Люська. Гл. 7. Камыши как камыши

   Люська.  Гл 7
   Камыши как камыши 
 
  На следующее утро, молодые  проснулись,  едва солнце тронуло горизонт.  В  комнате вкусно пахло жареными гренками, а  на сковородке в раскаленном  масле шипела  яичница.  Люська что-то промурчала у мужа  под   мышкой и натянула на голову одеяло. Юрке, вдруг стало как-то не  ловко, и он тоже  спрятался под одеяло.   Как то пока в то,  что вчера произошло,  совсем не верилось, будто это происходит совсем не с ними.  Цепочка событий вертелась круговоротом и никак не выстраивалась. Московский дворик, папа с мамой. Папа в морской шинели и черной фуражке, мама в белых валенках,  пляшет на морозе, прячет нос в меховой воротник шубки и пускает клубы пара. И он сам в белых валенках с калошками, зимнем пальто,  перевязанном  крест-на крест  серым пуховым платком ,  умотан до самого до носа,  сидит на санках и не повернуться. Мороз щиплет глаза и  щёки.  Кругом  громадные сугробы. Подмосковные Жучки, бабушка Матрона гонит хворостиной корову со двора на пастбище, дед Николай на лавочке читает газету. Рядом коза, увлеченно заглядывает в газету, похоже тоже читает, но потом как то без предупреждения, откровенно нагло откусывает кусок газеты и ее с аппетитом жует. Дед на нее ругается матом, но очень по доброму. Школа. Вовка приятель. Война. Армия. Летное Училище. Пермь. Севастополь. Люська.
Это всё действительно так просто. Однако вчерашний день, именно вчерашний и никакой другой,  разделил его память пополам. Вчера – это там где, казалось еще можно все поменять или передумать, и  сегодня,  где вчерашний день это совершенно законченное  прошлое. Теперь туда можно только заглянуть, но ни менять, ничего не переиграть, ни передумать не получится. Это не плохо и не хорошо, но не изменимо. И даже будущее теперь определено почти как неизбежность.
 Проснулась Люська. Сладко зевнула и потянулась, так просто и естественно,  будто всегда просыпалась именно у него под мышкой.  Это в ней  теперь прячется его будущее.
Он осторожно  выглянул из под одеяла.
Уже собранная раскладушка Екатерины Николаевны стояла под окном, а сама она пряталась за занавеской на импровизированной кухне, что-то готовила. Он чмокнул жену в лоб и,  выскочив из под одеяла в считанные секунды был почти при  параде, только китель остался на спинке соседского стула,  что  еще  не успели забрать соседи.  Собрался с духом и  пробасил:  - Мамань! Доброе утро!
- Доброе, доброе! Можно мыться одеваться,  у меня почти  и завтрак готов.
Екатерина Николаевна отодвинула занавеску и показала на рукомойник.
Юрка рукой потихоньку пробрался к жене под одеяло и щекотнул ее по пятке.
  Люська  завизжала:
  -Мама это кто?  - и от неожиданности она выскочила из под одеяла.
  -Розочка, ты с ума сошла это твой муж!
  -Ну, Бармалей!   Мамочка он меня напугал!
  -И здорово! Теперь люби и бойся! – удовлетворенно ответила мама.
  Люська села на раскладушке и натянула на себя одеяло:
  - А что?  Молодоженам до обеда поспать не дадут?
   -Завтра выспитесь, а сегодня еще всем не работу, а кому и на службу.
  Люська кокетливо выглянула из под одеяла в сторону мужа и нежно промурлыкала: 
  -Юрочка, а когда это ты успел от меня сбежать и еще и оделся?
  -Так мы же по военному, вон и у мамани всё готово.
  -Ну ладно   -  промурлыкала Люська: 
  -Как  вкусно!  Мои любимые гренки! Только ты  отвернись пожалуйста, я пока еще тебя стесняюсь, а мне надо умыться и одеться.
  Юрка вполне удовлетворенный тем, что ему всё же удалось разглядеть, еще раз чмокнул жену и направился  на улицу: 
  -Я сполоснусь на колонке. Я люблю брызгаться!
  Екатерина Николаевна  успела ему уже на пороге вручить полотенце.
