Целомудренное б...

Однажды – это было вроде б давным-давно, а вот оказалось, на сегодня, -- нетерпимо невысказанным...
Чёрная пещера огромная – мастерская колхозная!
С майского солнца прозрачного свежего…
Вонь – пугающая: солярки… мазута… прелых тряпок… чего-то горелого…
В пространстве в чёрном неопределённом – без всякой выси, без каких-либо сторон – громады молчащих тракторов, ещё какие-то скелеты железные недвижные…
Угадываются потом – чёрные от копоти кирпичные стены… где-то вверху -- бетонные плиты перекрытий… кое-где – тусклые точки как бы электрические…
Бледные полосы в решётках вдоль одной стороны – окна, что ли?..
По ним иногда мелькают чёрные фигуры: обитает тут кто-то?..
Вспыхнула – в дальнем чёрном углу – слепящая сварка: мелкие яркие искры!
И вспыхнул вдруг – в полумраке – хриплый прокуренный смех… тут, здесь – странный, будто пахнущий мазутом: словно хрипит сама эта вонь и сама эта чернота…
-- Я вчера, б…!
-- Пришёл домой, б…!
-- А жена, б…!
-- Говорит мне, б…!
Рубашка -- завязана узлом на животе, рукава – засучены.
Руки – в бока.
Всё это – в чёрных пятнах мазута.
Голова стриженная рыжая… лицо, с глазами навыкате, в веснушках…
Он -- тракторист этот – самый крутой мужик местный. В прошлом, кончено, первый драчун и первый, симпатяга, жених.
О вездесущем своём «Белорусе» отзывается с товарищеской гордостью: «Машина – зверь, шофёр – собака!»
Тут и там проявляются и другие лица… как на старинных иконах… в полутьме, что вперемешку с синими нитками табачного дыма…
Я – разумеется! – присоединился к этой стихийной скромной радости. – Чтоб дослушать спонтанную исповедь.
Все они – кто тут: кого узнал, кого не разглядел – мои знакомые. Все до единого – бывшие ученики местной школы: кто постарше, кто помоложе. Двое-трое – мои однокашники…
Я зашёл сюда, как случалось, наточить топор на здешнем большом надёжном наждаке: утро – по всей деревне начало рабочего дня!
Приехал в деревню – дней на несколько: к огородам.
Сам – студент университета…
Будущий юрист…
Все в округе это знают.
Я даже и не здоровался, а будто на минуту выходил…
У некоторых я бывал – то на отвальной в армию, то, потом, на свадьбе.
Веселость безоглядная, – и спасительная! -- знакомая с детства, и во мне защекотала что-то самое, для всех здесь вместе, понятное, близкое, родное.
Мне слышатся и видятся в этой грубой сплочённости – поля… хлеба… наследия…
Я – что я?..
Сам выбрал себе такой, как говорится, будущий путь. – Надеюсь, что не ошибся… И ещё неизвестно, что случится со мной дальше…
А вот они все – здесь. Здесь и здесь. Где всегда и были. Где всегда и будут.
На что -- ввергнуты судьбой?.. долей?..
Самой жизнью!
Жизнью, которой – тоже нужна, необходима Жизнь.
И понятно какая. – С большой буквы.
Они – кормильцы всей целой страны.
Буквально так.
И никак не иначе!
Я – с топором в руке: и этот инструмент древний свойский – даёт мне право считать себя тут равным с равными.
С гордостью… С гордостью!
И, со всеми, смеюсь.
Чему?..
Слыша это бесконечное: б… б…
А вот -- почему все тут сейчас смеются?..
Что, впервые слышат такой рассказ?..
Тогда – что их смешит, даёт эту, какую-никакую, радость?..
А это самое слово-словцо – и даёт!
Какое оно, стало быть, чудесное… волшебное…
Притом – из поколения в поколение.
Без него, значит, и не обойтись.
Почему?..
Что, других, что ли, весомых и разящих слов нету – в языке-то в деревенском?..
Употребляли это слово – именно это: для чего же?.. для чего?..
Понимаю.
Да и все тут, исподволь, понимают.
Для абсолютной искренности! для искренности абсолютной!
Среди своих родных, друзей, соседей, знакомых, земляков.
Зная, что слово это запретное…
Впрочем.
Вовсе оно никакое и не запретное!
А оно – смелое! Предельно смелое. Смелое – предельно. Запредельно.
До дерзости.
До отчаянья.
До края.
До за-края.
Для своей, в каждом, решимости и готовности быть и пребыть – там: ЗА КРАЕМ.
Для демонстрации такой.
Для этого – для подтверждения своей искренности полнейшей: и перед всеми, и пред собой, и вообще перед самой даже судьбой и самой даже природой -- и прибегали к намёку к этому… именно – к такому намёку!.. да -- к прямому напоминанию! к прямому указанию!.. на самое важное, им известное и доступное, тайное таинство…
На эротику! – в той мере и с тем акцентом, на которую были -- по уделённым им от рождения качествам -- способны.
На телесность эту самую укромную – священную! – И для всего живого, и для человека живого. -- На само, в конечном счёте, таинство зачатия!..
И ещё – этим кратким колючим звуком – напоминали на весь и всяческий порядок! Принятый. Общепринятый. – На свою решимость и готовность – пренебречь всяким и всяческим порядком.
Лишь бы им – опять же -- раскованности!
Поверх и сверх – даже таинства зарождения жизни, даже таинства хоть какой-то пристойности.
Лишь бы -- свободы! Лишь бы -- воли!
Хоть как-то… хоть в какой-то мере… хоть на миг…
Само собой – хотелось мне в те минуты им, моим землякам – соотечественникам! – кое-что рассказать… из уже мной прочитанного…
Само собой – это было невозможно: неуместно…
Протопоп тот наш!
В писании-житие своём.
Словом этим выражал -- то, что считал, с основы-высоты своей Веры, самым греховным, самым кощунственным.
Ложь…
Обман…
Ересь…
Лицемерие…
«Я вчера, ложь!..
Пришёл домой, ложь!..»
Ведь то же бы самое. – Пусть в разных веках.
Возмущение.
На сам факт своей жизни.
Возмущение.
На сам факт… своего возмущения…
От потребности возмутиться! – От потребности -- и по любому поводу! – вспыхнуть как только можно… как только посильно ярко!
Почему.
От инстинктивного и тайного страха перед жизнью. – От инстинктивной жажды – выделить в ней, в своей жизни, самое ценное! подчеркнуть это самое своё ценное! уберечь-защитить это самое своё ценное!
Говорят, был такой казус…
Показывали глухонемым фильм документальный о Войне… И вышел скандал! Зрители те… «услышали» на экране, прочитали по губам… что кричали наши солдаты, когда шли в атаку…
Ложь!
Ложь!
Ложь!
Жить!
Хочу!
Вопреки!


