Батрунина сказка

   В давние времена, когда «из Росеи» прибывали в Сибирь осваивать новые земли разные народы, жил в нашей деревне Силантий Прохорович, по прозвищу Батруня. Нанимался Силантий батраком на сезонные работы к кулаку Шелихову. Любил кулак Силантия. Всё у работника в руках ладилось и споро и скоро. Ласково назвал кулак Силантия - Батруня. Батрачил – вот и Батруня. Так и пошло. Вскоре в деревне забыли люди его настоящее имя и отчество – Батруня и Батруня. Родился у Силантия сын Еремей. Вырос Еремей и стал помогать отцу в наёмной работе. Шли годы, Силантий умер, а сына его Еремея  стали тоже Батруней звать. Дед Еремей  иногда обижался и говорил: «Дожил. Мине ить за семесяц ужо перевалило, а всё как скотину кличут, как будто имени и отчества у меня нету-ка. Удружил батя по наследству прозвишше – ни дать ни взять».   

   Был дед внешне чудаковатым человеком, удивительным и своеобразным - сам себе на уме одинокий дед. На внешность был рябой, так как в детстве переболел оспой, но могутный и статный, одним словом,  кряжистый дед. Всё время ходил дед Еремей в шапке-треуголке, которую сшил себе сам.  Одет был в монарку – тужурку. Был он не грузным,  не поджарым; вечно косматый, стриженный под горшок, с окладистой бородой.  В первую мировую войну потерял Батруня  ногу - ходил на костылях. Но трудом своим дед в колхозе Каганович на жизнь зарабатывал. Работал он сторожем на конюховской, которую называли в деревне бригадой. Там была избушка, где Батруня сторожил.

  Все деревенские детишки на конюховскую в эту избушку и бегали Батрунины сказки слушать. Дети отогревали деду душу. Горазд был Батруня сказки да рассказки сказывать, да и сам мастак был их сочинять. Тянулись к нему ребятишки. Свои-то дети и  жена умерли от сибирской язвы. Любил Батруня детей всей своей душой, в душе он и сам был, как ребёнок: доверчивый, добрый, искренний. Ласкали Батруню детская непосредственность, а уж детский лепет для старика, как отрада для души. 
В свободное от работы время дед сапожничал. Чинил деревенским бабам и мужикам обувь. И во время и после каждой из войн обувь-то какую носили на Руси – ой – ё – ёй! Вот и чинил. И себе сапог один завсегда  шил из кожи. Во время работы дед веером держал во рту деревянные гвозди, подбивал так сапоги.
Ещё одной особенностью старика было то, что никогда  Еремей Силантьевич не расставался со своей трубкой. Сам процесс курения был настоящей церемонией и удовольствием для него.

   Сидит однажды дед на брёвнышке возле конюховской. Вот достаёт он свою трубку и кресало. Кресало – это два кремневых камня. Бьёт Батруня камень о камень, высекает искры. Летят высеченные искры и попадают на трут, который Батруня затолкал в тубку. Трут – это гриб трутовик. Этот гриб дед готовил особо - кипятил долго  в воде, потом сушил  пластинчатую часть гриба, потом изминал  в руках,  получая нежную и тонкую зелёную «вату». Трут начинает  тлеть. Дед вытягивает губы трубочкой, раздувая трут. В трубке вспыхивает огонь. Батруня понемножечку подсыпатет в трубку табак и вдувает через мундштук в себя табачный дым. Довольный,  он закашливается, осматривается вокруг, прислушивается к звукам весны. Из ближних зарослей тёплый ветерок  принёс запах черёмухи, кукушка отсчитывала свои  «Ку-ку, ку-ку». Яркое солнышко слепит глаза. Солнце, как из сита, просеялось на землю золотистыми лучиками, которые подарили одуванчикам жёлтый цвет солнца. Весь пригорок  и  лужайки - нарядные.
- И тишь и гладь и божья благодать, - говорит тихо дед Батруня, улыбаясь новому дню.
Старик  подставляет своё морщинистое лицо прохладному ещё ветерку и ясному солнышку.
Любил дед  жизнь и работу, какаю ни на есть, даже тяжёлую. Но о работе сейчас не думалось. Старик курил и ждал детей. Вспомнил и своё далёкое детство. Задумался, даже задремал, разомлев на солнышке.