Городок, погруженный в утреннюю тишину,  только пробуждался.  Такая звонкая тишина  бывает только по утрам.    Откуда- то,  из этой тишины   звякнула  посуда,   и послышался  отдалённый голос.  Из бараков  один  за другим потянулись  редкие пешеходы,  все шли  в одну  сторону, к   остановке. В комнате Люська о чем-то тихо разговаривала с матерью.  Он поймал себя на мысли, что не слушает – о чем они говорят. Ему было очень приятно просто слышать Люськин   звонкий, но в то же время,  грудной,  и  совершенно взрослый  голос зрелой женщины, в котором иногда проскальзывали  и стальные нотки.  Но ему это очень нравилось. 
Солнце,   едва  пробежавшись по шиферным крышам  бараков, первыми лучами  коснувшись  кустов сирени, разбудило воробьев.  Воробьи ему дружно ответили,  зачирикали,  и,  разминая крылья,  прыгали с ветки на ветку.  Будто  они, действительно обрадовались его первым лучам и приветствуют  новый день.    Откуда-то,  со стороны частных дворов, с Детского переулка  прокукарекал петух.   Ему вяло ответил городковский петух.  Их запоздалое  «доброе утро!»,  гулко  провисло в утренней безветренной тишине. Больше их ни кто не поддержал, а «разговаривать»  вдвоем им наверно показалось не интересно.
  -Проспал Петя, проспал! Твои уже  откукарекались,  еще до рассвета,  - подойдя к колонке    подумал  Юрка.  Скинул форменную рубашку и,  придавив рычаг колонки залез под струю воды прямо по пояс. Долго брызгался, фыркал и сам себе смеялся.
Не торопясь вытерся, оделся,  хотел было вернуться в барак, но услышав, там,  в бараке  - что  жена еще вовсю плещется под рукомойником,  - нырнул рукой в  глубоченный карман брюк, вытащил  трубку,  новенькую коробочку табака и кисет, сел на лавку  набить трубку.
  Его внезапно ошарашило неожиданное открытие, что оказывается,  теперь ему надо будет всегда ждать и жену.   Слушая,  как она собирается,  еще никак не мог поверить, в голове пока не укладывалось, что она теперь его жена навсегда.   Эта  мысль его  сильно и радовала,  но и волновала.  И хотя еще вчера они  были не просто знакомы, но уже  близки как муж и жена, но сегодня  совсем не так,  сегодня  все по-настоящему и навсегда.
  Люська,  тем временем,  причесалась и теперь, лизнув химический карандаш, доводила  ресницы.
  Первый автобус собрал первых пассажиров и укатил в сторону  Стрелецкого спуска  в город.  Больше на остановку никто не торопился, а городок затих и опрокинулся обратно в сон.
  Новая коробочка Вирджинии, - Люськин подарок,  даже еще будучи закрытой уже очень вкусно источала запах   табака  и  меда.   Подумал:
  -«Где-то же достала.   Это тебе не махорка!»
  Табачок,  удивительно мягкий и нежный на ощупь, так и просил,  чтоб  его глубоко вдохнули.  Юрка, прежде чем табак опустить в трубку, слегка примял  его двумя пальцами,   вставил  в нос и с наслаждением  глубоко   вдохнул.     Густой, острый,   табачный  и одновременно  древесно-медовый запах  пролетел  где=то  за  глазами  и ударил прямо в мозг,  буквально  до  затылка.  Юрка понял, что сейчас  непременно чихнет.  Но чтоб не будить утренний городок, попробовал это сделать как можно тише. Но, не тут-т было. Задержать чих не получилось.  Чих  от сдерживания  только набрал  еще  больше силы.    Выстрел получился  как из корабельной пушки!  А еще это было так неожиданно и громко, что  жена с тещей одновременно завизжали  от   испуга.  Юрка даже представил себе, как они при этом подпрыгнули.
   Люська выскочила на порог барака: 
  - Ты что?  Заикой меня хочешь оставить?  Опять свою махорку не туда вдул?
Юрка смеясь и сквозь слезы, безуспешно пытаясь остановиться,  выстрелил еще несколько раз подряд. Получилось ничуть не тише первого:
  - Да нет же!  - наконец выговорил он -  Это твоя Вирджиния!  А и не послабее махорки будет. Хороша!
-Ты сумасшедший!  Разбудил весь городок -  фыркнула Люська и скрылась внутри барака.
  Набив трубку и легко ее раскурив  от одной  спички,   он выпустил кудрявый  клубок  удивительно ароматного тягучего дыма, и даже успел его  поймать носом.  Люська тем временем, вопросительно поглядывая на мать,  растерянно бегала от сундука к чемодану.
Екатерина Николаевна тоже заметно волновалась, хотя и старалась не подавать виду.  Но почему,  когда кругом все так хорошо – то на сердце так тревожно?