…Ныне слово это употребляется – от слабости духовной и душевней: или от огрубелого равнодушия, или от неопытности смущения.
Так ведь все – живые.
Даже и в современной, цифровой и нано, современности.
Как и мне на язык…
Кончено, попадается!
А вот -- хорошо или плохо, что я здесь, в рассказе, употребил его, это слово? – Сам вопрос сей кажется мне теперь пустым, провокационным… как звяканье осколков разбитого не вовремя бокала…
Я ведь пишу от той же искренности – и для той искренности.
Можно бы не морщиться, если удастся, и вообще никому.
Ничего – не запретить.
Ничего – и не отменить.
Так было и будет.
Всегда.
Слово это – в тайности горячей крови вместе с теми кровяными тельцами.
И у самых верхних вождей.
И у тех вымуштрованных космонавтов.
Зачастую или под руку.
Ведь ни в какую политику глубокую не окунуться и ни на какой Марс не улететь – живому живущему – ОТ КРАЙНЕГО СМУЩЕНИЯ ПЕРЕД САМИМ ФАКТОМ СВОЕЙ ЖИЗНИ: своей краткой – деваться некуда! -- и – никуда не деться! -- зыбкой живой жизни.

Ярославль, 28 апреля 2024

(С) Кузнецов Евгений Владимирович