   Послышались детские голоса. Батруня встрепенулся, прислушался. Разговор вели девочка и мальчик:
- Миша, а Еремею Силантьевичу одуванчики нужны? – Спрашивала девочка, у которой в руке был зажат букетик цветов.
- Не знаю, – отвечал брат.
-А зачем он нас пригласил?
- Одному–то сидеть весь день тошно, вот он и велит нам приходить.
- И загадки загадает?
- За тем и идём.
- И сказку скажет про девочку семилетку?
- Другу какунить скажет. Вон он сидит, нас, тожно, поджидат.
Дети подошли к брёвнышку, на котором сидел дед Батруня. Мальчик поприветствовал старика:
- Здравствуйте, Еремей Силантьевич!
Девочка повторила:
- Здравствуйте, Еремей Силантьевич!
Дед от такого приветствия даже прослезился:
-Отколь знаш, паря, как миня звать, величать?
- Мама в школе работает. Она учит, что после 30 годов, всех людей надо по имени и отчеству называть.
- Верно она учит. Правильно. А как ваша фамилья?
- Веселовы мы. Я Миша, а это моя сестра - Маша.
- Чё-то не припомню таких-от.
- Мы не здешние. Недавно приехали, завербовались и приехали по программе Ликбеза.
Старик пристально вгляделся в лица детей. Девочка подошла поближе и протянула ему свой букет:
- Это Вам, Еремей Силантьевич! С весной Вас!
- Благодарствую, моя хорошая. – Старик зябко передёрнул плечами: пока сидел продрог. Спрятал трубку. При детях дед не курил. Поднёс букет к носу, понюхал цветы и сказал:
- Солнышком, девонька, твои одуванчики-то пахнут, весной. Никто мине никода цветы не дарил. Не принято мужикам дарить-от. Хоша и не принято, а ить приятно. Он ещё раз понюхал одуванчики. Нос от пыльцы сделался у деда жёлтым. Маша и Миша засмеялись. Дед догадался и вытер нос рукавом телогрейки. Стали подходить другие ребятишки. Дед всех охватил своим острым взглядом, спросил:
- Все собралися, али как?
- Ешшо Денки нетука. – Отозвался черноволосый, смуглый Егорка в клетчатой бумазейной рубашонке и в синих шароварах.
- Семеро одного не ждут. Сказывай дед Батруня сказку. Мы ему потомака расскажем, чё к чему.  – Молвила русокосая, голубоглазая, шустрая Нинка, в стареньком выцветшем платьице ниже колен, которое она донашивала после старшей сестры Нюрки.
- С сёднива дня не надоть миня, как собаку по кличке звать. Миша и Маша,  навучите-ка усех, как надоть к старшим обрашшаца.
- Еремей Силантьевич! – громко сказал Миша.
- Усе слыхали? Тока так называть, иначе не буду сказки сказывать. Вразумели?
- Вразумели, Еремей Силантич?
- Пока Денку дожидамся. Вы Еремей Силантич нам загадки загадывайте, как в прошлые разы? Попросил Славка, дотошный до всего, конопатый мальчик.
Старик хитро улыбнулся и загадал:
- Два брюшка, четыре ушка. Чё тако?
- Подушка! Я таку-то загадку знаю, мине баушка загадывала, – прокричал белобрысый Ваньша.
- Под горбатой берёзой поёт старичок – латунное горло, стальной язычок? –
- Это дуга у коня! – Я сразу сдогодался. Вона она в конюховской на стене висит прилажена. – Закричал Лёньша, показывая рукой на конскую упряжь.
-Ладно. Ешшо загадаю. Скучный Ерофейка, подпоясан хорошенько, по полу скок-скок, по лавке скок-скок и сел в уголок.
- Это наш кот, подикось? Он шустрый, кругом скачет, - высказал своё предположение Ваньша.
- Нет, не кот. Кота не связывают и не подпоясывают. – Возразил дедушка.
- Тоды это наш телёнок Мартик. Ево мамка привязала в углу, как собаку на ошейник. Он кода молока захочет, мычит и скачет.
- Нет, опеть не угадал. Телёнок на лавку не запрыгнет.
- Я сдаюся.
- И я.
- И я сдаюся.  Кто это?
- А я на отгадку вам - новую загадку. За то, что завял он зелёным на вышке, зимой отхлестал он хозяина в бане и слишком?
- Знамо дело. Это веник, дед Батруня! – Проговорил подошедший Генка. Дед Еремей недовольно покачал головой и обратился к детям:
- Ребятёшки, как меня зовут?
 Дети хором закричали:
- Еремей Силантич!
- Вразумел, Денка?
- Вразумел!
-Ну, коли так, слухайте суды.