В окно заглянул Юрка, и,  пустив   кудрявый  клубок дыма в комнату, предложил:
  -Люсь! А давай с чемоданом после. Все равно нам сюда возвращаться.  Мы же сегодня еще гуляем! Мне бы только отметиться.
-Вот и правильно – отозвалась Екатерина Николаевна. 
-Прошу к столу!
Когда они после завтрака вышли на улицу, городок проснулся и жил своей повседневной жизнью.   Молодых провожали глазами,  но уже не как незнакомцев, но как своих.
 По дороге завернули в детский сад – на  работу. Люська,  – выглядела не меньше чем на какую-то знаменитую актрису, в новом-то платьице,  деловая,  важно бегала по группам,   всем давала распоряжения.  Юрка, при полном параде,  рукой придерживая кортик, ходил гоголем по садиковскому   двору и сам себе  растерянно и счастливо  улыбался. Воспитательницы и нянечки то и дело подбегали к окнам ,  тайно подглядывали и о чем-то шептались.
Через пол часа молодые  сели в автобус и отправились в  Камышовую бухту.
Люська в эту сторону от Севастополя еще никогда не ездила и потому с любопытством глядела в окно. За окном показывали унылую, выжженную солнцем,  всю изрытую воронками  и траншеями степь. Местами, с обеих сторон асфальта тянулась бесконечная колючая проволока,  и периодически мелькали таблички с корявой надписью от руки:
 «Стой!
Запретная зона.
Часовой стреляет без предупреждения!».
 Но сами часовые так ни разу и не встретились, хотя имелись и сторожевые  вышки. Люська  прижалась к мужу: 

  - Юр? Это что?
  -Это то,  что нам осталось от войны. Здесь тоже была линия обороны. Окопы, воронки, катакомбы. Катакомбы завалены землей, здесь до сих пор появляются  только саперы, а разминировать очень сложно. Говорят,  в войну даже немцы сюда не совали свой нос. Зато некоторые севастопольцы здесь в катакомбах пересидели оккупацию.
- А зачем такие строгие таблички?
-Чтоб пацаны за патронами и порохом не лазили.
Через пол часа автобус свернул к морю, в сторону военной части   Камышовой бухты.   Колючая проволока исчезла.  Зато появились таблички:  - Проверено!
            Мин нет!
 
На кпп их встретил Володя и проводил к Семёнычу - коменданту воинской части. Там   оставили Люськин  паспорт,  Юркин  военный билет с  предписанием и пошли  в сторону  бараков.  На территории чисто, ни соринки. За  аккуратным   белым  бордюрчиком  клумбы с маргаритками и ромашками.  Дальне за цветником три длинных барака под шифером и чуть подальше казармы.  Сразу за бараками и казармами виднелись верхушки военный кораблей, а за ними голубое-голубое море Камышовой бухты.  Вкусно запахло морем и  прелой  морской травой,  и даже не смотря на примесь  «аромата»  корабельной краски, и мазута это оказалось  приятно.
-Новый запах и новая жизнь. Удивительно, но мне нравится – думалось Люське.
 Они подошли к   длинному,  одноэтажному,  оштукатуренному  и свеже-окрашенному  голубоватой известью, бараку, на входе в который висела табличка:
«Офицерский, семейный»
   Длинный    коридор,  делил барак на  две половины вдоль.  А  с двух сторон этого коридора  комнаты – с одной стороны для семей летчиков – с другой для семей механиков,  посередине, вдоль коридора,    три буржуйки.  Собственно семьи состояли в основном из двух человек – мужа и жены и,  иногда с ребенком.  Это был так сказать первый уровень вхождения в  службу. Дома для офицерского состава уже строились, а некоторым счастливчикам  даже удалось получить в них квартиры. Но это только тем, у кого уже было по двое детей и больше,  и которые заступили на службу двумя-тремя годами раньше.
За деревянными  дверьми  -  комнатушки с двумя кроватями на пружинах,  с матрасами и постельным бельем, две тумбочки, и две табуретки.  И так везде. Да,  еще  окно и вешалка для одежды.  В одной из таких комнатушек и  Юркин чемодан.  Красный деревянный пол, когда-то выкрашенный корабельным суриком, в проходах и возле кроватей  истоптан и выдраен до голой доски. Дальше по бараку другие комнаты разделенные  между собой  брезентовой занавеской.
