.
- Да про то, как мамку свою, сестренку мою младшую, покойницу, царствие ей небесное, у Нави забрать и в Явь вернуть. С того света, значит, в этот обратно, - женщина не выдержала и перекрестилась. Вика и Алексей переглянулись. Женщина тем временем продолжила говорить о наболевшем:
- Он ведь и в футбол пошел, чтобы крепче стать. Хотел в плавание пойти, да там все платно. А откудова у меня деньги-то? На зарплату вахтера не разгуляешься. Пенсия мальчика по потере кормильца копеечная, цены в магазинах…
- А зачем Семён хотел стать крепче? - Виктория вернула беседу в нужное русло.
- Да затем, чтобы научиться с Навью разговаривать. Чтобы с ней поговорить, каждый раз кровь свою подарить надоть.
- И много крови «надоть»? - тихо спросила Вика.
- Чем дольше разговор, тем больше крови, - так же тихо ответила тетушка замечательного во всех отношениях парня Семёна Забелина - студента-отличника, стипендиата губернатора области, капитана университетской футбольной команды и маньяка, повернутого на кровавых ритуалах. Пока Виктория пыталась просчитать предстоящие ходы расследования с учетом новой информации, в комнату для допросов зашел Рязанцев, передал ей записку и вышел. Она ее прочитала, аккуратно сложила, убрала в карман кителя и задала очередной вопрос:
- Как Вы считаете, где сейчас может быть Семён?
- Да они вроде с командой в Новосибирск улетели.
- Что ж, тогда придется подождать, пока они вернутся. Спасибо, что ответили на наши вопросы. Но прежде чем попрощаться, я попрошу Вас взглянуть на несколько фотографий. Эти студенты, как и Ваш племянник, проходят свидетелями по делу. Сейчас я принесу фото.
***
Симбирцева не вышла из допросной - вывалилась. По ту сторону стены, в которую было вмонтировано стекло Гезелла, отплясывала Люся Свантеева и размахивала своим знаменитым детским рисунком с рабочего стола. Виктория никогда не верила Люське, считая ее большой фантазеркой немного не от мира сего. И прямо сейчас ей было совершенно не до того, чтобы выслушивать очередную байку из склепа.
- Викуууусь, смотрииии, - аж подвывая от нетерпения, Люська тыкала ей в лицо выцветшим альбомным листом. В центре детского рисунка, нарисованного ею еще в детском саду, была изображена маленькая, размером со спичечный коробок весьма условная фигурка человека: туловище, голова без шеи, ручки и ножки врастопырку. А все остальное пространство на бумаге занимали божьи коровки, разлетающиеся от фигурки в разные стороны. Так, по мнению маленькой Люсьены, выглядели люди, которые стояли на пороге смерти.
- Ус-по-кой-ся, - попросила Виктория, - и, пожалуйста, не тарахти, говори чле-но-раз-дель-но. И желательно в два раза потише. Я усталая, злая, несчастная, но не глухая.
Люся несколько раз медленно вдохнула и выдохнула, приложив руку к груди, и совершенно спокойно сказала:
- Я пришла к тебе в отдел. Тебя там нет. Этот твой адъютант Рязанцев привел меня сюда. И я вижу, - кивнула она в сторону большого стекла, которое по ту сторону было зеркалом, - что я всегда вижу, когда человек… если человек…. - Я поняла. Рисунок зачем принесла?
- Вот тут, посмотри, они разлетаются. А у этой женщины они будто привязанные, рядом кружатся и не могут улететь. Должны, но не могут. Ничего подобного раньше не видела, - развела руками Свантеева.
- Товарищ капитан, разрешите Вашему верному адъютанту обратиться с вопросом? - не выдержал Рязанцев и, не дожидаясь ответа, добавил, - Поликарпов велел ее не слушать.
- От-ва-ли, - зашипела на него Свантеева, - идиот твой Поликарпов. Лучше быстро пошел и запросил медкарту этой тетки. С ней явно что-то не в порядке. Я не медик, но такой цвет лица и отечность верхних и нижних век для здорового человека вообще не характерны.
