Гибель богов

Русская революция начала XX века повторила кровавый путь французской конца XIX. Ярые гонители гуманистического отношения к человеку, стремясь искоренить саму возможность проявления сострадания и учета разных мнений, и выполнив, таким образом, свою, предназначенную им партийной верхушкой миссию, пожирали друг друга.      
Основными идеологическими оппонентами Воронского были Авербах (генеральный секретарь ВАПП, впоследствии РАПП с 1925 года) и Киршон (в секретариате РАПП с 1925 года).
Известно, что официальные припартийные ассоциации пролетарских писателей (заметим — пролетарских, а не скажем советских, что будет понято властью и принято существенно позднее) в лице МАПП и РАПП вели ожесточенную кампанию против такой «реакционной» с их точки зрения литературной группировки, как «Перевал». Борьба эта началась много раньше выхода последнего перевальского сборника (1932) и которая завершилась к I съезду Советских писателей в 1934 году.
Официальные писательские организации считали, что лозунг «живого человека», выдвигаемый как лозунг столбовой дороги, неправилен, как неправилен лозунг искренности и гуманизма, выдвигаемый группой «Перевал».
«Перевальцы» призывали оберегать старое культурное наследие, интегрировать молодую пролетарскую литературу в мировую, утверждая, что каждое художественное произведение, если оно по-настоящему художественно, уже тем самым является революционным и, следовательно, полезным делу пролетарской революции.
В головах же партийных аппаратчиков обострялась напряженность, называемая классовой борьбой, в связи с чем резко изменилось отношение к так называемым «попутчикам», не следующим беспрекословно установкам ЦК ВКП (б). Если «Перевал» двадцатых мог рассматриваться как попутническая группировка, в которую, по недоразумению, входили некоторые пролетарские писатели, то в тридцатые «Перевал» стал однозначно определяться как буржуазно-либеральная группировка, включающая самых правых писателей.
Из теории «живого» человека росли перевальские лозунги «нового гуманизма», мешающие жесткому партийному и государственному строительству.   
«Внутренний мир человека, как выражение диалектики социальных отношений», — вот основной объект творческого внимания «Перевала».
Авербах в статье 1931 года «За творческие лозунги Напостовства» обратится с открытым призывом: «Одного надо бить для того, чтобы выучить, другого надо бить для того, чтобы добить, ибо, только добив «Перевал» и воронщину, можно спасти для революционной литературы тех заблуждавшихся, которые еще не до конца отошли от Воронского». 
В качестве творческих задач пролетарской литературы в 1930 году были провозглашены борьба не только с гуманистической философией «Перевала», но и с «мелкобуржуазной» городской философией группы ЛЕФ.
Споры по творческим вопросам, в конечном счете, были обусловлены политическими вопросами и непосредственно вопросами культурной революции в СССР. Не случайно «капитулянтские» (читаем общечеловеческие) взгляды Воровского в области литературы отчасти вытекали из их политических установок Троцкого.
«Воронщина», как важнейший противников напостовства — теория, созданная А. Воровским и получившая опору в литературной организации «Перевал», признавая — вслед за Троцким — невозможность создания пролетариатом своей литературы и сводя литературные задачи пролетариата к учебе у классиков (притом к учебе некритической), выдвигала в качестве основного положения то, что в своем творчестве писатель открывает мир вечной, объективно существующей красоты.
Ценность искусства — по Воронскому — не в глубине его идейной насыщенности, не в его классовой действенности и направленности, а в том, что оно «снимает покровы» с видимой действительности и восстанавливает, обнажает перед нами этот вечно существующий мир красоты и гармонии. К раскрытию этого мира художник идет не путями сознания, а путями подсознания, неосознанно, интуитивно, поэтому в своем творчестве писатель должен отрешиться от своего сознания, стать возможно непосредственнее, уподобиться ребенку.
Подлинный художник видит мир так же непосредственно-наивно, как ребенок.
Нечего и говорить о том, что «воронщина» оказалась решительно враждебной точке зрения пролетарской литературы, ибо она неизбежно оправдывала безыдейность, притупление классовой направленности в искусстве, враждебное пролетариату искусство, если только оно «непосредственно», если оно раскрывает мир «вечной» красоты. Воронский не хотел учитывать и принимать всерьез курьезную установку напостовцев, что красота не присуща миру самому по себе, что она выражает отношение к миру определенной группы людей и что представления о красоте у одного класса иные, чем у другого.
«Воронщина», разоблачалась оппонентами как теория, несовместимая с марксизмом, как выражение давления буржуазной идеологии, имеющая, однако, глубокие корни в советской литературе и даже в творчестве ряда пролетарских писателей. Поэтому ее следовало разоблачать и дальше, и тем более решительно, что последователи Воронского из «Перевала» выдвинули смертельный для политиков лозунг — лозунг «социалистического гуманизма». В годы обострения классовой борьбы и ликвидации кулачества как класса провозглашать лозунг «гуманизма» — это означало тормозить классовое наступление пролетариата и объективно содействовать его классовым врагам.
Но не только с «воронщиной» активно боролось напостовство, доставалось и ЛЕФу, стремившемуся заменить искусство публицистикой, художественную литературу — газетой. ЛЕФ отстаивал лозунг рассудочности, не учитывая того, что искусство держится и на чувственной форме явления, что художественная литература обладает мощными средствами воздействия на миллионы и их воспитания, что отказ от нее будет идеологическим разоружением пролетариата на одном из участков культурного фронта.