 -Значит все остальное – опять на улице – с глубочайшей досадой догадалась  Люська, но вслух  ничего не сказала. Ну да - барак, как барак. В  Палаточном    у нас   царские хоромы,  хоть и не офицерские, - подумала она,  но опять промолчала.
 Ей и раньше не довелось пожить в мало-мальски комфортных условиях,  но  то,  что она увидела,  это уже не вписывалось ни в какие ее представления о жилье. Но она понимала - у всех так и с чего-то надо начинать.
 -Ну,  вы тут располагайтесь,  как ни в чем не бывало,  сказал Володя –  а у меня еще дела,  и  отстучал кованными ботинками к выходу.
В бараке наступила полная, даже какая-то подозрительная  тишина, и только эхо шагов почему-то осталось отстукивать пульс в совершенно опустошенной  Люськиной голове.  Казалось   в этом длиннющем страшном бараке они остались  совершенно одни.
 - Да-а-а-а…. – подумала она,  - расположились!  Вам мужикам – все ничего! А как тут жить девочкам?! 
Опять, только подумала,  и безвольно опустилась на табуретку, но тут уже,  вдруг, накатило. Она подняла свои зеленые глаза на мужа и почти дрожащим голосом сказала:  -Юр!? … Я хочу к маме…
Юрка подвинул свою табуретку поближе к жене, крепко обнял ее за плечи:
 - Люсенька, родная моя, женушка моя любимая, красавица моя ненаглядная. Нам надо потерпеть совсем немножко. А когда мы станем втроем – мы получим отдельную двухкомнатную квартиру в совершенно новом доме.  Наш будущий дом уже строится! А пока,  если тебе будет очень тяжело – будешь иногда ночевать у мамы.
 - Нууу, вот уж дудки!  - протянула Люська - Оставлю я тебя здесь одного – и даже не надейся!
В ответ он зарылся носом глубоко-глубоко,  в пышные каштановые кудри жены  и так глубоко  вздохнул, что будто  хотел выпить весь ее удивительный, сумасшедший  запах.  Аромат жены в букете с «Красной Москвой» пробирал до самых костей.  Этот букет однажды и свел его с ума.
  -Минуточку! – Люська в точности повторила интонацию любимого восклицания матери
  – А есть-то мы,  где будем?
  -Как где? Там  же где и все - в офицерской столовой! 
 -В офицерской столовой? – удивленно протянула она, и тут же весело добавила:  - Это что?  Ни готовить, ни посуду мыть не надо?
  - Ну,  если только чайку вечером попьем – стаканы сполоснуть!
  -Есть оказывается и приятная новость!  -Люська несколько облегченно вздохнула.   Готовить она совершенно не умела, а и не любила. Могла пожарить яичницу или  картошку – но на этом ее кулинарные способности совершенно заканчивались.
Юрка задвинул ногой свой небольшой чемоданчик под кровать,  Люськиного  пока ничего и не было,  а и все ее небольшое приданное,   все,  что было -  осталось в сундуке у мамы, хотя тоже легко поместилось бы в один чемоданчик. 
Из-за перегородок, всё же доносились какие-то звуки, тихие женские голоса, и,  похоже, что кряхтение  младенца.
 В коридоре гулко хлопнула дверь,  и  застучали знакомые,  кованые  ботинки.  В  дверном проеме осторожно  появилась Володина любопытная  улыбка:
 - Женатики! У меня хорошая новость – едем за Ритой и два дня гуляем! Слово – гуляем – всегда на Люську оказывало весьма  положительное воздействие. Она резво спорхнула с табуретки, весело топнула ножкой и,  крутанувшись  на каблучках пригласила  ветерок заглянуть ей под тюльпанчик платья. 
Володя, как бы спохватившись, спросил:
  - Ну, как вам кубрик?
  Люська в ответ, как ни в чем не бывало,  лукаво улыбнулась:
  -А что? Камыши, как камыши! Только, что утки не крякают!
 И властно запустив руку мужу под  мышку, добавила:
 - Зато теперь ты мой. Навсегда!

  За этих два теплых осенних дня они вчетвером обошли весь Севастополь, да так,  как будто совершили кругосветное путешествие.  Танцы, море, кино,  мороженное в кафе-мороженом  «Космос» и обеды – один у Екатерины Николаевны с жареной картошкой и грибами, а другой у Риты, точнее у ее бабушки – с супом из курочки с клецками  и пирожками с картошкой.
Екатерина Николаевна разрешила молодым две ночи переночевать у нее, а с понедельника у молодых должна была начаться совсем новая, другая  жизнь.