- Вить, а давай-ка на самом деле пошустри насчет ее медкарты, сдается мне, что Сёмушкина тетушка и вправду не совсем здорова. Она даже не поинтересовалась у нас с Лёшей, какого черта мы ее вообще к нам привезли, с какими-то вопросами в ней полезли, свидетелем какого именно преступления стал ее племянник. И вообще она слегка заторможенная. Как будто на сильных успокоительных. Оформлю-ка я задержание на двое суток. Предъявить мы ей все равно пока ничего не можем. Разве что обвиним в том, что неправильные книжки ребенку когда-то купила.
- Тамара Аркадьевна, у Вас имеются хронические или наследственные заболевания? – Виктория решила переть напролом.
- А где фотографии? – беспокойно заерзала на стуле тетушка футболиста Забелина.
- Какие фотографии? Ах, да, - вспомнила Симбирцева, - мы Вам их позже покажем. Вам придется пока у нас задержаться до выяснения некоторых обстоятельств.
Спокойная с виду женщина вдруг рванула в сторону двери со сверхзвуковой скоростью, и, если бы не реакция Хатиева, кто знает, какое продолжение имел бы ее порыв. Лишь увидев на своих запястьях браслеты наручников, она перестала биться и рваться к выходу. Особенно поразило Вику то, что женщина проделывала это в абсолютной тишине. Ни звука не издала. Лишь дыхание немного сбилось.
***
Спустя час с момента задержания Тамары Рязанцев привез из районной поликлиники ее медкарту. По толщине она смело могла соперничать с Большой медицинской энциклопедией. Полистав тонкие странички, Симбирцева сказала Рязанцеву, что с таким биохимическим анализом крови человек не то что по допросной скакать, он вообще на своих ногах передвигаться не должен:
- Исключительно в автомобиле с такими показателями передвигаться надо.
- В скорой помощи? – уточнил Борисов.
- В катафалке, - угрюмо ответил Виктор. – Мне ее лечащий врач открытым текстом сказал: «Полгода назад с такими метастазами должна была умереть. А она ходит и ходит в процедурный кабинет, колют и колют ей там морфин каждый день, кроме воскресений и праздничных дней. И на выходные с собой ампулы дают, которые она потом пустые приносит, потому что строгая отчетность». Если бы не эти пустые ампулы из-под наркотика, я бы решил, что там незаконный оборот в особо крупных размерах. Сегодня ей укол утром делали. Завтра надо ее отпускать, если только нам не нужен вселенский скандал с Минздравом, горздравом и Красным Крестом вместе взятыми.
- Отпечатки у нее взяли. С теми, которые на месте преступления, они не совпадают. Кроме близкого родства с главным подозреваемым, больше ей предъявить нечего. Но ведь как-то она продолжает жить со злокачественной опухолью на половине головного мозга. Как такое возможно? – вопрос Симбирцева, размахивая медкартой Тамары, уже проорала никому в никуда. Ей сейчас самой впору было бежать на МРТ головы – так сильно она болела. Чертовски сильно.
Глава VII
- Всем добрый вечер. Здесь какие-то бумаги упали. Похоже, отсюда… - Никольский подобрал два листочка, улетевшие к самому порогу, - кхм, я уже видел этот почерк. Вы, кстати, тоже видели. Мы же вместе тетрадь изучали.
Симбирцева дрожащими руками достала из сейфа старую синюю тетрадь, положила рядом с ней анкету пациента, которую каждый обратившийся в поликлинику заполняет от руки: фио, дата рождения, домашний адрес, аллергия на препараты и прочие стандартные пункты. И ойкнула, потому что почерки не были похожи. Никольский спокойно дождался, когда гвалт в кабинете стихнет, и спокойно сказал:
- Записи в медицинской анкете и нашей синей тетради сделаны одним человеком. Но с разницей в тридцать лет или чуть больше. Отдайте их на графологическую экспертизу и убедитесь, что я не ошибаюсь.
- Профессор, при всем уважении, откуда такая уверенность? – Хатиеву и хотелось верить в правоту Никольского, и не получалось из-за очевидной разницы в записях.
- Видите ли, я почти двадцать пять лет изучаю рукописи, летописи, церковные и светские тексты, которые специально обученные  люди – писцы – создавали на протяжении столетий. И я безошибочно могу определить руку переписчика в разных источниках, как охотничья собака различает запах дичи в лесу или в поле: тут заяц час назад пробежал, там лисье семейство вчера прошло. Как-то как.
