Чаруса

– Едут, едут! – кричали мальчишки, подбрасывали вверх картузы, облепив раскидистые ветви берёз на сельской улице у дома с красной железной крышей и резным палисадом.
Свадебный поезд из пяти ретивых троек породистых коней катил по накатанной просёлочной дороге. Лошадиные дуги украшали белые бумажные цветы. На первой тройке – сваты и посажёная мать, голова которой покрыта красным шерстяным платком и вышитыми о бережными знаками, льняными рушниками крест-накрест через плечо, с иконой Богородицы в руках. Посажёный отец – в красной рубахе и с кумачовыми лентами в папахе. На второй тройке – жених с невестой, дружок и дружка. На остальных телегах – парни, и друзья жениха, и девчата, подруги невесты, и баянисты. Задушевная музыка разливалась по притихшим и убранным полям. Впереди на резвой лошади – парень-вестник в красной рубахе и с деревцом, которое украшено бубенцами, разноцветными атласными лентами, бусами, рушниками. Пронзительный перезвон медных бубенцов извещал всю округу о весёлой свадебке.
Кудрявый черноглазый парубок, в яркой атласной рубахе и с белым цветком на груди, соскочил первым с телеги, низ которой был покрыт коврами тканной работы в цвет праздничной одежды. Три баяниста рванули меха – и взрывная плясовая музыка созвала односельчан к дому Черкашенских. Юноша, будто пушинку, подхватил на руки в белоснежном наряде невесту и бережно опустил на землю перед отцом и матерью. Меланья и Иосиф встречали молодых на крылечке по давно заведённому обычаю на Руси – с хлебом и солью.
Мать ждала сына с новой снохой, а сердце её разрывалось от безысходности.
– Глупый, глупый последыш. Решил сам, без родительского благословения, жениться на городской. Местных девчат ему мало? – ворчала Меланья и с раздражением поправляла постоянно скатывающуюся шёлковую колокольцевскую шаль – подарок от троюродных братьев Колокольцевых по материнской линии. Они сумели в годы революции сохранить производство и даже приумножить. Меланья зорким взглядом оглядела гостей и приветливо улыбнулась племянникам, приехавшим из самой Пензы к свадьбе младшего сына её Владимира.
Так ей хотелось жену младшенькому из их сословия: мечтала о богатом приданом, надеялась на него. Но всё прахом. Теперь должна встречать и привечать нежеланную бесприданницу. Перед смотринами Владимир удивил и расстроил:
– Мать, какое приданое? Мы сейчас живём по-другому, не так, как вы! У нас была комсомольская свадьба, от завода получили в подарок комнату. Небольшая, но своя.
Меланья даже задохнулась от этой новости. И сейчас, когда сын после венчания в церкви привёз безродную в родительский дом, она резанула взглядом по нежному лицу снохи. Молча преподнесла хлеб сыну. Тот лихо откусил кусок и макнул его в солонку, с задорной улыбкой и под улюлюканье друзей жевал круто солёный свадебный каравай. Меланья надменно смотрела в глаза невесте. Девушка несмело откусила маленький кусочек, но в соль не макнула, а зажала в руке. Отец Иосиф стоял с образом Николая Угодника и, улыбаясь, наблюдал. Не выдержал и добродушно сказал:
– Ты что жмёшься, дочка? Макни густо в соль и жуй, жуй, – ободряюще улыбнулся. – Чай, теперыча мы не чужие! Теперыча навсегда ты наша Черкашевская. Родня у нас большая, работящая, но и ты не ударь в грязь лицом. – Он отошёл в сторонку, пропуская вперёд новобрачных: – Володька, сын, почто в дверях застрял? Веди жёнушку, лебёдушку к столу, потчуй да гостей приглашай, пир начинай.
Меланья строго цыкнула на мужа:
– Ишь рекомендовался!
Девушка чувствовала неприязнь его матери и молчала. Её тело била мелкая дрожь. Но Иосиф не обращал внимания на ворчание Меланьи.
– Ты, голуба, замёрзла? – заботливо воскликнул Иосиф. – Мать, – обратился к жене, – дай ей свою шаль. Не мудрено: осень на порог, солнышко и светит, но уже не так греет, а платьишко шёлковое, не дай-то Бог застынет.
– И не подумаю, – прошипела, как гусыня, Меланья, – своё треба иметь, – резко повернулась и, покачивая тугими бёдрами, пошла в хату.
Иосиф укоризненно покачал головой:
– Мила, Мила, аль забыла наши с тобой мытарства на чужбине? Забыла, как незнакомые люди угол дали, за стол сажали? А наша свадебка? От одних воспоминаний жить не хочется.
Меланья резко остановилась, словно перед ней разверзлась земля.
Полозья скрипели по примёрзшему большаку. Вьюга завывала, вихрями и позёмкой крутила колючий снег. Улица была пустынной, но в морозом разрисованных узорами оконцах то тут, то там сидящие в повозке мужчина с женщиной видели любопытные взгляды соседей и чувствовали, как шептались те по углам:
– Купца Черкашиного выселяют.
Три женщины, одетые в тулупы из овчины и валенки-катанки, в ярких цветастых платках, провожали сани, стоя у околицы.
– Добро отобрали, в коммуну свезли, – сказала с сочувствием одна из них, скрестив руки на груди.
– Так им надо, кровососам, – зло процедила сквозь зубы другая.
– Мужики сказывали: самого-то самого хозяина Прохора расстреляли. А сына Ёську с молодой женой Милкой в казахские степи на поселение, – добавила третья.
Первая лишь горестно вздохнула:
– Меланья-то кака красавишна! Не успела и бабой стать – в день свадебки родителей арестовали вместе с батькой Ёськи. Ёську от свадебного стола выдернули, хорошо, что позже отпустили, но приказали собираться в дорогу. О родителях Ёська узнал, что их расстреляли, когда вернулся. Ох и криком кричал, когда правду всю узнал, слезами заливался.
Вторая баба с ненавистью смотрела на горе молодых:
– Гляньте, бабы, а Меланья-то, Меланья, словно глыба, истинная чаруса- лицом черна, ни слезинки. И что-то всё время шепчет, шепчет: наверно, Богу молится? Жалко Еську, пропал, утоп в трясине.
– Ой, ни бабёнки, – перешла на шёпот третья, – за ней не задержится, отомстит, род у них такой, не по вере нашей.
Они с любопытством наблюдали, как Ёська, сорвав с головы кроличью шапку, закрыл лицо, и видно было, как под полушубком из собачьего меха вздрагивали плечи. Его молодая жена Мила, укутавшись шалью до самых бровей, жёстко сжимала побелевшие губы и не сводила колючего взгляда с добросердечных соседушек.
– Молчи, голуба мой, – шептала мужу, сжимая руки Иосифа, – и на них обрушатся кары небесные. Бог управит!

 Март 2024г