   Дед, неспеша, повёл свой сказ:
- Давным – давно на белом свете … , - дед ускорил свой сказ и затараторил, - жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сказочку сначала?
- Не начать! Другу хотим!
- Жили - были два мочала –  от и сказочке начало. Жили – были два пингвина –  от и сказке половина. Жили- были два гуся – от и сказка уся.
- Дедунечка, Еремей Силантич, ты настояшшую сказку нам скажи. Зачем таки коротышки сказывашь? Нам длинны ндравяца. – Попросила Игнат, спокойный, серьёзный не по годам, с большими серыми глазами мальчик.
- Садитеся тоды поудобне. И дед повёл свой сказ.
- Допреж-то, в старину ешшо, божии странники ходили по земле. Однажды оне в нашу  избу с ночевьём пожаловали. Вечером усе поужинали и поведали странники  однуё историю. Я ешшо парнишонкой был, а по сих пор усё помлю. А дело было так.
В некотором царсте, в некотором государстве жил был царь. Не жестокий себялюбец и самонравец, добрый  был царь. Любил он своих подданных и был с имя завсегда  ласков и приветлив. Акромя тово, шибко  хотел тот царь, чёбы жись простых людей стала лучче. Часто размышлял царь о том, коко бы тако  благодеянне людям сделать.  Но ничё не шло на ум тому царю, ничё не мог он придумать, чёбы разом усех осшастливеть. Потому царь ничё доброва и не делал - усё боялся чё ковонить осшастливет, а остальны  обижаца станут, злым назовут. Сказка скоро сказываца, да не скоро дело-то делаеца. Так и помер царь, не придумав, как усех сшастливыми сделать. Попы царя схоронили, панихиду отпели и отправилися поминки творить. И я там был – поминал, кутью большой ложкой  хлебал, по бороде текло, а в рот не попало. Попил поел, стал утираца, со мной стали прошшаца. Надели на миня кузов: ты дедушка не гузай, убирайся-ка поскорее со двора. Я с тех помин суды пришёл эту сказку далее сказывать стану.
- А чё далее-то было?
- Апосля смерти царя о нём и не споминали. Ну, жил – и жил добрый царь,   никаво он своею жизнью не осшасливел. И жил в том же царстве мужик Прохор – не нишший, да и не богатый, не злой, да и характеру не ангельскова. Но своим суседям он завсегда спомогал в меру своих сил и возможностей. Прохор завсегда знал у ково кака надобность имелася, чем мог, тем и спомогал.  Помер энтот мужик в один дён с царём. Вместе приставилися. Царствие имя небесно, рай пресветлый. Суседи тово мужика и по сей ёдён добрым словом споминают. Оказалося, чё за свою жись Прохор шибко многим людям спомог. Не осшшасливел, но спомог: кому крышу починить, кому сено сметать, кому дрова наколоть. А дети и внуки тово мужика по сих пор живут и добрым людям помош оказывают. Живут да поживают, горя не знают.
- Дедуня, а ты на поминах был у тово Прохора? – Полюбопытствовал Славка. Он не пропускал встречи с дедом Батруней и всегда глубоко анализировал новую информацию. А сказки его и прибаутки дома на печи младшим братикам и сестричке пересказывал.
-Был. – Ответил дед, поправив шапку-треуголку на голове.
- И медовуху пил?
- А как же. Усех потчевали и я пригубил.
- А почё по усам текло, а в рот не попало?
- А много будешь знать, паря, скоро состаришься. Нос-от у тя выше языка.
- Ты, дедонька, полоротый, подикось, и ворон сшшитать горазд, оттаво мёд в рот-от и не попал. Я кода на пол чёнить оброню, мамка завсегда так говрит.
- Говрят в Москве кур доят. Ровон сшшитать дело бестолково, оне на месте-то не сидят.
- На ровон, а ворон. – Засмеялся Генка.
- Не любо, так не слушай. А коли любо, так знай, я на поминах Прохора кутью отведал, стал домой собираца. Дали мине колпак, стали в шею толкать. Я глядь-поглядь, а колпак-от сшит не поколпаковски, надо ево переколпаковать. Стал я тот колпак переколпаковывать. Переколпаковывал, переколпаковывал, да не выколпаковал. А вы ежели вумны таки, сами сумейте переколпоковать.
Стали дети ту скороговорку скороговорить :" Сшит колпак не по колпаковски, надо его переколпоковать, переколпоковать, перевыколпоковать». Запутались, весело всем стало, а дед молвил:
-  Юность не грех, а старость не смех. Вам сказка, а мине бубликов связка, да кринка масла. Пойду я до лавки, прилягу, мои хорошие, -дед отрешенно посмотрел на детей голубыми, мутными глазами и продолжил, - пристал я шибко, так пристал, словно усю жись без остановки сказки сказывал, от и язык ужо заплетаеца
Дед ушёл. Дети не торопились расходиться по домам. Они стали обсуждать сказку и «на ум  мотать», что хорошо, а что плохо. Не зря А. С. Пушкин сказал: «Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». 

   Ярко сияло весеннее солнышко, рассыпалось оно по пригоркам золотыми лучами – одуванчиками, украсило цветным ковром родную землю - матушку. С того дня стали называть в деревне Батруню - Еремей Силантьевич, сначала дети, а потом и взрослые. По заслугам и честь.