- Никольский, если ты ошибаешься, и Тамара вот это не писала, - Виктория потрясла перед ним синей тетрадью, - то мы сейчас зазря мучаем смертельно больного человека.
- Насколько тяжело она больна? – спросил Аристарх.
- Последняя стадия рака мозга, и умереть ей нужно было еще полгода назад. Мне об этом только что ее лечащий врач по телефону сообщил. По-моему, он чего-то боится.    
Ввиду чрезвычайности дела капитану Симбирцевой генпрокурор области дал добро на проведение сеанса гипноза с Тамарой, но с оговоркой, что в следственном отчете и уж тем более в суде полученные данные фигурировать не будут.
- Она негипнабельна. Мне очень жаль… - врач беспомощно развел руками. - И, по моему мнению, мастерски владеет психологическими приемами. Я бы даже сказал - профессионально. Она точно вахтер?
- Точно. Вахтер-психолог, - пробурчала Виктория, вдруг некстати вспомнив бабушку на КПП кампуса.
- Прямых улик нет, надо отпускать, - добавил печали Рязанцев.
- А тетрадь с ее почерком? - встрепенулся Миша. - Эксперты ведь подтверждают, что это тетрадь Тамары, - не унимался стажер.
- А какая у Вас оценка по предмету «Доказательная база», Михаил Юрьевич? - елейным голосом проворковал Хатиев.
- У нас в этом семестре нет такого предмета, - весь пыл стажера сразу куда-то испарился, - наверное, на пятом курсе будет.
И хоть Вика, Леша и Виктор были расстроены, все трое дружно заржали. У них в отделе были свои традиции, легенды и предания. И героями каждой из своих персональных легенд в свое время оказались и Симбирцева, и Рязанцев. То есть, как часто случается в эпических ситуациях, они оказались абсолютными идиотами. Вику, в ее бытность еще не капитаном и не начальником отдела, Хатиев заставил продувать макароны. А Рязанцева они оба заставили сдавать зачет по предмету «Доказательная база» вместо «Доказательственной базы». Он только через полчаса сообразил, что само понятие «совокупности доказательств» излагает неправильно. Ну, нету в части два двести двадцать второго УПК такого понятия, как «доказательная база», а слово «пароним» Виктор вообще в тот день услыхал впервые. Отсмеявшись, они собрались перед демонстрационным экраном «умной доски» и в очередной раз попытались свести воедино все части расследования. Каждый из них с нетерпением ждал завтрашнего утра – психиатр, вымотанный за день не меньше ребят, поехал домой. Утром он должен был негласно продолжить работу с одним из подозреваемых. Без его официального согласия, без включения беседы в протокол допроса, без уведомления его адвоката. Короче, следователи ступали на очень тонкий лед, но это были шаги в попытке выбраться из тупика. 
***
Утром психиатр в управление не приехал. В клинике он тоже не появлялся. Домашнего телефона у него не было, на сотовом срабатывала голосовая почта. Дозвонились до его жены, проходившей оздоровительный курс в каком-то санатории – она была в панике, потому что со вчерашнего вечера муж не выходил на связь. По сути, женщина частично сделала за следователей их работу, обзвонив всех родственников, друзей, коллег, знакомых. Никто ничего толкового не сказал. Машина доктора стояла недалеко от дома на охраняемой парковке. Последние три дня он передвигался на такси – у его старенькой хонды барахлило сцепление, а времени отогнать машину в сервис, как всегда, не было. Через диспетчера таксопарка нашли таксиста, который вчера вечером в начале девятого часа довез врача до самого подъезда, получил от него двести пятьдесят рублей наличными и поехал по следующему вызову. Алиби у таксиста было железобетонное: он отрабатывал по вызовам всю ночь и часть утра, клиенты рассчитывались онлайн, все было чисто.
- Вы видели, как пассажир вошел в подъезд? - в очередной раз спросил Рязанцев.
- Командир, ты ж у себя все три раза записал, - терпение водителя, крутившего баранку всю ночь, было на исходе.
- Хотя бы как он шел к подъезду, ты видел? – подключился к опросу свидетеля Хатиев.
- Да я ведь русским языком объясняю, что двор этот тупиковый. Я задом сдавал. Там два дома буквой Г стоят. В соседнем как раз председатель моего гаражного кооператива живет, я его несколько раз подвозил, когда мы с ним… когда он у себя в гараже малость того…, - водила характерным жестом щелкнул себя по шее.