В апреле 1937 года, после объявления об аресте бывшего наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды, в опалу попала группа приближённых к нему литературных функционеров — Леопольд Авербах, Александр Афиногенов и Владимир Киршон.
23 апреля 1937 года в «Правде» опубликована статья П. Ф. Юдина «Почему РАПП надо было ликвидировать», которая содержала резкую критику Авербаха и «его приспешников» Киршона, Афиногенова, Ясенского.
Показательна статья «Вредное славословие», опубликованная в газете «Харьковский рабочий» от 19 мая 1937 года:
«Киршон, этот ближайший приспешник врага народа Авербаха, разоблачен до конца и литературно, и организационно. А в то же время харьковский театр Русской драмы продает брошюры, где черным по белому сказано: «Основное достоинство пьес Киршона заключается в том, что все его творчество стоит под углом подлинно коммунистического мировоззрения?!».      
13 мая Киршон был исключён из партии, 26 мая года — исключён из состава правления Союза писателей, 29 августа 1937 года — арестован по сфабрикованному обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации.
Имя Владимира Киршона было включено в расстрельный список, датированный 28 марта 1938 года, утвержденный 21 апреля 1938 года на заседании ВКВС СССР. Киршон ещё три месяца продолжал находиться в тюрьме и был казнён 28 июля 1938 года.
Авербах арестован 4 апреля 1937 года как человек, входящий в ближний круг Генриха Ягоды. Имя Авербаха было включено в расстрельный сталинский список, датированный 14 августа 1937 года и в этот же день приговор был приведен в исполнение «в особом порядке» (вместе с 25 сотрудниками НКВД СССР).
Мудрое Время отчасти примерило гонимых и их гонителей.
Воронский, Авербах и Киршон были посмертно реабилитированы за отсутствием состава преступления после смерти Сталина.
Воронский был полностью реабилитирован спустя двадцать лет — 7 февраля 1957 года, однако его имя в течение десятилетий было «вычеркнуто» из нашей истории и литературы, за бортом которой, уважаемый Читатель, не должны оставаться его такие глубокие и полезные каждому Пишущему и Читающему мысли:
«Художественная правда постигается в мучительных поисках. В поисках ее надрывались такие гении, как Гоголь, Толстой, Достоевский, такие честные правдоискатели, как Г. И. Успенский. У нас далеко не всегда это понимают, и это опасно.
Вопрос об объективном моменте в искусстве до сих пор вызывает в наших рядах много споров. Сторонники взгляда журнала «На литературном посту», да и не они одни, готовы считать тех, кто придерживается мнения, что подлинное художественное произведение должно иметь и объективную значимость, чуть ли не изменниками пролетариата. Ход рассуждений подобного рода критиков, примерно, таков: художник может выйти за пределы интересов, чувств, мыслей того и иного класса, он не может находиться в стороне, быть безучастным свидетелем совершающегося. С субъективными состояниями людей вообще, и художников частности, происходят нередко довольно странные случаи. Гоголь полагал, что он в «Мертвых душах», в «Ревизоре» ведет борьбу с человеческими страстями в пользу православия и укрепления самодержавного строя, а объективный резонанс этих произведений был и остается до сих пор таков, что на них воспитывались и воспитываются многочисленные поколения революционеров.
Можно с уверенностью сказать, что главная творческая работа настоящего художника, его борьба с материалом, его сомнения, мучения, его радости и разочарования связаны с поисками художественной истины. Это — его «синяя птица», тот заказ, который он получает от жизни и от себя, оселок, на котором он пробует, проверяет, заостряет свои творческие силы.
Опасно, что многие из наших современных художников готовы пойти и уже идут по линии наименьшего сопротивления.
Опасно то, что увеличивающаяся легкость литературного заработка писателей, получивших известность, повышенные гонорары, наивные и нелепые требования со стороны «социальных заказчиков», погоня редакций за именами, разлагающие условия воскресшей художественной богемы, своеобразная стихия литературного рынка, разочарование в революционных перспективах на ближайшее будущее, групповое самодовольство, самохвальство и политиканство, легкость успеха, возможность «поудить рыбу в мутной водице» — совращают наших писателей с трудных, но единственных путей к художественной правде.
Опасно и тревожно, что бессознательная, молодая, искренняя и поэтому хорошая и приятная ложь может сделаться и делается все более и более сознательной, неприятной и неискренней.
Опасно, тревожно и звучит предостережением, что в нашей, увы, как будто все еще расплывающейся мутным липким и зловещим пятном литературной повседневности, со взаимными подсиживаниями, с угодничеством, с нигилизмом и цинизмом, с открытым почти обманом, одурачиванием и околпачиванием, с барабанным грохотом и подвываниями — нам вместо хлеба дают нередко лишь одни камни, — и еще более опасно, тревожно, губительно то, что все это может просочиться и захватить новые, свежие, честные литературные кадры настоящих сынов народа.
Я убежден, я верю, — тревоги эти и опасения рассеются, жизнь возьмет свое, но для этого нужно открыто говорить и писать о наших литературных болячках и неурядицах и по-настоящему бороться сними, а не отмахиваться от них, как это сплошь и рядом делается».
В небольшом краеведческом музее на малой родине Воронского в Инжавино Тамбовской области собрана интереснейшая информация о Воронском, включая героизированный в духе 80-ых бюст работы скульптора К. Малофеева. Но если смягчить гуманистическим пониманием дух сурового времени, глаза Александра Константиновича смотрят на посетителя все также пронзительно, пытаясь докопаться до самой непостигаемой внутренней человеческой сути.