- Да тут все понятно. Вить, подпиши ему пропуск. Он спит на ходу.
- Последний вопрос: а машину какую-нибудь подозрительную поблизости не видели?
- У них вечно двор под завязку, даже перед детским садом ставят, ворота загораживают. Я, когда выезжал, мимо ихней мусорки проехал - там впритирку к контейнерам какой-то лох парканулся. Я еще подумал, что коммунальщики утром точно эвакуатор вызовут, чтоб мусоровоз подъехал.
Виктория в очередной, уже, наверное, сотый раз листала университетское личное дело студента Семёна Забелина. Копия водительского удостоверения там была. Права он получил два года назад, но своей машины у него не было. Симбирцева нашла в личном деле другого подозреваемого и копию прав, и копию техпаспорта автомобиля владельца – фиолетовая десятка. Таксист был уже у выхода, когда она его окликнула:
- Машину рядом с мусоркой вы, разумеется, не разглядели?
- Было бы чего разглядывать – темная десятка с помятым бампером, на крыше багажник.
***
Через восемь часов Тамару нужно было отпускать. Для круглосуточного наблюдения за ней и ее домом ресурсы, возможно, выделят. Но вся следственная группа была абсолютно уверена в том, что скрыться Тамаре и ее племяннику будет как нефиг делать. Во-первых, Семён на машине; во-вторых, Тамара каждый день ходит в поликлинику на лечение, а отправлять оперативников на дежурство в медучреждение, где десятки пациентов, медперсонал и вечная суматоха – это вообще не вариант; и в-третьих, Семён и его тётя очень умны. Симбирцева связалась с Еремеевым, который обещал доставить опытного психиатра, владеющего гипнозом, из соседней области. Но все складывалось по самому дурному сценарию: врач был в отъезде на очередном симпозиуме, с которого возвращался только завтра. Вика собралась написать Люсе, чтобы та не ждала ее на обед и шла без нее, как в телефоне высветился номер Никольского. Ответив на вызов, Виктория неожиданно услышала в трубке голос Лилии Мусиной. Они разговаривали минуты три, не больше, но эти секунды показались Симбирцевой такими долгими… хотя нет, не долгими, а тяжелыми… свинцовыми. Каждое слово Муси будто действительно имело вес. Для нее как члена попечительского совета университета результаты расследования были крайне важны. Какой здравомыслящий родитель захочет отправлять свое чадо в учебное заведение, где студентам головы отрезают? И с внебюджетным финансированием проблемы могут возникнуть. Короче, Муся привезла своего космоэнергета и сидела сейчас с ним и со своими телохранителями в машине прямо под окнами Викиного кабинета.  Из многих полезных знакомств Муси (бесполезные она не заводила) для Симбирцевой и ее группы сейчас буквально судьбоносным стало ее давнее приятельство с Адой Аванти - по паспорту Нафисой Шамсиевой. Женщина восточной наружности, дорого, но несколько вычурно одетая, блистающая золотыми украшениями с натуральными камнями, она без всяких прелюдий с порога заявила:
- Давайте фото, я сама выберу, с кого начать.
У всех четверых следователей в руках были папки: у Виктории самая объемная с отчетами кримэксов, у Миши - копии аналогичных дел из архива, Хатиев готовился работать с семейным архивом Тамары и ее племянника, привезенного им после обыска их квартиры. У Рязанцева тоже какие-то папки были, но он не знал, что в них - просто схватил сверху, чтобы упасть на свой стул и начать работать. Аванти отобрала у него всю стопку, не глядя, вытащила какую-то из середины, остальные вернула ошарашенному Виктору и сообщила:
- Вот он.
Папка с личным делом однокурсника Семёна, у которого он брал машину, безошибочно была открыта на странице с его черно-белой фотографией три на четыре, наполовину проштампованной отделом кадров универа. Что там можно было разглядеть? Но странная женщина и не собиралась ничего разглядывать - она положила левую ладонь на фотку, постояла с закрытыми глазами несколько секунд и решительно заявила:
- Бенде бире укый, шайтан кире укый. Возьмем гадёныша за жопу.
Муся, отчетливо понимая беспокойство Виктории, заверила ее:
- У меня отец коммунист. В нашей семье никто никогда не верил в экстрасенсов и космоэнергетов. Но отцу по работе однажды довелось работать с Джуной, и в силу гипноза ему пришлось поверить. Она такое продемонстрировала, что… я не могу рассказать. Отец и нам никогда толком не рассказывал - у него подписка о неразглашении. Ада очень сильный космоэнергет. С кем попало она не работает. К вам согласилась приехать только из профессионального любопытства. Я свой персонал набираю исключительно через нее.
- Почему? - удивилась Симбирцева.
- Потому что она владелица рекрутингового агентства.
- Странно. Никогда о ней не слышала. Хотя в нашей базе все агентства по найму персонала есть.
- Иностранные компании вне вашей юрисдикции, - отрезала Муся.
***
До истечения срока задержания Тамары оставалось меньше трех часов. В управление приехал прокурор  области. Через тридцать минут Еремеев ждал всю следственную группу у себя на расширенном совещании с участием большого начальства. В кабинете следователей было тесно из-за непривычного скопления народа. Кроме Виктории, Хатиева, Рязанцева и Борисова, здесь были Никольский, Аванти и Свантеева. Две последние о чем-то шептались, согласно кивали друг другу и вели себя так, будто были знакомы тыщу лет. Вика давно бы уже приревновала. Но рядом с ней за импровизированным столом для совещаний, сделанным из двух сдвинутых в центре кабинета, впритирку сидел Аристарх. Она чувствовала своим плечом его, и, что было гораздо волнительней, своим бедром, обтянутым тугой форменной юбкой, она соприкасалась с его ногой. Никольский был хмур и сосредоточен: уже несколько раз они слушали запись негласного допроса под гипнозом студента Паргина. В своей жуткой исповеди, изложенной монотонным, тихим голосом, который словно аккумулировал атмосферу третьесортного фильма ужасов, Паргин детально поведал о собственном участии в ритуальном жертвоприношении девочки-первокурсницы. Организатором был Семён Забелин. Кто бы сомневался. Все задержанные студенты, за исключением кошатницы, истязали и уродовали парализованную Наташу Энтель в течение нескольких часов. Готовились они больше месяца. Всё должно было пройти безупречно: нанесение символа вызова Нави занимало почти восемь часов. Даже всемером. Кололи крючками из свежей человеческой кости, выточенными Забелиным еще весной. На вопрос, откуда взялась человеческая кость, Паргин равнодушно сообщил:
- Сёма весной на практике какую-то деревенскую девку мочканул.
Никольский вкратце объяснил, что в апреле студенты четвертого курса выезжали на диалектологическую практику в соседнюю область. Он даже вспомнил, как деревня называется - Гвоздки. Хатиев, переглянувшись с Симбирцевой, вытащил из кармана мобильный и вышел из кабинета звонить соседям - была ли в этом апреле какая-нибудь местная жительница объявлена в розыск, нашлись ли подходящие останки и не пропадал ли весной кто-то еще. Оставшиеся продолжили обсуждать запись допроса. Ни Паргин, ни кто-либо из соучастников не наносил жертве смертельную рану – то есть не отрезал ей голову. Криминалисты в своем заключительном отчете указали - прижизненное отделение головы от туловища. И это было самым странным, потому что Виктория спрашивала у Паргина три раза подряд, у кого была электроножовка. И три раза он отвечал одно и то же:
- Мы все вместе ушли из подсобки примерно в шесть утра. Девка была живой. Мы зашли в конференц-зал. Ключ был у Сёмы. Сидели там тихо, пока эта уборщица не зашла в подсобку и не начала орать как резаная.
- За эти два часа кто-нибудь из вас выходил из конференц-зала?
- Нет. Сёма не велел.
- Он сам выходил?
- Нет. Как в своем айфоне залип, так и просидел, пока мы не услышали эти вопли и не подошли туда. Мы ведь типа только что на лекции пришли.
Больше ничего вразумительного от него добиться не удалось. А на вопрос Симбирцевой, с какой целью сам Паргин принял участие в преступлении, он обстоятельно ответил, что, во-первых, это не было преступлением. А во-вторых, ему было обещано избавление от всех его болезней. Разбираться в болячках этого идиота и выяснять, что именно он считает преступлением, у Симбирцевой времени не было.   
- С шести до восьми прошло два часа. Камеры на входе зафиксировали всех, кто за это время входил в здание, - Рязанцев уже начал размышлять вслух, чего за ним раньше не наблюдалось, - и народу там до хренища.
- Сорок восемь человек, - перебил старшего по званию Борисов, чего за ним тоже раньше не наблюдалось.
- Если каждого проверять, у нас уйдет пара месяцев, - нервно хихикнула Симбирцева, что для окружающих прозвучало так, будто никто из них не ждал от стальной леди в погонах ничего подобного (и зря не ждали - Виктория буквально каждой клеткой своего тела ощущала, что она на грани). Вдруг она почувствовала на своем колене теплую ладонь Аристарха и мгновенно взяла себя в руки. Ее первым желанием было отшвырнуть от себя наглую профессорскую лапу. Но оно быстро прошло, и на его место пришла спокойная уверенность, что Никольский таким образом просто ее поддерживает, а не проявляет свой махровый инстинкт самца перед слабой, беззащитной самкой. Даже если и проявляет, то ей пофиг.
- А вы проверили тех, кто выходил из здания до прибытия милиции? - голос Аристарха вывел ее из состояния эйфории.
- Полиции, - снова встрял стажер, получил подзатыльник от Рязанцева и стушевался.
- Конечно, - ответил вернувшийся Хатиев, успевший поговорить с операми-соседями, - пять человек. Для убедительности он помахал в воздухе растопыренной пятернёй. - Кроме девчонки-уборщицы с облезлым хвостом, которая, между прочим, так до сих пор и не объявилась, всех лично опрашивал. Два чоповца в 7.45 смену сдали и ушли. И обе лаборантки тоже ушли, по их словам, в ближайшую пекарню стресс заедать. Его сотрудники, - он мотнул головой в сторону Никольского, - свалили в рабочее время. Но утром они пришли в 7.40 вместе, я по камерам проверял, а за такое короткое вре…
- Почему хвост облезлый? - перебил Хатиева Аристарх.
- Какой хвост? – не понял вопрос Хатиев.
- Вы только что сказали: «Кроме девчонки-уборщицы с облезлым хвостом», - пояснил Никольский.
- А-а… ну-у… это… сами записи с камер посмотрите. Хвост из афрокосичек у нее на башке какой-то стремный был. Я пару лет назад с одной мулаточкой мутил – вот это причесон был! Бомба, а не баба!
- Лёша, харэ трындеть, - взвилась Симбирцева, - тебя про хвост спросили, а ты, как всегда, опять на своих баб переключился.
- Виноват, товарищ командир, - судя по его затуманенному взору, обращенному к событиям двухлетней давности, вины за собой он никакой не чувствовал. А чувствовал, что приятные романтические воспоминания в прямом смысле слова мешают сосредоточиться на работе. Однако собрался с мыслями и заявил:
- Я вот что думаю: надо бы еще раз с лаборантками-аспирантками побеседовать. Они ж сразу втроем из здания вышли – две в сторону КПП пошли, и одна к жилым корпусам.
- К дыре в заборе она пошла, а не к общежитию, - возразила ему Симбирцева, - но непонятно, почему именно туда. Ее автобусная остановка в двух шагах от КПП. Но там эта сидела… как ее… Баба-Яга, короче. И она бы ее без пропуска черта с два бы выпустила.
- Пропуск тут не при чем. Я должен позвонить Лене или Любе. Дайте мне минутку.
- Поставь на громкую связь, - велела Симбирцева.
- Леночка, прошу прощения за беспокойство, у меня срочный вопрос. Припомните, пожалуйста, в день убийства вы с Валентиной, нашей уборщицей, разговаривали? Ясно. А Люба? Понял. Тогда с чего вы решили, что это Валентина? Да-да, афрокосички… А вот это уже интересно. Аня Дубенко тоже про ногти говорила. Хотя хлорка и халат – весьма серьезные аргументы. Спасибо, что так подробно ответили. До свидания.
Видео с камеры напротив входа в учебный корпус посмотрели в замедленной съемке, сделали два десятка фото крупным планом. Без маникюра и с явным париком вместо настоящих афрокосичек Тамара все равно была очень похожа на уборщицу Валентину. Капюшон толстовки она, выходя из здания университета и понимая, что попадает под камеру, надвинула аж до носа. Руки держала в карманах широкого рабочего халата, надетого поверх черной толстовки. Для полной уверенности в ее причастности к убийству не хватало только электроножовки под мышкой, которую она запросто могла разобрать и спрятать ее части под своим оверсайзом. Никольский после разговора с лаборанткой, спокойно резюмировал:
- У моей крестницы есть много кукол, которым она обожает делать мейкап. Недавно одну такую жертву экспериментального макияжа я принял за две разные куклы. Но это была одна и та же кукла. В нашей ситуации мы имеем двух разных женщин, которые должны выглядеть одинаково. И это не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Сначала комплекция. Здесь понятно: нужная одежда правильного фасона. Далее рост. Валентина была выше Тамары сантиметров на пять-шесть. Но взгляните на обувь: ботинки на высокой платформе явно добавили недостающие сантиметры.
- Говоря «была» в прошедшем времени, ты имеешь в виду… - Виктория не закончила фразу, потому что и так всё было ясно. Но все вопросительно уставились на Никольского. Он задумался, снял очки и начал протирать безупречно чистые линзы. Вокруг него завозились и зашуршали. Разумеется, он ничего не замечал. И тогда в лоб ему прилетел ластик.
- Я бы степлер кинула, - поощрила Люсину выходку Аванти, - а лучше - дырокол.
- Теоретически Валентина может быть жива. Забелин удерживает ее где-нибудь, или она стала его сообщницей. Или…
- Она мертва, - отрезала Аванти, закрывая папку с личным делом Валентины из отдела кадров университета. - Очень плохо умерла. Убита.
Космоэнергет печально покачала головой и положила на стол серую картонную папку. Там с черно-белой фотографии смотрели ясные, слегка насмешливые глаза коротко стриженной девчонки с конопушками, еще только мечтающей о крутых косичках, проколотой брови и длиннющих ногтях, больше похожих на маленькие стилеты. Детдомовская тихоня, сдавшая литературу на сто баллов и поступившая на факультет своей мечты, не могла себе позволить такой роскоши, как очное обучение. Нужно было работать, чтобы выживать. И учиться, чтобы выживание не закончилось как у ее матери-алкоголички, замерзшей насмерть под забором родного дома.
- А ведь я не вижу, что ее убийца в ближайшее время будет найден и наказан. Видимо, придется помочь нашей доблестной правоохранительной системе.
- Разделяю твою точку зрения, помочь надо, - Аристарх с улыбкой кивнул Аванти, сидящей напротив. А та в ответ прям засветилась от удовольствия. И вот тут уже Симбирцева позволила своей ревности выплеснуться наружу.
- Да она в тебя только что хотела дырокол кинуть! А ты ей мило улыбаешься! - вскочив со своего места и всплеснув руками, она заорала на Никольского.
- Замолчи и сядь, - спокойно сказала космоэнергет, - не то тебе дыроколом прилетит. Он все равно только о тебе думает.
- Кто? Дырокол? - изумилась Вика.
И все почему-то засмеялись, а профессор покраснел.
***
Меру пресечения Тамаре заменили с задержания на арест. Но в СИЗО она пробыла только четыре дня. Болезнь, несмотря на все необходимые манипуляции, которые проводили врачи в процедурной медсанчасти СИЗО, набрала такие обороты, что подследственная впала в кому и через два дня умерла. Ее племянник был объявлен в федеральный розыск. Следственные мероприятия в отношении соучастников продолжались, но дело у Симбирцевой забрали федералы. Слишком уж велик оказался резонанс. Никольский взял отпуск за свой счет на три месяца и до конца декабря улетел к отцу на Кубу. Вика, проводив его до аэропорта, задумчиво покрутила в руках яркий туристический буклет с QR-кодом авиабилета по маршруту Москва-Гавана. Билет был с открытой датой вылета. Никольский, отдавая ей буклет, ничего не сказал. Он долго держал её ладони в своих, будто не в силах был выпустить из рук редкую прекрасную птицу. И на свободу нужно её отпустить, и жаба душит. Виктория деликатно высвободила свои ладошки, в которые тут же взяла печальное профессорское лицо. Поцеловала его в красивые голливудские губы и обещала подумать насчет двухнедельного тура на остров свободы в ближайшее время.